Глава 4

На полчаса я забыл про воскресенье и его давящую меланхолию…

(Согласитесь, что я изъясняюсь, как академик.., да еще талантливый!) Но, открыв дверь дома, я встречаюсь с этим серым, типично парижским воскресеньем.

Я вздыхаю и закрываю дверь, так и не выйдя в нее. В моих серых клеточках появилась одна идея.

Подхожу к комнате консьержки, коротко стучу в стекло и захожу.

Она раскладывает пасьянс — обрюзгшая, старая, весьма отдаленно напоминающая женщину. В ее жилище пахнет грязью, едой и вином.

Она поднимает на меня желатиновый взгляд.

— Приветствую вас, добрая дама, — говорю я, садясь.

— Чего вы хотите? — рыгает она.

— Я бы хотел, чтобы вы положили эту десятку треф под валета, говорю, — а червонную даму под ее бородатого мужа, а потом открыли бы пошире ваши уши и послушали меня…

Она смешивает карты, выражая тем самым протест против моего вторжения.

— Зря вы это, — говорю я. — Удача, она как бы знак судьбы, а с судьбой нельзя обращаться презрительно.

Но интеллектуальная болтовня выше ее понимания. Она издает ворчание, которое в переводе на нормальный язык должно означать нечто неприятное.

— Послушайте, мамаша, — заявляю я, — в жизни нужны разные люди. Вы консьержка, я полицейский… История учит, что мы созданы, чтобы договориться.

Старуха готова лопнуть… На ее усах остались капли вина, глаза мутные.

— Я не люблю легавых, — сообщает она.

— А я не влюбляюсь в консьержек, — отвечаю, — но работа требует общения с ними. Я бы хотел, чтобы вы мне немного рассказали о Бальмене. Давно он живет с маленьким гомиком?

— Да…

— Какую жизнь они вели вдвоем? Она смотрит на меня, не понимая.

— Они хорошо ладили?

— Конечно, черт возьми, раз вместе спали!

— Это ничего не доказывает. Они никогда не ссорились?

— Не знаю.

— К ним ходило много народу?

— Домой нет, только в магазин…

— Вы знаете человека в кожаном пальто?

— Месье Жанно?

— Вот именно, месье Жанно.

— Да, знаю.

— Он друг Бальмена?

— Да, друг… Они, кажется, вместе работали…

— Верно.

— Он сейчас здесь.

— Знаю. Я с ним только что разговаривал. Она показывает пальцем, похожим на “хотдог”, на стоящую на буфете бутылку красного.

— Дайте мне ее! — приказывает она. Я протягиваю ей пузырек. Она зубами снимает пробку и наливает в свою кружку огромную порцию.

— Хотите?

— Нет, спасибо.

— Недостаточно изысканное для вашей глотки?

— Не в этом дело. Я как животное: пью только тогда, когда испытываю жажду… Испытываю я ее часто, но не сейчас. Следите за моей мыслью?

Нет, не следит. Она не могла бы проследить и за похоронной процессией улиток.

— Скажите, мамаша, ведь Бальмен был болен?

— Грудинкина лягушка.

— Грудная жаба?

— Да…

— У него часто случались приступы?

— Изредка.

— Кто его лечил?

— Его врач.

— Ну да, конечно. Было бы странно, если сапожник… А вы знаете фамилию врача Бальмена?

— — Доктор Бужон.

— Он живет поблизости?

— На площади Терн.

— Спасибо за информацию. Это все, что вы имели мне сказать?

— Все!

Она приставляет к губам свой литр красного и присасывается к кружке. Мне остается только вернуться на свежий воздух, что, учитывая атмосферку в ее комнате, я делаю как можно быстрее и с большой охотой.

«Доктор Этьен Бужон, бывший заведующий клиникой Лаеннек…»

Какой-то шутник дописал под медной табличкой: “Бывший потребитель газа…"

Я поднимаюсь на нужный мне этаж зажиточного дома с красным ковром на полу и медными лестничными перилами. Замечаю двустворчатую дверь с медной табличкой, в точности повторяющей надпись на той, что внизу.

Звоню.

Где-то в квартире начинает брехать собака.

