– Рабский ошейник, что ли? Не желаю я возрождать этот обычай.
      – Да не ошейник, что ты! Нечто вроде повязки. Или просто бантика в волосах. Определенного цвета, что ли... Яркий. И чтоб не уродовал.
      – Может, лучше знак на одежде?
      – Можно так. Только форма знака не так уж заметна издалека, а нам важно, чтобы было всем видно... Не будем нашивать каторжный ромб!
      – Значит, цвет. И какой же?
      – Еще не знаю... Надо будет проверить, какой материи у нас большее всего, и какую краску легче всего купить. Давай отложим решение, а сейчас я займусь их устройством.
      – Не надо, – задержал графиню ее супруг, – все и так уже делается. Я приметил через окно Эвлалию с ворохом полотна. Она шла туда. И Тэм Личи там. Он растопил очаг.
      – А где мы их поместим? В первом этаже башни?
      – Сегодня да. Выспятся в тепле. А завтра Тэм едет в Борнхауз, я так и собирался его послать, и сможет уже забрать девочек и малыша. Чем меньше они пробудут с твоими блудницами, тем лучше.
      А для остальных шести больше подойдет второй этаж, что стоит пустой. Туда ведет люк, который можно охранять. И боковая дверь на галерею, и еще потайная.
      – Ты хочешь их запереть?
      – На первые дни, обязательно. Не забывай, должен приехать монах, и вообще, не представляю, что скажут об этом власти города.
      – Исчезновение нескольких уличных женщин никого не взволнует.
      – Оно взволнует нашего дорогого Джона. Он ведь все видел, правда?
      – Как я могла от него скрыть?
      –...и непременно поделится с добрым Пьером, коротая время в пути.
      А кроме того, он мог сообщить даже герцогу Саймнелу.
      – А тому какое дело до этого?
      – Никакого, конечно. Но он не упустит случая навредить нам. Любое лыко в строку! Мол, графиня Арден потворствует падшим женщинам и увозит их, чтобы утолять нечестивую похоть своего мужа...
      – Да ты что?!.
      – Дорогая, я просто осторожен. И поэтому покажу брату Пьеру всех шесть чистых, скромных, живущих в уединении бедных грешниц, которых благочестивая дама склонила к раскаянию и наставила на путь истинный. А грешниц придется застращать, чтобы ни единого слова не говорили. Мол, запретила ее светлость, пока не научатся скромно и достойно беседовать. Напугать по-настоящему, чтоб верили и молчали. Им не повредит. Я понимаю, ты их больше жалеешь, чем осуждаешь, но я так тщательно отбирал людей в команду, чтобы хама какого-нибудь не пригреть. Все наши слуги – люди по-своему благородные, возьми хоть Эльфриду, хоть Эгона-кузнеца или Тэма с Маркусом. Про Джарвиса я уж не говорю, он достойнее любого лорда. И молодежь, что в помощниках у Дерека или Ладри, тоже не из низов. Простые, но славные ребята.
      – Я знаю, милый.
      – А от этого пополнения легко перенять нрав городского дна, язык рыночных торговок. Сквернословие. Более того, оказавшись с первого же дня в обществе многих мужчин, эти дамы заважничают. Все наши уже истосковались по женскому телу. Может, некоторым и удалось урвать утешение у девушек Темелин или у местных женщин, но это капля в море. Презренная профессия может неожиданно оказаться уважаемой и необходимой. И не потребуется быть настоящей леди, чтобы рыцарь оказал ей честь... Сама понимаешь.
      – А что, сидение взаперти поможет?
      – В какой-то мере. Посидеть в башне две-три недели, прясть кудель и шить платья... Словно в монастыре. Надеть небеленое полотно, грубое сукно. Все чистое и незапятнанное. Нетронутое... После грязи и унижений, одеться в чистое – это возвращает достоинство. Со мной так было. Я знаю. И вспомни, точно так же было и с Роландом.
      – Что ж, я согласна...А кстати, о нашем Роланде. Ведь он над рабами начальник. Значит, и новых принимать ему. Надо бы ему сообщить о нашей идее насчет отличительного знака.
