Глава 4

Когда вы входите в избушку Бунксов, возникает впечатление, что вы попали в мечеть или в буддистский храм.

Ощущение чего-то смутного и векового давит вам на мозги. Стиль готический. Огромные комнаты вызывают желание промаршировать по ним церемониальным шагом.

Дворецкий, более одеревенелый, чем мой ночной спутник, приветствует нас, сгибаясь пополам. У меня такое чувство, что при этом движении его корсет издает скрип нового ботинка. На очень приблизительном французском он объявляет, что доложит о нашем визите герру Бунксу.

Я с любопытством жду появления герра Бункса, уже представляя его себе: типичный тевтонец, с моноклем и залысиной, усиленной бритвой… Но никогда не надо торопиться. Бункс оказывается бледным шестидесятилетним мужичком с острым лицом. У него густая седая шевелюра, разделенная пробором, тонкие губы, сине-зеленые глаза, взгляд которых одновременно горящий и бегающий. Стекла маленьких очков в серебряной оправе придают его глазам странный блеск.

Он совершенно спокоен.

Войдя в комнату, он коротким кивком приветствует полковника, которого уже видел утром, и с вопросительным видом поворачивается ко мне.

— Это месье Нико. Это он нашел тело вашего несчастного сына, — говорит полковник.

Я кланяюсь. Он высокомерно кивает.

В эту секунду в салон входит куколка. Ой, мама! Только чтобы взглянуть на нее, стоит появиться на этот свет! Когда такая шлюшка появляется в вашем поле зрения, вам остается только сесть и смотреть на нее, разинув рот.

Позвольте, я вам ее опишу.

Представьте себе обложку “Лайф”, получившую на конкурсе приз за лучшую иллюстрацию!

Очевидно, она вернулась с занятий зимним спортом в горах, потому что загорела, как инструктор из Антиба. Среднего роста, великолепно сложена, грудь и задница затмят любую Венеру. Длинные, очень светлые волосы — волосы Вероники Лейк — окружают лицо Мадонны с зелеными глазами… На ней черный костюм и белая блузка, подчеркивающая загар лица…

— Моя дочь, — представляет Бункс. Мы, полковник и я, приветствуем ее. Мое горло пересохло от восхищения.

Бункс обращается к дочери:

— Кристия, это человек, обнаруживший тело Карла. Она сразу начинает испытывать к моей особе живейший интерес. Ее зеленые глаза тигрицы охватывают меня целиком.

— Правда? — шепчет она и добавляет:

— Вы можете объяснить, что делали среди ночи в нашем поместье?

Мне представляется невозможным сказать ей, что я обнаружил ее братца благодаря желанию пописать. — Я коммивояжер, фрейлейн. Этой ночью я почувствовал, что засыпаю за рулем, и решил немного размять ноги. Я прошелся вдоль ограды вашего поместья… Было тепло и тихо… И тогда я ощутил — прошу прощения, фрейлейн, — отвратительный запах… Я был убежден, что это человеческое существо. Сначала я хотел поднять тревогу, но была ночь, и я боялся ошибиться. Тогда я позволил себе перелезть через забор, чтобы убедиться, что не ошибся, и увидел, что мой нюх меня не обманул. Что делать? Об этом поместье я ничего не знал… Поскольку здесь лежал труп, мне показалось не совсем разумным предупреждать его владельцев. Поэтому я известил власти…

Я замолкаю, восхищенный своей находкой. Честное слово, я был так убедителен, что почти что поверил сам, что все было именно так! Вот что значит сила искусства!

Она продолжает на меня смотреть.

— Странно, — говорит она, — что гуляющий почувствовал от дороги запах, о котором вы говорите, тогда как вчера днем трое моих друзей и я сама играли в теннис на корте, возле решетки которого лежало тело моего брата…

Новый гол в мои ворота… В следующий раз стану внимательно смотреть по сторонам, когда буду устраивать инсценировку… Этот теннисный корт, который я принял за дорогу, будет одним из самых неприятных воспоминаний в моей жизни.

Я пожимаю плечами с самым что ни на есть невинным видом.

— Это действительно очень странно, — соглашаюсь я. — Может быть, ветер дул в другую сторону?

Жалкое объяснение! Сам сознаю это лучше всех остальных.

