– Боже мой! – восхищенно воскликнул Уильям. – Древние думали, что мир покоится на панцире черепахи, но никто не объяснял, что было под этим панцирем. Теперь мы это знаем. – И он указал на нескольких «дев». – Это столпы земли.
      Они были первыми людьми, попавшими в этот мир, но тектоны использовали их в качестве животных. Маркус испытывал полное изнеможение. Ему открылась вся несправедливость человеческой природы, которая дала только пять чувств для наслаждения и всю поверхность тела – чтобы испытывать боль. Гарвей понял, что ад – это не какое-то место, а путь к нему. Он открыл для себя, что в ад попадают по дороге туда и что боль может заменить собой время.
      Настоящий кошмар начинался, когда они просыпались. Когда Маркус взваливал на себя скорлупу, его кости трещали, как стены старого дома. Ели они только странные лепешки и листья, напоминавшие салат. Их ощущения сводились к грузу на спине и тяжелым шагам: левая нога, правая нога… Нельзя сказать, что у них были язвы, они все превратились в одну сплошную язву. Для Гарвея мучения на этом не заканчивались: ему не давал покоя Уильям.
      Они научились переговариваться практически беззвучно. Их разговор напоминал общение глухонемых, которые понимают друг друга по движениям губ, а не по произносимым звукам, если можно так сказать. Это был не диалог, а скорее монолог, потому что говорил только Уильям. Он дожидался дежурства тектона со слоновьими веками, похожего на гориллу, и требовал:
      – Револьвер! Найди его!
      По ночам, во время дежурства гориллы, Маркус старался выбрать момент, чтобы запустить руку внутрь скорлупы. В конце дня отряд останавливался на привал У подножия одной из колонн, выбирая «деву» поближе к той проложенной природой тропинке, которая пересекала океан окаменевших раковин. По крайней мере колонна немного защищала их от беззвучного ветра, который пронизывал эту черную степь. Тектоны прикрывали тряпьем все фонари, кроме одного, который они использовали для наблюдения за пленниками. Уильям и Маркус, укладываясь на ночлег, использовали скорлупу в качестве подушки, и это позволяло Гарвею запускать туда руку. Они могли рассчитывать только на то, что тектоны следили за ними, чтобы предотвратить возможность бунта, а вовсе не кражи.
      – Найди его!
      Уильям и Маркус притворялись спящими, выжидая, пока наступит черед дежурить горилле. Тот очень скоро начинал дремать. Когда его веки смыкались, точно бархатный занавес, Гарвей одной рукой незаметно приподнимал скорлупу на несколько сантиметров, а другую запускал внутрь.
      Увы, Уильям был прав. Казалось, тектоны собрали лишь всякую ненужную ерунду. Пальцы Маркуса нащупывали никуда не годные предметы. Расческа. Стаканы. Семечки. Камни. Ветки деревьев. Старая щетка. Какие-то ключи. Осколок стекла, о который он глубоко порезал палец… Маркус упал духом.
      – Найди его!
      Иногда, ложась спать, Уильям и Маркус незаметно от тектонов обменивались рюкзаками, чтобы Гарвей мог обследовать содержимое обеих скорлуп. У них не было никакой уверенности в том, что тектоны взяли из лагеря револьвер, и это делало их положение еще более отчаянным. Случалось, что веки тектона-гориллы, дрогнув, вдруг стремительно открывались, и пару раз он чуть не застал Маркуса врасплох.
      – Найди его!
      – Не могу, – сдался Маркус на третью ночь. – Скорлупы слишком глубокие. У меня не хватает времени, чтобы перебрать все предметы.
      – Ты должен его найти! – настаивал Уильям.
      – Тогда ты должен его отвлекать! – прозвучало в ответ. – Мне нужно время. Я должен запустить руку в самую глубину, чтобы поискать хорошенько. Это наша последняя возможность. Мне нужно несколько лишних секунд. Если не отвлечешь эту тупую гориллу, она заметит, что я делаю.
      – А если отвлеку, он пустит в ход свою колючую дубинку, – сказал Уильям.
      – Или мы рискуем, или нам никогда не найти никакого пистолета.
      У Уильяма на лице появилось странное выражение: он стал похож на ястреба, который сомневается в том, настал ли момент спуститься с высоты.
      – А может быть, ты сам хочешь запустить руку в рюкзак? – предположил Маркус. – Предпочитаешь, чтобы тебя застали за этим делом?
