В ту минуту, когда задыхающийся от ярости Филагр обрекал на мучительную смерть ослушавшихся его рабов, Луций Пропорций страдал от бессонницы в одной из многочисленных комнат дворца Эвдема. Досаждали ему комары, духота, навязчивые мысли о бесплодности долгого пребывания в Пергаме. И если веки все же смыкала непреодолимая тяжесть, то короткие сны, один другого нелепее и жутче, заставляли его вскидывать голову и испуганно пялиться на темные силуэты стола, сундуков, канделябры, а потом снова думать о своих неудачах в этом городе, отгонять от лица назойливых комаров и вновь проваливаться в короткое омутное забытье.

Снился ему Квинт в сенаторской тунике и рабском ошейнике с его, Луция, клеймом «Верни беглого раба Луцию Пропорцию». Брат, широко разведя руки для объятий, радостно бежал к нему навстречу, но никак не мог добежать… Снился почему-то безногий Тит и неведомый ему Аристоник. Смуглый, поджарый, чем-то похожий на Демарха брат Аттала плавил в ковше над светильником его золотые и с мстительной усмешкой обещал:

— Вот уж я напою сейчас тебя, господин! Вот уж напою вволю…

Окончательно очнулся Луций от легкого стука в дверь. Прищурившись, различил на пороге освещенную коридорным светом фигуру Эвдема. Увидев, что канделябры погашены, а римлянин лежит в постели, хозяин дворца нерешительно потоптался и уже хотел уйти, как Луций ворчливым голосом остановил его.

— Я не сплю, Эвдем! — сказал он, отгоняя мрачные мысли и пожаловался, садясь в постели: — Будь прокляты эти пергамские ночи. Клянусь вашей любимой Никой, я уже забыл, когда спал больше одного часа!

Эвдем прошел в комнату, не спеша зажег светильник в углу. Понимающе кивнул.

— Я тоже не помню, когда последний раз высыпался по-человечески. Служба, Гней, служба! Вот и сейчас не меньше пяти агентов дожидаются меня в приемной. И каждого выслушай, каждому втолкуй новый приказ, а там, глядишь, и новые подоспеют!

— Так гони их прочь! — посоветовал Пропорций. — Ведь ты, как я понимаю, уже давно не на службе у Аттала!

— Но и ты тоже выполнил свою миссию в Пергаме, отправив год назад оливковое масло в Рим! — чуть приметно усмехнулся Эвдем, бросая внимательный взгляд на побледневшего Пропорция.

— А я любуюсь Пергамом и его окрестностями! — тут же нашелся римлянин и для убедительности добавил: — Кстати, по твоему же совету!

— А я по твоей просьбе ищу для тебя доступ во дворец! — в свою очередь, напомнил пергамец. — Или тебе уже не нужна встреча с Атталом?

Луций мгновенно свесил с постели ноги и, не сводя с Эвдема умоляющих глаз, признался:

— Еще как нужна! Мне давно надоело пялить глаза на вашу гигантомахию на алтаре Зевса и покосившийся храм Афины. Я уже и верить боюсь в то, что когда-нибудь смогу назвать этих богов истинными именами, не боясь, что за это мне всадят нож в спину!

— Вот поэтому я и не сплю ночами, чтобы мы с тобой скорее назвали их Юпитером и Минервой. И не у вас в Риме, а здесь — в эллинском Пергаме, — жестко отрезал Эвдем и зачастил, глотая слова: — Каждый день, каждый час мне доносят, что в Пергаме зреет небывалый бунт. Кроме рабов и черни в него уже вовлечено купечество, ремесленники, наемники! Я знаю все, кроме одного: кто его готовит… Каждую ночь я пытаю выданных мне бунтарей, и мне все чаще кажется, что это не люди, а бесчувственные статуи! Под этой самой комнатой, в своих подвалах, я жгу их огнем, режу на куски, бросаю на битое стекло, замуровываю заживо, а они только хохочут мне в лицо и клянутся Гелиосом, что мы с тобой, Гней, будем повешены первыми! И отказываются, отказываются выдать главных заговорщиков! Но я все равно дознаюсь, куда ведут нити бунта, в каком доме Пергама они сходятся воедино. И тогда я поспешу к царю, и, клянусь, в тот же день ты будешь принят им!

— Ты обещаешь мне это уже целый год! — простонал Луций. — А я до сих пор ни на шаг не приблизился к царскому дворцу!

