Глава 14

Прибавление семейства

Когда мы оторвались друг от друга, Тип стоял подле нас, и едва заметная тонкая усмешка кривила его губы:

— Мадмуазель оформить как семьсот первую? — подобострастно спросил он, ехидно улыбаясь.

— Мадмуазель никак не надо оформлять, — сказал я, едва сдерживаясь от хорошего пинка в его упругий зад.

— У меня приятная новость, — сообщил Тип, продолжая вилять задом.

— Ну что еще там?

— Поздравляю, Ваше величество, у вас родился сын!

— От кого? — живо подхватила жена.

— От Лолиты-четыреста восемьдесят семь…

— Свинья! — сказала жена и театрально влепила мне сочную оплеуху. Она хотела достать меня ногой, но я, зная ее привычки, мигом взобрался на шкаф.

— Чтоб ты издох! — сказала жена, погрозила мне кулаком, и пошла из столовой.

Мимоходом она уронила Типа и отработанным движением стукнула каблуком по его маршальской голове.

— Послушай, замполит! — обратился я к Типу, когда жена вышла, — тебя бы следовало разжаловать, у тебя на глазах на меня покушаются, и ты не в состоянии что-либо предпринять!

— Виноват, Ваше величество, но вы ведь сами прогнали телохранителей, — Тип нежно ощупывал шишку на затылке.

— Ну хорошо, — примиряюще сказал я, — пристройте ее куда-нибудь и положите хорошую зарплату. Я проверю.

— Будет сделано! — он собрался уходить, но я вовремя задержал его.

— Слышь, лейб-драгун, — сказал я, — что это за новости про моего якобы сына ты рассказывал?

— Странно, что вы спрашиваете об этом, Ваше величество, — делано удивился Тип, — я ведь предупреждал вас, когда вы реквизит принимали, что одна из жен больна гриппом, а другая на сносях. Лолитой ее кличут, порядковый номер 487.

— А че ты мне в глаза-то не смотришь, маршал?

— Ваше величество, я очень даже смотрю в ваши глаза.

— Ну, признавайся, матрос, проводил с ней политическую работу или нет? Я ведь дознаюсь, если уж на то пошло.

Тип мелко задрожал, лоб его покрылся испариной.

— Виноват, Ваше величество, я только раз читал ей лекцию о международном положении.

— И этого было достаточно, чтобы сделать мне наследника.

— Случайно вышло, Ваше величество.

— Случайно говоришь? — я постучал костяшкой пальца по вытянутой головке Типа, — ну для первого раза мы спустим с тебя шкуру на барабан.

— На барабан? — переспросил Тип и смертельно побелел.

— Великолепный будет барабан для эстрадного оркестра.

— Величество! — заорал Тип рыдающим голосом, — случайно вышло, ей-богу!

— Прекрасный будет барабан, — продолжал я живописать его, — ударный инструмент из шкуры маршала, слыхал про такое?

— Пощадите, Ваше величество! Прошу вашего милосердия.

— Что ж ты, ублюдок, портишь жен-то моих?

— Это было до вас, теперь я уже не смею глядеть на них.

— Придется тебе переквалифицироваться, парень, пойдешь у нас по административной линии.

— Ваша воля, но я и в гареме справился бы.

— Ну да, пусти козла в огород… Вот что, паря, сдай ключи от гарема Веронике Абрамовне, а сам принимай дела в канцелярии тайной полиции.

Тип, кажется, не верил ушам своим.

— Да, парень, радуйся, шкуру с тебя снимать передумал. Заметь, пока передумал.

Тип склонился в привычном подобострастном поклоне:

— Ваше величество, — только и мог промолвить он.

— Значит так, ты назначаешься начальником тайной полиции. Наушничать и фискалить ты, пожалуй, мастак, так что должность эта тебе в самый раз.

— Ваше величество, век помнить буду!

