Коулмены - Новый рассвет

Он не подстригал волос, Бэннер не знала – нарочно или просто от небрежности, и они доходили до воротничка рубашки. Около ушей хорошей формы волосы вились немного меньше. Но бачки цвета спелой пшеницы, спускавшиеся на щеки, были совсем кудрявыми. Бэннер хотелось потрогать их, ощутить контраст между их жесткостью и бархатистой мягкостью мочек ушей. Брови Джейка, в данный момент напряженно нахмуренные, были точно того же непередаваемого светлого оттенка.

Она изучала знакомые с детства черты, вернее, то, что могла разглядеть: ведь Джейк склонился над поврежденным копытом. Она увидела, что у него глубоко посаженные глаза, слегка впалые щеки. Он казался бы изможденным, если б не бросавшаяся в глаза гибкая сила.

У него были мощные, очерченные резко, без тени мягкости, челюсти. Человек с такими челюстями готов ответить на любой, самый грозный вызов. Усы и борода у него тоже наверняка оказались бы светлыми, но Джейк брил лицо, и сейчас только отросшая за день щетина покрывала его подбородок.

Бэннер попробовала представить себе Джейка с усами, как у папы, но сразу же отказалась от этой мысли. От созерцания его рта, большого, с выдающейся нижней губой, у нее сладко заныло в животе. Конечно, закрыть такой замечательный рот усами – настоящее преступление, решила она.

Джейк, наверное, переоделся сразу после возвращения домой. На нем, как за ужином, были мягкая хлопчатобумажная рубашка неяркого синего цвета, грубые джинсы, старые, потертые сапоги. На шее – красный льняной платок. Ни кобуры с «кольтом», ни жилета, ни кожаных штанов, которые она видела на нем утром.

Рукава рубашки он закатал до локтей. Бэннер заметила переливающиеся при каждом движении мускулы и сильно загорелую кожу, покрытую волосками, такими светлыми, что при свете фонаря они казались белыми.

Джейк ловко и осторожно осматривал больную ногу лошади. Его тонкие, длинные и, по-видимому, очень сильные пальцы ощупывали копыто, то сжимая его, то ослабляя хватку. От наблюдения за их ритмической пляской у Бэннер опять как-то странно заболел живот.

Она даже не предполагала, что существует на свете такая абсолютная мужественность, зрелая, полная скрытой силы. А ведь она жила в окружении мужчин: Росса, Ли, Мика, работников на ранчо. Но она никогда не рассматривала их, как сейчас рассматривала Джейка. А если бы и рассмотрела – вряд ли была бы так потрясена.

Именно мужчины типа Джейка волновали Бэннер.

Она оробела перед этой неуправляемой, стихийной мужественностью.

Но удивительно, вместе с робостью в ней пробудилось и женское естество. Мужественность Джейка притягивала Бэннер, не позволяла выскользнуть незамеченной из конюшни, заставила заговорить. Еще минута, и она не выдержала бы, убежала, а потом всю жизнь гадала, что могло бы произойти, достань у нее храбрости довести дело до конца. Но если Бэннер и предстояло жалеть о чем-либо, то, во всяком случае, не о своей нерешительности.

– Как лошадь?

Джейк вздрогнул от неожиданности, поднял голову.

– Силы небесные! С ума сошла – так подкрадываться! Тебе что, делать нечего?! Эдак мы с Бураном заиками останемся.

Он посмотрел на ее босые ноги и подол сорочки, все остальное закрывала бахрома шали. Бэннер скрестила руки на груди, кутаясь в шаль, как индианка в одеяло.

– Ты чего тут шляешься? Я думал, все пошли спать.

Глаза у него действительно неправдоподобно синие. Почему она раньше не обращала на них внимания? Конечно, если б кто спросил: «Слушай, какого цвета глаза у Джейка Лэнгстона?» – она машинально ответила бы: «Синие». Но сейчас, когда он, сидя на корточках, посмотрел на нее снизу вверх, она буквально утонула в их сиянии.

Создавая глаза Джейка, природа не поскупилась на яркие краски: одарила белизной белки, а радужную оболочку – лазурью, как небо поздней осенью. Бэннер впервые заметила, что ресницы Джейка у основания темные, а их загибающиеся кончики выцвели на солнце.