Дверь открывается, хотя других звуков я не слышал, и передо мной оказывается невысокий мужчина лет пятидесяти с всклокоченными волосами, одетый в домашнюю куртку. Между его ног просовывается сплющенная морда боксера. Оба смотрят на меня с осуждением.

— Доктор Бужон?

— Это я.

Голос у него сухой, как треск чиркающей спички, глаза черные и холодные. На бледном лице написана скука. Настоящая морда для воскресного дня!

— Я пришел по поводу месье Бальмена, вашего пациента…

— Ему плохо?

— Уже нет, — говорю.

— Вы хотите сказать, что…

— Да, он умер. Вы не читаете газеты?

— Очень редко…

Он не кажется удивленным сверх меры. Правда, врачи никогда не удивляются смерти одного из своих пациентов. Их скорее поражает обратное!

— Могу я переговорить с вами? — спрашиваю я, предъявляя мое удостоверение.

Он бросает на документ быстрый взгляд, и выражение скуки на его лице усиливается.

— Входите! — говорит он.

Мы располагаемся в маленькой гостиной.

— Людовик Бальмен умер вчера незадолго до полудня.., и обстоятельства его смерти не совсем ясны, хотя судмедэксперт вынес заключение: естественная смерть…

— Ну так что же?

Для врача есть всего одна истина. Он не понимает причины моего прихода, коль скоро его коллега считает смерть естественной.

— Чем конкретно болел Бальмен?

— У него была грудная жаба с осложнениями. Полагаю, его смерть была мгновенной?

— Именно так…

Он довольно усмехается.

— Черт побери!.. Я же категорически запретил ему любые усилия, какого бы рода они ни были. Но он вел сумасшедшую жизнь со своим красавчиком…

— С Джо?

— Да…

— Могу я вас спросить, что вы подразумеваете под сумасшедшей жизнью, доктор?

— Именно то, о чем вы думаете. Бальмену уже много лет назад надо было отказаться от бизнеса и.., от любви. Но люди, очень дорожащие своей жизнью, обычно любят рисковать.

— Ла Брюйер! — говорю я.

— Что?

— Ла Брюйер сказал нечто в этом роде некоторое время назад.

— Здорово! Я и не знал, что полицейские так образованны! Я отвешиваю ему благодарственный поклон.

— Так все-таки почему вы пришли ко мне? — спрашивает он.

— Я хотел услышать от его лечащего врача, что Бальмен мог внезапно умереть.

— Тогда я вам повторяю: он не мог умереть иначе. Малейшее волнение, малейшее физическое усилие — и смерть ему была обеспечена…

— Малейшее волнение?

— По крайней мере, теоретически. Вы знаете, в нашей профессии теория играет главенствующую роль.

— Конечно. Скажите мне еще, доктор, раз вы лучше кого бы то ни было знали физическое состояние старика, если бы Бальмену грозила большая опасность и он испытывал бы сильный страх, он мог бы писать?

— Писать?

Я достаю из лопатника кусочек чека, на котором старик написал: “На помощь”.

— Вот смотрите, — продолжаю я, — когда грозит такая опасность, что готов звать на помощь, то дрожишь, и даже крепкому человеку трудно что-либо написать, согласны?

— Мне кажется, так…

— Ладно. Если это трудно для здорового человека, то для хронического сердечника практически невозможно… А вот последние слова, которые Бальмен написал за несколько минут — можно даже сказать — секунд — до своей смерти…

— Действительно странно.

— Почерк четкий, твердый… Может перепуганный человек писать с такой уверенностью?

— Не думаю.

— Тогда следует согласиться, что Бальмен не был так напуган, как можно предположить. Но совершенно ясный смысл этих двух слов противоречит данной точке зрения…

Маленький врач пожимает плечами… Он вытягивает руку, гладит голову боксера.

— Разве что это написал не он…

— О, это он, — уверяю я, — я в этом не со…

Я закрываю свою большую пасть на двойной поворот и вытаскиваю угол конверта, на котором Парьо сегодня написал мне свой адрес.

Ой, ребята! Если б вы могли видеть Сан-Антонио! Зрелище стоит того, чтобы на него посмотреть! Моя дурость достигает размера горы Сен-Мишель или Шартрского собора…

Сличая два клочка бумаги, я констатирую, что на обоих надписи сделаны одним почерком.

