— Чего только не сделаешь ради друзей! — махнул рукой Зимрид и приказал рабу передать дежурному офицеру выделить пятерых воинов послу Вифинии.

«Прекрасно! — подумал он, оставшись один в своем кабинете. — Тринадцать талантов — задаток, и еще неизвестно сколько, когда начнутся бунты! А теперь — за охрану Аттала! — встряхнулся он. — И клянусь богами, я буду охранять его, как самого себя и даже еще лучше! При каком правителе я смог бы накопить такое сокровище и еще добавить к нему столько, что сам смогу сделаться базилевсом. Если не Пергама — то той же Вифинии или Каппадокии! А что — ведь не родовитость, не армия, не ум, а золото правит в этом мире. Потому что на него можно купить и титул, и войско наемников, и целую толпу ученых советников!»

В то же утро Луций Пропорций проснулся в доме своего нечаянного спасителя Эвдема.

Несколько услужливых рабов, предугадывая каждое желание, заботливо умыли гостя, расчесали, умастили тело дорогими благовониями и принесли его одежду. Его ли?

Луций растерянно взглянул на белоснежную тунику, с любимой им бахромой на рукавах, но только сделанную из тончайшей восточной материи, стоимостью не меньше десяти обычных туник, на новые, украшенные золотыми пряжками сапоги, которым в Риме вообще бы не было цены.

Он хотел было сказать, что это не его одежда, но на плечи его уже легла невесомая и вместе с тем необычайно уютная, заботливо сохраняющая тепло туника, а сидящий подле него раб уже возился с ремешками сапожек, пришедшихся по ноге Луцию.

— Живи вечно, господин! — бухнулся он лбом перед поднявшимся римлянином, и все остальные рабы, крича «Живи вечно!», пятясь, поползли к двери.

Едва последний раб скрылся за дверью, как в роскошно обставленную спальню вошел управляющий, полный мужчина с гладким, круглым лицом евнуха. Скрестив на груди пухлые руки, он поклонился, всем своим видом давая понять, что немедля выполнит любое желание гостя своего господина.

— Ты, верно, ошибся, приказав рабам принести мне эту одежду! — трогая тунику, глубоко вздохнул Луций. — Такую может носить разве что только сенатор или даже консул!

— Это скромный подарок моего господина достопочтенному гостю, — тонким голосом пропищал управляющий.

— Да?! — приятно поразился Луций и повлажневшим от избытка чувств голосом спросил: — А где же сам Эвдем?

— Он занимается со своими клиентами и ждет, когда ты освободишься!

— Ах, да! — вспомнил Луций о своей официальной миссии в Пергаме. — Мне же нужно договориться с вашими торговцами о закупке большой партии оливкового масла!

— Ты можешь не беспокоиться об этом! — хитро подмигнул римлянину управляющий, и плечи его затряслись от беззвучного смеха. — Вся эта партия масла уже в подвалах моего господина! И смею заверить, это лучшее масло, которое только можно найти в Пергаме! Тебе надо только дать команду, когда его отправить в Рим!

— А кому платить?

— Никому! — радостно шепнул управляющий. — Это подарок моего господина, доблестной армии славнейшего Фульвия Флакка!

«Вся партия масла — бесплатно?! — мысленно ахнул Луций. — Но ведь это полмиллиона сестерциев! Действительно перед ними даже такая туника и обувь — скромный подарок! Что все это значит?..»

Минуту подумав, он решительно сказал:

— Я немедленно должен видеть твоего господина!

— Он будет счастлив лицезреть тебя!

Управляющий почтительно попятился, давая проход римлянину, и покатился рядом с ним, точно колобок, воркуя в самое ухо:

— Мой господин приказал подготовить для тебя свою личную повозку, носилки и двенадцать человек охраны. Ты можешь пользоваться ими в любой момент, как собственными!

«Двенадцать охранников, словно у консула! — не переставая удивляться, прикинул Луций. — Роскошная спальня, носилки, так меня не встречали даже в наших провинциях! Что-то тут неспроста… Кто он — этот Эвдем? Что ему нужно от меня?»