В общем, интересные глаза, ей хотелось бы незаметно, без помех изучить их получше. Но Джейк неотрывно смотрел на нее, ждал ответа, почему она не спит спокойно, завернувшись в одеяло, в теплой кроватке.

– Не могла уснуть. – Бэннер вдруг смутилась, опустила голову.

– А-а! – Джейк выпрямился в полный рост, потрепал Бурана по шее. Окунул руки в ведро, обмыл, потом потряс ими и вытер полотенцем. – Что ж, понятно, после сегодняшних событий…

Бэннер подняла голову, но ей так и не пришлось узнать, что Джейк собирался добавить: он осекся, сжал челюсти, глаза его были прикованы к лицу Бэннер. Он с трудом отвел их, моргнул. Он не мог не заметить, что девушка почти раздета.

– Ты можешь нажить кучу неприятностей, если будешь разгуливать в темноте в таком наряде, – отрывисто, будто задыхаясь, сказал он.

– Правда?

Глубокое замешательство отразилось на лице Джейка. Рот приоткрылся, но сразу же сжался в обычную твердую, жесткую линию.

– Да, черт возьми, не сомневайся. Пошли, я отведу тебя домой.

Он сделал движение в ее сторону, хотел взять за руку, но она отступила, подошла к Бурану и принялась поглаживать его.

– Ты не ответил, как Буран.

– Превосходно.

– В самом деле?

– Копыто поболит несколько дней, вот и все. Пошли.

– А что случилось с Джеком-Пропойцей?

– С Пропойцей? – Джейк не удержался и улыбнулся. – Вот лошадка была, а? Его, бывало, тронуть не успеешь – уже знает, чего я хочу. Да я мог весь день проспать в седле, Пропойца ни на шаг не собьется с пути. Чертовски хорошая была лошадь. Но он попал копытом в нору луговой собачки и сломал ногу. Пришлось пристрелить. – Джейк склонил набок голову. – Как это ты ухитрилась запомнить Джека-Пропойцу?

– Запомнила вот. – Бэннер все еще поглаживала Бурана. Как и все ковбои, Джейк о лошади заботился больше, чем о себе.

Шаль соскользнула, и Джейк не смог отвести глаз от лежавшей на широкой спине коня девичьей руки, очертания которой просвечивали сквозь рукав.

– Мне было лет двенадцать, ты приехал повидать нас. Ты хотел погостить несколько дней, но вдруг собрался уезжать. Мама приготовила коровий горох, кукурузные лепешки, жареную курицу и яблочный пирог. Все мое любимое. Но я ничего не ела. Я была вне себя от горя, потому что ты опять уезжал, а ведь папа уговаривал тебя остаться. Папа велел мне выпрямиться и вести себя как положено или же уходить из-за стола. Я надулась и пошла к себе, даже «до свидания» сказать отказалась. Из окна спальни я видела, как ты уезжал. – Бэннер повернулась к Джейку, головой прислонилась к лошади. – Я не могла усидеть в комнате. Я скатилась с лестницы и бросилась за тобой, я гналась за тобой по берегу и звала что было мочи. В конце концов ты услышал меня, посадил на Джека рядом с собой и обнял. Ты уговаривал меня не плакать и обещал приехать на Рождество. – Глаза, сверкающие, как топазы, и прозрачные, как изумруды, обвиняюще уставились на Джейка. – Но не приехал.

– Наверное, что-то помешало.

– Ты не приезжал два года.

Только сейчас она поняла, как много значил для нее тот день. Он уехал, а она долго-долго лежала в кровати и горько рыдала. Она чувствовала, что много времени пройдет, прежде чем они встретятся вновь. И сердце ее разрывалось на части.

Наверное, она пылко любила его. Он был высокий, красивый, храбрый и знал так много чудесных историй, ее тянуло к нему. Он дразнил ее, но не так, как Ли и Мика. Они только вызывали раздражение, а с ним она чувствовала себя взрослой.

Бэннер выпрямилась и смело шагнула к Джейку, подошла настолько близко, что подол сорочки коснулся его сапог.

