Глава 15

Доктор Гратфиг — крайне занятой человек, специалист по ревматизму. Это высокий тощий брюнет, веселый, как цветная фотография живодерни, носит очки в черной черепаховой оправе и имеет озабоченный вид, обычно свидетельствующий или о неприятностях в семейной жизни, или о больной печени.

На нашу просьбу прийти он откликается без восторга. Осмотрев скелет, кивает:

— Я совершенно уверен, что это моя бывшая пациентка. Я прекрасно знаю деформацию ее нижних конечностей, равно как и искривление позвоночника. Я видел достаточно много ее рентгеновских снимков, чтобы быть абсолютно уверенным. Некоторые из них хранятся у меня до сих пор.

Фернейбранка отпускает шутку:

— Если бы вы проявили немного терпения, доктор, то вам не пришлось бы делать эти снимки снаружи. Вот он, ее скелет, снимай не хочу.

Это ни у кого не вызывает улыбки, особенно у врача.

Мы выходим на свежий воздух, и я прошу доктора зайти с нами в соседнее бистро, чтобы поговорить в более подходящем месте, чем этот погреб-кладбище. Он заставляет себя упрашивать, но в конце концов соглашается.

Сидя перед большим стаканом минералки, он отвечает на наши вопросы.

— Вы практически единственный человек в Ницце, хорошо знавший Дафну Мак-Геррел, доктор. Что за человек она была?

— Она много страдала. Ее характер был таким же искривленным, как и ее ноги! Кроме того, будучи шотландкой, она являлась самой прижимистой из всех моих пациенток. Выплачивала мой гонорар с шестимесячным опозданием и с вечным брюзжанием, но при этом требовала к себе особого внимания. Представляете себе этот тип людей?

— Представляю. А ее племянница? Док снимает очки и протирает их крохотным кусочком замши.

— Очаровательная девушка, которой досталась роль несчастной сиротки. Мадам Мак-Геррел относилась к ней скорее как к прислуге, а не как к родственнице. — Расскажите мне о ней.

Мое сердце сильно бьется. Из нас троих я, несомненно, могу рассказать о Синтии больше всего.

— Она была доброй, милой, послушной… кроме разве что в конце. Мне показалось, в ее поведении появилось бунтарство. Видно, рабство у тетки стало для нее совершенно невыносимым. Однажды она меня попросила (тайком, разумеется) прописать старухе снотворное, потому что та не давала ей покоя даже по ночам.

— Вы это сделали?

— Да, и с тем большей охотой, что больная действительно нуждалась в нем. Она страшно страдала от ревматических болей…

— Синтия ни с кем не общалась?

— Насколько мне известно, нет. Я никогда не видел в их доме никого постороннего.

— Может быть, вы встречали Синтию с кем-нибудь в другом месте?

— Нет, Он вдруг замолкает, и я понимаю, что у него мелькнула какая-то мысль.

— Вы о чем-то вспомнили, доктор? — любезно настаиваю я.

— Действительно.

— Я вас слушаю.

— Дело в том…

— Речь идет об очень важном деле. Совершено уже два убийства, и ваш долг рассказать мне все…

— Ну что ж, представьте себе, что однажды вечером, скорее даже ночью, когда мы с женой возвращались от друзей из Каина, я заметил девушку на улице.

— Сколько могло быть времени?

— Часа два ночи.

— Где она была?

— Она выходила в обществе мужчины из ночного бара “Золотая дудка”, довольно сомнительной репутации.

— Вы уверены, что это была именно она?

— Тем более уверен, что она меня узнала и спряталась за своего спутника.

— Как он выглядел? Врач пожимает плечами.

— Я не успел его рассмотреть. Я так удивился, встретив эту девушку в такое время в подобном месте… Однако мне кажется, это был довольно молодой и довольно высокий парень…

Я позволяю себе похлопать его по согнутому плечу, так велика моя радость.

— Вы оказали полиции большую услугу, доктор. Спасибо!

— Это здесь, — говорит мне Фернейбранка, показывая пальцем на низкую дверь, к которой надо спуститься по четырем ступенькам.

Изнутри доносятся звуки музыки и шум голосов. Светящаяся вывеска над дверью изображает стилизованную дудку, над которой идут неоновые буквы: “Золотая”.

— Что это за заведение?