Тип по-прежнему оставался глубоко не симпатичен мне, но я ценил его поддержку в минуты, когда был еще совсем зеленый властитель, и закрывал глаза на его бестактные выходки.

Несомненно, маршалу и не снился такой оборот дела и, в порыве благодарности за то, что так легко отделался, да еще и в выигрыше остался, он выдал мне засекреченную информацию:

— Рав Оладьи, — сообщил он, — приказал мне следить за вами и докладывать ему, если застукаю вас за поеданием трефного.

— И это все? — с сомнением допытывался я.

— Нет, — смутился свежеиспеченный начальник тайной канцелярии, — он наказал мне блюсти вашу нравственность.

— То есть?

— Не допускать вашей интимной связи с главной фрейлиной, то есть Вероникой Абрамовной.

— Опять Вероника Абрамовна, какая сволочь доносит ему о ней, знал бы, язык вырвал!

— Его преосвященству стало известно, что вопреки дворцовому уставу вы настаивали недавно на интимной связи с ней.

— Стало известно, значит.

— Более того, ему кто-то передал кассету с записью вашей половой близости с Вероникой Абрамовной. Несмотря на духовный сан, рав просмотрел ее от и до.

— А кондрашка его при этом не хватила случайно, сан-то его не позволяет смотреть на такое непотребство?

Я был зол, как никогда: любят все-таки в иудейском государстве внюхиваться в чужую жопу.

— Насчет кондрашки судить не берусь, но говорят, до сих пор старик не в состоянии оправиться от нервного потрясения.

— Что же его так потрясло?

— Он не может простить вам, что во время коитуса вы не соизволили снять корону.

— А я с тебя пример беру: ты сапоги не снимаешь, а я корону.

— Сапоги это предмет туалета, — возразил Тип, — а корона все же священная деталь.

— Я не очень уверен, что именно из-за короны его трясло. Жаль, что совсем душу не вытрясло!

— Я тоже так думаю, но с другой стороны, Ваше величество, вы просто молодец, пошли на поправку.

— Почему ты так думаешь?

— Не скромничайте, Ваше величество, сумели же вот старикашку в конфуз ввести, а ведь совсем недавно у вас это не совсем получалось.

Его возбужденный вид и неудержимое веселье показались мне подозрительными, и я без подготовки шарахнул его сходу по лбу:

— Послушай, маршал, а это не ты, случайно постарался с кассетой?

— Не понимаю, Ваше величество, что вы имеете в виду?

— Уж, не ты ли, говорю, порадовал старикашку эротическими сценами?

— Как вы можете, Ваше величество, — веселье его как рукой сняло, — я ведь ваш человек, до корней волос.

— Хорошо, иди отсюда, мой человек, пока я тебе эти волосы не выдрал.

— За что гневаетесь, Ваше величество?

— За невыполнение приказа, сволочь! Я же наказывал тебе снять все видеокамеры.

— Я снял, Ваше величество, — божился Тип, — наверное, Евсеич насажал повсюду своих агентов.

— Евсеич? — сказал я с удивлением, — это ты рава Оладьи так называешь?

— Так точно, рав Оладьи со своей братвой, — не удержался он от морского лексикона, но тут же поправился, — со своей агентурой.

— Скажи, моряк, а почему у него такая не марокканская фамилия?

— А потому что он русский, Ваше величество.

— Русский?!

Я был совершенно поражен эти открытием. Мне бы это в голову не пришло: густые черные брови рава, его смуглая кожа и не по размерам большая чалма, которая придавала его облику законченный вид бродячего дервиша, выдавали в нем сугубо восточного человека.

— Абсолютно русский, Ваше величество, — развеял мои сомнения Тип, — в России он был номенклатурный работник и писал атеистические книжки на тему «Религия опиум для народа», а потом приехал в Израиль и подался в марокканцы, то есть в марокканские евреи. Для этого он перекрасил брови и сделал пересадку кожи по методу Майкла Джексона.