— Но, Гней, сейчас это стало совсем невозможным, — напомнил Эвдем. — После предательства Зимрида Аттал перестал принимать у себя не только нас, пергамцев, но и вас! Исключением являются только трое: послы дружественных Пергаму Афин и Каппадокии и ваш Сервилий Приск, которого Аттал принимает только из страха перед Римом!

— Да знаю я это! — с досадой перебил хозяина Луций. — Виделся и с эллином, и с послом Ариарата — подлецы так дорожат честью, которую оказывает им царь, что даже не стали слушать меня!

— А Сервилий Приск?

— Сервилий… Этого не купишь ни золотом, ни должностями, мы это в Риме хорошо знаем. Вместе с Квинтом Пропорцием, моим бра… — Луций осекся и испуганно покосился на Эвдема, не услышал ли? Хозяин поправлял фитиль в светильнике, и он успокоенно продолжил: — Вместе с одним центурионом он отбил у пиратов одну из триер с захваченными в Коринфе сокровищами и не присвоил себе ни одной статуи, ни одного золотого блюда! Единственное, за кого он мог бы еще похлопотать, по его словам, для кого мог бы сделать многое на свете, так это для Квинта… того центуриона, — снова поправился Луций, досадуя на себя за оплошность.

Эвдем задумчиво спросил:

— А тебе знаком этот центурион?

— Еще бы! — воскликнул Пропорций, но, смутившись под пристальным взглядом Эвдема, сбивчиво добавил: — Знаком… Немного, совсем чуть-чуть…

— Так напиши ему!

— Я?

— Ну да.

— Квинту?!

— Конечно, если так зовут центуриона!

Луций покачал головой.

— Но это невозможно… Письмо могут перехватить! Я не знаю, где сейчас Квинт — в Риме или в Афинах… И потом… Нет, это невозможно!

— Подумай! — мягко сказал Эвдем, направляясь к двери и предусмотрительно оставляя светильник непогашенным. — Верного человека я тебе дам, такого, что снесет письмо хоть в Аид и вернется с ответом! Может, это хоть на день да ускорит то, ради чего ты здесь, в Пергаме!

Пропорций вздрогнул и уже собрался спросить, что хочет сказать этим Эвдем, но хозяин бесшумно прикрыл за собой дверь.

«Что же делать? Что делать? — заходил по комнате Луций. Под ноги попалась оброненная на пол подушка, он зло пнул ее и тяжело опустился на постель. — Эвдем знает обо мне куда больше, чем я о нем. Но он не враг мне — иначе я давно оказался бы в одном из его подвалов! — Пропорций чутко прислушался, но снизу, из-под устланного персидскими коврами пола не доносилось ни единого звука, ни одного стона. — Да, он искренне хочет помочь мне, потому что заинтересован, чтобы Пергам стал римской провинцией, но не все ему здесь подвластно! Поэтому он и предложил мне написать письмо Квинту… А если это ловушка? Если он, чтобы выслужиться, покажет мое письмо Атталу?! Тогда я даже и помолиться перед смертью не успею!»

Луций обхватил голову руками и откинулся на пуховые подушки.

«Нет, — тут же успокоил он себя. — Эвдем нуждается во мне. Конечно, он прочитает письмо. Но тем лучше, так я убью в одном лесу двух вепрей: и попрошу помощи у Квинта, и объясню все Эвдему без лишних слов. Риск? Конечно… Но что мне остается делать? Возвращаться с пустыми руками в Рим и идти под суд за прежние грехи? Нет, играть, так играть! Играю на все, что у меня осталось».

Пропорций рывком соскочил с постели, подбежал к столу и пододвинул к себе тончайший лист дорогого пергамента. Обмакнул тростниковое перо в черные чернила, сделанные из пахучих орешков, и размашисто вывел:

«Пергам. Июньские календы

в консульство Муция Сцеволы

и Кальпурния Пизона Фруги.

Гней Лициний Квинту Пропорцию, в Афины, квартал Мелите, второй дом от горшечной Анархия, по правой стороне. Или в Рим: дом у седьмого столба, считая от храма Кастора и Поллукса».

Здесь в Луции проснулась скаредность купца, и он стал писать мельчайшими буквами, экономя чужой пергамент. Или его преследовала рожденная страхом наивная мысль, что враги — попади это письмо в их руки — не разгладят того, что может погубить его. Во всяком случае, потея от напряжения, он вывел:

«Лициний Пропорцию привет.

