Глава 2

Над Страсбуром, когда я туда приезжаю, светит ласковое солнце. Смотрю на крыши, но аистов там не больше, чем интеллекта в глазах постового полицейского.

Воспользуюсь случаем, чтобы сделать вам одно признание: сколько раз я ни приезжал в Страсбур, я не видел там ни одного аиста.

На площади перед вокзалом стоит черная машина с полицейским за рулем. Тип в шляпе и непромокаемом плаще стоит перед тачкой. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что это бравый парень из Секретной службы.

Направляюсь к нему.

— Спорю, — спрашиваю, — что вы ждете меня? Он смотрит настороженно.

— Комиссар Сан-Антонио?

— Он самый.

Агент подносит два пальца с коротко остриженными ногтями к полям своей шляпы.

— Я действительно ждал вас, господин комиссар. И открывает мне дверцу.

— Как Клюни? — спрашиваю.

Он пожимает плечами.

— Когда я уезжал четверть часа назад, он еще жил, но был очень плох… Честно говоря, сомневаюсь, чтобы вам удалось вытянуть из него хоть слово.

— Посмотрим.

Он угощает меня сигаретой, но я отказываюсь: за время пути я и так выкурил две пачки.

Больница находится недалеко. Это унылое серое здание, как и все больницы Франции.

Мой спутник ведет меня по лабиринту коридоров, пропахших эфиром и агонией. Он останавливается перед дверью с надписью: “Вход строго воспрещен” и тихо дважды стучит. Никто не отвечает “войдите”, но миленькая медсестра открывает дверь. Маленькая пухленькая блондиночка из тех лакомых кусочков, что так приятно встречать в путешествии.

У нее серьезный вид, причиной которого является присутствие в палате двух мужчин в белых халатах. Если судить по их строгой манере держаться, это медицинские светила местного значения.

Один из них лысый, в очках с тонкой золотой оправой, другой — тощий, с острым носом. У обоих благородная внешность и умные глаза.

Они смотрят на меня с интересом. Им обо мне рассказали, и они знают, что в Секретной службе моя должность соответствует директору клиники, так что они идут ко мне, протягивая руку, с явным почтением…

— Мюллер, — представляется первый.

— Розенталь, — говорит второй.

— Сан-Антонио, — называюсь я и поворачиваюсь к странному аппарату, занимающему центр комнаты.

Не знаю, видели ли вы “стальное легкое”. Занятная машина.

Разглядывать пациента в этом железном ящике неудобно. Самое впечатляющее то, что он лежит горизонтально.

Наклоняюсь над стеклянным окошком. Смотрю. Моя первая мысль: никогда раньше я этого человека не видел. Вторая: это не какая-нибудь дешевка. У него умное лицо с правильными чертами, тонкие светлые усы, светлые волосы с проседью.

Вижу, озвучивающая аппаратура на месте.

— Он жив? — спрашиваю.

Это трудно понять, потому что малый абсолютно неподвижен.

— Да, — отвечают эскулапы.

— Что-нибудь говорил?

— Нет…

— Вы можете дать ему стимулятор, чтобы привести в сознание?

— Все готово, — отвечает второй врач, чья фамилия Розенталь Он считает нужным объяснить мне:

— Это средство еще не отработано до конца. Я видел; как в Швеции благодаря ему мои коллеги добились заметного улучшения в состоянии больного, но эффект очень кратковременный.

— Это все, что мне нужно, — цинично уверяю я. — Начинайте.

И отхожу в глубь зала.

Оба эскулапа склоняются над маленьким столиком и начинают возиться с пузырьками, ампулами и шприцами Затем они подходят к жутковатого вида аппарату, открывают люк сбоку и делают пациенту инъекцию, после чего закрывают люк.

— Остается только ждать, — заявляет врач в очках.

— И скоро начнет действовать ваш наркотик?

Они хмурят брови. Мне кажется, они представляли себе аса секретной службы совсем не таким.

