Да будет шторм!

Сегодня я узнал, что всю сознательную жизнь заблуждался и, более того, вводил в заблуждение читателя. Я злопыхательски отзывался о штормах и гневно бичевал их как слепую и темную силу природы. Не заглядывая в суть явлений, я легко скользил по поверхности. Одним словом, проявил верхоглядство, шапкозакидательство и научную несостоятельность. Оказывается, шторма океану не только до чрезвычайности полезны, они просто необходимы! Ну, скажем, так, как твоему организму, читатель, необходим обмен веществ. Или теплообмен. Ну, что— то в этом роде.

На море принято человека разыгрывать, чтобы он не зазнавался и не забывал, где находится. Неоднократно будучи объектом розыгрышей, я выработал к ним определенный иммунитет, хотя время от времени «заглатывал наживу». Но Виталию Сергеевичу Красюку я почему-то поверил сразу. Пусть одессит, но серьезный человек, старший научный сотрудник Гидрометцентра. Именно он преподнес мне эту еретическую мысль — насчет штормов.

До сих пор Вилли ускользал от бесед на ученые темы; то подсовывал мне полупудовые монографии, то ловко трактовал мой вопрос таким образом, что я выслушивал очередную историю о Фишкине или о преимуществах Одессы над другими городами мира. На этот раз, однако, Вилли не выкрутился. В свободные от других мероприятий вечера я проводил в столовой команды беседы о литературе, международных делах и разных прочих вещах, и некоторые мои высказывания показались ему спорными. И когда он потребовал от меня доказательств и разъяснений, я предложил честную сделку: «Ты рассказываешь мне, я — тебе». Вилли сразу поскучнел и забормотал было, что ему очень, очень некогда, но я покивал головой и с холодной беспощадностью повторил: «Ты — мне, я — тебе. Некогда — подождем». Схваченный за горло, Вилли сдался и экспромтом прочитал нижеприведенную лекцию.

— Если ты человек наблюдательный, — начал Вилли, — то, задирая голову, наверное, замечал, что в дневное время по небу прогуливается Солнце. Помнишь, такое круглое, бело-желтое и яркое, как электрическая лампа? По твоему лицу вижу, что помнишь. Так вот, Солнце снабжает Землю лучистой энергией, и мы попробуем проследить путь его луча от внешней границы атмосферы до морских глубин.

Ухватим, так сказать, этот луч за хвост…

Далее я узнал, что каждую минуту один квадратный сантиметр внешней атмосферы совершенно безвозмездно получает от Солнца две малых калории тепла. Это очень много, куда больше, чем нам с вами надо, даже с учетом мирового энергетического кризиса. Проходя через атмосферу, где имеются водяные пары, азот и всякая прочая ерунда 1, солнечная радиация поглощается и рассеивается; кроме того, здоровый куш отхватывают и разного рода облака. В результате к поверхности планеты тепла приходит примерно столько, сколько Земля заказывала: процентов 40-50 радиации, а зимой и того меньше.

В данном случае нас интересует только поверхность Мирового океана. Она частично поглощает лучи, а частично отражает. Отношение отраженной радиации ко всей приходящей называется «альбедо» [4]. Вилли по буквам продиктовал это слово и взял с меня клятву, что я запомню его на всю жизнь.

Океан обладает такой особенностью: все приходящее от Солнца тепло поглощается лишь тонким верхним слоем воды. И если бы Мировой океан был абсолютно спокойным, без всяких волнений, штормов и течений, этот верхний слой буквально бы кипел! Представляете? Опустевшие пляжи, вареная рыба, колоссальные убытки. Вот от какой напасти избавляют нас шторма. Так что, стараясь на практике подальше уносить от них ноги, будем, как того требует справедливость, отныне их благословлять.

Впрочем, море не ждет милостей от природы — мало ли когда она решит напустить на него благословенную бурю! — а само принимает меры к охлаждению верхнего слоя: в год испаряется примерно один метр Мирового океана, и при этом в атмосферу уходит огромное количество тепла. Кроме того, происходит перемешивание верхних и нижних слоев — как в ванне, когда вы открываете оба крана и энергично разгоняете воду ногой. С той лишь разницей, что в океане роль ноги выполняют течения, приливы и уже полюбившиеся нам шторма.

И потому вода в океане обычно не нагревается выше тридцати градусов — в такой воде, например, я купался в незабываемый день встречи с акулой. Единственное исключение — Персидский залив да еще Красное море, где температура воды достигает тридцати пяти градусов.