Вывод: “На помощь” на корешке чека написал Парьо…

Кажется, у меня совсем съехала крыша. По-моему, я потерял мозги…

Если найдете, просьба прислать их мне домой. Вознаграждение гарантируется.

Врач смотрит на меня.

— Что случилось?

— Ничего, — отвечаю. — Спасибо… Простите, доктор, я… И я бегу к входной двери, а боксер, нюхавший мои пятки, смотрит на своего хозяина с таким видом, будто спрашивает, съедобны ли мои яйца!

Глава 5

— Эктор ушел, — говорит мне Фелиси.

— Тем лучше, — отвечаю я.

— Ты хорошо провел день?

— Очень хорошо, спасибо, ма! Она не настаивает. Фелиси воплощенная сдержанность.

— Остались пирог, зеленый горошек и сыр. Пойдет на вечер, а? Если ты очень проголодался, я приготовлю фаршированные яйца.

— Я не хочу есть.

— Ты не болен?

— Можно же не хотеть есть и при этом не быть больным, ма…

Запомни это раз и навсегда, иначе ты умрешь от тревоги…

Эта фраза действует на меня, как удар электрического тока.

Умереть от тревоги…

А от чего все-таки умер Бальмен?

От страха.

Да, чем дальше, тем лучше я вспоминаю его лицо, когда он отходил от железного козырька. Это было лицо человека, больного от страха…

Само лицо страха…

Кого он боялся? Парьо?

Тогда почему тот написал на корешке чека призыв помощи?

Разве нападающий станет звать на помощь? Нет!

Следовательно, надо сделать вывод, что Парьо тоже был жертвой, что ему тоже грозила опасность… Ему грозила опасность, но он не мог об этом сказать! Он мог только писать… Так, значит, рядом был кто-то, кто следил за ними?

— О чем ты думаешь? — спрашивает меня Фелиси. Я спускаюсь на землю.

— О… О разных вещах, — отвечаю. — О странных вещах…

— О каких?

— Это история старика, умершего от страха, ма… У меня идиотское чувство, что человек, который его пугал, позвал на помощь… Вообще-то, он не позвал, а написал, что вроде бы показывает, что он тоже боялся… С этим вторым я сегодня разговаривал. Если бы ему было что сказать, у него была возможность сделать это… А 01 наоборот, пускал мне пыль в глаза… Как видишь, дело сложное…

Фелиси секунду размышляет.

— Я сделаю тебе фаршированные яйца, — решает она. — Пирог слишком тяжел для вечера!

В черноте мои мысли витают над постелью. Эти мысли прожорливы и ожесточены, как вороны.

Я хотел бы на секунду отогнать их и поспать, чтобы дать котелку отдых.

Но тяжелые черные мысли упрямо крутятся и крутятся… Маленький старичок, умерший от страха… Я снова вижу его белую физиономию, наморщенный нос, выступивший на висках пот. Он плохо себя чувствовал и начинал умирать посреди равнодушной толпы, на глазах у полицейского…

А второй, в кожаном пальто, этот Парьо с его самообладанием?.. Какую роль он играл? Палача? Товарища по несчастью?..

Он друг старика Бальмена; они вместе работают больше десяти лет.

Деньги предназначались ему, чего он и не скрывает. Он сразу бежит сообщить об этом полиции… Не боится запачкаться…

Все заставляет меня думать, что это чемпион! Он расчетлив, составил весь план… Но это “На помощь” опрокидывает все расчеты!

Под металлическим козырьком этих двух можно было видеть только со спины, и то при условии, что тот, кто за ними следил, — если следил стоял перед входной дверью. Я, ждавший перед окошком, ничего не заметил…

Человек, зовущий на помощь, нуждается в том, чтобы ему помогли. Он мог бы попросить помощи у дежурного ажана, у служащего, с которым вполне мог незаметно поговорить… Посреди народу им было нечего бояться!

И все-таки!

Я снова вижу в красках маленького педика, строящего из себя роскошную кошку в уютной квартире на бульваре Курсель.

Тоже странный персонаж. Скользит между пальцами, как намыленный…

Прячется за фасадом своего порока и выжидает…

Он ждет наследства старика. Скорбит ли он? Нет… Он достаточно откровенен или недостаточно соображает, чтобы ломать комедию отчаяния.