Бункс разрезает беседу, как пудинг.

— Полиция это выяснит, — говорит он.

Это означает: собирайте манатки, вы меня достали… Полковник, в котором действительно ничего не было от полицейского, особенно его апломба, сгибается в новом поклоне.

— Поверьте, я очень сочувствую вашему горю, герр Бункс… Лично я сделаю все, чтобы виновный был изобличен и наказан.

Я кланяюсь в свою очередь.

— Очень сожалею, что стал вестником этой ужасной трагедии… Я оставил мой адрес властям на случай, если потребуется мое свидетельство…

Мы уходим. Я чувствую спиной взгляды Бункса и его дочери.

Выйдя из дома, я спрашиваю полковника, где находится тело жертвы.

— Но… у них… — отвечает он. — Знаю, мне следовало отправить труп в морг, но, принимая во внимание личность Бункса, я не смог навязать ему это новое испытание… Я вам уже говорил, что эта семья — известные франкофилы, поэтому к ним следует относиться бережно.

— Разумеется.

Я прощаюсь с офицером. Чувствую, он сгорает от любопытства. Он отдал бы свой Почетный легион, лишь бы узнать, за каким чертом я сюда приперся и что точно тут делал. Но я безжалостен: если он любит тайны, пусть читает детективы.

— До свидания, полковник.

Я расстаюсь с ним на деревенской площади и направляюсь в гостиницу. Теперь моя миссия завершена и я могу вернуться в Париж. Я даже должен это сделать, потому что имею предчувствие, что там для меня готовят крупное дело.

Прежде чем отправиться в путь, я решаю хорошенько подкрепиться. Повар отельчика знает свое дело, и его стряпня мне нравится.

Фрида ждет меня. Она розовеет от волнения, увидев своего “францюза”. Она надолго сохранит обо мне приятные воспоминания, скажу вам без ложной скромности. Она накрывает на стол и суетится, обслуживая меня.

— Вы уезжать? — меланхолично спрашивает она.

— Да, моя красавица, я уезжать… Ласточки тоже улетают, но они возвращаются.

Это обещание ее не очень успокаивает. Ей явно слишком много рассказывали о французской забывчивости.

Я съедаю обед.

В тот момент, когда я оплачиваю счет, она наклоняет ко мне свою пышную грудь, едва не рвущую ткань блузки.

— Вы любить вишневая водка?

— Очень…

— Тогда я ходить ложить бутылька старый вишневый водка в ваш автомобиль.

Она грустно улыбается мне и шепчет:

— На память. Я растроган.

— Ты милая девочка… Хорошо, положи мне в тачку бутылек. Это даст мне повод вспомнить о тебе в дороге.

Я понимаю, что эта фраза далеко не комплимент, поскольку подразумевает, что я про нее забуду по приезде.

— И даже когда бутылка закончится, я тебя не забуду.

Зря волновался: утонченность чувств для Фриды не характерна. Рожденная в семье крестьянина, она не понимает искусных мадригалов.

Она исчезает.

По ее таинственному взгляду догадываюсь, что бутылка вишневой водки будет ей стоить не очень дорого. Несомненно, моя красавица просто сопрет ее из хозяйского погребка.

Но, как говорит моя славная матушка Фелиси, дареному коню в зубы не глядят.

Давая Фриде время осуществить ее маневр, я закуриваю сигарету. Хозяин гостиницы на полунемецком-полуфранцузском выражает мне свое удовольствие от того, что под его крышей был человек таких достоинств.

Как раз в тот момент, когда он переводит дыхание, раздается оглушительный взрыв.

— Что это такое? — спрашиваю я.

Он выглядит таким же ошеломленным, как я Сам.

— Кажется, это у сарая, — сообщает он.

Он бежит к задней двери гостиницы. Я следую за ним. Острые зубы нехорошего предчувствия сжимают мои шары.

Когда я это чувствую, можно смело снимать трубку и вызывать полицию или “скорую”: в девяти случаях из десяти что-то обязательно происходит.

То, что произошло в этот раз, очень неприятно.

Мой славный “опель”, ждавший меня во дворе, похож на подбитый танк на поле боя. Половины нет вообще, остальное представляет собой весело горящую груду искореженного металла.