Около десяти лет назад мне довелось там побывать, и с той поры по Красному морю я не скучаю. Более кошмарной жарищи да и такой чудовищной влажности воздуха я в жизни не перекосил. Даже ко всему привычные акулы в Красном море томные, как одалиски после турецкой бани, а о людях и говорить нечего: проторчишь полчаса на палубе — и тебя можно выкручивать, как вынутое из горячей воды белье.

— Кстати, о течениях, — — Вилли торжественно поднял кверху палец. — Как раз сейчас мы находимся над совершенно уникальным, парадоксальным течением Кромвелла. Экваториальные, или пассатные, течения, как ты, безусловно, знаешь, идут… в каком направлении?

— В установленном, — ответил я. — Куда приказано, туда и идут.

— Правильно, с востока на запад. Значит, течение Кромвелла идет…

— … с запада на восток, — подсказал я. — Сызмальства знал.

— Значит, ты был вундеркиндом, — с уважением произнес Вил ли. — Дело в том, что Кромвелл открыл свое течение уже тогда, когда ты потерял значительную часть своей шевелюры — лет двадцать назад.

Проходит оно на глубине ста метров, и одна из наших задач — прощупать его как можно лучше.

Затем Вилли рассказал о другом подводном феномене, который тоже входит в сферу его интересов, Между теплым верхним слоем воды и слабо перемешанным нижним на определенных глубинах можно провести четкую границу, которая называется «слой скачка». Разница плотностей на верхней и нижней границах этого слоя столь значительна, что на нем может недвижно лежать подводная лодка. Во время войны нередко бывало, что засеченные эсминцами подлодки выключали двигатели и. молча отлеживались в «слое скачка». Изучение этого слоя очень интересует рыбаков: он насыщен кислородом и планктоном, и потому косяки рыб любят заходить туда на обед.

Таковы некоторые сведения о штормах и течениях, которые мне удалось выжать из Вилли. Сознаю, что их недостаточно, чтобы сделать из читателя высококвалифицированного океанолога, но уверен, что ваш кругозор стал значительно шире. Теперь вы можете запросто щегольнуть в разговоре такими словечками, как «альбедо», «течение Кромвелла», «слой скачка» — разве этого мало?

— А сейчас, — закончив свою лекцию, с облегчением сказал Вил ли, — докладывай, почему ты считаешь, что Достоевский…

Здесь я избавлю читателя от описания нашего долгого спора и рекомендую сэкономленное время потратить на чтение «Братьев Карамазовых». Не пожалеете.

Панамский канал очью произошло важное событие: «Академик Королев» взял курс на северо-восток. Прощай, экватор! Десять тысяч миль прошли мы по твоей ниточке, разделяющей полушария Земли; ты был к нам благосклонен, избаловал штилем и безоблачным небом, и мы будем вспоминать тебя тихим, добрым словом. Прощай и ты, хрупкая мечта о Галапагосских островах! До последней минуты, надеясь на чудо, лелеял я тебя, но теперь уже точно знаю, что не увижу ни милых моему сердцу пингвинов, ни десятипудовых черепах, ни ящериц игуан.

Один слабый, еле заметный поворот руля — и мы очутились в северном полушарии. И почти сразу же на нас обрушился лютый холод: температура воздуха понизилась до двадцати пяти градусов выше нуля. С таким холодом шутки плохи — пришлось надевать брюки и рубашки с длинными рукавами.

Разволновалось и море, волны украсились барашками. Ткаченко рассказывал, что в одном из предыдущих рейсов был на «Королеве» врачом Тенгиз, обаятельный и веселый красавец грузин. Но в штормы он очень укачивался и страдал. Он выползал на палубу, смотрел на море полными тоски черными глазами и с глубоким негодованием восклицал: «Ну, у кого повернулся язык назвать таким прекрасным словом „барашек“ эти паршивые волны?» Ладно, пусть барашки, пусть волны, но зато мы уже не одиноки: с разных сторон к Панамскому каналу спешат корабли. Кончилась у штурманов спокойная жизнь — каждые несколько минут они всматриваются в локаторы, шарят по океану биноклями и колдуют над картами, уточняя курс. В штурманской рубке установлена электронная система «Омега», которая автоматически определяет координаты.

