Рабаул

Шлюпки подходили к берегу. Держа наготове ружья, матросы зорко всматривались в кустарники… Зловещая тишина, нарушаемая бессмысленным чириканьем птиц… И вдруг, оглашая окрестности воинственными криками, из кустарников, потрясая луками и копьями, выбежали сотни обнаженных туземцев…

Так было несколько веков назад, в те романтические времена, когда чуть ли не каждый корабль, отправлявшийся в южные моря, наталкивался на неизвестную землю.

Даже сердце подпрыгивало в груди от этой воображаемой картины. Хотя, честно говоря, я нисколько не сожалел о том, что вместо зловещих кустарников на берегу находился благоустроенный причал, равно как и о том, что первый же встречный папуас не насадил меня на копье. Но впечатление он производил изрядное: голый по пояс, босой, толстый и очень важный, он шествовал нам навстречу с портфелем в руке. Видимо, должностное лицо не из последних. По каким-то неуловимым признакам мы решили, что он все-таки не губернатор, и не вручили ему наши верительные грамоты.

Тут же под навесом шла торговля. Десятка два папуасов сидели на подстилках, рекламируя свой товар. У меня остановилось дыхание: продавались воистину бесценные вещи! Такие я видел только в музеях и на фотографиях в книгах известных путешественников: ритуальные маски, статуэтки, вырезанные из красного дерева акулы и птицы… Я осторожно оглянулся, ожидая, что сейчас начнется свалка и эти сокровища придется добывать в острой конкурентной борьбе, но с удивлением обнаружил, что мои спутники равнодушно проходят мимо.

— Олег Ананьевич, Юрий Прокопьевич… — тихо позвал я и молча указал на лежащие у наших ног сокровища.

— Но ведь здесь нет ни одной раковины, — удивился Олег Ананьевич.

— А маски, статуэтки, акулы…

— Еще сто раз увидите. Пошли на рынок.

На всякий случай я купил. за доллар одну уникальную маску (примерно II— III век нашей эры — в таких вещах я никогда не ошибаюсь), и мы отправились на рынок.

Рабаул — очаровательный городок из одной-двух улиц, опоясывающих бухту. Утопают в пышной зелени коттеджи австралийской администрации, на каждом шагу магазины, в которых продавцов больше, чем покупателей, автомобильные салоны, где вы без очереди можете купить машину (если у вас есть деньги), скверы, клубы с предупреждающей надписью «Только для членов», бассейны с тем же предупреждением — словом, типичный аристократический курортный рай; впрочем, этой идиллии приходит конец: большинство соседних островных государств уже давно стали самостоятельными, теперь пришла очередь Папуа — исторический процесс вспять не повернешь… [2].

Нелегкое это было мероприятие — создавать колониальные империи: много полководцев покрыло себя бессмертной славой в битвах против туземцев, до зубов вооруженных луками и копьями. Иной раз для завоевания страны или большого острова приходилось тратить сотню снарядов и целый ящик патронов, уничтожать три четверти местных жителей, чтобы убедить оставшихся в цивилизаторской миссии белого человека и преимуществах христианского бога перед его малограмотными туземными коллегами. Это было высокоморальное и, главное, очень прибыльное дело; казалось, что колонии — это навсегда, что мировой порядок, при котором темнокожие обречены оставаться рабами, установлен на веки вечные.. .

И вот — взрыв за взрывом, удар за ударом, брешь за брешью!

Одна за другой колониальные империи распались, и их бывшие хозяева вынуждены приспосабливаться к новым, весьма непривычным и даже унизительным для их ущемленного самолюбия условиям.

Вынуждены потому, что стремление народов к свободе и независимости уже ничем не остановишь — ни танковыми армиями, ни эскадрильями реактивных самолетов, ни щупальцами тайной полиции.