— Пфф, не более сомнительное, чем многие другие. Здесь есть всего понемножку: туристы, местная “веселая” молодежь…

Он показывает на ряд из примерно пятидесяти мотоциклов, выстроившихся у стены заведения.

— А блатные?

— Тоже, но ведут себя тихо.

Мы заходим. В этой норе так накурено, что в нее не согласился бы войти ни один шахтер даже за месячное жалование.

Из проигрывателя рвется истеричная музыка. На танцевальной дорожке, размером чуть больше почтовой марки, трутся друг о дружку несколько парочек, нашептывая обещания, которые тут же начинают выполнять. У стойки толпа. Несколько типов расступаются, давая нам дорогу. По-моему, комиссара здесь хорошо знают.

Бармен, длинный лысый мужик с большим носом, подмигивает ему.

— Приветствую, господин комиссар. Какой приятный сюрприз… Вам, как обычно, маленький стаканчик?

Фернейбранка краснеет из-за присутствия рядом знаменитого Сан-Антонио, которого воспринимает как сурового пуританина.

— Точно, — отвечает Казимир и делает знак бармену. — Мы можем поговорить, Виктор?

Виктор без радости кивает. Должно быть, он постукивает, скорее даже стучит вовсю, но не на публике же. Он наливает нам два стаканчика и подходит, скребя затылок.

— Да?

Я достаю из кармана водительские права Синтии, которые сохранил у себя после гоп-стопа Толстяка, и показываю на фотку:

— Вы знаете эту девушку?

Виктор кивает своей физией термита-туберкулезника.

— Ага, вроде бы знаю, но уже давно ее тут не видел.

— Расскажите нам немного.

— О чем?

— О том, как она себя вела, когда заходила в “Дудку”… Он качает головой:

— Странная киска. Пришла как-то вечером совсем одна, села за столик в глубине зала и заказала виски. Она была похожа на лань, вырвавшуюся из загона. Выпила, закрыв глаза, закашлялась, потом расплатилась и ушла. Все заняло каких-то три минуты.

— А потом?

— Она вернулась на следующий вечер. На этот раз сидела дольше и выпила два скотча. Ребята пытались ее снять, пригласить потанцевать, но она им не отвечала. Это стало у нее привычкой. Малышка приходила каждый день. Когда в десять вечера, когда в час, а То и позже… По-разному.

Еще бы, черт возьми! Она дожидалась, пока заснет старуха. Для этого она и просила у Гратфига снотворное для тетушки Дафны. Она задыхалась в своей тюрьме, и “Дудка” стала для нее отдушиной.

— Продолжайте, старина, вы очень увлекательно рассказываете.

— Правда? — жалко улыбается бармен, бросая на меня взгляд, кривой, как штопор.

— Считайте это официальным заявлением.

— Так вот, через некоторое время ее закадрил один малый.

— Кто?

— Пфф, один бывший актеришка, без особых талантов. Продулся в казино и с тех пор промышлял по маленькой…

— Что вы подразумеваете под “промышлял”? Бармен косится на Фернейбранка. Мой коллега подбадривает его кивком, и тогда парень засовывает в ноздрю палец.

— Он работал с наркотой?

— Я понял, что да, — уклоняется он от прямого ответа.

Звенья цепочки соединяются одно с другим со скоростью, превышающей световую.

— Как его заглавие?

— Ну, вы знаете…

Фернейбранка раздраженно прищелкивает языком.

— Колись, сынок, — сухо советует он, — тебе не впервой.

— Его звали Стив Марроу.

— Это его настоящее имя?

— Думаю, да. А вообще я с его свидетельства о рождении ксерокс не снимал.

— Где он здесь кантовался?

— В гостинице “Приморская сосна”.

— И вы говорите, он соблазнил малышку?

— В два счета, может, потому, что тоже был англичанином. Эта девочка была такой строгой, что не отвечала даже тем парням, которые заговаривали с ней вежливо, а в его объятия упала, так сказать, как перезревший плод с ветки.

— Красивая метафора. Что дальше?

— Дальше ничего… Они какое-то время продолжали встречаться, а потом исчезли. Я осушаю свой стакан.

— Налейте-ка нам по новой, мой славный Виктор, и выпейте с нами.

— В какой гостинице вы собираетесь остановиться? — вдруг беспокоится Фернейбранка, когда мы выходим из “Золотой дудки”, выпив в ней немало стаканчиков.

Говорит он с трудом. Его язык явно хочет обскакать полет мысли.