Он вспомнил свою беседу накануне вечером с дружелюбным, радушным хозяином, свои сетования на трудности по закупке оливкового масла, так как со здешними купцами ему, римлянину, не просто будет заключить выгодную сделку.

Напрягая память, слегка затуманенную обилием дорогих вин, которыми угощал его Эвдем, он припомнил почтительные, но вместе с тем преисполненные чувством собственного достоинства слова хозяина о возросшем влиянии Рима на всю Малую Азию, в том числе и на его родной Пергам. Говорил что-то еще, но все это было, как порыв ветра перед дождем. Истинных своих намерений Эвдем так и не открыл. Впрочем, так же, как и сам Луций.

«Так чего ему надо от меня? — продолжал размышлять Пропорций. — Поддержки Рима в каком-нибудь заговоре против Аттала? Высокой должности в новой провинции? Разрешения поехать торговать в Рим? Как бы там ни было, а пятьсот тысяч сестерциев, надежный ночлег, охрана — как нельзя кстати! И совсем будет хорошо, если этот Эвдем поможет мне проникнуть во дворец к Атталу!»

— Кроме того! — обежав повеселевшего Луция, запищал на другое ухо управляющий. — Если ты задержишься по делам в других городах нашего царства, рабы доставят тебя в лучшие харчевни Эфеса, Левков, Смирны. Можешь привести и своих друзей: еда, вино, танцовщицы — все оплачено!

— Твой хозяин случайно не бог с рогом изобилия в руках? — недоверчиво слушая управляющего, рассмеялся Луций.

— Нет, он на службе у начальника кинжала!

Луций приостановился, словно налетел на невидимую стену. Внезапная догадка осенила его.

«А этот Эвдем не так уж и прост! Повозка, охрана, оплаченный обед во всех городах, — все это действительно неспроста! Мало того, что я весь на виду в его доме, так теперь ему будет известен каждый мой шаг в Пергаме и за его пределами! Но он явно перестарался, теперь я буду начеку. Не отказываться же мне в самом деле от его подарков и услуг, чтобы не вызвать подозрений, да и без охраны в этом городе мне никак нельзя!»

Сделав вид, что рассматривает одну из многочисленных в коридоре статуй — бородатого Сатира, — Луций кивнул управляющему, и они продолжили путь. Перед обитой позолоченными пластинами дверью евнух попросил римлянина минуточку подождать, пока он доложит своему господину о приходе достопочтенного гостя.

— Не угодно ли тебе будет пока осмотреть эту прекрасную парную статую? — указал он коротким пальцем на мраморную фигуру девушки, склонившуюся над спящим юношей. — Это Селена и Эндимион, которого Зевс погрузил в вечный сон, чтобы сохранить ему вечную молодость и красоту. Скульптор запечатлел один из тех трогательных моментов, когда влюбленная Селена приходила в пещеру на горе Латмос, чтобы любоваться юношей и целовать его!

Заинтересовавшийся Луций обошел статую и, когда оглянулся, управляющего рядом уже не было. Из приоткрытой двери донесся знакомый голос Эвдема:

— Сейчас освобожусь. — И тот же голос, только уже жесткий, не терпящий возражений, быстро проговорил: — Это хорошо, что ты познакомился с рабом купца Артемидора. Теперь под видом обиженного римлянином человека ты должен проникнуть в его дом и сообщать мне о каждом новом госте, о каждом разговоре! Не обессудь, что для убедительности твоих слов о жестокости римлянина мои люди вчера основательно разукрасили тебя. Вот тебе за это три золотых статера!

— Но, господин! — послышался знакомый Луцию голос, прерывающийся от обиды и волнения. — Я вызвался служить тебе совсем не ради денег!..

— Знаю, Демарх! — повысил голос Эвдем. — И потому доверил тебе один из самых опасных домов в Пергаме! А статеры возьми, — уже мягче добавил он. — Они еще пригодятся твоей семье. Ведь теперь некогда будет таскать тележки с вещами гостей Пергама, а твое прекрасное знание города поможет в достижении более высоких целей! Ступай!