Одним из первых это понял Черчилль, который не без горестного сарказма заметил, что не желает председательствовать при роспуске Британской империи. А ведь совсем недавно его предшественники гордо восклицали, что над ней никогда не заходит солнце… После сотен лет, казалось бы, незыблемого господства обнаружилось, что оковы колониализма настолько проржавели, что реставрировать их уже никак невозможно. Разве что попытаться сменить железные цепи на золотые…

По дороге к рынку мы натолкнулись на любопытную реликвию: на пьедестале стояла подбитая японская танкетка. В начале сороковых годов остров был оккупирован японцами, здесь шли — так отмечено в рабаульских хрониках — жестокие сражения, в которых на стороне союзников принимали участие и тысячи папуасов. По нашим российским масштабам такие сражения в лучшем случае отмечались бы в газетах, как «бои местного значения», но жители Новой Британии хорошо их запомнили, воздвигли памятники погибшим и мемориалы, подобные этой танкетке.

Военной победы японцы не одержали, зато торговую войну выиграли по всем статьям: машины, которые бегают по улицам, и товары в магазинах в основном японского производства. Где не пробился солдат с ружьем, прошел купец с сундуком… Насильственный колониализм нынче — дурной тон, куда респектабельнее связать бывшие колонии путами экономической зависимости.

Жара стояла адская, солнце упрямо торчало почти над головой, лишая улицы теневой стороны, и до рынка, я добрался в довольно жалком состоянии, Но здесь уже кончилась цивилизация с ее асфальтом, разогретым до тысячи градусов, здесь не чадили автомашины, а над головой тихо шелестели ветки диковинных деревьев. Я не раз читал о рынках в тропических странах и ожидал, что на нас сейчас набросится добрая сотня полуобнаженных туземцев и заставит, оглушенных и беспомощных, купить корзины с овощами, рыбу и свиные туши. Но этого не произошло. Были и полуобнаженные туземцы и горы овощей и бананов, ананасов и кокосовых орехов, но над всем этим великолепием царили мир и спокойствие. Рынок в Рабауле оказался на редкость тихим и чистым. Его страж, темнокожий полицейский, хотя и гордился своим высоким положением, явно скучал без дела. Под большим навесом и вокруг него спокойно расположились торговцы-папуасы, весело общаясь с покупателями.

Пока я фотографировал терриконы кокосов и пудовые гроздья бананов, мои спутники восторженно рассматривали груду раковин. Их невероятно толстая владелица белозубо улыбалась и удовлетворенно пялила черные глаза на восхищенных покупателей, с каждым новым изъявлением восторга мысленно набавляя цену на свой товар. Не торгуясь, Олег Ананьевич и Юрий Прокопьевич скупили раковины и с облегченными кошельками отправились на корабль. Уходя, я обернулся на шум и увидел, что толстушка весело принимает от подруг поздравления с исключительно удачной сделкой.

На корабле нас ожидал сюрприз в лице австралийского бизнесмена, который совершил экскурсию по «Королеву» и в знак признательности готов был стать нашим гидом. Бизнесмена звали Фред Каттелл, он был высок, худ, имел веселый нрав и, что еще существеннее, автомобиль. В дикую жару, когда даже небольшая прогулка по городу была мучительной, машина оказалась так кстати, что мы простили Фреду его социальное положение, чековую книжку и ежегодный доход в сорок тысяч долларов, о котором он честно поставил нас в известность, С переводчиком проблемы не было: им стал Петя Пушистов, с чрезвычайной бойкостью изъяснявшийся на чудовищно неправильном английском языке — без всяких там артиклей, времен и прочих излишеств, которые, по мнению Пети, только портят язык Шекспира и Байрона. Фред Петю отлично понимал, хотя временами страдальчески морщился, когда Петя сооружал длинную фразу, звучащую примерно так: «Мы восторг ваш искусство ведете автомобиль. Я есть очень рад. Вы есть о'кей водитель!» Впрочем, один наш матрос запросто обращался к папуасам: «Послушай, папаша!.. Почем бананы, мамаша?» И те его понимали. (Заранее предвижу упрек этнографов: конечно, здесь были не только чистокровные папуасы, но и меланезийцы, однако в слове «папуас» для меня с детства скрыто особое очарование, и посему прошу простить мне эту маленькую неточность. )

