Глава 1

— У вас очень мило, — говорит последняя покоренная мною красотка, переступив порог нашего дома.

У девицы есть все, что надо. Она высокая, у нее чудесные глаза, если рассматривать их по отдельности (левый не теряет из виду синюю линию Вогезов, а правый внимательно наблюдает за портом Бреста), шикарные волосы, формы, превращающие руку мужчины в суповую ложку, и настолько чувственные губы, что, едва завидев их, ее губная помада сама вылезает из тюбика. В общем, представляете, да?

Ее зовут Ирэн, и она на пять лет моложе меня…

Я подцепил эту очаровательницу в поезде (что является хорошей приметой), когда возвращался с Дордони.

Моя славная матушка Фелиси и я, ее единственный и любимый сын, поехали туда отдохнуть пару недель у тети Розы, маминой сводной сестры, чей муж Альфонс работает там егерем.

Вообще-то мы должны были провести там месяц, но я быстро устал от “Зеленой нежности вечеров над Дордонью”. Хлорофилл я терплю только в ограниченных количествах. К тому же Альфонс немного нудноват. Он уже всех заколебал рассказами о своих подвигах в первую мировую, фотографиями того времени, которыми забит весь чердак:

Пуанкаре пожимает ему руку; Жоффр прикалывает ему на грудь Военный крест; его рана в ногу и медсестра из госпиталя в Шалон-сюр-Сон, с которой у него была интрижка. Я выслушиваю это уже тысячу лет и все с одними и теми же деталями, с одними и теми же подмигиваниями. Это становилось невыносимым, тем более что дожди зарядили, как в Лондоне. Альфонс под дождем — это настоящий ад. Поэтому однажды утром я звякнул Берюрье и попросил его срочно послать мне телеграмму, будто бы вызывающую меня в Париж для ведения важного расследования. Думаю, Фелиси я этим не обманул. Кто хочет провести мою маму, должен встать спозаранку. Но она вела себя так, будто все нормально, и присоединила свои сожаления к тем, что выражали Роза и Альфонс.

В поезде, увозившем меня в Париж, я был счастлив, как школьник на каникулах. Настоящий отдых начинался только сейчас. В одном купе со мной ехала Ирэн. Строгий вид, сдержанные манеры. Не Софи Лорен, но я за ней приударил. После двух недель безделья я был готов ухаживать хоть за козой. Двести километров я наталкивался на сдержанность, а потом в вагоне-ресторане метрдотеля осенила отличная идея вылить ей за корсаж баночку беарнского соуса.

Ничто так не способствует установлению дружеских отношений, как беарнский соус. Руководство операцией я взял на себя: моя салфетка, графин воды, разнос первой степени, учиненный неловкому. Если бы вы меня видели, сударыни, то уже никогда не ели бы беарнский соус, не имея меня соседом.

Лед был растоплен. Я угостил ее своим вином, а она меня своим. После десерта я предложил ей “Куантро”. Короче, когда мы возвращались в наше купе, поезд как нельзя более кстати заехал в туннель и я подарил Ирэн мой фирменный поцелуй взасос в “гармошке” между вагонами. Это был первый раз, когда ей это делали в аккордеоне. Музыкально-железнодорожный антураж ей очень понравился, и она не рассердилась, даже когда из-за несвоевременно дернувшегося состава я в следующий раз поцеловал воздух. Правда, чтобы извиниться, я сразу же начал делать ей специальный массаж. Короче, когда поезд наконец выбрался из туннеля, мы увидели, что зажаты между дверцей вагона и брюхом полковника, к стэку которого Ирэн лихорадочно прижималась в темноте, называя толстяка “дорогой”.

Она ехала в Париж в первый раз и радовалась путешествию. Поскольку никто ее не ждал, ночевать ей было негде, время было позднее, а наш домик пустовал, я предложил приютить ее. После недолгих жеманничаний с претензией на хорошие манеры она согласилась.

— У вас правда очень мило, — повторяет она. — Вы занимаетесь бизнесом?