Не торопись упрекать табулярия в ошибке и осыпать его проклятьями, как это умеешь только ты, дорогой Квинт. Я вполне полагаюсь на твой ум и проницательность и уверен в том, что поймешь по почерку, кто автор этого письма, и сделаешь все как надо. Письмо это я посылаю с верным человеком, которого дал мне, — Луций мгновение подумал и, хитро улыбнувшись, вновь крупно и размашисто написал, — самый преданный и нужный Риму человек, которого я встретил в Пергаме и услуги которого, я уверен, еще не раз и не два оценит сенат. Итак, дорогой Квинт, как ты уже понял, я нахожусь в Пергаме, который наши соотечественники хотят видеть своей провинцией. Целый год я торчу здесь, а наша цель так и не достигнута. Вся беда в том, что никак не могу попасть на прием к здешнему базилевсу. Единственный человек, кто может помочь мне в этом, — хорошо известный тебе посол Рима в Пергаме Сервилий Приск. Напомни ему о себе и попроси, чтобы он помог мне попасть во дворец…»

Через час Пропорций закончил писать письмо, свернул его, приложил к воску перстень. Полюбовавшись на четкое изображение приготовившейся к прыжку пантеры, вышел из комнаты. Он спустился по лестнице, миновав приемную Эвдема с сидящими в ней агентами — роскошно и бедно одетыми пергамцами, — и уверенно вошел в кабинет хозяина.

Бровь его недовольно переломилась — он заметил стоящего перед Эвдемом Демарха. Носильщик тоже увидел римлянина и невольно отступил на шаг.

— Написал? — приветливо спросил Луция Эвдем, не обращая внимания на Демарха. Взяв письмо, пробежал глазами по адресу. — Через час твое письмо уйдет в Афины, — пообещал он. — Ну, а если адресата там не окажется, то в Рим!

Луций повернулся, собрался было уйти, но Эвдем придержал его за локоть.

— Останься! — предложил он. — Ты можешь услышать здесь немало интересного для себя. Например, о том, что организаторы заговора каждый день меняют место своих встреч, или послушать твоего старого знакомого Демарха. Целый год он следят за самым опасным домом в Пергаме, где живет некий купец Артемидор, и что же ты думаешь: уверяет меня, что там нет ничего опасного! Неужели за целый год заговорщики ни разу не выбрали для своих сборищ эту лавку?

— Дай его на полчаса мне и покажи, как нам с ним пройти в твои подвалы, — обещаю, он все расскажет! — усмехнулся Луций, кивая на Демарха и с удивлением отмечая, что эти слова не произвели на пергамца ни малейшего впечатления.

— Этим от него ничего не добьешься! — покачал головой Эвдем. — Иное дело, что в моих руках — судьба всей его семьи…

— Господин! — задрожав всем телом, воскликнул Демарх. — Ты же обещал…

— И ты обещал помочь мне! — оборвал пергамца Эвдем. — Больше того, поклялся самой страшной клятвой выдать мне опасных людей, что бывают в этом доме: беглых рабов, купцов, чьи речи насторожат тебя, а еще лучше — самого Аристоника, если он вдруг поведет себя подозрительно!

— Как? — удивился Луций, вспоминая свой разговор с претором. — Он видит Аристоника?

— В том-то все дело! — воскликнул Эвдем. — Полностью положившись на этого Демарха, я доверил ему самый важный для меня дом, а он платит мне за свое спасение черной неблагодарностью. Я человек справедливый и мягкий, может быть, и прощу его. Но боги — боги, которыми ты, Демарх, клялся год назад, — они ведь не простят. Они обрушат самую страшную кару, болезни, беды, несчастья на твоих детей и жену. Этого ты хочешь?

— Что ты, господин, что ты! — с трудом владея собой, вскричал Демарх.

— Значит, ты помнишь свою клятву?

— Конечно, господин…

— И выполнишь ее?

— Да…

— Тогда вот что. Мне стало известно, что в лавке Артемидора сегодня или завтра должны собраться преступники. Даю тебе два дня сроку на то, чтобы ты сообщил мне о подозрительных людях в доме купца Артемидора!

— Слушаюсь, господин… — чуть слышно пролепетал Демарх, направляясь к выходу.

— Постой! — остановил его Луций. — Подожди меня в коридоре.

