ПЕРВАЯ ЧАСТЬ

Приглушенное жужжание пылесоса разбудило меня… Во всяком случае именно этот звук услышал я, вылезая из небытия. Медленно-медленно считаю, пока в моем котелке не взорвалось самое страшное похмелье с того времени, как Ной изобрел вино. Мне показалось, что я языком вычистил уборные в казармах. Да вдобавок этот шум в черепушке! Не знаю, что за негодяй установил турбину у меня в голове, но лучше бы он ее поместил в другое место!

Комната, обтянутая кретоном, медленно повернулась, заставив меня вцепиться в кровать. Искры посыпались из моих глаз. Я не помнил, где напился, не исключено, что это случилось за чаем у маркизы де Талередюн. Пока все усилия памяти были выше моих возможностей. Я ждал, пока все уляжется, но такая болезнь требует вмешательства. Поняв это, я решился спустить ногу с моего ложа… Нащупал коврик, поднялся, и затем — фьють! Подлый пол принял меня в свои объятия. Я схлопотал на лоб такой рог, которому позавидовал бы старейшина носорогов. Тут же искры уступили место свечам. Бесполезно было пересчитывать, я знал, что их тридцать шесть!

Я встал на колени у кровати (спуск — это единственное, что мне удалось: спикировал в свободном падении, а парашют открылся поздно!), Фелиси выключила свой «Электролюкс» и появилась, подбоченясь. Она схватывает все на лету, что выбивает меня из седла.

— Что происходит, Антуан?

Я смотрю на нее и вижу полдюжины Фелиси, и все они озабочены.

— Ты болен?

Я качаю головой, что вызывает у меня болезненный стон. Турбина снова затарахтела.

— Хочешь, я позову доктора?

— Нет… Соды, черного кофе… лимон!

Перед тем, как все это перечислить, я не без труда вытянулся на полу, который продолжал вальсировать. Поскольку нализался не впервые, Фелиси поспешила ввести в действие средство номер 44-бис, средство скорой помощи. Она принесла пузырь со льдом, который положила мне на лоб, стакан кофе с двумя стаканами лимонного сока, что должно было меня хорошо зарядить. И последним ее усилием было разрешение на две столовых ложки Эно…

Я отдался на ее милость. Больше не было души общества, весельчака, которого вы знаете, я уподобился куче лохмотьев, вынутых из центрифуги. Зажмурив свои светильники, я подождал пару минут действия проглоченных мной ингредиентов.

Действительно, все понемногу приходило в порядок, и я даже нашел в себе силы дотащиться до душа, который и принял по-шотландски, т. е. в клеточку. Когда я вышел, то светился как обезьяний зад, а новые силы вливались в мой организм колоннами по четыре в ряд. Фелиси ждала меня на кухне с остатками холодного мяса и бутылочкой. Она знала, что я вышибаю клин клином. Я жевал скончавшегося бычка и, сморщившись, проглотил большой стакан Арамона. Сначала внутренности зажгло кислотой, а затем в желудке разлилась благость. Фелиси отважилась:

— Где это ты накачался?

— Обмывали повышение Берюрие… у одного из приятелей на винном рынке… — Я добавил, чтоб прикинуться ангелом:

— Ты знаешь, Ма, это не от того, что я проглотил… Это от аромата… погребов…

Установилось глубокое молчание. Слышно было, как пролетел импрессарио. Чтобы Фелиси в это поверила, как бы не так! А все из-за проклятых остатков винища в серых клетках. Мои объяснения походили на попытку продать холодильник эскимосам. Впрочем, я не настаивал…

Раздался весьма респектабельный звонок в дверь. Я спросил себя, чей это сукин сын рискнул потревожить нас в такую рань. Фелиси устремилась к двери и сообщила:

— Это твой коллега Пино!

Я слышал неуклюжие шаги старого хрыча по гравию аллеи. Моя добрая мать открывает дверь и вкладывает свою натруженную руку в костистую лапу хитрой ищейки.

Итак, пришел Пинюша! Его шляпа надвинута до бровей. Усы переливаются соплями и каплями дождя. Грязное толстое шерстяное кашне укутывает шею. Он стучит сапожищами о входной скребок, чтобы показать свои хорошие манеры, и возникает на кухне. Его взгляд похож на плевки чахоточного. Он вперяет его в меня, как рогатинку водоискателя.

— Ты великолепен, — замечает он вместо приветствия! Я начинаю раздражаться. — Помести безобразие, служащее тебе задом, на стул и заткнись!

Он следует первой части совета и игнорирует вторую.

— Похоже, вчера была римская оргия? —В его тоне проскальзывает сожаление. — Мне бы очень хотелось там быть, — продолжает он, — но у меня была тонкая работа…

Его маленькие глазки, налитые слабоумием, портят мне настроение.

— Пино, — говорю ему, — я много думал этой ночью. И я пришел к абсолютному убеждению в отношении тебя.

— Меня?

— Да, тебя!

— И какое же это убеждение?

— Во всем мире не найти сыщика тупее тебя! Папаша Пинюш поджал губы. Потом он повернулся к Фелиси, ища сочувствия. Но та едва сдерживала смех и не могла словесно поддержать его призыв к справедливости.

— Чем я обязан твоему визиту? — Опросил я, пододвигая ему чистый стакан, наполненный до краев.

— Твоему телефону.

— При чем тут мой телефон?

— Он не работает.

— Как и ты? Фелиси вмешалась.

— Да, я уже сообщила вчера вечером на пост телефонной связи… Они придут сегодня утром…

Мне на это было наплевать. Я сказал себе, что если Старик (так как только он мог направить ко мне Пино) беспокоит меня дома, значит есть для меня срочное дело. Но это мне не улыбалось по двум причинам: во-первых, у меня сегодня выходной и я рассчитывал нанести визит японским эстампам у одной девицы; во-вторых, потому что мне так же хотелось работать в конторе, где я служу, как напиться брому перед свиданием с Мисс Вселенной.

— Тебя послал Старик?

— Конечно! Он знает, что ты предавался возлияниям, и велел срочно привести тебя…

— Горим?

— Судя по его возбуждению, да! Одна мысль — одеваться, потом вести машину до резиденции Старика, выслушивать его болтовню, меня угнетала.

— Как бы мне хотелось сачкануть!

— Не советую, — уверил Пино. — Он мне сказал, что каждая минута на счету!

— Ладно, жди меня. И будь благоразумен с мамой, пока я одеваюсь.

— Я тебя умоляю, — пробормотал он в смущении.

— Весь Париж знает, что ты самый развратный тип, уцелевший с войны… — Я вышел, оставив его оправдываться перед Фелиси.

Вот уже две тысячи пятьсот лет, как я не видел шефа в таком плохом состоянии. Выглядел он отвратительно. В глазах было столько же любезности, сколько у сдающего в парке стулья напрокат, к которому обратился золотарь; губы его были так сжаты, что невозможно было измерить его температуру через рот.

— Садитесь, Сан-Антонио.

Он пристально разглядывал меня. Его буркалы были беспощадны. Но я не терял самообладания. На моей помятой физиономии он читал о количестве выпитого накануне, как читают о способе использования электробритвы после тридцати лет бритья короткой саблей.

— Видок не слишком хорош!

— Печень, шеф, это ничего…

— Вы не слишком перепили? При этих словах я начал вскипать. Мне хотелось послать его куда подальше, но у меня не хватило сил.

— Просто мы обмывали повышение Берюрие…

— Слушайте меня, Сан-Антонио, я знаю, что вы умеете пить, но я не слишком это одобряю. Алкоголь разрушает рефлексы…

Он мне выдал курс морали начальной школы о знаменитом божьем биче! Я ждал, когда он вытащит графики из ящика стола.

— У вас есть ко мне претензии, шеф, нет? По моему голосу он почуял, что я вот-вот ткну его носом в бювар, а поскольку я был ему нужен, он сменил пластинку.

— Сан-Антонио, я в большом затруднении… Я ждал продолжения. Он потер свои холеные руки, принесшие целое состояние маникюрщицам.

— Итак, вы немедленно отправляетесь в Швейцарию…

Тут я заколдобился! Представьте себе, что сегодня в шесть вечера у меня свидание с блондинкой, которой достаточно послать открытку, чтоб быть принятой в разряд «блю белл герлз»! Но это возражение не имело силы, и я не стал его формулировать. Старик тер свой череп слоновой кости.

— Вы знакомы с Матиасом?

Еще бы, Шарль! Это один из моих лучших коллег. Молодой, выпускник Сорбонны, который сделает чертовскую карьеру, судя по достигнутым успехам.

— Я только знаком с ним, патрон!

— Он только что совершил сенсационный подвиг…

— Ах так? Это меня не удивляет!

— Вы слышали об организации Мохари? Я задумался…

— Не та ли это организация, которая снабжает оружием арабские страны?

— Да. Матиас сумел вступить в ее ряды.

Я присвистнул. Мое похмелье сразу прошло, и я забыл свою красотку, которая будет ждать меня вечером у Машьяна.

— Прекрасная работа, на самом деле. Как это ему удалось?

Старик, скромный как пятнадцать голливудских звезд, потупил свои лягушачьи глазки.

— Он следовал моим директивам, вот и все!

— Я в этом не сомневался, шеф!

Он схватил нож для бумаги из слоновой кости, цвета своего черепа, и начал выстукивать на столе «Марш донских аккордеонистов».

— Необходимо, чтобы у меня кто-нибудь был там, на месте… И я знал, что резиденция, если можно так выразиться, организации Мохари находится в Берне. Тогда я отправил его туда… Он смог найти ход. У Матиаса были стратегические сведения, касающиеся операции в Северной Африке… Он им их сообщил, чтобы положить приманку в ловушку.

— Его не подозревают в двойной игре?

— Не думаю. Он выдержал многочисленные тесты и вышел победителем. Короче, его положение у Мохари прекрасно, и мы довольны…

Я не видел, к чему он клонит. В конце концов, если он меня вызвал, то не для того, чтобы поделиться радостями жизни (как говорил Анри Спад). Он не замедлил объясниться.

— Итак, в Берне все в порядке. Матиас нас предупреждает обо всех серьезных приготовлениях и надо, чтобы он сохранил свой пост!

— Но что-то может ему помешать?

— Кто-то…

— Кто?

— Некто Влефта…

— Никогда о нем не слышал!

— Это албанец, член организации Мохари… Он у них своего рода основной агент по Соединенным Штатам…

— В чем же дело?

— Дело в том, что он имел дело с Матиасом в прошлом году по поводу планов, украденных из Морского министерства… А значит, он знает нашего друга!

— Ай!

— А завтра он прибывает в Берн из Нью-Йорка… Это катастрофа для Матиаса… Как только Влефта его увидит, он его разоблачит и… — Он не закончил. А что еще можно было добавить?

— Хорошо, и тогда?

— Вы должны вмешаться…

— Я?

— Да. Сегодня вы отправляетесь в Берн, а завтра утром вы поджидаете албанца в аэропорту…

Боже мой, вот этого-то я не люблю. Я пытаюсь уточнить у Старика его намерения:

— И я ему должен дать поручение?

— Да, вы шепнете ему на ухо с помощью револьвера…

Теперь все ясно и не остается мест для фантазии. Мне больше не хочется шутить. У меня бывает желание укокошить тех, с которыми я в ссоре, не поджидать субъекта, которого я не знаю, на выходе из самолета, чтобы отправить его на небо, это, да…

Я наморщил нос. Старик заметил это и кислым голосом бросил:

— Не согласен? Я прочистил глотку.

— Вы знаете, патрон, я не чувствую в себе способностей живодера!

Он ударил кулаком по столу, что с ним редко случается, так как обычно он умеет владеть собой.

— Сан-Антонио, я прошу вас учесть, что речь идет вот о чем: или Влефта или Матиас, и что я предпочитаю, чтобы это был Влефта… Для нашего друга это вопрос жизни и смерти. Я думал, что вам не надо это объяснять… Могу добавить, что кроме этого сентиментального аспекта проблемы, скажем так, есть еще более важный: национальные интересы. Надо, вы меня хорошо слышите, НАДО, чтобы Матиас сохранил свой пост, все!

Меня стало подташнивать.

— Шеф, — сказал я, — я не возражаю против необходимости этой миссии. Я только выражаю явную нехватку энтузиазма. Я боец и не люблю роль палача… Я думал, что некоторые мои коллеги, менее, э… щепетильные, сделали бы это дело не хуже.

Ох! Парни. Выть хочется! Старик Миронтон стал пурпурным! Солнце не светилось больше в его больших глазах!

— Если я поручаю вам эту работу, значит, я считаю вас наиболее квалифицированным для ее исполнения! Я ничего не делаю случайно.

Простота истины меня потрясла. Это правда. Старик, этот сладкоежка, надутый болтун, ничего не пускает на волю случая, и в этом его сила.

— Я думаю, у вас ложное представление о тонкости вашей миссии, Сан-Антонио. Дело идет о… перехвате одного человека между аэропортом и центром города. Итак, вы будете в Швейцарии, мирной стране, днем, среди людей… Нужен такой тип, как вы, чтобы преуспеть в подобном деле без… без потерь. Учтите, в случае провала я ничего не смогу для вас сделать!

Очаровательно.

— Хорошо, простите меня, шеф. Как я узнаю субъекта?

Он резко открыл один из ящиков, что тот чуть не выпал, взял фотографию, подколотую к описанию, и протянул мне.

— Вот фотография и словесный портрет.

— Спасибо…

Я посмотрел на изображение, представляющее типа с необычным лицом. У него большой выпуклый лоб, увенчанный короткими вьющимися волосами. Его держатели окурков пухлые и оттопыренные. Глаза под густыми бровями живые, жесткие, умные… Они меня пронзили.

Ну и собачья профессия, черт побери! Вот парень, которого я не знаю ни с плохой, ни с хорошей стороны и которого я должен превратить в скором будущем в кусок мяса!

— Вы уверены, что он прилетает в Берн завтра утром?

— Он заказал место в самолете, который вылетает сегодня вечером из Нью-Йорка…

— Его не могут перехватить в Париже?

— Самолет не делает посадки во Франции…

— А если он отменит отъезд?

— Я об этом узнаю, за ним там кое-кто следит…

— А этот кто-то не может… э… взять на себя его похороны?

Опять неудачный вопрос, который разозлил босса.

— Я не нуждаюсь в ваших советах, Сан-Антонио? Если я не вмешался до последней минуты, значит, раньше я не мог этого делать, поверьте мне!

— Что я и говорю…

— Завтра пораньше утром позвоните мне. Я вам сообщу, в самолете ли он…

— Хорошо, шеф!

— Итак, вот адрес Матиаса, на случай, если вам не удастся… нейтрализовать Влефту. Самолет приземляется в десять утра. Матиас будет вас ждать до одиннадцати… Если вы не появитесь, он пойдет на собрание, назначенное руководством организации… Собрание необычное, в ходе которого будут приняты важные решения.

Я прочитал адрес на карточке: Пансион Виеслер, 4, улица дю Тессэн.

— Прочитали?

— Все в порядке, патрон…

— Тогда вот ваш билет на самолет, вы вылетаете через два часа…

— Спасибо…

— У вас есть деньги?

— Французские, да…

— Сколько?

— Тысяч двадцать франков!

Он пожал плечами и взял конверт из ящика.

— Здесь пятьсот швейцарских франков…

— Благодарю.

— Вы вооружены?

Я вытащил свой «Р.38».

— Вот этим.

— Пройдите в магазин и подберите глушитель…

— Это идея…

Я пожал его холеную руку.

— Надеюсь, все пройдет благополучно, Сан-Антонио.

— Я тоже надеюсь, шеф.

Я наткнулся на Пинюша в заведении напротив.

— Ты что-нибудь выпьешь? — спросил он меня.

— Уже: я выпил за мое повышение!

— Я тебе говорил, что он не в духе! Опасное дело?

— Скорее щекотливое! Кстати, днем позвони Фелиси и скажи, что меня не будет два-три дня. Надеюсь, что телефон исправили.

Пино принялся толкать речь об истории телефонной сети со дня ее основания, но я его остановил в тот момент, когда он дошел до коллекции марок своего внучатого племянника.

— Извини, старик, я должен испариться. Но запиши мне продолжение, я прочитаю его на свежую голову!

Сразу оговорюсь, что самолет не улучшил моего состояния. Когда мы приземлились в Берне, мне показалось, что меня разобрали на части и рассыпали по тротуару.

Я болтался без багажа, руки в карманы. Нет необходимости брать с собой военное подразделение, чтобы припаять неизвестного тебе господина.

Однако мне надо было провести где-то ночь. Я вошел в лавку, купил небольшой чемодан из гофрированного картона и остановился в скромном отеле недалеко от Парламента.

Служащие, должно быть, приняли меня просто за французского коммивояжера и встретили без большого подъема. Я снял скромную комнатку, в которую поставил свой псевдобагаж. Затем после полудня, придя в себя, я пошел перекусить в соседний ресторанчик.

За едой я кропотливо изучал обстановку. Необходимо обмозговать задание и тщательно его подготовить, так как оно, похоже, не из легких. Видимо, Старик чего-то не договорил до конца и упростил схему дела. Выследить парня, сошедшего с самолета, и ткнуть ему пушку между ребер — это легко на словах. А на деле все по-другому. Кроме обычных трудностей задания, я должен многое предусмотреть. Возможно, Влефта путешествует не один и, конечно же, его встречают!

Вот китайская головоломка! Если его окружают приятели, я не смогу его уничтожить. Или же я должен буду пожертвовать собственной шкурой и действовать весело «а ля Равайяк», что мне совсем не улыбается, как говорил аббат Жуванс.

В сущности, самое простое — подготовить операцию, принимая предосторожности, и ждать час N для нападения. Пожалуй, помощник мне был бы полезен в подобной обстановке, но Старик, видимо, рассудил иначе.

Когда я кончил жевать, последствия вчерашней пьянки полностью исчезли, и я почувствовал себя в полной форме.

Я пошел в гараж, нанял машину на два дня: классный «Порш» алюминиевого цвета… В моих извилинах начала рождаться идея. Я действительно тот самый человек, который способен на все, поверьте мне. Когда я выхожу на военную тропу, для меня не существует препятствий. В этом мое преимущество. Почему я добился успеха в этом проклятом ремесле? Исключительно потому, что у меня голова на плечах, в ней полно идей, я действую с точностью хронометра.

За рулем моей колымаги я еду в аэропорт, чтобы изучить трассу. Есть вероятность того, что Влефта поедет в центр города на автобусе аэропорта. Вот тогда это будет суперсюрприз!

С аэродрома я ехал не спеша. Приехав на перекресток, я сказал себе, что вот идеальное место для свершения моего задания, и остановился, чтобы детально изучить место действия… Да, это то, что мне надо!

Немного поразмышляв, я вернулся в отель, оставив на стоянке «Порш». Затем я купил себе темные очки, которые изменили мою физиономию, приобрел белый плащ и фетровую зеленоватую шляпу, украшенную пером фазана. В таком маскараде я больше не смахивал на ветряную мельницу и избавился от дурацкого вида… Скорее был похож на немецкого туриста.

Я направился в другое агентство по прокату машин и нанял большой рыдван, старый «Мерседес» с надежным шасси… Я его поставил рядом с первым. Все это составляло часть моего плана. Оставалось только закончить день как можно приятнее. Поверьте мне, убить целый день в Берне куда труднее, чем какого-то Влефту.

Я таскался по старому городу, держа нос по ветру. Прелестная маленькая столица… Самая провинциальная из всех, какие мне довелось видеть. Я следовал по странной улице, составленной из аркад, посреди которой торчали разноцветные фонтаны. Я представлял себя на картине Рембрандта, хотя художник и не был швейцарцем!

Потом я спустился к реке, которая окружает город, пересек мост и очутился на круглой площади, где находятся знаменитые в Берне медвежьи ямы. Вокруг первой из них столпились люди. Я наклонился и увидел двух стопоходящих (как говорил Бюффон), которые изображали идиотов, чтобы получить кусочки моркови из маленьких фунтиков, продававшихся тут же. Мне всегда становится очень грустно, когда я вижу диких животных в заточении. Я за общую свободу, чтобы вы знали! В конце концов, этим славным животным лучше быть в яме, чем прикроватным ковриком на полу чьей-то спальни.

Я скармливал десятый кусочек моркови, чтобы не показаться крохобором, когда заметил самую красивую девушку Берна и его округи. Она стояла на другой стороне и, облокотившись на барьер, вместо того, чтобы глазеть на медведей, строила мне глазки.

Я тотчас почувствовал короткое замыкание в спинном мозгу. Куколка была блондинкой с красивым загорелым личиком и сверкающими зубами. Одновременно она могла бы позировать для Кадорисина, Амбр Солэр и зубной супер-пасты «Колгейт»! Ее глаза, если вы действительно полагаете, что немного поэзии не помешает, были похожи на две незабудки (я сегодня в форме, не правда ли?). Я послал ей свою чарующую улыбку и снял очки, чтобы показать настоящую витрину.

Так как эти ямы идеально круглые, я медленно пошел вокруг ограды, чтобы оказаться рядом с красоткой. Настоящее божество! Она стоит такого вращения, можете мне поверить.

Красотке было лет тридцать. Какой огнеопасный задок! У нее пара округлостей, которым может позавидовать немка-кормилица, и им нужен лишь достаточно крепкий мужчина, чтобы объяснить тайну бытия.

На ней костюм серого, мышиного, цвета, сапоги вишневые, перчатки и сумка также. Прямо модная картинка! Правда, она не выдумала пенициллина, но ей это и не обязательно… Зато какая аппетитная плоть!

Смотрю на часы: шесть вечера. Именно в этот момент в кафе где-то на Елисейских полях почти столь же прекрасно сложенная дама ждет не дождется своего красавчика Сан-Антонио.

Красотка краем глаза наблюдает за моим приближением. Когда мы касаемся локтями, она смотрит на меня и, указывая на пару забавных медведей, бросает мне швейцарско-немецкую фразу, из которой я ничего не понимаю.

— Я не говорю по-немецки, — сказал я. Она смотрит на меня с удивлением. Из-за зеленоватого колпака и белого плаща она приняла меня за шваба.

— Вы из Женевы? — спросила она.