Мы отправились в горы, со всех сторон окаймлявшие город. Сначала Фред завез нас на видовую площадку, с которой открывалось волшебное зрелище — бухта, Рабаул и его окрестности. Слева вдали возвышался вулкан конической формы гора со срезанной под углом верхушкой: во время недавнего извержения сильным взрывом ее малость покалечило; справа торчала верхушка другого вулкана, а внизу раскинулась бухта с ее ослепительной голубой гладью, уходящей в океан; с высоты наши белые кораблики казались утлыми и беззащитными, даже страшно было подумать, что нам еще предстоит пройти на них по экватору половину земного шара; красивой дугой изогнулся город, прячась от солнца под вечнозеленой крышей тропической растительности.

Бухта Симпсон-Харбор наверняка самая прекрасная в мире. Она несравненно красивее Неаполитанского залива, ямайских, тринидадских и прочих прославленных бухт. Я их не видел, но уверен, что это так. Мне даже становится немного смешно и грустно при мысли, что есть люди, думающие иначе. Спорить я с ними не стану, как не стал бы вступать в дискуссию с глухим о музыке; я просто скажу скептику: «Езжайте на Новую Британию — и вы убедитесь, что все бухты мира по сравнению с Симпсон-Харбор — утомительные для глаза лужи».

Покинув видовую площадку, мы по извилистой асфальтовой дороге направились в ботанический сад. Такого обилия незнакомой и фантастически прекрасной флоры я в жизни не видел. Как называются эти деревья и кустарники, я не записал и могу только сказать, что смотрел на них с разинутым от восхищения ртом. Особенно меня поразило огромное многоствольное дерево метров тридцати, с роскошной листвой. Я спросил у Фреда, как оно называется. «Фикус», — ответил Фред. Вот тебе и фикус, который в свое время прослыл у нас символом мещанства! Красивейшее дерево. Я даже пожалел, что не могу взять его с собой: наш дом строился в начале шестидесятых годов, когда потолки выше двух с половиной метров считались архитектурным излишеством.

К ботаническому саду примыкал вольер, в котором щебетали попугаи.

Говорящих по-русски среди них не было, а понять их трескотню на незнакомом языке я не смог. В небольшом бассейне похрапывал крокодил.

Когда я приблизился, он открыл глаза и задумчиво на меня посмотрел, прикидывая, стоит ли выползать из воды ради такого блюда. Видимо, решение было не в мою пользу, потому что крокодил прикрыл глаза и снова захрапел.

Потом Фред повез нас в папуасскую деревню — подлинную, без подделок, как мы договорились. Меня, правда, немного насторожило, что к ней вело превосходное шоссе и что расположена она уж слишком близко, но из вежливости я не высказал своих подозрений. И зря, потому что с деревней Фред явно нас надул: вместо хижин на сваях здесь стояли хотя и примитивные, но все же домики.

Нас окружили папуасы. Один из них, красивый малый, ради высоких гостей надевший шикарный костюм из праздничной набедренной повязки, подарил нам какао-бобы. Его приятель, местный франт с искусно разукрашенным глиной лицом, приволок связку бананов и получил за них несколько монет, а голопузые мальчишки, мал мала меньше, без ссор и драки разделили между собой кулек с конфетами. На мгновение появилась из домика молодая женщина в наряде, на который пошел отрез материи размером с галстук, и тут же целомудренно скрылась. Я стал требовать, чтобы нам показали копья, луки и стрелы, но папуасы недоуменно переглянулись, а Фред заметил, что музей древней истории сегодня закрыт. Потом он признался, что до поселений, где цивилизация еще не расцвела, не меньше двадцати километров плохой дороги и ему просто было жаль машины.