Дверь распахнулась, и на Луция чуть было не налетел тот самый носильщик, по вине которого он чуть было не остался без вещей.

Увидев римлянина, Демарх испуганно отпрянул, словно встретил живое изваяние самого страшного бога, и бочком, бочком — между статуей и Пропорцией — стал протискиваться к выходу.

— Разве так нежно я разукрасил бы тебя за вчерашнее? — усмехнулся Луций, глядя на покрытое синяками и ссадинами лицо носильщика, и погрозил ему вдогонку кулаком: — Я бы нарезал ремней из твоей подлой шкуры и с утра до ночи стегал бы ими твою жену и детей! Но погоди — это наша встреча с тобой не последняя!

Сердито отдуваясь, Луций вошел следом за евнухом в роскошную залу. Нехотя кивнул приветливо улыбнувшемуся хозяину.

— Встретил старого знакомого? — подводя римлянина к креслу с пурпурными подушками, спросил Эвдем, делая знак управляющему удалиться. — Я понимаю, он оживил в тебе неприятные воспоминания. Но, право, это безобиднейшее и самое покорное на свете существо! Забудь о нем, словно его никогда не существовало. Тем более, что это святая правда: как только он окажет мне небольшую услугу, мои люди превратят его в воздух, землю, траву… Они, в отличие от меня, не поэты, но дело свое знают. Лучше скажи, как тебе спалось в моем дворце, не испытываешь ли ты в чем нужду или недостаток?

— В твоем дворце впору останавливаться самим богам! — искренне воскликнул Луций. — А твоим гостеприимством и щедростью остался бы, наверное, доволен даже сам Юпитер! Эта подаренная армии Рима партия оливкового масла, туника, твоя забота о моем безопасном передвижении по Пергаму…

— Пустяки! — мягко перебил Луция Эвдем.

— Твой дом, наверное, богаче дворца самого царя! — вкрадчиво заметил Луций, осторожно подталкивая разговор к Атталу. — И прекраснее!

— Богаче — да, — кивнул Эвдем и виновато пожал плечами. — Но — не прекраснее!

— Как?! Да твоя спальня, эти залы, коридоры со статуями… Одна только Селена, ласкающая юношу, чего стоит!

— Отныне она твоя!

— О!

— Но остерегайся! — лукаво поднял палец Эвдем. — Если от невинных ласк со спящим Эндимионом Селена родила пятьдесят дочерей, то тебя ждет настоящее разорение бесчисленным количеством приданых! Ведь, судя по вчерашним восторгам танцовщиц, ты далеко не сонный человек!

Вспомнив приятно проведенную вторую половину вчерашнего пира, Луций довольно усмехнулся и вздрогнул от неожиданного вопроса:

— Когда велишь запаковывать эту статую?

«Выпытывает, что именно привело меня в Пергам: оливковое масло, которое он уже закупил, или… Ай, хитрец, задурманивает приятными разговорами, чтобы узнать главное. Но меня так просто не проведешь!»

Не переставая улыбаться, Луций ответил уколовшему его острым взглядом Эвдему:

— Благодаря тебе, этот поистине царский подарок можно упаковывать хоть сегодня. Но… — нарочито долго помедлил он, — я хотел бы осмотреть Пергам, когда еще представится такая возможность. И потом — очень надо повидать вашего царя, о нем столько противоречивых слухов у нас в Риме, но вряд ли это возможно…

— В Пергаме все возможно! — вдруг послышалось за спиной Луция.

Римлянин обернулся и увидел поигрывающего плеткой коренастого человека с жестким, надменным лицом.

— Я к тебе, Эвдем! — не сводя глаз с римлянина, обратился к хозяину незнакомец.

— Это Зимрид, начальник кинжала, то есть охраны нашего царя! — представил его Эвдем. — А это Гней Лициний, — показал он на Луция. — Мой гость и друг, приехал сюда с легацией для закупки нашего оливкового масла.

— Легацию! — коротко бросил Зимрид, протягивая руку к Луцию.