— Но почему в марокканские, он ведь и в турецкие мог, или курдские евреи податься? Слава богу, общин еврейских у нас хватает.

— Так-то оно так, да только вот марокканские евреи занимают второе место в стране по численности, электоральный потенциал их чрезвычайно высок, а потому каждый, кто претендует на власть, обязан в некотором роде стать марокканцем.

— В каком это роде, конкретнее, пожалуйста.

— Ну, к примеру, все политические деятели накануне выборов почитают за честь справлять традиционные праздники марокканских евреев: облачаются в марокканские одеяния и поглощают неимоверное количество марокканской вкуснятины.

— Ну и что?

— Господин Евсеев сразу сообразил, что путь в высшие политические сферы простому русскому еврею лежит через национальную кухню марокканских избирателей, и довольно успешно переквалифицировался в выходца из северной Африки.

— Как это ему удалось?

— На первых порах он надел кипу — в ортодоксальных кругах Израиля, кипа — это нечто вроде членства в коммунистической партии в бывшем СССР, а потом замахнулся и на чалму.

— Странно, так вот взять и наплевать на общинные корни, — недоумевал я.

— Потребует электорат, так волком завоешь ни то что в марокканцы пойдешь. В сущности, это ведь совсем неплохой вариант, Ваше величество.

— Может быть, я не пробовал.

— Придется, — сказал Тип, — если хотите в большую политику.

— Ну хорошо, иди ты со своей политикой куда-нибудь подальше, я должен подумать.

— Тут и думать нечего, Ваше величество, если что марокканская братва вас поддержит.

— Я же просил тебя удалиться!

— Все, меня уже нет, Ваше величество, испаряюсь.

Он действительно исчез мгновенно, будто растаял в воздухе.

Старый мудила! — злился я на рава, набирая номер телефона Вероники:

— Милая, я хочу тебя видеть.

— Мне не велено.

— Что значит не велено, лапа моя, к тебе, кажется, царь обращается, а не какой-то там торговец редиской.

— Я знаю, Ваше величество, но меня держат взаперти, и говорить с вами я могу только по телефону.

— Послушай, родная, что значит по телефону, какая сволочь заперла тебя? — глухое раздражение разливалось у меня в груди, — да я в бараний рог…

— Ваше величество, вам не стоит горячиться, я выполняю распоряжение его преосвященства.

В трубке что-то щелкнуло, и голос Вероники пропал.

Глава 15

Происки рава

Тщетно взывал я к своей любимой, кто-то основательно и надолго отключил линию.

Я позвонил в колокольчик, приглашая Типа, но вошла почему-то Машенька.

Она принесла мне бокал ананасового сока и соломинку. Подавая мне бокал, она как бы невзначай, дотронулась до моего голого под халатом колена.

Нет, умышленное движение ее не вызвало у меня никаких эмоций. В эту минуту я готов был променять всех своих жен на одну лишь Веронику Абрамовну. «Счастье мое, свет очей моих…» Смысл своей жизни я видел теперь только в ней. Чем дальше отдаляли ее от меня, тем больше я тянулся к ней.

— Ваше величество, хотите, я вам сделаю даоский массаж? — предложила Машенька.

— Ну что ж, делай, — обречено согласился я.

Она разложила меня на софе и принялась растирать мои затекшие ноги. Под ее умелыми пальцами потеплевшая кровь быстрее понеслась по артериям, но как только она дошла до паха, я тут же остановил ее властным движением руки:

— Достаточно, милая, ты можешь идти.

Еще вчера я был счастлив от привалившего мне количества жен, а сегодня уже не мог ни о ком думать, кроме Вероники.

И ведь обыкновенная блядь, а как прикипел-то. Кажется, от короны бы отказался ради нее.

Почему ты назвал ее блядью, а ты то сам кто был — ничем не лучше и не выше ее. Рядовая, серая и ничтожная личность. Она человек, прежде всего и именно за это ты ее полюбил.