— Нет, из Парижа… Родился в Бельвилле, то есть я дважды парижанин. Отец овернец, что равнозначно быть им трижды…

Она, конечно, очарована.

— Вы живете в очень красивом городе, — замечаю я с любознательностью, составляющей один из основный элементов моего обаяния.

— Вы находите?

— Да. Оч-чень романтичный… Я не провел бы здесь всю жизнь, но на час я нахожу его вполне подходящим…

— Берн очень скучен для иностранца. Здесь надо иметь свои привычки…

— Вот я и спрашиваю себя, не приобрету ли я их с вашей помощью!

Это ей понравилось. Она слегка порозовела под загаром. Ее лукавый взгляд раздевал и поедал меня. Тепло ее руки разливалось по моему телу. Откровенно говоря, девчонка должна цениться как «Амора» (добрая дижонская горчица). Я не мог отказать себе в удовольствии вообразить все, что бы я с ней проделал, будь у меня хоть часок.

— Вы в отпуске? — спросила она.

— Как сказать…

— Совсем один?

— Увы!

— Вы не женаты?

— Нет, а вы?

— Да, — ответила дама.

И она добавила с видом «пользуйся случаем»:

— Мой муж путешествует по Италии… Хороший человек! Хоть я с ним и не знаком, не могу удержаться от выражения симпатии к нему. В конце концов, чем еще может побаловать мужчина своих современников, если не пуститься путешествовать без жены, когда она так хороша? Я вас спрашиваю. Я вас об этом спрашиваю неумело, не ставя запятых во фразе, но я вас настойчиво спрашиваю!

— Так хорошо путешествует, что вы вынуждены глядеть на бедных животных, чтобы убить время? — Э, да…

— Не пойти ли нам выпить чаю? Это перепутье наших отношений. Это тест. Если она согласится, можно считать, что вечер у меня занят!

— С удовольствием…

— Тогда руководите мной, так как я только что прибыл в Берн и не знаю ни одного заведения…

— Может быть, самое простое: пойти выпить чаю дома?

Умопомрачение. Вот женщина, которая не находится во власти принципов. Она знает, чего она хочет, и она надеется получить это в рекордное время. Несколько смущенный, вспомнив мою отроческую застенчивость, я протестую:

— Я не хотел бы вас затруднять.

— Вы меня не затрудните. Тем более, что я одна в доме, моя горничная в отпуске…

Чуете, сплин пресыщенной женщины! Дамочки не должны скучать, иначе это будет конец добродетели. Если у вас нет времени заняться вашей, вот вам добрый совет: купите ей полку-подставку для горшков или лучше заставьте ее перекрасить петуха Свободы, но никогда не оставляйте ее скучать в одиночестве, потому что тогда вас ждет измена. Впрочем, это кажется серьезным, если придавать этому какое-то значение. Нет ничего глупее, чем потасовка мужиков из-за того, что их слишком много на одно желанное тело. Когда есть для одного, есть и для дюжины!

— Вы далеко живете?

— У меня маленький домик, совсем близко отсюда…

— Едем на трамвае?

— О, нет, я на машине! У нее красный «Фольксваген», в цвет ее перчаток. Я усаживаюсь рядом с дамой. Вот это стремительность! Я доволен собой и шепчу о том, пощипывая себя за ухо.

Мы едем по набережной, потом сворачиваем в жилые кварталы с кокетливыми домиками в расписных ставнях. Дама останавливается у последнего по улице. Наступает тишина. Поставив самокат, она повела меня в свою крепость. Прелестная лачужка, по правде говоря. Шикарные ковры, помпезные картины, тяжелая обивка, массивная мебель… Здесь пахло деньгами и затхлостью. Сразу заметно, что горничная на Яве, потому что на всех гладких поверхностях слоями лежала пыль и можно было оставлять автограф.

— Извините за пыль, — произнесла она, — я здесь редко бываю…

Она бросила сумку на диван и сняла перчатки. Тишина и полумрак опьяняли. Царило первоклассное «побуждение к преступлению». Я обнял мою хозяйку за тонкую и гибкую талию, а свободной рукой исследовал корсаж. Он содержал все необходимое для соблазна.

— Как вас зовут, прекрасная дама?

— Гретта!

— Чудесно. Все имена на "а" загадочны, честное мужское слово!

— Вы находите?

— Да.

— А как вас зовут?

— Норбер!

Я ляпнул эту шутку, считая, что от такого имени она разомлеет… Полный порядок… Она подставила мне рот. Губы ее были холодны и тверды. Я поспешил разогреть бедняжек и стал подталкивать красотку в сторону дивана. Она сдерживала маневр.

— Нет, нет! Не так сразу! Не так!

Интересно, какого рожна ей надо? Может, взлететь на вертолете, стоя обеими ногами в суповой миске и с охотничьим рогом в руках? Я не люблю сложностей. Дайте мне добрую маленькую труженицу, которая берется за дело с охотой (скажу: несокрушимо), чтобы оплатить свой кусок и не забыть парня в своих молитвах!

Она выскользнула из моих рук.

— Я приготовлю чай…

— Ох! Вы знаете, я абсолютно не настаиваю на горячей воде…

— Тогда что же вы будете пить? Мой взгляд был красноречивым ответом. Она совершенно смутилась.

— Маленький шалунишка!

Так обычно шутят все шлюхи. Это я-то маленький шалунишка! Скажите пожалуйста! У Гретты была богатая фантазия.

— Скотч?

— Пойдет!

Смеясь, она достала бутылку из шкафа и ушла на кухню.

— Только у меня нет льда! — крикнула она. — У меня отключен холодильник…

— Не имеет значения, малышка… Она вернулась, держа два стакана, из которых один был щедро наполнен.

— Скажи, это все для меня?

— Да, я не слишком люблю виски! На здоровье! Она произнесла это певучим голосом. Я чокнулся с ней и попробовал напиток. Ее скотч был не из лучших, ну да все равно, она сама была достаточно хороша, чтобы ей это простить. Я сделал второй глоток и поставил стакан на низкий столик.

— Садитесь…

Я упал на диван. Она прижалась ко мне, и мы поцеловались в губы. По мне прошел электрический ток… Я больше не был мужчиной — я стал трансформатором… Рука моя ласкала сверхтонкий чулок, обтягивавший совершенную ногу.

Ласка моя была одновременно нежной и возбуждающей. Я завелся… Она, понятное дело, слабо протестует, как полагается по этому жалкому ханжескому коду, которому следует цивилизация. Рука моя поднималась все выше, выше… Вдруг она отяжелела. Я весь налился свинцом. Я весил тонну! Десять тонн! У меня был удельный вес мертвого кита или телеги с навозом! Улыбка Гретты исчезла… Мне послышался отдаленный колокольный звон… Потом я перестал функционировать и перешел на медленный полет в небытие.

Можете мне поверить, что описанное ранее мое пробуждение после похмелья было просто забавой по сравнению с теперешним. Голова моя превратилась в клетку с голодными хищниками, рвавшимися наружу… Внутри все вертелось, бренчало, громоздилось. Я получил по заслугам!

Вокруг меня была полная темнота. Я попытался исследовать место своего нахождения. Пожалуй, отсюда не выбраться… Я с трудом чиркнул спичкой. Слабый огонек осветил пустой погреб с железной дверью. Отдушина была зацементирована. Я оказался в могиле.

Спичка погасла, и темнота поглотила безрадостный спектакль. Несмотря на тошноту, сводившую мои внутренности, я принялся кумекать; желудок схватывало каждую минуту, и приходилось облегчаться. Ледяной пот струился по лбу, на зубах скрипел песок, а сердце билось совершенно ненормально…

Я допер, что она подсыпала мне не снотворное, а яд. А жив я еще лишь потому, что ограничился двумя небольшими глотками. Если бы я проглотил все содержимое стакана, я был бы уже на пути к заоблачным владениям Святого Петра.

Понимая, что я должен полностью избавиться от этой дряни, если хочу выжить, я запустил два пальца в рот и сделал все возможное, чтобы освободить желудок «маленького шалунишки».

От этой процедуры я слегка ослаб… Подняв воротник плаща, я забился в угол… Я должен был немного подождать, пока силы вернутся ко мне. Какое-то время у меня было коматозное состояние, сердце работало в замедленном темпе. Вдруг одна мысль пронзила мой мозг, и я встрепенулся.

Я вспомнил о Матиасе… Если к одиннадцати часам я его не предупрежу и не ликвидирую албанца, он отправится на собрание и провалится! Я посмотрел на часы: они показывали шесть… Значит, самолет прилетает через четыре! Необходимо срочно выбраться из этой чертовой дыры. Эта стерва затащила меня сюда, думая, что я сдохну. На кого она работала? Кто меня заприметил и захотел избавиться? Вот загадка, которую необходимо решить как можно скорее…

Я попытался подняться, но неловко ударился о стену. Мои подставки дрожали. Я чиркнул второй спичкой и подобрался к двери. От толчка плечом она не шелохнулась. Не обнаружив никакого замка, я понял, что она закрыта снаружи на засов!

Какая неприятность! Уменьем и настойчивостью можно совладать с замком, но ничего нельзя поделать с засовом, когда находишься по другую сторону от него!

Я совсем упал духом. По всей видимости, мне суждено умереть с голоду в этом подвале. Чем больше я думал, тем больше убеждался, что эту хату сняли в каком-то агентстве для сведения счетов со мной… Когда меня найдут в этом подвале, я буду сухой и маленький, как кусок байонской ветчины, изъеденной молью.

Я терялся не в сетованиях, нет, это не мой жанр, а в догадках, пытаясь понять, кто же отдал распоряжение о моих досрочных похоронах. Может быть, организация Мохари? В этом случае необходимо допустить, что эти господа знают о моем задании.

Это невероятно, так как только Старик и я знали, что я буду делать в Берне… Может быть, какая-то другая группа бандитов заметила меня при выходе из самолета? Не исключено! У меня столько врагов в этом просторном мире. Эти ребята могли подумать, что я прибыл, чтобы поздравить их с праздником, и решили меня опередить? Да. возможно, что-то в этом роде. А пока этот тип Сан-А. здорово прогорел и попал в мышеловку.

Мой домовой, который меня оберегает, подсказал мне сохранять спокойствие и как следует разобраться в ситуации. Хороший совет… Я начал исследовать свое достояние. К счастью, прекрасная желанная блондинка думала, что я в полной коме, и пренебрегла осмотром моих карманов. Посмотрим, что же у меня есть: пушка, запасная обойма, ручка, коробок спичек, карманный нож, связка ключей, носовой платок… Затем бумажник с документами и бабками.

Итак, я обладаю кучей разных предметов, которые могут сослужить мне добрую службу. Хорошо бы кто-нибудь пришел, чтобы выдать мне разрешение на похороны! Уж я бы в него вцепился и отнял ключи от райских кущ под голубыми небесами! Впрочем, нечего зря точить лясы!

Тишина, тяжелая как отчет Палаты депутатов, царила в доме. Я был погребен на дне колодца…

Истратив несколько спичек, я подобрался к двери и успешно определил местонахождение запора, потом открыл ножик и начал скрести цемент у притолоки. Он рыхлился с трудом, и мне удалось лишь проделать небольшую дырочку между двух камней… Дырочку? Нет! Скорее луночку. Но и этого было достаточно для моего проекта. Я опустошил запасную обойму, достал патроны. Затем с помощью ножа разжал гильзы и вытащил заряды.

Когда эта операция закончилась, у меня оказалось шесть маленьких медных капсул, содержащих порох. Я развинтил ручку, вытащил цилиндрик для чернил и наполнил корпус ручки шестью дозами пороха, затем, оторвав полоску материи от платка, скрутил ее, воткнул кончик в наполненную порохом ручку, которую вновь завинтил. Ручку я укрепил в лунке, которую только что выскреб, зажег другой конец платка и увидел, что он хорошо разгорелся. У меня хватило времени, чтобы прижаться к стене слева от двери. Взрыв был резкий. Противный запах пороха и гари распространился по подвалу. Я рискнул приблизиться к двери и имел удовольствие убедиться, что взрыв разрушил большой кусок цементного косяка… Я нажал на дверь. Она была по-прежнему закрыта. Однако я ощутил в ней дрожание. Еще один удар плечом посильнее — и дверь сдвинулась. Скобы, держащие засов, вырывались из стены под моим натиском. Нужно только неотступно продолжать это упражнение… С каждым ударом я получал удовольствие, чувствуя, как поддается дверь… На восьмом ударе парень Сан-Антонио сменил декорацию, то есть очутился в темном коридоре.

Собравшись с силами, я зажег последнюю спичку. Передо мной поднималась лестница… Я взбежал по ней… Наверху путь к свободе преградила новая дверь. Она была из дерева, и мне не доставило труда справиться с ней. И вот я уже в холле, выложенном плитками; потом пересек салон, где прекрасная Гретта опоила меня таким замечательным образом. Наши стаканы все еще стояли рядом на низком столике. Я понюхал свой, от него исходил слегка горьковатый запах. Стакан же Гретты пах только скотчем… Я обошел владение и убедился в справедливости моего предположения: это был дом, снятый внаем. В других комнатах мебель была покрыта чехлами, и имелась всего лишь одна бутылка скотча… Здесь давно никто не жил!

На часах было восемь… Я вышел… Снаружи безразличное солнце припудривало мир белесым светом . Я вдыхал полной грудью лучший в мире швейцарский воздух. Тот воздух, что составил богатство этой доблестной небольшой нации и который Конфедерация Гельвеции экспортирует во все четыре части света. Господи, спасибо тебе, что вытащил меня из этой переделки. На меня иногда накатывает религиозное рвение.

На остановке я прыгаю в трамвай, чистый, как игрушка. Хотите верьте, хотите нет (если не верите, мне наплевать), но физически я чувствовал себя прекрасно, несмотря на принятый яд. Для меня это было своего рода прочисткой. Я был почти голоден!

Я вышел в центре города у разноцветного фонтана и вошел в почтовое отделение. Я заказал Париж. Через пять минут Старик был на проводе.

— Это Сан-Антонио… Он зашептал:

— Путешественник отбыл, примите его как следует…

— О'кей…

У меня было желание рассказать ему мои злоключения накануне, но я передумал, поскольку был не тот момент, чтобы отвлекаться на второстепенные для него вопросы.

— Вы предприняли все, что надо?

— Да. Не беспокойтесь!

— Тогда пока!

Оптимист мой патрон. Блаженствуя в вертящемся кресле на третьем этаже полицейского управления, ему нечего было бояться и он мог пребывать в эйфории!

— Будем надеяться, — буркнул я, вешая трубку.

Теперь за дело. Я проглотил большую чашку черного кофе с грудой рогаликов. Затем отлакировал это марочным «Бургундским» хорошего года и, подзарядившись, бросился вперед.

Обе взятые мною на прокат телеги стояли рядышком на стоянке, где я их оставил.

Для начала я взял «Порш» и отправился на перекресток, который заприметил накануне и который находился в полдороге в аэропорт. Я его поставил на улице, перпендикулярной пути Влефты, а сам трамваем вернулся в город и теперь прыгнул в «Мерседес». Путь к аэродрому был изучен мною почти наизусть. В десять часов я был на месте. Посадку рейса из Нью-Йорка объявили на десять с копейками. У меня еще оставалось время промочить горло двойным коньяком в роскошном баре… Барменша была прекрасна, как… (хотел сказать: как сердце А вы, как вы считаете, сердце красиво? С моей точки зрения, отвратительно. Это доказывает, что символика развращает все!)… Скажем, что она хороша, как весенний букет и хватит об этом. Я не мог не глядеть на нее, хотя мой интерес к хорошо сложенным пастушкам с некоторых пор несколько завял. Ее улыбка была смертельна для пуговиц на штанах, а груди напоминали, что Швейцария — страна молочников.

Я поинтересовался, что она делает вечером, и она ответила, что идет гулять со своим женихом. Его зовут Франк, он летчик. Надеюсь, он будет на высоте!

Я предложил девчонке аперитив. Она выпила «Чинзано» и рассказала мне о своем парне. Ее избранник — цвет общества, если хотите… Первый на всех конкурсах… При этом очень любящий! Красавчик! Единственно, что омрачает их идиллию, — это то, что он протестант, а она католичка! Тогда, не правда ли, семейные разногласия: тогда зачем толочь воду в ступе, а! Бедняжка жаловалась. Она хочет любить своего жениха, а не его религию.

Я ей посоветовал найти общий знаменатель. Почему бы им обоим не стать магометанами. Она засмеялась, я тоже. Но ненадолго, так как увидел в зеркале бара среди государственных флажков всех стран, фигурирующих в «Ларуссе» под рубрикой «штандарт», свое жалкое отражение.

У меня был кумпол эксгумированного трупа. Лицо походило на восковую маску! К счастью, громкоговоритель объявил предстоящую посадку самолета. Я допил стакан и расплатился за нашу оргию.

— Поцелуйте за меня жениха! — бросил Я малышке на прощанье.

— Вы ждете кого-нибудь? — спросила она.

— Да…

Она мне лукаво подмигнула.

— Свою подружку?

— Нет, старого товарища по оружию! Мы вместе воевали и возможно придется повторить… Когда имеешь привычку, от нее трудно отделаться, вы знаете!

С этими словами я покинул бар и направился к посадочной площадке. Серебристая точка блестела в небе, похожая на осколок солнца. Точка гудела и приобретала очертания… Самолет медленно заходил на посадку, описывая на горизонте гармоничную траекторию… Затем он мягко сел в конце поля и не спеша стал приближаться, распластавшись, как доисторическое животное. Стали видны винты, они вращались все медленней и наконец остановились. Я ждал.

Сказать вам, что я чувствовал себя в своей тарелке, было бы сильным преувеличением. Всегда испытываешь чертовское неудобство, когда ждешь определенного господина для сведения с ним счетов.

Влефта не заставил себя долго ждать, появившись вторым на верху трапа. Со своего поста наблюдения я его легко узнал. На нем было толстое верблюжье пальто, в руках он держал солидный кожаный портфель. Это был высокий и бледный молодой человек. Он был без шляпы, и его длинные космы падали на шею.

Он быстро спустился по ступеням и направился к таможенному посту. Тогда я увидел громадного типа, вышедшего из стоявшей невдалеке машины и приближавшегося к нему. Вновь появившийся был смугл, цвета старой бронзы. Он был лыс и одет весьма нескромно. Тигриный коготь, воткнутый в узел красного галстука, завораживал взгляд.

Выйдя из таможенной, Влефта приблизился к громадине. Обмен рукопожатиями. Албанец казался мрачным. Может быть, у него предчувствие? Его компаньон был похож на пирожок, только что вынутый из фритюра… Он потел жиром из всех пор.

Оба садятся в авто громилы. Я тотчас бросаюсь к своему и пускаюсь в дорогу, опережая их на несколько десятков метров. У них «Альфа — Ромео». С одной стороны, это меня тревожит, потому что эти сундуки очень быстроходные, с другой стороны, это меня устраивает, потому что у него тонкий кузов.

Они меня обгоняют. На какой-то момент я испугался, что они испортят мне всю обедню, но они не стали ничего делать и продолжали катить спокойно, по-стариковски, со скоростью восемьдесят километров в час.

Я немного подождал, а затем, когда мы стали приближаться к перекрестку, нажал на акселератор. Стрелка спидометра рванулась слева направо… Девяносто, сто, сто десять… Я готов был к обгону, и оба пассажира «Альфы» ничего не подозревали. Неожиданно я устремился на них, как будто потерял управление. Хочу вам сказать, что это производит странное впечатление. Надо быть япошкой, чтобы играть в человека-торпеду… Я видел, как уменьшается разделяющее нас расстояние и увеличивается зад «Альфа Ромео». Мой домовой сказал мне: «Вцепись в баранку, Сан-Антонио, и целься в стекло…» Было бы глупо разбить башку о свое же стекло.

Удар был точен! Я их припечатал с треском, который мог разбудить целую палату каталептиков. «Альфа», потеряв контроль, вылетела с проезжей части и ударилась о стену справа. Мой «Мерседес» вынесло вперед, и он остановился поперек дороги.

Потливый громила и Влефта были оглушены. К нам сбегались люди. Я вынул свою хлопушку из внутреннего кармана и приставил к Влефте. Он вытаращил на меня глаза. Я нажал на гашетку три раза, и его глаза погасли. Пирожок рядом с ним больше не шевелился и стал бутылочнозеленого цвета. Я быстро подобрал с колен Влефты кожаный портфель. Почему я это сделал? Я не смогу вам объяснить точно. Без сомнения, чтобы оправдать свои действия в глазах типа из сети Мохари. Чтобы он поверил, что целью содеянного было выкрасть портфель.

Я действовал с таким проворством, что сбежавшиеся прохожие не заметили моего смертоносного жеста. И только когда я взял курс на вторую машину, они почуяли что-то неладное и что дело идет не просто об обычном дорожном происшествии! Я услышал крики:

— Задержите его!

Я ринулся вперед… Бравый почтальон преградил мне путь. Я ему врезал по шарам, и он осел на свою сумку с почтой.

Я достиг колымаги. У «Порша» стартер заводится с пол-оборота. Впопыхах я забыл включить контакт. Наконец мотор заработал. Я врубил вторую и нажал на акселератор, резина завизжала. Машина рванула и устремилась вперед. Я жал на всю железку.

Мерзкая зеленая трусость скрутила мой тонкий кишечник. Итак, я выполнил свою миссию, но теперь меня преследуют. Человек двадцать видели меня, и у них было время запомнить номер машины. Вскоре швейцарские полицейские, у которых не слишком много дел, пустятся по пятам за вашим другом. Буду ехать, пока возможно… Я обгонял машины, пересек железнодорожный переезд и выехал на главную дорогу.

Какое-то мгновение я был в нерешительности… Что выбрать: возвращаться ли в Берн или направиться во Францию?… Второе меня прельщало больше, как вы догадываетесь, только это было опрометчиво, так как, если я пущусь по проселкам, то незамедлительно натолкнусь на полицейский кордон. А это было бы очень плохо для моего здоровья. Фелиси выкармливала меня на смесях Нестле, и было бы глупо свети на нет годы стараний одним неверным движением.