— Что? — испуганно переспросил тот, бросая взгляд на Эвдема.

— Легацию! — настойчивее повторил начальник кинжала и, когда побледневший Пропорций, увидев чуть заметный кивок хозяина, достал легацию, буквально выхватил ее из рук римлянина. — Так. «Дана Гнею Лицинию… — Зимрид поднял глаза на Луция, словно прикидывая, подходит ли ему это имя. — В том что… оказывать содействие…» Подпись… печать… Все верно! Так зачем ты приехал в Пергам?

— Там все написано! — кивнул на легацию Луций, чувствуя себя неловко под пристальным взглядом начальника кинжала. — Закупить оливковое масло для армии Фульвия Флакка…

— Это ты расскажешь в Риме своему Фульвию! — посоветовал Зимрид. — А мне скажешь правду.

— Ты забываешься! — захлебнулся Луций. — Перед тобой посланник великого Рима! Будущий сенатор, может быть, даже консул!

— Тем более! — усмехнулся Зимрид и угрожающе придвинулся к римлянину: — Правду! Ну?

— Но почему… почему ты мне не веришь? — прохрипел Луций, отступая назад и чувствуя спиной стену.

— Потому что покупатели оливкового масла не приезжают в Пергам с легацией, подписанной самим претором, который, как мне известно, сейчас у вас за главу государства! Потому что ты, всадник, можешь стать сенатором только если окажешь своему Риму неоценимую услугу! Потому что…

— Оставь его, Зимрид! — вступился за Луция Эвдем. — Он мой гость и ничего плохого не замышляет против Пергама! Гней, подтверди!

— Клянусь! — воскликнул Пропорций, пряча за спину руку с рубиновым перстнем.

— Смотри, Эвдем! — пригрозил Зимрид, отходя от Луция, — помимо — гм-м — двух талантов это может стоить тебе головы!

— Моя голова давно уже ничего не стоит. Одно слово Аттала — и…

— Как сказать! — загадочно покачал головой начальник кинжала. — Еще десять талантов — и ты, как прежде, каждый день сможешь иметь счастье лицезреть Аттала и беседовать с ним!

— Это невозможно… — прошептал Эвдем. — Ты шутишь!

— В Пергаме — все возможно! — усмехнулся Зимрид. — Но прежде ты должен съездить на Хиос, Родос, Делос, обшарить все их рабские рынки и найти такого лекаря, который смог бы избавить нашего царя от мучительной болезни!

— Как — у него опять сердцебиения?

— Увы! — сокрушенно покачал головой начальник кинжала. — И против них бессильны острые мечи и пики моих верных людей. Найди такого лекаря, прошу тебя, Эвдем. И я в тот же день представлю тебя царю.

— И меня?.. — шагнул вперед Луций. — Я… заплачу!

— Может, и тебя! — кивнул Зимрид. — Если только, конечно, это не пойдет во вред базилевсу, хотя какой ему может быть вред от вашего старого, алчного претора! Так — какие-нибудь беспошлинные закупки пергамента для Египта, куда ввоз его строго запрещен нашим законом. Я угадал?

— Я восхищен тем, что ваш царь доверил должность начальника кинжала столь проницательному человеку! — деланно изумился Луций, вздыхая с облегчением.

— То-то! — назидательно заметил Зимрид. — А денег твоих мне не надо! Да-да! — повторил он удивленно приподнявшему бровь Эвдему. — Не надо! Вдруг я сам когда-нибудь стану базилевсом! — в шутку сказал он, и глаза его лукаво блеснули. — Вспомни тогда, Гней Лициний, о моей услуге!

— Конечно, не забуду, когда сам стану консулом! — тоже в шутку сказал Луций, и глаза его повеселели.

После посещения Эвдема счастливый Демарх, сжимая в кулаке три статера — целое состояние для его семьи, торопился выполнить приказание своего нового господина. Ноги сами несли его к лавке купца, у которого вчерашним вечером он договорился встретиться с рабом Артемидора.