      – Сегодня ночью, – решился наконец Уильям.
      – Давай! – сказал Маркус, и Уильям резко вскочил. Тектон-горилла не верил своим глазам: человеческое существо направлялось к нему, жестикулируя и громко разглагольствуя.
      – Мне очень жаль, господин Смит, – кричал Уильям, – я должен сообщить вам, что данный банковский перевод не действителен, он не дошел до своего получателя!
      Остальные тектоны проснулись и стали размахивать дубинками, но пока не трогали пленника. Поведение Кравера настолько походило на самоубийство, что они заподозрили какой-то подвох и окружили его, недоверчиво разглядывая. Маркус воспользовался случаем и принялся лихорадочно перебирать пальцами внутри скорлупы.
      – Клянусь вам, что это не моя подпись, господин Смит! – продолжал Уильям. – И мне неизвестно, кто положил на счет, открытый на мое имя, двести тысяч фунтов, господин Смит!
      Это не то, не то, говорили пальцы Маркуса, двигавшиеся со скоростью, которой позавидовал бы любой карманник. Где же револьвер, где он? Но его не было, не было нигде. Тектоны решили, что безумие Кравера не заключало в себе опасности, и набросились на него все сразу, с четырех сторон. У Маркуса от досады слезы навернулись на глаза. Где он, где?
      – Не сообщайте об этом в полицию, господин Смит! – стонал Уильям, получая пинки и удары дубинок. – Мой отец все уладит, господин Смит!
      Тектоны смеялись. Теперь они колошматили Уильяма не для того, чтобы наказать его, а просто для развлечения. Но скоро им это надоест. Слезы Маркуса кислотой жгли его щеки. Движения пальцев скорее подчинялись нервным спазмам, чем осмысленным приказам его воли. И вдруг он почувствовал холод.
      «Боже мой! – вдруг догадался он. – Это же револьвер, револьвер, он все время лежал здесь!» Все эти ночи он хотел почувствовать под пальцами оружие. Но у того предмета, который оказался у него в руке, не было рукоятки, а курок не был защищен ободком. Свойственная людям привычка правильно брать предметы не позволила Маркусу узнать в этом покалеченном оружии цель его поисков. Однако это был именно он: револьвер, утративший рукоятку.
      Тектоны отбросили Уильяма к Маркусу, точно он был мешком с картошкой, и забыли о нем. Кравер представлял собой грустное зрелище: из носа, точно из крана, текла кровь, а бровь над правым глазом набухла, как маленькая шина. Но у Гарвея было для него лучшее в мире лекарство. Он повернул к нему ладонь. На ней лежал револьвер, о котором они так мечтали. Губы Уильяма зашевелились – это был сдержанный крик.
      – Револьвер! Слава богу. Давай его сюда! – сказал он, протягивая руку, чтобы завладеть оружием. – Подонки тектоны… я вас сейчас уничтожу!
      Маркус уже было хотел по наивности отдать ему револьвер, но тут в его сознании молнией промелькнула мысль. На долю секунды перед ним возникла сцена последнего поцелуя Амгам, и он понял, что объятия на виду у всех были не просто проявлением любви: девушка отвлекала внимание тектонов, чтобы засунуть в его рюкзак, который он нес с самого первого дня, револьвер и пули. Вероятно, Амгам сама отделила от пистолета рукоять, чтобы незаметно вложить его в скорлупу.
      Этот револьвер принадлежал ему. Это оружие было его надеждой.
      Уильям и Маркус были так близко друг от друга, что их переносицы почти касались. Гарвей спрятал руку. Он не отдаст ему револьвер. Никогда. Уильям в изумлении открыл рот. Маркус повернулся к нему спиной.
      – Отдай револьвер, идиот! – закричал Уильям, почти не разжимая губ, и стал трясти Маркуса за плечо и жестоко бить по ребрам.
      Но Гарвей резко двинул локтем назад и попал прямо в мягкий живот Уильяма. От удара у того перехватило дыхание. После полученной трепки он был не в состоянии ничего оспаривать.