Итак, я выбрал возвращение в Берн… Я проехал рабочий квартал и оказался в городе. Я заметил сломанные ворота, плохо закрывающие въезд в брошенные владения. Я вышел из машины, открыл их, въехал и спрятал тарантас позади полуразвалившейся стены. Я снял шляпу и плащ, надел очки и взял портфель. Я разглядывал брошенное владение на ученый манер, как архитектор, пришедший составить план Версаля.

Еще раз я воспользовался трамваем. И вот я в городе, совершенно свободен. Если я не идиот, то мне необходим билет до Пантрюша. Потому что я того мнения, — это мнение и моего домового, — что у бернских полицейских скоро будет большая суматоха. Эти господа развернут большие маневры, чтобы меня задержать.

Гордый, как школьник, я вошел в вокзал. В это время всегда большое оживление. Я приблизился к кассе и взял билет первого класса до Парижа. С билетом в кармане мне показалось, что я уже там. Снабженный куском картона, я справился по табло, когда отходит поезд, и увидел, что мой экспресс отправляется через два часа. Это меня не устраивало, так как терялось слишком много времени. Мне бы не помешало скорее очутиться подальше.

Такое мертвое время особенно прискорбно, потому что вокзал является идеальным местом для слежки. Как только появляется удирающий куда-то тип, его всегда поджидают у перрона вокзала… Ну что ж, будем надеяться, что мой ангел-хранитель купил себе новый кусок замши, чтобы начистить мою путеводную звезду!

Я накупил газет, которые служат прекрасной ширмой, и сел в буфете, заказав стакан вина «Нешатель», бутерброд с сыром, и, раскрыв одну газетенку, содержание которой мне было совершенно безразлично, заставил себя читать фельетон.

Листок рассказывал сногсшибательную душераздирающую историю о маленькой девочке, найденной на паперти церкви лейтенантом-кавалеристом. Лейтенант поручил девочку своей бабушке, чтобы она ее вырастила. На настоящий момент крошка выросла. Она только что сдала экзамены на бакалавра, а лейтенант вернулся из колоний, где он открыл большие залежи жевательной резинки. Она стала столь хороша, что экс-лейтенант, еще молодой для своих лет, хоть и вернулся издалека, не мог опомниться от этого. Это мужчина тридцати пяти лет, у которого было состояние, светлые усы, военные медали и упорство в достижении своей цели. Он был потрясен агрессивным бюстом молоденькой девушки, и все идет к тому, что он на ней женится, если только у автора не случится приступа печени при окончании романа, или в потайном кармане галстука офицера не обнаружится документа о том, что малышка не кто иная, как его незаконная сестра…

Слова «продолжение следует» дали волю моему воображению. Я оглядел внимательным взглядом вокруг себя. Кажется, все спокойно. Официант, который меня обслуживал и, как мне показалось, принадлежал к гомосекам, застыл в экстазе перед фото на обложке самого красивого в мире атлета.

Я оторвал его от созерцания, потребовав еще стакан белого. Это ординарное вино веселило, как детский хоровод. Мне необходимо было отсидеться в буфете. Надо было выбросить из памяти ошалелый взгляд бедняги Влефты, когда он покосился на мою хлопушку…

Каково ремесло! Если б я поступал по своей воле, я бы послал подальше Старика, органы, всякие задания… Но стоит голосу разума возопить об этом, как пальцы моего безрассудства тотчас затыкают мои граммофоны.

Прошел час. В секторе все нормально. Люди входят и выходят, не обращая на меня внимания. Я пытаюсь прочитать новости. Буквы прыгают перед глазами… Нервы напряжены до предела. Как говорит один из моих друзей, Фернан-Горячка, когда появляется фединг в спинном мозгу, неплохо осознать, что ты существуешь потому, что думаешь.

Я отложил лживый листок. На меня что-то нашло, когда в этот момент трое слишком крепко скроенных парней вошли в буфет. Этим малышам, верьте мне, больше всего подходила каторга.

Я ни минуты не сомневался, что эти злобные гориллы по мою душу. Когда оказываешься в роли дичи и пробираешься в вокзальный буфет, стараясь не очень-то высовываться, то поневоле выпускаешь большой перископ, чтобы никого не прозевать.

Пока что они вглядывались в глубину большого зала. Народу было много, и это требовало от них особого внимания. Я сделал знак гарсону. Он подошел, закрыв меня как ширмой. Я рассчитался, болтая, чтобы выиграть время. Справа я увидел дверь, ведущую в туалеты. У меня оставалось ровно столько времени, чтоб уйти туда, пока стрелки не обернулись.

Вобрав голову в плечи, я устремился туда и закрылся в одном из этих уединенных мест, которые увековечили славу императора Веспасиана.

Время выиграно… Но только время, так как я могу провести остаток моих дней в этих кафельных стенах. Я сел на откидную крышку и, чтобы как-то рассеять свое нетерпение, открыл кожаный портфель, раздобытый с колен моей жертвы.

В нем была куча вещей. Во-первых, бумаги на английском языке, которые я не мог разобрать, не являясь полиглотом. Во-вторых, карта Северной Африки, испещренная голубыми карандашными крестами с красными буквами. В-третьих, чек на миллион швейцарских франков, выписанный неким Магибом на Федеральный банк в Берне. Чек находился в конверте из бристольского картона, на котором ничего не было написано. Он был выписан «на предъявителя», что потрясло, как вы догадываетесь, все мое банковское мировоззрение, ибо один миллион швейцарских франков равен примерно ста миллионам французских. Можно, конечно, оплакивать девальвацию наших бумажек, но надо признать и то, что с такими бабками можно позволить себе хорошее жаркое с корнишонами вокруг!

Сто миллионов на предъявителя! Сто миллионов, которые первый встречный, я, например, может взять и получить! У меня закружилась голова. Нет, я не жадный, это не в моем духе. Я из тех, кто считает, что не надо иметь много денег, но важно, чтоб их было достаточно. Лично мне их всегда хватало для приличного существования, накормить Фелиси и оплатить кофе со сливками и рогаликом для женщин, которые были добры ко мне.

Но мы живем в прогнившую эпоху, управляемую деньгами, — это не секрет ни для кого — и чек такого достоинства впечатляет так же, как Ниагарский водопад.

К моему удивлению, я забыл, где нахожусь! Уже несколько раз дверцу моей ложи дергали. Возможно, кому-то очень приспичило. Я свернул бумаги и сунул их во внутренний карман, сложил карту вдвое и пристроил ее в недрах моей куртки… Чек я положил в свой бумажник.

По моему мнению, Влефта вез для организации Мохари субсидию, ассигнованную делу египетским толстосумом. Все будет шито-крыто, если мне удастся получить монеты! Они из меня сделают бездельника, эти парни!

Я рискнул выйти из туалета. Вышел без сожаления, поскольку в этом месте царит угнетающая «персилевая» белизна. Перед дверью меня поджидал субъект. Старый посеревший обломок с глазами в форме запятой. Он приплясывал на месте в ожидании, пока я освобожу место. Едва я вышел, как он ворвался в кабину.

Я приблизился к двери, украшенной зеркалом, приоткрыл ее и благодаря зеркалу, которым я умело воспользовался, смог оглядеть весь зал. Парнишки исчезли…

Громкоговоритель объявил посадку на мой поезд с пути "К". Туда я и направился, прыгнул в вагон второго класса, бросил пустой портфель в сетку и по коридору направился в вагон первого класса.

Поезд был почти пуст. Я выбрал свободное купе и устроился у двери в коридор, прижавшись спиной к спинке дивана. Мне было достаточно задвинуть штору из массивного драпа, закрывавшую стекло, чтобы стать невидимым из прохода. Если ищейки будут прочесывать поезд, останется пятнадцать шансов против одного, что они ограничатся просто заглядыванием снаружи…

Я ждал с судорогой в горле. У настоящего полицейского есть своего рода внутренний метроном, который начинает функционировать в мозгу, как только появляется чувство опасности.

Я ждал. Разум говорил мне, что ничего не должно со мной случиться, но мой инстинкт выл сиреной в мои веера: атас!

Прошло несколько минут. Пассажиры садились в вагоны. Я слышал, как они устраивались в соседнем купе и чирикали на швейцарско-немецком. Где-то заплакал малыш (тоже по-швейцарско-немецки). Толчки… Крики… Прерывистое дыхание… Короче, прекрасные звуки вокзала. Прекрасные, потому что это звуки жизни! Звуки, которые опьяняют.

Я чувствовал себя жалкой дрожащей былиной. В животе у меня бурчало, и внутренний холод стянул мне лицо. Я ждал… Я бросил косой взгляд на часы. Они, хоть и не швейцарские, но все-таки показывают время.

Я установил, что мой экспресс отправляется через тринадцать минут. Будем надеяться, что это число не преподнесет мне сюрприза… Заранее предвкушаю вздох облегчения, который я испущу после пересечения границы.

Ох, ребята! Какое избавление! Я вытянусь на диване и расслаблюсь. Ведь в конце концов, за последние двадцать четыре года мне не пришлось слишком много отдыхать! Меня травили и заточали… Я убил человека, спровоцировав перед этим автокатастрофу… Я… Я поднес руку к бумажнику. Я не только выполнил мой долг, но и похитил сто миллионов у наших врагов…

Удастся ли мне пересечь эту границу? У служащих соответствующего заведения есть полное мое описание. С каждым часом они уточняют мой портрет. Свидетелей убийства полно: сдающие на прокат машины; служащие в отеле, где я снимал каморку, которой не воспользовался; официантка в баре аэропорта, — все они составят мой словесный портрет лучше, чем он существует в природе.

Вдруг я ощутил удар в затылок, услышав шаги в коридоре. Шаги, которые останавливались у каждого купе… Я слышал, как открываются и закрываются в полной тишине двери. Сомнений нет… это патруль… Я постарался сделаться совсем маленьким! Если так будет продолжаться, я превращусь в обивку дивана. В настоящий момент это была моя голубая мечта.

Шаги приближаются. Я вижу, как зашевелилась ручка двери. Сильная рука потянула ее назад и дверь резко открылась. Я закрыл глаза и сделал вид, что сплю… Сквозь опущенные ресницы я разглядел два суровых лица. Это были два полицейских, замеченные мною в буфете.

Они разглядывали меня. Один из них вошел в купе. Другой остался в дверях. Тот, что вошел, дотронулся до моей руки, что-то говоря по-немецки. Я вздрогнул, как только что проснувшийся человек. Я ему выдал очаровательную улыбку девять на двенадцать. Затем, вернувшись к суровой действительности, я вытащил мой билет и протянул его ему, вроде бы не понимая его требований.

Номер не прошел. Здоровяк был слегка сбит с толку. Было видно невооруженным взглядом, что он не из тех, кто забывает. Он спросил мнение своего коллеги, который был посообразительнее. Тот закивал головой, что оказалось для меня фатальным…

Другой тоже втиснулся в купе. Никаких заблуждений, мои ягнятки, это начало конца. Со всем тем, что у меня есть, я без сомнения прямиком проследую в дом со множеством дверей.

— Что вам нужно? — спросил я нетерпеливым тоном.

— Покажите ваши документы!

Естественно, для исполнения такой миссии я запасся фальшивым удостоверением личности. Но в этот момент я об этом пожалел, так как если бы я им предъявил свой мандат о принадлежности к тем же органам, они стали бы мне товарищами, бернскими коллегами.

Подозревающий, белокурый парень с квадратной челюстью и коротко подстриженными волосами, изучал мои бумаги. Он сделал красноречивый жест своему приятелю. Шкаф начал меня обыскивать. Карамба! Ну, я хорош! Я ведь оставил при себе свою смертоносную хлопушку, ее большой ствол с глушителем выпирал из пиджака. Он выловил игрушку с молниеносной быстротой.

Второй тип уже вытащил наручники и приготовился надеть их на меня. Наступил момент попытать счастья в национальной лотерее, не так ли? Во всяком случае, самое время изменить ход дела!

Я откинулся назад, одновременно согнув конечности, и отвесил резкий удар ногой в нижнюю челюсть типа с наручниками. Он получил сорок третьим размером серьезного мужчины, и его внутренности заиграли на ксилофоне: «Иди не оглядываясь». Другой детина врезал мне такой удар в живот, что там все внутренности вывернулись наизнанку, как пуловер, и превратились в ничто.

Я рухнул как подрубленный. Здоровяк собрался с силами, чтобы продемонстрировать новый образец своего искусства боксера. Я получил боковой в скулу, прямой в лоб и начал считать звезды… Полицейский, которого я отделал, сидел напротив меня с окровавленным ртом. Он вынимал зубы один за другим, как будто отрывал лепестки ромашки, и клал на диван.

Этот спектакль его унижал, но возбудил напарника, который вернулся к своим обязанностям, разъярившись сильнее быка. Он хотел подловить меня еще раз и ожидая, что это будет хорошей дозой снотворного, вложил в удар всю свою силу. К несчастью для его фаланг, я успел уклониться, и его чудовищный кулак врезался в кокетливый пейзаж, представляющий ветряную мельницу на фоне тюльпанов. Голландия делает больно, когда она воспроизведена на железе, покрытом эмалью. Озлобленный живодер испустил душераздирающий крик.

В этот момент его вопль вывел меня из летаргии. Я ударил его прямо в рыло. Его отбросило назад. Еще один удар ногой, но поскольку мне не хватало места для размаха, вместо челюсти я угодил ему в ту часть его персоны, где собраны причиндалы, служащие для продолжения рода. Удар сапога по этому месту больнее, чем удар по самолюбию… Он испускает — я приношу извинение слабым людям — отвратительное рычание и растягивается в проходе купе. Я же, перешагнув через него, устремился в коридор. Человек с поврежденной челюстью забыл свои зубы на диване и бросился мне вдогонку… Я выиграл около пятидесяти сантиметров. Вагон переполнен, набит битком. Я зацепился за траурную вуаль вдовы и всучил ее в руки моего преследователя, который, казалось, имеет честь просить ее руки. Он ее получил, только по роже, так как старушка среагировала быстро. Если она любит теннис, то не для того, чтобы только подавать мячи. Я вскакиваю на какой-то чемодан и прыгаю через открытое окно на перрон…

А теперь, дамы и господа, ноги в руки! Целую, до вторника! Я расталкиваю людей, переворачиваю багаж… Большие скачки под удалую арию из «Сельской чести» (Кавалерия рустикана)… Появились стражи порядка. Поднялся свист, как на корабле во время маневров в Средиземном море.

У меня выросли крылья! Не хватает только бригады судей, чтобы зафиксировать побитие рекорда Жази. Я достигаю выхода с вокзала. Здесь стоит большой и суровый, как мнение покойника, служащий, которого уже предупредили, и он преградил мне путь. Я протянул ему свой билет, забыв разжать кулак. Билет и его вместилище угодили ему в подбородок. Парень перелетает через вертушку так, что ударяется черепом о стену; на какое-то время он забудет фамилии советников кантонов своей страны.

У выхода из вокзала я замечаю красный грузовик, который трогается. Я бегу к нему и успеваю вскочить на подножку. Ошеломленный шофер смотрит на меня.

— Не теряй курса, папаша, и жми на правую педаль, — говорю ему.

Он повинуется, косясь на стекло заднего вида. Мы летим по улицам на глазах у изумленных прохожих. Полицейские вот-вот ринутся в погоню на своих мотоциклах, более быстрых, чем грузовик. Оставаться на грузовике опасно.

На повороте я спрыгиваю… Бросаю взгляд вокруг. В подобных случаях не до лекций о пользе сахарной свеклы для польских колоний… Надо импровизировать и умело шевелить хромированными шариками.

Я заметил маленького кондитера, который сходил с велосипеда, держа под мышкой корзинку с кремовым тортом «Святая Честь». Я обесчестил эту «Честь», размазав торт по тротуару, и вскочил верхом на «велик». За мной, Кюблер! Я приподнимаюсь в седле и кручу педали, высунув язык… Я сворачиваю… Мне наплевать на направление. Я люблю фантазию и никогда не участвую в организованных путешествиях… Я кручу, кручу педали, как говорил Шарпини.

Я еду в запрещенном направлении и несусь по улицам с лестницами. Вот это номер! У Пэндера места заказывали бы за три месяца вперед, чтобы присутствовать при моих подвигах.

Время от времени я оглядываюсь через плечо и смотрю в морской бинокль. Природа непоколебимо безмятежна. Берн купается в бледном солнце, которое придает ему блеск аквариума. Жители спокойны, и никто не подозревает драмы.

Я оставляю «велик» кондитера у чьего-то порога и направляюсь по маленькой старинной улочке. Как хорошо жить. Розовое спокойствие разливается во мне. У меня впечатление, что я вышел с постоялого двора…

Квартал, в котором я нахожусь, спокоен. Дома здесь зажиточные. Если я уйду отсюда, то непременно нарвусь на полицейский кордон. Полицейские власти знают теперь, что я в Берне, и скоро прочешут весь город. Хоть один раз у них в руках настоящее сенсационное преступление, и они не будут его прятать в ящик со старыми шнурками!

Мне надо срочно воспользоваться короткой передышкой, чтобы найти укрытие. Но это возможно только теоретически. А что такое теоретическое укрытие? Место, где можно расположиться, не боясь быть замеченным, вы согласны со мной? Где же мне расположиться, будучи гонимым, не имея возможности появиться в отеле или в семейном пансионе и в…

Я остановился. Слова «семейный пансион» зацепили на ходу мой рассудок. Они смутно воскресили что-то в глубине моего существа.

Вспомнил. Матиас живет в семейном пансионе. Если бы мне удалось связаться с ним, добрым другом, конечно, он смог бы меня спасти. Его моральный долг оказать мне эту услугу, потому что, прикрывая его кости, я попал в дерьмо.

Но как с ним связаться? Я не знаю, где его детские ясли… Я не ведаю, есть ли у него телефон, и я не могу себе позволить рискнуть пойти на почту, чтобы разузнать…

Я напрасно скреб свою башку стамеской. Все эти буржуазные фасады волновали меня не больше, чем крутые склоны.

Я застопорил, заметив в конце улицы силуэт полицейского. Досадный промах. Он уже обратил на меня внимание. Голова этого типа была наполнена отнюдь не малиновым вареньем. Едва он меня увидел, как тотчас узнал. Ну и свист! Какие потрясающие звуки! Резковаты, правда, для моих ушей, но, наверно, обворожительные для семейства кобр.

Я повернул назад! Проклятие! Моя беспечность дорого обходится… Другие пингвины, поднятые по тревоге свистком товарища, объявились на другом конце улицы! Настоящее нашествие! Положительно, их разводят у наших трансальпийских друзей! Вот страна, где не воюют, но где полно солдат! Где практически не убивают своих близких, но где полицейские появляются даже из самых маленьких дырочек швейцарского сыра! Какой кошмар…

Я не на шутку сдрейфил. Для моих швейцарских собратьев я был опасным преступником и если я опять ввяжусь с ними в драку, то получу сполна на этот раз.

До чего паскудная жизнь! Вот ребята, с которыми у меня всегда были хорошие отношения, к которым я инстинктивно питал симпатию, а обстоятельства оборачиваются так, что я должен бежать от них, как от дюжины эпидемий холеры.

Я заметил монументальный портал… вошел туда и быстро захлопнул тяжелую дверь. В замке торчал ключ. Я повернул его, чтобы выиграть время. Пока они будут растирать сухари, я, может быть, смогу вырыть крысиную нору, по которой смогу скрыться.

Возможно, я грешу избытком оптимизма, скажете вы; однако лучше видеть жизнь в розовом свете, так как и без того она достаточно мрачна!

Я пересек внутренний дворик, посреди которого торчал широкий, поросший мхом бассейн, наполненный зеленоватой водой, покрытой кувшинками.

В другом конце двора я заметил дверь. Только бы она была открыта, черт возьми! Я дергаю ручку. Дверь не только открылась — куда лучше — она упала на меня, так как была просто прислонена к стене… Нет выхода!

Я спекся, упакован, продан! Остается только протянуть руки этим господам и прыгнуть в их карету:

— Шофер! К Максиму!

Интересно, в здешних ли обычаях избиение? Если да, то после танцев, которые я устроил полицейским в поезде, они меня вздуют. Все, что они думают обо мне, я узнаю без комплиментов.

Массивная дверь, которую я закрыл на ключ, дрожала под мощным напором. Через минуту она откроется. У меня уже не было времени пересечь двор, чтобы добраться до лестницы и броситься наверх. Да только к чему приведет это скакание по крыше? Все равно они знают, что я здесь!

В отчаянии я огляделся вокруг. Здание было безразлично. Окна закрыты, никто меня не видит. Входная дверь затрещала…

Я посмотрел на бассейн… Мне пришла идея… Она стоит того, что стоит, правда, не слишком много. Но это лучше, чем капитуляция. Я подошел к бассейну, перешагнул мшистый барьер. И вот я в воде до половины бедер. Я раздвигаю листья кувшинок и погружаюсь в воду, оставляя, тем не менее, часть лица над настоем.

Я закрываю себя липкими листьями. Прикосновение их неприятно… Зловонная вода холодна и вызывает удушье… Я застываю… Остается только пожелать, чтобы у них не возникло мысли проверить бассейн… Не думаю. От входа во двор это место не привлекает особого внимания.

Несмотря на воду в евстахиевых трубах, я слышу треск поддающейся напору массивной двери. Потом раздались топот, крики, приказы, свистки, опять свистки… Орава бросилась на обыск здания. Стучали во все двери… Бедные отдыхающие жильцы не могли понять, что происходит. Общая суматоха…

Мне же в моем романтическом бассейне не по себе, честное слово! Какие-то маленькие липкие насекомые щекочут меня повсюду. Надеюсь, они здесь не занимаются разведением пиявок! Вполне возможно, ведь только что я обнаружил карпа в своем кармане, когда полез туда за платком.

Я должен своему пастырю пятьдесят тысяч франков, по правде говоря, как бы неудобно ни было мое положение, оно не было нестерпимым. Вода трудно переносится, когда вы погружаетесь в нее в одежде. Но стоит хорошо промокнуть, как холод уже не так чувствуется. Странная слабость охватывает вас… Я так устал и был так изнурен всеми перипетиями, что этот вынужденный отдых вместо того, чтобы меня доконать, подкрепил, как Риккле крепкая мятная!