— Самого Артемидора пока нет, — сказал тогда раб, сочувственно выслушав рассказ Демарха о пропаже вещей перед алтарем Зевса. — Он в отъезде вот уже два месяца. Но твои сведения о том, как римляне готовы поступить с нами, могут заинтересовать его друзей. Приходи завтра!

Демарху понравился этот раб — образованный и мягкий, как все рабы из далекой Греции. Но что-то в его голосе, в привычке то и дело оглядываться во время разговора вызывало неприятное ощущение.

«В лавке этого Артемидора зреет явно что-то преступное! Недаром Эвдем сказал о ней, что это один из самых опасных домов в Пергаме! — на ходу думал он. — И это наверняка так, хоть там и говорят о своей ненависти к римлянам. Не может такой добрый и справедливый человек, как Эвдем, преследовать хороших людей. Значит, Артемидор, его друзья и даже рабы замыслили заговор, может, они собираются рассорить Пергам с Римом, а это — война, в ходе которой погибнут или попадут в рабство многие пергамцы, как знать, возможно, и мои дети! Это новые бессмысленные разрушения святилищ и храмов, быть может — о боги! — даже великого алтаря Зевса!..»

К высокому просторному дому с нарисованными яркими красками на стене вазами Демарх подошел с твердым убеждением, что в нем находятся его личные враги.

Он с трудом заставил себя улыбнуться радостно бросившемуся к нему знакомому рабу, благо, это жалкое подобие улыбки грек расценил как то, что разбитые римлянином губы плохо повинуются пергамцу.

— Иди за мной! — оглянувшись по сторонам, быстро приказал раб. Следуя за ним, Демарх прошел мимо многочисленных прилавков, уставленных дорогими вазами, мегарскими чашами, амфорисками, стеклянными колбами, всем тем товаром, место которому только в домах зажиточных людей Пергама. Сам Демарх пользовался только сосудами, купленными в самых дешевых гончарных мастерских, и потому зачарованно озирался вокруг, спотыкаясь и приостанавливаясь, к неудовольствию поторапливающего его раба.

У одной из круглобоких ваз он застыл, и никакие окрики грека не могли заставить его сдвинуться с места. Ваза была расписана знакомыми фрагментами восточного фриза алтаря Зевса!

Демарх обошел вазу кругом, поражаясь, как точно сумел воспроизвести художник каждое движение Зевса и Геи, каждое перышко на крыльях торжествующей победы Ники. Голова борющегося с самим Аполлоном змееногого гиганта так же, как и на самом алтаре, слегка стилизована, и точно так же в ней уже нет живого огня.

Еще один шаг — и Демарх увидел гиганта, сражающегося с Гекатой. Но тот ли это гигант, вялый, бесстрастный, самый неудавшийся из всех окружавших его фигур?

Здесь он был изображен художником, превратившимся вдруг из покорного подражателя в соперника великим создателям алтаря, борцом, с неукротимой, бешеной яростью кусающим зубами плечо своего божественного противника, совсем как гигант в группе Дионы на северном фризе.

Почувствовав, что его трогает за локоть раб, Демарх с неохотой оторвал глаза от вазы, собрался даже купить ее.

Он уже хотел спросить о цене, как вдруг вспомнил, что все эти вазы, боги на них, сам алтарь подвергаются угрозе, и идет она, возможно, из этой самой лавки.

Демарх сжал в кулаке статеры и решительно шагнул следом за рабом.

У неприметной двери грек остановился и, оглянувшись на скучающих продавцов, быстро открыл ее, поторапливая Демарха знаком следовать за ним.

За дверью оказались ступеньки, ведущие вниз. Их освещали несколько тускло горящих светильников.

Ожидавший увидеть мрачное и таинственное подземелье, Демарх остановился перед стеной, снизу доверху заставленной полками с вазами и мегарскими чашами.

Это был обычный подвал торговой лавки, где хранились товары. Но раб, заговорщицки подмигнув, повернул одну из самых неброских ваз, и стена бесшумно отодвинулась, обнажая еще одну дверь. Раб открыл ее, жестом пригласил Демарха за собой, но вскоре неожиданно остановился. Пергамец в потемках едва не налетел на него. Впереди стояла группа вооруженных людей.