Нажимаешь кнопку — и довольно легко можешь определить широту и долготу на каждую секунду нашего бытия. Волшебство! Но «Омегу» только-только смонтировали, и штурманы относятся к ней с почтительным недоверием, предпочитая древние, но надежные секстанты. Это очень обижает электрорадионавигатора Игоря Романова, который не надышится на свою «Омегу» и сдувает с нее пылинки. Как-то я неосторожно спросил его о принципе работы этого электронного чуда — и тут же пожалел об этом, потому что Игорь, обрадованный вниманием к своей подопечной, всадил в меня одну за другой дюжину формул и залил полуживого потоком теоретических обоснований, Спасло меня «уравнение Максвелла». Когда Игорь скороговоркой упомянул о нем, я спросил, что это такое.

— Вы… не знаете «уравнения Максвелла»? — изумленно осведомился Игорь.

— Ну, «не знаю»-это, может быть, слишком сильно сказано, возразил я. — Слишком сильно. Да. Уравнение… как вы назвали, имени кого?

Игорь заметно увял и неожиданно вспомнил, что ему нужно куда-то зачем-то идти.

Небо хмурилось, накрапывал дождь, и корма была безлюдна. В поисках общества я забрел под навес у помещения ЭВМ, где на соломенных креслах и скамеечках приютилась веселая компания.

— Это произошло у Фиджи, — рассказывала инженер-химик Га ля Михайличенко, соседка Мики по каюте. — Мы на боте шли от берега к судну и попали не под такой дождик, как сейчас, а под настоящий тропический ливень. Вымокли до нитки. С нами был молодой научный сотрудник… Ну, скажем, Иванов, с красивой шевелюрой и выхоленной бородой, которой он очень гордился. И тут кто-то из нас сказал: «А вдруг в этом ливне есть радиоактивные осадки?» Другой тут же до бавил: «Между прочим, они охотнее всего застревают в волосах». Иванов клюнул, ужасно забеспокоился и побежал в душ, где два часа обрабатывал себя скребницей…

Удивительно изменился за последние годы контингент моряков!

Тоненькая, хрупкая Мика, которая плавает на «Королеве» уже несколько лет, кажется рослой по сравнению с похожей на школьницу Галей. Девушки побывали в одиннадцатибалльных штормах, лично познакомились с тайфунами, повидали полмира и на корабле чувствуют себя, как дома. Так что мужчины без боя сдали женщинам одну из последних своих крепостей — море. Почти на любом судне нынче можно увидеть членов экипажа, которые в свободное время вяжут кофточки и вышивают узоры на блузках. И в то же время…

Не помню, о чем шел разговор, когда кто-то спросил у Мики: — Это случилось в открытом море?

— Нет, — ответила Мика, — судно было привязано веревками к берегу.

«Привязано веревками…» Эх ты, морской волк!

К Панамскому каналу мы подошли под утро.

В заливе уже стояли на рейде десятка два кораблей, и к ним присоединялись все новые суда; сухогрузы, танкеры, контейнеровозы под разными флагами. Началась погоня за биноклями: все хотели как можно скорее увидеть вход в канал и знаменитый мост между двумя Америками.

— Вижу! — восторженно кричал счастливец с биноклем. — Ух!

— Ну, какой он, какой? — тормошили его.

— Кажется, железный, — сообщал счастливец.

— Что ты говоришь! — восторгались слушатели. — А мы думали, сплетенный из лиан.

— А горы-то, горы видишь?

И тут выяснилось, что главное — это не мост, и не вход в канал, и не выстроившиеся в нетерпеливую очередь корабли, а именно горы.

Ибо таких исторических гор на земном шаре — раз-два, и обчелся.

Потому что с одной из них четыре с половиной века назад Васко Нуньес де Бальбоа увидел Тихий океан. И хотя до него этим зрелищем любовались многие поколения индейцев, считается, что открыл Тихий океан именно Бальбоа. С мечом в одной руке и знаменем с изображением божьей матери в другой Бальбоа, не снимая одежды, спустился с горы и вошел в воду, заработав тем самым бессмертную славу и бронхит, — из-за которого надрывался от кашля целую неделю. Впрочем, этот бронхит в историографии считается спорным, и я на нем не настаиваю. Правды ради индейцы пытались доказать, что океан открыли все-таки они, но в последовавшей научной дискуссии Бальбоа предъявил такие веские аргументы, что оставшиеся в живых спорщики единодушно признали его приоритет. В оценке личности самого Бальбоа историки несколько расходятся: для одних он легендарный герой, а для других — жулик, насильник и алчный разбойник; видимо, как всегда в таких случаях, истина находится где-то посредине, и сойдемся на том, что Бальбоа был хоть и не образцом джентльмена, однако незаурядным человеком. Разумеется, на берег Тихого океана его привели не интересы чистой науки, а жажда золота, утоляя которую Бальбоа залил будущую Панаму кровью ее доверчивых обитателей. За совокупность заслуг потомки увековечили его имя в названии городка у входа в канал. Предварительно, однако, чтобы Бальбоа не очень-то зазнавался и не отрывался от коллектива, собратья тактично указали прославленному конквистадору на его недостатки (отрубили ему голову).

