* * *

Давным-давно, много столетий тому назад, отправился Тенгель Злой в безлюдные места, чтобы продать душу Сатане.

От него и пошел род Людей Льда.

Ему были обещаны мирские блага, но за это хотя бы один из его потомков в каждом поколении должен служить Дьяволу и творить зло. Признаком таких людей должны быть желтые кошачьи глаза, и они будут обладать колдовской силой. И однажды родится тот, который будет наделен сверхъестественной силой. Такой в мире никогда не было.

Проклятие над родом будет висеть до тех пор, пока не будет найдено место, где Тенгель Злой закопал кувшин, в котором он варил колдовское зелье, чтобы вызвать дух Князя Тьмы.

Так гласит легенда.

Но это была не вся правда.

На самом же деле случилось так, что Тенгель Злой отыскал родник жизни и испил воду зла. Ему была обещана вечная жизнь и власть над человечеством. Вот за что он продал своих потомков дьяволу. Но времена были плохие, и он решил погрузиться в глубокий сон до наступления лучших времен на земле. Упомянутый сосуд представлял собой высокий кувшин с водой зла. Его-то он распорядился закопать. Теперь ему самому пришлось нетерпеливо дожидаться сигнала, который должен был разбудить его.

Но однажды в шестнадцатом веке в роду Людей Льда родился мальчик, который пытался творить добро вместо зла, за что его назвали Тенгелем Добрым. Эта сага повествует о его семье или, вернее, о женщинах его рода.

Одной из потомков Тенгеля Злого — Шире удалось добраться в 1742 году до родника жизни и принести чистой воды, которая нейтрализует действие воды зла. Однако никто еще не смог отыскать зарытый кувшин. Страшно, что Тенгель Злой проснется до того, как кувшин будет найден. Никому не известно, что может его разбудить и каков он из себя.

1

— Драконье семя, — пророчил Ульвхедин в приступе уныния. — Люди Льда все от дракона.

Он неизменно напоминал о герое греческих сказаний, который, одержав верх над драконом, посеял его зубы. Тут же из земли поднялись полчища воинов.

Всем казалось, что после подвига Ширы с Людей Льда снято проклятие. В следующем поколении не родилось больше ни одного проклятого ребенка. Элизабет, Сёльве, Ингела, да и Арв… Кто будет спорить — все четверо выросли в прекрасных ребят!

Но только Ульвхедину была известна истина.

Он знал, что Шире удалось только заставить проклятие отступить. Она нашла чистую воду жизни, способную изгнать воду зла, спрятанную Тенгелем Злым. Лучше бы им побыстрее найти то место, где он укрыл эту воду, а еще лучше, чтобы он сам вновь вернулся к жизни.

Но эту неприятную правду знал только Ульвхедин, другие думали, что проклятия больше нет.

Только Ульвхедин знал, что зубы дракона дают всходы.

Эта история — о проклятом, чья судьба напоминает больше всего давешнюю судьбу Тронда, сына Аре. Внешне Тронд не был похож на проклятого. Он был обычным молодым парнем, который даже не знал толком, с чего начать свой путь. Но Тенгель Добрый, его дед, все понял. Он увидел вспыхивающий то и дело желтый огонь в глазах Тронда, он заглянул в его душу и увидел там осколки проклятого наследия Людей Льда.

Предрасположенность Тронда проявилась неожиданно: проклятие прорвалось за несколько дней и привело к попытке убить брата Тарье — и все ради того, чтобы завладеть снимающим болезни и порчу сокровищем Людей Льда, которое он посчитал своим. Война, насилие, кровь вызвали к жизни самые худшие черты характера Тронда.

Судьбы его предков во многом и отличались от судьбы Тронда. Но одно было у них общим: никто из окружающих не знал, что творится в их душах.

Они были очень красивыми — брат и сестра Сёльве и Ингела, дети Даниэля. Темноволосые, яркие, с карими глазами. Быстрые, веселые и легкие на подъем. Бабушке Ингрид было чем гордиться.

Еще в детстве они много раз слышали историю о Людях Льда и о проклятии. Но им она мало что говорила. Они жили так безмятежно — дома, с матерью и отцом, рядом с красивой усадьбой Шенэс в Вингокере в Швеции, куда Еран Оксенштерн переехал в стародавние времена. Все вокруг них было тихо и спокойно.

Еран Оксенштерн, который вместе с Даном и Даниэлем участвовал в битве под Вильманстрандом в Финляндии и был там ранен, с тех пор сильно состарился. Он женился на дочери министра Саре Юлленборг, которая была на двадцать семь лет моложе его. У них родилось четыре сына, но только два из них впоследствии сыграли свою роль в судьбах двух детей из рода Людей Льда — Сёльве и Ингелы. Одного из них звали Аксель Фредрик, хотя к началу нашей истории он был слишком мал, чтобы хоть как-то повлиять на ход событий. Второй — старший брат Юхан Габриэль — с раннего детства проявлял недюжинные способности.

Юхан Габриэль Оксенштерн, который и сегодня хорошо известен в истории шведской литературы, был мечтателем. Еще он был очень сентиментальным и одаренным. В раннем возрасте он начал писать небольшие стихи, которые потом читал притихшим Сёльве и Ингеле.

К тому же он писал дневник, не менее восторженный, чем его стихотворения. В его творениях довольно часто стал появляться образ некоей Темиры. В жизни это была Анна Кинваль — домохозяйка в Шенэсе. Юхану Габриэлю было пятнадцать лет, ей — двадцать три. В то время его дневник и стихи были преисполнены счастьем любви и блаженным восторгом, сокровенными признаниями. Только Сёльве, который был на год старше своего товарища, был посвящен в эту тайну.

Ингела, которая была старше Юхана Габриэля на два года, принимала все эти мечтания близко к сердцу, ведь она сама была чуточку влюблена в него. Но уж в этом-то она не призналась бы никогда в жизни! Ингела была очень гордой девушкой, да и Юхан Габриэль ей, простолюдинке, все равно бы никогда не достался. Так все это и оставалось влюбленностью на расстоянии, и ей абсолютно не хотелось знать, останутся ли мечты Юхана Габриэля об Анне Кинваль только мечтами.

Сёльве был совсем не такой. Смелый и открытый, легко заводящий друзей, как говорится, простой, с душой нараспашку — вот какое впечатление оставлял Сёльве.

Но были у него и совершенно другие качества, проявившиеся впервые уже в двенадцать лет.

Тогда они были в Шенэсе и играли с тамошними парнями. Набралась целая компания, ведь Юхану Габриэлю исполнялось одиннадцать, и собрались почти все — и дети, и взрослые.

Сёльве впервые увидел коллекцию оружия Брана Оксенштерн. В том числе пистолет с серебряными украшениями. Пистолет произвел на него ошеломляющее впечатление. «Вот бы заиметь такой», — вздыхал он, а остальные только смеялись над таким вожделением двенадцатилетнего мальчика.

Но Сёльве неотступно думал о пистолете весь день, он приснился ему даже ночью.

А когда он проснулся на следующее утро, то — к своему изумлению — обнаружил пистолет на столике рядом с кроватью.

Он прекрасно знал, что не мог получить его в подарок, ведь Ерану Оксенштерн пистолет был слишком дорог. С этим оружием у него было связано так много воспоминаний.

Щеки Сёльве запылали от волнения. Кто? Да и как?

Окно было распахнуто, но кто мог решиться добровольно пройти по зарослям крапивы под ним? Да и следов никаких там не осталось.

Сёльве был честным мальчиком, во всяком случае, тогда, в детском возрасте. Поэтому он решительно взял пистолет в руку и побежал с ним обратно, в сторону Шенэса.

Просто подложить пистолет обратно было невозможно — без разрешения входить в комнату взрослых было запрещено. Поэтому, слегка запинаясь, он попросил дозволения поговорить с генерал-майором Ераном Оксенштерн, отцом Юхана Габриэля.

Ему разрешили. Волнуясь, он рассказал, как утром нашел пистолет на своей тумбочке, хотя накануне вечером его там не было.

— Ничего не понимаю, — сказал Еран Оксенштерн в недоумении. — Никто ведь не заходил сюда после того, как я положил пистолет в ящик. Окно, конечно, было открыто, но ведь это второй этаж!

— Я тоже ничего не понимаю, — сказал Сёльве. — Кто же заходит в комнату ночью? Как бы то ни было, я очень хочу вернуть его, чтобы никто не посчитал меня вором.