— Думаю, — отвечаю я, — что мне прекрасно подойдет гостиница “Приморская сосна”.

Глава 16

Стоит темная шотландская ночь, экономно расходующая свет звезд, когда я останавливаю свою шикарную “бентли” недалеко от дома, в котором живет мамаша О'Пафф. На лугу клонится под ветром трава, ухают совы, вокруг озера квакают лягушки.

Справа на горизонте, как мощная крепость, возвышается массивный силуэт Стингинес Кастла. Меня бы нисколько не удивило, если бы по этой равнине прошло привидение. Действительно странный уголок.

Бывшая путанка из Монружа живет в жалком старом домишке, открытом всем сквознякам. Стекла в нем в трещинах и заклеены бумагой, что придает жилищу еще более жалкий вид.

Я складываю руки рупором и замогильным голосом зову:

— Берю!

Никого! Я свищу, стучу в дверь, в стекла, в ставни все напрасно. Спорю на что хотите, Берю и Глэдис нализались виски. Я толкаю дверь, и она с удивительной покорностью распахивается, как студенческая демонстрация перед полицейской машиной.

Бледный свет звезд позволяет мне различить посреди комнаты светлую массу. Я включаю свет и вижу Глэдис, развалившуюся на полу. Ее голова лежит прямо на разошедшихся досках, одна рука вытянута, юбки задрались, рот широко открыт. Эта почтенная жрица любви сильно изменилась. При той роже, что у нее сейчас, ей только и оставалось, что уехать в Шотландию. На мой взгляд, ей бы следовало забраться куда-нибудь посевернее, в Исландию или в Берингов пролив, потому что теперь она совершенно непригодна к употреблению.

Ее морда, покрытая фиолетовыми прыщами, распухла, волосы, которые она больше не красит, похожи на парик гвардейца эпохи Луи Шестнадцатого. Это — пьянчужка во всей ее омерзительности.

Она храпит, как работающий бульдозер.

Я зычным голосом зову:

— Берю!

Потом в надежде привести этого алкаша в чувство кричу:

— Старшего инспектора Берюрье к телефону! Ноль. Я осматриваю хибару. На это не требуется много времени, так как в ней лишь две жалкие комнатушки. Толстяка там нет, однако на куче ящиков я замечаю его чемодан. Хижина провоняла копченой селедкой, табаком и старой резиновой обувью.

Я возвращаюсь к лежащей на полу даме и деликатно трогаю ее мыском ботинка.

— Мадам Глэдис, вас не затруднит очнуться на пару секунд? Мне нужно с вами поговорить.

Хренушки! Баба продолжает храпеть. Тогда доблестный комиссар Сан-Антонио берет за ручку ведро и идет к ближайшему колодцу за водой.

Ледяной душ — это лучший способ приводить пьяных в чувство.

Она фыркает, чихает, открывает один глаз и начинает изрыгать ругательства.

— Уже лучше, Глэдис? — справляюсь я любезным тоном. Ее мутный глаз тяжело смотрит на меня. Я поднимаю ее за блузку и прислоняю к стене, но ее голова падает на грудь.

— Где Берюрье? — спрашиваю я.

Мамаша О'Пафф издает несколько нечленораздельных звуков, затем последовательно называет меня сукиным сыном (из чего я делаю вывод, что она намерена в самое ближайшее время усыновить меня), заячьим дерьмом (я не имею ничего против этих милых зверьков и их экскрементов), свежеиспеченным педерастом (слова “свежеиспеченный” напоминает что-то такое здоровое и кулинарное, что сглаживает оскорбительный смысл второй части определения) и импотентом (это ее право, поскольку у меня никогда не хватит мужества доказать ей обратное).

Я принимаю наилучшее решение, то есть иду набрать еще одно ведро воды и с самым что ни на есть спокойным видом выплескиваю половину ей в портрет. Новые фырканья, новый кашель, новая порция ругательств, еще более изощренных, чем предыдущие.

Знаменитый Сан-Антонио на время откладывает в сторону изысканную вежливость, делающую его в некотором смысле Кольбером полиции.

— Слушай, Глэдис, — перебиваю я ее, — если ты не ответишь на мои вопросы, я буду лить тебе в морду воду до тех пор, пока не опустеет колодец. Ты меня понимаешь?

В подтверждение слов я выплескиваю на нее часть того, что осталось в ведре.

— О'кей, дорогая?