      Уильям понял, что Маркус поднял бунт. И произошло это благодаря подарку Амгам. Он действовал именно так, как она задумала: Гарвей становился свободным человеком. С него падали цепи, которые порабощали его гораздо сильнее, чем роль пленника тектонов. Даже там, в недрах земли, продолжали существовать путы, которыми Маркус-конюший был привязан к Уильяму-аристократу. Если бы Маркус просто нашел пистолет, то ничего бы не изменилось. Но теперь это оружие было гораздо более значимым, чем обычный револьвер без рукоятки. Подарок Амгам означал перепутье, на котором Гарвею предстояло решить, оставаться ему Маркусом-слугой или стать свободным человеком. А в тот момент Гарвей точно знал только одно: пока он дышит, пока он жив, он ни за что не отдаст Уильяму Краверу любовь Амгам. Никогда.
      На следующий день Уильям изменил свою стратегию. Он знал об упрямстве Маркуса, но учитывал и то, что силы его были на исходе, поэтому решил взять его измором.
      – Револьвер! Отдай мне его! – прокричал он прямо в ухо Маркусу на следующую ночь. – Ты слуга! И в этой жизни только подбирал за лошадьми навоз и стряпал. И после этого хочешь сражаться с четырьмя тектонами?
      Маркус не смог спрятаться от него даже в сновидениях. Уильям, скорее всего, воспользовался бы этим моментом, чтобы украсть у него оружие. Гарвею, правда, показалось, что Уильям уснул, делая паузу в их споре, чтобы восстановить силы. Но разве он мог быть в этом уверен? Поэтому Маркусу пришлось быть начеку всю ночь.
      На следующий день они снова двинулись в путь. Маркусу не удалось отдохнуть, и его скорлупа казалась ему вдвое тяжелее. Вот уже несколько дней как свод пещеры снова становился ниже и давил на их головы. Однако проход еще недостаточно сузился, чтобы передвигаться ползком, толкая перед собой скорлупу, и пока груз приходилось тащить на спине.
      – Револьвер! – снова требовал Уильям ночью. – Ты же не умеешь стрелять! У тебя дрогнет рука! Отдай его мне! Или, может быть, ты не хочешь отсюда выбраться? Ты что, сошел с ума, Маркус, совсем спятил?
      Но вместо ответа Маркус еще крепче прижал пистолет к животу.
      На следующий день им уже пришлось продвигаться вперед с согнутыми спинами. Окружавшее их пространство напоминало воронку и сокращалось в одном направлении. Они шагали, наклонившись, так что их ноги оказывались под прямым углом к туловищу. Уильяма это приводило в отчаяние: если им снова придется ползти в туннеле, ему уже никогда не завладеть пистолетом. Это не укладывалось у него в голове. В руке он зажимал пять пуль, целых пять. Достаточно, чтобы уничтожить четырех тектонов. А этот идиот Гарвей прячет от него револьвер. Правда, он был без рукоятки, но вполне годился. В какой-то момент Уильям больше не смог сдерживаться и бросился на спину Маркуса. Тот не удержался и упал. Над ним оказался рюкзак и Уильям, который взгромоздился на эту горку и лупил его по голове кулаками.
      – Револьвер! Отдай мне револьвер, негодяй! Отдай мне его! Нас же убьют!
      У Маркуса не было сил даже на то, чтобы подняться, а отвечать на бессмысленное нападение Кравера он и подавно не мог. Ему оставалось только прикрывать одной рукой голову, другой он прижимал оружие к животу. Как ни странно, его спасли тектоны, набросившиеся на Уильяма со своими черными дубинками. Они стали бить его по голове и по ребрам, а когда он упал, еще довольно долго продолжали его лупить. Выходка Кравера ставила под вопрос их монополию на насилие, а этого они допустить не могли.
      Ночью Уильям и Маркус снова легли рядом. Кравер плакал от бессилия: револьвер был так близко от него и в то же время так безнадежно далеко. Он шептал:
      – Это ты, цыганский ублюдок… ты… ты завел нас в этот ад…
      Такой поворот в его рассуждениях не был лишен интереса. Маркус даже на него не обиделся и только сказал:
      – Спи, Уильям, спи.
      И случилось так, что последний день подземного путешествия Маркуса Гарвея наступил, ничем не заявив о себе. Но, по словам самого Маркуса, человеку еще не доводилось переживать событий, столь похожих на конец света.
      Каменная воронка становилась все уже и уже. Очень скоро им пришлось ползти, словно ящерицам, как в первые дни их погружения в недра земли. И, как и тогда, англичане двигались в середине процессии: два тектона впереди Маркуса, а вторая пара – за Уильямом.
      Гарвей не отваживался говорить и стал мочиться не переставая. Таким образом он давал Уильяму сигнал, что решающий момент скоро настанет. Как догадался об этом Маркус? В последнее время голоса тектонов стали звучать по-иному и они старались двигаться быстрее: в этом был какой-то смысл.