Из этой груды торчат две ноги и одна задница… Посреди двора, между других обломков, лежит оторванная женская рука, сжимающая горлышко бутылки вишневой водки. Не надо быть лиценциатом филологии, чтобы понять, что рука принадлежала Фриде.

Я говорю себе, что белокурый мальчуган с крылышками на спине, сопровождающий меня во всех приключениях, опять отлично справился со своей работой.

Если бы он не шепнул на ушко Фриде, что бутылочка вишневой водки доставит мне удовольствие, это я получил бы бомбу, которую подложили в мою драндулетку. Возможно, в этот час я бы не разговаривал с вами, а гулял по яблоневым садам на небесах.

Глава 5

А я-то думал, что больше не увижу полковника! Все регулярные и вспомогательные части оккупационных сил собираются посмотреть, что произошло.

Картина настолько красноречива, что комментарии не требуются.

— Вас раскрыли? — спрашивает меня полковник. — Кажется, да… Я в дерьме по уши.

— Скажите, — обращаюсь я к владельцу гостиницы, — кто-нибудь заходил в ваш двор сегодня утром? Он пожимает плечами.

— Я никого не видел, но я ведь не наблюдал… В Германии, как в Фуйилез-Уа: когда что случается, все помалкивают. Такие истории наводят людей на размышления.

— Во всяком случае, — говорю я полковнику, — я не могу терять здесь время. У вас есть какая-нибудь тачка? Мне совершенно необходимо как можно скорее попасть в Страсбур.

— Не волнуйтесь, я прикажу вас отвезти.

— Спасибо, вы очень любезны. Он подзывает капрала.

— Немедленно выделите джип с шофером, чтобы отвезти месье в Страсбур. Пусть заправит полный бак…

Полчаса спустя я сижу рядом с парнем, ведущим новенький джип с редкой ловкостью.

Я хотел немного подумать над тем, что произошло, но с таким болтуном это невозможно! Полковник как назло подсунул мне малого, у которого язык мелет, как мельница! Мог бы ведь дать хмурого бретонца или безграмотного овернца. Так нет, господа из оккупационной армии выделили мне парижанина. Парень рассказывает мне свою жизнь… Все, от средней школы, где он начал лапать девочек, до военной службы, пройдя по пути через гулянки, трахи в Вернейском лесу, поступление на завод “Ситроен” на набережной Жавель, не забывая о попойках своего папочки, выкидышах своей сестрички и своей драке в одном из баров На улице Аббесс в ночь на Четырнадцатое июля.

Через десять минут мой котелок удваивается в объеме и я могу рассказать его биографию от начала до конца или наоборот, в зависимости от пожеланий слушателей.

Погода хорошая. Теплое бледное солнце прочерчивает золотые и серебряные дорожки между пихтами. Чувствуете, насколько поэтична и буколична моя натура?

Пока я восхищаюсь пейзажем — по пути сюда я не мог этого сделать, поскольку была ночь, — мой шофер заявляет:

— Эта такая унылая дыра!

Поверьте мне, если что и может лишить его аппетита, то только не поэзия. Его мир заканчивается в Сен-Ном-ля-Бреш или в Марли.

— Здесь не так уж плохо, — замечаю я.

— Ага, — соглашается он, — если приезжаешь сюда на пару дней с клевой телкой. А торчать тут в форме — просто жуть… От нескольких месяцев в лесу свихнуться можно, честное слово!

Его физию Гавроша освещает радостная улыбка.

— Ничего, скоро дембель… Вернусь на “Ситроен” и к киске, которую трахал до армии.

Поскольку он философ, то добавляет:

— Или найду себе другую… Будет странно, если она меня дождется: у этой раскладушки прямо огонь горел в трусах, честное слово!

В этом месте разговора мы замечаем на обочине дороги, в двухстах метрах впереди, фигуру женщины.

Насколько можно разобрать на таком расстоянии, она молода… Заметив нашу машину, она поднимает руку.

— Автостопщица, — говорит водитель.

Он прошептал это слово с тоской. Для него это неожиданная удача. Сразу видно, что будь он один, то подсадил бы девочку, но сейчас он подчинен мне и не может принимать такие решения.

Фигура становится четче. Да, это девушка лет двадцати с мелочью.