      Но в тот день леди не смогла поговорить со своим верным пажом. Ее сморила усталость. Потом пришли прочие хлопоты, пришлось спешно собирать приданое для двух девочек и пятилетнего тихого малыша, у которых в помине не было никакой обуви, а из одежды только мешок с дырками.
      Честный Тэм Личи наотрез отказался везти голого ребенка и упросил Роланда выменять для него в Баттеридже какую-то детскую одежонку. Одна бедная семья отдала тулупчик умершего сыночка за две пары сапог для двух старшеньких, и бывшему наследнику лорда пришлось скакать назад в замок, чтобы, переворошив весь багаж друга Родерика, отыскать требуемое.
      День был такой суматошный, что леди едва сумела выкроить полчаса, чтобы поговорить с отъезжающими и строго-настрого наказать Тэму заботиться о ребятах, а девочкам – слушаться дядю Тэма беспрекословно и ни в чем ему не перечить.
      Потом ждали монаха Пьера, тщательно уничтожив следы женского присутствия в первом этаже башни.
      Потом встречали его...
      Наступил и отошел праздник. Роланд, как признанный живописец – а как же, в самом аббатстве стены расписывал! – занялся устройством временной часовни с помощью своих друзей-плотников и энтузиаста Родерика. Результаты его усилий вызвали всеобщее восхищение по очень простой причине: почти никто больше не знал, как украшаются к Рождеству церкви, лишь он один хоть в детстве видел этот обряд и кое-что помнил. Так что во время праздника к нему стали относиться с куда большим уважением, чем до того.
      С благоговением слушали брата Пьера. Для Родерика католические молитвы были чем-то обязательного урока, не зная которого, ученик заслуживает позора. Голос его пока не ломался, хотя этого ожидали в новом году, и он мог с воодушевлением поддержать благочестивого монаха в его певческих подвигах.
      А Роланд не пел. Для него молитва была прямым разговором с богом. Он старался воскресить образ матери, вознести ей на небеса свою боль и тоску, найти утешение, попросить совета.
      Во время праздничной службы он намеренно не выходил вперед. В дальнем ряду, возле дверей, где голос монаха мешал меньше, он стоял и молился беззвучным шепотом...
      И неожиданно встретил понимающий взгляд. Еще одного человека не интересовал брат Пьер и его музыка.
      Это была молоденькая графиня.
      Хайдегерд вообще не была христианкой. Она покладисто уступила матери и отцу, приняв крещение перед отъездом в Англию, но к вере была полностью равнодушна. Честно говоря, для нее такой предмет, как религия, был совершенно умозрителен. Латинские тексты, милые сердцу брата, она вообще пропускала мимо ушей. Старательно певшие слуги походили на необученный бродячий театр, переполненный мало талантливыми актерами.
      Поэтому поведение Роланда показалось ей необычным. Этот юноша в самом деле жарко молился!
      Под внимательным взглядом юной леди он покраснел. Как раз в тот момент он умолял святую великомученицу Хильду послать своему сыну любовь, жену, счастье. Не оставлять на всю жизнь одиноким, без роду-племени. И вот на него смотрит прекрасная девушка.
      Он стеснялся ее. Став с первого дня любовником ее матери, а теперь связанный с ней словом, Роланд бессознательно избегал юной Хайди, чтобы она не узнала о его грешных делах. Девушка казалась ему воплощением целомудрия и чистоты. Разве он, измаравшись в грехе, смел поднять на нее глаза?
      В ту ночь оба не сказали ни слова.
      Рождество прошло. Заточенные девицы жили в запертой башне. Им досталось новое занятие: ткать полотно. Как оказалось, одна из старших была в прошлом женой ремесленника и умела ткать. В замке нашлись старые кросна. По их образцу сколотили еще несколько. Это было для всех полезно, и бывшие обитательницы трущоб осваивали профессию с должным старанием. Вопрос об их статусе временно был отложен.
      Перед Новым Годом состоялся День Зрелости Мозеса.