      – Эй! Какого черта!.. – выругался Уильям, когда почувствовал на своих ладонях мочу Гарвея.
      Лучше бы он молчал. Тектоны, которые следовали за ним, стали безжалостно колоть его ступни. Уильям взвыл.
      Как раз это время Маркус оказался в очень узком участке туннеля. Тектоны сумели преодолеть его, но скорлупа Маркуса в нем застряла. Он не мог сдвинуть ее ни на пядь, хотя и упирался в нее двумя руками. Уильям визжал, потому что тектоны продолжали ранить его ноги острыми лезвиями. Подобные действия отвечали не только их желанию наказать пленника: подземные жители стремились как можно скорее продолжить путь. Но Маркус не мог сдвинуться с места, его скорлупа пробкой заткнула туннель. Он закричал. Ему требовалась помощь тектонов, которые шли впереди него, и в конце концов они решили расширить отверстие ударами дубинок.
      По мере того как щель между сводом туннеля и его скорлупой расширялась, ветер все сильнее хлестал Маркуса по щекам. Порывы его были такими резкими, что у него начали слезиться глаза. Этот ветер сильно отличался от сухого и бесшумного бриза Девичьего моря. Он был холодным и сопровождался злобным посвистом. Но еще более удивительным казался неестественно оранжевый свет. Тектоны расширяли проход, и в туннель проникали лучи, которые больно ранили Маркусу глаза.
      Гарвей никак не ожидал, что такой узкий проход выведет их на ровное место под открытым небом. Свет, который лился сверху, был таким ярким, что сжигал ему сетчатку. Маркус встал на колени и прикрыл веки руками. Потом отвел два пальца и увидел, что в проходе показалась голова Уильяма.
      – Закрой глаза! – предупредил Гарвей.
      Оранжевый свет заливал все пространство. Он не причинял вреда кошачьим глазам тектонов, но представлял собой большую опасность для зрения людей, которые за долгий путь привыкли к тусклым фонарям с зелеными светляками.
      Два тектона, которые следовали за Уильямом, грубо толкнули его вперед. Им не терпелось выбраться на ровное место. Они перепрыгнули через него, оставив позади себя. Маркус и Уильям несколько долгих секунд лежали на земле рядом, скорчившись и мигая от резкой боли в глазах. Потом Гарвей сделал над собой усилие и потихоньку открыл глаза.
      Ровная площадка, на которой они оказались, имела форму гриба, из тех, что растут иногда на древесной коре. Четыре тектона стояли в полный рост на самом краю площадки спиной к англичанам. Куда они смотрели? Маркус не понимал. Может быть, там открывался какой-то скрытый от него пейзаж? За границей каменного гриба не было ничего. Ничего, только пустота, воздушная пустыня. Гарвей поднял глаза: свод пещеры возносился так высоко, что терялся в толще темно-фиолетовых облаков. Среди них то и дело пролетали, пытаясь догнать друг друга, разъяренные красные молнии на фоне раскатов грома, которые напоминали рычание дерущихся львов. Маркус увидел, что тектоны смотрят куда-то вниз. Он ползком приблизился к краю площадки, стараясь быть как можно дальше от сапог подземных жителей, и тоже взглянул. У него перехватило дыхание.
      С площадки открывался величественный пейзаж города тектонов. Каменный гриб был так высоко, или город был так далеко внизу, что Маркус почувствовал себя так, словно смотрит на Землю с Луны. Однако город был настолько огромным, что его можно было подробно разглядеть даже с такой высоты.
      Длина некоторых проспектов достигала, наверное, сотни миль. В одних районах улицы были спроектированы по строгим геометрическим схемам, в других здания громоздились хаотично; самые большие небоскребы, несомненно, превосходили по высоте Эверест. Маркус не мог определить, был ли этот город воплощением абсолютного хаоса или, напротив, самого идеального порядка. Докуда хватал глаз, простирались улицы, все здания на которых были возведены из угля и мрамора, из угля и мрамора, из угля и мрамора, словно эти два материала вели между собой бесконечную и вялую войну. Но Гарвей в конце концов понял, что дело не в том, какой материал возобладает в этом городе. Самое главное заключалось в другом: этот город никогда не потерпел бы соперничества, он вырос, чтобы владеть всем миром. Маркус подумал, что Конго могло быть величественнее самого Бога, но город тектонов всегда останется величественнее Конго.