— Я знаю, что ты не вор, Сёльве. Кто-то хотел разыграть тебя. Или обвинить потом в воровстве. Я обязательно разберусь в этом деле.

Объяснения они не нашли.

Во всяком случае до тех пор, пока Сёльве не исполнилось шестнадцать, а воздыхания Юхана Габриэля по Темир, по Анне Кинваль, не развернулись в полную силу.

Вдохновленный его влюбленностью, Сёльве тоже потихоньку начал вздыхать по девушке, работавшей служанкой в Шенэсе. Звали ее Стина. Почти взрослая, она была крепка телом и вряд ли сохранила невинность.

Сёльве, в котором как раз забродили самые сильные соки молодости, предавался по вечерам запретным, но столь соблазнительным мечтаниям о ней.

Однажды он увидел Стину на мостках у реки. Она закатала свою рубашку так высоко, что ее крутые бедра сверкали в лучах солнца. В тот вечер фантазия Сёльве разыгралась особенно буйно. Он видел перед собой эти бедра, по которым струйками бежала вниз вода, и представлял себе, как он касается их. Да не ниже, а выше колен, там, где скрывались еще неизвестные ему таинства.

— Стина, — шептал он, — Стина, приди ко мне! Я хочу тебя!

Немного спустя его дверь вдруг скрипнула. Никто не появился. Сёльве в удивлении уселся на кровати.

И тут вошла Стина.

Она неуверенно улыбнулась ему, и эта улыбка была хорошо заметна в светлой летней ночи. Потом начала медленно снимать с себя передник.

Сёльве, который до этого только таращил глаза, очнулся и вскочил.

— Мне показалось, что молодой господин хочет видеть меня, — сказала она, смущенно улыбаясь.

— Но как ты об этом узнала? — спросил он, еще не веря своему счастью. — Как ты об этом узнала?

Впрочем, в тот момент его разум был не в состоянии сконцентрироваться на том, как стало возможным это чудо. Весь он состоял только из чувств. Они медленно пробуждались к жизни. Девушка стояла покорно, поэтому он подошел к ней и осторожно коснулся рукой грубой домотканой рубашки. Потом он увидел ее ноги. «Господи, почему ты мне так желанна?» — подумал он, невольно богохульствуя. Ничто на свете не могло быть прекраснее того, что он видел.

Его кумиром всегда был верный Юхан Габриэль. Но он не ведал, сколь земной была влюбленность Юхана в Анну Кинваль. Конечно, он подозревал, что это чувство не было таким уж целомудренным, но наверняка-то он ничего не знал. Первый шаг, по неси вероятности, сделала сама Анна, эта Темир Юхана Габриэля, ведь она была старше его и опытнее. Сёльве хотел сделать все то же самое, что уже сделал Юхан Габриэль. Ему представлялось, что Анне Кинваль удалось заманить благородного мальчика в опасные сферы. Они ведь часто встречались, это-то было доподлинно известно Сёльве. То у реки, где никто не мог их видеть. То в парке, то в лесу. В эту секунду Сёльве больше не хотел думать о том, что Юхан Габриэль, возможно, не стремился нарушить женскую добродетель и что их встречи, скорее всего, походили на волшебные странствия, где он, образно говоря, носил ее на своих руках, где он обращался с ней как с мадонной.

Нет, в эту секунду Сёльве хотелось думать, что его друг прошел этот путь до конца, причем с полного согласия Анны.

Потому что в таком случае Сёльве мог поступить так же!

Его рука осторожно подняла рубашку Стины еще выше. У нее были красивые ноги, хотя и чересчур крепкие, в пупырышках. Но так, наверно, реагировала ее кожа на его прикосновения. Как приятно было дотронуться до ее колен, его кожа почти что зудела от удовольствия.

Стина осторожно присела на край его кровати, ее дыхание было неровным и радостным.

— Так значит, молодой господин хочет вкусить взрослой жизни, — прошептала она, когда он стал гладить рукой ее бедро.

Сёльве уже не мог отвечать. В горле застрял комок, в голове звенело. Его тело бурлило, все в нем трепетало и искало выхода. Пот ручьями струился по нему, но было слишком темно, чтобы она заметила это. Хотя для Стины все это было не впервые. И этот юноша, у которого еще молоко-то на губах не обсохло, действовал, по ее разумению, слишком медленно. Да и вообще она никак не могла понять, что с ней случилось и как она осмелилась прийти к нему прямо в спальню! Ведь Сёльве Линд из рода Людей Льда принадлежал к одному из самых благородных семейств в окрестностях. Конечно, семейство Оксенштерн было еще благороднее. Но Линды, Люди Льда никогда не снисходили до простолюдинов, они всегда стояли особняком. Отец семейства, Даниэль, был не только адъютантом у Ерана Оксенштерн, но и ученым. А госпожа была ах как красива!

Но сейчас их не было дома. Сестра молодого господина Ингела уехала вместе с ними. Сёльве был в доме один.

Может быть, поэтому Стина и отважилась прийти к нему?

Нет, глупость все это, что ей с этого недоростка-молокососа, ведь она могла добиться склонности любого взрослого парня в деревне! Но какое же сильное желание она возбудила в нем! Может быть, все же стоило испытать наслаждение с этим цыпленком?

Ну и неловкий же он, этот парень. Придется ей помочь ему.

Не церемонясь, она задрала подол рубашки. Под ней у нее, конечно, ничего не было, лето ведь стояло очень жаркое. Бедняга, как же он задышал, чуть сознания не лишился!

Нет, Сёльве не упал в обморок. Но кровь забурлила в его жилах, его тело распирало, а в глазах засверкало, когда он увидел ее темный треугольник. Не сознавая, что он делает, Сёльве приложил руку к этому прекрасному месту, да так резко, что дернул ее за волосы, и она даже разозлилась. Но только на секунду. Сёльве, который уже, казалось, ничего не понимал, услышал ее шепот:

— Не так быстро, дружок, ты разве не хочешь сначала раздеться, да и мне помочь?

Он очнулся и увидел, как она улеглась поперек кровати.

— Да… Конечно, — пробормотал он.

Собравшись с силами, он смог развязать тесемки на ее рубашке и вновь впал в транс при виде тех прелестей, что скрывались под ней. Бедняга Сёльве, он даже не успел толком притронуться к ним, как его первый опыт любви уже закончился!

Какой стыд и позор! Что она теперь скажет?

— Ничего, ничего, это не катастрофа, — сказала она мягко. — У нас еще все впереди. А теперь снимай-ка свои липкие брюки, а Стина вернет твоего дружка к жизни!

Так и случилось. Он сам не понял, как ему это удалось, но она была такой умелой, нежно прикасаясь к нему руками, играя с ним и лаская его, — и вот он уже был вновь готов и не мог помыслить ничего иного, кроме как находиться в теплых объятиях этой женщины и делать то, что доставляло бы и ей удовольствие, и это было так, потому что она стала постанывать и прижиматься к нему, и все было потрясающе здорово, и это становилось той жизнью, которой он будет жить всегда!

Стина вновь стала самой кротостью. Она заверила его, что придет еще по первому желанию молодого господина.

Он с восхищением смотрел на ее в общем-то простоватое деревенское лицо. Восхищение касалось прежде всего его собственного успеха, которым он несказанно гордился. Теперь он был настоящим мужчиной, он выдержал экзамен на зрелость.

Ну да, конечно, он вполне мог представить, что позовет ее еще раз — на это были понятные причины, да и никто ведь не видел их. Хотя она отнюдь не была его идеалом! Теперь мир открылся перед ним, все женщины мира будут принадлежать ему, если он этого пожелает. Вот что переполняло его сейчас, и в порыве чувств он вновь прижал ее к себе и крепко, несдержанно обнял.

Стина, которой казалось, что он без ума влюбился в нее, улыбнулась материнской улыбкой опытной женщины. И все-таки он был ей весьма противен, этот мальчишка!

Хотя смотреть на молодого господина Сёльве было приятно. Карие, почти черные глаза и густые ресницы. Такие ей самой хотелось бы иметь. Локоны темно-коричневых волос, спадавших на лоб, и жаждущий жизни рот. В этом парне было что-то отважное и безразличное одновременно. Пока он оставался беспомощным и неумелым, но, повзрослев, он станет опасным! Этот парень может, в общем-то, вырасти в кого угодно. В его глазах горела дьявольская жажда приключений, хотя, возможно, разглядеть это смогла пока только она. И эта жажда особенно отчетливо проступала сейчас, когда он упивался победой.