– Ты разрешил мне доехать до ворот на Джеке-Пропойце. Это было особое прощание, потому что никого больше не было вокруг. Ты целиком принадлежал мне. – Их взгляды скрестились, Бэннер запрокинула голову, темные волосы рассыпались по плечам, упали на грудь. – Ты поцеловал меня.

Просто по-братски чмокнул в щеку, но она никогда не забывала того поцелуя.

От этих трех сказанных шепотом слов Джейк подскочил как ужаленный. Он грубо схватил девушку за руку сильными пальцами и, развернув к выходу из стойла, поспешно потянул за собой.

– Пора в кроватку. Тебе нужно хорошенько выспаться.

Но Бэннер медлила.

– Где ты собираешься ночевать? Во флигеле?

– Нет. Еще ночку надо побыть рядом с Бураном. Буду спать, как и вчера, на конюшне.

– Не слишком-то здесь удобно. – Бэннер высвободила руку из тисков.

– Очень даже удобно. А теперь пошли…

– На чем ты будешь спать? У тебя есть матрас?

– Матрас? – Джейк почти кричал, хотя ни за что не признался бы, почему вышел из себя. – Ты говоришь с человеком, который чаще ночует под открытым небом, чем под крышей.

– Ну и что? Зачем спать черт-те как, раз нет необходимости? – парировала Бэннер.

Джейк не успел остановить ее. Бэннер отвернулась и принялась обследовать стойла в поисках его седельной сумки и скатанного в трубку походного одеяла. Обнаружив их, она уперлась руками в бока, посмотрела ему в лицо.

– Джейк Лэнгстон, что подумают люди, если узнают, что Коулмэны из Излучины заставляют своих гостей спать как приблудных псов?

Шаль распахнулась на ее груди. Она позволила Джейку рассмотреть глубокий, обрамленный розочками вырез сорочки и то, что скрывалось за ним. Затем, уже почти перестав нервничать, спокойно запахнула шаль, но не сдвинулась с места, пытаясь раздразнить его.

– Чудесно, милочка, – с трудом, как будто его челюсти сводило судорогой, выговорил Джейк. – А теперь уходи, тогда я воспользуюсь этой постелью, раз уж ты ее откопала.

– Нет, сперва я устрою все поудобней. Подай-ка мне несколько запасных лошадиных попон. Они чистые. Будет, по крайней мере, что подстелить под твое одеяло.

Джейк нетерпеливо взъерошил волосы, но все-таки принес попоны и, протянув их девушке, коротко бросил:

– Поспеши. Уже поздно, тебе пора домой.

Он стал мрачнее тучи, но Бэннер будто не замечала его состояния. Стараясь не раздумывать, что бы это могло значить, она бросила одеяло на пол и с излишней суетливостью встряхнула первую попону, а потом расстелила ее на сене. И так три раза. Наконец дошла очередь до одеяла. Бэннер положила его сверху и опустилась на колени расправить складки. Может, она догадывалась, что шаль с одного ее плеча упала и потянула за собой рукав сорочки, но не сделала даже попытки исправить положение.

Под тонкой тканью трепетали ее груди. Протянув руки, чтобы поправить соломенный тюфяк, она ощутила их тяжесть. Она натянула подол сорочки на колени и почувствовала, как легкий батист ласкает соски. В свете фонаря цвет ее кожи казался еще ярче. Оттеняли ли блики света нежную ложбинку между грудями? Заметил ли Джейк, что она больше не двенадцатилетняя девчушка-с-зареванной-мордашкой? Набравшись смелости, Бэннер встала и посмотрела ему в лицо.

– Так гораздо лучше, правда?

Джейк вытер ладони о штанины. Морщины по бокам его рта углубились. На виске билась жилка.

– Да, так лучше. А теперь спокойной ночи, Бэннер.

Он резко отвернулся и принялся перекладывать вещи из сумки на служившую полкой планку в стене стойла.

– Но я не засну.

– Все равно, ступай ложись.

– Не хочу.

– Я хочу.

– Почему?

– Потому что не годится тебе быть здесь как… ну, так.

– Почему?

– Потому что.