Мы прошли на берег моря. Здесь несколько десятков юношей и девушек перебирали сети, а мужчины сооружали катамаран из двух каноэ. Ликования и народных гуляний в честь нашего прихода не было, но гнать тоже не гнали; юноши закурили русские сигареты, а девушки угостились конфетами. Стройные, миловидные и непосредственные, они пристально нас рассматривали, шептали что— то друг дружке и хихикали. Должен прямо сказать, что девушки-папуаски очень привлекательны, а некоторые из них настолько хороши, что глаз не оторвать, Насчет того, какое впечатление на них произвели мы, судить не берусь. Одна юная чернокожая дева подошла ко мне, постояла, грызя конфету, неожиданно фыркнула и убежала к подружкам, посеяв во мне серьезные сомнения относительно моей привлекательности. По-видимому, встреча со мной все-таки не разбила ее сердца.

В заключение нашей экскурсии мы решили искупаться в море.

Мы-это Петя и я; Олег Ананьевич и Юрий Прокопьевич побывали на лучших в мире пляжах, и дикий берег, усыпанный раскаленной галькой, их не соблазнял. Осторожно переставляя ноги, приседая и подпрыгивая, мы проковыляли к воде и увидели в море вспененный след. Удивительно неприятный след, навевающий отвратительные ассоциации. Мы с Петей переглянулись. Я сказал, что мне чего-то расхотелось купаться, а Петя тут же развил эту мысль и подвел под нее научный фундамент: слишком теплая вода вряд ли охладит наши раскаленные тела. Убедив друг друга, что лезть в это противное море просто смешно, мы хотели повернуть обратно, но не тут-то было: оказывается, наши спутники тоже видели след и теперь усиленно нас подзадоривали. В этих условиях пришлось пойти на смертельный риск, и мы храбро бросились в море, отплыв вдаль чуть ли не на целый метр. Доказав тем самым, что на акулу нам плевать, мы, соблюдая достоинство, величественно рванулись на берег.

Забегаю немного вперед. На следующий день судьба привела меня на этот берег уже в другой компании. Добирались мы сюда без машины, с меня сошло сто потов, и я мечтал только об одном: поскорее окунуться. Но вчерашнее происшествие заставило меня быть более осмотрительным. Я подошел к одному из папуасов, человеку с приятным, внушающим доверие лицом, и поинтересовался, что он думает насчет акул. Папуас удивленно на меня посмотрел и даже пожал плечами. «Шарк ноу, — ободрительно сказал он, — шарк зеа!» И он указал рукой на дальнюю бухту, где стояли корабли. Значит, вчера мы зря испугались, это был вовсе не «шарк», решил я, и полез в море.

Отплыл метров пятьдесят от берега, досыта покачался на волнах, стал возвращаться и на всякий случай оглянулся.

«Гарун бежал быстрее лани», — писал поэт. Я не мог бежать, как это сделал Гарун, но плыл к берегу с такой скоростью, что даже не очень опытный тренер открыл бы во мне многообещающее дарование. Выпрыгнув из моря, как пингвин, я, не чуя под собой ног, подбежал к тому самому папуасу и обратил его внимание на здоровенный плавник, рассекающий воду неподалеку от берега.

— Уот из ит? — спросил я. — Что это?

— Шарк, — спокойно кивнул папуас. — Биг шарк.

Несмотря на жару, мой позвоночный столб промерз мгновенно и так сильно, что потом я отогревал его паяльной лампой.

Больше на Новой Британии я не купался. Когда товарищи звали меня на пляж, я вежливо, но с исключительной твердостью отклонял их предложения. Я изнывал от жары, но никакая сила в мире не могла бы загнать меня в эти кишащие акулами волны. Отныне я вместо купания принимал душ. Не спорю, море имеет перед душевой кабиной отдельные преимущества, но в ней по крайней мере нет акул.

Зато Вилли, еще не пуганный акулами, просто не вылезал из моря.

Надев маску, он часами плавал, изучая морскую. — фауну и вылавливая разных ее представителей — звезд и улиток. В результате Вилли оригинально загорел: подставленная солнцу спина была докрасна обожжена, а грудь осталась белой. Потом Вилли долго еще спал на животе, испуганно вскрикивая, когда кто— либо касался его спины. Женя Уткин так обгорел, что вообще спал, наверное, стоя. Рак, только что вытащенный из кипятка, выглядел бы по сравнению с ним бледной немочью.