Между тем на «Королев» прибыли власти — представители администрации канала, или, как их иногда называют, канальи. Останется ли за ними это прозвище, зависит от того, в какое время суток мы будем проходить канал. Если днем — то «молодцы, власти на этот раз не надули!», а если ночью — «вот канальи!». В прошлый раз «Королеву» не повезло, и потому капитан первым делом стал зондировать почву насчет нашей очереди.

— Олл раит! — восклицал главный представитель с могучим торсом и хемингуэевской бородой, — Рашен водка — вери гуд!

И после каждой очередной рюмки с растущим красноречием заверял, что нам выделят самое, самое лучшее время.

Власти оказались сплошь работающими по контракту американцами. На одном из них, высоком рыжем враче в золотых очках по имени Ральф, я оттачивал свой английский. Ральф на пять лет приехал в Панаму из Нью-Йорка, где остались красавица жена (подтверждено, фотокарточкой), дочь и сын (поверил на слово). К русским он как санитарный врач относится с уважением: на советских кораблях превосходное медицинское обслуживание и нет никаких заразных болезней. Завись это от него, он бы охотно разрешил нам прогуляться по берегу (здесь взгляд Ральфа остановился на облаивающей его крохотной Дэзи), кроме, разумеется, Дэзи, которая. может перекусать и разорвать на части всех панамских собак.

Успокоив нас, власти (пока еще уважительно — власти, а не канальи) отправились на свой катер, а мы стали с нетерпением ждать лоцмана. В обещанные 12.00 его не было, в дополнительно согласованные 13.30 он блистательно отсутствовал и явился в 15.00, когда мы начали уже закипать, Но едва капитан дал команду поднимать якорь, как лоцман получил по радио какое-то указание и откланялся, промычав на прощание, что вернется вечером. Мы взвыли от досады и на все голоса проклинали теперь уже каналью — главного с хемингуэевской бородой и других обманщиков, лишивших нас превосходного зрелища.

Я утешал себя лишь тем, что увидеть Панамский канал ночью все же лучше, чем, лежа на тахте в московской квартире, читать о его достопримечательностях днем.

К входу в канал мы двинулись, когда начинало темнеть. Мост между двумя континентами действительно оказался очень красивым: километра три стальных ажурных конструкций изящно возлежали на бетонных опорах. По мосту из одной Америки в другую мчались автомобили. Справа аккуратно нарезанными квадратиками раскинулся Бальбоа, а за ним сверкала неоновыми огнями многоэтажная столица — город Панама. Но смотреть на нее было некогда, потому что мы уже вползли в канал.

Думаете, я сейчас начну заливаться соловьем и ставить сплошные восклицательные знаки? Ничего подобного не произойдет, потому что я был разочарован. Канал-как канал, шириной с деревенскую речушку, через которую запросто перекликаются пастухи, а в нем не первой свежести вода — вот тебе и «колоссальнейшее сооружение века».

Лишь сознание того, что ты идешь уникальнейшим водным путем, заставляет глазеть по сторонам, честно говоря, со жгучим и неослабевающим интересом. Я лично глазел всю ночь и ни разу не зевнул — могу в этом поклясться.

Человечество настолько нуждалось в водной артерии, соединяющей два океана, что это само по себе стало приказом каналу — возникнуть. Но, пожалуй, ни одно великое сооружение нашего времени не обросло такими скандальными историями. Здесь и драки за выгоднейший подряд между отдельными лицами и целыми государствами' и потрясший мир крах Панамской компании, сопровождавшийся разоблачением крупнейшей аферы XIX века, В конце концов за дело взялся «дядя Сэм». Чтобы сорвать одно золотое яблоко, американцы прихватили целый сад: устроили в Колумбии государственный переворот и отторгли от нее область, которая обрела самостоятельность под названием Панама. И с этим новеньким с иголочки государством они заключили договор, по которому за десять миллионов долларов получили на вечные — времена право пользования зоной Панамского канала.