Итак, я ждал…

Можно сказать, что швейцарские полицейские очень методичные люди! Их обследование дома было научным и скрупулезным… Они, должно быть, открывали все ящики комодов и выдавливали пасту из тюбиков, чтобы посмотреть не спрятался ли я там.

Через полчаса ожидания я увидел их на крыше. Сквозь листья кувшинок я видел весьма приблизительно, но я и не стремился видеть лучше из боязни быть обнаруженным… Они ходили по крыше от трубы к трубе… Потом ретировались для большого совещания в подъезде… Должно быть, они сочли, что я человек-невидимка… Двое из них отделились от группы и подошли к лежавшей на дворе двери. Они что-то там прикинули и позвали своих друзей. Один тип, который говорил по-французски с небольшим забавным акцентом, объяснял, что, по-видимому, я преодолел стену, используя дверь в качестве лестницы. Его версия была принята единогласно и все снова поскакали.

Я все ждал… И все никак не решался пошевелиться, так как продолжал подвергаться опасности. Теперь все жители дома собрались у окон и следили за ходом дела. Им казалось, что они участвуют в детективном фильме, и хотели знать конец раньше утренних газет.

Между листьями я вижу фасад, усеянный многочисленными лицами. Жильцы дома переговариваются, глядя из окон, и обмениваются впечатлениями.

Я опасаюсь любопытных взглядов сверху, поскольку оттуда больше возможности заметить меня, чем внизу. И не дай бог какой-нибудь шустряк с соколиным взглядом примет эту игру всерьез да заорет, показывая на бассейн, тогда ваш любимый Сан-Антонио будет иметь тот еще видок, вылезая из своей ванны, мокрый от вонючей воды и тины!

К счастью, в центре бассейна стоит что-то вроде большого цинкового гриба, откуда стекала когда-то вода. Этот серый колпак скрывает меня… Значит, можно успокоиться и не спеша запастись головастиками для четырнадцатого июля.

Текут минуты, но не вода в бассейне. Мне кажется, что я превращаюсь в тритона. Я уже не чувствую конечностей… Жизнь становится скоротечной и смутной. Мне уже наплевать на все, начиная с моей собственной персоны.

Время от времени затылок мой соскальзывает с липкого края, и я наслаждаюсь приятным глотком зловонной воды. Вода эта имеет гнилой, тошнотворный запах. Она мне напоминает миазмы нечистот, лето или мерзкий аромат разлагающихся цветов в кладбищенских вазах. Да, это именно то, запах мертвой зелени, отвратительный и одновременно притягательный и дурманящий…

Я все жду. Если бы у меня были карты из непромокаемого материала, я мог бы разложить пасьянс!

Скоро уже час, как я здесь нахожусь. Лица по одному исчезли из окон дома. Некоторые жильцы включили свои радиоприемники… Другие смеются… Трогательная гармония… Детские крики, сигналы автомашин… Какой гимн жизни! А! Собачье дерьмо! Вот я и приобщился к буколике…

Может быть, надо встать с этой тинистой постели, пока меня не вытащили из нее багром? Только среди бела дня, насквозь промокшему, у меня нет никакого шанса выбраться. Я не пройду и двух метров, как запоют все свистки в округе. Ночь еще так далеко… Без сомнения, еще несколько часов! Мое положение становится невыносимым. Вонь водоема бьет в голову… А если я упаду в обморок? Что тогда произойдет? Я приготовился пускать пузыри, как говаривал Павел VI.

Такая смерть недостойна парня, который провел жизнь, как я. Мой домовой начал заговаривать мне зубы, а поскольку мой рот был в трех миллиметрах от жижи, я не мог ему посоветовать заткнуться.

— Сан-Антонио, — забубнил он, — посчитай до десяти… Затем тихонько посмотри, нет ли кого у окна. Если ты никого не увидишь, выходи из воды… Ты пересечешь двор и подымишься по лестнице… Заберись на самый верх… В любом доме есть чердак, в Швейцарии так же, как и в других местах. Там ты спрячешься, разденешься догола, чтобы высушить свою одежду…

Домовой умолк, потому что чья-то тень надвинулась на бассейн.

ВТОРАЯ ЧАСТЬ

Я пришел в замешательство оттого, что не видел и не слышал шагов… Кто-то подошел к бассейну на цыпочках, стараясь держаться оси цинкового гриба. Такие действия, без сомнения, рассчитаны на то, чтобы застать меня врасплох!

Неизвестный сел на барьер. Рука взялась за стебель цветка кувшинки, который закрывал мое лицо, и наши глаза встретились. Это была женщина.

Я искал в ее взгляде выражение чувств. Взгляд — это нечто индивидуальное. Ее глаза враждебны или испуганны? Мне хотелось узнать. Я верил, что в них нет ничего подобного. Они оказались голубыми, серьезными и спокойными. Не красива, нет… Но и не безобразна. Интересная, вот! Это такая редкость, интересные женские лица! И как мало интересных женщин!

Она пошевелила губами. Я не расслышал, что она сказала, потому что она говорила тихо, а у меня уши были полны воды.

— … думала, что вы умерли! — закончила она.

Она поняла, что я не слышал начала фразы и терпеливо повторила:

— Вот уже битый час, как я наблюдаю за вами из окна… Благодаря лучу солнца я заметила одну ногу в воде… Я взяла театральный бинокль, который у меня был, и, наконец, разглядела ваше лицо, торчащее из воды… Я никому ничего не сказала… Когда они ушли, я думала, что вы тоже выйдете отсюда… Но не дождалась… Я действительно подумала, что вы погибли!

На меня нашло странное наваждение, мои маленькие читательницы. Это можно объяснить моим депрессивным состоянием, из-за моего нового положения загнанного мужчины: всегда жалость женщины выворачивает мне душу, точь-в-точь как хозяйка, вымыв пол, выкручивает тряпку. Хотелось реветь, что вовсе не способствовало моему просыханию.

Она прочитала тоску в моих глазах, так же как я прочитал сострадание в ее.

— Вы не можете больше так долго оставаться здесь, — сказала она, — вы умрете! Я пробормотал:

— Я с ней знаком… со смертью…

— Вылезайте!

Положение становилось смешным. Посмотрите на меня. Я превратился в карпа, который беседует с меланхоличной молодой женщиной, сидящей на краю аквариума. Если бы мои коллеги меня видели, они бы дорого заплатили за мой вид. Во Франции смех убивает вернее, чем большой калибр, сделанный на заводах в Сент-Этьенне.

Между тем, молодая женщина, казалось, не имела никакого намерения смеяться. Наоборот, мой случай заинтересовал ее, а мой вид водяного не казался ей смешным.

— Если я выйду, — возразил я, — меня увидят… Это чудо, что только вы одна меня заметили…

— Однако не можете же вы находиться здесь бесконечно?

— Безусловно.

Я искал решения. Оно должно было найтись, поскольку теперь у меня была помощь.

— Не оставайтесь здесь, — продолжал я, — вы привлечете внимание ко мне.

Она поднялась, подумала мгновение в нерешительности… Затем удалилась, а я вовсе не чувствовал в себе гордости.

Только бы она не передумала и не стала бы искать посторонней помощи! Те, кто открывают Новую Землю, любят, чтобы об этом знали все вокруг, и стараются раздобыть себе публику. Правда, в глазах людей я представляю опасность. В данную минуту не было охоты приглашать кинохронику к моему выходу.

Время шло и казалось мне нескончаемым. Наконец, в подъезде послышался шум. Это ОНА. Я узнал ее скользящие шаги. Она остановилась у бассейна и сделала что-то, что я не мог определить. Между домом и моим взглядом раскинулась тень. Красивая оранжевая тень. Я понял: она раскрыла пляжный зонтик и поставила его так, чтобы он закрыл бассейн. Она вернулась ко мне.

— Не двигайтесь, я пойду посмотрю из окна, хорошо ли вы скрыты.

— Предположим, он меня закрывает. А вы не думаете, что это удивит ваших соседей? Она покачала головой.

— Нет. Я часто прихожу сюда принимать солнечные ванны… и открываю этот зонтик…

— Подождите…

Мой Сан-Бернар опять отбыл. Я жду, душа цветет надеждой.

Вот снова она. Причем кажется довольной. Ее серьезное лицо излучает своего рода тихое ликование.

— Из дома ничего не видно, — сказала она. — Вы можете выйти из бассейна при условии, что не будете разгибаться. Я вам принесла банный халат. Раздевайтесь, я вернусь…

Она порвет себе ахиллово сухожилие этой ходьбой взад-вперед. Ошеломленный, я растянулся на животе на краю бассейна. Я выбрался из водоема и с большим трудом скользнул на асфальт двора.

Я хранил неподвижность, буквально изнуренный этим условием. После водяных насекомых на меня напали муравьи. Я заполз под зонт и начал раздеваться. Куча моей одежды смахивала на пакет с требухой. Я влез в халат, который затрещал по всем швам, так как был вдвое меньше моего тела. Я порылся в карманах, чтобы собрать все бумаги, которые у меня были. Бабки промокли! Карта Северной Африки весила два кило! Сохранился только чек, благодаря конверту из бристольского картона и целлофанового пакета от моего удостоверения, куда я его заложил. Он даже не отсырел. Я выжал платок и завернул документы.

Девушка еще раз вернулась. Она держала термос и флакон одеколона. Она протянула крышку термоса.

— Выпейте это…

Тоненький пар поднимался из горлышка.

— Что это такое?

— Горячий кофе, чтоб вы набрались сил. Я добавила туда рома!

Может и глупо говорить об этом, но мне захотелось рыдать.

Во дворе дома, под зонтом, мы провели около часа. Девушка, игравшая великодушную помощницу, была брюнеткой со светлыми глазами, небольшого роста. И неплохо сложена. Ей можно было дать лет двадцать пять. Я вам повторяю, она не была красавицей, но могла понравиться. В ней был «огонек», как говорят любители собачьих бегов.

Когда мы вытянулись рядом на большой мохнатой простыне, я ее спросил в упор:

— Почему вы это сделали? Она дала исчерпывающий ответ:

— Я не знаю.

И я понял, что она действительно не знает.

— По радио говорили о совершенном вами убийстве, — продолжала она. — Полиция думает, что речь идет о шпионаже.

Я снимаю шляпу перед швейцарцами! Благодаря часовой промышленности они сумели создать знаменитые зубчатые колеса.

— А! Так думает полиция?

— Да. Это правда, что вы шпион? Слово шокирует меня.

— Неточно… Я принадлежу к секретным французским службам…

— И это по приказу своего начальства вы убили этого человека?

— Позвольте мне прикрыться профессиональным секретом.

Она не настаивала.

— Мы не останемся здесь до ночи? Она покачала головой.

— Нет, но скоро здесь будет проезжать по соседней улице «Тур де Сюис», и все выйдут посмотреть. Тогда вы сможете подняться ко мне.

Какая умная женщина, лучше не придумаешь. Я положил голову на согнутый локоть и погрузился в оцепенение, забыв о присутствии романтичной швейцарочки. Вдруг она стала трясти меня.

— Пойдемте… Пришло время…

— Вы думаете?

— Да… Я живу на третьем этаже. Берите зонт и постарайтесь прикрыть лицо…

Она собрала мою мокрую одежду и завернула в простыню. Мы пересекли двор, чопорные, как дипломаты при вручении верительных грамот.

Лестница… Я кошусь на массивную дверь в страхе, что она откроется. Интересно, если кто-нибудь выйдет в этот момент, что он подумает, увидев мужика, завернутого в купальный халат?

Никто не появляется. Мы взбегаем на три этажа, прыгая через ступени. Она толчком открывает дверь, так как догадалась не запирать ее. Я почти врываюсь в квартиру, которая состоит из просторной, светлой комнаты, большой кухни, служащей также столовой, и ванной комнаты.

Я поставил закрытый зонт у входа и пошел положить свою одежду в ванную комнату. Она открыла дверь в комнату.

— Садитесь…

Я замечаю диван цвета лимонного дерева и сажусь на него.

— Ложитесь, — советует моя маленькая хозяйка, — вы кажетесь очень усталым.

Я действительно устал. И очень плохо себя чувствую. Я просто разваливаюсь, меня тошнит и, должно быть, поднялась чертова температура, так как руки у меня горят. Я чувствую, несмотря на свое состояние, что от меня страшно воняет. Малышка протерла меня одеколоном, но затхлость бассейна сильнее духов.

— Скажите, мадемуазель, не могу ли я принять ванну?

— Я хотела вам это предложить…

Она ушла, и вот уже оба крана низвергают воду. Я покидаю диван и бреду, пошатываясь, в ванную. Молодая девушка смотрит на меня внимательно. Ее голубые глаза, кажется, начинают танцевать на лице.

— У вас совершенно никудышный вид! — замечает она.

— Нет, я… Кажется, я заболел в этой гнилой воде!

Вода в ванне горячая. Она обнимает меня, как пуховое одеяло. Я, совершенно разбитый, вытягиваюсь… Мое сердце готово разорваться… я задыхаюсь… С бесконечным трудом я поднимаюсь и встаю на фаянсовый пол.

Я не могу переносить давление воды, несмотря на ее нежность и тепло. Она вызывает в моей памяти пребывание в бассейне. Теперь я понимаю, что час, проведенный мною под кувшинками, будет одним из самых жутких часов моего существования. Со временем это перейдет в кошмар.

Я беру халат, но не могу его надеть. Мои движения становятся все более неточными… Все в тумане… Мне холодно, я стучу зубами. Ограничиваюсь тем, что закрываюсь спереди банной простыней и вхожу в комнату. Малышка уже приготовила постель… Две белые простыни ждут меня. Я падаю в них…

— Мне холодно! — говорю я, стуча зубами, — мне холодно…

Она набрасывает на меня одеяла… Ничего не помогает… Она дает мне выпить немного спирта.

— Послушайте, — шепчу я. — Я уверен, что заболел… Для вас лучше предупредить полицию…

Я совершенно обессилел и не способен бороться со злом. Ее прохладная рука ласкала мой лоб.

— Не бойтесь ничего, — шептала она. — Не бойтесь ничего.

Я в самом деле заболел. Мне казалось, что я прошел сквозь туннель, пронизанный светом. Я открыл глаза, посмотрел, не узнавая окружающее, но что-то оно мне напоминало… Ах, да! Комнату малышки…

Она приблизилась со шприцем в руке, решительным жестом подняла простыню и протерла ледяной ватой мое левое бедро. Запах эфира защипал нос. Я попытался протестовать, но почувствовал укол в мягкое место. Опять ощущение холода… Немного побледнев, она посмотрела на меня.

— Как вы себя чувствуете?

Мне казалось, что я могу говорить нормально, но артикуляция не получалась. Челюсти были, можно сказать, спаяны.

— Теперь будет лучше… — сказала она.

Мне удалось улыбнуться… Я сморщился и услышал свое «мерси». Она села на край дивана.

— У вас пневмония… Я очень испугалась, что придется вас госпитализировать. Я сказала себе, что если сегодня утром ваше состояние не улучшится…

Слова, которые она произносила, доходили до меня с некоторым запозданием, но я их вполне понимал. Они вызывали во мне реакцию, вопросы. Я сосредоточился. Мне надо объясниться… Почему, черт возьми, я не могу говорить? Пневмония, она же не осложняется кровоизлиянием в мозг, и тем не менее.

— Это вы меня…

Дальше я не мог говорить. Я догадался: это не паралич, а слабость.

— Да, это я вас выходила. Я работаю сестрой милосердия в одной из больниц Берна, сейчас на каникулах, к счастью… По вашим симптомам я поняла, что с вами, и вводила вам сульфамиды…

— Долго?

— Два дня… Не шевелитесь… У вас начала падать температура.

— Как вас зовут?

— Франсуаза…

Я слегка пошевелил пальцами. Она взяла меня за руку, и я сразу почувствовал, что мне лучше. Через мгновение я заснул. На этот раз это была не кома, а добрый храп отца семейства.

Когда я проснулся, была ночь. Розовый свет разлился по комнате Франсуазы. Молодая девушка готовила что-то на электроплитке. Это что-то испускало вкусный запах теплого масла, что приятно отозвалось в моем желудке.

Я закричал:

— Франсуаза!

Настоящий крик вырвался из моих промокших легких, и она прибежала с вилкой в руке, похожая на морскую богиню с трезубцем.

— Что с вами?

— Голоден!

Она засмеялась. В первый раз. Она очень хорошо выглядела. На ней были штаны из черного шелка и что-то вроде прямой блузы небесно-голубого цвета. Волосы были перевязаны лентой. Она была похожа на студентку, которая сдала все экзамены.

— Вам все лучше и лучше!

— Благодаря вам!

— Пф…

— Да! То, что вы здесь совершили, просто сенсационно… Вам ничто не говорило, что я опасный злодей?

— Злодей не стал бы прятаться в бассейне…

— Почему?

— Потому что злодей — трус! У нее вполне сложившееся мнение. Аромат теплого масла сменился запахом гари, и Франсуаза побежала в кухню.

Классная девушка. Подумать только, я ее раньше никогда не видел, а она рискнула своей честью и безопасностью, чтобы вырвать меня из когтей полиции и смерти!

Она вернулась.

— Большие потери?

— Нет, моя котлета немного подгорела, это пустяки!

— У вас не будет неприятностей из-за меня?

— Никто не имеет понятия, что вы здесь!

— Ваши соседи?

— Я ни с кем не общаюсь…

— У вас нет дружка?

Ее нежный взгляд омрачился, как у Лакме.

— У меня был жених… Он умер…

Как пить дать! Вечная история, заставляющая плакать Марго! Умерший жених! Драма на всю жизнь. Заметьте, что это не мешает ей забавляться с другим Жюлем. Но могила покойника — это священный сад. Она там льет горькие слезы, орошая увядающую герань!

Умерший является к ней в ореоле славы, наделенный всеми достоинствами… Между тем, если б он жил и работал в мэрии, в нем не было бы ничего от легендарного героя! Это был бы обыкновенный Иванушка-дурачок, который по утрам выносил бы помойное ведро и ходил бы за молоком… Он зарабатывал бы на хлеб насущный и носил бы такие ветвистые рога, что с ними невозможно было бы путешествовать по Лапландии, потому что все северные олени бежали бы за ним следом.

— Какая жалость. И с тех пор вы живете воспоминаниями?

— Да.

Я чувствовал, что она готова освободиться от этой власти. — Вы поужинаете со мной?

— С удовольствием.

Она прикатила столик к дивану и поставила два прибора.

Очаровательный ужин. Мне казалось, что я муж милой пастушечки. Честно говоря, иногда приятно и поболеть. Только я очень редко болею и сомневаюсь в своих мужских достоинствах вне постели. Фелиси говорит, что у меня завидущие глаза. Я поклевал мясо отбивной и съел несколько ягод клубники со сливками.

— Надеюсь, завтра утром смогу уйти, — сказал я, когда она все убрала.

Она застыла, раскрыв глаза от удивления.

— Завтра? Вы сошли с ума… Вы не стоите на ногах…

— Я быстро восстанавливаюсь, вы знаете!

— Не говорите глупостей!

Она собралась выйти, но передумала.

— Вам скучно у меня?

— Что за вздор! Меня терзают сомнения, вот и все!

— Тогда прогоните их! Она вышла. Я так и сделал: мне стало совсем хорошо.

Что бы она ни говорила, на следующий день я чувствовал в себе достаточно сил, чтобы держаться на ногах. Я встал с постели, обвязав полотенце вокруг бедер. Было еще рано Позолоченный будильник, стоявший на комоде, показывал пять часов. Я ничего не слышал, никого не видел и, встревоженный, направился в кухню, где увидел на полу надувной матрас, на котором спала малышка Франсуаза. Она лежала, уткнувшись носом. Во сне она была очаровательна. Милая девчурка, ей было необходимо жертвовать собой, необходимо было освободиться от переполнявших ее эмоций.

Скрип двери разбудил ее. Она оперлась на локоть и стала протирать глаза.

— Невероятно!

— Что невероятно, Франсуаза?..

— На ногах! Вы мне только что снились. Она выпрямилась. На ней была белая пижама, которая выгодно обрисовывала ее формы.

— Быстро в кровать! А то снова простудитесь!

— У меня сердце разрывается, видя вас на земле, тогда как я, как паша, валяюсь в чистой постели!

Она проводила меня до дивана. Я рухнул на него, утомленный таким коротким путешествием. Она села рядом со мной. Ее взгляд светился странным сиянием.

— Кстати, Франсуаза, вы читали прессу за эти дни?

— Конечно…

— Что там говорят о моем деле?

— Полиция думает, что вы улетели на каком-то подпольном самолете и что вы покинули территорию Гельвеции…

— Хорошо…

Я задумался. Мне необходимо еще два-три дня, чтобы полностью восстановиться. Когда мне станет получше, я попытаюсь получить по чеку и вернуться во Францию… Только будет ли благоразумным самому получать деньги, учитывая, что мои приметы известны, а сумма весьма значительная? Меня тут же заметят и опознают. С другой стороны, необходимо предупредить Старика о том, что со мной произошло. Он, наверно, мнет сейчас швейцарскую прессу, гадая, что же случилось со знаменитым комиссаром Сан-Антонио.

Я мог бы переправить ему записку… Возможно, даже приложить чек к письму, и он разобьется в лепешку, чтобы получить по нему. Так всегда пополняются закрома… Нормальное возмещение убытков.

Вдруг я осознал, что Франсуаза рядом. Я поднес дрожащую руку к ее хрупкому затылку, и она вздрогнула от прикосновения. Потихоньку я привлек ее к себе и положил поперек дивана. Мои сухие губы встретились с ее губами и это был великий стоп-кадр «хеппи энда».

Не знаю, может быть, это покойный жених научил ее целоваться. Как бы то ни было, она своего не упустила, милая сестричка. Возможно, швейцарские студенты-медики столь же похотливы, как и французские, и что во время ночных дежурств они преподают курс сравнительной анатомии славным дежурным сестрам?

За время, меньшее, чем нужно министру финансов для проведения нового налога, она оказалась между простынями в одежде Евы, а в следующий миг судорожно прильнула ко мне. Сколько же она ждала этой минуты!

«Возьми меня всю», это ей было известно! Она столь же чувственна, сколь мила. Теперь я понял. Ореол преследуемого французского агента в пиковом положении возбуждал ее. Выхаживая меня, она трудилась для своего личного блага.