Он будто сгорбился, будто приготовился к обороне. Движения его стали быстрыми, но неуклюжими. Казалось, ему стоило немалых усилий установить стаканчик для бритья на узкой полке.

– Джейк… – Он что-то промычал в ответ. – Джейк, посмотри на меня.

Он застыл. Руки его прекратили бессмысленную суету. Вцепившись в верхнюю перекладину стены, он постоял с минуту, глубоко вздохнул. Плечи его приподнялись. Потом обернулся. Но не посмотрел на Бэннер, а уставился куда-то в пространство, поверх головы. Обхватив себя за талию, Бэннер крепко сцепила руки и так стояла, прямая и непреклонная.

– Джейк, займись со мной любовью. – Она облизнула губы.

На несколько секунд воцарилось молчание, полное напряжения, невысказанных мыслей, гулкого биения сердец. Ни он, ни она не двигались. Засопела одна из лошадей, и Джейк посмотрел в ее сторону, потом опустил глаза и принялся, переминаясь с ноги на ногу, рассматривать носки сапог так внимательно, будто никогда раньше их не видел. Затем сунул руки в карманы штанов, но тут же вытащил, будто обжегся. Скрестил руки на груди. Взглянул на ряд стойл, на освещенные мерцающим светом фонаря балки. И наконец на Бэннер, на этот раз прямо на нее.

– Думаю, тебе лучше немедленно уйти, и давай забудем, что ты сказала.

Но девушка не дала ему закончить, замотала головой.

– Нет. Я это сказала, и я этого хочу. Поэтому я пришла сюда. Пожалуйста, займись со мной любовью.

Джейк немного расслабился, фыркнул и покачал головой.

– Бэннер, золотко мое, не хочется смеяться над тобой, но…

– Не смейся надо мной. – Голос Бэннер дрогнул. – Бог свидетель, все в городе сегодня вечером только этим и занимались.

Улыбка, которую Бэннер ошибочно приняла за насмешку, исчезла с лица Джейка.

– Я никогда бы не стал смеяться над тобой. Но предложение твое, сама понимаешь, смехотворно.

– Почему?

– Почему? – Джейк поморщился. Громкие голоса переполошили лошадей. Он дал им время успокоиться и продолжал хриплым шепотом: – Смешно. Я… мы… ты… ты слишком молода.

– Я достаточно взрослая, чтобы выйти замуж.

– Но не за меня же! Я вдвое старше.

Бэннер отмахнулась от его возражений.

– Эта ночь должна была стать моей брачной ночью, мне предстояло познать любовь мужчины. Но я обманута. Помоги мне. Ты нужен мне. Сделай это для меня.

– Не могу, – отрезал Джейк.

– Можешь.

– Не могу.

– Но ты все время этим занимаешься.

– Не слабо, черт побери, для юной леди!

– Но это правда. Скажешь, нет? Я слышала, как мужчины толкуют о твоих победах.

Джейк строго ткнул Бэннер пальцем.

– Сейчас же замолчи. Я не желаю слышать от тебя такие грязные речи. Ступай спать, а то я тебя отшлепаю…

– Перестань разговаривать со мной как с ребенком!

– Но для меня ты ребенок.

Бэннер сбросила шаль. Она с тихим шорохом упала на сено.

– Посмотри на меня. Я больше не маленькая девочка. Я женщина.

– О Иисусе…

Джейк едва не застонал: перед ним и правда была женщина. Красивая и соблазнительная. Он старался не видеть, изо всех сил старался, но проклятая плоть подвела его. Когда перестала Бэннер быть милой малюткой, дочкой его лучших друзей? Куда делись торчащие коленки и локти, куда делась нескладная долговязая девчонка с растрепанными косичками? Откуда у нее эта мягкая женственность? Когда совершился переход от подростковой худобы к изящной стройности, чувственной округлости форм? Произошли ли эти изменения постепенно, в течение нескольких лет – или за последние две минуты?

Волосы ее темны, как ночь. Мягкие кольца кудрей обрамляют овальное лицо. Можно запустить руки в эти чудесные волосы, утонуть, потеряться в них.

