- Сегодня же! Возьмете у Васютина фотографию Храмова, заедете в Волжанск. Я позвоню генералу Хазарову относительно вашей командировки, Иван Иванович, я очень прошу вас: на родине Храмова соберите и проверьте все, даже самые незначительные факты из жизни Храмова до войны. Разыщите людей, которые хоть как-то помнили его. - Я чувствовал, что повторяюсь, но мне хотелось убедить Максимова в важности его миссии. - Возможно, кто-то живет в других местах. Через пару дней к вам подъедет Васютин. С таким заданием вдвоем легче справиться. А Васютину полезно будет с вами поработать!..
      Максимов откровенно смутился: не очень часто хвалили его.
      Едва Максимов ушел, как появился лейтенант Васютин.
      Участковый, с которым беседовал Олег, охарактеризовал Храмова самым положительным образом: не пьет, не буянит, соседи не жалуются. А что еще он мог сказать? Новый паспорт был выдан Храмову по истечении срока действия старого, который, естественно, не сохранился. Только в соответствующей карточке сделали отметку о замене одного паспорта другим.
      Васютин подготовил запрос в московский вуз, где когда-то учился Храмов. Но ответ, конечно, поступит не скоро.
      Побывал Васютин на почте: я попросил проверить, кому Храмов посылал вчера телеграмму. Олег выяснил: телеграмма была адресована в сибирский поселок Костерский, Аграфене Меркурьевне Поповой. От себя, жены и детей Сергей Николаевич поздравлял ее с шестидесятилетием.
      - А что в кадрах? - спросил я Васютина. - Там не заподозрили, что нас интересует именно инженер Храмов?
      - Нет! - уверенно ответил Васютин. - Я сказал, что мы разыскиваем одного человека, и, по нашим сведениям, он находится в Старогорове. Проверку, мол, осуществляем во всех организациях и учреждениях города.Вот и все.
      - Что нашли в личном деле и в трудовой книжке Храмова?
      - Вроде все нормально, Вениамин Александрович. Во всяком случае, с формальных позиций. В трудовой книжке все записи сделаны аккуратно, точно. Есть номера приказов, Даты, печати, подписи. Никаких исправлений, подтертостей и так далее. Да у него и записей-то всего несколько, мало мест работы сменил. Я выписал все организации, где Храмов работал, начиная с сорок второго года, то есть с того времени, когда он приехал в Москву...
      - Почему с сорок второго? - спросил я. - В сорок втором Храмову было уже двадцать два года. Ну, фронтовое время - это особая статья: по другим линиям проверим, через Министерство обороны. Но ведь Храмов окончил школу в тридцать восьмом году, восемнадцати лет. А что же он делал с тридцать восьмого по сорок первый, а?
      - Трудовая книжка, Вениамин Александрович, выдана ему в сорок втором году в Москве на заводе металлоизделий.
      - А что в личном деле?..
      - В личном листке по учету кадров написано, что после окончания средней школы он, то есть Храмов, был разнорабочим на предприятиях Харьковской области.
      - На каких именно, не указал?
      - Нет. Написано - на предприятиях...
      - Ясно. Что ж, придется у самого инженера выяснить. Вот что, Олег, во все предприятия и организации, названные в документах Храмова, нужно послать запросы.
      - Хорошо, Вениамин Александрович. Займусь.
      10
      Мы вышли с Васютиным из гостиниЦЫ вместе - нам было некоторое время по пути. Олег двинулся в КБ, где работал Храмов, а я - к своим старогоровским коллегам, чтобы от них позвонить в Волжанск Кириллу Борисовичу.
      Хазаров оказался на месте. Решив с ним вопрос о командировке Максимова, я вышел на улицу. Следующий человек, с кем мне хотелось бы встретиться, была Надежда Николаевна Храмова, жена инженера. Разумеется, я допускал мысль, что она непременно расскажет мужу о нашей встрече. Ну и что? Пусть рассказывает. Он рассердится? Может, конечно. Но только с чего бы? Я же ни о чем предосудительном говорить с ней не собираюсь. Кстати, если Сергей Николаевич очень уж станет выражать свое неудовольствие, я тоже выражу недоумение... В связи с чем? Хотя бы почему он в разговоре с нами умолчал о совете главного конструктора Алферова остаться в Волжанске и еще раз попытать судьбу. И в самом деле, почему Храмов не внял этому совету, а, наоборот, свернул командировку и поспешно уехал из Волжанска?