В свете далекого факела блеснули бронзовые наконечники пик. Демарх почувствовал, как одно из них уперлось своим острием прямо ему в грудь.

— Кто? — отрывисто бросил стоящий к ним ближе всех человек.

— Фу ты, Пифон! Вечно пугаешь меня своим неожиданным появлением, — проворчал грек, пытаясь отвести от своей груди пику.

— Кто?! — грозно повторил воин.

— Да это же я — Лимней!

— Кто?!! — в третий раз воскликнул воин, всем своим видом давая понять, что еще мгновение — и он пронзит грека.

— Гелиос! — торопливо ответил раб.

— Да радует он нас своим теплом и светом вечно! — опуская копье, заученно отозвался воин. — Это другое дело. Проходи!

— Можно подумать, что ты впервые видишь меня! — упрекнул Пифона грек. — Ведь не прошло и получаса, как я вышел отсюда!

— А откуда мне знать, кого ты привел за собой? — огрызнулся воин. — Сказано — пропускать тех, кто назовет имя Гелиоса, а всех остальных убивать на месте, так я и делаю!

«Строгие у них порядки! — догоняя Лимнея, подумал Демарх. — Видно, дело здесь куда серьезнее, чем предполагает Эвдем. Странно только одно — выбрали для пароля Гелиоса, а сами собираются глубоко под землей!»

Наконец Лимней остановился и сообщил:

— Пришли!

Чуть слышно скрипнула дверь. Демарх невольно зажмурился от ударившего в глаза яркого света. Помявшись на пороге, он вошел в большую, просторную комнату и робко осмотрелся вокруг.

Это была обычная с виду скульптурная мастерская, каких немало он видел в Пергаме.

Повсюду стояли готовые и незавершенные статуи, глыбы и небольшие куски неотесанного мрамора. На этих кусках и глыбах сидели несколько человек в одежде пергамских купцов и воинов.

Вдоль стен на лавочках и ложах, предназначенных, очевидно, для натурщиков, тоже вперемешку сидели купцы, ремесленники, командиры наемных отрядов и — Демарх даже глазам своим не поверил — рабы.

Все эти богато и бедно одетые люди, с перстнями на пальцах и ошейниками на шеях, с аккуратно завитыми волосами и клеймами на щеках совсем как равные переговаривались и отчаянно спорили друг с другом.

При появлении Демарха шум мало-помалу стал стихать. Вскоре все взгляды устремились на окончательно заробевшего пергамца.

Сидевший в кресле мужчина лет тридцати, одетый в грубый халат бедняка, красивый, широкоплечий, с волнистыми волосами, спадающими на плечи, кивком головы приказал Демарху выйти на середину и, оглядев его, сочувственно спросил:

— Это тебя приказал так жестоко наказать римский торговец?

В его голосе было что-то такое, что Демарх невольно поклонился и почтительно ответил:

— Да, господин…

— В чем же ты провинился?

— Я вез в гостиницу его вещи, и воры украли их.

— А где находился в это время сам римлянин?

— Он был рядом и осматривал алтарь Зевса… А когда обнаружил пропажу, пообещал продать меня и всю мою семью в рабство!

— Узнаю римлян! — усмехнулся мужчина. — Невинного они готовы продать в рабство, а виноватого — убить после жестоких пыток!

— К счастью, вещи нашлись, — быстро добавил Демарх, умалчивая о помощи Эвдема. — Но этот римлянин предупредил, что в случае новой нашей встречи он нарежет из моей спины плетей и прикажет с утра до ночи хлестать ими моих деток…

Гул возмущенных голосов заглушил его последние слова.

— Вот видишь, Аристоник, как они уже обращаются со свободными пергамцами! — выкрикнул худощавый ремесленник.

— А ты предлагаешь ждать! — положил пальцы на рукоять меча один из командиров наемников.

— Садись на любое свободное место, здесь у нас все равны! — улыбнувшись Демарху, мягко сказал сидевший в кресле мужчина, которого только что назвали Аристоником, — побочный брат нынешнего царя Аттала, родной сын великого Эвмена, имя которого Демарх боготворил, потому что в его правление был построен алтарь Зевса.