От десяти миллионов давным-давно осталось одно воспоминание, а зона реально существует: мы видели ее своими глазами. Это государство в государстве, этакий крохотный, площадью в полторы тысячи квадратных километров, замаскированный штат, который американцы с удовольствием поместили бы в виде пятьдесят первой звезды на свой государственный флаг. Но нельзя, Латинская Америка совсем не та, какой была всего лишь два-три десятилетия назад. Такие ранее послушные и воспитанные латиноамериканские республики одна за другой стали проявлять неслыханное своевольство: революция на Кубе прозвучала, как набат, и по всему южноамериканскому континенту разгорелось пламя национально-освободительной борьбы. Ну, Кубу на первых порах удалось изолировать, а что дальше? Предавать анафеме Перу, Венесуэлу, Эквадор?..

И Панама тоже взбунтовалась; требует возвратить ей канал и зону. А ведь канал не только дает многомиллионные прибыли, но имеет и огромное стратегическое значение…

За время пути мы шесть раз шлюзовались. Эта процедура оказалась очень любопытной. С подошедшего катера к нам на ходу пересели смуглые швартовщики— панамцы и, как только «Королев» вошел в. первый шлюз, принялись за дело. С обеих сторон шлюза были переброшены и закреплены на наших кнехтах канаты, их подцепили к мощным электровозам, и те потащили корабль, как лошади тяжело груженный воз. Но это, так сказать, техническая деталь, а вся прелесть прохода по шлюзу заключалась в том, что его ширина всего метров тридцать, и при желании можно было бросить окурок в Южную Америку, а огрызок яблока — в Северную. Конечно, такое загрязнение окружающей среды недостойно культурного человека, но искушение оказалось столь велико, что грех было бы ему не уступить. Далее мы прошли озеро с романтически звучащим названием Мирафлорес [5] и оказались в самом узком месте канала, берега которого с обеих сторон поросли густой тропической растительностью. Красотища необыкновенная: с высокой горы низвергается водопад, над ним стремительно носятся орлы, или кондоры (может, то были просто вороны, но большинством голосов против одного мы решили, что орлы), а из густой чащи слышится рычание ягуаров (также решено большинством голосов при том же воздержавшемся, который якобы отчетливо слышал мычание коровы). Наш скептик поначалу пытался оспорить и существование москитов, но был справедливо и весьма болезненно укушен, после чего москиты были признаны единогласно. Они набросились на нас с таким неистовым аппетитом, будто две недели ничего не ели в ожидании столь лакомого блюда.

Я бежал от москитов на мостик, где находились лоцман и наше судовое начальство. Капитан был непривычно возбужден: оказывается, он уже часа два вел изнурительную борьбу с Воробышкиным, которого вечно. томило желание быть в центре событий. Воробышкин был убежден, что его законное место на мостике, чтобы предоставленный самому себе лоцман не натворил ошибок. Капитан вежливо выставлял Воробышкина в одну дверь, но тот входил в другую. Выставленный вторично, он прятался в темном углу и даже приседал на корточки — лишь бы своим личным присутствием уберечь корабль от катастрофы.

Обнаружив Воробышкина в пятый раз, капитан не выдержал и приказал вахтенному штурману целиком сосредоточиться на недопущении Воробышкина на мостик, что и было сделано. Впрочем, мне повезло немногим больше: Олег Ананьевич показал Правила, согласно которым при проходе Панамского канала на мостике могут находиться лишь лоцман, капитан и другие указанные в перечне специалисты. За нарушение Правил полагалось 30 дней тюрьмы или сто долларов штрафа — па выбор. Не менее суровое наказание предусматривалось за загрязнение канала посторонними предметами — «окурками и огрызками яблок», как многозначительно разъяснил Ткаченко. Перечислив все мои грехи, он насчитал либо пожизненное тюремное заключение, либо миллион долларов штрафа. Подумав, я выбрал миллион, который обещал внести в кассу администрации при первой возможности. И вновь отправился на палубу — на съедение москитам.

Пройдя три последних шлюза, мы простились с веселыми швартовщиками, которые похлопывали себя по туго набитым животам, показывая, что по достоинству оценили русское гостеприимство, — и вышли в Атлантический океан. Светило солнце, над замершей водной гладью летали чайки, а с правой стороны пробуждался от сна порт Колон — совсем мирный город, если бы не совершенно с виду невинные белые здания на его окраине, где обосновалась школа «Зеленых беретов» — учебное заведение, в котором обучают эффективнейшим способам отправлять на тот свет тех, на кого укажет начальство.