— Если этот препарат еще может подействовать, — объясняют они, — мы получим результат в течение часа.

Медсестра сходила за стульями для всей компании, и мы рассаживаемся вокруг адской машины, ловя через стекло возможные реакции малого.

Я пользуюсь этим, чтобы спросить моего местного коллегу — Вы отправили фотографию и отпечатки этого человека в службу идентификации?

— Да, но на него ничего нет.

— Вы нашли какой-нибудь его след до приезда в отель?

— Никакого. Он приехал на частной машине. Водитель остановился на некотором расстоянии от отеля. Машина черного цвета Но все было настолько обыденно, что швейцар не может припомнить ее марку.

— А за время проживания в гостинице его никто не навещал?

— Нет.

— И никто не звонил?

— Никто.

— Короче, он словно с луны упал?

— Примерно так.

— Вот только он не упал с луны. Вы сообщили газетчикам его заглавие?

Он смотрит на меня совершенно ошеломленный.

— Его… что? — переспрашивает он.

— Его фамилию! А фото?

— Нет, мы сохранили все в строжайшей тайне. Когда мы обнаружили эту бомбу, то поняли, что дело серьезное.

Естественно, они побоялись рисковать. Меня даже устраивает, что они оставили дело нетронутым.

— Внимание, — говорит мне один из врачей. — Он приходит в себя.

Глава 3

Тип действительно открыл глаза.

Он моргает, и его взгляд останавливается на лицах, склонившихся над ним.

Он открывает рот, но оттуда не выходит ни единого звука. Он хочет что-то сказать, но не может.

Думаю, мне предстоит непростая работа. Смотрю на лысого врача.

— Он проявляет все реакции, на которые вы надеялись?

— Да, — отвечает он мне.

— Он может проявлять их лучше?

— Не знаю… Надеюсь, что да…

Я размышляю и говорю себе, что если субъект находится в своем уме, то на мои вопросы может отвечать глазами — моргая.

Беру микрофон и подношу к губам.

— Вы меня слышите? — спрашиваю я.

Больной не шевелится. Его взгляд останавливается. Должно быть, обдумывает вопрос. Ему требуется время, чтобы понять его смысл и осознать, что обращаются к нему.

Я секунду жду.

— Если вы меня понимаете, — продолжаю я, — просто опустите веки Мы ждем, не сводя глаз с ящика, сохраняющего жизнь человека, как лампа сохраняет жизнь пламени.

Вдруг псевдо-Клюни слабо моргает.

— Понял, — констатирую я.

Я стараюсь формулировать вопросы так, чтобы он мог отвечать “да” или “нет”.

— У вас был приступ полиомиелита, — говорю, — вы находитесь в “стальном легком” понимаете?

Новый взмах ресниц.

Странный допрос. У меня такое ощущение, что я участвую в фильме ужасов.

— Вам стало немного лучше, но, возможно, это ненадолго. Короче, мы не можем быть уверены в вашем выздоровлении. Поэтому, если вы хотите кому-нибудь сообщить, что с вами случилось… Вам есть кого предупредить?

Он остается неподвижным. Светло-голубые глаза ничего не выражают; видят они меня или уже нет? Судя по их странному блеску, это весьма сомнительно.

Думает ли он? Доходит ли до него смысл слов?

Я поставил успех всей партии на этот вопрос… В таком состоянии он вряд ли понимает, что я полицейский, а доносящиеся до него слова являются официальным допросом.

— Кого надо предупредить?

Если умирающий сумеет ответить на этот вопрос, я смогу начать расследование, дойти до истока…

Это самое главное. — Кого надо предупредить?

Тут я замечаю, что он физически не может ответить на этот вопрос, поскольку не в состоянии говорить, Он может отвечать только “да” и “нет”.

Надо найти систему…

— Вам есть кого предупредить? Он моргает.

— Женщину?

"Да”, — отвечает он, опуская веки.

— Она живет в Страсбуре? Неподвижность.