— Почти, — отвечаю я, не особо распространяясь. Я веду ее на второй этаж, заново перестроенный после начавшегося у нас пожара, и открываю дверь моей спальни.

— Вы будете спать здесь! — говорю.

— А вы? — волнуется Ирэн.

— Я тоже, — не моргнув глазом успокаиваю я ее.

— Это неразумно, — воркует она.

— Почему? — возмущаюсь я. — Горячая вода тут есть, мягкий матрас тоже.

Мисс Провинция смеется смехом из комической оперы. Именно в это время происходит невинное на первый взгляд событие: звонит телефон. Принимая во внимание поздний час, этот звонок меня тревожит.

— Вы не собираетесь снимать трубку? — удивляется Ирэн. Именно над этим вопросом я и ломаю себе голову, Кто это может быть? Мама? Старик? Приятель? Я решаю, что это мама хочет убедиться, что я хорошо доехал, и беру трубку. Не угадал: это Старик.

— Слава богу! — кричит он.

Строго между нами, лично я не вижу причин славить создателя.

Если бы я прислушался к моему внутреннему голосу, то выбросил бы телефон в помойное ведро и продолжил бы увлекательный диалог с Ирэн. Но вы же меня знаете: долг прежде всего. Вместо того чтобы прислушиваться к своим низменным инстинктам, я слушаю своего начальника, говорящего следующее:

— Я позвонил вам на всякий случай, мой дорогой Сан-Антонио, хотя прекрасно знаю, что вы в отпуске. С одним моим другом, известным издателем месье Пти-Литтре, произошло нечто крайне необычное. Представьте себе, что во время вечера, который он организовал в своем особняке в Нейи, две трети гостей почувствовали себя плохо.

— Может, лангусты попались несвежие? — предполагаю я с горечью, вполне понятной любому, кто не является полным идиотом.

Лысого мое замечание не веселит.

— Это гораздо серьезнее, чем пищевое отравление, мой милый. Пти-Литтре один из немногих присутствующих, кто не почувствовал эти симптомы. Перепугавшись, он позвонил мне. Он крайне расстроен.

— Ему повезло, что это не желудочное расстройство, — не удерживаюсь я, чтобы не сиронизировать снова. Старик продолжает излагать:

— Как вы понимаете, он не захотел заявлять в полицию… Его гости принадлежат к парижскому высшему обществу и…

Ну разумеется, разве же могут заниматься этими персонами жалкие легавые из районного комиссариата.

— Я прошу вас в плане чисто дружеской услуги съездить туда посмотреть, в чем дело.

Это ж надо! Ну спасибо за подарочек! Вас бы так! Я проклинаю Старика, его нахальных друзей и мою идиотскую привычку снимать трубку телефона, если он звонит посреди ночи — Я съезжу, господин директор.

Он дает мне адрес Пти-Литтре.

— Как только узнаете что-нибудь новое, звоните мне!

— Ясно. Я кладу трубку на рычаг и поворачиваюсь к Ирэн.

— Вы уходите? — бормочет она, сникнув от разочарования.

— Да, нужно срочно заключить важную сделку.

— В такое время!

— Один наш крупный клиент вылетает утром в Рио и до отлета хочет сделать заказ на сто двадцать миллиардов долларов. Так что я бегу к нему с нашим каталогом.

Ирэн кивает. Она понимает.

— А что вы продаете?

— Аппараты для производства ветра, — объясняю я. — Вы пока ложитесь баиньки, а я скоро вернусь.

Я надеваю синюю шляпу вместо помявшейся во время путешествия кепки и бегу выводить из гаража мою “МГ”.

Двадцать минут спустя с приезжаю к Пти-Литтре.

Издатель живет в домике, сильно смахивающем на Версальский дворец. В общем, это не то жилище, где будешь делать пи-пи на лестничной площадке! В нем три этажа, внутренний двор обсажен полувековыми деревьями, крыльцо чуть пошире, чем сцена дворца Шайо, а в сравнении с кованой железной решеткой его ворот Ворота Станислава в Нанси кажутся плетеной корзинкой для бутылок.