      По горячему желанию именинника, он происходил в том же подвале, где они с отцом провели две недели. В отличие от самого Давида, Мозесу это помещение очень нравилось, в особенности когда, замирая от возбуждения, они с Родериком исследовали волшебную пещеру. Он бы просиживал там часами, играя с веселым гейзером, но строгий отец усаживал Мозеса за изучение Торы, а сын графа бежал выполнять свои разнообразные дела наверху. Эстер довольно редко спускалась, занятая первыми легкими уроками на плацу и помощью леди Темелин.
      Но в День Зрелости, разумеется, она оделась в лучшие шелковые одежды с прозрачным покрывалом и явилась, чтобы присутствовать на торжестве братишки и участвовать в экзамене, если понадобится.
      Вместе с ней пришла новая неразлучная подруга. Общество Фриды оказалось чем-то вроде божьего дара для Эстер. Эта веселая, живая северянка тянула ее вперед, к совершенно другой жизни и казалась больше приятелем-мальчишкой, чем чинной барышней, какими были все знакомые Эстер девушки. Но с принцессой Темелин она тоже дружила, и та пожелала сопровождать компаньонку на праздник ее семьи, закутавшись по обыкновению в голубые шелка. А с нею, как и следовало ожидать, явился Родерик. Как можно было бы пропустить День Зрелости его друга! К тому же этот странный обряд занимал его чрезвычайно.
      С сыном пришел граф Арден. Ему тоже было интересно, и графиня с удовольствием последовала за ним. А под боком у матери примостилась юная леди. Почему бы не провести вечер с родителями!
      И уж чуть не силой пришлось тащить Роланда. Этот чудак не верил, что у иудеев тоже есть Рождество! Ну, пусть даже иначе называется. Но ведь праздник! Невозможно было решительно отказаться, глядя в умоляющие глаза Родерика.
      Так что общество, собравшееся в Арденском подземелье, могло сделать честь и некоторым королевским дворам. По случаю окончания Ханнуки, горели все девять самых больших светильников, какие сумел отлить кузнец Эгон. В них даже налили масло из большого кувшина, который чудом остался цел при нападении разбойников. Мастер Давид твердил, что это особенная жидкость, священное храмовое масло, специально сбереженное для этого дня.
      Взволнованный Мозес, центр внимания стольких знатных зрителей, торжественным речитативом продекламировал длинный текст на языке, непонятном для большинства. Но странным образом его почти поняли: в конце концов, содержание Ветхого Завета всем знакомо.
      Давид, сын Элеазара, ныне в ответственной роли Рабби, не нашел в чтении ошибок, что доказывало зрелость отрока. Радостный «зрелый» протанцевал положенный круг, обнимая свиток обеими руками.
      Роланду Ардену казалось, что он присутствует в языческом храме. Он не пытался понять суть обряда, просто сидел в самом темном углу и терпел. Мозес не был ему интересен, он предпочитал наблюдать за Леонсией и ее дочерью. Старшая из дам изредка взглядывала на его и подбадривающе улыбалась, а Хайди смотрела очень серьезно, почти печально. Она то и дело задерживала глаза на том углу, где сидел он, и Роланд мог бы поклясться, что девушка украдкой вздыхает.
      – Ну, что ж, мастер Давид, – сказал сэр Конрад, когда официальная часть кончилась, – теперь юный Мозес стал взрослым. Давайте же выпьем за его здоровье! Я рад получить нового подданного.
      – Мозес – не ваш подданный! – сварливо откликнулся счастливый отец, хотя понимал, что с ним шутят. Тем не менее все уселись за стол и отведали необычные, приготовленные лично леди Эстер, лакомства.
      – Вы больше не страдаете в подземелье? – осведомилась Леонсия и оглянулась. – Сказать по правде, оно так огромно, что скорее напугает пустотой, чем теснотой. Как жаль, что нельзя устроить тут жилой этаж!
      – Почему же нельзя, миледи? Как раз можно! – возразил Давид по своей привычке противоречить. – Если разгородить помещение хоть бы и деревянными перегородками и выдолбить за стеной, тут целый дом выйдет, с двором и садом!
      – В самом деле? – загорелся сын графа. – А зачем долбить за стеной?