Ну и сумасшедший, он так прыгает от счастья, что, того и гляди, пробьет дырки в полу. Ну и видок у него, ведь брюк-то на нем нет! Поневоле Стина сама заулыбалась.

А потом он снова припал к ней, обнимая и целуя ее словно сумасшедший, хотя казалось, что о ней-то он, собственно говоря, и не помнил. Как будто ему совершенно все равно, с какой девушкой танцевать этот танец. Было в этом что-то постыдное, но и Стина была не из тех девушек, что принимают все близко к сердцу. Много мужчин было в ее жизни.

— Чудак же ты, — улыбнулась она. — Спасибо за любезное обращение!

Когда она ушла, Сёльве еще долго лежал с широко распахнутыми глазами.

Его не оставляло чувство упоения. А когда оно слегка улеглось, он начал размышлять…

В его памяти стали мелькать воспоминания детства, неуловимые, как дыхание ветра. Котенок, которого ему хотелось иметь больше всего на свете, — и он получил его, вопреки здравому смыслу, ведь его мать ненавидела кошек.

Батрак, которого он невзлюбил так сильно, что пожелал ему сгореть в геенне огненной. В тот же день бедняга споткнулся и упал в костер с валежником на скотном дворе. Обжегся он при этом так страшно, что Сёльве сразу испытал угрызения совести, чувствуя вину.

А вдруг это все действительно из-за него? Он попытался вспомнить еще какие-то эпизоды, но память детства была расплывчатой. Раньше он никогда не задумывался над возможностью того, чтобы… Сёльве вскочил с кровати и сел к столу. Подходила к концу летняя ночь, за окном было светло, как днем.

На другой стороне стола стояла тарелка с хлебом, его завтрак, так как все остальные были в отъезде. Его руки сжимались и разжимались, сжимались и разжимались, он все время облизывал губы, а на лице выступил пот.

В его голове смерчем метались мысли, как бы не желая показаться перед ним во всей ясности. О Людях Льда. О его поколении, которое миновала судьба. Ни одного проклятого. Ни одного! Карие глаза, у меня ведь темно-карие глаза. У меня красивая внешность, нет никаких изъянов. И никто никогда не проронил ни одного слова о моей необычности, никто никогда…

Он глубоко вздохнул, как будто в комнате не хватало воздуха. Медленно, мучительно и трепетно. В груди нарастало чувство необъяснимого ужаса. А потом он сказал — громко и отчетливо:

— Я хочу этот хлеб. Сейчас!

Все его тело дрожало от возбуждения. Подбородок трясся так, что стучали зубы. Что же я такое делаю, что я делаю?

Бабушка Ингрид… Когда-то она рассказывала, что Ульвхедин… Что Ульвхедин, эта старая бестия, гонор ил что-то о драконьем семени…

Сёльве был очень начитан. Он знал греческую мифологию. О Язоне, да и о Кадмосе, посеявшем зубы дракона. Ульвхедин намекал, что Людям Льда отнюдь не удалось избавиться от проклятия.

Ульвхедин, этот монстр из преисподней, этот добрый человек со сверкающими глазами, который знал так много.

Всплыли новые воспоминания.

Сёльве не всегда был хорошим мальчиком, о нет! Внешне он был классическим примером сына, которым могли гордиться родители. Но как он вел себя на самом деле, когда хотел добиться чего-то?

— Баловень судьбы, — часто говаривал его отец Даниэль. — Счастье явно на твоей стороне, тебе так везет во всем!

Теперь все предстало перед Сёльве в ином свете. Да, ему действительно легко удавалось все то, что он хотел. И он уже привык, что все самым естественным образом сыпалось в руки по малейшему желанию.

«А что, если это не было так естественно?»

Осознать это было трудно, ведь все время речь шла о каких-то мелочах, которые вполне можно было считать случайностями.

«Случайности? Пистолет в серебре? Стина? Господи, спаси меня от зла! Нет, все это ерунда, просто игра и ничего больше!»

— Я хочу этот хлеб! Сейчас!

Он в напряжении смотрел за хлебной тарелкой на другом краю стола. Это бред, бред, я с ума сошел, что я хочу?

— Я хочу этот хлеб, сейчас! — процедил он сквозь сжатые зубы с упором на каждый звук.

Ничего не произошло. Ну, так что же он вообразил себе?

Ну а тогда, когда они соревновались в разных играх, и он, Сёльве, всегда выигрывал, даже тогда, когда вроде бы должны были взять верх сыновья Оксенштерн или Ингела? Как это-то могло случаться?

Он вспомнил, что его всегда охватывало непреодолимое желание победить. И он побеждал. Потому что Сёльве был из сорта людей, которым необходимо самоутверждение, необходимо быть лучшим. А власть — не была ли она всегда его самой желанной мечтой? Хотя и скрытой до поры до времени внутри него в виде невинного детского желания.

Все было столь малозначимо для него, что он никогда не задумывался, чего он хотел и как это ему доставалось.

А как же пистолет? А сейчас — Стина?

Первый луч утреннего солнца упал на склон горы напротив окна. Снаружи еще никого не было видно, и он представил, как Стина забралась в свою постель в девичьей половине в другой части усадьбы.

Там, где начиналась шедшая через весь луг канава, ярко засверкали гроздья рябиновых ягод. Наступал еще один жаркий августовский день.

Сёльве заметил, что проголодался.

«Теперь я по правде хочу этот хлеб, — подумал он. Я больше не желаю чего-то сверхъестественного. Я хочу есть, я хочу еды — сейчас!»

Тихий, слегка скрипящий звук заставил его резко издрогнуть. В утренней тишине это звук был особенно отчетлив. Он почувствовал, как запылали щеки и заколотилось сердце.

Тарелка с хлебом… Не она ли это подвинулась? Подвинулась чуть ближе?

Да нет, это просто невозможно, смешно даже представить себе такую небывальщину.

Сёльве продолжал сидеть, съежившись, у стола, засунув в рот сразу восемь пальцев, кусая и ногти, и кожу. В этот момент он выглядел очень по-детски, почти как карикатура на испуганного ребенка, хотя сам он этого не осознавал, будучи весь захвачен тем, что, может быть, происходило на его глазах.

Надо бы ему высказать свое желание еще раз, но в эту минуту он не был способен ни на что, даже на это.

«Боже мой, — подумал он. — Боже мой, это было что-то еще, это не могла быть тарелка, я с ума сошел, вот именно — сошел с ума!»

Просидев так десять минут, он старался унять возбуждение души и тела. Ему это почти удалось, и он снова заметил, что по-прежнему голоден.

«Надо ли? Осмелюсь ли я?»

Дрожащим голосом, но сильно сосредоточившись на своем желании, он пробормотал:

— Я — я хочу этот хлеб. Сейчас, немедленно!

Свищ! Тарелка с хлебом мгновенно перелетела через стол и ударилась об его руку. Сёльве отпрянул назад, опрокинул стул и рухнул на пол. Какое-то время он пытался вскочить, напуганный настолько, что чуть не наделал в штаны. Потом отполз к кровати и неуклюже вскарабкался на нее.

На стол он смотреть боялся.

Долго.

Потом взглянул. Осторожно. Сквозь пальцы.

Воздух хлопком вырвался из его груди. Да, тарелка с хлебом стояла на его стороне стола.

Забыв о голоде, Сёльве съежился под одеялом. Он лежал там, раздираемый тягучим, всепроникающим страхом.

Посмотреть еще раз он не решался. Но постепенно гул мыслей в его голове стал успокаиваться, он мог снова думать.

«Это правда, — думал он, затаив дыхание. — Я сохранил в себе проклятье. Мое поколение не избежало своей судьбы».

Еще долго он лежал неподвижно, пока под одеялом не стало трудно дышать. Ему пришлось выбраться наружу за свежим воздухом.

Крик петуха вернул ему ощущение жизни и прогнал чувство одиночества. Он больше не был наедине с тишиной утреннего рассвета.

Он даже осмелился опять посмотреть на стол.

Теперь Сёльве успокоился. На его лице стала медленно расплываться улыбка. Сначала осторожная, затем все шире и шире.

До него постепенно стал доходить истинный смысл происшедшего.

Возможности!

О Господи, они ведь нескончаемы!

Он стал хорошенько обдумывать их. Что было ему теперь неподвластно? Он ведь один из проклятых рода Людей Льда!

И он был в лучшем положении, чем его предшественники.