Джейк представил себе, как кудри Бэннер обвиваются вокруг его пальцев, почти ощущал их на лице и губах, животе.

Он уже давно отметил, что Бэннер растет хорошенькой девчушкой. Но сейчас на него смотрела томными глазами, приоткрыв губы, не девочка. Он почувствовал вдруг, что должен насладиться этими губами – или умереть.

Чувственное, воспламеняющее лицо. Оно могло бы принадлежать распутной женщине, понимающей толк в мужчинах, умеющей доводить их до сладостных судорог. Но Бог сыграл с ним жестокую шутку. Оно принадлежит милой, невинной девушке, которую он знает с колыбели.

Слишком ярко светились ее глаза – слишком многих охотников загрязнить ее чистоту могли они привлечь. Ох уж эти глаза, сверкающие из-под черных выгнутых бровей и осененные длинными ресницами, – лучше бы, для ее же блага, они не были такими смелыми, интригующими, зовущими. Ее честность и откровенность – немалая угроза для ее целомудрия. Одного взгляда на чувственный изгиб ее рта мужчине хватило бы, чтоб махнуть рукой на все обязательства, на преданность старой дружбе. Кто устоял бы перед таким соблазном?

Даже веснушки на ее переносице казались вызывающими. А кожа наверняка была нежная, как шелк, и теплая, как парное молоко. Джейк и представить себе не смел, какова она на вкус. От Бэннер пахло так, будто она только что вымылась благоухающим всеми ароматами мылом. Ему хотелось зарыться в нее лицом, как в букет цветов.

Под прозрачной, девственной сорочкой на ней ничего не было. Но даже помыслить о наготе Бэннер Коулмэн – непростительный грех. Без сомнения, Росс убил бы любого, покажись ему только, что тот мечтает о наготе его дочери.

Но разве может полный сил мужчина, который живет и дышит, разве может он не мечтать об этом стройном теле, просвечивающем сквозь складки мягкой материи, разве может он не грезить, как с ним сплетается его собственное тело? Разве может он быть настолько слеп, чтоб не замечать полных грудей, при каждом вздохе приподымающих легкую материю? А темные точки в центре этих упругих холмиков! Проклятие! О ножках Бэннер и темном треугольнике между бедер Джейк не смел думать вовсе, чтобы не обезуметь вконец, не совершить такого, за что его и повесить было бы мало.

Но секрет притягательности Бэннер был не только в соблазнительном теле. Дело в ее характере, в ее пылком нраве. Необузданная и своенравная, она словно бросает вызов, словно ищет кого-то, у кого достанет смелости укротить ее, накинуть на нее сети любви – или покориться, раствориться в ней, сдаться на милость победительницы.

И она, этот крошечный сгусток женственности, приступила к нему и с восхитительным пылом просит взять ее, принять этот бесценный дар.

Но, как бы ни привлекало его подобное предложение, никакие силы на этой грешной земле не заставят Джейка прикоснуться к Бэннер Коулмэн.

Он любил ее, потому что она была той, кем была. Ему и в голову не пришло бы пожертвовать двадцатилетней дружбой ради двадцати минут удовольствия. Он проклинал себя за то, что вчера не трахнул одну из Присциллиных шлюх. Тогда тело бы его не было таким изголодавшимся и легче было бы отказать Бэннер. Только поэтому, убеждал себя Джейк, он позволил своему воображению зайти столь далеко.

Что надо сделать, что ответить – тут нет сомнений. Надо отослать ее. Но бережно, чтобы не пострадала их взаимная привязанность, чтобы не нанести ее гордости нового удара.

– Да, ты женщина, Бэннер. По правде сказать, я поражен: до какой степени женщиной ты стала.

– Тогда займись со мной любовью.

– Нет. От этого только хуже будет. Ты чувствуешь, что тебя отвергли ради другой женщины. Я понимаю, ты в отчаянии. Естественно. Ты ищешь исцеления. Шелдон по-свински обошелся с тобой. Этот сукин сын выбил тебя из седла, ты должна самоутвердиться. Но не таким способом.

– Таким, – упрямо возразила Бэннер.