Неслыханно, до чего же женщины сложны! Они ни от чего не отказываются ради своего удовольствия. Они готовы выкормить мужика молоком «Гигоз», чтобы положить его себе в постель в тот день, когда он созреет.

Франсуаза занималась любовью по-сестрински. То есть она заботилась о партнере. Она готова была пичкать меня подслащенным аспирином во время гимнастических упражнений. Она дозировала усилия, успокаивала слишком горячие порывы и заставляла передохнуть, когда считала это нужным.

Однако несмотря на ее усилия и ее умелое искусство (которым я, к тому же, сумел воспользоваться), после этого длинного стиплчеза я утомился больше, чем если бы пересек Атлантику на морском велосипеде, толкая лодку Бомбара.

Надо думать, что мой послужной список показался ей удовлетворительным, так как она покрыла меня жаркими поцелуями, отпуская такие соленые штучки, которые, по моему мнению, могли спокойно убить ее жениха.

Затем, как и все любовники всего мира, мы заснули.

Ближайшие городские часы пробили двенадцать. Я сосчитал сквозь дрему. Да, пробило точно полдень. Я уютно нежусь около Франсуазы. Ее горячее тело вливает в мои вены чудесную юность. У меня больше нет температуры. Я чувствую в себе силы.

Лаская ее гладкое красивое плечо, я цинично говорю себе: «Еще одна, парень!»

Я не тщеславен, поверьте, однако моей мужской гордости необходим новый успех у женщин. По этому признаку мужчина сознает, что он еще мужчина.

Я чувствую, как она воркует рядом со мной, и я счастлив. Обычно, сразу после того, как я развлекусь с девушкой из хорошего общества, меня тянет закурить сигарету на другом конце планеты; но из-за плохого самочувствия мне захотелось приласкать ее немного.

Она приподнялась и поцеловала меня.

— Я тебя люблю…

— Я тоже, Франсуаза. — И добавил, как всегда поспешив с переходом. — И это вызвало во мне волчий голод!

— Я пойду куплю что-нибудь на завтрак. Чего бы тебе хотелось?

— Ветчины и яичницу…

— Ты нетребователен.

— И еще бутылку шампанского. Возьми денег в моем бумажнике, сегодня я ставлю.

Я был вынужден настаивать. Наконец она согласилась.

— Когда будешь ходить по магазинам, купи мне новые штаны и сорочку, думаю, мои лохмотья не годны к употреблению после длительного купания…

— Какого цвета?

— Какой тебе понравится…

Вы видите, какая изысканная идиллия. Ты меня любишь, я тебя люблю, мы будем любить друг друга! Это всегда доставляет удовольствие и стоит недорого.

— У тебя есть на чем и чем писать?

— Конечно…

Она подала мне пачку бумаги с водяными знаками и шариковую ручку.

— Это тебе подойдет?

— Как штык. Подожди, ты также позвонишь одному из моих друзей, который живет в Берне. Мне хотелось бы, чтоб он навестил меня, тебя это не затруднит?

— Как хочешь…

— Ты самая обожаемая из…

— Из?..

Иногда во мне пробуждается дар угадывания женщин. Я знаю, что они ждут от меня.

— Из невест!

Это вознесло ее к небесам! Она бросилась ко мне, покрыла меня отсыревшими ласками.

— О! Моя любовь! Моя любовь!

Наивная глупышка! Она мечтает о безумных ласках и обручальном кольце на пальце. Чем я рискую, подавая ей надежду? Совсем малым по сравнению с тем, чем она рисковала ради меня, не так ли?

— Иди… Поищи в справочнике пансион Виеслер, дом 4 по улице дю Тессэн.

— Хорошо.

— Ты запомнила?

— Естественно!

— Ты попросишь к телефону М. Матиаса и скажешь ему, что его друг Сан-А. ждет его у тебя… Я ведь не знаю твоего адреса.

— Хорошо…

— Если он будет спрашивать уточнения, не давай их…

— Не беспокойся… Я поцеловал ее.

— И не забудь ветчину. Ты возбудила во мне аппетит, моя любовь!

Голова плохо соображала. Я начал рисовать на чистом листе бумаги одноногого ящера, затем, найдя, что для гармонии композиции необходимо завершение, я добавил стул без сиденья, на который усадил искусственную челюсть.

Композиция понравилась бы Пикассо. Однако я ее разорвал, написал несколько строчек Старику и сообщил ему, что все еще состою в списках ассоциации дышащих кислородом и чтобы он не волновался за мое здоровье, ввиду того, что я в скором будущем появлюсь в его владениях собственной персоной.

Я поставил сокращенный росчерк, от которого затошнит любого графолога, и запечатал послание. Подумав как следует, я не послал ему чек. Причина очень проста: получение этого достояния должно произойти быстро. Прошло уже три дня с момента удачного убийства Влефты, три дня как я лелею свою болезнь. Мохаристы, должно быть, уже предупредили щедрого давателя, который скоро опротестует его. Следовательно, необходимо, чтобы по чеку было получено сегодня же… Поскольку интересы государства тут ни при чем, те для этой операции еще, вероятно, есть время, и очень может быть, что дорога к получению по чеку еще свободна.

Я даже думаю, что было бы лучше провести эту операцию без риска скомпрометировать себя.

Через час вернулась Франсуаза, нагруженная кульками. Тут была и одежда, и еда… Сорочка, которую она принесла, была красивого пастельно-голубого цвета… спортивного стиля с накладными карманами с каждой стороны и манжетами темно-синего цвета… Я был очень тронут. Я встал и оделся.

— Кстати, тебе удалось связаться с пансионом Виеслер?

— Ах, да… Но я говорила не с Матиасом, мне ответила какая-то дама.

— Хозяйка?

Она энергично и отрицательно покачала головой.

— Нет, сначала мне ответила хозяйка. Когда я назвала твоего друга, она попросила меня не вешать трубку и соединила меня с его комнатой, и вот тут-то мне ответила женщина…

Н да, мое адамово яблоко дернулось. Я был совершенно ошеломлен.

— Как, ты… ты говорила с кем-то другим? Да и то правда. Она же не обладала осторожностью секретного агента. Я вздохнул.

— Что ты сказала?

— Я попросила ее передать месье Матиасу, что его друг Сан-А. будет счастлив видеть его у мадемуазель Боллерц, 13, Золикер-штрассе.

— И все?

— Да… А что?

Надежда возродилась. В конце концов, поручение не содержало ничего компрометирующего. Даже если бы тот, кто находился у Матиаса, был из сети, в нем не было ничего угрожающего.

К тому же я предпочитаю женский, а не мужской голос. Я знал Матиаса. Это красивый, блестящий молодой человек, двойник Монтгомери Клифа. Женщины обмирают от его объятий и падают как мухи… Он это любит, и не вашему отощавшему глупцу Сан-Антонио бросать в него первый камень.

— Хорошо… Надеюсь, она передаст поручение. Волнуясь, она спросила:

— Я не должна была ничего ей сообщать? Я взял ее за подбородок и подарил ей мое изобретение 118, запатентованное по конкурсу Лепина.

— Видишь ли, в нашей профессии письма передают только в собственные руки и дают поручения только собственному голосу… Но ты не беспокойся, иди!

Она пошла приготовить что-нибудь перекусить, а я тоже потащился на кухню, чтобы ей помочь… Как помочь, перечитайте! Я к ней чертовски приставал. В результате мы так раззадорились, что свалились на надувной матрас. Тогда наступил один из лучших дней моей жизни, и я устроил большой супергала! Сначала Бинокль фининспектора, потому что это введение (если можно так выразиться) высшего стиля; затем Пишущая машинка Маман (десять лет практики, универсальная клавиатура, двухцветная лента и табулятор) — это для перехода к моему триумфу: Вертолет Негуса. Дамы, которые удостаивались чести вознестись на эту вершину наслаждения, уже никогда оттуда не спускались. Из ста четырнадцати, попробовавших вертолет, двенадцать ушли в монастырь, двадцать две в дом, допускаемый моралью, но который Марта Ришар осуждает, а другие были обнаружены либо с пулей в голове, либо в меблированных комнатах. Это вам о чем-нибудь говорит? В финале она получила право на маленькую Тонкинку у губернатора. Любовь для меня допинг, как говаривал мой друг Шампуэн. Чем больше я ею занимаюсь, тем больше я чувствую себя в форме.

Франсуазу же надо было собирать по частям. Если бы ее надувной матрас спустил в ущелье Галиббе, у нее не было бы сил заткнуть пробку, чтобы избежать катастрофы. Она оказалась в столь растрепанном состоянии, что вашему покорному слуге пришлось разбивать яйца и жарить яичницу…

Я накрыл два прибора, и мы поклевали по-турецки: на матрасе. Замечательно, как на пикнике… Любой пикник вне квартиры внушает мне ужас: брезент палаток, жирная бумага, брезентовые ведра, которые текут, занятые уборные, полусырая еда, вопящие дети! Ну нет, спасибо большое, Мадам Адриен! Я предпочитаю маленький деревенский постоялый двор с кроватью высотою в два метра и ночным столиком, который пахнет стариной. Покончив с этим, я уже больше не чувствовал своей так называемой пневмонии. Я думаю, что моя малышка-сестричка преувеличила диагноз. Женщины всегда хотят внушить нам, что мы им всем обязаны!

— Я еще попрошу тебя об одной услуге, Франсуаза. Она влюбленно посмотрела на меня. Ее глаза были наполнены такой теплотой, что могли растопить ванильное мороженое.

— Все, что хочешь, мой дорогой.

— Необходимо, чтобы ты отправила это письмо, очень срочно.

Она оделась и взяла послание. — Наклей достаточно марок, это во Францию. Она утвердительно кивнула и удалилась. Я зажег сигарету. Несколько хороших затяжек расправили мне легкие. Как хороша жизнь! При условии, что тебе везет, оф кос! И — постучим по дереву — мне пока везло. Не будете же вы мне говорить, что вмешательство этой маленькой порочной Франсуазы не было чудом, а? Ведь меня могла бы заметить и какая-нибудь старая карга. Или отставной жандарм! Ставлю полярный против заколдованного круга, что один из тысячи взял бы меня под защиту, как это сделала милашка. Все другие бросились бы стучать ногами и орать во всю глотку (как говорит мадам Берюрие).

Я продолжал витать в облаках, когда раздался звонок, заставивший меня подскочить. Это был первый звонок с тех пор, как я в гостях у Франсуазы. Он пронзил мой череп словно шило. Я был в замешательстве. И вдруг я подумал о Матиасе. Без сомнения, это он откликнулся на мой призыв. Я подошел к двери, но взявшись за замок, снова засомневался. Я сказал себе: «А если это кто-то другой? Например, визитер к Франсуазе?»

Я приложил глаз к замочной скважине в лучших традициях слуг из водевилей. И почувствовал спазм в солнечном сплетении. На площадке стояли два господина в планах с препротивными физиономиями. Меня бы не удивило, окажись они полицейскими.

Затаив дыхание, я наблюдал за их поведением. Один из них подошел и снова позвонил. Затем он что-то сказал своему приятелю на языке, которого я не знаю.

Другой вытащил отмычку. Мой страхомер встал на нулевую отметку. Я сдрейфил. Неужели эти старьевщики откроют дверь? У них довольно развязные манеры. Бернские дураки!

Именно так оно и вышло. В замочную скважину ввели ключ и начали шуровать там… Если они войдут и найдут меня здесь, то моя песенка спета. Тогда совсем скоро я сыграю «Тюрьма без решетки»…

Я ретировался в комнату. Безнадежный ход. В этой бутоньерке негде было спрятаться. И я вернулся к двери. Они все еще возились с замком. Вот бездари! Похоже, они теряли терпение. Они не были на ты с замками. Сан-Антонио со своим сезамом давно бы вошел. Человек открывает замки, шепча им нежные слова!

Я подался в ванную. Там было узкое оконце. Я вспрыгнул на край ванны и выглянул в отверстие. Окно выходило в стык этого и соседнего домов. Как раз под окном проходит водосточный желоб. Я полез в отверстие. К счастью, гибкости мне не занимать. Носками я уперся в желоб, затем отпустил подоконник, чтобы схватиться за свинцовую трубу водостока. Я повис над пустотой. Меня охватила слабость и мне показалось, что я разжимаю руки, но это прошло, и я сильнее сжал трубу. На мое счастье, соседнее здание выше нашего. Таким образом, я был скрыт от любопытных взглядов. Около окна этой ванной комнаты было другое окно, в два приема я достиг его и заглянул внутрь. Это была не ванная, а скорее чулан, где помещалась установка распределения центрального отопления. Еще усилие — и я в чулане. Я закрыл оконце и сел под ним. Я успокоился: здесь меня искать не будут, разве что не повезет…

Я ждал… Дрянное дело: я оставил все бумаги, изъятые из портфеля Влефты… У меня остался только чек. Эти бумаги доказывают мое пребывание у Франсуазы, ее теперь посадят в тюрьму за сокрытие преступника. Бедняжка дорого заплатит за свой благородный жест… При всем при том за кварталом будут наблюдать, и придется поставить крест на том, чтобы прятаться здесь… Если только я смогу выбраться из здания.

Несчастный трус, который в момент звонка агентов витал в облаках! Плавал в сиропе, считал себя божьим избранником… И затем — крах! Повесьте трубку, вы ошиблись! Сатана там правит бал!

Минуты тянулись бесконечно. Чулан, в котором я находился, пропах затхлостью и старым деревом… Стояла влажная жара и угнетающая тишина… Я подошел к двери, которую без труда приоткрыл… Она выходила на черную лестницу. Я вышел. Между этажами находилось окно. Посмотрим. Окно выходило на улицу. Перед входом внизу стоит авто… Я вижу приближающуюся Франсуазу. Она идет быстрым шагом.

Говорю себе: во что бы то ни стало надо предупредить ее о том, что произошло. Хватаюсь за шпингалет, чтоб открыть раму, но тяну слишком сильно и он остается у меня в руках! Вот зараза! Со всех ног бегу этажом ниже, рискуя встретить кого-нибудь… Но когда я открываю окно, Франсуаза уже вошла в подъезд. Все вывернуто наизнанку, включая честь! Мне необходимо действовать очень быстро, до того, как эти господа из полиции устроят свою контору в помещении.

Продолжаю спускаться… Внизу надо пересечь холл, однако какая-то старая дама моет плиточный пол, всерьез и надолго. Снова поднимаюсь. Руки мои нервно дрожат, ужас сжимает горло. Возвращаюсь на свой пост у окна… Проходит четверть часа, и я вижу, что оба недоброжелателя выходят, садятся в свою карету и уезжают. Говорю себе, что это невозможно! Наверное, я сплю! Неужели они оставили Франсуазу на свободе? Мне самому нравится, что женщины умеют убеждать, но тем не менее! Подождал еще, чтобы убедиться, нет ли часового в районе. Нет! Улица пуста, как поэма Мину Друе. Лучшее, что я смогу сделать, это вернуться к Франсуазе, и мы будем держать военный совет, чтобы решить, как дальше действовать…

Посмотрите, Пэндер! Повторяю упражнения подтягивания на руках над пустотой. На этот раз техника у меня уже отработана. Я подтягиваюсь к раме второго пересечения желобов и проникаю в ванную комнату…

Я был уверен, что малышка Суа-Суа недоумевает, куда это я подевался. Если она еще икает, я исцелю ее своим выходом из ванной комнаты. Я открыл дверь, пересек прихожую и вошел в комнату.

— Ку-ку, — сказал я, входя, милой швейцарочке, которая сидела в кресле.

Но это нежное дитя не подпрыгнуло. Да разве можно подпрыгнуть с перерезанным от уха до уха горлом!

ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ

Я обошел кресло и увидел ее. Я остолбенел настолько, что должен был сесть на диван напротив. У меня было достаточно времени созерцать бедствие… Вот такие дела!

У Франсуазы изменилось лицо. Смерть сделала ее похожей на восковую статую. На ее щеках и груди были следы ожогов от сигарет; блузка была разорвана и наполовину содрана.

Я понял, насколько ошибся на счет этих двух бродяг. Без сомнения, это были не полицейские! Теперь-то я понял, что произошло. Когда Франсуаза позвонила Матиасу, женщина приняла поручение и передала его руководителям сети вместо того, чтобы предупредить моего друга. Они послали за необходимыми сведениями двух исполнителей. Эти добрые люди обыскали квартиру, никого не нашли, но получили в свои грязные руки документы, изъятые у Влефты. В этот момент неожиданно возникла Франсуаза. Они стали спрашивать ее обо мне. Несмотря на жестокое обращение, которое ее заставили испытать, она не могла сказать, где я — и не без основания — тогда они ее прикончили, чтобы она не проболталась…

Кровельщик назвал бы это неожиданной неприятностью. Банда одна, банда другая, все, что произошло с моей подругой по любовным играм, волей-неволей вызовет малодушие. Те, кто за то, чтобы никогда не участвовать в грязных историях, почерпнут урок для раздумий под крышей из листового железа. «Да здравствуют домашние туфли»! — напишут они большими буквами на своей печной трубе. «Да здравствует спокойствие»! Признаться, я не могу их осуждать.

В последний раз я посмотрел на труп. Глаза закрыты. Однако на ее милом лице отчетливо прочитывалась паника.

Я прошептал:

— Я спущу с них шкуру, Франсуаза, клянусь! Они мне за тебя заплатят, эти навозные жуки!

Я поднялся, так как соседство стало невыносимым. Нельзя долго оставаться рядом с мертвецом, медики вам это подтвердят! Я проверил карманы: бабки, бумажник на месте и попрощался с дамой. Когда я открыл дверь, то так резко отпрянул назад, что упал на подставку для зонтов.

На коврике стояли три господина, которые собирались позвонить. Это были те же самые, — ошибиться невозможно: те самые, что ни на есть настоящие. Такие рожи не забудешь.

Великий Сан-Антонио откровенно грубо спросил себя: «Это, случайно, не начало конца?»

Бывают сыщики, которые быстро смекают что к чему, когда им все разжуешь заранее. Что касается «моих», то это не тот случай. Нежный эвфемизм, не так ли?

Они тотчас набросились на меня, как гонококк на легкие; так скрутили (как говаривал судебный исполнитель кантона), что я не сумел сделать даже малейшей попытки к защите. Клик — клак, вот я уже в наручниках. Признаюсь, что для типа, который всю жизнь надевал их другим, это показалось забавным. После этого мои благодетели открыли стеклянную дверь комнаты и испустили громкие крики возмущения и проклятия. Это убийство тут же было приписано мне, как вы понимаете. Когда полицейский находит труп и рядом с ним голубчика, который уже совершил убийство, он не станет ломать себе голову. Самый могучий из трио — тот, которому я в поезде врезал куда надо — не смог себя сдержать. Он мощным ударом разбил мне нос. Я зашмыгал кровью и неуклюже споткнулся. Чтобы меня подбодрить, один из его спутников врезал мне коленом, и тогда сердце мое поднялось до желудка, несомненно потому, что я его слишком низко поместил!

Крики! Ругательства! Конфеты! Карамель!

Меня подняли с земли, вытолкнули на лестницу, и я приземлился в машине между двух сыщиков, бицепсы которых были не из войлока.

Нос, полный крови, мешал мне дышать нормально. Я задыхался… На этот раз, друзья, вы можете готовить передачу! Можно считать, что я закончил свою карьеру.

Меня привели в полицию без барабанов и фанфар. Здесь мне не пришлось ожидать. Меня сразу провели в кабинет большого начальника, которого только что просветили о моих последних подвигах и который сходу начал допрос.

Кто, откуда? С этого полиция всегда начинает, от безвестного сельского полицейского до префекта. Я подтвердил версию моих фальшивых документов. В один прекрасный день эти торопыги поймут свои заблуждения, но пока у меня не было другого выхода. Затем — профессия.

— Представитель, — сказал я небрежным тоном.

— Чего?

— Штопора с педалью… Это изобретение для безруких. Вы зовете соседа, чтобы он загнал штопор в пробку. Затем вы нажимаете на педали, которые вращают шестерню, которая передает усилие на рычаг, расположенный на верхнем конце штопора. И хоп! Пробка вынута… Для бутылок с шампанским у нас разработан специальный аппарат, предназначенный отбивать горлышко…

Если вы никогда не встречали полного болвана, спешите видеть! На это стоило посмотреть. Высокая полицейская шишка несколько раз хватала воздух ртом, и вопросительные знаки сверкали в его злых глазах.

Это был высокий худой человек с узким черепом и враждебным взглядом. В настоящую минуту он задавал себе вопрос. По-швейцарско-немецки, по-французски, по-итальянски и по-ослиному: не псих ли я. На это нужно было время.

С моей стороны такое поведение было ребячеством, согласен, но поймите, по-другому я не мог себя защитить, «поскольку я ничего не должен был говорить». Чуете? Итак, самым лучшим было валять дурака!

Когда я кончил, тип продолжал:

— Где вы живете?

— В раковине в Индийском океане, — ответил я самым серьезным образом. — Я попросил установить там мазутное отопление и паровой телевизор. Мне там очень хорошо.

— Вы что, насмехаетесь надо мной? — спросил он не без иронии.

Я поднял брови.

— Улитки летают слишком низко, чтоб я мог себе это позволить!

Он провел десницей по черепку — его прошиб пот, его можно понять.

Немного поколебавшись, он встал, подошел к двери и приоткрыл ее. Потом позвал какого-то типа, довольно молодого, хитрого на вид и одетого в костюм из шерсти «прэнс де галль». Пошептавшись, оба сели. Старший по званию продолжил допрос:

— Почему вы убили Влефту?

— Потому что Великое Черное Солнце приказало мне это.

— Кто это — великое черное солнце? — проговорил, запинаясь, другой чурбан, совсем ошалев.

— Тот, кто указал квадрат гипотенузы! Он сказал что-то своему коллеге. Должно быть, это означало: «Вот видите?»

— Где вы достали оружие?

— Сильная рука всегда вооружена.

— Что вы сделали с портфелем, украденным у Влефты?

— Седло для ходьбы пешком.