      ...Надежда Николаевна занималась на улице стиркой. Увидев меня, приветливо заулыбалась.
      Я поздоровался.
      - Мимо проходил, решил к вам заглянуть. Извиниться за то, что так долго вчера засиделся у вас. И Сергея Николаевича, наверное, измучил.
      - Ну что вы! - возразила она. - Мы с Сережей - совы. Поздно бодрствуем. А я вот стиркой решила заняться. Скоро дети из пионерского лагеря вернутся. У вас есть дети, Вениамин Александрович?
      - Жду. Уже скоро.
      - Дети - это прекрасно, - заметила женщина. И вдруг тихо сказала: Извините, Вениамин Александрович, можно спросить у вас?
      - Пожалуйста!
      - Видите ли... Сергей Николаевич... - Она явно подыскивала слова. - Он сказал мне, что вы приехали в связи с тем случаем в гостинице... ну, я говорю о Волжанске...
      - Да, это так. - Разговор сам завязывался для меня нужный и интересный. - Значит, он вам все рассказал?
      - Когда вернулся из Волжанска, ни словом не обмолвился. Но мы прожили вместе столько лет, что я научилась точно определять, когда у него неприятности... В конце концов муж рассказал о происшествии в гостинице. И о том, как сам перепугался...
      - Наверное, - осторожно начал я, - мой приезд тоже огорчил Сергея Николаевича?
      - Да, - простодушно подтвердила Надежда Николаевна, - он мне сказал: "Представляешь, Надя, Вениамин Александрович считает, что в гостинице хотели выстрелить в меня!" Господи, неужели действительно кто-то хотел убить Сережу? Но за что? Я очень волнуюсь, Вениамин Александрович...
      - Не стоит так тревожиться, - попробовал я успокоить женщину. Правда, у нас возникла такая версия. Но это вовсе не означает, что она соответствует действительности. Я и приехал сюда, чтобы попытаться все выяснить. Скажите, Надежда Николаевна, у вашего мужа нет врагов? Может быть, на службе кто-либо...
      - Исключается! - твердо возразила Надежда Николаевна. - На работе к мужу относятся с уважением. Да он ведь настоящий энтузиаст! Всегда готов людям помочь, подсказать. И к молодым относится с душой и о карьере никогда не заботился. Только сейчас - на склоне лет, как говорится, - всерьез занялся своей диссертацией, хотя мог бы уже, наверное, давно написать ее и защититься. И в личной жизни он очень честный человек. Я жена, имею право так говорить о нем. За все наши годы, что прожиты, никого... у него не было на стороне. Нет, он жил для людей, для семьи - кому же муж мог стать костью в горле? За что его убивать?.. Он, конечно, скрывает, но я-то вижу, что Сережа страшно удручен, ужасно переживает. Он мне признался, что вел себя тогда как трус. Но поверьте мне, мой муж - человек волевой, мужественный...
      Чувствовалось, что Надежда Николаевна крайне взволнована.
      - Успокойтесь, Надежда Николаевна, все выяснится, - ободряюще сказал я. - И все в итоге образуется. Скажите, у вас родственников много?
      - У меня или у мужа? - уточнила она.
      - И у вас и у Сергея Николаевича.
      - У меня в Крыму живет сестра, старшая. А в Казани - младший брат. У мужа никого не осталось. Единственный близкий человек, который у него есть, - Аграфена Меркурьевна Попова - даже и не родственница ему.
      - А кто она такая?
      - Пожилая уже женщина. Ей на днях шестьдесят лет исполнилось. Когда-то Сергей знал ее родного брата, Алексея, воевали вместе. На фронте они сдружились, стали словно братья. Алексей погиб, умер от раны в живот, а перед смертью просил Сергея позаботиться о сестре. Бедная женщина, сколько на ее долю выпало несчастий! Был сынишка, да умер маленьким. Ах, только мать поймет, что значит похоронить малыша, которому исполнилось два годика. И не жил еще...