— Чего тебе от меня надо, падаль ходячая? — спрашивает наконец знакомая Толстяка.

— Моего друга Берюрье, который у тебя жил.

— Я его не видела…

— Врешь. Если будешь врать, тебя посадят в тюрягу, где не будет виски, и ты подохнешь от жажды. Кроме того, в твоей камере, куколка, будет полно летучих мышей и тараканов!

— Ты друг Берю, — бросает она на французском. — Ты француз… Вы все крикуны и трепачи.

Она замолкает и вдруг начинает плакать, как фонтаны Рон-Пуэна на Елисейских Полях.

— Ах, черт бы меня подрал, на кой черт я уехала из Монружа? Чтобы подыхать от виски в этой проклятой стране?

Я тронут, как школьник.

— Ну, мамаша, не надо, у каждого своя жизнь. Сплошное счастье в цветах производят только в Голливуде, и оно продолжается час тридцать пять на киноэкране, Я спрашиваю, где Берю?

Она продолжает выплакивать скотч, но отвечает сквозь слезы:

— Я вам сказала, что он не возвращался. Он пообедал здесь в полдень, ушел и не вернулся…

— Вы знаете, куда он пошел?

— Нет. Я спросила, а он мне ответил: “Профессиональный секрет”. Свинья паршивая!

— Полагаю, он вам сказал, что вернется к ужину?

— Конечно! Он привез из города холодного цыпленка и пару бутылок скотча…

— Вы пили, дожидаясь его?

— Да.

— Вы никого не видели?

— Видела.

Я навостряю уши.

— Кого?

— Днем, когда этот мерзкий легаш только что отвалил, пришел какой-то тип и спросил некоего Сан-Антонио.

— Да?

— Говорю же я вам, француз хренов!

— Ну и что?

— Я ему ответила, что не знаю такого, и это святая правда, не знаю я никакого Сан-Антонио. А вы его знаете?

— Никто никого не знает, — наставительно и уклончиво отвечаю я. — Что было дальше?

— Я думала, этот парень меня задушит. Он был белым, как мертвец, и скрипел зубами.

— Вы его не знаете?

— Я часто видела его вместе с девушкой из Стингинес Кастла. Молодой аристократ с противной мордой и пластырем на бровях.

Сэр Конси! Нет никаких сомнений, меня искал жених Синтии. Как он узнал, что Берю находится у мамаши Глэдис? Я допустил ошибку, оставив моего друга здесь. Эти мерзавцы запаниковали и схватили его. В замке не поверили в мой отъезд. Черт! Мой Берю! Не могли же его убить, когда его назначение было почти в кармане!

Это придает мне сил.

— После этого визита вы больше никого не видели, Глэдис?

— Нет.

— Точно?

— Говорю же тебе, сопляк!

Она снова заводится и клянется, что, если я буду сомневаться в ее словах, она сунет меня носом в ту часть своего тела, которую я считаю совершенно непригодной для употребления и которую не облагородит даже присутствие в ней моего носа.

Я оставляю отставную шлюху в одиночестве и прыгаю в мою похожую на катафалк “бентли”.

На колокольне церкви отбивают полночь-час преступлений, когда я звоню в дверь сэра Конси.

— Хелло! — слышится из переговорного устройства голос унылого аристократа.

— Это Сан-Антонио.

Вопль. Дверь открывается, я поднимаюсь до лестнице На площадке вырисовывается прямоугольник света Сын баронета ждет меня. Он в смокинге Когда я подхожу, мужской голос кричит по-английски:

— Нет, Фил, держите себя в руках!

Но парень уже не может удержать себя в руках и бросается на меня.

Вам не кажется, что этого многовато?

Это стало традиционным, как все в Англии: едва мы встречаемся, сразу завязываем драку.

Он начинает с удара, нацеленного в мои фамильные драгоценности, но я успеваю встать боком, отчего зарабатываю здоровенный синячище на ляжке; за этим следует серия хуков.

Я шатаюсь, отступаю, падаю, а когда пытаюсь подняться, эта гнида с гербом отвешивает мне удар ботинком в челюсть.

— Фил, прошу вас, это же нечестно, — наставительно говорит голос.

Сквозь туман я успеваю заметить элегантного молодого человека с благородной внешностью, сидящего в кресле, закинув ногу на ногу.

Сэр Конси не обращает на замечание никакого внимания.