Потому что никто не знал о его способностях! Никто не знал, что он проклятый.

Тут Сёльве поступил странно. Он мог бы подумать: «Никто не знает, что я избранник!»

Это было бы понятнее, ведь у него не было характерных для других проклятых гротескных черт лица и тела.

Ан нет! Он сразу же стал рассуждать так, что он проклятый, а не избранник. Тем самым он сделал выбор.

Он хотел быть проклятым. Опасное признание. Ни к чему хорошему это привести не могло.

Та ночь многое изменила в нем. Он стал новым человеком. Конечно, не сразу, не по мановению волшебной палочки.

Нет, изменения наступали постепенно. Месяцами и годами. Но тогда был поворотный момент.

И когда он лежал, растянувшись во весь рост, в постели в то солнечное утро, в нем зарождалось еще одно убеждение, необычно сильное и не менее опасное: никто не узнает, что он проклятый.

Это даст ему неограниченную свободу действий.

2

Не знавшая границ влюбленность Юхана Габриэля Оксенштерн в Темир имела несчастливый финал. Отец, Кинваль, бездушно выдал ее замуж за какого-то конторщика, не спросив на этот счет ее мнения. А ведь любовь Юхана Габриэля начинала встречать все большую взаимность, несмотря на то, что он был много моложе.

После этой жестокой для него свадьбы он, конечно, очень долго страдал. Но и страдал он красиво! Его поэтическая влюбленность в нее сохранилась, она даже становилась все возвышенней и возвышенней, и он пронес мечту о Темир через всю жизнь. Он вознес и ее, и свою любовь к ней на высоты неземной целомудренности и нескончаемой красоты, она стала музой многих вышедших из-под его пера прекрасных стихотворений. Вот так незаметная горничная, вдохновившая великого поэта, вошла в историю литературы.

А мысли Юхана Габриэля вскоре заполнились иным. Его отправили в Упсалу учиться в местном университете.

Сёльве Линд из рода Людей Льда, который всегда видел в Юхане Габриэле младшего брата (хотя и более благородных кровей, конечно), стал просить отца разрешить ему поехать вместе с другом и тоже начать учиться.

Даниэль долго сомневался. Конечно, голова у парня была светлая, но хватит ли средств на учебу?

В конце концов он сдался. Ведь и он сам, и его отец Дан тоже учились в Упсале. Поэтому ему казалось, что он не может отказать сыну, даже если они и не так уж обеспечены материально.

Кстати, в этом смысле и у семейства Оксенштерн дела обстояли далеко не блестяще. Так что обоим ребятам пришлось поголодать в Упсале. Они старались приезжать домой как можно чаще, чтобы за несколько дней отъесться и набраться сил для дальнейшей учебы.

В университетском городке они жили в разных местах, ведь не пристало же графу жить вместе с человеком недворянского происхождения. Но они все равно часто встречались, изучали одни и те же гуманитарные науки, да и вообще их тянуло друг к другу. Юхан Габриэль нуждался в здравом смысле более старшего Сёльве и в его защите от других студентов, считавших поэта слабым и смешным. Сёльве не хватало дружбы Юхана Габриэля. Ведь как бы ни был он распахнут для окружающего мира, ему встречалось слишком мало людей, способных успеть за его полетом мысли, смириться с его раздвоенным образом существования — наполовину в реальной жизни, наполовину в фантастическом мире приключений.

Юхану Габриэлю Оксенштерн это удавалось. Будучи неискушенным, сентиментальным юношей, хорошо принятым в литературных кругах в силу своего доброго нрава, романтичной меланхоличности и способности к сложению стихов, он умел разглядеть еще нераскрытые возможности в характере Сёльве.

Но он никогда не мог представить себе, что на самом деле скрывалось в этом характере!

У Сёльве была еще одна причина, по которой он хотел жить в Упсале. Ему основательно надоела Стина, все время смущавшая его откровенными взглядами, постоянными нашептываниями и хихиканьем в присутствии другой прислуги в усадьбе или даже посторонних людей из Шенэса.

В Упсале прошли годы. Для Сёльве они были увлекательными. Никто ведь не знал о его потрясающей двойной жизни. В университете, конечно, случались примечательные вещи, например — из помещения учительской коллегии могли вдруг исчезнуть, а на следующий день вновь появиться важные книги, а сам Сёльве при этом неожиданно добивался необычно хороших результатов. Но никто не мог его заподозрить в нечестности, ведь он каждый раз убедительно доказывал, что был в это время в своей комнате или с друзьями.

Случались и более серьезные происшествия. С неприятными студентами то и дело случались всевозможные несчастья; молодые девушки из соседней деревни в слезах вопрошали себя, как могло произойти, что они соглашались удовлетворить желания этого молодого темноволосого студента.

Только однажды Сёльве пережил небольшой шок. Тогда же он понял, что должен быть осторожнее.

Это было в тот раз, когда они вместе с Юханом Габриэлем устроили пикник в красивом парке у реки Фюр. День был прекрасным, и в глазах Сёльве отражалось яркое солнце.

Юхан Габриэль сделал основательный глоток из своей пивной кружки и сказал:

— Должен признать, что ты пользуешься успехом у женщин, Сёльве! А так разозлить нашего учителя истории, как вчера вечером, можешь только ты. Поделом ему, он все время поступает по отношению ко мне подло, и я даже не знаю почему.

Сёльве только кивнул. Его долго раздражали вечные придирки учителя истории к смиренному Юхану Габриэлю, и ради товарища он решил проучить его.

— Но как тебе удалось увести у него его жену-красавицу? — спросил Юхан Габриэль с удивлением. — Я не понимаю, ведь она всегда взирала на это ничтожество как на Бога.

— Проще простого, — самоиронично улыбнулся Сёльве. — Против моего шарма устоять трудно…

«Он даже не представляет, насколько я прав, — подумал Сёльве. — Когда я желаю чего-либо, устоять против моей воли действительно невозможно».

Он вспомнил, как смело пожелал, чтобы возлюбленная учителя немедленно пришла к его столу, наговорив перед этим колкостей муженьку.

Она так и сделала! Она заявила своему идолу, что считает его занудой и эгоистом и что она предпочитает более интересных мужчин. А потом она ушла от него и подсела к столу Сёльве в большой факультетской столовой. Это произвело настоящую сенсацию, и учитель истории в бешенстве выбежал из зала. Потом, правда, Сёльве пришлось приложить немало усилий, чтобы избавиться от дамы, с которой он отнюдь не собирался углублять знакомство.

В явном замешательстве и, наверно, униженная, красавица собралась и отправилась домой, так и не поняв отчужденности Сёльве.

Совесть его должна была бы страдать из-за нее, да так, собственно, и было. Хотя и недолго. А потом он ее забыл.

Сёльве пробудился от воспоминаний, услышав голос Юхана Габриэля:

— Конечно, у тебя есть шарм. Эти карие глаза… А тебе, кстати, известно, что когда в них вот так отражается солнце, они кажутся не коричневыми, а почти что черными? Знаешь ли ты, что в твоих глазах масса желтых светящихся точек? Глаза у тебя пестрые, как крылышко мотылька!

Тут Сёльве по-настоящему очнулся и насторожился. Сейчас ему лучше быть начеку!

В тот вечер он долго рассматривал свои глаза в зеркале. Но вечернее время для этого вряд ли годилось, зрачки были расширены, а свет слишком слаб. Ему казалось, что глаза у него совершенно черные.

Изучая свое отражение, он согласился с Юханом Габриэлем в другом. Он действительно стал красив. Черты лица приобрели мужественность, темно-коричневые кудри в мире изящных париков и припудренных волос придавали ему какую-то экзотичность, наверняка притягивавшую и отталкивавшую женщин одновременно. А может быть, их привлекало как раз то, что в его глазах скрывалась некая притягательная сила, которая была видна даже ему самому. Он производил впечатление романтичного возлюбленного — совсем иное, нежели возвышенный дворянин Юхан Габриэль. Более опасное, более пугающее, более доступное и эротичное. Его губы медленно растянулись в улыбке…

Фу, да не впал ли он в самолюбование? Сёльве даже улыбнулся от такой заносчивости. Его черты лица в совокупности были не так уж и красивы. Например, кончик носа или жесткие челюсти… Хотя на такие вещи никто не обращает внимания.

Так ему казалось, во всяком случае. Он ведь не мог определить это сам.

Но сейчас он был в опасности. Его нехитрые манипуляции могли быть разоблачены. Как же он опрометчиво поступил, поведя себя так в истории с женой учителя!