Джейк покачал головой, шагнул вперед и положил руки ей на плечи. Рискованно, но он должен сделать это. Необходимо доказать себе, что он может спокойно прикасаться к ней, думать о ней, как любящий дядюшка. Да и она должна это знать.

– Хватит, милая. Пожалуйста, ступай домой. Утром ты все увидишь в ином свете. Поверь мне. Мы поедем вместе кататься верхом и…

– Ты не хочешь меня? – вкрадчиво спросила Бэннер. – Я недостаточно привлекательна?

– О… – простонал Джейк, зажмуривая глаза.

– Если бы я была не я, а другая женщина, ты хотел бы меня?

– Но ты – это ты.

– Разве так важно?

– Важно? Мало сказать! Ради бога, ты же Бэннер, дочурка Росса и Лидии. Я помню, как ты родилась.

Сердце девушки тревожно заколотилось. Она положила руку Джейку на грудь, заглянула в лицо.

– Но если бы ты не помнил…

– Но я помню. – Он отпрянул, закрыл лицо руками. Если бы не видеть ее, не чувствовать ее запаха. Если бы органы чувств вдруг отказали ему. Но, напротив, все чувства обострились до крайности.

Джейку всегда было трудно справляться со своими сексуальными желаниями, заставить себя трезво мыслить в подобных ситуациях.

Он был сам себе противен. Как могла вызвать у него возбуждение девочка, которую он, бывало, качал на качелях, а она визжала от восторга? Проклятие. Как, как могло его тело взбунтоваться, разрушив все доводы рассудка и совести?

– Ладно. Тебе нужен мужик сегодня же ночью, – грубо сказал он. – Конечно, я понимаю и сочувствую, но, повторяю, ты не то задумала, этим горю не поможешь. – Он остановился, перевел дыхание. – Клянусь, я не тот, кого ты хочешь. Я бродяга-ковбой, от которого фермеры прячут своих дочек. Я делал и видел такое, что заставило бы тебя содрогнуться. Я скрывался от правосудия. Я бездомный странник, все мое имущество помещается в седельной сумке. Когда у меня оказывается несколько долларов, я трачу их на виски, карты и шлюх. Кстати, у меня их было немало. Мои руки недостаточно чисты для тебя. Подумай хорошенько.

– Я люблю тебя, мне все равно, кто ты и что ты делал. Я всегда любила тебя.

– Я тоже люблю тебя. Но мы совсем о другом говорим. – Джейк хлопнул руками по бокам, показывая, что разговор окончен. – Я не тот мужчина, который нужен тебе сегодня ночью.

– А я не та женщина, – резко сказала Бэннер. – Ты хочешь мою мать.

Джейк круто обернулся.

– Что ты сказала?

Усталая покорность, смирение, отвращение к себе исчезли с его лица. Оно окаменело, глаза под нависшими бровями сверлили Бэннер.

– Я сказала: ты хочешь мою мать, – бестрепетно повторила она. Джейк не отводил взгляд. Тяжелый, гневный взгляд. – Ты любишь ее! – Она вздернула подбородок.

– Несешь сама не знаешь что.

– В душе я, наверное, всегда знала, но только на днях поняла это умом. – Его пронзительные глаза продолжали безжалостно буравить ее. – Думаю, Ма тоже знает. Вот почему она никогда не настаивала, чтоб ты поселился здесь. Вот почему ты никогда не задерживался здесь надолго. Тебе не выдержать, ты не можешь видеть ее и папу вместе.

Лицо Джейка исказилось. По нему прошла рябь – как в раскаленном воздухе прерии засушливым летом.

– Я не встречал человека лучше, чем Росс. Он мой друг.

Бэннер смягчилась, улыбнулась.

– Знаю. Ты, наверное, любишь папу не меньше, чем ее. Но иначе. Не оскорбляй меня, не отрицай, что любишь маму. Я знаю, ты любишь ее.

Джейк опять отвернулся, но не совсем, Бэннер видела его профиль. Он взъерошил волосы, в отчаянии заломил руки. Он выглядел виноватым, опустошенным, сраженным горем.