Он снова бьет меня ногой. У меня такое чувство, что я провожу уикэнд во взбесившейся бетономешалке. Удары сыплются на меня со всех сторон. Бац! Бум! Шмяк! Я пытаюсь отбиваться, но град ударов достает незащищенные места.

Высокий элегантный молодой человек встает.

Сэр Конси, утомившись, останавливается. Я вдыхаю три литра кислорода и решаю сыграть свою партитуру. Каждому свой черед, верно7 Я начинаю резким ударом толовой. Он Ловит мой кумпол брюхом и валится на пол.

Будучи более честным, чем он, я не бью его, пока он лежит. Я даже простираю любезность до того, что помогаю ему встать, схватив за галстук-бабочку.

Чтобы взяться крепче, я поворачиваю запястье, и сын баронета задыхается.

— Сволочь! — кричу я. — Подлюка!

Он пытается отбиваться, но я уже не чувствую его ударов Мощным толчком я швыряю его к стене. Войдя в соприкосновение со стеной, сэр Конси издает “хааа”.

Я подхожу. Он выдохся, но пытается пойти мне навстречу Однако я встречаю его четырнадцатью ударами, нанесенными со всей силой и точностью.

Молодой человек из хорошей семьи в нокауте падает на ковер.

Я тихонько массирую костяшки пальцев и выполняю несколько гимнастических упражнений.

— Великолепно, — оценивает зритель.

Он кланяется и называет мне свое заглавие:

— Сэр Констенс Хаггравент, лучший друг Филипа.

— Сан-Антонио.

Мы пожимаем друг другу руку.

— О! Так это вы, — шепчет Хаггравент, хмуря брови. Его восклицание кажется мне странным. Значит, сэр Конси рассказал обо мне своим друзьям.

Мой собеседник — высокий блондин со светлыми глазами и необыкновенно изысканной внешностью. Даже если бы он расхаживал со своей родословной на шее, то и тогда это не было бы более красноречиво.

— Почему вы сказали “так это вы”?

— Фил разыскивает вас с обеда…

— Мне это сказали.

— Он хотел вас убить.

— Он мне на это достаточно откровенно намекнул.

— Думаю, он ненавидит вас всей душой.

— Он дал мне это понять.

— Кажется, вы отбили у него невесту?

— Я ее не отбивал, а просто подобрал. Она упала в мою постель.

Сэр Констенс Хаггравент улыбается.

— Очень остроумно, — замечает он.

— Откуда вы это знаете, сэр Хаггравент?

— Мне рассказал Фил.

— А он откуда взял? Из пальца высосал?

— Нет, от бывшего дворецкого своих родителей, Джеймса Мейбюрна.

Я вздрагиваю, мое сердце делает тук-тук.

— Рассказывайте, это страшно интересно. — Когда леди Дафна вернулась из Франции, у нее не хватало прислуги, чтобы заниматься замком. Фил, познакомившийся тогда с Синтией, предложил им Мейбюрна.

Я громко хохочу.

— И поручил своему слуге следить за мной?

— Джеймс ему очень предан. Фил ревновал, а ревность заставляет совершать безумства даже британцев, месье Сан-Антонио. По приказу своего бывшего хозяина Мейбюрн установил в вашей комнате микрофон, но это ничего не дало, потому что вы, кажется, нашли его. Тогда он осмелился проверить сам, что мисс Синтия делала в вашей комнате…

— А! Вторым призраком, значит, был он! — восклицаю я.

— Простите?

— Нет, ничего, я просто думаю вслух.

Но про себя говорю, что допустил ошибку, заподозрив мажордома и сэра Конси. Я просто имел дело с супер-ревнивцем и его помощником.

— Джеймс сообщил ему жестокую правду сегодня утром, — продолжает Хаггравент — Тогда Фил сошел с ума… Кстати, о Филе, — перебивает он сам себя, наклоняясь над моей жертвой, — вы его убили?

Жених по-прежнему лежит без чувств Этот бедняга запомнит меня надолго. Его портрет разлетелся вдребезги: раны на бровях открылись, нос разбит, губы расквашены, скулы ободраны, как пережаренные каштаны.

Мы льем ему в рот “Мак-Геррел”, и он наконец приходит в себя.

— Послушайте, старина, — говорю я, — мне вас очень жаль, но вы сделали ошибку, влюбившись в Синтию. Эта девица недостойна вас.

Сэр Конси хочет броситься на меня, но мы его укрощаем.