Моего приезда ждут с нетерпением, которое мне льстит Едва я открываю дверцу моей тачки, как к ней подскакивает лакей в белой куртке и с черной “бабочкой”.

— Господин комиссар Сан-Антонио? — спрашивает он — Совершенно верно, — отвечаю я, чтобы показать, что умею не сморкаться в занавески, когда нахожусь в светском обществе.

— Месье ждет вас в холле.

Я поднимаюсь но ступенькам из каррарского мрамора и вхожу в холл гигантских размеров.

Месье Пти-Литтре я нахожу сидящим в кресле эпохи Луи Тринадцатого. Его лицо мне знакомо, потому что он действительно очень известный человек…

В нем всего около метра тридцати пяти росту, верхушка черепа лысая, что также не делает его выше. Ему лет пятьдесят, на носу толстые очки; у него голубые глаза навыкате и тонкий голос евнуха, рассказывающего анекдоты о сексе.

Он выскакивает из кресла, как зубная паста из тюбика, когда на него наступишь ногой, и бросается ко мне.

— Леон Пти-Литтре, — представляется он, протягивая мне обе руки, перчатки для которых, судя по их размеру, покупает в женском отделе.

Я смотрю на маленького человечка, которого в его кругу прозвали карлик Леон.

— Комиссар Сан-Антонио, — отвечаю.

Я пожимаю его пальчики и жду объяснений.

— Это невероятно! — говорит он. — Совершенно невероятно! Прошу вас следовать за мной.

Мне это делать легко, потому что его шажки не превышают двадцати пяти сантиметров.

Пти-Литтре приводит меня в большой салон. Там меня ждет ошеломляющее зрелище. Человек двадцать в вечерних туалетах лежат на диванах и на полу. Они слабо шевелятся, тихо "вскрикивая или посмеиваясь. Кажется, они не страдают, но все без сознания… Дамы, изнемогая, стонут. Их вечерние платья задрались до подбородка.

— Просто немыслимо, да? — говорит мне издатель. Я должен признаться, что впервые вижу подобное. Пять или шесть гостей избежали бойни. Они с озабоченными минами стоят в центре огромной комнаты и тихо переговариваются.

— Надо вызвать врача, — говорю.

— Я уже позвонил профессору Бальдетру. Он приедет с минуты на минуту.

Я наклоняюсь к типу, валяющемуся под столом, раскинув крестом руки. Он единственный в белом смокинге.

— Это дворецкий, — предупреждает меня Пти-Литтре. Я ощупываю грудь лежащего. Сердце бьется равномерно, хотя и несколько учащенно. Веки у него дрожат и иногда приподнимаются, открывая безжизненные белые глаза.

— Безумие, да? — спрашивает меня Пти-Литтре:

Я соглашаюсь. Скажу честно, ребята, я уже не жалею, что меня потревожили. Такой спектакль стоит того, чтобы на него посмотреть.

— Как это началось? — спрашиваю.

Карлик вытирает свой кукольный лоб шелковым платочком.

— Ужин прошел нормально. Атмосфера была великолепной. Мы перешли в салон. И вдруг через некоторое время присутствующий здесь генерал Гландю…

Он показывает мне на толстого старика с огромными ноздрями. Ему Следовало бы скорее сказать “отсутствующий здесь”…

— …присутствующий здесь генерал Гландю, сидевший в кресле, стал громко вздыхать. Мы спросили, что с ним. Он ответил бессвязно. Когда мы собрались позвать врача, решив, что у него случился инсульт, принцесса де ла Ротюрьер с громкими криками рухнула на пол… За ней, один за другим, последовали остальные лица, которых вы здесь видите… Ужасно, правда?

— Вы сами ничего не почувствовали?

— Нет, как, впрочем, и присутствующие здесь мои друзья. Он показывает на группу гостей, стоящих с откровенно неодобрительным видом. Деревянные лица, враждебная тишина. Приключение их не забавляет. Им нужно сохранять репутацию, и они чувствуют, что ступили на скользкую дорожку. Возможно, завтра они станут добычей парижских газетчиков.