      За какой стеной?
      Пойманному на слове Давиду пришлось объяснять:
      – Видите, сэр Родерик, какой толщины окна? Три шага будет до обрыва. Если бы вынуть лишний камень и оставить только колонны, то получится большой балкон. Принести земли, посадить цветы... И оставить высокий барьер, чтобы никто не упал с обрыва. Я от нечего делать простучал скалу, камень без трещин, монолитные своды, чудо!
      – Так вы еще и в скалах разбираетесь, – усмехнулся сэр Конрад. – Да вам вообще цены нет! Такого невольника на вес золота ценить надо, мастер Давид, а вы еще протестовали. Ну, что ж, набросайте мне план, по весне начнем работать. Еще один этаж нам не помешает, правда, любимая? Особенно учитывая, с какой скоростью растет в Ардене население.
      – Если милорд намерен серьезно строиться, вам понадобится мастер-строитель, – все еще ворчливо отвечал Давид. – Я не могу все сделать один! И камни гранить, и скалы долбить, и стены ставить...
      – Вы делайте план, мастер. А строителей нам Бог пошлет. Послал же он вас, и леди Эстер, и плотников, и печников, и даже садовников! А теперь ткачихи пожаловали, – откровенно смеялся хозяин замка. – Я уже верю, что Господь в своей мудрости предназначил замку Арден великое будущее.
      Молодежи наскучила беседа старших, и скоро за столом остались только граф с Давидом и молчаливая Леонсия. Она просто прижалась к мужу и не участвовала в разговоре. А остальные убежали веселиться.
      Хайди возвращалась к себе одна. По своей привычке, она поднялась на галерею и присела там на табурет, приглядываясь к происходящему внизу. Вот она увидела Роланда. Встретилась с ним глазами. Недолго поколебавшись, он тоже поднялся по лестнице.
      – Леди Хайдегерд, – учтиво поклонился он. Это был первый раз, что он прямо к ней обратился.
      – Сэр Роланд, – так же вежливо отозвалась Хайди.
      – Мне уже случалось видеть вас здесь.
      – Я тут часто сижу.
      –Вам это по душе?
      – Мне интересно. Я люблю смотреть на людей. И не люблю сидеть в комнате. Скучно. Вот вы с Родериком ездили в город. И в монастырь. А я ничего не вижу.
      – Так принято, – пожал Роланд плечами. – Молодые леди сидят дома. Так они в большей безопасности.
      – Я знаю, – печально откликнулась Хайди и замолчала.
      Роланду захотелось развеселить ее.
      – Это не так уж плохо. Зато в замки, где живут молодые леди, много рыцарей приезжают в гости. Дочь знатного человека окружена бывает красивыми и доблестными поклонниками. Из них она выбирает мужа.
      – Я не буду выбирать мужа, – вздохнула девушка. – Я выйду замуж за Торина.
      – Вы как будто не очень этому радуетесь...
      – Я радуюсь, – возразила Хайди еще печальнее, – конечно, я радуюсь.
      – Сэр Торин Мак-Аллистер кажется мне благородным и учтивым рыцарем, – сказал Роланд как бы нехотя. Почему-то ему не хотелось признавать это.
      – Ну конечно! – юная леди внезапно яростно стукнула по перилам:
      – Он хороший! Он самый лучший на свете! Он красивый, учтивый, доблестный... Никого на свете я не знаю лучше его!
      – Так вы любите его? – робко спросил он.
      – Еще бы! Я его люблю почти с рождения.
      – Почему же вы огорчены? Он что... не хочет жениться? – Это было единственное, что пришло Роланду в голову как причина грусти юной графини.
      – Хочет, – сообщила Хайди со вздохом, – он уже просил моей руки.
      – А! Ваш отец отказал ему? – догадался юноша.
      – Ничего подобного, – помотала она головой, – отец сказал, что мы хоть завтра можем устроить свадьбу.
      – Так отчего же грустить? Вы любите его, он любит вас... Или вам кажется, что он вас не любит? – допытывался Роланд, не на шутку заинтригованный жалобами счастливой невесты. Ему и самому вдруг стало грустно при виде ее невеселого личика.