Он изображает интриганку, охотницу за наследством…

Зачем Парьо явился сегодня во второй половине дня к покойному антиквару?

Он не голубой, в этом нет никаких сомнений…

Все это крутится в моих мозгах, как в миксере. Прям центрифуга…

Бальмен, Парьо, Джо, толстая консьержка, маленький доктор, боксер, корешок чека! На помощь! На помощь! Литр красного. Смешайте все, взболтайте и подавайте в горячем виде! Тайны надо всегда подавать очень горячими.

Я засыпаю, просыпаюсь и верчусь на своей кровати. Пружины громко протестуют…

Голос Фелиси:

— Не можешь заснуть? — Нет, ма…

— Наверное, из-за фаршированных яиц. Я положила слишком много соуса!

Фелиси, как вы знаете, находит “желудочные” объяснения всем проблемам своего единственного и любимого сына.

Мне наконец удается отправиться в страну снов, и, когда я просыпаюсь, уже белый день.

В конце концов, может быть, на меня действительно плохо действовали фаршированные яйца. При солнечном свете все кажется мне намного проще… Не то чтобы правда проще, но прояснить дело вполне реально.

Бог создал тайны, чтобы полицейские их раскрывали, и правильно сделал…

Я надеваю халат и спускаюсь на кухню, где меня ждут отлично поджаренные тосты. Фелиси просто волшебница. Горячий, аппетитно пахнущий завтрак всегда ждет меня как раз в тот момент, когда я вхожу в кухню.

— Есть почта, ма?

— Счет и выписка с твоего банковского счета…

Именно то, чего не надо было говорить!

Веселый аккордеон, игравший во мне, внезапно замолкает.

Я смотрю на маленький желтый конверт, присланный из банка, и бросаюсь к телефону… В нашем пригороде он еще настенный, как в деревенских бистро.

— Ты не будешь завтракать? — стонет Фелиси.

— Одну секундочку, ма…

Голос шефа! Чистый, как рукопожатие…

— Доброе утро, Сан-Антонио.

Нет нужды представляться. Когда он снимает трубку, его чутье сразу подсказывает ему имя звонящего.

— Привет, патрон. Есть новости?

Каждое утро на прошлой неделе я молил небо, чтобы он ответил мне утвердительно, но сегодня мои молитвы обращены в другую сторону.

— Да, — отвечает он. — Я как раз собирался вам звонить. Во мне что-то екает.

— А!..

— Вы вылетаете в Чикаго, — говорит он. Мой рот в одну секунду раскрывается размером с автомобильный туннель!

— В Чикаго?!

— Да… Я прикажу приготовить ваши документы. Вы отправляетесь послезавтра. Зайдите завтра ко мне, я введу вас в курс дела.

Он кладет трубку.

В Чикаго…

— Есть новости? — эхом спрашивает Фелиси, опасающаяся, что ее стряпня остынет.

— Послезавтра я вылетаю в Штаты!

— О господи! — стонет она. — В такую даль! Я щелкаю пальцами.

— У меня остается сорок восемь часов, чтобы заняться моими друзьями, — решаю я.

— Какими друзьями? Я смотрю на нее.

— Да так, есть тут кое-кто…

Она не настаивает. Я листаю телефонную книгу и лихорадочно набираю нужный номер.

Долгие гудки, наконец трубку снимают, и голос, похожий на шум вытекающей из ванны воды, спрашивает:

— Кто это?

— Вчерашний полицейский, мадам. Вы меня помните?

— Гм!

Я принимаю этот звук за выражение согласия и продолжаю:

— Если придет почта на имя Бальмена, не относите ее педику, а отложите для меня, понимаете?

— Гм!

Я кладу трубку.

Фелиси следит за мной глазами спаниеля.

— Поторопись, а то завтрак совсем остынет — Одну секунду, ма.

Я набираю третий номер — полицейского управления.

— Соедините меня с инспектором Шардоном. Некоторое время я жду.

Уязвленная Фелиси уносит мою чашку с кофе на кухню, чтобы подогреть его.