      Надежда Николаевна глубоко вздохнула. Я понимал, что она вспомнила о своем первом ребенке.
      - Потом, - продолжала Надежда Николаевна, - перед самой войной погиб ее муж. Он был кузнецом. Загорелся колхозный амбар, он бросился спасать зерно. Успел вынести несколько мешков, полез за очередным, тут кровля и рухнула... А в войну погиб младший брат, Алеша. От всех этих переживаний Аграфена Меркурьевна тяжело заболела и ослепла. Мы с Сергеем Николаевичем стараемся как-то поддерживать ее. Каждый месяц посылаем денег, пусть немного, рублей пятнадцать - двадцать, но все же помощь... Встречаться-то нам трудно, она ведь живет в Сибири, пишет, что осталась единственной "старожилкой с дореволюционным стажем". Недавно умерла ее последняя подруга, рядом жила. На будущий год Сергей Николаевич собирается к ней съездить. Хоть дом подправит. Мы, правда, давно предлагали - особенно Сережа настаивал - Аграфене Меркурьевне к нам переехать, но она наотрез. Видно, боится стеснить. А мы бы с радостью ее приняли. Я так думаю, Вениамин Александрович, что люди должны помогать друг другу... Во время войны брат ее, Алеша, спас жизнь Сергею; теперь наш черед плечо подставить...
      Я слушал ее низкий, глуховатый и какой-то очень сердечный голос и думал о том, что за много лет работы в уголовном розыске мне приходилось встречаться не только с "отрицательными персонажами". Ведь вокруг в основном хорошие люди, которые верят в добро, в справедливость, готовы бороться за других людей... Вера этой женщины в своего мужа внушала уважение к ней самой.
      - Может быть, в дом войдете? - предложила Надежда Николаевна. - Скоро и Сергей Николаевич появится. Я вас обоих обедом покормлю. А?..
      - Спасибо за приглашение, - улыбнулся я, - но в следующий раз. Дел много еще.
      Я самым беззастенчивым образом лгал ей. Потому что дел у меня не было. Просто сейчас не хотелось встречаться с ее мужем. На душе у меня было скверно. Стыдно как-то. Люди ко мне с открытым сердцем, а я держу камень за пазухой, подозреваю. Более того, неужели я даже хотел, чтобы инженер оказался замешанным в этой истории с выстрелом?
      11
      Опег Васютин сблизился с несколькими молодыми сотрудниками КБ, где работал Храмов, и получил от них исчерпывающую информацию о Сергее Николаевиче как о специалисте и о человеке. Эти сведения позволяли сделать вывод, что в Старогорове он вряд ли мог опасаться мести с чьей-либо стороны. Но так ли это?
      Я раздумывал над старогоровским отрезком его биографии, пытался найти зацепку, обнаружить конфликт, последствия которого - незаметные даже близким, жене! - могли вылиться в конце концов в тот злополучный выстрел.
      Искал - и не находил.
      Пять лет жила семья Храмовых в Старогорове. Это были пять лет жизни размеренной, спокойной, без резких поворотов. Сергей Николаевич работал заместителем руководителя лаборатории. Конкурентов по разработке диссертационной темы не было. По свидетельству коллег Храмова, эта тема была не только не выигрышной, а, наоборот, "заковыристой". Отношения со всеми сотрудниками конструкторского бюро и лаборатории у Сергея Николаевича сложились ровные. Хотя близких друзей как в НИИ, так и вне стен его у Храмова не было. Коллеги объясняли это замкнутым характером Храмова и его стремлением каждую свободную минуту провести дома с женой и детьми.
      Итак?.. Итак, мы с Олегом Васютиным в Старогорове узнали и сделали все, что могли.
      Я, как и обещал Максимову, направил Олега к нему в помощь. Теперь оставалось ждать, что привезут о Храмова они.