— На первый взгляд, — говорю, — мне кажется, что те, кто почувствовал недомогание, съели нечто такое, к чему не прикасались вы и эти ваши гости.

Пти-Литтре пожимает плечами.

— Послушайте, — протестует он, — все ели все!

— За столом да, — возражаю я, — а после? Я полагаю, вы подавали ликеры, шампанское…

Он снимает очки, и его маленькое треугольное лицо гаснет, как витрина магазина в семь вечера.

— Верно, об этом я не подумал… Я продолжаю мое рассуждение:

— Нужно установить, что пили заболевшие и что остальные…

Остальные, то есть здоровые, кивают с озабоченно-важным видом. В этот момент входит высокий худой месье с седеющими волосами. Чемоданчик из крокодиловой кожи в его руке сообщает мне, кто он. Это профессор Бальдетру.

Малыш Пти-Литтре оставляет меня и подбегает к нему.

— Ах, профессор, это невероятно! Спасибо, что пришли! Это какое-то безумие!

Пока он объясняет, профессор Бальдетру осматривает лежащих. А я тем временем философствую. Какая же это глупость, говорю я себе, собираться, наряжаться, наводить красоту… и все для того, чтобы вместе пожрать. Профессор Бальдетру распрямляется.

— Это, без сомнения, наркотик, — заявляет он. Пти-Литтре начинает кричать, как если бы в его типографии напечатали книгу из одних нечетных страниц.

— Вы шутите, мой дорогой друг! В моем доме никогда не было и не будет наркотиков!

— Я знаю что говорю, — сухо заявляет профессор. За этим следует напряженная тишина, которую нарушаю я:

— Вы хотите сказать, господин профессор, что все они приняли наркотик? — Именно.

Я прошу у Пти-Литтре разрешения воспользоваться телефоном и бегу звонить в контору. Я постепенно погружаюсь в рабочую атмосферу.

— Патрон?

— А, Сан-Антонио! Ну что?

— Гости вашего друга проглотили наркотик. Вы можете срочно прислать парня из лаборатории? Фавье, например. Он не в отпуске?

— Нет. Думаю, он сейчас у себя дома.

— Спасибо.

Я кладу трубку, прежде чем босс начал давать мне свои обычные наставления. Рядом стоит лакей и прислушивается. Я делаю ему знак подойти.

— Скажите, старина, это вы подавали ликеры?

— Да, вместе с Жюльеном… — И он добавляет:

— Жюльен лежит вместе с дамами и господами!

— Он зашибал?

Лакей, молодой брюнет с выразительным лицом, пожимает плечами.

— Бывало.

— Я хочу сказать: он пил во время работы?

— Я понял. Да, Жюльен иногда выпивает тайком стаканчик… У него несчастье — ушла жена.

— И что обычно он пьет?

— Виски. Я киваю.

— Месье Пти-Литтре тоже пьет виски? Мой собеседник не понимает этого сопоставления и несколько шокирован им.

— Никогда. Месье выпивает немного вина за обедом, а в остальное время пьет только фруктовые соки. Я размышляю три секунды, потом благодарю его.

— Прекрасно.

Вернувшись в салон, я нахожу профессора Бальдетру сидящим в кресле со стаканом виски в руке и дающим уцелевшим урок по наркологии. Он мне говорит, что сейчас приедут “скорые” и отвезут всех в его клинику.

Я, соглашаясь, киваю.

— А пока, дамы и господа, — говорю, — я бы хотел знать, что вы пили после ужина. Вы, мадам?

— Кофе, — воркует толстуха, по мере возможностей маскирующая зоб под бриллиантовым ожерельем.

— И все?

— Все.

— Вы, мадам?

— Шампанское с апельсиновым соком, — отвечает мне элегантная особа.

— А месье?

Длинный очкарик с орденской ленточкой произносит тоном, более холодным, чем взгляд змеи:

— Шампанское!

— Вы, месье?

Тип с небольшой бородкой меряет меня полным ненависти взглядом, прежде чем ответить:

— Виски.

Я подпрыгиваю.