У Бэннер сердце разрывалось от жалости. Она пошла с козырной карты, и соотношение сил изменилось, но победа не принесла ей радости. Она давно догадывалась о причине добровольного одиночества Джейка. Теперь подозрения ее подтвердились. Она подошла и прижалась к нему, обвив руками его талию, как делала, когда была маленькой. Но какая это была огромная разница! Как прекрасно и удивительно ощущать его тело так близко к своему. Джейк был выше Грейди, крепче, стройнее. Что-то шевельнулось в ней, что-то запретное и чудесное. Запретное и потому еще более чудесное.

– Все в порядке, Джейк. Я не хотела сделать тебе больно. Только мы с твоей матерью догадываемся, а мы никому не скажем. Ты просто ничего не можешь с собой поделать. – Она подняла голову от его груди. – Ты не можешь быть с ней этой ночью, но ты можешь взять меня.

Бэннер откинула волосы с лица, они рассыпались по плечам и спине. Не думая ни о чем, Джейк обнял ее. Он все еще не мог опомниться, так его поразило, что Бэннер догадалась о чувствах, которые он питал к Лидии все эти годы, с того самого дня, когда увидел ее впервые в Теннесси, умиравшую под дождем в лесу.

– Ты одинок, Джейк, ты томишься по женщине, которую любишь много лет. Но она любит другого, принадлежит ему и всегда будет принадлежать. Я готовилась стать женщиной этой ночью. И теперь я сомневаюсь, что когда-нибудь у меня хватит смелости снова отдать свое сердце мужчине: Грейди так унизил меня! Но мне нужно знать, что я способна вызвать желание. Верни мне веру в себя.

Скользя по лицу Джейка кончиками пальцев, ощупывая каждый бугорок, каждую выступающую косточку, Бэннер удовлетворяла свое любопытство. Она обнаружила, что, как и подозревала, скулы у него очень твердые, а мочки ушей мягкие. Палец опустился к извилистым морщинам в углах его рта.

– Мы оба страдаем из-за других. Давай же утешим друг друга сегодня ночью, давай любить друг друга.

Нежные прикосновения вывели Джейка из забытья. И заставили поверить словам Бэннер. Он обнял ее, притянул ближе, зарылся лицом в волосы, так похожие на волосы Лидии. Она изогнулась, чтоб ему было удобнее, он застонал.

– Мы не можем сделать это…

– Можем.

– Я – последний, кто тебе нужен.

– Ты единственный, кого мне пришло в голову попросить об этом.

– Ты девственница.

– Да.

– Я сделаю тебе больно.

– Нет.

– После ты будешь горько жалеть.

– Я горько пожалею, если ничего не будет. – Она коснулась губами его шеи у расстегнутого ворота рубашки. Кожа была теплой.

Он вздохнул, легонько сжал ее плечи.

– Это неправильно.

– Как может это быть неправильным? Ты всегда целовал мои царапины и синяки, чтоб они скорей заживали. Поцелуй же меня сейчас, Джейк. Помоги мне справиться с этой ужасной болью. Даже если тебе придется представить, что с тобой не я, а мама.

Она не успела договорить: губы их встретились. Нежно потерлись друг о друга. Дыхания смешались. Нежный лепесток. Но действует как разряд тока. Еще. На этот раз дольше. Прижавшись ртом к ее рту, Джейк застыл.

Бэннер робко обвила руками его шею. Он почувствовал ее соски на своей груди и почти забыл, что торопиться нельзя. Снова жадно, неистово впился в ее губы. Он терзал их, пока они не приоткрылись. И тогда язык Джейка ворвался в ее рот. Бэннер задохнулась, вздрогнула всем телом, выпрямилась и еще теснее прижалась к Джейку, как будто к макушке ее была прикреплена веревочка и кто-то резко дернул за нее.

И от вкуса ее, запаха, нежности он погиб, не в силах ничего изменить.

Еще мгновение – и они упали на приготовленную на сене постель.

– Бэннер, Бэннер… – Дыхание его прервалось. – Останови меня, сам я не могу. Это неправильно.

– Пожалуйста, Джейк. Люби меня.

Он стянул сорочку с ее плеча, коснулся открытым ртом ее шеи. Все возражения, которые выдвигал он в уме, пали, как сбитые мишени в тире. Он просунул руку между их телами и расстегнул брюки.