      ...Первым в Старогоров вернулся Васютин, причем раньше, нежели я предполагал. Приехал он в середине дня и сразу же разыскал меня по телефону. Я назначил ему встречу в маленьком кафе на речной пристани.
      - Ну, что скажешь? - спросил я, когда официантка, приняв у нас заказ, отошла. - Почему так рано вернулся?
      - Старший лейтенант Максимов велел. Не нужен я ему там больше. В общем, Яблоневки как таковой давно нет. И старожилов тоже никого не осталось. На месте села сейчас рабочий поселок. В райисполкоме посоветовали сходить к кладбищенскому сторожу, сказали, что с незапамятных времен живет в тех местах.
      - Сходили? Поговорили? Дальше, дальше, Олег!
      - Он совсем старый, лот девяносто... И сам не помнит, сколько ему лет. Уже до войны, говорит, был стариком. А на кладбище с начала века, наверное. Был как бы заведующим, а нынче, по старости, сторожем.
      - Но что он вам интересного рассказал? - нетерпеливо прервал я.
      Тянет, тянет, мочи нет; раньше всегда торопился, словно боялся опоздать, а теперь тянуть научился. Не иначе как от Максимова!.. Ладно, Бизин, успокойся. Васютин ведь не виноват, что у тебя не клеится...
      - Да чего он уже может рассказать, Вениамин Александрович, - покраснел Олег, почувствовав, очевидно, нотки раздражения в моем голосе. Единственное, что сделал, так показал нам вот эту штуку!
      Он раскрыл папку и вынул оттуда какой-то толстенный журнал, наподобие амбарной книги. Журнал был ветхий, истрепанный.
      - Что это? - удивился я.
      - Кладбищенский регистрационный журнал. Сохранился он у старика. Еще довоенный, значит, - ответил Васютин. - Иван Иванович с большим трудом уговорил старика отдать его нам. Расписку дал, что вернёт. Для старика этот журнал вроде как реликвия!.. Разрешите, товарищ подполковник...
      Олег взял у меня журнал, раскрыл его на закладке.
      - Иван Иванович просил меня обратить ваше внимание вот на эти страницы. Собственно, из-за этого журнала он и велел мне к вам возвращаться. Значит, так... Здесь отражено, что в тысяча девятьсот тридцать пятом году на кладбище захоронен Николай Иванович Храмов. Отец инженера Храмова...
      - А почему тут угол страницы оторван? - перебил я Васютина.
      - Это еще до войны случилось, - ответил Олег. - Мы тоже у старика спросили. Внучок его когда-то возился с этим журналом, вот и оторвал угол странички...
      - Досадно, - пробормотал я. - Оторван как раз там, где должны быть сведения об отце Храмова: когда родился, когда умер...
      - Но дата захоронения есть - шестнадцатого июня тысяча девятьсот тридцать пятого года.
      - Это я вижу...
      - А вот старший брат Сергея Николаевича - Прохор. Родился в пятнадцатом году тридцатого апреля. Умер двадцать пятого декабря тридцать пятого года. Похоронен двадцать восьмого декабря. Теперь, значит, мать... Мария Христофоровна... Родилась в тысяча восемьсот девяносто шестом году, то ли тринадцатого февраля, то ли пятнадцатого... Видите, все стерлось и трудно разобрать. Умерла она в сорок втором году, в ноябре, пятнадцатого числа. Похоронена восемнадцатого ноября...
      - Никто не интересовался когда-нибудь семьей Храмовых? Не приходил, не поправлял могилки?
      - Мы спрашивали. Старик не помнит. Могилы Храмовых находятся в старой части кладбища. Он так и говорит: "старое кладбище"... На нем захоронены жители бывшей Яблоневки. Из поселка там уже не хоронили... Старик сказал, что несколько раз в году приезжает на старое кладбище один человек - бывший учитель Яблоневской школы... Фамилию его он забыл, а имя-отчество назвал: Семен Евдокимович. Живет, мол, в Харькове.
      Подошла официантка. Пока она расставляла на столе еду, Васютин откупорил бутылку с минеральной водой, налип воды в стакан и жадно выпил. Официантка ушла.