      – Он меня любит! – почему-то забавно рассердилась Хайдегерд и поджала губки. – Он всегда меня любил и теперь любит.
      – Но ведь это значит, что у вас лучший жених на свете! – пожал он плечами и уже начал подозревать, что девушка над ним потешается.
      – Вот именно! – Роланд с удивленим услышал слезы в ее голосе. – Он самый лучший на свете! Лучше всех рыцарей, принцев и прочих герцогов. И уж конечно, он во много раз лучше меня!!!
      –???
      – Как вы не понимаете? Он – доблестный и благородный рыцарь, который за верную службу своему государю получит все, что только можно желать: славу, золото, собственный замок, почет, власть, что там еще? Поклонение и любовь прекрасных дам... Все он получит. И дочь сюзерена в придачу. А она кто, эта самая дочь? Кто я? Девчонка! Милое и прелестное существо, вроде белой кошечки, чтобы подержать на коленях... Он будет властвовать в своем замке, командовать всеми и окружать меня нежной заботой. И так всю жизнь! Я для него всегда буду только прекрасной принцессой. Он будет по-рыцарски служить мне, но жить будет с другими!
      От страстной речи, выпаленной очень тихим голосом, леди Хайд выдохлась. Губы ее дрожали, показались первые слезы...
      Ошарашенный Роланд совершенно не знал, что ответить. В жалобах юной графини было что-то, задевшее и его собственную душу. Что-то взрослое и настоящее.
      – Почему вы так в этом уверены? – спросил он, чтобы не молчать. Оставить такой монолог без ответа было бы грубостью
      – Да неужели сразу не видно? Ну, представьте рядом Торина и меня. А теперь представьте с ним рядом... ну, скажем... Эльфриду. И кто, по-вашему, больше ему подходит?
      – Но вы – дочь графа! А она всего лишь горничная! – запротестовал Роланд. Сравнение его ужаснуло.
      – Ну, и чем дочь графа отличается от простой горничной? Если дело касается... ну, сами знаете чего?.. – насмешливо скривилась Хайдегерд.
      Роланд молчал несколько секунд под ее злым заплаканным взглядом.
      Потом он сказал:
      – Вы ошибаетесь, миледи, считая себя хуже кого-то. Хотя бы и сэра Торина. Вы, во всяком случае, намного лучше... меня. И я бы считал вас самой лучшей на свете, до самой моей смерти. Если бы имел право.
      Этим признанием и закончился разговор. Роланд просто испугался, что выразит больше, чем дозволено. А леди Хайд закусила губку и очень уж пристально посмотрела ему в глаза. Потом как-то небрежно кивнула и ушла к себе.
      А он, проводив взглядом ее скрывшуюся за дверью фигурку, долго не мог привести в порядок свое непослушное воображение. Что за семья! Этот все знающий, все переживший лорд. Эта любвеобильная дама, в сердце которой нашлось место даже для него. Этот мальчишка, способный выжать любовь даже из закаменевшего сердца. И девушка, неправдоподобное существо, сказочная принцесса, для которой в мире нет равных... и которая, кажется, питает к нему искреннее доверие.
      Что делать, Господи? Вразуми своего заблудшего сына! Матушка на небесах, что мне делать?!
      Он брел без определенного направления и остановился, услыхав тихое покашливание рядом с собой. Оказалось, он стоял перед дверью комнат Леонсии. К нему неслышно подошел знакомый оруженосец, можно сказать, приятель Рено де Три. Раньше его не останавливали на пороге. Он вопросительно взглянул на часового.
      – Граф тут, – сообщил тот почти неслышно.
      Роланд, точно ошпаренный, отскочил от дверей. Нехватало только впереться в спальню, где леди лежит с супругом! Нет, это не может так продолжаться! Это доведет его до сумасшествия! Господи, помоги!
      На следующий день он решительно подступил к графине.
      С ней одной можно было поговорить о том, что на сердце у Роланда Ардена. А она всегда готова была слушать.