Наконец Шардон ревет “алло”, пытаясь разом проглотить штук пятнадцать орехов, забивающих его рот.

— Не торопись, толстяк! — смеюсь я. — Если ты задохнешься, в Париже одним бочонком станет меньше… Он заканчивает свое глотательное движение.

— Прощу прощения, господин комиссар… Как ваши дела?

— Хорошо. А как твое расследование?

— Мое расследование?

— Смерти моего жмурика.

— А! Так дело ж закрыто… Как вы знаете, тип ум нормальной смертью!

Мне очень нравится это выражение: нормальная смерть. Как будто смерть бывает нормальной!

— А как быть с корешком чека, на котором он написал “На помощь”, умник? — усмехаюсь я.

— Ему стало плохо, а поскольку говорить он не мог, написал это…

Я не настаиваю.

— Ладно. Я просто хотел узнать, как продвигается расследование…

Его охватывает беспокойство:

— У вас появилась какая-то идея?

— Ты когда-нибудь видел полицейского, у которого появлялась бы идея?

— Вы думаете, что?..

— Ты когда-нибудь видел думающего полицейского? Упав духом, он бормочет:

— Нет, господин комиссар!

Глава 6

Сорок восемь часов!

А потом — гоп! — эта чертова поездка в Чикаго, город гангстеров! В общем, мне светит радужное будущее!

Я выбираю жемчужно-серый галстук в мелкую поперечную полоску синего цвета.

Немного одеколона, и я готов к бою.

— Придешь обедать? — спрашивает Фелиси.

— Скорее всего нет…

Я целую ее и убегаю, приветливо помахав рукой через забор малышке Маринетт, горничной, вытряхивающей в окне простыни своих хозяев…

Любовь со служанками — это моя специализация. Я предпочитаю трахать горничную, чем маркизу: обслуживание ничуть не хуже, зато стоит дешевле!

Четверть часа спустя я останавливаю машину на улице Шапталь, перед домом двадцать… Чуть дальше театр Гран Гиньоль. В общем, атмосферка что надо!

Консьержки на месте нет, но список жильцов приколот к ее двери.

Парьо, пятый этаж, справа…

Лифт поднимает меня со скоростью свечки, уходящей в глубину прямой кишки.

Пятый, справа…

Звоню. Полная тишина…

Прижимаюсь ухом к двери… Внутри квартиры слышится непрерывный тихий звук вроде дуновения ветерка. Одновременно мои ноздри начинает щекотать характерный запах.

Я достаю маленький инструмент для убеждения замков и открываю дверь. Ничего сложного, она была только захлопнута.

Я тут же убеждаюсь, что не ошибся. Зажав нос платком, я, словно метеор, проношусь по квартире, направляясь прямиком к источнику свиста. На кухне, на газовой плите, стоит кастрюля с молоком, а конфорка, на которой она стоит, включена, но огня нет. Я сразу все просекаю, закрываю газ и открываю на всю ширину окно на кухне, а потом в соседней комнате, после чего быстренько осматриваюсь.

Парьо лежит на диване в позе спящего, но он мертв…

Я выдаю серию ругательств, заставивших бы покраснеть даже извозчика.

А я-то пришел попросить у него объяснений по поводу его таинственного “На помощь”. Ага, попросил!

В квартире воняет газом, и я чувствую, что мою голову начинают сдавливать тиски. Открываю все окна и двери, а сам на секунду выхожу на площадку.

А собственно, зачем терять время? Я нажимаю на звонок соседней квартиры. Мне открывает дама с длинной тощей шеей и сорокасантиметровым слоем краски на лице.

— Что вы хотите?

— Произошел несчастный случай, — говорю. — Ваш сосед отравился газом… Нужно вызвать пожарных…

— Какой кошмар! — восклицает старая дама. Вставная челюсть едва не вываливается у нее изо рта, но она опытной рукой вставляет ее на место.

— Как это случилось?

— Поставил на газ кастрюльку с молоком, забыл про нее, заснул и теперь до Страшного суда уже не проснется… Старуха возмущена.

— Как вы можете острить в подобный момент? — восклицает она.

— Непроизвольно, — говорю я. — Это профессиональная деградация. В полиции труп — рабочий материал, это надо понять!

— Вы полицейский?