Брюнетка, хорошо сложенная. Лакомый кусочек, который приятно встретить на дороге посреди Шварцвальда.

Она одета в непромокаемый плащ голубого цвета. Рядом с ней на траве стоит чемодан из свиной кожи.

Шофер дрожит, как молодой пес, сдерживающийся, чтобы не описаться.

— Что будем делать, патрон? — шепчет он, когда мы поравнялись с милашкой.

— А что, — спрашиваю я его, — может делать француз, встретивший красивую девочку, потерявшуюся в лесу? Если мы не возьмем ее с собой, ее может съесть злой волк. Так что лучше, если ею воспользуемся мы.

Он тормозит в облаке пыли-Малышка подходит. Хорошенькая, с веселым взглядом.

— Вы едете в Оппенау? — спрашивает она.

По-французски она говорит довольно медленно, но совершенно правильно.

— Да, фрейлейн, — отвечает мой водитель. — Садитесь, прошу вас.

Я выхожу из джипа, открываю девушке дверцу и гружу в машину ее чемодан.

— А вам надо в Оппенау? — спрашивает солдат.

— Нет, — отвечает она, — в Страсбур.

— Нам тоже.

— Это превосходно!

Последнее слово она выговаривает с некоторым трудом.

— Когда я говорю, что еду в Страсбур, — продолжает она, — это тоже не совсем точно, потому что там я сяду на поезд до Парижа.

— А! — разочарованно тянет парень, надеявшийся остаться наедине с цыпочкой после того, как отделается от меня. | Поскольку болтовня — его вторая натура, он добавляет:

— Вы едете к знакомым?

— Нет, — отвечает девушка, — искать работу. Я получила паспорт и въездную визу… Я знаю французский, английский, дактилографию. Надеюсь, благодаря этому я получу хорошее место.

Парижанин смеется.

— Да, — говорит он, — с такими знаниями и с такими внешними данными вы должны преуспеть в Париже.

До сих пор я молчал. Я немного пощупал пассажирку и вынес очень благоприятное суждение. Оно у меня всегда такое, когда речь идет о красивой девочке.

— Я тоже еду в Париж, — говорю, — и, если вы не против, мы могли бы проделать этот путь вместе. За разговором время идет быстрее. А кроме того, как знать, может быть, мои советы окажутся вам полезными.

— Я не только не против, а, наоборот, в восторге, — мурлычет милашка.

Слово “восторг” она произносит по меньшей мере с дюжиной “о” после “в”.

Шофер бросает на меня взгляд, полный восхищения и зависти. Я для него становлюсь большим авторитетом.

— Надо же, в две минуты! — ворчит он сквозь зубы. Разозленный моим блиц-кадрежем, он начинает ругать американские войска, которые просто набиты марками, а французам приходится рассчитывать только на свои личные достоинства.

— Согласен, — заключает он, — местные девчонки питают к французским военным слабость, но марки они любят еще больше.

И он в ярости резко нажимает на газ.

Глава 6

Очень приятная поездка. В этой девушке, отправляющейся на поиски приключений, что-то есть. Она совсем не глупа, что уже хорошо, поскольку мозги обычно не являются у баб сильным местом.

В Страсбуре я сую в руку шоферу две “косые” и советую сходить в местный бордель, а затем тащу мою путешественницу к перрону, от которого через минуту должен отойти скорый на Париж.

— Но у меня нет билета, — возражает она. Опять это тевтонское законопослушание, забота о выполнении всех правил.

— Мы купим их в поезде, — говорю я ей. К счастью, я нахожу купе, в котором сидит одна монахиня. Чтобы избавиться от нее, начинаю рассказывать похабные анекдоты. Результат не заставляет себя ждать. Монашка хватает свою котомку и делает ноги. Я и маленькая немочка остаемся вдвоем. Странное все-таки путешествие. Я уехал со жмуриком, а возвращаюсь с красивой девочкой. В жизни есть и хорошие моменты.

— Извините меня за пошлости, — говорю я ей, — но мне очень хотелось обратить в бегство ту монашку.

Она раскрывает свои лазурные глазки, в которых читается непонимание, такое же фальшивое, как бриллианты в колье вашей тещи.