Я упал на колени, со сложенными руками, с горящим лицом и как молитву произнес: ходьба пешком, ком земли, Земля Франца-Иосифа, Иосиф Прекрасный, прекрасный сон, «Сон в летнюю ночь», «Ночь нежна», на миру и смерть красна, Красная шапочка, почка телячья, чья возьмет, возьмет себе, себе на уме, меняло-жулик, лик святого, того или этого…

Теперь уже у обоих представителей полицейской власти повисла лапша на ушах.

— Достаточно! — взревел тот, что помоложе. Другой позвонил, вошла охрана и увела меня в камеру. Хорошо. Сидя в луже, я не так уж плохо защищался. По-моему я нашел шикарный выход. Если мне удастся продлить комедию, возможно, я избегу процесса!

Я провел безмятежную ночь. Меня оставили в покое. Тюряга была почти комфортабельной, во всяком случае менее угнетающая, чем французские тюрьмы. Простыни чистые, еда хорошая.

Удивительная вещь: меня до сих пор не обыскали, так что чек был все еще при мне. Вытянувшись на клоповнике и заложив руки за голову, я не находил себе покоя… Мое положение было сплошной «липой». Старик ничего не сможет сделать, чтобы вытащить меня отсюда, он меня об этом предупредил. Мне самому надо вывертываться. В этой проклятой профессии именно так обстоят дела. Вы получаете совершенно определенный приказ. Вам поручают совершить незаконные действия, а затем, если все оборачивается плохо, тем хуже для вас!

Поступая на службу, я знал про такой порядок. Я пошел ва-банк, бикоз мой старый оптимизм внушал мне веру, что я всегда вылезу из любой мышеловки.

Однако супермены встречаются только в кино, у них внешность Гарри Купера или Алэн Делона. В реальной жизни доброго Господа Бога это происходит иначе. Бывает, что мерзость торжествует. В жизни не существует цензуры, чтобы заставить мораль следовать за собой. Тяжелое положение. Тем хуже для побежденного. Вы знаете поговорку? Кошки едят мышей. Авто давят кошек. Платаны перебегают дорогу авто и так далее, как охотно говаривал этот толстяк Берюрие…

Я сказал себе, что веду себя очень глупо. Вместо того, чтобы бессильно злиться, — что очень плохо для моих гланд, — будет лучше посмотреть, не существует ли средства выйти из этого положения…

Я в Швейцарии: здесь научные полицейские методы, научные и не такие рутинные, чем в других местах; больше уважения к задержанному, чем во Франции, например. Доказательство этому то, что когда я начал разыгрывать сумасшедшего, руководители большой тюрьмы не стали настаивать. Они подвергли меня осмотру психиатра перед тем, как продолжать допрос. Они думают, что я морочу им голову, это естественно, но пока есть хоть легкое сомнение, они следуют правилам игры.

Стражники, должно быть, предупреждены, что я временами не в себе. Если я устрою им любительский спектакль, есть шанс, что они отправят меня в госпиталь… И оттуда… Оттуда можно надеяться на все.

Сказано — сделано. Я беру простыню с кровати, скручиваю ее в веревку и обвязываюсь ею. Затем начинаю кататься по земле, испуская истошные крики.

Я выдал отличный сольный концерт нечеловеческих криков. Сначала я имитировал поросенка, которому зажали хвост ящиком старинного комода, затем тявканье шакалов в жару. Потом я перешел к ярости слона, узнавшего об измене своей жены. Все это сопровождалось разными выходками. Я даже сам завелся, сбросил матрас на пол, катался по одеялу до тех пор, пока не подошел стражник.

Когда открыли дверь, меня усмирили… Стражников было двое. Третий стоял в фуражке набекрень. Судя по серебряным нашивкам на рукавах, это был, видимо, шеф.

— Отведите его в медпункт, — сказал он. — Я пойду предупрежу директора.

Меня схватили и потащили по коридорам до лифта. Спускались быстро-быстро, как Копа, когда он несся с мячом и никого перед ним не было.

Снова коридор… Помещение, пропахшее эфиром… Мы прибыли. Вызывают врача, кладут меня на кровать… Я разыграл полное изнеможение. Врач тут как тут. Он приподнял мои веки, послушал сердце и покачал головой.

— Криз прошел, — сказал он. — Оставьте его здесь, я за ним послежу. Если он снова возбудится, мы сделаем ему укол, чтобы успокоить…

Шеф стражников, эта вялая селедочная шкура, заметил:

— Вы знаете, доктор, он очень опасен.

Доктор согласился:

— Не волнуйтесь, ему свяжут ноги, и я прикажу сторожить его двум санитарам.

Смогу ли я запудрить ему мозги?

Все ушли, за исключением двух санитаров, которые расположились между дверью и моей кроватью. Казалось, эти типы совершенно не хотели спать. Они вполголоса обсуждали мои подвиги, описание которых переполняли вечерние газеты. Личность убийцы смущала их и волновала. Оба они были молоды и крепко скроены. Их вскормили не из велосипедного насоса, это было видно невооруженным глазом. Наверняка они жонглировали больными, как блюдцами.

— Ты веришь, что это сумасшедший?

— Я не знаю, может быть… Кто еще станет прижигать груди девушке сигаретой и разрезать ей горло?

Это было для меня откровением. Тут я понял, почему начальство поверило в тараканов в моей голове. Естественно, поверив в мою способность к подобной расправе над женщиной, можно было прийти только к такому выводу.

Я по-прежнему не шевелился. Судя по тому, что я смог увидеть, санчасть находилась в том же здании, что и тюрьма. Это усложняло побег, но ночной персонал был немногочислен, возможно, клиенты здесь также редки, как в роскошных отелях в мертвый сезон.

Мои санитары перестали обмениваться гипотезами о моем умственном состоянии. Я услышал их ровное дыхание. Это был хороший знак…

Если бы мои лодыжки не были связаны ремнем, я рискнул бы броситься в драку и вкатить им небольшую дозу снотворного моего собственного рецепта, точно!

Чтобы достать узел ремня, я извивался как змея на бархате: медленно-медленно и бесшумно. Есть… Оба кореша продолжали дремать. Я замер, боясь разрушить их уверенность, что все в порядке. Затем я начал манипулировать с ремнем, подергивая его в петле узла… Вот узел ослаб. Я напрягаю ноги, чтобы развести лодыжки. Затем, фантастически изловчившись, мне удается освободить ногу… Потом — вторую…

Я улегся на кровать восстановить силы и посмотрел на клизмачей. Один из них открыл глаза и наблюдал за мной. Он подтолкнул локтем приятеля. — Смотри, Ганс, он проснулся!

Другой тут же пришел в себя. Оба стали меня проверять, как будто были знаменитыми биологами, а я культурной средой.

Я скрыл свои намерения и испустил жалобный вздох, способный навести тоску на выводок тигров. Лучше подождать… Я замер и сделал вид, что сплю. Однако бдительность пробудила обоих санитаров. Они пустились рассуждать о медицинских свечах: один был сторонником ставить их узким концом, ссылаясь на то, что так предназначено; другой придерживался более революционного метода — вводить толстым концом. Он базировал свою теорию на аэродинамике. Голоса усиливались. Тема явно их увлекла. Эти господа готовы были вступить в соревнование; хотел бы я это посмотреть. Можно было бы заключать пари, вот был бы азарт. Команда суппозиторий А Национального Дивизиона встретилась с У К Ш С (Университетский Клуб Швейцарского Суппозитория) в турнире, идущем в зачет Кубка мира, который будет, естественно, разыгран на берегах По.

В конце концов, мне стало скучно. Я оставил их спорить о технологии и вернулся к своей личной тематике. Есть, конечно, научный круг вопросов более спорный, но и более увлекательный.

Вдруг я так и подскочил. Мне пришла в голову ошеломляющая мысль, которую я до сих пор не осознавал: если типы из сети Мохари поспешили послать убийц к Франсуазе, значит, они держат Матиаса под подозрением. Документы, найденные у бедной малышки, доказывают, что Матиас засыпался полностью, поскольку его друг — убийца Влефты.

Значит, после возвращения экспедиции с Матиасом будет покончено, если не произойдет чуда. А может быть, за ним установят слежку в надежде найти меня, держателя солидного чека? В этом случае необходимо немедленно предупредить Матиаса… Я не гордец. Я думал, что достиг успеха в своем задании, но моя глупость свела на нет эту ложную уверенность. Я ни в коем случае не должен был связываться с Матиасом… Старик дал мне его адрес только на случай провала операции… Как только он узнает, что я совершил такую фундаментальную глупость, он выгонит меня ко всем чертям… При условии, конечно, что я смогу предстать перед ним.

Я снова обратил внимание на своих суппозиторщиков. Они оставили нудную тему и принялись за другую, столь же достойную интереса и касающуюся способа подставлять судно одноногим.

Я приподнялся на локте, чтобы их перебить и жалобным голосом пробормотал:

— Ради Бога, я хочу пить… Дайте мне выпить росы весенней ночи… сжальтесь… Парни встали.

— Дай ему все-таки попить, — сказал самый крепкий с сознанием своей силы.

Другой, рабочая кобыла (вы поняли намек?), поднялся и налил воды из крана металлического бачка. На меня он даже не посмотрел!

— Я положу барбитурат? — спросил он своего коллегу.

— Несколько капель снотворного, тогда он оставит нас в покое!

Санитар, который собрался дать мне пить, взял коричневый пузырек и стал считать капли…

— Двадцать пять… двадцать шесть…

Доза слишком сильная… Эдак, пожалуй, недолго проделать небольшое путешествие в страну знатоков Пикассо.

Молодой человек, водонос, направился к моей постели. Не знаю, замечали ли вы, что когда кто-нибудь несет полный стакан, то все внимание его обращено на свое равновесие, и он уже больше ни о чем не думает.

Вот он у кровати, протягивает мне наркотик… Я притворился таким слабым, что не смог его взять. Он подошел совсем вплотную и склонился. Тогда я выбросил руки и схватил дичь за шею. Любопытный захват. Мой приятель Артур-ле-Грэнше мне его показал: ударить, отклонить торс, поднять плечо, подтянуться вперед, и мой счетчик капель уже в другой стороне комнаты, сложив руки накрест, с болью в шее, которая пройдет еще не скоро. Ему не избежать повязки Вельпо на шею… В долю секунды я вскакиваю с кровати и устремляюсь ко второму санитару, пока он не встал со стула. Получив удар кулаком в голову он снова плюхнулся на стул, но выставил руку вперед, которую я тотчас схватил и стал выкручивать. Он заорал; еще поворот, и вот он на коленях на полу. Еще он по заслугам получил великолепный удар коленом в под дыхалку… Его зубы выстукивают «Вот мчится тройка удалая». Он упал на живот. Я «прикончил» его последним ударом в висок…

Затем, не теряя времени, я отнес обоих, сложил поперек кровати и привязал их спиной друг к другу, используя ремень, предназначенный сначала для меня… Потом заткнул им рты простыней и счастлив вас уверить, что оба месье забыли, как надо вставлять свечи. Им чудились призраки, а в их черепах пели пасхальные колокола собора Святого Петра в Риме.

Я открыл шкаф, где были сложены мои вещи, и быстро оделся, затем обыскал санитаров. У одного из них (защитника ставить свечи наоборот) я нашел связку ключей, которую и взял…

Теперь настала очередь действовать. Я остался совсем один, без оружия, предоставленный самому себе, в большой тюрьме. Впрочем, оно к лучшему, так как если бы оно у меня было, я бы непременно им воспользовался…

Я открыл дверь комнаты и вышел в коридор, выкрашенный в белый цвет. Под потолком горел голубой ночник… Я пошел по унылому коридору. На другом конце новая дверь. Она ответила на мой призыв и без труда распахнулась.

Вот я на площадке, слева лифт, справа лестница. Я выбрал последнее: так будет меньше шума и нет риска застрять между этажами.

Я опускаюсь… Санчасть тюрьмы расположена на втором этаже. Внизу белый холл, справа и слева двери и одна из массивного дерева в глубине. Вот она-то меня и интересует. Однако она закрыта на замок… Я изучил отверстие скважины и все ключи связки. У меня острый глаз и я выбрал нужный ключ.

Два небольших поворота, нажим и вот я на вымощенном дворе, окруженном высокой стеной с ощетинившейся остроконечной решеткой. Чтобы преодолеть такую высоту, надо быть вертолетом… Я обошел двор кругом. Еще одна дверь… Эта из железа и снабжена решеткой, прутья которой толщиной с мою ляжку. Тут, в Берне они не мелочатся.

Я пробую другие ключи, но безрезультатно, ни один не входит в щеколду. Ругаюсь на чем свет стоит… Что делать?… Привыкнув к темноте, я заметил справа от двери звонок и предположил, что он предупреждает служителя, который ее открывает. Необходимо одолеть и ее. Легко и непринужденно я два раза нажал на звонок, как будто кто-то «свой». На мгновение возникла тишина, а затем появилось какое-то электрическое содрогание, и дверь открылась сама собой. Я не мог опомниться от счастья. Похоже, что гениальная идея позвонить слегка два раза дала результат. Страж, наверное, спросонья ограничился простым нажатием на пусковую кнопку. Как только я прошел, дверь сама закрылась.

Вот я под сводами вестибюля, в конце светящееся окошечко… Я заколебался… Но не время мешкать… Направляюсь к окошечку, стараясь оставаться в тени.

Вытянувшись, я заглянул в чистое, выложенное белыми плитками помещение охраны, где, положив ноги на стул, в плетеном кресле сидел страж. Журналы, валявшиеся рядом, означали, что парень задремал.

Я испустил легкий радостный крик, что является доказательством чистой совести. Вместо ответа был зевок. Я же продолжил свой путь и добрался до монументальной двери, которую узнал: это была дверь тюрьмы. Рядом, как и в вестибюле, располагался еще один пост охраны, в помещении которого четыре стражника играли в карты.

Я глубоко пожалел, что не имею в своем распоряжении пистолета, чтобы навести страх на этих господ и заставить их открыть дверь, подкрепив это соответствующими аргументами. Положение сильно осложнилось. Если я войду в помещении охраны, они либо будут в меня стрелять, либо схватят. Во всяком случае, поднимется тревога, и со мной будет покончено. Я не смогу одолеть четырех вооруженных мужчин! Такого не бывает даже в приключениях Тэнтэна!

Я готов был проглотить галстук, если бы он у меня был. Что делать? Я находился в полном замешательстве, когда в ночной тишине послышались громкие шаги. Я притаился в углублении, расположенном между входной дверью и охраной.

Вновь прибывший обладал массивным телосложением, на голове его была кротовая шапка с загнутыми краями и, несмотря на сезон, на нем было пальто. Он постучал в застекленную дверь поста охраны. Один из стражей пошел к двери и заискивающим тоном произнес какую-то непонятную фразу, из чего я только понял, что прибывший был, должно быть, крупной шишкой в тюрьме, может быть, директор.

В это время другой стражник, держа в руке громадный ключ, подошел к входной двери и открыл ее… Я вздрогнул от радости. Страж открыл створку против моего укрытия таким выгодным для меня манером, что я оказался скрытым за ней. Субъект в пальто двинулся к выходу. Как только он переступил порог, я ринулся вперед, оттолкнул его и выскочил из двери. Я услышал, как человек вскрикнул… Затем послышались другие крики, но я был уже далеко… Я выскочил на хорошо освещенный бульвар. Кругом никого. Я взял ноги в руки и припустил так, что Жази зарыдал бы от бессилия, если бы попробовал меня догнать.

Я выбирал самые темные улицы… Я поворачивал направо, налево, как любой сбежавший человек… Я старался запутать свои следы. Если за мной пойдут с ищейками, в чем я сильно сомневался, я хотел, по крайней мере, наделать им хлопот.

Неожиданно я оказался на углу главной улицы города. Несколько редких полуночников спешили по домам. На какое-то время я спрятался в тень, чтобы перевести дух. В желудке у меня полыхал огонь, а трепещущее сердце было твердым, как камень. Оно мне причиняло ужасную боль… Наконец все успокоилось.

Я пересек пустынный перекресток… Я прекрасно ориентировался. Совсем рядом находятся аркады, затем улица с разноцветными фонтанами. Я скользнул во мрак аркад… Что делать? На улице я заметил стоящие машины. Эти автомобили проводили ночь на свежем воздухе. Мне надо украсть один из них: он послужит мне временным убежищем на ночь и даст возможность передвигаться, не привлекая внимания к себе.

Я выдвинул свой перископ и оглянулся: никого. Я выбрал «Ситроен» потому, что когда есть выбор, то лучше взять машину, которую знаешь. Дверца была закрыта на замок, но я не обиделся на это. Не успел заика сосчитать до трех, как жалкий замок сказал мне: «Входите, будьте, как дома».

Я сел за руль. Никаких осложнений, никакого противоугонного устройства… Конфетка! Мотор ровно заработал, его привычный шум подбодрил меня. Я выпутался из большой передряги… Теперь надо предупредить Матиаса… Я поехал наугад по пустынным улицам и заметил одного типа в халате, который прогуливал пса.

Хозяин псины походил на перьевую метелку без перьев: он был лыс как яйцо. Я остановился около него и, стараясь не высовываться из окна, спросил:

— Тессин-штрассе, пожалуйста?

Он подошел. Песик воспользовался этим и оросил дверцу. Хозяин стал ругать его. Я заверил, что в этом нет ничего плохого! Еще бы, с чего бы сердиться на то, что собаки Берна писают на эту машину! С таким же успехом могли привести слонов из зоопарка (если таковой существует), что мне так же безразлично, как и цвет белой лошади Генриха IV.

Добряк весьма благожелательно дал мне подробные объяснения. Я его поблагодарил и, следуя его уточнениям, самое большое через десять минут звонил у дверей пансиона Виеслер.

Это старинный дом с плесенью вокруг окон и пометами времени на тесаных камнях.

Я заколотил в калитку, что было несколько рискованно, но время осторожности прошло. Сейчас я давал бой времени и не должен был думать о себе. Главное — предупредить Матиаса. Необходимо, чтобы он смылся как можно быстрее этой же ночью, если он еще жив, в чем я не уверен.

Мой стук остался без ответа. Меня преследуют шпики, и я прибыл с большого родео. Было отчего всполошить весь квартал. Наконец-то в одном из окон первого этажа появился свет. Тень приблизилась, поднялась занавеска, и лицо старой дамы в шиньоне прижалось к стеклу, напоминая голову экзотической рыбы. Я улыбнулся особе. Она приоткрыла окно.

— Что происходит? — спросила она.

— Извините меня, вы хозяйка?

— Я мадемуазель Виеслер, собственной персоной, я…

— Простите, что разбудил вас, мадемуазель, но дело идет о чрезвычайном случае. Мне необходимо поговорить с господином Матиасом, это очень срочно…

Старушенция смягчилась. Она была похожа на карикатуру мисс Англиш… По меньшей мере. На ней была ночная сорочка в цветочках, а ее пышный шиньон идеально подходил хозяйке и ее жилищу.

— Господин Матиас еще не вернулся.

Ледяная рука погладила мне спину.

— Не вернулся?

— Нет. Вы по какому поводу?

— Один из его родственников серьезно болен!

— Боже мой! Его мать?

— Вот именно…

Старушка разволновалась. Я продолжал.

— Вы думаете, он будет поздно?

— Не знаю… Он возвращается нерегулярно…

Она издала вскрик лебедя, которого душат.

— Ох! Подождите, мне кажется, я знаю, где он!

— Неужели?

— Да… Я слышала, как он говорил по телефону сегодня после полудня… Он назначил свидание на одиннадцать часов в «Гранд Кав»…

— Что это такое?

— Вы не знаете Берна?

— Нет.

— Это большой ресторан в подвале, с аттракционами…

— А! Очень хорошо!

— Вы не заблудитесь…

Она мне объяснила дорогу. — Вы говорите, мадемуазель, что у него свидание в одиннадцать часов?

— Совершенно верно! 1 — Могу я вас спросить, который час?

— Без двадцати минут полночь…

Я побежал к машине. Немного удачи, и, возможно, я приеду вовремя. Вероятно, друзья из сети Мохари строили определенные планы насчет будущего Матиаса… Я надеялся, что их встреча сколько-то продлится, и я успею. Я спятил, подумаете вы, явиться в самый большой ресторан города, тогда как мое фото занимает первые страницы прессы. Но у меня не было выбора. Я перед «Гранд Кав»… Вход похож на вход в метро. Написанная от руки дрожащими и разноцветными буквами афиша возвещает: «Девы Рейна! Цыганский оркестр!»

Я только спустился на один лестничный пролет, как был остановлен очаровательной дамочкой, находящейся за кассой, которая сообщила мне, что необходимо заплатить за билет, чтобы получить право на «Дев Рейна». Что я и сделал. Новый пролет лестницы. Действительно, «Гранд Кав» любопытное заведение. Оно оформлено в виде огромной бочки. Зал, сцена также в форме бочки. Столы — бочки. На галерее теснятся молодые люди, которым нечем заплатить за угощение, а зажиточные буржуа, занятые едой или курящие сигары, длинные, как палочка дирижера, сидят внизу.

С высоты монументальной лестницы я осматриваю галерею. Матиаса там нет… Тогда я спускаюсь и устраиваюсь за столик рядом с колонной.

На сцене «Девы Рейна» приводят всех в бешенство и отчаяние. Их средний возраст, должно быть, около семидесяти четырех лет. Скрипачка, которая дирижирует оркестром, обладает такой головой, что может претендовать на роль «Мадам Пипи» в подземных клозетах. Она играет как на улице, и ее скрипка, следуя движениям смычка, цепляется за вставную челюсть, падения которой на инструмент я жду с минуты на минуту.

Однако я пришел сюда вовсе не слушать музыку. Я посмотрел в зал и, наклонившись вперед, имел несказанную честь заметить за одним из столиков Матиаса. Он был ко мне в профиль и в компании девушки, которая была ко мне спиной. Насколько я мог судить по их поведению, отношения их были отнюдь не холодными. Мой приятель держал за руку свою пастушку и жадно целовал. Решительно, я зря бил тревогу. Люди из организации Мохари более искусны и более терпеливы, чем я предполагал. Они позволили Матиасу продолжать свой путь, думая воспользоваться им в нужный момент.

Женоподобный официант появился и задал мне вопрос на швейцарско-немецком.

— Вы говорите по-французски, дружище?

— Немного, я служил четыре года в Табарэне! — сказал он мне.