Что-то непонятное творилось со мной. Может быть, не зря жена всегда считала меня тюфяком? «Таких как ты, говорила она, любая, даже неумелая баба мигом подберет». А ведь на практике так оно и вышло: отнеслась ко мне Вероника по-человечески и чувство благодарности мгновенно переросло в любовь. Но с другой стороны я жил двенадцать лет со своей ныдлой и никто меня не подобрал вроде бы. Наверное, она психологически подавляла во мне мужское начало и подбирать-то, собственно, было уже нечего.

Самое ужасное, когда женщина пилит, нудит и придирается. Ни одно светлое чувство не выдержит под этим тройным натиском, и именно сей тройственный союз, подтачивает основы брака в частности и личность мужчины вообще.

Машенька удалилась, а я сморенный под ее ласковыми руками, заснул и проспал даже ужин: метрдотель не посмел будить меня, потому что с утра я был не в духе.

Глава 16

Тренинг

Проснувшись, я вновь увидел перед собой Машеньку. Она принесла на подносе небольшую шкатулку с набором чугунных гирек.

— А это зачем? — удивился я.

— Даосская система, — пояснила Машенька, — рекомендует мужчине носить на пенисе тяжести.

— Скажешь тоже, — расхохотался я.

— Я вполне серьезно, Ваше величество, ношение тяжестей развивает половую силу и выносливость мужчины.

— Что я должен делать?

Машенька лукаво улыбнулась:

— Привяжите к Илюшеньке вот эту стограммовую…

Еще в первую нашу встречу, она нарекла «мальчика» Ильей Муромцем и сейчас говорила о нем с таким благоговением, что я невольно проникся к ней благодарностью.

— А Он не оторвется? — пошутил я.

— На то он и Муромец, — сказала она, — выдюжит. Походите с нею недельку, а там поменяем вес.

Машенька вышла, а я приладил гирьку к срамному месту и прошелся немного по кабинету с оттянутым членом. В общем, ничего, хотя какой-то дискомфорт, конечно же, ощущался.

Через два часа я привык к гирьке и уже не замечал ее.

Походка, правда, у меня изменилась, и теперь я ходил как моряк в раскачку. Но зато уже совершенно точно знал, на каком именно флоте служил Тип, и какие эсминцы он брал на абордаж.

Первые результаты подобной тренировки я ощутил спустя неделю. Во время ночных эрекций Илюша проявлял такую гигантскую мощь, что свободно поднимал байковое одеяло, которым я укрывался. Вообще-то из царской каптерки мне выдали пуховое одеяло, но я решил не изменять своим привычкам и предпочел байковое.

По указанию Машеньки я пошел на двести граммовую гирьку. Через неделю я и к ней привык, но поднимать планку далее, у меня не хватило духу. Черт его знает — вдруг и в самом деле оторвется. Машенька все пыталась развеять мои опасения, утверждая, что иные спортсмены носят в штанах килограммы. Но я решил не форсировать события, поскольку и так мои достижения в сексе были на грани фантастики, и все, чего я хотел — это закрепить и стабилизировать свои успехи. Кстати, и сон у меня улучшился, по утрам меня было теперь не добудиться.

Хорошее питание, продолжительные душещипательные беседы с Вероникой и ежедневный гиревой спорт свели на нет мой хронический недосып.

Глава 17

Насилие

Поднявшись с постели как-то утром, я увидел перед собой Типа, который преданно дожидался моего пробуждения:

— Ваше величество, — сказал он дрогнувшим голосом, — мои люди добыли пленку, где рав Оладьи насилует Веронику Абрамовну.

— Не правда!

Невыносимо острая боль полоснула меня по сердцу.

— Нет, к сожалению, это правда, — Тип высморкался, как будто пытался справиться с потрясением.

Я причислял себя к разряду людей неспособных на убийство, но в эту секунду я не мог справиться с сильным желанием придушить Типа. Я понимал, что он не имеет к страшному известию никакого отношения, но горестная весть эта причинила мне нестерпимую душевную боль, и уже потому он заслуживал казни.