И теперь еще его глаза!

Юхан Габриэль обнаружил то, что не увидел никто до него — за исключением, возможно, только Ульвхедина. То, что в них были желтые пятнышки.

А всегда ли они были там? Или появились недавно? Может быть, их стало больше? И однажды они заполнят всю радужную оболочку?

Сёльве это было неизвестно. Но опасность явно существовала. Он стал слишком много играть с огнем, надо бы на некоторое время затихнуть.

В каком-то смысле он нес ответственность перед Юханом Габриэлем. Если бы Сёльве разоблачили в его маленьких полукриминальных поступках, это ударило бы по его другу. А Юхан Габриэль этого не заслужил. Он ведь был необычайно приятным и добрым человеком, вызывавшем в Сёльве самые лучшие чувства, пусть даже и с примесью присущего ему эгоизма.

По мере того как семестр подходил к концу, Сёльве все отчетливей понимал, что его положение в университетской деревне становится невыносимым. Учитель истории только и искал возможность отомстить ему, а он сам не решался, да и не хотел нанести ответный удар.

И как только Юхан Габриэль закончил учебу в Упсале и переехал в Стокгольм для работы в канцелярии, Сёльве сразу же бросил занятия и вернулся домой. Экзамены он сдал только частично, хотя и пообещал отцу в дальнейшем возобновить учебу. Но сейчас, заверял Сёльве, он и слышать не хочет об Упсале, ему больше всего хочется побыть дома, помогая в делах родной усадьбы.

Он получил письмо от Юхана Габриэля, который писал о том, как ему не нравится жить в большом городе и работать в канцелярии. К тому же он испытывал нужду в деньгах и не мог позволить себе никаких развлечений. Его страшно тянуло домой, в Шенэс. То и дело он влюблялся, но только на расстоянии; он все еще чувствовал себя несчастным после любви к своей прекрасной девушке, этот добрый Юхан Габриэль. И он ужасно ненавидел город.

Ситуация была невыносимой для обоих друзей. Сёльве тоже был несчастлив, беспокойство его мыслей все усиливалась, да и вновь свалившаяся ему на шею Стина не добавляла радости. Он-то надеялся, что она вышла замуж и остепенилась, но не тут-то было. Она снова хотела заполучить молодого господина и начинала становиться опасной для него. Сёльве уже боялся, что что-нибудь натворит с ней. У него руки чесались заставить ее замолкнуть навсегда.

Это желание безмерно пугало его. До сих пор проклятие Людей Льда в нем творило, в общем-то, невинные вещи, но теперь он вступал на другую, более зыбкую почву.

Самое плохое заключалось в том, что стали происходить изменения в его понимании собственной ответственности. Законы общества уже не казались ему чем-то обязательным. Его все больше охватывало желание поступать с судьбами других людей по своему разумению. Он был всемогущим! Он был одним из проклятых рода Людей Льда! Он стоял выше бренной жизни человечества!

Собственно говоря, он мог рассуждать иначе: «Я стою гораздо ниже всего человеческого». Но так проклятые из рода Людей Льда не думали никогда.

Его заботило другое. Его сестра Ингела — они друг друга все время подразнивали — насмешливо заметила, что глаза у него стали острыми.

— Острыми? — озабоченно переспросил он.

— Ну да, они стали светлее, — сказала она. — Они засияли.

Она сказала это без всякой задней мысли, наверняка не увязав его изменившиеся глаза с рассказами о Людях Льда. Но Сёльве испугался.

Он быстро заметил, что работа в саду тоже не доставляла ему удовольствия. А Ингелы никогда не было дома, она начала заглядываться на молодых парней по соседству и все время пускалась с подружкой в путь по важным и не таким уж важным поручениям отца и матери. Так поступали девушки во все времена. Сёльве, который насквозь видел Ингелу, находил особое удовольствие в постоянных насмешках над ней по этому поводу.

В то время произошли два события, решившие проблему домашнего заточения.

Вернулся домой Юхан Габриэль и тут же сделал Сёльве одно соблазнительное предложение. А отец получил письмо от бабушки Ингрид из Гростенсхольма.

— Ну-ка, пусть дети послушают, — сказал Даниэль и позвал обоих многообещающих отпрысков в гостиную. Туда пришла и мать. Ее характер не был таким ярким, как у других членов семейства. Она просто была там. Как предмет утвари, который всем нравится, но которого хватаются только тогда, когда он исчезает, да и то недолго расстраиваются.

— Ну-ка, пусть дети послушают, — повторил Даниэль. — Моя мама Ингрид пишет, что приглашает нас в гости в Гростенсхольм этим летом…

«О нет! — подумал Сёльве. — Только не к Ульвхедину! Он все сразу заметит! И бабушка Ингрид тоже. Они ведь оба проклятые».

Он не хотел, чтобы они узнали. Потому что они стали «хорошими».

Сёльве и тогда еще не замечал, по какому опасному пути он пошел. Он не хотел, чтобы эти двое увидели его сущность — только потому, что они стали человечными и порядочными!

«Опасные мысли, Сёльве!»

Даниэль продолжал:

— Бабушка пишет также о такой радости: Элизабет Паладин из рода Людей Льда, вы же ее помните?

Оба ребенка кивнули. Элизабет им нравилась.

— Она вышла замуж. За очень симпатичного человека по имени Вемунд Тарк. Они переедут в Элистранд, потому что своего дома он лишился. Все рады такой развязке, вы ведь помните, как Ульф волновался за будущее Элистранда. А теперь вот бабушка Ингрид должна беспокоиться за будущее Гростенсхольма. Она хочет, чтобы один из вас со временем принял это хозяйство.

Ингела ничего не сказала, потому что думала об одном молодом человеке из соседнего прихода. В тот момент он значил для нее все в этой жизни, и она даже помыслить не могла о том, чтобы уехать из Вингокера.

Впрочем, на прошлой неделе она была уверена, что до самой смерти будет любить совершенно другого парня.

Но Сёльве заволновался.

— Отец! Юхан Габриэль только что вернулся домой, а вскоре он уедет в Вену. Он станет там секретарем шведского посланника. И он предложил мне поехать с ним, сказав, что и для меня работа найдется. Папа, мне так этого хочется!

— В Вену? — с испугом переспросила мать. — Но ведь это так далеко!

Даниэль возразил:

— Нет, Вена — столица культуры, ничего страшного там нет. Но мы не можем подвести бабушку. Она ведь так надеется на вас обоих — что один из вас переедет к ним в Норвегию.

— Ну и что, отец, — сказал Сёльве. — Я с удовольствием перееду в Гростенсхольм, когда ее и Ульвхедина не станет, мне ведь там нравится, но только не прямо сейчас! Дай ей мое обещание, отец, но позволь мне сначала посмотреть мир!

Сёльве действительно очень хотел поехать в Гростенсхольм. Только по другим причинам. В последнее время он стал все больше задумываться о сокровище Людей Льда. Оно должно принадлежать ему! Но пока там был Ульвхедин. А Сёльве имел основания бояться его острого взгляда.

А самая важная деталь этого желанного сокровища находилась здесь! У отца!

— Но Сёльве, — возразил Даниэль. — Я-то надеялся, что ты унаследуешь нашу усадьбу. Как верные рыцари, мы всегда следовали за родом Оксенштерн, еще с тех пор, как появилась на свет Марка Кристина. Вы помните, что Тарье Линд из рода Людей Льда женился на родственнице Марки Кристины Корнелии Эрбах. С того времени мы всегда стояли на стороне семейства Оксенштерн, помогая им во всем и поддерживая их во всем. Я думал, что ты продолжишь эту традицию, Сёльве.

— Да, но это именно то, что я и делаю! Я следую за Юханом Габриэлем через все невзгоды и радости этой жизни.

— А ведь точно, — задумался Даниэль. — Ты ведь и правда это делаешь…

— Так что, это мне придется переехать в Гростенсхольм? — спросила Ингела. — Но мне хорошо здесь, и здесь я хочу жить дальше.

Даниэль вздохнул.

— Я не знаю, дети. Не знаю, как нам лучше поступить. Главное, чтобы один из вас взял на себя хозяйство здесь, а другой — в Норвегии. Думаю, что все это когда-нибудь решится само собой.

Спор продолжался и вечером. И Даниэль, который в своей жизни тоже много путешествовал — однажды до самого Карского моря, чтобы привезти Ширу домой к Венделю Грипу, — колебался между желанием оставить Сёльве у себя в Гростенсхольме и отпустить его посмотреть Вену. Такая поездка могла бы оказаться настоящим приключением в жизни одаренного юноши.