— Слушаюсь, господин…

— Впрочем, нет! — поправился римлянин, понимая, что весь его разговор с агентом все равно через несколько минут будет известен хозяину. — Подожди здесь.

Он быстро вышел из коридора, миновал приемную, взошел по лестнице и, порывшись в сундуке, вернулся с кошелем золотых монет.

— Возьми, — протянул он деньги Демарху и, когда тот изумленно поднял длинные ресницы на римлянина, строго сказал: — Это деньги великого Рима. Дай их рабам, которые бывают в доме Артемидора, пусть они убьют этого Аристоника!

Эвдем метнул из-под бровей удивленный взгляд на нового, незнакомого Пропорция. После того как тот выдержал его, не отвернулся, не отвел глаз, подошел к Демарху и сам заложил тяжелый мешочек ему за пояс.

— Ты понял, что сказал тебе этот господин? — сурово спросил он.

— Да.

— Ты хорошо понял или мне повторить его приказ?

— Не надо…

— Так чего же ты стоишь?

— Иду, господин… — прошептал Демарх и, поддерживая пояс, скрючившись, словно у него внезапно заболел живот, пятясь вышел из кабинета.

Эвдем вопросительно взглянул на Луция. Тот выдержал и этот взгляд, деланно зевнул, пожелал хозяину покойной ночи и затворил за собой двери.

Выйдя из приемной, Луций нарочито громко скрипя ступеньками, сделал несколько шагов наверх, потом с кошачьей ловкостью спустился и спрятался за групповой статуей бородатых сатиров. Стараясь не дышать, он стоял, дожидаясь своего часа…

…Эвдем тем временем взял со столика письмо, подержал его, точно взвешивая, на руке. Потом достал из ящичка остро отточенный нож, приблизил его подрагивающими пальцами к восковой печати и отдернул руку, услышав шорох в приемной.

Несколькими быстрыми шагами он пересек кабинет, рывком распахнул дверь и крикнул испуганно замершим в почтительных поклонах агентам:

— Все явитесь ко мне завтра с рассветом.

Вернувшись к столику, он уверенным движением отделил печать с изображением пантеры от письма, нетерпеливо развернул пергамент и впился глазами в написанные по латыни строки.

Прошло пять минут, десять, полчаса…

«Достаточно, и для того, чтобы прочесть письмо, и для того, чтобы принять решение», — подумал Луций. Он вышел из-за статуи и взялся за дверь приемной. На лавках не было ни одного агента.

«Значит, я важнее для Эвдема, чем его заговоры!» — с удовлетворением подумал он и распахнул дверь.

Эвдем, занятый своими мыслями, не сразу услышал, как кто-то вошел в кабинет. Заметив, как рванулись языки пламени на светильнике, недовольно бросил:

— Ты что ли, Протасий?

— Нет, я! — спокойно ответил Пропорций.

Эвдем вздрогнул, увидев на пороге римлянина, положил ладонь на раскрытое письмо, но, поняв, что уже выдал себя, поднял на Луция побледневшее лицо.

— Ну, и что ты теперь скажешь? — невозмутимо спросил Луций. — Как мне быть дальше с вашим неприступным царем?

Эвдем, подумав, спокойно ответил:

— Будем думать, Гней, или — как там тебя — Пропорций? — Луций кивнул. — Да, будем думать, как заставить Аттала завещать Пергам Риму. И надеяться либо на то, что мне все же удастся раскрыть заговор, либо на помощь твоего брата.

Эвдем нагрел над пламенем светильника отрезанную печать, ловко приклеил ее к письму и деловым тоном добавил:

— А теперь пора вызывать самого верного моего табулярия и Протасия.

— Протасия-то зачем? — не понял Луций, морщась от резкого звона колокольчика в руках Эвдема.

— А затем, — заслышав торопливые шаги в коридоре, вполголоса объяснил пергамец, — чтобы он передал мой приказ во все имения срочно ковать вместо серпов и мотыг мечи и наконечники стрел и копий. Уверен, что совсем скоро они будут в очень большой цене!

Кузница, рисовавшаяся в воображении подходившего к ней Эвбулида мрачными красками, на деле превзошла самые дурные ожидания.

С первого же взгляда на темный, приземистый сарай, из открытой двери которого пахнуло в лицо нестерпимым жаром, на рвущееся из горна пламя и раскаленную полоску металла на наковальне она показалась греку похожей на подземное царство Аида.