А вот Игорь Нелидов получил свои ожоги не зря: он обосновался у коралловых рифов и добыл множество великолепных кораллов, которые роздал со свойственной ему щедростью. Два из них украшают ныне мою домашнюю коллекцию, вызывая так называемую хорошую (а на самом деле черную) зависть друзей.

И еще одно впечатление. В последний день мы — небольшой отряд любознательных во главе со Львом Николаевичем Галкиным — побывали на вулканологической станции, расположенной высоко в горах.

Галкин уговорил нас пойти пешком, и мы, тихо проклиная своего неутомимого (ежеутренняя часовая зарядка по системе йогов) руководителя, в неистовую жару преодолели крутой подъем и так устали, что даже не смотрели на свисающие с деревьев бананы и лениво отбрасывали с дороги кокосы. Вулканологи нам рассказали, что последнее извержение было совсем недавно, три года назад. Однако есть надежда — здесь голос вулканолога стал мечтательным, — что в ближайшее время произойдет небольшое землетрясение, и тогда можно будет опробовать новое оборудование, установленное на станции. Я высказал пожелание, чтобы этого не случилось до семи часов вечера, когда мы покинем Рабаул.

Что еще рассказать вам о Новой Британии? О том, что островитяне экспортируют копру, какао-бобы, кофе и разные фрукты, вы можете узнать из справочника. О магазинах, барах и клубах? Они в Рабауле такие же, как в Европе или Америке, и вряд ли их описание обогатит ваши представления о Папуа.

. Пожалуй, пора отправляться в плавание, Как говорится, море зовет.

Сравнение, квазидвухлетний цикл и 180-й меридиан

Наша эскадра собралась у экватора и легла в дрейф — будем производить сверку, или сравнение, приборов. С одного из кораблей запускается радиозонд, и по команде «Великого координатора» начинает синхронно работать аппаратура слежения на всех судах.

Если в данных будут расхождения, следует выявить причины и привести аппаратуру в порядок.. Одновременно сравниваются показания барометров, термометров, актинометров и других приборов, которых на каждом судне сотни и которые ведут себя зачастую так, как новобранцы: маршируют не в ногу, поют вразнобой и не понимают великого смысла единоначалия.

Сверка приборов — очень важная часть экспедиционной работы, к ней готовятся не менее тщательно, чем к параду, и точно так же мечтают, чтобы в этот день была хорошая погода. Между тем именно на сегодня Шарапов предсказал облачность с возможными осадками. Нашел место и время, ничего не скажешь! Однако с утра жарило солнце, на небе не было ни тучки, и над прогнозом недоверчиво, в кулак посмеивались.

Дождик начал накрапывать ровно в 13 часов, когда Ткаченко торжественно возвестил о начале сверки. С каждой минутой капли становились все тяжелее, небо заволокло тучами, и хотя Александр Васильевич честно предупредил о такой возможности, ему пришлось прятаться от разъяренных научных работников. Его разыскивали, ему льстили, грозили страшной карой — лишением тропического вина, но он упрямо отказывался прекратить это безобразие и даже намекал, что может вызвать 'бурю.

Если сверка с грехом пополам состоялась, то кинооператорам уже совсем не повезло. От их вздохов разрывалось сердце. Весь день они простояли на палубе, с тоской всматриваясь в редкий кадр — строй кораблей на экваторе, вымокли как черти, но не отсняли ни единого метра пленки.

— Вот увидишь, — срывающимся голосом пророчествовал Василий Рещук, — оно появится именно в тот момент, когда сверка закончится!

— Когда уже нечего будет снимать… — горестно вторил Валентин Лихачев.

И действительно, как только флагман эскадры «Академик Королев» рванулся вперед и строй кораблей распался, тучи как по волшебству стали рассеиваться, и солнце, издевательски подмигивая, засияло в безоблачном небе.

— Ну, что мы говорили? — жаловались операторы и кощунственно грозили кулаками ни в чем не повинному светилу.

Мы пошли на восток — строго по ниточке экватора — и будем так идти чуть ли не до самой Панамы. Налево — северное полушарие, направо — южное. Одной из любимых шуток стала такая: — Ребята, в вашем северном полушарии холодно, пойду погреюсь.