Тип включил видео и я увидел то, что не забуду до конца своих дней.

Звука не было и качество съемки оставляло желать лучшего, но почти каждой клеткой своего тела я болезненно и чутко воспринимал все, что происходило на экране.

Старый пес, путаясь в полах своего длинного халата, ходил вокруг Вероники и в чем-то горячо убеждал ее. Нетрудно было догадаться, что именно он от нее добивается. Вероника не уступала. В какой-то момент у этого козла иссякло терпение, и он позвал на помощь трех своих прислужников. Они порвали на ней одежду, жадно лапая ее своими грязными ручищами. Она кричала, но голоса не было слышно, и кадры постоянно прыгали: снимали скрытой камерой и в не очень удобных условиях.

Тогда на экране я не слышал ее крика, но с тех пор почти каждую ночь, когда одиночество и тоска подступают к сердцу, он беспрерывно звучит у меня в ушах.

Один из них заткнул ей салфеткой рот, другой нанес хлесткий удар в висок. Она обмякла. Обнажив свое далеко не старческое тело, мускулистую спину и, показавшиеся мне знакомыми, весьма развитые ягодицы, которые он накачал, очевидно, в своем недалеком атеистическом прошлом, рав энергично взобрался на нее и нескончаемый кошмар этот длился добрых три часа.

Несмотря на некоторое помутнение рассудка, сознание мое, тем не менее, зафиксировало неиссякаемую выносливость этого священнослужителя.

Фантазия его была неистощима. И он проделывал с ней такие вещи, о которых ранее я не имел ни малейшего представления.

Я, конечно, глубоко страдал, наблюдая за этим надругательством, но временами любопытство брало вверх и я, на мгновение, позабыв, что жертва — близкий мне человек, смотрел на происходящее с открытым ртом. Все это бесстыдство, без малейшего зазрения совести сатир, в сане раввина, проделывал на глазах у своих прислужников и они смотрели на это чудовищное зрелище с не меньшим интересом, чем я. Надо полагать, несмотря на свой религиозный сан, новоявленный марокканец тоже был не прочь побаловать с гирями.

В конце концов, я подавил свое животное любопытство, и чувство глубокого сострадания к любимой женщине окончательно овладело мною.

Потом он поднялся, устало поправил съехавшую на левое ухо чалму, несмотря на многочисленные акробатические позы, он умудрился удержать ее на темени. Мог бы, впрочем, чалму поменьше напялить.

Мне тоже по должности полагалось носить корону, но, убедившись, что она велика мне, я спрятал ее в сейф и в редкие минуты близости с Вероникой обхожусь без нее. Тогда как этот лицемер, критикуя меня за осквернение короны, с не меньшим пренебрежением относился к священной чалме.

Смачно плюнув на униженную жертву, он вышел из помещения, где томилась моя любовь. Вслед за ним двинулись обессиленные продолжительным зрелищем прислужники, оглядев в последний раз бесчувственную Веронику своими масляными глазками.

— Господи, как же я ненавижу его! — дикий стон, вырвавшийся у меня, вызвал у типа неподдельное сочувствие.

— Я установил охрану рядом с ее комнатой, — сказал он, — сейчас туда никто не проникнет, если только сам рав не возжелает опять…

— Я могу с ней говорить?

— Телефонная линия прослушивается шестерками рава Оладьи. Я принес вам мобильный телефон. Вы можете звонить Веронике Абрамовне, когда пожелаете.

— Да, но ведь…

— Я передал ей такой же аппарат, а вот и номер…

— Спасибо, маршал!

Я не знал, как благодарить Типа.

— И не пытайтесь с нею встретиться, — предупредил он, — люди Оладьи могут убрать ее. И запомните — она жива до тех пор, пока вы ладите с равом.

— Что ему нужно от меня?