      - Давай пообедаем, потом продолжим разговор, - предложил я.
      - Вы ешьте, а я подожду, пока остынет, - ответил Васютин. - Но люблю горячее... Да я скоро уже закончу. Ну вот, рассказал старик про этого учителя, что у него на кладбище сын похоронен, умерший перед самой войной. Мы вернулись в Харьков и пошли в облоно. К счастью, кое-какие архивы сохранились. Удалось установить, что до войны в Яблоневской средней школе работал преподавателем математики Синица Семен Евдокимович. В адресном столе мы узнали его домашний адрес.
      - Встретились?
      - К сожалению, нет, Вениамин Александрович, - вздохнул Васютин. Семен Евдокимович гостит у своей дочери в Краснодаре. Вернется только сегодня. Иван Иванович велел мне взять этот журнал и отвезти его сам. Вообще-то Иван Иванович планировал сегодня закончить все дела с Синицей и вернуться вечером.
      Когда вышли из кафе, я сказал Васютину:
      - Иди в гостиницу, отоспись.
      Оставшись один, я направился в небольшой скверик, сел на скамейку. Мне неожиданно в голову пришла мысль, которую следовало повертеть со всех сторон. Раздумывая о журнале, который привоз лейтенант Васютин, я вдруг начал смутно чувствовать, что с нем содержится для нас важная информация. И внезапно понял, какая именно... Мне припомнился старый профессор психиатрии, читавший у нас в университете курс по судебной медицине. О профессоре ходили чуть ли не легенды: о том, как он умело разоблачал разного рода мистификаторов, направляемых к нему в клинику следственными органами на экспертизу. Так, один подозреваемый в совершении тяжкого преступления заявил, что у него "на нервной почве" перестала действовать правая рука. Причем это случилось, естественно, до совершения преступления. Несколь. ко недель этот человек находился в клинике. И ни разу - ни днем, ни ночью - не шевельнул правой рукой. При этом он сразу - еще следователю сообщил, что любую боль он чувствует. Рука буквально висела у него плетью. Кончался срок, установленный на экспертизу. И вот последний разговор нашего профессора с "пациентом". Профессор долго говорил с ним о разных посторонних вещах, потом сообщил, что, вероятно, завтра "пациент" будет выписан из клиники, чему тот страшно обрадовался. А в конце разговора профессор вдруг спросил: "Значит, раньше ваша правая рука действовала вот так?" - и сжал пальцы в кулак. И "пациент", тоже сжав пальцы в кулак, ответил: "Да, профессор, именно так..." И замер, поняв, что изобличен.
      Сейчас, припомнив этот случай, я захотел немедленно проверить одну мысль, неожиданно возникшую у меня. Для этого предстояло встретиться с инженером Храмовым. Но прежде побывать, захватив "кладбищенский журнал", в НТО городского отдела внутренних дел, чтобы провести интересующую меня экспертизу...
      В научно-техническом отделе я пробыл час. Получив результаты экспертизы, я позвонил в НИИ автоматики Храмову и попросил его заказать мне пропуск. Мы договорились, что встретимся с ним в холле на третьем этаже.
      12
      Храмов стоял у окна, заложив руки за спину, и смотрел на улицу через стекло.
      - Еще раз здравствуйте, Сергей Николаевич!
      - А-а, Вениамин Александрович! - Обернувшись, инженер приветливо протянул руку, крепко пожал мою. - Ничего, что здесь предложил встретиться? В это время в холле обычно никого не бывает. Ну, прояснилось что-нибудь?
      - Да, - кивнул я. - За исключением кое-каких деталей. Но надеюсь, что с вашей помощью все станет на свои места.
      - Готов помочь... - Храмов настороженно, хотя и пытаясь улыбаться, смотрел на меня. - А то вы уедете, а мне каково? По ночам не спать? Или ваша версия не подтвердилась, и я прав оказался, а не вы? - Он слишком уж хотел показать, как ему легко и даже весело. И в этом он чуть-чуть переигрывал, немного "пережимал". - Что ж, не скрою, Вениамин Александрович, я очень рад этому обстоятельству!