Эвбулид на мгновение замешкался. Надсмотрщик отчаянно заругался и, втолкнув раба в кузницу, торопливо выскочил на свежий воздух, захлопнув за собой дверь.

Сосий оторвал взгляд от наковальни, недовольно покрутил головой и, в сердцах бросив тускнеющую на глазах полоску будущего серпа в сосуд с водой, глухим голосом пожаловался:

— Опять перегрел… Совсем никуда стал — руки дрожат, глаза почти ничего не видят. Это хорошо, что ты пришел…

— Как же — пришел… Привели! — усмехнулся Эвбулид.

— А мне все едино. Я со вчерашнего дня без помощника!

— И где ж он? — из вежливости поинтересовался грек, сбрасывая с себя всю одежду и оставаясь в одной набедренной повязке.

— Где-где… — проворчал Сосий, мучительно кашляя в кулак. — Там, где и все прежние. Где скоро и мы с тобой будем. Придут два могильщика с сирийскими рожами — и никто никогда не вспомнит о несчастной судьбе кузнеца Сосия.

— Сосистрата, — поправил Эвбулид, с жалостью глядя на вольноотпущенника.

Тот лишь махнул рукой, равнодушно заметив:

— Мне теперь все едино! Ну, что стоишь? Бери клещи. Я сейчас…

Эвбулид покорно прошел к наковальне. Пока Сосий откашливался, снова огляделся вокруг.

Первое его впечатление вскоре сменилось уверенностью, что он действительно попал в то место, откуда ни одному живому существу нет больше возврата на землю.

Сполохи огня из горна, блуждавшие по закопченным стенам, казались бесплотными и легкими тенями умерших. Пламя хрипело, подражая рычанию страшного пса Кербера. Долетавшие до сосуда искры шипели, словно змеи на шее этого трехголового охранника подземного царства. Да и сам Сосий, почерневший, высохший за последние месяцы, казался похожим на сурового старого Харона, изображения которого Эвбулид часто встречал на вазах работы старых мастеров.

— Ну, что стоишь? — справившись с приступом кашля, снова набросился он на грека. — Не видишь — пламя в горне слабеет!

— И что же я должен делать? — растерялся Эвбулид.

— Раздувай меха, пока снова не загудит!

Пытаясь прикрыть локтем лицо от нестерпимого жара, грек неумело качнул воздух раз, другой, третий…

— Да не отворачивайся! И обеими, обеими руками качай! — прикрикнул Сосий. — Иначе я и десятка серпов до вечера не успею сделать!

Пламя опаляло лицо, трещали брови и волосы, сушило горло, нагрелись даже наручники. Задыхаясь, Эвбулид раздувал мехами огонь, и как только в горне что-то весело запело, рванулся к двери, за которой был спасительный свежий воздух.

Дверь не поддавалась. Он стал колотить в нее кулаками и, когда понял, что никто снаружи его не слышит, безвольно опустил руку. Затравленно оглянулся на кузнеца.

— Когда же она откроется?

— Вечером, — берясь за молот, коротко ответил Сосий.

— Вечером?!

— Да, если мы успеем сделать все, что нам положено за день.

— И что же нам положено?

— Десять мотыг, десять серпов, сегодня вот еще новый засов для эргастула. С замком…

— А… — помедлил Эвбулид. — Если не успеем всего этого до вечера?

— Конечно, не успеем, — бесцветным голосом отозвался Сосий. — Я и без замка-то в последнее время не всегда успевал. А тут на него часа три потрачу, не меньше. Еще засов… Филагр приказал сделать его таким, чтобы сам Геракл, попади он в эргастул, не сумел справиться с ним. Так что, по всему выходит, будем сидеть сегодня до утра…

— До утра? — вскричал ошеломленный Эвбулид. — В этой духоте?..

— А утром — новый заказ, — не слушая его, продолжал Сосий. — Не успеем — еще ночь просидим здесь. Бывает, я неделями не выхожу отсюда. Но мне-то ничего, я стар, кровь уже не греет — мерзну даже у горна. А тебе придется туго. Ну, да боги смилостивятся — может, быстрее меня отмучаешься!

— Зачем же они нас воздуха лишают? — чуть не плача от отчаяния, простонал Эвбулид. — Оставили бы открытой дверь — я ведь закован…

— Ах, да! — неожиданно вспомнил Сосий. — Совсем забыл. Вот память стала… Ну-ка, подойди ко мне!