— В Париже?

Неподвижность.

Черт, не могу же я перебирать все города мира!

— Она живет во Франции?

Это слишком обще, но что делать?

Он отвечает утвердительно.

— Хорошо… В большом городе?

"Да”.

Мне все больше и больше кажется, что я играю в “города”. Но эта не игра, а трагедия.

Врачи, медсестра и полицейский следят за перипетиями этой реальной драмы с двумя персонажами, из которых говорит только один.

Все напряжены и нервничают больше, чем если бы присутствовали при сложной хирургической операции.

— В большом городе на востоке? Неподвижность.

— На юго-востоке? Неподвижность.

— На юге? Взмах ресниц.

— В Марселе? Неподвижность.

— В Ницце? Неподвижность.

— В Канне?

Он моргает.

Наконец появился хоть какой-то результат… У него есть женщина, которую он хочет предупредить, и живет она в Канне.

— Эта дама живет в квартире?

"Да”, — говорят мне его опущенные веки.

— В центре города?

Я вздрагиваю…

— Ее фамилия Клюни? Неподвижность.

Рано обрадовался, комиссар Сан-Антонио! Я решаю брать быка за рога, что в данном случае означает обратиться к алфавиту.

— Вы меня хорошо понимаете?

"Да”, — отвечает он.

— Я буду медленно называть буквы в алфавитном порядке Когда дойду до первой буквы фамилии этой женщины, вы дадите мне знак.

Я начинаю: “А .. Б…"

Он делает знак.

— Ее фамилия начинается на “Б”? — спрашиваю я.

Утвердительный знак.

— Прекрасно. Теперь вторая буква.

Я продолжаю медленно перечислять буквы, и на “Л” он делает мне знак.

— Вторая буква “Л”?

"Да”. Третья буква обязательно должна быть гласной. Тут мне везет сразу. Ею оказывается “А”. Я считаю нужным уточнить:

— Значит, ее фамилия начинается с “Бла”? Утвердительный знак.

— Продолжаем.

Я начинаю снова перебирать алфавит. Глаза типа неподвижно смотрят в одну точку. Я уже дошел до “Т”, а он так и не подал мне знак.

Один из врачей касается моей руки.

— Можете остановиться. Он умер.

Глава 4

Полный финиш!

Ваш друг Сан-Антонио прокатился из Парижа в Страсбур исключительно затем, чтобы узнать от умирающего, что у того в Канне есть баба, чье заглавие начинается с Бла. Согласитесь, что это не фонтан…

Мрак, как в пузырьке с черными чернилами, да еще с загустевшими!

Первое: найден тип с прекрасно изготовленной бомбой в чемодане, но нет ни малейшего представления, как он собирался ее использовать.

Второе: этот малый перед тем, как протянуть ноги, дает согласие, чтобы мы связались с женщиной, чтобы сказать ей, что с ним произошло. Достаточно ли ясно соображал псевдо-Клюни, чтобы понимать, что мы нашли или вот-вот найдем его бомбочку в чемодане? Да, конечно, он соображал, раз мог вести утомительную (для умирающего) игру в алфавит. А если соображал, что становится жарко, зачем сунул свою жену — или мать, или кого еще — в пекло?

Ни фига не понятно!

Я поднимаю шляпу, потому как жмурик есть жмурик и к нему надо относиться с уважением.

Поворачиваюсь к коллеге из страсбурской полиции.

— Пошли?

Он утвердительно кивает, не спрашивая меня, куда идти. Я непринужденным жестом прощаюсь с эскулапами и следую за коллегой.

— Странное дело, а? — спрашивает он.

— Да. Чувствую, мне придется попотеть, чтобы размотать этот клубок.

Я сажусь в машину, предоставленную в мое распоряжение.

— Куда хотите ехать7 — спрашивает он.

— В отель, где он остановился. Он дает указания шоферу. По дороге я говорю ему:

— Прикажите сфотографировать этого бандита с открытыми глазами. Мне нужен хороший снимок, как для отдела идентификации.