      – Я не могу так больше! – жарко жаловался юноша. – Без исповеди я не выдержу. Я не видел священника почти два года. Монастырь не в счет, вы же не позволили мне покаяться и получить отпущение грехов. А я – христианин, миледи, я – католик, и мои грехи жгут меня, точно в аду. Я должен облегчить душу!
      – Тебе это так необходимо? – со своим обычным сочувствием леди погладила его по руке.
      – Иначе я могу потерять рассудок!
      – Ну, так исповедуйся моему мужу, – предложила спокойно Леонсия.
      – Что?! – Роланд отступил в ужаса. – Но он же не священник! Он не имеет такого права!
      – Откуда ты знаешь, – вздохнула женщина.– У него в жизни столько всего было, что могло быть и такое.
      А что касается остального, то если есть право судить и разрешать от грехов, то это у него. Не сомневайся. Уж он понаторел в исповедях! Сотни людей открывали ему сердца. Каялись, умоляли о прощении. Он карал и миловал куда больше, чем здешние епископы... Он всех понимает. И тебя поймет.
      – Но разве я могу рассказать ему, что...
      – Можешь. Тем более, что в этом не будет ничего нового.
      Это добило Роланда.
      Еще несколько дней он боролся с собой, а потом все-таки, замирая от страха, подошел к графскому кабинету.
      – Заходи, сынок, – приветливо пригласил его сам хозяин. У него как раз не было никаких других дел, и он просто сидел у горящего камина, наслаждаясь открытым огнем. Одна из немногих его слабостей.
      – Милорд, – начал Роланд нетвердым голосом. Остановился. Умолк, Постоял без слов. Но затем вспомнил, что он – мужчина, воин, сын благородной крови, и заставил страх отступить:
      – Милорд, ваша благородная леди... Она посоветовала обратиться к вам с просьбой.
      – С какой же? – благожелательно улыбнулся лорд Арден.
      – Я прошу вашу милость... принять мою исповедь, – выговорил он. И замер.
      – Вот как.
      Он, кажется, даже не удивился, подумал Роланд. А граф посмотрел на него, взмахом руки подозвал поближе и предложил:
      – Ну, что ж, тогда стань на колени! – и указал место у своих ног.
      У Роланда подкосились ноги. Он с готовностью упал на ковер. Но не мог произнести первого слова.
      Сэр Конрад тогда начал сам:
      – Сын мой, ты считаешь, что тебе есть в чем покаяться?
      – О да! – выдохнул тот.
      – Что же такого ты сделал?
      – Я грешен... Я грешен в... В прелюбодеянии, – прошептал бедный юноша и ожидал всего, только не того, что последовало. Последовал спокойный вопрос:
      – Ты имеешь в виду, что уступил леди графине?
      – Да...
      – Это не твой грех. Успокойся. Ты здесь вовсе ни при чем. Моя жена просто ошиблась. Она опоила тебя одним снадобьем... Но ты был чересчур измучен, долго жил впроголодь... Подействовало слишком сильно. Ничего страшного.
      – Но я... Это было не один раз... – признался со стыдом юноша.
      – По твоему желанию? – сощурился граф Арден.
      – Ну... Нет. Сначала. А потом... – он все-таки умолк.
      – В таком случае, давай-ка разберемся.
      Как будто речь шла о тривиальных вещах, сэр Конрад поудобнее устроился в кресле и принялся разбирать дело:
      – Графиня пригласила тебя?
      – Да.
      – Приказала?
      – Ну... Нет. Она ласково пригласила.
      – А ты мог не согласиться?
      – Д-да... Наверное, мог.
      – Так почему пришел?
      – Не прийти было бы... Это было бы неучтиво. Она – дама. Отказать ей значит оскорбить... Обвинить в недостойном поведении.
      – Соображаешь! – удовлетворенно кивнул лорд-исповедник.
      – Ты понимаешь правильно. В данном случае, не прийти значило бы обидеть даму. Которая тебя любит и не желает ничего плохого. А что, уступать ей самому тебе было неприятно?
      – Нет. Мне было приятно. Очень, – признал он правду.
      – Но ты раскаиваешься в этом?
      – Да.
      – Почему?