— Народу объявлено, что вы потомок Давида и царя Соломона. Народ устал от войн, и ждет мудрых решений от своего монарха.

— Почему бы раву не выступить в роли такового?

— Рав человек осторожный и все делает чужими руками. Он убрал левых с помощью религиозных партий, с вашей помощью возродил монархию и вами же прикроется в случае чего.

— Мне не нравится все это. Я хотел бы выйти из игры. Могу я на вас рассчитывать, маршал?

— Я давно заметил, что это не для вас, Ваше величество, — сочувственно поддакнул Тип. — Думаю, что смогу вам помочь — Каким образом?

— Для начала я накатал анонимку на имя рава, где в деталях информировал его о том, что мамаша ваша происходит из рязанских крестьян.

— Из калужских.

— Ну да, из калужских, и к еврейству, а стало быть, и к роду царя Давида, вы имеете такое же отношение, как сам рав Оладьи к династии царей Романовых. Он тоже из бывших крестьян и родом из Сибири.

Сутенера ты кусок, да ты, я погляжу, у нас спец по доносам: анонимка на имя моей жены дело твоих рук, наверное…

Я даже не подозревал масштабы подлости, на которую был способен маршал. Но в данном случае, подлость эта была мне на руку, и я облегченно вздохнул. Типяра, однако, не преминул, тут же огорошить меня:

— Должен вам заметить, Ваше величество, что анонимка не сработала: раву Оладьи известно о вашем происхождении и на данном этапе оно его вполне устраивает. Мои агенты записали его разговор с великим каббалистом Джакузи, где он ненароком заметил, что сам царь Давид был нечистых кровей, так что ваши рязанские…

— Калужские!

— Простите, калужские корни, так же как и его сибирские, никакого рояля в данном конкретном случае не играют.

— Что же мне делать, маршал, как спасти Веронику?

— У вас два выхода: либо вы остаетесь на троне и в качестве послушного орудия главного раввина, пользуетесь всеми преимуществами монарха.

— Либо?

— Отречься от престола, вам не дадут, стало быть, вы должны бежать, подготовив почву для своего преемника.

— Кто же будет моим преемником?

Типяра потупил глаза.

— Однако, — сказал я, — скромность далеко не главная черта вашего характера, господин фельдмаршал.

— Ваше величество, на днях мне должны сделать пластическую операцию.

— Зачем, у тебя вполне терпимая рожа. Я, во всяком случае, могу смотреть на тебя достаточно долго и не блевать при этом.

Он уже знал, подлец, что придется подменять мое величество. Ну что ж, хвала и честь ветеранам военно-морского флота Израиля. Бравый десантник неплохо изучил мой характер и был почти уверен, что я сломаюсь. Я мог бы, конечно, проявить себя как тиран и наказать заговорщиков, но кроме Вероники мне не нужны были ни корона, ни трон. Все эти закулисные интриги только раздражали меня. Я понимал, что не создан для дворцовых переворотов, и мое истинное назначение любить и служить любви: настоящей, чистой и красивой.

Весь остаток жизни я буду рабом моей королевы.

Я не мог вообразить себе большого счастья в этом мире, чем возможность обожать ее ежечасно и ежесекундно. Как хорошо, что в сутках двадцать четыре часа, все это время я могу думать только о ней.

Тип явно обиделся за рожу, но не подал виду.

— У народа не должно возникнуть подозрений: после операции я буду похож на вас как две капли воды. А вам достану билет в Штаты.

— А Вероника?

— Я не забыл о ней. Вероника Абрамовна прибудет к вам через неделю.

Все продумал и за меня тоже, стратег хуев, ничего не скажешь! А может оно и к лучшему, чем быстрее наступит развязка, тем скорее я помогу ей забыть кошмар, который она перенесла, бедняжка.

Глава 18

Царевна Несмеяна

Всю неделю я томился в ожидании Типа. Это было непросто — ждать. Я весь истомился. Отвратительные сцены насилия оставили во мне неизгладимое впечатление. Хоть это было и противоестественно, но в некотором смысле они меня возбуждали необычайно.