— Хорошо.

Машина останавливается. Я выхожу из нее один.

— Займитесь фотографиями. Они нужны мне срочно. Встречаемся в полицейском управлении. Я хочу осмотреть вещи умершего А пока забронируйте мне спальное место в поезде на Лазурный берег. Есть такие?

— Конечно.

— Хорошо.

— Вам прислать машину?

— Не надо, обойдусь своими силами.

Он смущен тем, что должен прощаться со мной сидя, в то время как я стою, и проделывает целый ряд ужимок, являющихся в его представлении поклонами.

Я его успокаиваю кивком.

Затем я толкаю вращающуюся дверь отеля.

Маленький грум в синей ливрее бросается мне навстречу, осматривает мои руки, надеясь найти в них пару чемоданов, а увидев, что они пусты, смотрит за меня. Поняв наконец, что я без багажа, а следовательно, не нуждаюсь в его услугах, он теряет к моей персоне всякий интерес.

Подхожу к огромной стойке отдела приема и регистрации.

Тип, похожий на Эриха фон Строхейма, только без его шика, поворачивает ко мне свою гладкую, как секретер красного дерева, голову — Что угодно месье?

Я показываю удостоверение.

Он сгибается пополам.

— К вашим услугам, господин комиссар — Я пришел по поводу вчерашнего типа, — говорю я ему.

— Я так и думал, — шепчет он почтительным тоном — Я бы хотел узнать поподробнее, чем он занимался, когда жил у вас — Я все рассказал вашим коллегам — Моим коллегам — может быть, — говорю я, намекая, что на моих коллег мне плевать, как на отрезанный ноготь. Я перехожу в атаку:

— Он приехал вчера, не так ли?

— Да, вчера утром.

— В котором часу?

— В десять.

— Сколько нужно времени, чтобы доехать сюда от вокзала?

— Минут пять, не больше.

— Есть поезда, прибывающие без десяти десять? Он размышляет.

— Нет, ни одного. Последний — скорый из Брюсселя — приходит в десять минут девятого.

Я размышляю. Значит, мой парень не приехал на поезде, потому что маловероятно, чтобы он около двух часов болтался по улицам с чемоданами в руках в поисках отеля… Если только он не зашел к кому-нибудь.

— Кажется, швейцар видел, как он выходил из машины?

— Не швейцар, а грум.

Я указываю на паренька в синей ливрее — Этот?

— Да.

Я делаю мальчишке знак подойти.

— Иди сюда, сокровище.

Он идет с недовольным видом, такой насупленный, что лысый начинает ему что-то говорить на эльзасском диалекте. Это “что-то” делает парня любезнее.

— Вы хотите со мной поговорить, месье?

— Нет, хочу, чтобы ты мне кое-что рассказал. Мне сказали, что ты видел, как вчера приехал тип, с которым случился приступ.

— Это правда, месье.

— Он приехал на машине?

— Да.

— Какой она была?

— Черной… Я ее не рассмотрел. Надо вам сказать, месье, что я не подумал, что это клиент, потому что автомобиль остановился дальше отеля. Только когда я увидел, что он идет с чемоданами…

— Сколько народу было в машине кроме него? — Один мужчина… Но я на него не смотрел…

— Тот, кто приехал, колебался, прежде чем войти сюда?

— Нет.

Я протягиваю ему пятисотфранковую бумажку.

— Спасибо, можешь идти.

Поворачиваюсь к Эриху фон Строхейму.

— Он попросил у вас отдельный номер?

— Да.

— Сказал на сколько?

— Всего на одну ночь.

— Хорошо.

Наконец-то хоть один интересный элемент. Клюни не собирался задерживаться в Страсбуре. Он должен был уехать сегодня, а переговоры начнутся через три дня. Думаю, страхи моих коллег малообоснованны. Кому же в таком случае предназначал Клюни свою бомбочку?