      Странный вопрос сбил Роланда с толку.
      – Потому... Потому что это – грех. Это запрещено религией. Супруга не имеет права...
      –...и так далее, – продолжил за него Конрад. – Верно. Но ведь это о жене сказано. Это касается ее. А в чем виноват ты сам?
      – Я склонил женщину к греху...
      – Ну, это неправда. Ты и сам знаешь, что неправда, не надо себя обманывать. Тем более на исповеди, – хмыкнул граф. – Ни к чему ты ее не склонял и не мог склонить. Меня интересует, понимаешь ли ты, в чем именно виноват? Действительно виноват?
      – После этого я приходил сам. По своему желанию, – выдавил из себя Роланд, глядя в пол. – Меня вела похоть...
      – Это не похоть, – услышал он. – Это всего лишь разбуженное тело. Думаешь, мне никогда не было восемнадцать лет? Природа берет свое.
      – Вы это так... – наконец, не выдержал Роланд, – так объясняете, что получается, я вовсе не виноват. И мне не в чем каяться. Разве можно?..
      – А вот это уже другой вопрос. В чем и почему ты раскаиваешься...
      Понимаешь, сынок, грех – сложная штука. Бог наделил человека своей частицей. Мы называем ее душой, а еще – совестью.
      Бог дал каждому по одной душе, а все души вместе и составляют божественную сущность.
      Она живет своей жизнью, а каждый грех ранит ее и причиняет боль, и эту боль мы ощущаем, как собственное страдание.
      Будучи сама частью божественной материи, совесть свободна от пут человеческой натуры. Ты чувствуешь, как она кричит «виноват!» Спроси же свою совесть: в чем? Кто пострадал от моего греха? Кому больно? Или, если поставить вопрос другим способом: обидел ли кого твой поступок, и если да, то кого? Попробуй найти пострадавшего.
      – Это... Это вы, милорд, – помолчав, честно ответил грешник.
      – В самом деле? – опять прищурился Конрад. – Я обижен тобой?
      – Измена в любви всегда тяжело оскорбляет, – вздохнул Роланд. – А мы с леди совершили измену...
      – Ну, ничего подобного! – рассмеялся граф Арден. – Много знаешь ты о нашей любви и наших изменах. Мы с Леонсией уже тридцать лет живем в браке, и если бы я видел измену в каждом мальчике, что ей нравился... Ни ее, ни меня давно не было бы в живых. И вообще, оставь леди в покое. Мы же договорились, ее грехи нас с тобой не касаются.
      Если ты чувствуешь, что обидел меня, то разберись, чем. В глубине души ты отлично знаешь: твои игры в постели ни капли меня не трогают. Моя жена на тебя не жаловалась. Наоборот, она питает к тебе нежность и симпатию... И если ты все же чувствуешь за собой вину, дрожишь и мучаешься от страха... Нечего обижаться, это самый настоящий страх, ты меня отчего-то сильно боишься, хотя и знаешь, что тебе тут ничто не угрожает. Значит, дело в другом. Должно быть что-то еще, в чем ты действительно виноват. Ну же, малыш! Это исповедь. Тебе самому надо раскрыться. Говори. Не можешь? – граф Арден насмешливо и пристально вгляделся в измученные глаза молодого грешника. – Ну, давай я тебе помогу. Буду спрашивать, а ты отвечай, ладно? Ты убил кого-нибудь из моих друзей?
      – Нет!
      – Ты обидел хорошую женщину?
      – Нет! Никого я не обидел.
      – Ты украл золото из моей сокровищницы?
      – Нет! Милорд! – возмутился Роланд.
      – Ты пожелал моей смерти?
      Грешник запнулся. Потом низко опустил голову.
      – Вот, значит, в чем дело... – сэр Конрад задумчиво откинулся и машинально погладил юношу по склоненной макушке.
      – Попытаемся разобраться глубже. Ты носишь в сердце обиду, правда? За отнятый у тебя дом, знатное имя... За сиротство. За неволю, в которую тебя ввергли. Не моя в этом вина, я к твоим бедам руку не приложил, но кого-то за это ты винить должен. А я у тебя вечно перед глазами. С твоим именем и в твоем доме. Твоя ненависть естественна.