      - Я тоже, Сергей Николаевич, - мне наконец удалось прорваться через его монолог. - Кстати, я вскоре должен быть в Харькове. Могу передать от вас привет, если хотите.
      - Привет? Кому? - удивился Храмов.
      И опять мне показалось, что в его удивлении проскальзывает немного фальши.
      - Семену Евдокимовичу Синице, - ответил я, глядя на него в упор.
      - Семену Евдокимовичу Синице? - повторил он и пожал плечами. - Или у меня склероз, или я... Простите, а кто он?
      - Да ладно, - махнул я рукой, - если вы его не знаете, тогда чего о нем говорить. Вы и в самом деле не знаете Семена Евдокимовича Синицу?
      - Извините, Вениамин Александрович, но я не понимаю вашего тона, сухо произнес Храмов.
      - Ну, бог с ним... А тон у меня нормальный, Сергей Николаевич. Так вот, для кое-каких формальностей мне необходимо получить от вас сведения о ваших ближайших родственниках: о матери, отце и брате... У вас, кажется, один брат был?
      - Да-а, - чуть помедлив и слегка заикаясь, ответил он.
      - Укажите точную дату его рождения, а также смерти.
      - Прохор родился, - медленно, с каким-то напряжением в голосе, заговорил Храмов, - тридцатого апреля тысяча девятьсот пятнадцатого года. А умер двадцать пятого декабря тысяча девятьсот тридцать пятого года. Я уже вам говорил...
      - Да, да, - кивнул я, продолжая писать в блокноте, - но тогда я не записывал. Пожалуйста, о матери, Сергей Николаевич! фамилия, имя, отчество, рождение, смерть. Словом, анкетные данные.
      - Храмова Мария Христофоровна. Родилась... Послушайте, я не понимаю смысла ваших вопросов...
      - Ну, Сергей Николаевич, мы же с вами договорились. - Хорошо. Она родилась э-э... пятнадцатого февраля тысяча восемьсот девяносто шестого года...
      - Вы в этом уверены, Сергей Николаевич? Вы не ошиблись?
      - Я... не понимаю...
      - Ну, хорошо, мы к этому еще вернемся. Когда она умерла?
      - Восемнадцатого ноября, - вяло ответил он.
      - Что? Восемнадцатого ноября? - быстро спросил я. - Ваша мать умерла в этот день?
      - В этот день ее похоронили, - поспешно ответил Храмов. - А умерла она пятнадцатого ноября сорок второго года.
      - А откуда вы это так точно помните? Ведь в то время вас не было в Яблоневке, оккупированной гитлеровцами!
      - Да, но я... - На мгновение он замялся. - Я же рассказывал вам, что после освобождения Яблоневки приезжал туда...
      - Да, да, совершенно верно... Вылетело из головы Итак, остается отец. Когда он родился, Сергей Николаевич?
      Он заметно побледнел. И не ответил.
      - Что же вы, Сергей Николаевич? Назовите число, месяц. Год, хотя бы? А когда он умер? Число, месяц?..
      Он молчал. Сидел, опустив глаза, сцепив руки на коленях, и молчал.
      - Вам не кажется, Сергей Николаевич, что происходит какое-то недоразумение, а? Может быть, я задаю вам слишком трудные вопросы? Но поймите меня, я должен получить на них ответы.
      - Для чего? - хрипло спросил он.
      - Ну, хотя бы для того, чтобы с чистой совестью уехать из Старогорова и действительно не считать вас - даже в малейшей степени! - причастным к тому злополучному выстрелу в "Заре"...
      - Итак, - перебил он меня, - вы по-прежнему считаете, что в "Заре" стреляли в инженера Храмова?
      - Нет, я так не считаю...
      - Вот видите! - воскликнул он.
      - Но думаю, что все же стреляли в вас!
      - Это, извините, уже софистика, - пожал он плечами.
      - Да нет никакой софистики, - возразил я. - Сегодня у меня появилась одна версия. Я решил ее проверить. Кажется, моя версия вовсе и не версия, а реальность. Вы же не Храмов?
      - А кто я? - Он словно бы весь затвердел. - Что за ерунда...