      Уильям последовал за Маркусом, и, когда увидел город, у него словно начался приступ астмы. Он задыхался, как осел, которого слишком тяжело нагрузили; половина его тела казалась парализованной. Гарвей потянул его за собой назад.
      И именно там, у самых врат ада, Маркус Гарвей искупил свою вину за все нечистые деяния, совершенные им в Конго. Под напором сильнейшего ветра глаза англичан глубоко вдавились в орбиты. Кожа Уильяма болталась на нем, как тряпки на огородном пугале, а у Маркуса развевались только его волосы дикой гривой раба. Остальное тело казалось скалой, которая протягивала руку и требовала тоном, не терпящим возражений:
      – Пули.
      Этот жест был прямо противоположен тому, который делал Маркус, протягивая руку за динамитными шашками. Это была рука другого человека, потому что Маркус Гарвей, который когда-то приехал в Конго, не имел ничего общего с Маркусом Гарвеем, дошедшим до мегаполиса тектонов.
      Уильям сдался. Он хотел отдать пули, но не мог, потому что слишком долго с силой сжимал их в кулаке. И сейчас пальцы отказывались разжаться и не поддавались, словно заржавевший замок старого сундука.
      – Пули! – закричал Маркус, сознавая, что тектоны скоро перестанут зевать по сторонам.
      Он с силой разжал по одному все пальцы Уильяма и, когда увидел его ладонь, ужаснулся: пули оставили на коже глубокие язвы. Времени терять было нельзя. Надо зарядить пять пуль в барабан. Это оказалось гораздо более трудной задачей, чем он думал раньше.
      Тектоны стояли в нескольких шагах от них и в любой момент могли повернуться и застать его с поличным. Маркус встал на колени, решив, что так будет легче зарядить револьвер. Но нет, пальцы у него так дрожали, что пули рыбками выскальзывали из рук. Ураганный ветер хлестал по лицу. Ему не удалось вложить в барабан ни одной пули. Ни одной. Все пять покатились по земле.
      Гарвей не мог зарядить револьвер, не мог собраться с духом. Он потратил одну секунду, которая длилась целую вечность, на то, чтобы сказать себе: «Ради всего святого, дыши ровно, думай, возьми себя в руки!» Но потом вдруг ему в голову пришла другая мысль. Он сказал себе: «Забудь обо всем – не дыши, не думай ни о чем, пусть твои пальцы работают сами по себе, они знают, что им надо делать».
      Каким-то чудом ему удалось вложить первую пулю в барабан, и приятное ощущение под пальцами пули, входящей в отверстие, металлическое скольжение маленького цилиндра придали силу его руке, и он успешно повторил операцию: один раз, другой, третий. Наконец все пять пуль оказались в барабане, но одно отверстие осталось пустым. Маркусу стоило большого труда понять, что барабан был рассчитан на шесть пуль, а у него одной не хватало. После этой глупой заминки он вставил барабан на место, взвел затвор и прицелился в тектонов.
      Револьверу не хватало рукоятки, поэтому Маркусу пришлось держать его в таком положении, из которого трудно было стрелять прицельно. Он боялся промазать. Уильям смотрел на него, схватившись за голову. Четверо тектонов все еще стояли к ним спиной, созерцая свой город. Маркус был всего в паре метров от них. Но не стрелял.
      Уильям не выдержал и закричал:
      – Стреляй, цыганское отродье! Стреляй же!
      Этот крик привлек внимание тектонов. Все четверо обернулись одновременно.
      Маркус нажал на курок. Но вместо выстрела раздался сухой щелчок. (Позднее Маркусу часто будет сниться по ночам этот звук.) Уильям отреагировал первым. С проворством белки он на четвереньках бросился в туннель, откуда они пришли. Гарвей нажал на курок еще раз.
      Первая пуля потерялась в облаках над подземным городом.
      Вторая убила тектона, который попытался догнать Уильяма.
      Третья рикошетом отскочила от скалы, никого не задев.
      Четвертая пуля тяжело ранила одного из тектонов в горло.
      Пятая попала в живот другого подземного жителя, который от удара не удержался и упал в пропасть.
      Оставался еще тектон-горилла со слоновьими веками. Маркус почувствовал, как тяжелая гора мяса навалилась на него.