В конце концов проблему решил сам Сёльве.

— Мы же не собираемся к бабушке до начала лета. Кто говорит, что я останусь в Вене на веки вечные? Я вполне могу вернуться домой к поездке в Норвегию!

У всех вырвался вздох облегчения. Так все и решилось. Несмотря на слабое финансовое положение семьи, Сёльве разрешили ехать в Вену. Его мать, естественно, немного поплакала, боясь, что больше никогда не увидит сына, но Даниэль успокоил ее тем, что Вена — это не варварский город. Напротив, венцы наверняка смотрят на Швецию и Норвегию как на что-то дикое и некультурное, что-то примитивное, расположенное где-то далеко на краю света.

Вот этого его жена понять никак не могла. Всем ведь известно, что Швеция — это центр Земли!

В день отъезда Сёльве пришел к отцу. Он боялся, что Даниэль заметит, как он взволнован.

— Отец, — сказал он и прокашлялся, чтобы скрыть дрожь в голосе. Не от предчувствия расставания, а от того, что он собирался сейчас сказать. — Отец, у меня к Вам большая просьба…

— Так что ты хочешь, сынок? — по-доброму спросил Даниэль.

— Мне так хочется иметь с собой талисман, когда я отправлюсь в чужую страну.

— Талисман? Что ты имеешь в виду?

Сёльве пришлось снова прокашляться.

— Мандрагору, отец. С ней я буду в безопасности.

Он спрятал руки за спину, чтобы отец не заметил, как они тряслись. В нем билось возбуждение. Мандрагора, волшебный корень, самое желанное из всех сокровищ Людей Льда!

Даниэль задумался. Такую просьбу было трудно исполнить.

— Но ведь ты, Сёльве, знаешь, что мандрагора принадлежит мне. Она со мной с момента рождения, даже с момента зачатия. Это ее надо благодарить за то, что я вообще появился на свет. Она живет пока рядом со мной, и она всегда защищала меня. Правда, в последние годы я ей не очень-то и пользовался, ведь наши дела и без того шли хорошо. Но имею ли я право расстаться с ней?..

— Но однажды Вам все равно придется это сделать, отец, — сказал Сёльве очень тихим голосом. — А кто Вам ближе, чем Ваш сын?

Даниэль кивнул.

— Ты прав, я не буду жить вечно. Но это странная… вещица. Хотя надо бы говорить «творение»! Если ей что-то не нравится, она показывает это сразу.

— Так давайте проверим, — сказал Сёльве, скрывая нетерпение.

Даниэль в задумчивости посмотрел на сына, которому пришлось опустить глаза.

— Ты ведь всего лишь обычный человек, Сёльве, — сказал он, не подозревая, как далек от истины в этот момент. — С другой стороны, и я такой же. Мандрагора досталась мне, чтобы я добрался до Ширы и помог ей осилить путь. Это хороший талисман, Сёльве. Он сражается с Тенгелем Злым, который не смог носить его сам. Ну что ж, давай попробуем! Если ты не тот человек, мы сразу заметим. Тогда мандрагора извернется и уколет тебя в руку, как когтями.

— А если я тот человек? — Сёльве от волнения с трудом выговаривал слова. Даниэль улыбнулся.

— Тогда мандрагора спокойно уляжется на твоей груди, словно это ее дом.

— Так дайте мне попробовать!

В конце концов Даниэль сдался.

— Ну ладно, пойдем со мной!

Они зашли в спальню, а за ней оказалась маленькая комнатенка, о существовании которой Сёльве не подозревал. Отец зашел туда один и сразу же вышел с большой гротескной вещью в руке.

Мандрагора! Сёльве начал дрожать всем телом и с трудом подавил желание вырвать ее из рук отца. Даниэль мягко погладил ее, как будто это был маленький звереныш.

Так вот она какая. Как кукла или, скорее, как живое существо. Цветок-висельник — Сёльве стало так трудно дышать, что казалось, он упадет в обморок. Он нетерпеливо ждал, пока отец медленно надевал ему через голову цепь.

«Боже мой! А ведь может случиться что угодно, — подумал Сёльве. — У этой штуки огромная сила. Мощное заклятие. С ним он сможет творить чудеса!»

Какие чудеса, Сёльве не задумывался. Но он имел в виду чудеса во благо зла!

Мандрагора медленно осела вокруг его шеи. Сёльве распахнул рубашку, его грудь была обнажена. Мандрагора оказалась большой, гораздо больше, чем он мог представить себе, сколько же она должна весить!

И вот она легла на шею. Прижалась к коже.

— Как она чувствуется, Сёльве? — спросил отец напряженно.

Юноша был разочарован.

— Как будто… мертвая, отец. Тяжелая и мертвая. Как будто в ней нет никакой жизни!

— Тогда давай ее снимем!

— Нет! — почти закричал Сёльве и оттолкнул уже поднятые руки отца. — Нет, она наверняка не мертва. И она не делает ничего, что было бы мне неприятно, отец. Нельзя сказать, что я ей не нравлюсь.

— Давай смотреть правде в глаза, Сёльве! Ты ничего для нее не значишь. Хотя с другой стороны, она тебя и не отвергает. Может быть, ты… Нет, дай-ка я сам ее испытаю. Тогда мы увидим разницу!

Невольно противясь, как будто у него отнимали его собственную жизнь, Сёльве позволил снять с себя мандрагору и помог надеть ее вокруг шеи отца.

— Ну и что? — спросил сын, когда тишина стала невыносимой.

— Странно, но мне она тоже кажется мертвой.

— Ну что ж, тогда…

— Может быть, ее предназначение исчерпано? Когда Шира вернулась к источнику жизни? Может быть, теперь это самый обычный корень семейства мандрагоры?

— Так тогда я тем более могу взять ее, не так ли, отец? На память?

— Не знаю, сынок. Она была такой тяжелой и мертвой. Мертвее, чем был бы обычный окаменевший корень. Я думаю, в ней по-прежнему есть волшебная сила. Только я не пойму ее, не пойму, что это значит. Сёльве, неужели мы и правда решимся?..

— А может, она просто отдыхает здесь, в Шенэсе, пока все так тихо и спокойно, — усердно возразил Сёльве, перескакивая через слова. Он не должен был лишиться мандрагоры сейчас, когда она уже почти принадлежала ему, ему не надо было говорить, что она мертва. — Может быть, она снова вернется к жизни, как только я окажусь в опасности?

— Я не знаю, Сёльве, я не знаю.

Даниэля забавляло неистовство сына. Конечно, и для него в этом возрасте мандрагора была занимательной штукой, но она не предназначалась для игр.

— Пожалуйста, отец!

Дети Даниэля хорошо овладели искусством обводить его вокруг пальца. Он женился очень поздно, на этом настояла, собственно говоря, его семья. Он выбрал даму из приличного рода, тоже немолодых лет. Брак начинался как классическое предприятие по расчету. Но с годами в супругах росло уважение друг к другу, они никогда не ссорились и проявляли взаимную заботу и корректность. Это был не самый плохой брак, хотя признаки нежности ограничивались в основном любезными улыбками и рассеянными похлопываниями по плечу или руке.

Дети зажгли в Даниэле чувство нежности, о существовании которой в себе он и не подозревал. Ради них он был готов на все, такие они были красивые и одаренные. Это изумляло его, ведь он никогда не надеялся иметь таких детей. Но дело было не в этом, он подозревал, что любил бы их точно также, родись они с какими-то изъянами, его любовь могла бы даже быть еще сильнее. И все же его не переставало удивлять, какие у него получились замечательные дети, и он был безмерно счастлив быть их отцом.

Разумный отец давно бы уже грохнул кулаком по столу, если бы завязалась дискуссия подобно утренней, и сказал бы: «Хватит с меня, Сёльве получит эту усадьбу, а Ингела — Гростенсхольм». Или наоборот. В любом случае детям бы не было позволено возражать и протестовать. Но Даниэль относился к своим детям по другому. Быть может, он просто преклонялся перед этими удивительными созданиями от его собственной плоти?

Поэтому он только глубоко вздохнул и посмотрел на Сёльве с доброй улыбкой.

— Да, мой мальчик, теперь все ясно. Ты можешь одолжить ее. Я думаю, что, служа доброму делу, мандрагора не может повредить тебе!