— Уже несколько лет… Давайте не будем стоять на пороге, а то тут слишком воняет!

Я заставляю ее войти в квартиру и закрываю за собой дверь.

— Давайте для начала позвоним пожарным, — решаю я. Она предоставляет действовать мне. Позвонив медным каскам, я поворачиваюсь к старухе.

— Вы знали Парьо?

— Так.., по-соседски…

Я догадываюсь, что он на нее не залазил, или тогда он любил антиквариат во всем!

— Он женат?

— Вдовец.

— Дети?

— Нет.

— Любовницы?

— О, какой ужас! — И добавляет:

— Я девушка…

— Но это вряд ли могло помешать вашему соседу трахать телок, когда его одолевало желание, — возражаю я.

Ее челюсть вторично пытается сделать ноги. Если бы она не подхватила ее на лету, эта штуковина упала бы мне на ногу!

— Ну и манеры! — возмущается старая дева.

— Согласен, они не ахти, но вы мне не ответили. У Парьо были подружки? Должно быть, она краснеет под своей штукатуркой.

— Были. По меньшей мере одна, — признается она, целомудренно опустив глаза.

— Ну вот видите… Часто она приходила?

— Почти каждый день…

— Вы знаете ее имя?

— Ее звали Изабель…

— А вы, часом, не путаете с последним романом из серии “Блюетт”?

— Оставьте ваши выходки! — вопит старуха. Она приняла разумную предосторожность прикрыть рот рукой, прежде чем крикнуть это, иначе ее челюсть ушла бы от нее.

— Где живет эта Изабель?

— Не знаю.

— Она оставалась здесь на ночь?

— Иногда…

— Этой ночью, например?

Я уверен, что старуха проводила все вечера, приклеившись ухом к стенке и слушая, как резвятся Парьо и его киска.

— Она пришла вчера вечером и вскоре ушла.

— Как она выглядит?

— Молодая… Брюнетка…

— Хорошенькая?

— Зависит от вкуса. Лично я считала ее неприятной, но мужчины крайне неразборчивы!

По-моему, ребята, милашка Парьо должна быть очень хороша собой, чего ей не может простить эта старая перечница.

Я говорю себе, что надо как можно скорее отыскать эту красотку, потому что она может меня во многом просветить. Если вы решили, что я хоть на полчетверти секунды поверил в случайность смерти Парьо, значит, у вас в голове солома вместо мозгов…

— К Парьо ходило много гостей?

— Нет.

Раздается сирена пожарных. Этим парням всегда надо прилетать с громким шумом!

— Возможно, нам понадобятся ваши свидетельские показания, — говорю я старухе. — Как ваша фамилия?

— Мадемуазель Вердюрье.

— О'кей, спасибо.

У пожарных отличная техника. Провонявшая квартира за десять минут снова становится пригодной для жизни.

Командующий нарядом унтер-офицер, которому я показал мое удостоверение, говорит мне:

— Тип готов… Мы его заберем?

— Нет, — отвечаю. — Мне нужно поработать, и он может мне пригодиться… Его заберет полицейский фургон.

— Отлично.

И вот я один в квартире покойного. Наедине с ним… Старая дева успела растрезвонить о происшествии, и лестница гудит, как печка, в которой забыли закрыть заслонку. Нет нужды вызывать архангелов, уверен, что они сами скоро явятся и начнут разгонять собравшихся пелеринами! Это фирменная тактика номер один.

Квартира в порядке. Она состоит из роскошно обставленной большой комнаты, маленькой прихожей, кухни, ванной, туалета и крохотной комнатки — кладовки.

На трупе нет никаких подозрительных следов. Скоро он присоединится в морге к своему старому другу Бальмену.

Позавчера два этих человека пришли в банк. Они переживали начало странного и непонятного приключения. А теперь оба превратились в покойников, и я, возможно, никогда не узнаю, почему Парьо написал на корешке чека “На помощь”…

Копаюсь в ящиках стола — ничего. Аккуратной стопкой лежат счета, большинство которых выписано на фамилию Бальмен.

Парьо любил порядок. Во всяком случае, если его кокнули, то не затем, чтобы обчистить квартирку, потому что она забита дорогими безделушками, некоторые из которых должны стоить целое состояние!