      Он был самым сильным и массивным из четверых, но, несмотря на это, в его голосе звучали неожиданно высокие ноты. Маркуса поразило то, что в такую страшную минуту он визжал, как капризный ребенок. Тектон тащил Гарвея к пропасти, сворачивал ему шею и бил головой о камни, точно так же, как горилла разбивает кокосовый орех. И проделывал все это одновременно. Сейчас мы имеем полное право задать себе вопрос: каким образом коротконогий человечек, тело которого было измучено жизнью в рабстве, тощий, изможденный и умирающий от голода, смог победить мускулистого тектона, защищенного каменными доспехами и хорошо натренированного для рукопашного боя?
      Маркус не смог дать мне вразумительного ответа на этот вопрос. Его рассказ ограничился отдельными картинами, гортанными звуками и недоступной для моего сознания сменой чувств. Но я все же осмелюсь высказать свое предположение.
      Все очень просто. Тектон не убил Маркуса, потому что Маркус не мог умереть. Он выжил, потому что у него был повод для того, чтобы выжить: он хотел снова увидеть ее. Гарвей не умер в конце концов потому, что тот, кто выжил в Конго рядом с братьями Краверами и тектонами и вынес ад подземного похода, не может умереть, когда спасение так близко. Не может, и все.
      Пока тектон душил его, Маркус не сводил глаз с век своего палача. «Сколько же на этой коже складок, – подумал он, – как на бархатном занавесе». Они сражались на самом краю площадки. Руки слабоумного тектона запрокинули голову Гарвея, и он увидел под собой город вверх тормашками. В любой момент враг мог сбросить его вниз.
      Здесь в памяти Маркуса был пробел. Он помнил только, что руки тектона вдруг перестали его душить. Противник закрыл лицо руками, словно хотел избежать неприятного зрелища. Потом Гарвей подтолкнул тектона ногами к пропасти. Когда тот понял, что летит вниз, было уже поздно.
      После яростной схватки Маркус довольно долго лежал на земле, дыша, как загнанная лошадь. В его мозгу несколько долгих секунд мелькали забавные бредовые картины. Все плыло перед глазами, и он чуть было не свалился в пропасть. Лишь по счастливой случайности Гарвей повернулся в нужном направлении и откатился к скале, а не упал в пустоту.
      И тут он заметил, что его рука вымазана каким-то странным желе. Мозг, лишенный кислорода, представил ему эту массу в виде бананового пюре. Когда Маркус слизал с пальцев все до последней капли, он взглянул на тектонов, которые еще летели вниз. Тектон-горилла все еще визжал, и глазницы его были пусты. Тело оставляло за собой в воздухе след: две красные жидкие нити. Это были струйки крови, лившейся из ран на лице: Маркус вырвал у него глазные яблоки своими пальцами крысы, загнанной в тупик, а потом съел их.
      Гарвей очень медленно поднялся на ноги. На площадке рядом с ним оставались два тела. Он занялся тектоном, которого ранил. Тот не двигался, и Маркус не знал, жив он или умер. На всякий случай он подкатил его к пропасти, словно сворачивал большой ковер, и сбросил вниз. Он был так изможден и физически, и морально, что у него не хватило сил повторить эту операцию с мертвым тектоном. Гарвей отошел от обрыва и направился к ходу, через который они попали на площадку. Подойдя поближе, он позвал:
      – Уильям! Уильям!
      Никакого ответа. Возможно, Уильям все еще бежал, и будет бежать еще долго, не останавливаясь и не глядя назад. Это создавало определенные проблемы. Но сейчас они его не касались. И в этот момент Маркус не хотел о них думать.
      Потом он снова посмотрел в пропасть. Тела продолжали лететь вниз в этом почти бесконечном воздушном пространстве, словно соревновались друг с другом в этой мрачной гонке агонии и смерти. Город безмятежно лежал в глубине, не обеспокоясь о судьбе своих жителей. Предположим, что тела не разлетятся на куски при падении; тектоны пошлют наверх отряд, но солдаты появятся на площадке не раньше чем через несколько дней или даже недель. Постепенно и словно против желания в голове Маркуса возникла мысль о том, что он может позволить себе отдых. Он растянулся на камнях, голый, не сводя глаз с четвертого тектона. Это существо даже после смерти внушало ему страх.
      Гарвей почувствовал неимоверную тяжесть, словно удерживал на своих плечах всю эту каменную громаду, отделяющую его от поверхности земли. Но он был свободным человеком.
      Спи, Маркус Гарвей, спи.

23