— Позвольте мне все-таки закончить. Я комиссар Сан-Антонио из французской Секретной службы. Вы должны понимать, джентльмены, что если я приехал в Шотландию вести расследование, то дело должно быть очень серьезным и важным.

Теперь сэр Конси успокоился и больше не думает о том, как бы выпустить мне кишки. Он чувствует, что это не фуфло, и, сильно побледнев под своими синяками, ждет продолжения.

— Мисс Синтия Мак-Геррел замешана в двух убийствах и торговле наркотиками, — сообщаю я. — Эта девушка совершенно испорченна, виной чему, возможно, является ее тяжелое детство… Но это пусть решают психиатры.

Я пожимаю плечами.

— Объяснитесь, — требует сэр Конси.

— Позже. Сейчас слишком критический момент. Сэр Конси, что стало с человеком, которого я выдал за моего слугу?

Он качает головой.

— Мне это неизвестно Но скажите, Синтия…

— Я же сказал: позже, Фил, — говорю я, дружески хлопая его по плечу. — Клянусь вам моей честью полицейского, что сказанное мною о ней — правда. Будьте таким же мужественным, как во время наших… э-э… встреч!

Он кивает.

— Так что с моим инспектором? Он опять качает головой.

— Узнав от Джеймса о моем несчастье, я бросился в замок, надеясь найти там вас, но вы уже уехали.

— Вы говорили с Синтией?

— Я устроил ей жуткую сцену.

— И что она вам сказала? Он опускает голову.

— Ну?

— Что она любит вас. Я не могу прийти в себя.

— Не может быть!

— Может. Она добавила, что только смерть разлучит ее с вами.

Тут я разражаюсь смехом, который был бы гомерическим, если бы я был греком, а так он — раблезианский.

— Неплохо.

— Что?

— Ловко она сыграла. Она сделала все, чтобы вы убили меня. Вместо того чтобы заливать огонь водой, она подлила в него бензин. Что дальше, Фил?

Его избитая морда вдруг стала мне симпатична. Занятная штука жизнь, а? Пять минут назад мы молотили друг друга, а сейчас я называю его Филом, а он даже не думает обижаться.

— Я отправился вас искать и, проходя ландами, увидел вашего слугу, выходившего из дома старой пьянчужки. Я бросился к ней, чтобы расспросить о вас, но она или ничего не знала, или не захотела сказать.

Я начинаю серьезно волноваться за Берю. Меня бы не удивило, если дела моего доблестного напарника пошли бы паршиво.

Я облокачиваюсь на камин и, разглядывая в зеркале отражение привлекательной физиономии, обращаюсь к нему со следующими словами:

— Сан-А, дружок, у тебя была куча подозреваемых: лже-Дафна, ее племянница, директор Мак-Орниш, сэр Конси и Джеймс Мейбюрн. Теперь остались только трое. Прежде чем приступить к основному блюду, то есть к старой леди и Синтии, почему бы не разобраться с Мак-Орнишем?

Оба сэра не нарушают моих раздумий. Обернувшись, я вижу их стоящими навытяжку, в смокингах.

— Фил, — спрашиваю я, — какие у вас отношения с Мак-Орнишем?

— Неплохие, а что?

— Позвоните ему и попросите прийти сюда.

— Сейчас?

— Да. Скажите, что речь идет о крайне важном деле и вам нужна его помощь. Если он вас станет расспрашивать, скажите, что не можете говорить по телефону Сын баронета подчиняется. Он звонит в Стингинес Кастл. Наконец трубку снимают, и, по счастью, это Мейбюрн.

Фил называется и просит своего бывшего слугу позвать директора завода.

Я беру отводной наушник и слышу сонный голос Мак-Орниша:

— Что случилось, сэр Конси?

— Очень серьезное происшествие. Умоляю вас, приезжайте ко мне, на Грейтфорд энд Файрльюир-стрит.

— Не…

— Не задавайте вопросов, это ужасно. А главное, не говорите дамам. Я рассчитываю на вас, Мак-Орниш!

Он кладет трубку на рычаг, что является наилучшим способом положить конец всяким объяснениям.

— Теперь нам остается только ждать, — говорю я, тоже кладя наушник.

— Виски? — предлагает сэр Конси.