Обнаженная кожа Бэннер ласкала его, женственность дурманила. Нежная плоть раскрывалась ему навстречу, подобно дороге в ад, выстланной шелком.

– Боже, Боже мой, помоги мне, не дай мне совершить это, – молился он.

Но у Господа Бога, видно, были другие дела, и он не услышал пылкой молитвы Джейка Лэнгстона.

Он лежал на спине, глядя на балки и слушая ее тихий плач. Потом повернул голову, положил руку ей на плечо.

– Бэннер…

Слова застряли в горле. Бэннер лежала на боку, отвернувшись. От прикосновения Джейка она сжалась в комок, а лицо закрыла руками, как будто хотела спрятаться.

Джейк сел, посмотрел на нее через плечо и обругал себя последними словами, всеми бранными словами, которые только мог придумать. Затем поднялся, застегнул брюки и крадучись вышел из конюшни, давая Бэннер возможность побыть одной. Он знал – ей это необходимо

Она услышала, как он вышел, перевернулась на спину и стала тереть глаза, пока они не заболели. Потом начала медленно садиться: сначала оперлась на локти, передохнула и наконец села окончательно.

Трясущимися руками пригладила волосы. В них запутались соломинки. Подобрала шаль, встряхнула и завернулась в нее, потом с трудом встала. Зажала рот рукой, чтобы не разрыдаться вновь при виде кровавого пятна на одеяле. От горького разочарования, унижения у нее кружилась голова, и на мгновение ей пришлось прислониться к стенке стойла. А потом начался долгий путь из конюшни.

Прохладный воздух освежил лихорадочно горящие щеки Бэннер, но облегчение было кратковременным. Краешком глаза она заметила какое-то движение в темноте и посмотрела в том направлении. Джейк стоял в тени, прислонившись к стене конюшни. Увидев ее, он сразу же оттолкнулся от стены, неуверенно шагнул вперед.

– Бэннер?

Он с несчастным видом заглянул ей в лицо, казавшееся при тусклом лунном свете еще более расстроенным, чем на самом деле, и увидел, какие у нее затравленные глаза, полные застывших слез. Но мокрые следы на бледных щеках свидетельствовали, что слез так много, что сдерживать их не удается. Губы у Бэннер были искусанные, опухшие. Своими преступными руками он растрепал ее волосы. Она жалко куталась в шаль, как будто боялась, что он может сорвать с нее одежду и взять снова. Отвернувшись от него, она побежала к дому и скрылась за дверью.

Джейк сполз по стене на землю, несколько раз стукнулся затылком о побеленные доски, поднял к небу искаженное лицо.

– Дерьмо!

4

Бэннер думала, что пережила накануне худший день в своей жизни. Но она ошиблась. Сегодня было хуже. Вчера она презирала Грейди Шелдона, сегодня самое себя – за то непростительное, что совершила прошедшей ночью.

Она лежала в кровати, скорчившись, прижав колени к груди, хотя поза была неудобная, а внутри все мучительно болело. Что толкнуло ее на это? Она надеялась при помощи столь сильнодействующего средства спастись от отчаяния. Джейк оказался прав. К отчаянию прибавился стыд.

Джейк, Джейк, Джейк. Что он думает обо мне?

Он всегда преклонялся перед Лидией, возводил ее на пьедестал, ставил выше других женщин. Бэннер догадывалась, чувствовала, что потому он и не женился и никогда не сближался ни с одной порядочной женщиной, на которой мог бы жениться. Его связи со шлюхами не были изменой Лидии – сердце его в них не участвовало. Он разрешал себе утолять жажду плоти, но душой оставался предан Лидии.

Джейк любил Бэннер, потому что она была дочерью Лидии. Но теперь он знает, что она не лучше Ванды Бернс. Она навязалась ему, уговорила заняться с ней любовью. Как он удивился, когда она подошла к нему, его изумленное лицо и сейчас стоит у нее перед глазами. Ее бесстыдство поразило его, наверное, ему было противно. Если не тогда, то потом уж точно. Потом, когда…

Нет, Бэннер не могла думать о том, что случилось потом. Ей было слишком стыдно.