— Он поднялся в номер сразу?

— Да.

— А потом?

— Он оставался там до своего приступа. В полдень ему подали туда обед.

— Вызовите гарсона, обслуживавшего его.

Он утвердительно кивает, сует штекер в одну из ячеек мини-АТС и отдает приказ.

— Он сейчас придет.

— Спасибо. Ваш клиент звонил или ему звонили во время пребывания в отеле?

— Нет.

— К нему приходили?

— Тоже нет.

— Он колебался, когда заполнял регистрационную карточку?

— Нисколько.

Является болезненно-худой длинный тип с мешками под глазами, одетый в белую куртку.

Это гарсон, обслуживавший Клюни в его номере.

— Что он делал, когда вы вошли?

— Читал.

— Что?

— Книгу.

— Как он был одет?

— В рубашку и пижамную куртку.

Я это запоминаю. Тип в рубашке и пижамной куртке и с книгой в руке явно не собирался уходить и никого не ждал.

Однако Клюни ждал. Не человека, а своего часа. Ждал, пока наступит время выйти из гостиницы вместе с бомбой. Но если он приехал только затем, чтобы подложить бомбу и уехать, зачем ему понадобился такой громоздкий багаж?

— Его чемоданы были разобраны? — спрашиваю я гарсона.

— Только один.

— А второй?

— Второй стоял в глубине комнаты.

— Он вам что-нибудь сказал?

— Ничего особенного…

Я в очередной раз возвращаюсь к Эриху фон Строхейму:

— Как обнаружили, что он болен?

— Это горничная. Пришла убирать номер, постучала в дверь и, поскольку никто не ответил, вошла… Он полулежал на полу, без сознания, тело опиралось на кресло… Она закричала…

— Понимаю…

— Мы вызвали “скорую”, и клиента увезли в больницу.

— Давайте поговорим о… находке, сделанной в его чемодане.

Эрих фон Строхейм краснеет, что, принимая во внимание полное отсутствие ботвы на его голове, становится довольно масштабным явлением.

— Произошел очень неприятный инцидент, — говорит он. — Мы освободили его номер и хотели отправить багаж в больницу на случай, если бы ему понадобилось сменное белье.

— И дальше?

— Один из двух чемоданов стягивается ремнем, заканчивающимся замком. Этот ремень был продет через ручку открытого чемодана, таким образом оба были соединены. Согласитесь, что это не очень удобно для перевозки.

— Конечно.

— Тогда я себе позволил…

— Взломать замок?

— Нет, не взломать… У меня есть связки из забытых клиентами ключей от чемоданов. Один подошел. Когда мы подняли ремень, чемодан раскрылся и мы увидели на стопке белья… ту штуку… Сначала мы не. сообразили, что это такое, а потом поняли и позвонили в полицию…

Я киваю.

— Ясно. Вы говорите “мы”. Кто еще был с вами?

— Грум, дежурный по этажу и горничная…

— Ладно, спасибо.

Глава 5

Я мчусь в полицию, где нахожу моего сопровождающего. Он выкладывает на стол чемоданы и шмотки покойничка. На одежде нет никаких бирок… Что касается чемоданов, если не считать бомбы (обезвреженной местными саперами), в них нет ничего подозрительного: нательное белье без меток, предметы туалета…

Все это говорит мне только об одном: Клюни предвидел возможность ареста и потому снял с одежды все, что позволяло установить его личность.

Но если он так старался очертить вокруг себя кольцо тайны, почему дал мне начало фамилии своей знакомой? Разве может человек, спарывающий метки с рубашек, дать полиции фамилию женщины, которую знает?

Это кажется мне нелогичным, а я, несмотря на свою поэтичную натуру, обожаю логику.

Мне не терпится попасть в Канн, чтобы попытаться найти живущую в квартире женщину, чья фамилия начинается на “Бла”. Это будет непросто, но мне удавались и более лихие подвиги.