Что ни говори, а рав проявил себя в этом деле выдающимся специалистом, далеко заткнув за пояс меня и, полагаю, добрую половину мужского населения моей страны.

Слава Богу, что Вероника лишилась чувств, иначе, несмотря на весь ужас ситуации, она бы, несомненно, сделала сравнение, далеко не в мою пользу.

Днем и ночью я разрабатывал планы мести. В воспаленном воображении, я бесконечное количество раз четвертовал и колесовал старого сластолюбца и законспирированного атеиста.

Государственные дела я возложил на плечи премьер-министра.

В первые несколько дней я не смел звонить Веронике: боялся, что не выдержу и разрыдаюсь в трубку от жалости и любви к ней.

В четверг, наконец, я решился.

Она сделала попытку рассказать мне о происшедшем, но я, сдерживая волнение, и понимая ее состояние, прервал ее.

— Не надо, милая, я все знаю.

— Я не переживу этого, Ваше величество, я не смогу…

— Ну что ты, милая моя затворница, это жизнь, а в ней всякое бывает.

— Меня будто грязью вымазали.

— Прекрати называть меня величеством. — Потребовал я, пытаясь отвлечь ее от дурных мыслей.

— Но почему, Ваше величество?

— Потому что с этой минуты ты моя царица, а я твой раб и ты можешь приказывать мне все, что угодно. Даже повеситься я готов для тебя.

— Не говорите глупостей, Ваше величество, только этого мне сейчас не достает!

— Прости, Вероника, я безнадежно поглупел, в тот самый момент, когда ты появилась в моей жизни, царица моя!

Раз моя смерть пугает ее, значит, она не равнодушна ко мне.

— Меня никогда не называли царицей. Я была девушка по вызову. Ваше величество, зачем я вам?

— Не смей говорить так, ты была, и вечно будешь моей царицей Несмеяной, — сказал я, пытаясь развеселить ее, — ты ведь у меня никогда не смеешься.

— Меня всегда унижали и покупали, — голос у нее задрожал, — а это совсем не смешно, Ваше величество. До сих пор я была вещью, у которой есть своя цена, а теперь…

— А теперь ты моя повелительница и я твоя вещь.

В ответ я услышал тихое всхлипывание.

Вероника плакала, ее горькие и очищающие душу слезы, вселяли надежду в мое истерзанное горестными думами сердце.

Глава 19

Права и обязанности царя

Шли дни. Тип, казалось, исчез навсегда.

Наступила осень. За окном завывал ветер и изредка хлестал по стеклам холодный дождь.

Пасмурная погода усугубляла мою тоску по Веронике. Я звонил ей в последнее время все чаще и чаще. Мы говорили часами, и об этом, кажется, стали шушукаться дворцовые сплетники. Опасаясь, как бы наше невинное занятие не дошло до рава, я стал общаться с ней только по ночам. Залезу в постель, натяну одеяло на голову и начинаю говорить ей о своей любви.

Точно так же в детстве я читал книги под одеялом и мама, потом искала по всем углам мой фонарик, чтобы отвадить меня от этой вредной привычки.

В один из таких грустных дней ко мне явился премьер-министр Самир.

Вечную сонливость его как рукой сняло. Походка у него на сей раз, была вперевалочку, и я понял, что и он увлекся гиревым спортом.

— Какую гирьку носишь, премьер? — без обиняков спросил я.

— За триста грамм перевалило, — сказал он с гордостью.

— Ну и как?

— Нет слов! Потенции заметно поприбавилось.

Несмотря на бравый вид и веселое расположение духа, он был, кажется, чем-то весьма озабочен и, видимо, хотел, но не решался открыться мне.

— Смелее, смелее, господин премьер, — подбодрил я его, — что-нибудь не так на международной арене?

— Там, как раз, временное затишье, а вот внутренняя политика…