— Вы уверены?

— Простите, — возмущается он, — я пока еще помню, что делаю…

Нас прерывает профессор Бальдетру. Он корчится в своем кресле и стонет.

— Господи, он тоже! — хнычет Пти-Литтре.

Стакан эскулапа еще стоит на низком столике. Я беру его и принюхиваюсь. Это скотч.

— Кто ему налил? — ору я.

— Он сам, — бормочет издатель, — пока вы звонили… Признаюсь, я не подумал…

Я замечаю рядом со стаканом бутылку.

— Он налил отсюда?

— Да.

Я поворачиваюсь к бородатому.

— А вы, месье?

— Нет, — отвечает он. — Я пью только “Хейг” с пятью звездочками.

Скромные запросы!

Звоню лакею. Он является очень быстро, потому что стоял за дверью, прижавшись ухом к замочной скважине.

— Скажите, — спрашиваю я, показывая ему бутылку, — во время вечера вы подавали это виски?

— Да, месье.

— О'кей, спасибо.

Я сую палец в горлышко, переворачиваю бутылку, потом вытаскиваю палец и осторожно касаюсь кончиком языка. В чем, в чем, а в скотче я разбираюсь. Надеюсь, вы в этом не сомневаетесь? У этого виски странный привкус. Ошибки быть не может: вот источник беды. Это “Мак-Геррел”. Blended and botteled by Daphne Mac Herrel, Scotland— уточняет этикетка. Не очень известная марка. Я говорю об этом Пти-Литтре, который розовеет от смущения за своими иллюминаторами.

Он оправдывается в глазах еще здоровых гостей, озабоченный, как бы не показаться в их глазах ничего не понимающим лопухом:

— Этот скотч мне подарил один мой хороший друг, который употребляет только его. Он утверждает, что это самая лучшая марка.

— Сколько он вам его дал?

— Шесть бутылок.

— Где остальные? — спрашиваю я слугу.

— Одна пуста, — сообщает он, — эта начата, а остальные четыре целые, еще не распечатанные.

— Отлично, заверните. Я возьму их с собой. Тут является еще не совсем проснувшийся Фавье. Его рыжие волосы горят в свете люстр. Он моргает глазами и потирает щеки, на которых выросла маисового цвета щетина. Я отвожу его в сторону.

— Деликатное дело, малыш: драма в высшем обществе. Рыжий показывает мне на неподвижно лежащую публику:

— Чего это с ними?

— Это мне скажешь ты. Сделай анализ содержимого этой бутылки и еще четырех, которые тебе передаст лакей. Я скоро присоединюсь к тебе в лаборатории. Действуй быстро.

Он послушно исполняет приказ. 'Фавье хороший парень. Всегда готов, никогда не выражает недовольства.

Начинается тарарам: прилетели четыре “скорые” Пти-Литтре поплохело.

Он понимает, что замять скандал будет невероятно трудно. Двадцать носилок — это что-то. Светский прием превращается в железнодорожную катастрофу. Весь квартал собирается перед его особняком.

Мне становится его жаль.

— Распространите слух, будто произошла утечка газа, что и стало причиной недомогания этих людей.

Он жмет мое запястье (выше локтя ему вообще не дотянуться).

— О, спасибо! Газ! Ну конечно, газ!

— Назовите мне имя друга, подарившего вам те шесть бутылок виски.

Его восторги враз исчезают.

— Что вы себе вообразили! Этот человек вне всяких подозрений.

— Вы Тоже вне всяких подозрений, месье Пти-Литтре, однако это удивительное происшествие случилось в вашем доме.

— Это верно, — соглашается карлик.

— Итак?

Он с сожалением шепчет:

— Это месье Шарль Оливьери, крупный промышленник…

— И живет он? — Авеню Анри Мартен, дом двести двенадцать.

— Спасибо.

Глава 2

Фавье сидит один в бледном свете лаборатории. Его когда-то белый халат похож на палитру Ван Гога, глаза обведены темными кругами, жесты как у привидения.