Страсбурский полицейский уверяет меня, что фотографии мертвеца печатают и я получу их через четверть часа.

— А пока, — говорю, — я бы хотел позвонить в Париж.

Я устраиваюсь в маленьком кабинете, полном пожелтевших бумаг и дохлых мух, в этаком монументе бюрократии во всем ее ужасе и пыли! Закуриваю сигарету и требую без всякой очереди соединить меня с Парижем. Трубку снимает сам Старик.

— Это Сан-Антонио, — говорю я.

— А! Я с нетерпением ждал от вас известий… Ну что? Даю ему сжатый отчет о поездке.

— Совершенно точно, — говорю я в заключение, — что дело настолько таинственное, насколько можно себе представить: тип отдает концы в городе, где его никто не знает, оставив в багаже супербомбу. Он как с неба упал… Но, честно говоря, я не думаю, что этот интересный случай связан с делом пропавшего русского атташе.

Босс молчит.

— Алло! — кричу я, боясь, что нас разъединили.

— Алло, — отвечает он.

Новая пауза, потом он спрашивает:

— Что собираетесь делать?

— Ехать в Канн! Поезд скоро…

— Езжайте, — соглашается он. — Приехав туда, позвоните в центральное управление полиции. Если в промежутке я узнаю что-то новое, то оставлю для вас сообщение.

— Дежурство в морге что-нибудь дало?

— Ничего… пока.

Я ему благодарен за это “пока”.

— Босс, может быть, вы поделитесь со мной своими мыслями, а то я теперь не могу гоняться за двумя зайцами.

— Возможно, Сан-Антонио, вы гонитесь за одним зайцем, — Это вам сообщил ваш нос, патрон?

— Допустим, — отвечает он. — Во всяком случае, я могу вам сказать одну вещь.

— Какую?

— По фотографии бомбы, присланной сюда фототелеграфом по моей просьбе, наши эксперты определили, что она русского производства!

Поскольку я обалдело молчу, не зная, что сказать, он добавляет:

— Счастливого пути.

Щелчок.

Замечаю, что моя сигарета погасла, снова прикуриваю ее, кладу на заляпанный чернилами стол ноги и с наслаждением затягиваюсь.

С одной стороны, я ищу пропавшего русского дипломата, с другой — нахожу свалившуюся с неба русскую бомбу… Надо признать, нюх у Старика действительно неплохой?

Я перебираю в памяти мою коллекцию трупов: Одеревенелый (ему я разнес морду пулей уже мертвому); малышку Фриду разорвало на куски из-за ее благосклонности ко мне; Рашель выпала из окна… с моей помощью; лже-Клюни помер, когда я его допрашивал.

Трупы, и опять трупы! И все в большей или меньшей степени на счету некоего Сан-Антонио.

Это в конце концов надоедает. И зачем?

А я знаю? Ведь не ради конверта, что правительство дает мне в конце каждого месяца.

Может, ради куска трехцветной тряпки, болтающейся над госучреждениями? Но я не ура-патриот.

В жизни есть страховые агенты, виноторговцы, рабочие заводов “Рено”, полотеры… А есть те, кто может жить только на грани. Необязательно на грани закона, главное — на грани жизни и смерти.

Я из их числа.

Это как цвет кожи: если родился негром, то негром и останешься, нравится тебе это или нет.

Это не выбирают…

— Вот фотографии, господин комиссар, — говорит вошедший полицейский.

Я шумно вздыхаю и гашу сигарету о каблук.

Глава 6

Старшего комиссара каннской полиции я знаю потому, что мы уже встречались во время одного расследования, что я вел на юге.

Это коренастый брюнет с падающими на широкий лоб вьющимися волосами, смутно напоминающий быка.

У него быстрые глаза и сильный южный акцент.

— Зачем приехали? — спрашивает он.

— Играть в угадайку, — отвечаю.

— А! Могу я вам помочь, коллега?