— Ты — носильщик, и этим можешь быть полезен нам! — прибавил худощавый ремесленник. — Вы, носильщики, первыми в Пергаме узнаете новости со всех концов света, в том числе и о делах Рима, и благодаря твоим друзьям мы узнаем о беззакониях сената даже раньше царя!

Словно в подтверждение его слов, с одной из скамей послышался знакомый голос:

— Демарх, сюда!

Демарх повернул голову и увидел Кабира — своего давнего конкурента в борьбе за выгодных гостей Пергама с тяжелыми, громоздкими сундуками и ящиками.

Это был тот самый носильщик, который отказался везти вещи Луция Пропорция в Верхний город.

Всегда хмурый и неразговорчивый, Кабир на этот раз приветливо улыбнулся Демарху. Освобождая рядом с собой место, шепнул:

— Рад тебя видеть здесь! Скоро весь Пергам, все окрестные города будут с нами. Но — тс-с! Опять сейчас станут торопить Аристоника. И чего он медлит?..

В скульптурной мастерской тем временем действительно накалялись страсти. Вскакивая со своих мест, перебивая друг друга, купцы, ремесленники, воины и рабы кричали:

— Освободи нас от проклятых римских ростовщиков!

— Дай нам перерезать глотки их прихвостням — царским вельможам!

— В море всех римлян! В море!

— Жрецы больше половины пергамских храмов и святилищ с тобой, Аристоник!

— Армия не желает больше терпеть унижений и притеснений со стороны Аттала!

— Все до единого рабы за тебя, Аристоник!

— И ремесленники!

— И крестьяне!

— Весь Пергам ждет твоего знака!..

— Постойте! — властным голосом воскликнул Аристоник, поднимая руку. — Не все сразу. Ты, Анаксарх, говори!

С мраморного возвышения поднялся рослый купец, столь величественный и дородный, что с него самого впору было ваять Посейдона или Атланта. Глухо откашлявшись, могучим басом сообщил:

— Я, как вам известно, только вчера вернулся из Ликаонии. Местная знать, правда, опасается, что если в нашем восстании примет участие чернь, то поднимутся их бедняки и рабы. Но в принципе ей — что Аттал, что Аристоник — все едино, главное, что оба они — сыновья всеми уважаемого там Эвмена.

— У Эвмена был только один сын — Аристоник! — выкрикнули из дальнего угла. — Весь Пергам знает, что Аттала Стратоника родила от его дяди, который женился на ней после того, как пронесся ложный слух о гибели Эвмена! Благородный же Эвмен, вернувшись из похода, ни словом не упрекнул жену и усыновил Аттала!

— А любил Эвмен только одну женщину в мире — мать Аристоника, и хоть она была рабыней, наш Аристоник имеет даже большие права на престол, чем Аттал! — подтвердил худощавый ремесленник.

— Фархад! — дав ему договорить до конца, обратился к купцу с короткой персидской бородкой Аристоник. — Что скажешь ты?

— В Сирии меня дважды ограбили, один раз, когда я ехал туда, и второй — уже по пути обратно, — выставив корявые зубы, весело объяснил неунывающий перс. — Но зато я привез больше, чем деньги! Я привез сведения, что сирийский базилевс Антиох не выставит против нас ни одного десятка своих воинов, если Рим двинет на Пергам свою армию!

Все, кто находился в мастерской, поднялись со своих мест и радостными возгласами выразили свой восторг последними словами купца.

Демарх с изумлением обнаружил, что он тоже стоит рядом с Кабиром и радуется известию.

— Вот видишь, Аристоник, — пробасил Анаксарх. — Нужно действовать!

— Неизвестно, какие новости привезет нам из Греции и Македонии Артемидор, хозяин дома… — покачал головой Аристоник.