Когда я вхожу, он даже не поднимает голову, потому что узнал мои шаги, и только шепчет:

— Сейчас будет готово, господин комиссар. Господин комиссар говорит “спасибо”, берет стул и садится на него верхом. Я думаю о Ирэн, задающей храпака в моей кровати, о крохотном Пти-Литтре, который сейчас наверняка умирает от беспокойства в клинике профессора Бальдетру… о жизни. Забавно! Несколько часов назад я совершенно не знал этих людей, а сейчас они находятся в центре моих мыслей… Я никогда прежде не видел Ирэн и, рассуждая логически, никогда не должен выл встретить ее.

Однако я крепко целовался с ней в вагоне поезда, а сейчас, когда рассуждаю, она спит у меня дома. Я слышал об издателе и некоторых его гостях, но они были для меня всего лишь именами.

Из маленького транзистора тихо льется песня Азнавура. Фавье любит работать под музыку.

Он заканчивает изучать образцы и делает шаг назад, как гурман отходит от стола, после того как поел.

— Героин, — говорит он мне.

— Рассказывай…

— Точное содержание я сказать не могу, но в этом виски его очень много.

— В какой бутылке?

— Во всех пяти, что я принес.

Я смотрю на него с легким удивлением.

— Ты хочешь сказать, что он был и в нераспечатанных бутылках?

— Во всех.

Я замолкаю, и он не нарушает мое молчание. После секунды напряженной мыслительной деятельности я обращаюсь к нему с новым вопросом:

— Пробки на нераспечатанных бутылках были нормальными или их уже открывали, а потом закрывали снова?

Фавье улыбается и уходит в небольшой закуток. Слышу, он гремит бачками с гипосульфитом. Возвращается он с мокрой фотографией, которая изображает горлышко бутылки “Мак-Геррел”, увеличенное минимум в четыреста раз.

— Когда я заметил, что наркотик есть и в полных бутылках, то сделал снимок пробки, прежде чем распечатать все — Браво, Фавье.

Рыжий — добросовестный и инициативный полицейский.

— Снимок позволяет убедиться, что это оригинальная, ненарушенная пробка. Я киваю.

— Как думаешь, гости Пти-Литтре откинут копыта?

— Вовсе нет. Они благополучно переварят героин. Посмотрят красивые сны, и все.

— Ладно, постараемся взять с них пример. Отправляемся баиньки, парень.

Мы выходим из конторы. Дежурный внизу отдает мне честь.

— Как, господин комиссар, ваш отпуск уже закончился?

— Мне кажется, да. А вам?

Возвращаясь домой на моей маленькой “МГ”, я решаю посвятить остаток ночи счастью Ирэн.

Я мысленно составляю список радостей, на которые она получит право. С девушкой, приехавшей из провинции, надо уметь их четко дозировать.

Что вы скажете, например, о “Савойском трубочисте”, о “Насмешливом венгерском языке” и о “Британском пальце”? По-моему, для первого раза неплохо.

Я раздумываю, стоит ли добавлять к первым трем наименованиям четвертое, составившее мою славу, — “Ронская отметина”, как вдруг вздрагиваю. Чтобы вернуться в Сен-Клу, я поехал не через площадь Этуаль и Булонский лес, как обычно, а мимо дворца Шайо и авеню Анри Мартен.

Сечете? На авеню Анри Мартен живет тип, подаривший Пти-Литтре виски с наркотиком. Если вы и после этого не поверите в мое шестое чувство, значит, у вас нет и обычных пяти.

Я бросаю взгляд на наручные часы, потом на те, что на приборной доске. И те, и другие в согласии по одному пункту: сейчас два часа ночи.

В такое время наносить визиты не принято, но мне все-таки очень хочется побеседовать с месье Оливьери. Мне кажется, с этим типом, если знать, как к нему подойти, должен получиться очень увлекательный разговор.

Я как раз возле дома двести двенадцать. Остановив тачку, подхожу к воротам. Оливьери, как и карлик Леон, живет в собственном особняке, в котором не горит ни единого огонька. Нажимаю пальцем на кнопку звонка. Подождав секунду, нажимаю снова, но тут вижу, как осветилось окно сторожа. Железное жалюзи частично открывается, и недовольный тип спрашивает:

— Чего надо?

