Глава 6

Как сказал один великий философ, три часа пополудни — это критическая точка дня. Это момент, когда слишком поздно идти в кино на первый сеанс, но еще слишком рано идти туда на второй.

Из здания криминальной полиции я выхожу ровно в три, что могут вам подтвердить любые честные часы.

Солнце по-прежнему светит на полную катушку и льежцы пребывают в полной эйфории. Я спускаюсь по широкому проспекту, запруженному трамваями и машинами, составляющему становой хребет города. Дойдя до редакции газеты “Ла Мез”, рассматриваю витрины, на которых приколоты фотографии событий местного значения. “Друзья песни”, возобновление “Руки массажиста” в муниципальном театре, награжденная собака, выборы Мисс Темное пиво… Люди с интересом рассматривают снимки.

Эти фотографии заставляют меня вспомнить о той, которую не разглядишь и через лупу. Задача фотографии давать точное изображение предметов, людей, животных или пейзажей. Тогда почему тот маленький снимок такой неясный?

Ван Борен работал в фирме, производящей фотоаппараты. Наверняка существует какая-то связь между фотографией и почтенной фирмой “Оптика” из Кельна, из которой уволился милейший Джеф. Его жена не знала о том, что он уволился. Так за каким чертом мой Ван Борен торчал в отеле в двух шагах от своего дома со своими засахаренными фруктами, брильянтами и лилипутской фотографией?

Отель!

Там все началось, по крайней мере мое участие. Робьер, кажется, не знает, что его “клиент” останавливался там. Может быть, я что-нибудь выясню после осмотра багажа убитого? Как знать?

Возвращаюсь в достопочтенное заведение, где провел часы невообразимой скуки. Увидев меня, дежурный администратор широко разевает моргалы.

— Месье не?..

— Да, я не… Из-за этих вовремя уходящих поездов я опоздал на свой и решил продлить свое пребывание здесь еще на сутки.

— К вашим услугам, месье!

— Вот моя квитанция из камеры хранения. Будьте любезны забрать мой чемодан с вокзала.

— Сию минуту, месье.

— Мой номер еще свободен? Я к нему привык и хотел бы сохранить за собой.

— Конечно, месье.

Я даю ему королевские чаевые и, снимая с доски ключ, роняю стофранковую бумажку. Естественно, парень ныряет за ней.

Если вы хотите, чтобы человек согнул спину, бросьте на пол купюрку. Эффект мгновенный и чудесный! Не успеете вы сказать “уф”, как он уже стоит на четвереньках.

Я пользуюсь случаем, чтобы снять с доски и ключ от двадцать шестого, потому что таков был мой план, но тут у меня вышла промашка: крючок голый. Ключа нет.

Я огорчен! Я знаю, что Ван Борен не забрал с собой вещички, а с другой стороны, дирекция отеля еще не может быть в курсе его смерти.

Служащий протягивает мне мою купюрку.

— Спасибо, — благодарю я его. — Какой я безрукий. — И насмешливо спрашиваю:

— А Ван Борен тут?

Можете себе представить более дурацкий вопрос?

Если он ответит “да”, у меня будет такая рожа, что от ее вида может случиться выкидыш у крокодилицы.

Он не отвечает “да”, но ответ близок к этому.

— Месье Ван Борен только что выехал из отеля, — говорит он.

Мой желудок выворачивается, как старый зонтик от порыва ветра.

— Только что выехал?.. — бормочу я.

В глубине туши (как не преминул бы сострить Берюрье) я думаю, что у парня не совсем точное представление о времени. Для него, торчащего целый день за лакированной стойкой, все еще продолжается утро, почему он и сказал “только что”, а это выражение заставило закачаться мои мозги.

— Да, несколько минут назад. Он позвонил мне час назад, сказал, что должен уехать и что пришлет человека оплатить счет и забрать чемоданы.

Все освещается, как комната в ту секунду, когда вы повернули выключатель.

Кто-то очень интересуется вещичками Ван Борена. Что они рассчитывают там найти? Брильянты? Вполне возможно.

— Как выглядел человек, пришедший за вещами?

Служащий кажется немного удивленным моими вопросами. Интерес, вдруг проявленный мной к экс-соседу, его смущает и даже тревожит.

Я хожу с крупной карты, от которой даже у лысых встают дыбом волосы: мельком показываю ему мое полицейское удостоверение и сую в руку сотню, которую уронил несколько минут назад.

— Расколитесь немного, приятель.

— По.., по… — лепечет достойный труженик гостиничной нивы.

— Да, — подтверждаю я, — но не стоит из-за этого доводить себя до инсульта. — И в заключение добавляю:

— Завтра вы прочтете в своей обычной газете, что месье Ван Борен был убит сегодня утром, после ухода из гостиницы.

— Это не.., не…

— Увы, это так, бедный вы мой. Как говорит одна старая дама, которую я очень люблю: “Смерть — это тоже часть жизни!” — Я меняю тон. Именно поэтому мне быстро нужны запрошенные сведения. Каким из себя был человек, пришедший забрать багаж?

Парень больше не колеблется.

— Высокий, в плаще.

— В круглой серой шляпе и со светлыми усами? — договариваю я.

— Ну да! Вы его знаете?

— Пока нет, но слышу о нем не впервые. Мне бы хотелось посмотреть номер, который занимал ваш несчастный клиент.

— Там сейчас делают…

— Не имеет значения.

Я поднимаюсь по лестнице и захожу в номер двадцать шесть.

Девица с тупым лицом в бледно-голубом халате водит щеткой пылесоса по коврику.

Она таращится так, как будто я один представляю целый военный парад.