      Было бы странно, если бы ты немедленно воспылал ко мне сыновней любовью. Моя смерть вернула бы тебе все, правда? Ладно, не отвечай.
      Я испытал в юности то же самое. И так же мучился от неутолимой и несправедливой ненависти... к своему, в общем-то, благодетелю. Если хочешь знать, я так же, как ты, стал любовником его любимой жены, просто желая восторжествовать над ним, всесильным и непобедимым. И, что самое главное, его смерть действительно дала мне все! Все, кроме чистой совести. Потому что к его смерти я невольно приложил руку.
      – Я не хотел торжествовать над вами, – возразил Роланд неуверенно.
      – Брось, это не осознанное желание. Так это и есть твой великий грех? Грешные мысли? И всего только?
      – Не только мысли... – Роланд глубоко вздохнул и с трудом поднял глаза. Он не мог больше молчать. Но и выговорить было очень трудно.
      – Ты что-то сделал во вред мне? Или покушался сделать? А, Роланд?
      Говори же. Если решил признаться, делай это без колебаний. Скрыть уже не удастся. Да и не хочешь ты скрывать, не так ли?
      Прищуренный взгляд графа Ардена гипнотизировал несчастного грешника, как глаз василиска. Почти против воли он начал говорить.
      – Я хотел вернуть свой титул. Свои владения. Они мои по праву. Даже если мой отец был бы виновен. А он не был.
      – Разумеется. В колдовстве обвиняют всегда безосновательно.
      –...Я хотел все, как было. – Вряд ли он расслышал ответную реплику.
      – Однажды стражник в каменоломне подошел ко мне и сказал, что кто-то могущественный мне хочет помочь. Потом меня вывели наверх, и там ждал какой-то человек. Богато одетый. На лошади. Благородный.
      – А! – прошептал сэр Конрад.
      – Я плохо его рассмотрел. Было темно, да еще глаза слезились от ветра... Он сказал, что мне все вернут, если избавиться от нового графа. Потому что король дал ему титул за золото, он слишком ему обязан и, мол, если тот умрет... В общем, король будет доволен.... А потом замок станет моим.
      – Это был Саймнел?
      – Не знаю. Наверное.
      – А потом?
      – Что – потом?
      – Ты разве его больше не видел?
      – Нет. Ни разу. И стражники больше со мной не разговаривали.
      – Как же предполагалось от меня избавиться?
      – Убить, наверное...
      – И он объяснил, как? Дал тебе оружие?
      – Ничего он мне не давал. Сказал, что это, мол, мой единственный шанс, и уехал. А через неделю сменилась стража, и я понял, что новый граф прибыл.
      – И ты бросился через подземный ход... понятно. Но разве не ясно было, что в замке есть воины? У тебя же ничего не было, даже ножа. И первым делом ты пошел за той книгой! На что ты надеялся?
      – Ну, я понимал, что меня тут же схватят. Не в башне, а потом, во дворе. Но думал, что сразу не убьют. Будут держать внутри крепости, запрут где-нибудь...
      – А крепость ты хорошо знаешь, и сумеешь сбежать откуда угодно. И оружие раздобыть тоже не проблема... Все ясно. Ты не ожидал, что стража не проспит побег и обнаружит подземный ход. Может, те, прежние, даже были подкуплены. Интересно, а Саймнел вообще знает о здешних ходах? Он тут бывал?
      – Не знаю. Я никогда его раньше не видел. И не уверен, что это был именно герцог Саймнел.
      – По всей вероятности. Кому же еще быть... Ну что ж, дальше ясно. Тебя не схватили и никуда не заперли. Наоборот, тут же подтвердили твое происхождение, вымыли, переодели, поселили вместе с моим сыном... А от Родерика еще никто не ушел обиженным. Убийственные планы пошли прахом. Потом был следующий день, когда Леонсия... Ну, и так далее. День за днем ты разрывался между ненавистью ко мне и любовью к моей жене, сыну, дочери... А скажи, ты меня все так же ненавидишь?