— Может быть, — соглашаюсь я. — Цель моего приезда — найти женщину с фамилией, начинающейся на “Бла”, которая знает этого человека.

Достаю фото Клюни.

Пеллегрини — это фамилия моего приятеля — смотрит на изображение. фотография безупречна. Ребята из лаборатории придали лицу мертвеца живое выражение, и ошибиться может любой. Любой, но только не такой опытный человек, как Пеллегрини.

— Э, — бормочет он, — да ваш малый кажется мне немного мертвым.

— Да не немного, а целиком… Его физиономия вам ничего не напоминает?

— Совершенно ничего. Этот никогда не был в числе моих клиентов.

Первое разочарование! Не то чтобы я верил в чудеса, но все-таки смутно надеялся, что мой типчик окажется давним знакомым каннской полиции. Профессиональная деформация! Всегда надеешься, что подозреваемый уже имел с нами дело.

— Для меня нет сообщений?

— Ни единого.

— Ладно. Мне остается только начать поиски той дамы. Пеллегрини подмигивает.

— А мы не можем перед началом осушить по стаканчику анисовой?

— Гм, — начинаю я, — я ведь приехал не затем, чтобы надираться…

— В моем бистро, — продолжает Пеллегрини, — есть телефонная книга…

Я смотрю на него. Я так увяз в своих неприятностях, что даже не подумал об этом простом и в то же время безотказном способе.

— Хорошо! Пошли…

* * *

Блан, Бланше, Бланшон, Блаве, Блаветт. И все! Не надо пугаться заранее. До того как открыть телефонную книгу, я воображал, что фамилий на “Бла” пруд пруди. Как видите, ничего подобного… Пять! Всего пять, не больше…

Меня наполняет волна радости.

Если дело и дальше пойдет так, я, может быть, разберусь в этой истории.

— Над чем вы работаете? — спрашивает мой коллега.

— Над одной запутанной чертовщиной! Я впервые в жизни сталкиваюсь с делом, в котором знаю виновного с самого начала, но все равно не могу его раскрыть. А дело — международное и крайне важное! К тому же выделенное мне время лимитировано, и этот лимит скоро истекает… Вот, старина, над чем я работаю! Добавлю, что у меня начинают сдавать нервы и я мечтаю все бросить и посвятить себя петанку… Меня заколебали жмурики, и я хочу немного побыть с живыми. Вполне законное желание, а?

Пеллегрини из тех парней, что никогда не ломают себе мозги над философскими вопросами. Он смотрит на меня.

— Вы, — говорит он, — просто созданы для драки и без нее не проживете… Выпейте-ка лучше еще стаканчик… А потом сходим в порт. Очень успокаивает нервы.

Хороший совет.

— Сначала я навещу компанию Бла, — отвечаю, а потом мы могли бы встретиться за буйабесом.

— Я слышу голос мудрости, — уверяет Пеллегрини.

* * *

Пункт первый — Блан. Меня принимает сам Блан — старичок, одетый в синий комбинезон, рубашку в клеточку и с кепкой на голове. У него на носу сидят очки в железной оправе, одна из дужек которых прикреплена проволокой. Он смотрит на фотографию, которую я ему показываю.

— Нет, никогда не видел этого типа!

— Ваша жена здесь? Он пожимает плечами.

— Если его не знаю я, она не знает тоже, — утверждает он с изумительной уверенностью, характерной для чистых душ.

— Можно все-таки показать ей снимок?

— Мели! — орет он.

Является Мели — бабища в стиле рыночной торговки. Она выслушивает мою басню и смотрит на карточку.

— Нет, я его не знаю, милок…

Ей очень жаль. Кажется, Мели обожает детективы Я убираю фотографию в карман.

— Простите за беспокойство.

Бланше — адвокат. Он совсем молод, серьезен, как римский папа, имеет такой вид, словно только что проиграл процесс года.

— Я его не знаю, комиссар, — заявляет он.

— А мадам Бланше?