— Полиция, — просвещаю его я. Он колеблется. В наше время полно жулья, которое представляется полицией, а потом грабит вас.

— Одну секунду!

Тип исчезает в окошке, как кукушка, прокричавшая сколько надо. Проходит довольно много времени. Наконец я вижу у ворот массивный силуэт.

Мужчина лет шестидесяти, сложенный, как борец, без радости рассматривает меня сквозь прутья. Он надел штаны, подтяжки не натянул, и они свисают у него по бокам…

— У вас есть документы?

— Вот.

Он рассматривает мое удостоверение и сует в карман брюк свою пушку.

— Что вы хотите?

— Мне надо увидеть месье Оливьери.

— Сейчас?

— Это срочное дело.

Я говорю кратко и четко. В таких случаях не следует упражняться в искусстве красноречия.

— Ладно. Он открывает.

— Я проведу вас ко мне. Я должен предупредить его слугу. Мы входим в своего рода караульное помещение-столовую, где стоит запах вареной капусты. Из соседней комнаты доносится встревоженный женский голос:

— Эктор, он действительно легавый?

— Заткнись! — отвечает сторож.

Он подходит к телефонному аппарату, раздумывает и нажимает на кнопку. Загорается красная лампочка. Секунд через тридцать слышится щелчок.

— Альбер? — спрашивает сторож.

Тог, должно быть, отвечает через зевок, что да.

— Скажи месье, что его хочет немедленно видеть полицейский.

Не знаю, что отвечает лакей, но сторож, выслушав его, издает недобрый смешок.

— Я не знаю, — говорит он и кладет трубку. Потом смотрит на меня и спрашивает:

— Ничего серьезного?

— Как сказать, — отвечаю.

Я слышу шаги за дверью; она слегка приоткрывается, и я замечаю глаз и седую прядь над ним. Жене сторожа хочется узнать, как я выгляжу. Узнав это, она возвращается на супружеское ложе.

В глубине души ваш Сан-А немного встревожен. Этот Оливьери, должно быть, большая шишка с обширными связями, и мой ночной визит ему наверняка не понравится. Так что мне скоро может стать жарко…

Является лакей. Настоящий: в полосатом жилете и при всем прочем. Его взгляд еще немного мутноват со сна, а так он совершенно безупречен.

Он меряет меня взглядом с высоты своего величия.

— Это вы желаете видеть месье?

— Я.

— Сейчас два часа ночи.

Я смотрю на часы и поправляю его:

— Два с четвертью. Будьте любезны предупредить его о моем приходе.

Эта уверенность производит на него впечатление — Хорошо. Прошу вас следовать за мной… Я знакомлюсь с еще одним гигантским холлом. Его стены обтянуты замшей, на полу шкуры белых медведей, стоят статуи, редкие растения и висит картина Пикассо, на мой взгляд, подлинник.

Лакей указывает мне на банкетку, покрытую темно-синим бархатом.

— Присядьте, я разбужу месье.

И начинает подниматься по монументальной лестнице. Я жду, готовя аргументы для разговора. Если судить по осторожности слуги, Оливьери плохо спит и бывает зол сразу, как проснется.

Слуга возвращается быстро. Он очень удивлен.

— Месье нет в спальне, — говорит он.

— Он не вернулся?

— Он не уходил.

— Где он был, когда вы закончили работу?

— Моя жена (она горничная) и я ходили в кино, У нас сегодня выходной.

— Где был ваш хозяин, когда вы уходили в кино?

— В своем кабинете.

— А когда вы вернулись?

— Света нигде не было. Я решил, что он лег…

— Он мог выйти?

— Сторож нам бы сказал.

— Может, он заснул в кабинете?

Слуга с сомнением морщится, однако направляется к двустворчатой двери, находящейся в глубине холла.

Он тихо стучит, открывает, включает свет. Его неподвижность и молчание мне все говорят.