      - Кто вы - этого я пока не знаю.
      - Да нет же, - как-то жалобно проговорил он, - я и есть Храмов.
      - Первое сомнение вы во мне заронили, когда сказали, что не знаете Семена Евдокимовича Синицу. А знать-то его вы должны!
      Инженер смотрел на меня широко раскрытыми глазами.
      - Далее. Вы сказали, что ваша матушка родилась пятнадцатого февраля тысяча восемьсот девяносто шестого года. А между тем она родилась в другой день. На сей счет у меня есть вполне официальный документ, Сергей Николаевич, - заключение экспертизы.
      Он молчал, не сводя с меня глаз. Не было в его взгляде ни злобы, ни ненависти, ни ожесточения. А таилось нечто обреченное и тоскливое.
      - И, наконец, - продолжал я, - вы не знаете - ровным счетом ничего не знаете! - когда родился и умер ваш отец. Согласитесь, это более чем странно для сына. А знаете, почему вы ничего не смогли мне сказать о вашем отце?.. Потому что сведения о нем вы почерпнули из того же источника, что и мы. И вот он, этот источник, Сергей Николаевич!
      С этими словами я вынул из портфеля "кладбищенский журнал" и протянул ему.
      - На вашу беду, угол странички в этом журнале, где были записаны сведения о Николае Ивановиче Храмове, увы, оторван. Выходит, Сергей Николаевич, он уже тогда был оторван, этот уголок, когда и вы рассматривали регистрационный журнал...
      Моя рука с протянутым журналом повисла в воздухе. Инженер никак не среагировал. Он замер,
      - Конечно, - я положил журнал на столик, за которым мы сидели, - когда живешь под чужой биографией, всего ведь не учтешь... Ну, к примеру, что кто-то вдруг заинтересуется твоими родителями!..
      - Все это ложь! - Он вскочил на ноги. Лицо его пошло пятнами - Все это ложь!..
      - Зачем же нервничать? - пожал я плечами. - Если ложь, то опровергните меня.
      - Я не собираюсь вас опровергать! - почти высокомерно заявил Храмов.
      - Напрасно, Сергей Николаевич. По-моему, вы еще не до конца поняли ситуацию. Для вас очень многое отныне осложняется. Если раньше мы искали одно, то теперь нам предстоит выяснять еще и другое! Вы умный человек, Сергей Николаевич, и вы должны понять: если у нас зародилось подозрение, что вы живете под чужими документами, мы обязательно все узнаем. Рано или поздно. И ваше поведение, ваше молчание сейчас работают не на вас, а против вас, Сергей Николаевич...
      - Я все сказал, - неожиданно твердо ответил он. И, резко повернувшись, пошел к двери.
      Я задумчиво смотрел ему вслед.
      Выйдя из НИИ автоматики, я отправился в горотдел милиции, чтобы оттуда позвонить генералу Хазарову. События неожиданно приняли такой оборот, что необходимо было поставить в известность обо всем Кирилла Борисовича.
      - Хорошо, - сказал он, выслушав меня, - дождись Максимова, сейчас крайне важно, что он привезет после встречи с этим Синицей, и возвращайтесь в Волжанск. Я сегодня же поставлю в известность о Храмове областное управление Комитета государственной безопасности, А ты обеспечь в Старогорове наблюдение за инженером, чтобы он какого-нибудь фокуса не выкинул.
      - Понятно, Кирилл Борисович.
      - А ты молодец, Вениамин... Но пока у нас лишь одни подозрения. А нужны проверенные факты.
      ...Вечером приехал Максимов. Лицо у него осунулось, глаза запали, веки покраснели. Он не спешил начинать разговора. Я не торопил: уж больно усталый вид был у человека! Пусть, как говорится, отдышится.
      - Вот, Вениамин Александрович, - печально произнес он, - приехал я.
      - Вижу, что приехали, Иван Иванович, - улыбнулся я. - Как съездили? Удачно?
      - По-разному, Вениамин Александрович. Но я вам все по порядку, если разрешите. Познакомился я с Семеном Евдокимовичем Синицей, с учителем бывшим из Яблоневской школы.