Кряхтя, он опустился на колени перед Эвбулидом, приставил зубило к кольцам на оковах и несколькими сильными ударами сбил с его ног кандалы. Поднявшись, повторил то же самое с наручниками.

— Добротная работа! — оглядев цепи, похвалил он и вздохнул: — Теперь такую и не осилю… А ты говоришь, зачем они закрывают нас. Да потому что из всех рабов только у нас такое право — ходить без оков. У нас, да у надсмотрщиков, да у Филагра. А еще у тех, кто лежит уже на свалке за имением, — он посмотрел куда-то за закрытую дверь.

Эвбулид потер мокрые от пота запястья, непривычно легкие без наручников, давно уже ставших неотъемлемой частью его тела — как ногти, борода или нависшие над губой усы, о которых не вспомни, так и не мешают. Потопал ногами, удивляясь, что не слышно звона цепей. И, не дожидаясь команды кузнеца, неумело взялся за клещи:

— Ну, показывай, что делать! Может, успеем еще до вечера сделать то, что нам велено…

— Как же — успеем… — недобро усмехнулся кузнец, кивая на дверь, за которой послышался скрип открываемого засова. — Легки на помине, уже пожаловали. Не иначе как им что-то еще понадобилось!

— А может, заберут то, что ты успел сделать, и скажут — хватит на сегодня? — с надеждой спросил Эвбулид.

— Как же — хватит им… — проворчал Сосий. — Да этого Филагра хоть завали серпами, все ему мало покажется…

Дверь рывком распахнулась, обдав лицо Эвбулида свежим воздухом. В кузницу вошел Филагр.

— Жив еще, — процедил он сквозь зубы Эвбулиду и направился к Сосию: — Вот что, старик. Кончай делать серпы и мотыги. Немедленно принимайся за новый заказ!

— Замок? — понимающе кивнул кузнец.

— Какой еще замок! — воскликнул Филагр и, обдавая Сосия перегаром, со значением объяснил: — Господин приказал начать ковку мечей и наконечников копий. Справишься?

— Отчего же не справиться, дело привычное! — пожал плечами кузнец. — Сколько надо-то?

— Много! Очень много! — ответил Филагр. — Иначе и мне, и тебе… — Он красноречиво провел ребром ладони по горлу и коротко бросил: — За три дня сделаешь два десятка мечей…

— Хорошо, господин, — поклонился Сосий.

— А наконечников… — управляющий на минуту задумался, шевеля губами, — пожалуй, не меньше пяти…

— Десятков?

— Каких десятков?! Сотен!

— Да это невозможно, — удивленно взглянул на Филагра Сосий. — Даже в молодости, когда я копил деньги, чтобы выкупиться, я не сделал бы столько за три дня!

— А теперь сделаешь! — жестко отрезал управляющий. — Иначе… — Он снова провел ребром ладони по горлу и, не глядя на Эвбулида, вышел из кузницы.

— Вот и все, Афиней! — вздохнул Сосий, роясь в заготовках металла. — Молись подземным богам, потому что небесным ни мне, ни тебе больше не помолиться…

— Почему? — холодея, спросил Эвбулид.

— А потому, что этот заказ Филагра мы не выполним и за месяц. А через месяц ни тебя, ни меня уже не будет в живых… Хоть мне и холодно у горна, но и я должен дышать свежим воздухом. А ты — и подавно.

Но Сосий ошибался, говоря, что заказ им не выполнить и за месяц.

К вечеру Филагр, напуганный переданной через Протасия угрозой Эвдема сместить всех управляющих, которые вовремя не справятся с заказом, снова зашел на кузницу. Он деловито перебрал еще теплые мечи, пересчитал тяжелые наконечники копий и с яростью закричал на Сосия:

— И это все, мерзавец?

— Все, господин, — опустил голову кузнец. — Я же предупреждал, что мне и раньше было не под силу такое, а уж теперь, когда глаза закрываются сами собой…

— Замолчи! — замахнулся на него Филагр. — Я тебе усну! Эй, Кар!

В кузницу вошел бородатый надсмотрщик кариец. Управляющий протянул ему первый попавшийся под руку меч, выкованный Соснем:

— Следи за этим лентяем, не давай спать! А если он начнет дремать, то коли его вот так! — Он неожиданно кольнул наконечником Кара под ребро и перешел к Сосию: — Так! Так! А если этот вздумает спать, — не глядя, кивнул он в сторону Эвбулида, — то, пока не проснулся, руби ему голову!