— Мертв? — спрашиваю я, подходя.

Оливьери лежит на ковре на боку, одну руку поджал под себя, другую вытянул. В его правой руке пистолет с перламутровой рукояткой. Я подхожу и платком осторожно беру оружие из его руки. Нюхаю ствол: из этого пистолета давно не стреляли. Я вынимаю магазин и констатирую, что он полон маслин, готовых к употреблению.

Кладу оружие на ковер и наклоняюсь над трупом. Месье Оливьери протянул ноги минимум три часа назад и сейчас холодный как лед. На виске у него синее пятно, а на шее явные следы удушения. На первый взгляд мне представляется, что преступление произошло следующим образом. Вечером к нему пришли поговорить двое. Они стали вести себя агрессивно и Оливьери велел им выметаться, угрожая своей пушкой. У одного из типов была дубинка, и он двинул хозяина по виску. А второй сжал промышленнику горло.

Лакей Альберт начинает приходить в себя.

— Вот это да, — бормочет он.

— Это его пистолет? — спрашиваю я, показывая на элегантный шпалер с перламутровой рукояткой.

Салонная игрушка. Как пресс-папье хороша, но если хочешь продырявить шкуру ближнему, то лучше взять автомат.

— Да, это его пистолет. Он лежал в нижнем Ящике стола. Я рассматриваю мертвеца. Это крепкий мужчина лет пятидесяти с седеющими висками. На нем домашняя куртка из красного атласа с черными лацканами. Напоминает форму дрессировщика, но все равно здорово.

— Месье Оливьери был женат?

— Нет, десять лет назад он развелся.

— Он жил один?

— Время от времени его дочь приезжает пожить здесь недельку.

— Любовницы?

— Думаю, были, но не здесь.

— Сходите за сторожем и его женой.

Альбер торопится. Оставшись один, я начинаю проводить обычные поиски, но занимаюсь этим безо всякой надежды. Что-то мне подсказывает, что я здесь ничего не найду. В бюваре нет ни единой бумажки; В ящиках несколько ничего не говорящих предметов. Наверняка его рабочий кабинет находится в другом месте, а здесь он проверяет счета своих слуг или читает биржевой куре.

Пепельницы пусты. В детективных романах полицейский обычно находит в них окурки. Так вот, в этот раз там ничего нет. На креслах и ковре тоже никаких следов. Оливьери задушили поясом его куртки. Толстая лента еще обмотана вокруг его шеи, как мерзкая змея, А вот и Эктор со своей мадам, испуганные новостью.

— Ни к чему не прикасайтесь! — велю я.

Жена Эктора маленькая толстая старушка с грудью, как у голубя. На носу у нее сидит великолепная волосатая бородавка, и она плачет, издавая свист, как воздух, выходящий из проколотой шины.

— Пойдемте в холл, — решаю я и закрываю дверь. Я смотрю на троицу, и от вида этих физиономий мне хочется заржать.

— Сколько здесь слуг?

— Четверо, — отвечает Альбер. — Не хватает только моей жены.

— Сходите за ней. Он выходит.

— Вы кухарка? — спрашиваю я жену сторожа.

— Да.

— Я раньше был капралом жандармерии, — шепчет Эктор.

Зачем это? Чтобы дать мне справку о своем высоком моральном облике? Или показать, что мы вроде бы коллеги и, принимая во внимание обстоятельства…

— Вечером у месье Оливьери были гости, не так ли?

— Нет, никого не было, — уверяет дуэт.

— Но ведь не по телефону же его шлепнули! Сторож упрямо мотает головой.

— Никто не звонил, никто не приходил. Или же он перелез через решетку, а вы заметили, какая она острая?

— Здесь есть второй вход?

— Черный.

— Где он?

— На задней стороне дома. Около кладовой.

— Когда Альбер и его жена вернулись из кино, через какую дверь они вошли?

— Через черный ход, естественно.

Возвращаются те, о ком мы говорим. Горничная белобрысая женщина с лицом, усыпанным веснушками. Ома прячет в складках ночной рубашки свои груди в форме капли масла.