— Уверен, что архонты Греции и несчастные македоняне поддержат нас и даже выставят против ненавистных им римлян свое войско! — вскричал Фархад. — Когда меня последний раз ограбили в Греции…

Его слова потонули в дружном хохоте. Аристонику, чтобы навести тишину, пришлось несколько раз ударить молотом по мраморной глыбе.

— Кто у нас был в окружающих Пергам государствах? — спросил он, едва только смолк последний веселый возглас. Поднялся высокий стройный торговец, в котором Демарх признал известного всему Пергаму скупщика краденого Херимона.

— Меня никто не грабил, вернулся я с большой выгодой, — растягивая слова, произнес он, — но вести мои неутешительны. Каппадокия, Понт и Вифиния до конца будут преданы Риму и Атталу; если его, конечно, будет поддерживать сенат. И Ариарат, и Митридат, и Никомед в случае нашего выступления выставят свои армии на стороне Рима, и тем самым замкнут нас в кольцо с севера и востока.

— Но с юга-то это кольцо замкнуто не будет! Риму не до нас! — воскликнул седобородый купец. — По вашему заданию я побывал в Риме и могу поклясться, что во всей Италии только и разговоров сейчас, что о Сицилии да Нуманции! На их окончательное покорение консульским армиям потребуется два-три года, не меньше!

— А мы тем временем окрепнем, выстроим крепости, вооружим народ…

— Купим новых наемников!

— И Митридаты с Ариаратами все это время не двинутся с места!

— Надо действовать, Аристоник!

— Ну что ж, — задумчиво кивнул Аристоник. — Пожалуй, я поговорю с братом и постараюсь убедить его выгнать всех до единого римлян из Пергама!

— А мы будем день и ночь молиться за твой успех! — заверил молодой жрец.

— Поговоришь? Молиться?! — вскочил худощавый ремесленник. — Да надо поднимать народ, армию! Идти на дворец! Спихнуть с трона зажиревшего Аттала!!

Аристоник тяжело поднялся и гневно взглянул на ремесленника.

— Сейчас начнется знакомая история! — шепнул Кабир, подталкивая локтем Демарха. — Цари — они все из одного теста, даже если их матери — рабыни…

— Аттал мой брат, и я не хочу даже слышать советы низвергнуть его с трона! — запальчиво произнес Аристоник. — Мой отец Эвмен с детства повторял мне, что никогда рука Атталида не поднималась на своего брата! Призовет Аттала Аид по своей воле в свое царство, пожалуйста, я готов править Пергамом, и править по справедливости, так, чтоб не было больше здесь ни богатых, ни бедных, ни униженных, ни рабов, а все были бы равными и счастливыми, как в прекрасной книге Ямбула о сказочном государстве солнца. Но пока Аттал жив — я требую не произносить больше при мне вслух то, что я только что услышал! Боги вразумят его, и я вместе с ними! Я отправлюсь к нему во дворец…

— И мы с тобой, Аристоник! — закричали, срываясь с мест ремесленники и рабы. Лишь купцы, которым явно не пришлись по душе слова Аристоника о том, что при его правлении все будут равны в Пергаме, оставались на своих местах, тихо перешептываясь и переглядываясь друг с другом.

— Мы пойдем с тобой! — не унимались рабы.

— Он отравит или прикажет расстрелять тебя стрелами!

— Аттал мой брат, и он не причинит мне зла! — отрезал Аристоник и набожно поднял голову: — К тому же путь во дворец мне будет освещать бог живых людей, а не мертвых, — Гелиос. Помолимся же ему, богу, который одинаково понятен и дорог всем народам и племенам, собранным в Пергаме!

— Не очень-то подходящее место это подземелье для молитвы лучезарному богу! — проворчал, воздевая свои огромные руки, Анаксарх.

— Ничего, настанет время, когда мы выйдем из этого подземелья и провозгласим Гелиоса главным богом на всей земле! — воскликнул Аристоник, светлея лицом и нараспев читая молитву.

И свободные, и рабы на привычных для себя языках — персидском, греческом, сирийском, египетском — принялись восхвалять и взывать к помощи великого бога Солнца, не жалеющего своего тепла и света ни бедным, ни богатым, ни свободным, ни рабам.