И остряк переходил с левого борта на правый.

Сегодня у меня большой день: я познал квазидвухлетний цикл.

В последнее время Александр Васильевич под разными предлогами увиливал от повышения моего образовательного уровня, и я, томимый любознательностью, приставал то к одному, то к другому деятелю на уки — кроме Пети, который в ответ на мой вопрос тут лее садился за стол и быстро заполнял листки длиннющими формулами, от одного вида которых можно было рехнуться. Большое терпение и педагогический такт проявил Ткаченко. Впрочем, до меня дошли слухи, что он заключил с Шараповым пари. Александр Васильевич. спорил, что разъяснить мне суть квазидвухлетнего цикла можно за полгода систематической работы, а Вадим Яковлевич брался решить эту задачу куда быстрее. И пари он выиграл.

Так вот что — это такое. Несколько лет назад было замечено, что в нижней половине стратосферы наблюдается любопытное явление: примерно раз в два года происходит смена западных потоков на восточные, и наоборот. И невероятно важно установить, закономерность это или случайность. Если случайность, то рушится интереснейшая гипотеза, хороня под своими обломками тома диссертаций; а если закономерность — то с карты атмосферы будет стерто большое белое пятно и, главное, появится возможность повысить степень точности долгосрочного прогнозирования.

Я мог бы ввернуть в это краткое объяснение с десяток научных терминов вроде «смены форм общей циркуляции» и тому подобных, но боюсь запутать и себя и вас; так что прошу удовлетвориться приведенной выше формулировкой и принять на веру исключительную важность изучения квазидвухлетнего цикла в экваториальной зоне. Этим на судне упорно занимались и Булдовский, и Пушистов, и сам начальник экспедиции. Быть может, результатом их работы и не будет точный прогноз погоды на третье тысячелетие, но кирпичик, о котором мы говорили, несомненно, заложен.

Но. если с квазидвухлетним циклом я наконец покончил, то другая проблема, на этот раз астрономическо-географическая, так и осталась висеть в воздухе. Более того, я утверждал и продолжаю утверждать, что разобраться в ней невозможно и человек, который в гордыне своей полагает, что разрешил эту загадку, является жертвой примитивного самообмана.

Началось это с мирной беседы за столом в кают-компании. Разговор зашел на морские темы. Кто-то сказал, что завтра мы переходим знаменитый 180-й меридиан и сможем полюбоваться им в солнечной экваториальной тиши, поскольку на экваторе море. волнуется редко.

Юрий Прокопьевич тут же вспомнил, как в прошлом рейсе «Королев» перед самым Владивостоком попал в тайфун. Тряхнуло сильно, крен достигал 39 градусов — довольно опасный крен, смею вас заверить.

Я поведал о шторме в проливе Дрейка, когда волны, казалось, захлестывали рулевую рубку «Оби», а капитан припомнил, как однажды в сильнейший двенадцатибалльный шторм его китобоец чуть не погиб: судно легло на борт, с него сорвало шлюпки, часть фальшборта, в помещения хлынула вода… Хотя каждый моряк побывал в подобных передрягах, такие воспоминания всегда слушаются внимательно, с интересом. Тем более на судне, в открытом море: мало ли что может случиться, а такие истории-это не просто «травля», а вроде бы обмен опытом. Капитан рассказал, как удалось откачать воду, восстановить остойчивость китобойца и выйти из шторма, и заключил совсем вроде бы незначительной подробностью: — На следующий день после шторма у меня был день рождения, и его удалось отметить! Не то что в нашем прошлом рейсе, когда мы проходили с востока 180-й…

— А что случилось? — поинтересовался я.

— 180-й меридиан мы проходили 8 ноября, а мой день рождения приходится на девятое. А девятое-то исчезло, сразу десятое ноября на ступило.

— Это почему? — поразился я.

— Как почему? — в свою очередь, удивился капитан. — Вы, наверное, прослушали: «Королев» проходил 180-й меридиан с востока на запад.