— Зачем? — спрашивает она.

— Как зачем, моя прелесть? Чтобы остаться с вами тет-а-тет…

Она краснеет до корней волос, что ей очень идет.

— Поскольку людей, с которыми вы только что познакомились, надо как-то называть, я мысленно окрестил вас Мисс Автостоп, но уверен, что имя, стоящее в вашем паспорте, идет вам гораздо больше.

— Меня зовут Рашель, — отвечает она. — Рашель Дитрих.

— А я Жан Мартен… — И добавляю:

— Вы позволите мне сесть рядом с вами? А то вдруг мне понадобится вам что-нибудь шепнуть на ушко…

На Восточный вокзал мы приезжаем около восьми часов вечера.

На Париж опускается светлая ночь. Я с наслаждением вдыхаю запах метро, толпы и весь букет запахов, которыми так богата столица.

Рашель растерянна.

— Конечно, здесь немного шумнее, чем в Шварцвальде, — говорю я ей, — но к этому быстро привыкаешь, вот увидите!

Я не решаюсь везти ее к себе. Я прекрасно знаю, что Фелиси дома нет, но все-таки не хочу терять свою добрую привычку к независимости.

— Послушайте, Рашель, я знаю одну старушку, сдающую меблированные комнаты. Я отвезу вас к ней, хотите?

— Вы очень милый, Жан…

Вы можете сказать, что для полицейского это не здорово, но я никак не могу привыкнуть называться другими именами. Мне все время кажется, что обращаются к кому-то другому.

Не помню, рассказывал я вам уже о мамаше Бордельер или нет. Она держит на улице Курсель номера, в которые нелегальные парочки приезжают заняться любовью. Она шлюха на пенсии. До войны работала путаной, теперь, став для этого слишком старой, сдает помещения другим.

Это коровища, весящая пару тонн. В жизни у нее одна забота — обжираться сладостями…

Она встречает меня доброй улыбкой. Она меня очень любит с того дня, когда я помог ей выйти чистой из одного грязного дела.

Она мне заявляет, что будет бесконечно рада приютить такую миленькую девушку и даже даст ей комнату с ибисами, потому что она у нее самая лучшая.

Пока Рашель разбирает свой багаж, я беру мамашу Бордельер за руку.

— Это малышка знает меня как Жана Мартена. Ясно7 — Ясно.

Я иду засвидетельствовать мое почтение малышке и говорю, что она может принять ванну, а я тем временем должен съездить по одному срочному делу, но пусть она не волнуется, я вернусь через пару часов и проведу ее по ночному Парижу.

Затем я бегу на бульвар Османн ловить такси.

Шеф выслушивает мой отчет так же, как обычно выслушивает все отчеты, то есть прислонившись к батарее центрального отопления и поглаживая свой голый, как пустыня Гоби, череп.

Он меня слушает не злясь и не перебивая. Когда я заканчиваю, он подтягивает свои шелковые манжеты, садится во вращающееся кресло и спрашивает меня:

— Как думаете, Бунксы клюнули? Я пожимаю плечами:

— Трудно сказать, шеф. Бомба в моей машине показывает, что они догадались, кто я на самом деле. Но думаю, главная часть — убедить их в смерти Карла — нам удалась. От этой бомбы так и пахнет местью. Они считают меня убийцей сына и брата. Их первая реакция вполне естественна — смерть убийце!

Шеф кивает:

— Да, это весьма вероятно. Нам остается подождать, пока дело немного уляжется, и через несколько дней мы предпримем важный ход…

Большой босс улыбается мне.

— Если вам не удастся разговорить Карла… Я качаю головой:

— Не думаю, что он сдастся.

— Мне бы хотелось, чтобы вы предприняли новую попытку, Сан-Антонио. Надо попробовать психологическую атаку. Может быть, известие, что официально он мертв, его сломит? Как вы думаете?

Я знаю патрона. Когда он делает такое подчеркнутое предложение, можно считать это выражением его желания. А он из тех людей, чьи желания являются приказами. Понимаете, что я хочу сказать?

— Хорошо, босс, пойду поздороваться с ним.

Я осторожно пожимаю его аристократическую руку и сажусь в гидравлический лифт. Двигается он медленно, но это к лучшему, поскольку есть время подумать.