— Вы не из Панамы, нет?

— Это видно?

— И слышно тоже…

Он стал меня разглядывать…

— Скажите…

— Да!

— Вы не снимались в кино, случайно?

— Нет, почему?

— У меня впечатление, что я видел где-то вашу фотографию…

Жемчужины пота украсили мой нос.

— Это просто сходство. Все мне говорят, что я похож на Кэри Гранта.

— Я этого не нахожу, — заключил недоделанный.

— По-вашему, я более схож с Габриелло?

— Я этого не говорил…

Я не собирался больше шутить, так как это грозило осложнениями, если бы он вдруг стал искать газету.

— Дайте мне кислой капусты и бутылку белого…

— Какого?

— Подходящего!

— Хорошо, месье…

Он удалился, подпрыгивая. Я продолжал наблюдать за Матиасом. Мне пришла мысль, что парочка ждала кого-то.. Возможно, он закадрил девицу в Берне, а другие недоноски из сети скоро появятся, чтобы расправиться с ним.

Я мог себе только посоветовать глядеть в оба и как следует. Во всяком случае, я находился между выходом и Матиасом. Оставалось только ждать. Возможно, я найду способ незаметно предупредить Матиаса.

Гарсон, изображающий парижанина, а сам пиджак — пиджачком, появился торжествующий, неся огромнейшее серебряное блюдо, на котором дымилась гора капусты. Ее аромат щекотал мне ноздри. Я был голоден, как волк…

Не напрягаясь, я уничтожил воз тушеной кислой капусты, дымящихся сосисок, шпика, ветчины, картофеля. Бутылочка белого последовала туда же. Когда я отодвинул тарелку, почувствовал себя громадным, как все Питер Систерс вместе взятые.

Матиас все поджидал проблематичного появления, покусывая пальчики своей спутницы. Этот чертов Матиас всегда начинал с того, что опрокидывал какую-нибудь красоточку, где бы он ни появлялся. Кроме себя я не знаю субъекта более шустрого, чем он, в такого рода развлечениях… Я не мог удержаться от смеха, видя, как он предается культу, действующему (если могу так сказать) в среде влюбленных. Все это слащавости, которым пылко предаются, как только создается подходящая ситуация, но когда вы наблюдаете за другими, они вызывают у вас желание биться задом о километровый столб.

Прикончив бутылку белого, я заказал крепкого, чтобы немного взбодриться, и начал серьезно хмелеть. Если я выпутаюсь из этой небывалой авантюры, клянусь вам, что буду отдыхать на Лазурном Берегу, понравится это Старику или нет.

Но я еще не там и очень далек от этого!

В конце концов, сказал я себе, вполне можно подойти к их столу. Если Матиас меня увидит, он, если сочтет возможным, прямо или косвенно свяжется со мной. Он волевой, энергичный молодой человек и хотя не очень давно принадлежит к нашей службе, всегда Проявлял самую похвальную инициативу.

Я расплатился с гарсоном и двинулся по направлению пары. Я был всего в трех метрах от них. Матиас, украдкой целовавший в шею свою спутницу, заметил меня, и его глаза округлились. Я сделал ему знак не удивляться и посмотрел в зеркало, находившееся на стене напротив пары влюбленных.

Я ощутил сильный разряд в спинном мозге' О, пардон, мадам Адриен! Девица, которую он чмокал, была ни кто иная, как моя отравительница, очаровательная Гретта, собственной персоной!

Сюрприз что надо! И каков! Я резко развернулся и направился к входу в туалеты, где немного подождал Матиаса, надеясь, что он последует за мной.

Действительно, он вскоре показался с напряженным лицом. Сделав вид, что не знаком со мной и убедившись, что кабинки не заняты, он вынул расческу из кармана и стал перед умывальником приводить в порядок свою черную шевелюру. Не глядя на меня он прошептал:

— Итак, что происходит?

— Предполагается, что я буду играть Буффало Билля в Голливуде, так я тренируюсь ..

— Ты рассказываешь басни! Что произошло?

— Ты известил Старика о прибытии Влефты, который, кажется, тебя знает?

— Да.

— Старик поручил мне убить его…

— Я видел…

— Только девица, которая с тобой, едва не помешала мне это сделать! Он подскочил:

— Гретта?

— Да… Она меня роковым образом соблазнила около ямы с медведями, заманила в пустой холодный дом и напичкала отравой… Если бы мой желудок не был луженым, ты мог бы заказывать венок из роз! Это разоблачение его ошарашило.

— Ты уверен, что не ошибся?

— На бога надейся, да сам не плошай, сынок! У меня натренированный глаз! Моя сетчатка гораздо сложнее, чем любой «Кодак»… Стоит мне кого-либо увидеть и особенно… какую-либо один раз, то я больше не забываю…

Он давно забыл про свою прическу, я продолжил:

— Это твоя нимфа?

— Ну…

— Тогда смени молочницу, вернее, молочный магазин! Она столь же опасна, как пластиковая бомба в плавках, когда ты собираешься заняться верховой ездой!

Он смотрел на меня.

— Но… она не имеет ничего общего с сетью, Сан-Антонио! Я с ней познакомился…

— Вот именно, покупая сливы! Ты молод, Матиас… Эта девушка принадлежит к банде, и они приставили ее к твоей заднице, чтобы лучше следить за тобой…

— Ты думаешь?

— Идиот! Она была у тебя сегодня утром?

— Да…

— А ты?… Тебя не было?

— Да…

— Она не передавала тебе послание от меня?

— Нет.

— Вот еще доказательство ее виновности, если в таковом есть нужда для верности. Вместо того, чтобы известить тебя, она передала все своим сообщникам. Те послали двух подонков, чтобы меня ликвидировать. Я смог выбраться, но девчушка, которая приютила меня, была менее удачлива, и они заказали ей славный весенний костюм из досок!

— Неправда!

— Скажи, Матиас, ты что, воспитывался на междометиях?

Он спрятал свою вошебойку.

— Ну хорошо, старина, ты нас научишь трюкам! Я порылся в карманах.

— Во что бы то ни стало, Матиас, тебе надо выиграть ночь… Ты ждешь типов из банды?

— Да.

— Буду на чеку. Найди средство, чтоб не оставаться с ними одному. Да вот, почувствуй себя плохо прямо здесь, так чтобы тебя отправили в больницу… Или разбей морду гарсону из ресторана, чтоб тебя засадили на ночь… Завтра ты пойдешь в федеральный банк и получишь миллион швейцарских франков. Затем ты отправишься в посольство… Я же ночью вывернусь, чтоб предупредить Старика, а он, в свою очередь, получит для тебя согласие на право убежища. Он найдет способ переправить тебя с деньгами во Францию…

— А что это за деньги?

— Военная добыча от Влефты… Ты меня понял?

— Да.

— У тебя нет с собой пистолета?

— Нет.

— Жаль! Сделай, что я тебе сказал, ну? Пошли к черту сеть, ты сгорел, как кило бразильского кофе. И я тебе повторяю: смотри в оба красивых глаза…

Взор его был полон восхищения.

— Я никогда не встречал такого классного типа, как ты, Сан-Антонио!

— Мерси!

— В Берне ходил слух, что тебя арестовали!

— Я и был арестован, но сбежал из тюрьмы…

— И ты, не колеблясь, пришел сюда, чтобы предупредить меня?

— Ты видишь…

— Это здорово…

— Согласен, это будет выгравировано на мраморе стойки заведения. Не строй иллюзий, парень, твоя шкура стоит не намного дешевле моей. Мы оба попали в грязную переделку!

Он протянул мне руку.

— Я никогда этого не забуду, Сан-Антонио.

— Я тоже, говоря откровенно… Попробуй отвлечь немного внимание красотки, если она меня узнает, это может плохо кончиться.

— Не беспокойся. Я прошу у тебя три минуты! Он ушел. Я смотрел на удаляющуюся широкоплечую фигуру. Его решительная походка мне нравится, чувствуется, что это не тряпка.

Я немного подождал… Зеркало умывальника возвращало мне отражение физиономии. Не слишком хороша! Щетина начала отрастать, всклокоченные лохмы, да и ванна была бы не лишней. Сегодня ночью я не я.

Я заметил, что туалеты соединяются с телефонами. Уникальная возможность соединиться с Парижем, пока я на свободе… Я двинулся по узкому коридору и вошел в помещение, где скучающий и сонный господин писал какие-то цифры в большую черную книгу.

— Могу я позвонить в Париж? — справился я. Он поднял на бледный лоб очки без оправы.

— В такой час!

— Для отважных часа не существует! Он не совсем понял каламбур и вздохнул.

— Какой номер вам нужен?

Я назвал.

Откровенно говоря, в такой час маловероятно застать Старика. Во всяком случае, я свяжусь с дежурным, который передаст мое сообщение.

Я заметил, что унылый счетовод внимательно меня разглядывает. Силы небесные! Надо же зарубить себе на носу, что меня преследуют и мое изображение знакомо широкой публике.

Очень жаль, что у Матиаса не было оружия, чтобы мне одолжить: я бы чувствовал себя не так одиноко…

— Париж на проводе!

Я запрыгнул в указанную кабину и снял трубку. Божественная музыка! На другом конце провода голос Старика.

— Сан-А.! — назвался я.

Через стекло кабины я увидел, как дылда с коммутатора слушает мой разговор.

— Одну секунду! — предупредил я Старика. Я приоткрыл дверь.

— Не затрудняйтесь! — крикнул я ему. — Я вам сейчас передам трубку.

Он вздрогнул.

— Ах! Вы уже на линии?

— Дааа!

Он повесил трубку, а я вернулся к моим… баранам.

— Мы в большой куче дерь…, босс. Матиас погорел уже давно, положение совершенно обратное тому, о котором мы думали: другие используют нашего друга. Я ему посоветовал скрыться в посольстве с завтрашнего утра… До этого он должен получить по внушительному чеку, который фигурировал в бумагах, изъятых мной у нашего американского друга…

Он понял.

— Действительно значительный?

— Да. На предъявителя. Было бы обидно упустить…

— Хорошо. Я сделаю все, что надо. А для вас?

— Для меня, за меня можно только поставить свечку, я слишком вымок здесь, чтобы обращаться в посольство… Я превзошел нормы, и гельвецкое правительство будет вправе требовать моей выдачи.

— Итак? — проворчал Старик.

— Итак, ничего… Я попытаюсь выпутаться сам.

— Я вам желаю удачи…

— Мерси… До скорого, надеюсь…

Мы оба посвятили несколько секунд эмоциям перед тем, как повесить трубки. Я вышел из кабины несколько оглушенный. Дылда сидел, разинув клюв, как поющая лягушка. Он вожделенно уставился в вечерний выпуск, сложенный вчетверо так, что можно было видеть мою фотографию!

Это меня потрясло! Если бы не было этих писак, когда бы я попал в полицию! К тому же у меня был изысканный вид! Ну прямо Поль Мюни в «Скарфасе»!

Типа при телефоне трясло. Надо расплатиться с ним и поставить его на место. Я смотрю на него. Он выпучил глаза. Необходимо срочно что-то предпринять. Если я его не нейтрализую, он всполошит всю публику, как только я выйду, и я буду иметь право на медленный вальс! Я приблизился.

— Сколько я вам должен?

— Пять франков…

Я протянул белую монету.

— Вот… Я честен, дорогуша. Теперь вы дадите мне кое-какие сведения…

Он расплылся.

— Да, ну да…

— Я хотел бы найти уголок, закрывающийся на ключ, чтобы вас там запереть… Вы понимаете, мне было бы очень неприятно душить вас.

Он поднялся, бледный, как сливочный сырок.

— Но я…

— Вы?

— Ничего…

— Пошли, пошли…

В глубине комнаты была дверца, ведущая в службы. Мы вышли через нее под ручку, как старые добрые друзья. Один из официантов решил, что парень закончил свою работу, так как бросил нам на ходу:

— Спокойной ночи, месье Фред!

Месье Фред не распробовал иронии! Спокойной ночи! Еще бы! Такими словами не бросаются!

Теперь мы одни в коридоре, пропитанном запахами кухни. В моем котелке возникла одна идея.

— Скажите-ка, должен ведь быть какой-нибудь незаметный выход, в обход парадного?

— Да. Ход для служащих.

— Тогда покажите мне его. И никаких штучек, ну?

Он кивнул головой. Я ему доверял. Он слишком сдрейфил, чтобы изображать «Проклятое Ранчо».

Мы поднялись по крутой каменной лестнице и оказались в тупике. По-прежнему в сопровождении простака я шел к «моей» колымаге. Она стояла примерно в пятидесяти метрах от входа в « Гранд Кав». Прежде чем пройти освещенный участок, я оглядел территорию. И очень вовремя, так как я заметил две тени по обе стороны лестницы, ведущей в ресторан. Кажется, я узнал их: это были громилы, которые издевались над Франсуазой. Я заключаю с вами пари на пару носков против пары гнедых, что эти олухи поджидают Матиаса… Как только он выйдет, то заработает град пуль. Что же делать?

Я пошел вдоль стены, у которой находился, не отпуская руки очкастого дылды. Я пересек проезжую часть в темной зоне и снова пересек ее, направляясь к своей машине. Я предусмотрительно поставил авто в виде заслона от двух смертоносных кариатид, поджидавших Матиаса…

— Влезайте, мой добрый Дюгоммие!

— Я вас умоляю, — бормотал он. У него тряслись колени.

— Залезайте же, мешок д… Я не собираюсь вас съесть!

Он подчинился.

— Подвиньтесь!

Когда он уселся, я сел за руль и поехал. Только вместо того, чтобы скрыться, я сманеврировал так, чтобы оказаться на улочке, спускающейся прямо перед входом в «Гранд Кав». Погасив все огни, я остановил машину в благословенной темноте. Я ждал… Недолго. Всего через несколько минут после моего маневра появились Матиас и Гретта. Они вышли на тротуар. Обе тени приблизились к ним. Тогда Сан-Антонио, как всегда мастер своего дела, супермен системы Д, направил на них дальний свет: два прожектора осветили группу. Одновременно я включил клаксон. Полный успех! Все как в театре, причем в постановке Раймона Руло. Громилы обернулись. Я узнал одного из убийц: он сопровождал Влефту при выходе из аэропорта.

Обменявшись несколькими словами с блондинкой, оба душегуба отошли, побежали к машине, стоявшей неподалеку, и вскочили в нее… Я думал, что они смоются, но дудки. Эти обормоты занялись мной. Великолепная Гретта сразу учуяла, что произошло, и велела им преследовать меня. На своем «болиде» они описали дугу и оказались впереди меня. Я не успел запустить мою мельницу.

— Нагнитесь! — крикнул я бледному телефонисту. Чтоб улучшить его рефлексы, я потянул его за галстук. И вовремя. Короткая очередь из автомата изрешетила окна моей колымаги. Повеяло свежим воздухом. Их автомобиль пронесся как ураган… Я выпрямился, включил зажигание и помчался за ними. Мой пассажир, лапша с яйцами, рохля, так и остался скрюченным.

— Вы можете вынырнуть на поверхность! — сказал я ему, вдавливая в пол акселератор. — Пока все тихо.

Больше я о нем не заботился. Я был загипнотизирован двумя красными огоньками, которые удалялись. Очень хорошо, что я угнал именно «Ситроен 15-six». Это непревзойденная машина для дьявольской гонки. Я быстренько догнал обоих хитрецов, тем более, что у них была малолитражка, а управляли они, как чайники.

Они были сильно озадачены и пожалели, что промахнулись. Теперь им было трудно стрелять, так как заднее стекло их консервной банки слишком мало. Пока я их не стану обгонять, я ничем не рискую.

Итак, я их преследую… Мы катим к предместьям, затем выезжаем из города, и преследование продолжается на прямой дороге. Так мы проехали с десяток километров. Я сбросил газ.

— Послушайте старина, — сказал я этой глисте в обмороке, — я не желаю вам ничего плохого… Я остановлюсь, а вы прыгните… Будьте вежливы и не всполошите полицию сразу. Я вовсе не бандит…

Он сделал утвердительный знак головой. И был безумно благодарен. Меня осенило сбросить его здесь. Мы были в чистом поле. Отсюда он не скоро доберется и пока предупредит полицию, я надеюсь уже выкрутиться!

Он открыл дверцу и выпрыгнул еще до того, как я остановился. Воздушный поцелуй, пока! Я потянул дверцу и надавил на газ… Там, на повороте, красные огоньки таяли в слабом тумане. Я ехал на максимальной скорости… Вот поворот… Я выхожу из виража и столбенею, не видя больше перед собой двух красных огоньков..

Заметив пересечение дорог, я все понял… Другая дорога скорее была проселком, который вился, бледнея под луной среди коричневых полей.

Ловкачи укрылись на проселке, пересечение которого было окружено изгородью. Они погасили огни и ждали. Они решили, что я или проскочу прямо, не заметив их, или же я выйду из машины, и тогда они получат удовольствие подстрелить меня, как зайца.

Подъехав близко к перекрестку, я затормозил и оставил лимузин с потушенными огнями на обочине. Тихонько выйдя из машины, я пополз по кювету в направлении поперечной дороги.

Я умею ползать, можете быть в этом уверены, хотя это искусство. Я достиг ответвления дороги и стал пробираться вдоль изгороди, производя шума не больше, чем улитка, ползущая по взбитым сливкам. Все идет хорошо, войска бодры. Оба недоноска тоже вышли из своей коляски. Они пригнулись за капотом, держа автомат и пистолет в руках.

Эти ублюдки ждали меня, думая своими недоразвитыми мозгами колибри, что я появлюсь руки в карманы и насвистывая арию «Рука моей сестры»!

Я обогнул изгородь, чтобы напасть с тыла… Самое трудное будет проползти к ним с другой стороны… К счастью, легкий ветерок шелестел листьями, заглушая мое скольжение. Я оцарапал ладонь о камень с острыми краями. Зажав его в руке, я продолжал продвижение. И уже подполз так близко к ним, что должен был сдерживать дыхание.

Я поднял руку. Охваченный предчувствием парень, который держал пистолет, обернулся и увидел меня. Он испустил дикий, но последний крик. С громким уханьем я обрушил камень на его висок. Послышался противный звук лопнувшей тыквы. Тип свалился замертво. Бессмысленно идти искать пластырь, чтобы починить его котелок — он получил свое. Подобный удар мог бы оглушить целый пансион носорогов. Его приятель совершенно обалдел. Все, на что он был способен, это нажать на гашетку своего кухонного прибора. Прекрасный «товар» упал к нашим ногам.

Я набросился на него, схватил за ноги, он потерял равновесие и ударился о хромированную пробку радиатора, изображавшую крылатый нос корабля. Я вскочил на ноги. Он отвесил мне удар сапогом и больно ушиб левое бедро. От боли я обезумел, схватил типа за лацканы и угостил хорошим ударом кулака в челюсть. Из его носа пошла кровь… Я отпустил ему целую серию. Настоящая тряпка этот тип. Возможно, он чувствует себя молодцом, когда нападет на одинокую женщину, но против отважного мужчины имеет самый плачевный вид.

Я обрабатывал его до тех пор, пока не рассчитался с ним сполна. В авто я погрузил просто мокрую тряпку, взял пистолет, который валялся на земле, и оставил труп и разряженный автомат. Пусть полиция сама разбирается во всем этом. Она будет теряться в догадках. Полиция всегда теряется в догадках.

Теперь я не знал, что же делать дальше. Обуреваемый страстью к действию, решил вернуться в Берн. Это чистое безумие, согласен. Но тем хуже…

На машине бандитов я развернулся. Так же, как и «моя», она была ворованная, но в столь жалком состоянии, что глупо было надеяться проехать на ней незамеченным. Надеюсь, что хозяин хорошо ее застраховал. Это все, что я могу ему пожелать. Заметьте, что страхование — тоже одна из специальностей гельветов.

Второй убийца пока что спит. У меня хлопушка в кармане, и от этого я чувствую себя сильнее. Все, что мне теперь надо, это найти тихое местечко, где я смог бы поговорить по душам со вторым типом. Но где найти такое место, скажите мне?

На обочине дороги в свете фар я заметил силуэт и узнал бедолагутелефониста из «Гранд Кав». Он голосовал, дорогуша, в надежде встретить сочувствующую душу, которая отвезла бы его в келью, где он смог бы оправиться от пережитых волнений.

Я улыбнулся. Этой душой окажусь я. Вот он, столь желанный тихий уголок или, по крайней мере, человек, способный проводить меня туда. Я остановился около моего трусишки. Он подошел к дверце, чтобы поведать свою историю, узнал меня и стал задавать себе вопрос: не среда ли сегодня и все ли тела, погруженные в жидкость, испытывают действительно давление снизу вверх! Я открыл дверцу.

— Да, это я. Возвращение Зорро, второе действие. Вскакивай, мой зайчик, и не строй такую кислую физиономию, у меня от нее сводит скулы.

Он покачал головой.

— Ммм, нет… я…

— Прыгай, и поскорее!

Я немного повысил голос и этого оказалось достаточно, чтобы его запугать. Он устроился в машине, но, влезая, заметил тело второго фрукта, валявшееся сзади.

— Но! Но…

— Приди в себя, мой великан… Ты видишь, эти господа хотели мне зла, но выиграл я…

Он совсем съежился и не произнес ни слова. Я медленно ехал по направлению к Берну. Навстречу прошла полицейская машина. Это все, что она смогла. Эти тетери едва не сцапали меня. Я вздохнул с облегчением.

— Где ты живешь? — спросил я своего соседа. Он мне выдал название улицы, оканчивающееся на штрассе, которое столь же трудно выговорить, как и японское стихотворение.

— Как ты умудряешься запомнить адрес… Ты живешь один?

— Да.

— Не женат?

— Нет.

— А твоя старенькая мама?

— Умерла!

У него-таки был вид настоящего холостяка.

— А это квартира или домик?

— Квартира.

— На каком этаже?

— На земле…

Выражение меня рассмешило.

— О'кей. Ты нас приютишь на ночь… Думаю, это был кульминационный момент его изумления.

— У меня?!

— Да… Мы будем скромно вести себя, обещаю… Он нахмурился. Если бы у него была хоть капля мужества, он бы мне врезал. На всякий случай я вытащил револьвер, никогда не знаешь, чего ждать от слабого.