Филагр ушел.

Надсмотрщик, вместо того чтобы выполнять наказ управляющего, погрозил мечом кузнецу, потом — кулаком — Эвбулиду. Разморившись в духоте, сел у двери, вытянул ноги и через минуту громко захрапел.

Проснувшись под утро, он заглянул в корзину, в которой почти не прибавилось наконечников, схватился за голову и, подбежав к Сосию, принялся колоть старика до крови, чтобы Филагр не смог упрекнуть его за плохую работу.

Напрасно кузнец объяснял, что не виноват, и просил пощадить его. Кар был неумолим.

— Господин! — закричал он, едва только Филагр на рассвете открыл дверь кузницы. — По твоему приказу я колол Сосия всю ночь, но, видят боги, свет не знал большего лентяя и сони! Взгляни на его спину и плечи и убедись в том, что каждое мое слово — правда!

— Значит, ты не можешь не спать? — заглянув в полупустые корзины, бросил бешеный взгляд на Сосия управляющий.

— Не могу, господин, — покорно ответил тот, познав за долгое время рабства всю бессмысленность жаловаться управляющему на надсмотрщика.

— Что же мне с тобой сделать? — задумался Филагр.

— Не знаю, господин. Я как могу борюсь со сном. Но веки сильнее меня. Они закрываются сами собой, и я словно проваливаюсь куда-то, бью молотом мимо заготовок, порчу их…

— Значит, это веки во всем виноваты? — уточнил Филагр.

— Да, господин…

— Ну тогда их сейчас у тебя вообще не будет!

— Что ты хочешь этим сказать господин? — сделал шаг назад кузнец.

— А вот что! Кар, держи нож!

Управляющий протянул карийцу свой остро заточенный кинжал с рукояткой в виде обвивающей зайца змеи и приказал:

— Отрежь-ка Сосию веки!

— Как? — замешкался надсмотрщик.

— До бровей!

Кар с готовностью кивнул и тяжелыми шагами приблизился к кузнецу.

— Господин, сжалься! — повалился на колени Сосий. — Мне осталось жить какой-нибудь месяц! Я все уже потерял в этой жизни… Не лишай же меня еще и век! Лучше убей сразу… Как я буду без них лежать в земле! Песок и глина засыпят мне открытые глаза, и я не смогу увидеть даже Харона! Смилуйся! Пощади!

Надсмотрщик, которого смутили мольбы кузнеца, вопросительно посмотрел на управляющего.

— Режь! — коротко бросил тот.

Кар склонился над Сосием. Страшный крик огласил кузницу, резанув Эвбулида по сердцу.

— А ты что стоишь, Афиней? — вывел из оцепенения Эвбулида резкий окрик Филагра. — Промой Сосию раны и засыпь золой! И через полчаса за работу. Учти, если уснешь и ты — то Кар проделает с тобой то же самое.

Филагр ушел, больше не обращая внимания на рабов.

Эвбулид склонился над стонущим стариком, не без труда развел ему руки, которыми он закрывал свое лицо, и, содрогаясь от жалости, стал хлопотать над ним.

Через полчаса Сосий, лицо которого страшно изменилось, а выпученные глаза неотрывно смотрели перед собой, снова взялся за молот.

— Я был уверен, что ослепну и перед смертью ничего не буду видеть, — пожаловался он греку. — Но никогда не думал, что это будет так ужасно! Глупец, разве может раб строить какие-то планы?!

— Но ведь ты же видишь! — возразил Эвбулид, стараясь успокоить старика.

— Пока да! — простонал Сосий. — Но через несколько часов жар высушит мне глаза — и тогда все… навсегда.

Эвбулид порывисто схватил за руку кузнеца и зашептал, кося глаза на зевающего Кара:

— Давай убьем этого палача и сбежим! Освободим из эргастула Лада, отправимся в Пергам. Там мы найдем моего знакомого купца, он даст денег, и мы наймем для тебя лекаря…

— Эх, Афиней! — высвобождая руку, вздохнул кузнец. — Я раб! И слишком долго был рабом, чтобы смог поверить в удачный исход побега.

— Как знаешь… — пробормотал Эвбулид, с ужасом думая о том, что еще два-три года — и он сам станет таким же смирившимся со своей долей рабом. Если, конечно, еще выберется живым из этой проклятой кузницы.