Сёльве глубоко выдохнул.

Мандрагора была его!

В 1770 году, в тот же год, когда Элизабет Паладин из рода Людей Льда нашла своего Вемунда Тарка и вышла за него замуж, Сёльве Линд из рода Людей Льда отправился в Вену. Юхан Габриэль Оксенштерн уехал раньше и уже написал Сёльве, что нашел для него прекрасную работу в одной из городских канцелярий. Одновременно он нашел другую комнату.

И вот они встретились в габсбургской столице, два юноши, у которых было слишком мало денег на приличную жизнь. Юхану Габриэлю было тогда двадцать, Сёльве уже исполнился двадцать один.

Но настроение у них было отличное. Юхан Габриэль нашел себе новый и столь же недоступный объект воздыханий, а Сёльве…

У Сёльве была мандрагора, которую никто не видел.

Только одно омрачало его счастье.

Мандрагора, казалось, была к нему совершенно безразлична.

Но хорошо хоть то, что и враждебности она не выказывала, Сёльве, который все лучше понимал явления вне обычного мира, уверенно чувствовал, что мандрагора просто ждет своего времени.

Она ждет чего-то.

Но чего? Этого Сёльве понять не мог.

Долгими часами просиживал он, держа перед собой мандрагору и разглядывая ее «лицо», образуемое расплывчатыми, полустершимися линиями на «голове» корня. «Руки» и «ноги» спускались по его руке, а концы корешков, которые могли бы быть пальцами ног, щекотали запястья. Но в мандрагоре не было заметно никакого движения. Он пытался говорить с ней, пробовал повелевать ей, чтобы мандрагора творила для него чудеса.

Но мандрагора оставалась безмолвной.

3

Вена была культурным центром Европы. Там жил Гайдн, там жил старина Глюк, которого Сёльве считал скучным, вернее, — его музыку, ведь он никогда не встречал великого композитора лично. А еще там жил друг Гайдна, четырнадцатилетний вундеркинд по имени Вольфганг Амадей Моцарт. Сёльве однажды побывал вместе с Юханом Габриэлем на его концерте, который произвел на него большое впечатление. Он видел самого себя в центре всеобщего внимания, играющего удивительную мелодию. «Вот чего он когда-нибудь добьется, — подумал Сёльве. — Славы и власти…»

Поразмыслив, он отказался, однако, от этой мысли, решив, что мир музыки не для него. Ему нужно идти другими путями и занять другое место в жизни.

Двое бедных юношей, какими были он и Юхан Габриэль, не могли жить роскошной жизнью верхушки общества. Но они могли бродить по Вене, рассматривая ее достопримечательности — архитектурные, скульптурные, художественные. Этим они и занимались, и во время одной из прогулок Юхан Габриэль доверил другу историю своей последней неосуществимой влюбленности. Это была Сусанна Фрид — жена врача. Боже мой, как же был влюблен Юхан Габриэль!

Муж ее отличался страшной ревнивостью, поэтому Юхану Габриэлю приходилось держаться на расстоянии, к чему он, впрочем, вполне привык. Конечно, этот роман породил огромное количество прекрасных стихотворений и писем, написанных под явным влиянием Руссо, которые никогда не отправлялись. В то время поэт был сильно увлечен Руссо и его идеями.

Сёльве подумывал над тем, не стоит ли ему пожелать эту Сусанну Фрид для своего друга. Чтобы она действительно пришла к Юхану Габриэлю. Но потом он отказался от идеи. С одной стороны, его товарищ наверняка в ближайшем будущем переключится на новую любовь, с другой — Сёльве опасался таким образом привлечь к себе внимание.

И потом, ему ведь надо было подумать и о собственной карьере.

Языку он обучился быстро. С работой в канцелярии у шведского торгового консула он справлялся хорошо, но она казалась ему скучной. Тем не менее, для консула он стал бесценной находкой, потому что все его начинания завершались благодаря сверхъестественным способностям Сёльве удачно. Консул был доволен и, не зная, какую змею он вскармливает, повысил Сёльве в должности, сделав его своим личным секретарем.

Это было неплохо, но для Сёльве явно недостаточно.

Он хотел большего.

А что до возвращения домой к лету, то он, конечно, никуда не поехал. Он написал пространное письмо о своих успехах, о том, что никак не может прервать свою карьеру. И о своих планах вернуться домой высокопоставленным чиновником и уж тогда поселиться там, где этого пожелают родители или бабушка Ингрид. Если его отцу будет угодно, чтобы он продолжал помогать семейству Оксенштерн, он готов к этому, ну а если надо наследовать Гростенсхольм, то и это ему подходит, так как ему всегда нравилось в Норвегии, и он наверняка сможет принести там пользу.

Потом он получил ответное письмо. Родители и бабушка были довольны его решением, но ему не следовало бы затягивать свой приезд. Ульвхедин к этому времени уже умер в возрасте 97 лет, да и Ингрид была далеко не молода.

Они не написали, что Ульвхедин умер счастливой смертью, напившись на пирушке, которую они устроили с Ингрид в Гростенсхольме. Старый боец так и не очнулся от опьянения, и все были согласны, что он умер достойной смертью. Что ж, может быть, и не все разделяли это мнение, но ни церковь, ни моралисты так ничего и не узнали.

«Вот и нет этой скотины, — подумал довольный Сёльве. — Отныне больше не надо было бояться разоблачения при встрече!»

Теперь он и сам мог разглядеть желтые пятна в своих глазах. Они его беспокоили и волновали. Иногда он, напротив, впадал от них в восхищение. Ведь здесь, в Вене, его никто не знал.

Он начал постепенно выходить из круга общения Юхана Габриэля Оксенштерна, опасаясь, что он и его друзья заметят происходящие в нем перемены.

Отдаление не создало никаких проблем, потому что они с годами незаметно стали друг другу чужими. В последний раз они встретились вечером, потому что Сёльве не хотел подставлять глаза яркому австрийскому солнцу.

Юхан Габриэль пришел на встречу в подавленном настроении. Он был рассеян и меланхоличен и прочел печальным голосом свое собственное надгробное стихотворение — причиной была невозможность видеться со своей Сусанной.

Сёльве едва слушал «Оду к Камилле в начале болезни». Так Юхан Габриэль называл Сусанну, пребывая в романтическом состоянии духа. В стихотворении она клала цветок на его могилу, обильно поливая последнюю обитель своего возлюбленного слезами. И пусть смерть поспешит срубить последний увядший росток, поникший в ожидании ее косы.

На самом деле все было не так серьезно. Юхан Габриэль пережил и эту любовную скорбь. На жизнь Сёльве он больше не оказывал никакого влияния. С того раза друзья детства больше никогда не видели друг друга.

Дальнейшая судьба Юхана Габриэля Оксенштерн хорошо известна. Через четыре года он вернулся назад в Швецию, где в силу приятного склада характера и высокого ума стал чем-то вроде придворного поэта при Густаве III. Со временем он стал членом кабинета, но эта работа была ему явно не по силам. Впрочем, это мало кого волновало, ведь Густав III предпочитал править единолично. Юхан Габриэль Оксенштерн с его известным именем и изящными манерами был своего рода витриной. Работа ему сильно не нравилась, и он так и оставался всю жизнь бедняком, хотя и женился на состоятельной даме. Деньгами распоряжался его жадный тесть. Сама же семейная жизнь протекала мирно и ровно, у него была хорошая жена, родившая ему сына. К сожалению, роды совсем доконали ее, и она так не оправилась после этого. Юхан Габриэль потерял ее слишком рано.

Его утешала только поэзия. Он был плохо приспособлен к существованию в этом жестком и материалистичном мире и бывал счастлив только в короткие периоды своей жизни.

Судьба Сёльве приняла иной оборот. Даже в сравнении с его собственными ожиданиями.

Она изменила свое изначальное течение в тот момент, когда он повстречал семью Висенов…

Это было в новогоднюю ночь 1773 года, во время приема, который устроил у себя дома шведский торговый консул. Сёльве, являясь его доверенным лицом, тоже попал в число приглашенных, чем немало гордился. С другой стороны, реноме и состоятельность консула укреплялись благодаря незаметным манипуляциям Сёльве.