— Проверь-ка, что я нашел в кармане! Это сногсшибательно, нет? Сделано в Швеции! Это короли оружия. Ты понимаешь, они им не пользуются и могут себе позволить тщательность…

Для него это кончилось желтухой, официально заявляю. Подобное переживание много значит в жизни мужчины, который проводит время, испещряя бумагу около уборной…

— Куда ехать, барон?

Он тянул время. Я делал ему любезный выговор.

— Не теряй время, придумывая сценарий, у тебя ничего не выйдет. Существуют парни, для которых это — профессия, чуешь? Например, я. Дилетантство всегда проигрывает, ты понял?

Он указал мне пустынную улицу со слабым освещением.

— Прямо!

Я повиновался… Он был штурман-мечта. Ничего в башке, один страх.

Я остановился на симпатичной улице, круто спускающейся к реке.

— Это здесь, — сказала Клеопатра, указывая на небольшой двухэтажный домик.

— Хорошо… Открой дверь и не хитри, это может меня взбесить, а когда я раздражен, нужно мобилизовать трех корешей, чтобы успокоить меня… Я представлю тебе красноречивые свидетельства.

Я включил габаритные огни машины и вытащил неудачника с заднего сиденья, где он продолжал грезить, что спускается на голове по лестнице Сакре-Кер. Телефонист, послушнее, чем стадо баранов, ждал меня на пороге здания с ключом в руке.

Квартира скромная, чистая и старомодная. Небольшая передняя, кухня, столовая, спальня… Я закрыл дверь на ключ и опустил его к себе в карман.

Моя ноша слегка зашевелилась. Я отнес его на кровать и занялся телефонистом. По дороге я прихватил шнур от занавесок, как делают во всех детективных фильмах и большинстве полицейских романов, и подтолкнул большого Лажуа к кухне.

— Что вы хотите сделать? — забеспокоился он.

— Ничего особенного, мой зайчик, я только привяжу тебя здесь, чтобы ты оставил нас в покое.

— Но я вас не побеспокою…

— Не сердись, все будет, как надо.

Я связал его руки так крепко, что они побелели. Затем так же стреножил его лодыжки и водрузил моего хозяина на стол вместе со стулом.

— Обрати внимание, что ножки стула меньше, чем в миллиметре от края стола. Малейшее движение, и ты будешь иметь удовольствие поцеловать каменный пол. Ясно?

Он так дрожал, что не осмелился даже сказать «да». Я вернулся в спальню и оказался нос к носу со злодеем, который пришел в себя. Он занял оборонительную позицию из серии шуток для слабоумной девушки, но своевременный удар положил конец его карьере в весе пера. Он снова плюхнулся на кровать.

Воспользовавшись тем, что он пытался вспомнить, кто он такой, я вооружился вторым шнурком от занавески и проделал с ним то же, что и с наивным хозяином квартиры.

Оставалось только надеяться на скорое выздоровление персонажа, а пока я его обыскал. По документам, которые я нашел у него, я узнал, что его зовут Хуссейн и что он сириец, живет в Италии, и в Швейцарии он всего четыре дня. Немного… В конце концов, как поет Брасенс, не могут же все называться Дюранами, не правда ли?

На столе я заметил бутылку «Квантро». Я открыл ее и всунул горлышко ему в клюв. Алкоголь его подбодрил, он заморгал, затем заметил меня. Его зеленоватое лицо стало серым, а черные глаза заблестели, как две геммы. Они выражали все, что угодно, кроме удовольствия (как говорил один из моих друзей, великий писатель). Я ему улыбнулся.

— Итак, Хуссейн, что ты думаешь о моем номере?

Он не пошевелился. Его упорный взгляд вызывал у меня боль в груди. Я прописал ему еще удар, который наполнил его глаза слезами.

— Сволочь! — проскрипел он. Я повторил.

— Начнем сначала. Во-первых, вежливость. Понятно?

Казалось, он был не очень уверен.

— Ты должен понять, что упрямство тут тебе ничем не поможет. Я взял верх, а против силы не попрешь. Теперь ясно?

Он сделал едва уловимое движение. Я принял его за знак согласия.

— Я знаю, что ты принадлежишь к организации Мохари, и у меня задание убрать тебя, как я убрал Влефту, — сказал я с самоуверенным видом.

Он казался удивленным, по его непроизвольному жесту я понял, что допустил промах, который и заставил его вздрогнуть.

— Не согласен? — сказал я, отпустив ему шикарную зуботычину.

У него пошла кровь, отчего он погрустнел.

— Я не из сети, — ответил он. — Я просто друг Гретты!

Очко не в мою пользу. Когда начинаешь задирать нос перед кем-то, то надо, по крайней мере, выгрести из того всю правду, иначе, если он поймает вас на ошибке, вы рискуете остаться в дураках. Я снова принялся действовать на него устно.

— Не льсти себя надеждой, эй, невылупившийся дурак! Видно невооруженным глазом, что ты принадлежишь к организации. Для этого хватает минимума ума.

Он забубнил, колючий недоносок;

— Скажите пожалуйста!

По правде говоря, у него морда мерзавца. Я хорошо знаю, что нельзя судить о людях по внешности, но вы не разубедите меня в том, что когда таскаешь за собой, на своих плечах подобный горшок, достигаешь своего рода совершенства в выразительности.

Мысль, что это помоечное отребье укокошило маленькую Франсуазу, ударила мне в голову. Нервы мои сдали. Я набросился на него и стал колотить изо всех сил. Под моими кулаками его лицо понемногу менялось… Я ему изобразил красивые солнечные очки на глаза, очень артистичные, потом смастерил большую голову и, наконец, завершил все разрушением его носа. Этот неряха будет выглядеть совсем кокетливо завтра утром. Его родная мама не узнает, слово! Если у него будет тайное свидание со своей подружкой, она примет его за другого и позовет гвардию!

Я остановился, пьяный от усталости. Хуссейн хныкал и стонал. Было впечатление, что он занимался любовью с локомотивом. Во всяком случае, он весь был разукрашен.

— Подлюга, — заикался я, — ты меня утомил! Теперь ты будешь говорить без единого жеста с моей стороны, потому что этот жест будет для тебя последним!

И он заговорил. Подлец сам напросился, чтоб его уложили. Ему потребовалось несколько оплеух для оправдания слабости в его собственных глазах, затем уже все пошло само собой.

— Я слушаю тебя, олух царя небесного! Изрыгни свое ребро, или я тебя изничтожу! Прежде всего, кто такая Гретта?

— Бывшая жена Кларамони…

У меня брови полезли наверх. Кларамони — общественный враг номер один, итальянец. Вернее, был врагом, так как он был уничтожен полицией во время облавы в прошлом году…

— А дальше?

— После неприятностей с Кларамони (отдайте мне неприятности, принцесса) Гретта переехала в Швейцарию… Она ошивалась по шикарным отелям… Потом она встретила одного типа, француза, который занимался шпионажем, и стала жить с ним!

Решительно, парниша Матиас, играя в Казанову, выбрал странное поле деятельности.

— Хорошо, потом?

— Гретта написала, чтобы я и Моффреди приехали и присоединились к ней для большого дела. Мы и приехали…

— И что это за большое дело?

— Один тип приезжал из Америки с чеком на громадную сумму… Мы должны были отобрать этот чек… Маффреди поехал поджидать его в аэропорт…

— Хорошо, я знаю продолжение. Тогда, по-твоему, Гретта не принадлежит к сети Мохари?

— Конечно, нет. Это не ее стиль…

— Это она подходила к телефону и узнала, где я нахожусь?

— Да.

— И это она только что отдала вам приказ ликвидировать Матиаса?

Он казался пораженным.

— Ликвидировать Матиаса?

— Оч. хор. Что же вы? Ведь твой дружок и ты ошивались перед «Гранд Кав», скажи, мое сокровище?

— Ждали вас!

На этот раз я закипел от удивления.

— Пожалуйста, повторите, маркиз!

Он понизил голос и опустил глаза в последнем усилии.

— Ждали вас, да!

— Для…

— Вы видели!

— Кто вам отдал приказ, Гретта?

— Да.

— Когда?

— За две минуты перед этим, когда мы прибыли…

— Она была одна?

— Да, ее друг находился в туалете!

Значит, стерва заметила меня до того, как я поговорил с коллегой! Какое мастерство у этой «алле-хоп»! Не правда ли: это большое искусство. Я понимаю, что бедняга Матиас оказался в ее сетях. Эта из породы женщин, которые одним взглядом заставляют вас ходить по потолку!

Мне стало не по себе, потому что я почувствовал страх, что в течение ночи с Матиасом случится что-то плохое. Было бы хорошо предупредить его; если она решила уничтожить его, то теперь ясно, дело будет сделано, каким бы ловкачом Матиас ни был.

Я ощущал усталость от этой многочасовой суеты.

— Хорошо, — сказал я Хуссейну, — на этом закончим…

Я вытащил хлопушку, заимствованную у моего почтенного коллеги.

Он захныкал:

— Нет, пощадите!

Прекрасный удар рукояткой пистолета по голове. Я его свалил для ровного счета. Если он не получил трещины черепа, значит, мать пичкала его кальцием все детство. Я бросил его на прикроватной коврик, положил ему стол на спину, чтобы помешать двигаться и пошел бросить взгляд на то, что творится в кухне. Телефонист все сидел, выпрямившись на стуле.

— Прошу прощения за этот неудачный фарс, но действительно, я не мог поступить иначе, — сказал я ему.

Я открыл свой бумажник и позаимствовал из пачки бумажку в сто швейцарских франков.

Я сунул купюру ему в карман.

— Держи, папаша, это немного возместит тебе необычную ночь.

Его реакция была прекрасной.

— Спасибо, месье, — пробормотал он. Я ему улыбнулся.

— Пойду посплю немного. Не делай того же, тем более, что тогда твой нырок будет не из приятных.

И молодец Сан-Антонио пошел вздремнуть на кровать парня, тогда как Хуссейн тихо похрапывал на коврике.

Страшный шум вырвал меня из объятий Морфея. Я проснулся. Был день. Золотой скребок чистил ковер спальни. Около кровати Хуссейн в ауте… Нет, не мертвый, но немногим лучше. Я бегу в кухню. Неизбежное произошло. После нескольких часов бдения дылда забылся сном и слетел кубарем со своего насеста. Он ударился о газовую плиту и получил на макушку шишку в двенадцать сантиметров длиной фиолетового цвета… Струйка слюны вытекала у него изо рта, и он напомнил мне одного знакомого боксера, которого я очень любил. Мне стало его жалко.

— Мой бедный зайчик, идем! Ты их всех увидишь этим летом…

Я взял его на руки и отнес на кровать.

— Давай выспись как следует… Сейчас ты положишь клешню на затылок.

Я посмотрел на часы: семь утра… Я чувствовал себя немного разбитым. Что делать? Горькая альтернатива. Я кружился по квартире под лихорадочным взглядом новоявленного рогоносца. Как всегда, вскоре одна мысль пришла мне в голову… Поскольку у меня было достаточно времени и всяких причиндал в моем распоряжении, я попытался изменить свою внешность. Это мой единственный шанс избежать погони. У меня был настоящий паспорт: паспорт Хуссейна. Пришло время воспользоваться им…

Я иду в ванную комнату. Естественно, борода отросла. Я воспользовался бритвой телефониста и побрился, оставив полоску бороды, окаймляющую щеки. Затем взял ножницы и подстриг волосы а ля Марлон. Хоть и весьма приблизительно, но в целом это изменило мою внешность.

Роясь в шкафу, я нашел средство для окраски замшевой обуви. Добавив его в стакан с водой, я слегка нанес раствор на лицо, получился смуглый оттенок. Подрезанной и подожженной пробкой подчернил брови и уголки век.

Честное слово, у меня был вид калифа Арашида. Настоящая голова хедива! Если кто-то меня и узнает, значит, они зубрили «Тысячу и одну ночь». Гардероб моего хозяина был скромен, но я все же нашел темно-синий костюм, который счастливо завершил мое превращение. Я это делал вне досягаемости взглядов парней, так что они не смогут дать мои новые приметы.

Я сжег свои документы, сохранив только деньги и чужой паспорт. После некоторого колебания я положил револьвер в карман. Я настолько преобразился, что даже Фелиси, моя храбрая мать, не узнала бы меня. Я стал другим, без сомнения!

Барометр малыша Сан-Антонио, этого баловня богов, решительно установился на «ясно». Едва я вышел на улицу, как заметил целую стаю полицейских теперь вокруг машины Хуссейна.

Если бы дылда не брякнулся носом об пол, я до сих пор продолжал бы посапывать, настолько я устал, а эти господа с «виллы рыданий» разбудили бы меня звуками «Держи — малыш — вот — два — су».

Я повернул направо и удалился важной походкой. Я чувствовал себя в безопасности. Мои глупые мозги испускали благоприятные волны… Я сказал себе: вместо того, чтобы смыться, я должен в последний раз помочь Матиасу. Если он еще жив, он явится в Федеральный банк, чтобы получить деньги Влефты. Если девица, которая узнала меня в «Гранд Кав», что-то заподозрила, значит, мне остается прикрыть тылы своего коллеги.

Я позвал роскошное такси и комфортабельно в нем устроился.

— В Федеральный банк, — сказал я шоферу с достоинством.

Он не выразил большого энтузиазма. Я быстро сообразил почему: банк находился в пятистах метрах от этого места, что представляло собой странный пробег. Случись это в Париже, таксист послал бы меня куда подальше.

Я оплатил поездку и вышел. На мое счастье, около входа в банк было кафе. Я сел за столик у окна и заказал полный завтрак, жуя его, я смогу наблюдать, кто входит и выходит в эту копилку, когда она откроется…

Я завтракал, изучая болтовню утренних газет. Я вызвал порядочную суматоху в Швейцарии, это я вам говорю. Три колонки на первой полосе и остальное на задах. Говорится о международной организованной банде. О сведении счетов между шпионами и прочий вздор.

Утомленный этой прозой для старичков — пенсионеров, я отложил газету и снова стал ждать. Единственно, что действует на нервы в этой профессии — это выжидание! Часами, ночами, днями необходимо сохранять где-то неподвижность, частенько, — вы это видели, — в очень неудобных позах и ждать кого-то или чего-то… Это бутерброд с маразмом!

Но на этот раз у меня не было времени собирать грибы под корабельными соснами. Банк был открыт всего около четверти часа, как вдруг американский светло-зеленый лимузин, хромированный, как краны в ванной комнате, остановился перед Федеральным банком.

Мой друг Матиас вышел из него. Я не ошибся в своих предположениях: Гретта сопровождала его. Ее «внимание» шло дальше: она держала его под ручку. Оба они скрылись в чреве здания.

Кровь моя сделала всего один оборот. Я подскочил, как наседка, видящая своих цыплят в опасности. Необходимо спасти Матиаса. Бабенка будет его ублажать, пока он не получит деньги. Только после этого он не сможет связаться с посольством Франции… Она получит большую часть «башлей». Я должен вмешаться…

Я быстро принял решение. Я рассчитался за еду и направился к лимузину, открыл заднюю дверцу и распластался на полу. На сиденье лежали чемоданы. Прекрасная ширма. Я потянул их немного на себя, чтобы укрыться. Если верить моему впечатлению, то снаружи меня не видно, по крайней мере, если не приглядываться. Никакой причины не должно быть для подозрительности Гретты.

Эти чемоданы навели меня на мысль, что она потихоньку готовится быстро смыться из страны. Я очутился, как пчела на цветке. Прошло достаточно много времени, я дышал с трудом, но надо было терпеливо переносить неудобства! Наконец передняя дверца открылась, и парочка заняла свои места. Гретта с облегчением вздохнула.

— Ты знаешь, я очень боялась, — проговорила она. — Теперь я могу в этом признаться…

Матиас двинулся в путь… Машина ехала очень быстро для центра города.

— Боялась чего? — спросил он.

— Что типы из твоей сети предупредят векселедателя, и он опротестует чек. Риск был большой.

Он засмеялся, и я не узнал его смеха, от которого у меня пошли мурашки по спине.

— Кто не рискует, тот не выигрывает. Я тоже боялся, не слишком ли поздно для получения денег. К счастью, этот дремучий идиот пришел и сам отдал мне чек!

Они оба расхохотались.

— Это действительно небывалый случай, — чирикала эта сукина дочь. — Он убежал из тюрьмы, пренебрег всеми опасностями, чтобы принести нам то, что мы уже не надеялись отыскать.

Что вы скажете об этом, ребята? Бывают же сюрпризы в жизни. Большие, но как этот — редко! Чертов Матиас, смотри у меня! Вот тебе — на, выискался один, который поимел меня. И с другой стороны поимел Старика. Что вовсе не простое дело, поверьте мне!

Теперь я прекрасно вижу всю комбинацию. От людей сети Мохари он узнал, что Влефта путешествует с фондами… Естественно, парни из сети доверяли ему. Только Матиас крутил большую любовь с Греттой и втихаря готовил страшный удар. Он не мог сам со своими ребятами обокрасть и убить Влефту, так как сеть провела бы расследование и нашла бы это весьма странным. У него появилась идея вызвать какого-нибудь типа из французской службы. Он связался со Стариком, а тот послал меня. В результате я был встречен Греттой и привезен в снятый по случаю дом. Да, я вижу… Я вижу очень хорошо. Я совершил ошибку, думая, что меня отравили. Она лишь дала мне сильную дозу снотворного.

Было необходимо, чтобы я остался жив, когда Влефту привезут в дом. Тут его убьют из моего пистолета, и вот почему он был у меня. Предупрежденная полиция нашла бы меня рядом с трупом, с оружием в руке, напившимся виски… Никто меня не видел, никто меня не знает… Второму проходимцу было поручено нафаршировать албанца и отобрать у него документы. Матиас же и его красотка получили по чеку. Мой «дружок» отправлял другие документы Старику, получал поздравления и сохранял за собой оба поста…

У меня затекли конечности. Теперь мы выехали за город, я чувствовал это по скорости и шуму ветра в ветровом стекле.

— Ты думаешь, благоразумно смыться в Германию? — спросил Матиас.

— Конечно. Когда станет известно, что ты получил по чеку, но не явился во французское посольство, они поймут твою роль… Мы должны доехать до Гамбурга… Оттуда мы сядем на пароход в Соединенные Штаты без особых трудностей, ты увидишь!

Держа револьвер в руке, я резко выпрямился, как черт из коробочки.

— Вы берете пассажиров? — спросил я. Матиас вильнул в сторону, а девица блондинка вскрикнула. В зеркало заднего вида я заметил, как лицо моего «коллеги» стало мертвенно бледным. Мы проезжали по пихтовому лесу. Надпись на обочине предупреждала автомобилистов быть внимательными к косулям.

— Остановись, Матиас!

Он затормозил. Его руки на баранке дрожали. Автомобиль остановился на обочине белой дороги.

— Лапы вверх, вы, оба! Они подчинились.

— Матиас, — сказал я ему, — когда выбираешь такую профессию, как наша, надо забыть про деньги, или сгоришь. Это свято, третьего не дано, ты понимаешь?

Он выругался.

— Брат-греховодник со своей проповедью о честности!

— Матиас, ты более жалок, чем отброс, который, грузил уборщик мусорных контейнеров когда-либо… Глупец и подлец! Двойной и тройной агент! Кретин и пройдоха!

— О, достаточно!

— Только ты встретил неожиданное препятствие, мой малыш! Я знаю свое дело. Я не гений, но я владею мастерством, это заменяет…

Гретта опустила руку. Из кармана на дверце она выхватила оружие. У меня вырвалось ругательство, и мой револьвер пролаял. Пуля прошла сквозь висок и разбила боковое стекло. Тело девушки медленно склонилось к Матиасу… Неожиданно он стал жалким, бледным, размякшим. Я посмотрел на него с состраданием.

— Ты думал, что обвел меня вокруг пальца? Ты воспользовался мной как козлом отпущения? Он ничего не отвечал.

— Иди, выходи отсюда… Он пробормотал:

— Что ты собираешься делать, Сан-Антонио?

— Вытаскивай мадам… Опасно держать ее в машине. Он пытался по моему лицу угадать мои истинные намерения, но встретил лишь непроницаемый взгляд.

— Давай, быстро! Я спешу. Бери свою красотку и неси в лес, пока никого нет. Он подчинился.

— Не вздумай убежать, Матиас, я стреляю быстрее, чем ты бегаешь! И не пытайся воспользоваться своей пушкой, кроме того, я стреляю еще быстрее тебя!

Он вышел из машины, я следовал за ним по пятам. Он открыл дверцу и вытащил Гретту. Слезы текли по его безжизненному лицу.

— Ты ее любил по-настоящему?

— Да, Сан-Антонио. Это все она скомбинировала, я потерял голову.

— Хорошо, хватай ее и иди!

Он взял ее на руки без отвращения, не как носят труп, а как поднимают любимую женщину…

Мы пошли по дикому папоротнику… Углубились в сырую темноту леса. Водянистый мягкий голубоватый церковный свет царил в чаще. В десяти метрах я увидел лесосеку.

— Положи ее там, Матиас.

Он двигался пошатываясь, медленно опустился на колени и положил ее в кустарник, покрытый каплями росы. Затем он выпрямился, нерешительный, с повисшими руками и полуоткрытым ртом. Он смотрел на меня. Я встал против него, прижимая револьвер к бедру…

— Что ты будешь делать теперь? — спросил он безжизненным голосом.

Я вздохнул, горло пересохло, как трут.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал?

Я жал на гашетку, пока магазин не опустел. Затем я бросил оружие на тело Матиаса, которое содрогалось в ежевике. Опустив голову, я вернулся к машине. Я проверил, там ли миллион и таможенные документы, и проскользнул за руль. На сердце у меня была тяжесть…

Этот американский лимузин имел автоматическое переключение скоростей. Я тронулся совсем медленно. В этом лесу было прохладно… Но не как в церкви, а как в склепе. Я ехал не спеша, как человек, который прогуливается, закончив работу. А моя работа была изнуряющая, угнетающая!

Тут и там эмалированные щиты вновь призывали пожалеть косуль. Я с грустью смотрел на них. Люди в Швейцарии очень добры к животным. Это и понятно, швейцарские друзья; я буду очень внимателен к косулям!