На первом этаже я открываю железную дверь и спускаюсь в подвал.

Там находятся залы для тренировочных стрельб. Вижу, несколько моих коллег упражняются на мишенях.

Я дружески машу им рукой и продолжаю путь до конца коридора. Там находится массивная решетка. Я нажимаю на кнопку, спрятанную в неровности стены, и решетчатая дверь открывается. За ней коридор продолжается, но становится уже. Еще одна дверь, деревянная, толщиной с руку. Стучу. Мне открывает здоровенный детина с газетой в руке.

— Здорово, Годран, — говорю я ему. — Ты прям как в отпуске! Он злится.

— Хорош отпуск… Полно свежего воздуха, а вид моря просто чудесный.

Он обходит побеленную известью комнату, в которой стоит всего лишь одно кресло.

— Четыре шага в длину, три в ширину… с утра я измерил ее сто двадцать раз… Подумать только, я выбрал эту работу потому, что люблю действовать.

— Не расстраивайся, — говорю я, хлопая его по спине. — В каждой работе есть свои неудобства, приятель. Как жилец? Он пожимает плечами.

— Неплохо… Молчит и продолжает мечтать… Мне кажется, он или йог, или поэт… Руки под голову, взгляд в потолок и жует щепочку…

— Ясно… Открывай!

Он достает из кармана ключ и отпирает низкую дверь. За ней находится секретная камера нашей конторы, не указанная ни на одном официальном плане здания, служащая нам для особо деликатных дел.

Мне в нос бьет запах хлева.

Жилец занимает камеру уже довольно давно, а поскольку вентиляция в ней не ахти какая, то запашок стоит более омерзительный, чем у хозяйки борделя, специализирующейся на девочках-малолетках.

Дощатые нары занимают всю длину одной из стен. На этом жестком ложе лежит Карл Бункс.

За несколько дней он сильно похудел. Заключение выбелило его, как солнце кости… Глаза запали, щеки ввалились, как бока больного животного. Весь его облик претерпел сильные изменения. Даже ритм дыхания и тот стал другим…

В стену вделано железное кольцо. Такое же надето на его ногу; их соединяет цепь.

Я закрываю дверь, давая себе время привыкнуть к обстановке, потому что вид прикованного молодого человека меня смущает. Я человек действия и люблю, чтобы мои противники стояли на ногах.

Подхожу к нему.

— Привет, Бункс.

Он бросает на меня холодный взгляд, лишенный всяких эмоций.

Я разглядываю его.

— А вы очень похожи на свою сестру, мой милый… Только не такой загорелый…

Новый взгляд, такой же равнодушный.

— Вас не удивляет, что я говорю с вами о вашей сестре? Он слабо пожимает плечами, что означает: “Нужно большее, чтобы удивить меня”. Этот парень совсем не трус.

— Я познакомился с ней вчера, как и с вашим отцом… Ваша семья живет в очень красивом доме… Правда, он скорее напоминает собор, но все равно впечатляет!

Его взгляд приобрел выражение. Я знаю, в эту минуту он “видит” поместье, парк, дорогу, пихты…

Я безжалостно продолжаю:

— Да, там чистый воздух… Пахнут пихты… — И усмехаюсь:

— Здесь тоже пахнет пихтой, правда, Бункс? В виде гроба…

Его абсолютное равнодушие меня раздражает.

— Кстати, о запахе дерева, — говорю. — Хочу сообщить вам маленькую новость.

На этот раз он не удержался и бросил на меня беглый взгляд, выдающий наигранность его равнодушия.

Ему тут же становится стыдно за это, как за непристойность, и он снова неподвижно замирает.

— Странную новость, Бункс, которая касается вас самым непосредственным образом: ваши похороны состоятся завтра!

Он улыбается.

— Не заблуждайтесь. Мы не собираемся вас убивать. По крайней мере так скоро. Но раз уж мы изъяли вас из обращения, то хотим, чтобы все было по правилам. Теперь все нормально… Вас обнаружили с размозженным пулей чайником в поместье вашего отца. По мнению властей, это — месть нацистов. Когда являешься таким откровенным франкофилом, как Бунксы, надо быть готовым к подобным вещам. Кстати, ваша семья очень стойко переносит горе…