К тому времени Сёльве начал носить парик, чтобы не слишком бросаться в глаза. Он был уверен, что может добиться своих целей, только оставаясь до поры до времени в тени. Получив приглашение, он, однако, испытал не только гордость. Попав в роскошный дом консула, заполненный венскими раритетами, он ощутил прилив такой сильной зависти, что чуть не позеленел лицом. Сам он для человека его положения жил весьма скромно. Увидев такое богатство, Сёльве решительно захотел изменить свою жизнь. Столовый сервиз из самого лучшего венского фарфора, приборы из серебра, прочая роскошь…

Разными способами, в суть которых мы не будем углубляться, Сёльве добыл достаточно денег для того, чтобы одеться в лучшие одежды того времени. В нем стало развиваться щегольство. Он стал носить кружевные воротнички и жилет из желтой парчи, ярко-зеленый бархатный кафтан с длинными отложными рукавами, ослепительно белые обтягивающие панталоны, не оставлявшие слишком много на откуп фантазии, белые чулки и элегантные туфли на высоких каблуках с серебристыми застежками.

Теперь он выглядел прекрасно!

Вскоре он познакомился с молодой девушкой, которая завладела его мыслями.

Она сидела между родителями, которые охраняли ее как коршуны. Отец был высоким и необъятно тучным, с угрюмыми глазами под густыми черными ресницами, а мать — строгой и с заметными усами на невыразительном лице. Но девушка, девушка! Вот это да! — подумал Сёльве.

Дело было не в ее красоте, да она и не была особенно красивой. Просто у нее была приятная внешность. Но ее глаза! Они сверкали огнем, свидетельствовавшем об удивительной чувственности этого ребенка, о желаниях, не находивших себе выхода. Взгляды, которыми она время от времени украдкой, потупившись, обменивалась с Сёльве, говорили о склонности к распутству.

«Ты дождешься своего, моя девочка, обязательно дождешься, — подумал Сёльве. — Поверь мне, ты нашла себе подобного!»

Вокруг этого семейства суетился какой-то молодой человек, показавшийся Сёльве ужасно скучным. Судя по всему, и девушка была того же мнения. Он походил на этакого угодливого сверхдобряка, который подставляет спину, чтобы секущему его розгами было удобнее. Ему, однако, удалось каким-то образом завоевать расположение родителей девушки. Не то чтобы ему было позволено сблизиться с ней, нет, ни в коем случае! Просто он был рядом, а мать даже разрешала ему поправлять ее шелестящую черную кофту.

Сёльве поинтересовался у консула, кто это такие.

Отец оказался влиятельным ювелиром, мать происходила из знатного австрийского рода. Их фамилия была Висены. Дочка Рената — ценней своего веса в чистом золоте. А молодой ухажер? Он был из столь состоятельной семьи, что работать ему просто не было необходимости. Младший сын в богатой семье, наверняка недалекий. Судя по всему, родители Ренаты сделали выбор в его пользу. Разумеется, кто же еще мог определять, за кого выйдет замуж их дочь?

«Вот так удача!» — подумал Сёльве. Такую выгодную партию он не собирался упускать!

В тот вечер после ужина начались танцы. Вместе с Юханом Габриэлем Оксенштерн Сёльве разучил в свое время все модные танцы Вены. И когда наступил подходящий момент — девушке разрешили потанцевать с этим занудой, которого, конечно, звали Карл Берг, — Сёльве двинулся вперед. Он успел заметить, как заблестели глаза девушки при его приближении, хотя она и опустила их поспешно вниз. Ее руки теребили бархатную манжетку. Сёльве вежливо поклонился отцу, представился и попросил милостивого разрешения вести его красивую дочь в этом танце.

Висен разглядывал его полувыпученными рыбьими глазами. Потом спросил, не он ли работает секретарем у торгового консула.

— Да, это так, — учтиво ответил Сёльве. Ювелир посмотрел на него еще раз, потом выдавил:

— Нет!

Руки девушки вздрогнули.

Сёльве покраснел. Теперь ему придется проделать постыдный путь обратно через всю комнату. Это было хуже, чем пройти сквозь ряд шпицрутенов!

Не следовало Висену этого делать! Знал бы он, кто перед ним стоит, наверняка отдал бы тот танец Сёльве!

Прекрасно… Исход этой истории в любом случае стал бы одним и тем же — для девушки. Но она не увлекла бы за собой столь многих!

Пока Сёльве шел обратно, сопровождаемый сочувственными взглядами, в нем нарастала ярость. И этот короткий путь, его позорище, означал резкий и крутой поворот вниз на его пути от человека к проклятому.

Месть будет ужасной, поклялся он себе!

Прежде всего надо было взойти вверх по служебной лестнице. У секретаря власти было недостаточно.

К этому времени у него сложились хорошие отношения с начальником, торговым консулом. Консул вел себя, конечно, снисходительно, но он был все же доброжелательным, особенно после того, как Сёльве помог ему (на свой тайный манер) уладить несколько щекотливых дел.

Так что Сёльве не хотелось поступать слишком жестоко по отношению к консулу. Но ему было нужно его место!

Сёльве понимал, что если консул стал бы подбирать себе замену, его выбор все равно пал бы на него. Именно это ему и было нужно.

Проблема заключалась в том, что у Сёльве не было никаких волшебных предметов или тайных трав Людей Льда. Только мандрагора, да и та не хотела помогать ему. Он даже подумывал некоторое время, не стоит ли ему все бросить и немедленно переехать в Гростенсхольм, но потом решил предпринять еще одну попытку.

Требовалось, чтобы консул на какое-то время заболел. Но как это устроить?

Он ведь ничему не учился у своих проклятых предков по той простой причине, что ни он, ни кто-нибудь еще не догадывались о его тайных способностях. Сейчас он проклинал свою глупость, за то, что не отправился сначала в Гростенсхольм, чтобы чему-то научиться у бабушки Ингрид. Но ведь он боялся проницательных взглядов Ульвхедина и не хотел, чтобы кто-либо раскрыл его тайну.

С другой стороны, он обладал способностями, мало кому доступными из его проклятых предков. Он мог повелевать людьми и вещами на расстоянии, он мог заставить подчиняться себе кого угодно.

Так что теперь ему надо было заняться болезнью консула…

Какое-то время он с завистью вспоминал дом консула, всю его роскошь и богатство. Не было ли там чего-то полезного?

Нет, дом вряд ли будет подчиняться Сёльве, ему нужно придумать что-то более реальное!

Болезнь, болезнь…

В конце концов Сёльве стал действовать по рецепту, вычитанному когда-то в черных книгах главной библиотеки Вены: он нашел в кабинете консула несколько его волос и, убедившись, что они не из парика, начал делать куклу, как можно более похожую на консула. В то время он жил в отдельной квартире, поэтому мог действовать не таясь. Ему никто не мешал.

Кукла получилась действительно похожей. Волосы были заложены внутрь.

Лучше всего — болезнь живота, решил Сёльве. Но как ее вызвать? В конце концов он раздобыл тонкую нитку и перевязал ею необъятный живот куклы консула. На всякий случай он затянул нитку так туго, что кукла стала походить на осу.

Это наверняка должно было причинять боль!

Но будет ли этого достаточно? Не надо ли произносить какие-то заклинания над куклой?

Сёльве не знал никаких заклинаний, поэтому ему пришлось самому придумать какую-то строчку, показавшуюся ему подходящей.

Теперь оставалось только ждать следующего дня.

Утром, когда Сёльве пришел на работу, консула там не оказалось. Вскоре в комнату в волнении вбежал один из бедных старых писарей из приемной:

— Наш высокочтимый консул серьезно занемог, — зашептал он, и в его глазах читалось возбуждение. — Ночью пришлось вызвать доктора, он думает, что у консула заворот кишок!

— Да что ты говоришь, — притворно удивился Сёльве, испытывая чувство триумфа. — Это опасно?

— Еще бы! Доктор думает, что он не выживет.

Сёльве охватила жаркая волна испуга. Это ведь не входило в его планы. Он перестарался!

— Я сейчас же побегу к нему домой и узнаю, не могу ли чем-то помочь, — сказал он, по-настоящему побледнев и обеспокоившись.

— Мы знаем, как Вы привязаны к нашему дорогому консулу, — сказал растроганный писарь. — Хотя стоит ли мешать?

Но Сёльве уже выбежал. Побежал он, конечно, не к консулу, а стремглав бросился домой, быстро открыл дверь ключом и ворвался внутрь. Кукла — где же она?

Он рвал и дергал нитку, но она сидела так плотно, что он даже не мог толком уцепить ее. Трясущимися руками он схватил нож и засунул его за нить. При этом он так спешил, что, снимая нитку, случайно проткнул саму куклу почти насквозь.