      - Был у него такой ученик - Сергей Храмов?
      - Был. Как же, говорит, прекрасно помню. Ну, я засомневался: все-таки более тридцати лет минуло, шутка ли сказать. А потом поверил, что мог он запомнить. Дело в том, что в тридцать восьмом году Яблоневская школа давала первый выпуск десятого класса, в котором Синица был классным руководителем. Какой же учитель забудет свой первый выпуск! Он мне наизусть всех учеников по фамилии и имени назвал. Всех - тридцать шесть человек... Ну, а Сергея Храмоаа запомнил еще и потому, что тот был парнишкой заметным голубятником и драчуном. И, главное, еле-еле тянулся по математике, которую преподавал Синица.
      - Вот как!..
      - Да, - кивнул Максимов, - говорит, что удивительная неспособность была у Храмова к математике. После окончания школы Храмов остался в селе, устроился работать в колхозном клубе киномехаником. Здорово он разболтался на этом деле. Мать приходила к Синице, просила повлиять на сына. Тот разговаривал с Храмовым, советовал, убеждал. А перед самой войной Храмов уехал в Харьков, решил в вуз поступать. Собственно, Синица и помог, договорился с председателем колхоза, что отпустят парня в город. Тогда ведь из колхоза не просто было уйти...
      - Минуточку, Иван Иванович, - перебил я. - Значит, Храмов уехал из Яблоневки в сорок первом году?
      - Да, - кивнул Максимов, - весной. А с тридцать восьмого по сорок первый работал в Яблоневке.
      В анкете инженер написал, что в эти годы он работал на предприятиях Харькова. А на каких конкретно - не указал. Понятно, почему не указал: просто не знал!.. Больше у меня не было сомнений, что инженер Храмов - это не инженер Храмов. Но мои сомнения будут иметь цену лишь в том случае, если удостоверятся фактами...
      - Но самое главное, Вениамин Александрович, не в этом, - продолжал Максимов. - Учитель Синица не опознал в фотографии, предъявленной мною ему, своего бывшего ученика. Сказал, что ничего общего между Сергеем Храмовым и человеком, изображенным на фотографии, нет. И показал мне фотографию выпускного класса Яблоневской школы. Вот она, Вениамин Александрович...
      Максимов раскрыл папку и взял оттуда большую фотографию. Это был групповой снимок: вверху - в кружочках - директор школы и учителя, внизу рядами - парни и девчата.
      - Вот этот человек, - ткнул пальцем Максимов, - ч есть Семен Евдокимович Синица.
      И тяжело вздохнул. Но меня сейчас его вздохи мало волновали. В моих руках был ценнейший факт.
      - А где Храмов? - нетерпеливо спросил я.
      - Он четвертый слева, в первом ряду. Я список составил, они у меня все под номерами, кто есть кто...
      - Прекрасно, Иван Иванович!
      Он опять вздохнул, но ничего но сказал. Парень, на которого Максимов указал как на Сергея Храмова, совсем не походил на сегодняшнего инженера Храмова. За тридцать с лишним лет внешность человека, разумеется, существенно меняется, Но, однако же, не настолько, чтобы ничего общего не осталось между восемнадцатилетним юношей и пятидесятилетним мужчиной. С фотографии на меня смотрел совершенно другой человек. Эти хитроватые, с прищуром глаза не могли быть глазами Сергея Николаевича Храмова. И это полное, круглое лицо - что оно имело общего с "лошадиным" лицом инженера? И нос, лихо задранный вверх, ни капельки не напоминал длинный крупный нос Сергея Николаевича... Безусловно, последнее слово за экспертами, но, ей-богу, тут не нужно быть опытным физиономистом: лицо выпускника Яблоневской средней школы Сергея Храмова, запечатленное на фотографии, и лицо инженера Сергея Николаевича Храмова - во всяком случае, человека, известного нам под этим именем, - не могли быть лицом одного и того же человека. Даже со скидкой на возрастные изменения.
      - Спасибо, Иван Иванович! - с чувством сказал я. - Вы проделали очень большую и серьезную работу!