— Охотно… Пока он наполняет три стакана, я размышляю. Я думаю, что отношения между Синтией и Филипом были ненормальными. По всей очевидности, она плевала на этого парня, как на прошлогодний снег. Однако раз она не просто встречалась с ним, а даже была помолвлена, он представлял для нее какой-то интерес. Какой, вот в чем вопрос.

Теперь я знаю, что не тетя Дафна настаивает на этом браке, потому что тетя Дафна протянула ноги больше двух лет назад. Тогда кто?

— Скажите, Фил, как вы познакомились с Синтией?

— Мой отец и я нанесли визит вежливости леди Мак-Геррел, когда она приехала в Стингинес Каста.

— Ваш отец был с ней знаком?

— Встречался раз лет двадцать назад на каком-то приеме. Старуха жила в Лондоне и сюда приезжала только на Рождество. — И это была любовь с первого взгляда?

— С моей стороны да.

— А с ее?

— Вначале она даже не обращала на меня внимания, и вдруг однажды…

У него перехватывает горло.

— Господи, это правда.

— Что правда?

— Она пришла сюда совсем одна. Представляете себе мое удивление, когда я открыл дверь и оказался нос к носу с ней?

— Что она хотела?

Он с горечью качает головой. Его горло издает стон, а избитая физиономия выражает большую душевную боль.

— Мой отец возглавляет много различных фирм и компаний. Он чудовищно увеличил свое состояние.

— Не жалуйтесь, дружище, — насмешливо замечает сэр Хаггравент.

— Он стоит во главе фирм, ведущих общественные работы, транспортных компаний, разводит овец, выращивает рожь и ячмень, а также контролирует пароходную линию Шотландия-Ирландия. Ею руковожу я. Это моя игрушка. Он передал ее мне, потому что она работает как часы, сама, а моя роль состоит только в том, чтобы зайти время от времени в кабинет и выкурить там сигарету.

— Хорошая игрушка.

— Отец считает меня полным ничтожеством, — жалуется сэр Конси.

— Вы сказали, что Синтия пришла к вам. Что она хотела?

— Она узнала, что я возглавляю эту компанию, и попросила меня взять туда на работу одного ее друга, француза, с которым познакомилась в Канне. Это было очень сложно, потому что иностранцы не могут занимать офицерские должности в нашем флоте, даже торговом, не получив британского подданства.

— И что же вы сделали?

— Я все-таки нанял того парня, и мы закрыли глаза на этот случай.

— Каковы его обязанности в компании?

— Он первый помощник капитана одного из наших судов, “Рози Лиф”, которое ходит между Дублином и Айром.

— Его имя?

— Фелисьен Делер.

Я записываю. Мне становится понятно, откуда берутся наркотики.

В Ирландии находится один из крупнейших в Европе аэропортов, Шэнон, промежуточный пункт линий Америка-Европа. Эти люди, очевидно, получают героин из Штатов по воздуху, Делер переправляет его морем из Ирландии в Шотландию, а здесь его обрабатывают известным нам способом и отправляют на экспорт…

Мы осушаем уже третий стаканчик виски, когда звонит Мак-Орниш.

Глава 17

В комнату сэра Конси входит Мак-Орниш, еще более круглый, более розовый и более любезный, чем всегда.

Когда он замечает меня, его лицо освещается счастливой улыбкой.

— Я думал, вы вернулись во Францию, дорогой мистер Сан-Антонио.

— Я сгонял туда-обратно, мой добрый друг. Шотландия похожа на ее виски: если раз попробовал, уже не забудешь…

Говоря, я подхожу к толстяку и в тот момент, когда он менее всего этого ожидает, произвожу. захват. Мак-Орниш оказывается на полу с заломленной за спину рукой и, болтая своими короткими ножками, отчаянно вопит:

— Да что на вас нашло! Какая неудачная шутка! Господа, что это такое?

— Заткнись! — говорю я по-английски. Одновременно я ощупываю карманы директора. В них только бумажник и деньги.

— Это нападение. О господи! — возмущается толстяк.

— Куда вы дели свой револьвер? — спрашиваю я, отвесив ему удар ребром ладони по физиономии.

— У меня нет никакого револьвера! — стонет он.

— Пузырь надутый! На ужине он у вас был!

Он садится на пол, достает платок и вытирает лоб.

— Это правда, — признает он, не особо смущаясь, — но на следующий же день я отнес его шерифу.

— Простите?

Его пухлая физиономия становится фиолетовой от волнения. Он смотрит на Сан-А, на сэра Конси и его друга.