Я ей улыбаюсь и советую не беспокоиться из-за меня, после чего иду к шкафу и вытаскиваю ящик, под которым приколота квитанция на отправленную коробку с засахаренными фруктами.

Мне бы следовало сказать “была приколота”, потому что сейчас квитанции я там не нахожу.

— Вы не прикасались к этому ящику? — спрашиваю я. Она втягивает соплю, изящно свисающую из ноздри.

— Нет.

Я скребу котелок.

— Сюда приходил один месье, чтобы забрать вещи, лежавшие в этом номере, так?

— Да.

— Он был здесь один?

— Нет… Пришлая… — Он смотрел в ящике?

— Он смотрел повсюду.

Так я и думал. Вывод: парни, интересующиеся камушками, знают, что покойничек отправил новоиспеченной вдове посылочку… По тому, как Джеф спрятал квитанцию, они должны догадываться, что речь идет о важном отправлении!

Я улыбаюсь богине с пылесосом и отваливаю. Дежурный, должно быть, просветил своих коллег насчет моей должности, потому что на меня смотрят с почтением. Я обращаюсь к нему:

— Скажите, дорогой камамбер на колесиках, Ван Борен останавливался здесь регулярно?

— Нет, это первый раз.

— Вы его знали?

— Только по имени. Его дед…

— Был бургомистром, я знаю. Я немного размышляю.

— Вы видели раньше человека, пришедшего за вещами?

— Нет, никогда.

— Вы больше ничего не можете мне сказать о нем?

Он не сразу понимает, и это непонимание читается в близоруких глазах, как брехня на предвыборной афише. Я уточняю:

— У него были какие-нибудь особые приметы?

— О нет.

— В общем, он вам показался совершенно нормальным?

На этот раз он прекрасно понял вопрос.

— У него были странные глаза, — говорит он. — Очень светлые, без всякого выражения… Тревожащие глаза… А потом у него был акцент…

Мне кажется, немецкий акцент.

Он разошелся и вошел во вкус.

— Браво, это очень интересно. Если вспомните другие детали, запишите их в блокнот. Ну, чао!

У входной двери грум канонического возраста стоит скрестив руки, изображая сцену расстрела маршала Нея. Он несгибаем, как протестантская догма, и безбород, как хлеб из крупчатки.

— Скажите… — спрашиваю я, почтительно приподняв шляпу, — сюда приезжал забрать багаж один мужчина: высокий, в плаще и круглой шляпе.

Вы его заметили?

— Я его прекрасно помню, месье. Я сам грузил багаж в машину.

— У него была машина?

— Такси, месье.

— Такси…

Когда я погружаюсь в свои мысли, то эхом повторяю чужие слова. Это помогает мне соображать.

— Да, месье.

Мне в голову приходит одна идея, может, абсурдная, а может, и дельная. Я говорю себе, что Льеж — город довольно маленький и швейцар должен знать, по крайней мере в лицо, большинство таксистов.

— Вы, — спрашиваю, — случайно не знаете водителя такси?

Он улыбается.

— Это мой друг, — говорит он. — Кее Попенж. Я сдерживаю вздох, который, если бы я выпустил его, отбросил бы моего собеседника к стене.

— Хорошо… Очень хорошо.

Глава 7

У старого швейцара рот напоминает тот, что имеют вырезанные из дерева персонажи, призванные украшать камины личностей, у которых вкус к искусству развит сильнее мозгов. Не надо заканчивать Высшую политологическую школу, чтобы понять, что моя радость его несколько удивляет.

Поскольку я всегда щедр на чаевые, то сую ему в “чердак” крупную купюру.

— Мне нужен адрес вашего корешка-таксиста, — уверяю я.

— Он живет на улице Сент-Гюдель, — отвечает швейцар, — как раз над молочным магазином. Номер дома я не помню, но ошибиться нельзя, потому что на всей улице только один молочный. Скажите ему, что пришли от Максимилиана.

Он гордится своим именем, как свидетельством на право вождения реактивного самолета.

— Отлично. Спасибо!

— Это я вас благодарю.

Я останавливаю свободное такси и прошу отвезти меня на улицу Сент-Гюдель. Водитель мне объясняет, что это соседняя улица, а поскольку она с односторонним движением, то поездка на машине займет больше времени, чем пешая прогулка.

Тогда я направляю стопы до молочного и спрашиваю у продавщицы, как раз получающей свежий товар, на каком этаже обретается месье Попенж.

— На втором, — просвещает меня достойная торговка, вся персона которой распространяет незабываемый запах горгонзолы.

Я взлетаю по нескольким ступенькам, что гораздо лучше, чем слетать по ним носом, и приземляюсь у покрытой эмалевой краской двери.

Нажать на звонок мне вполне по силам. Через три секунды занавес поднимается.

Передо мной стоит пацан с физиономией, великолепно измазанной вареньем.

Окинув меня подозрительным взглядом, он сообщает, что папы нет дома, мама ушла в магазин, а он только что вернулся из школы.

Поскольку он дома один, то пользуется случаем, чтобы попользоваться содержимым банок с вареньем. Это добрая традиция. Лучше пусть занимается этим, чем играет со спичками или бьет мячом по витринам.

— А где можно найти твоего папу? Малец пожимает плечами, как большой.

— На вокзале, — отвечает он мне. — Он никогда не пропускает поезд из Парижа, а он прибывает в половине пятого.

Сообразительный малыш. Я дарю ему портрет короля Альбера Первого, оцененный бельгийским казначейством в двадцать франков, и отваливаю.

На этот раз, ребята, нет никакой ошибки (хотя человеку свойственно ошибаться, о чем вы можете прочитать в любом “Ларуссе” на розовых страничках, посвященных латинским крылатым выражениям), я разогрелся.

Начинаю входить в ритм расследования. Ритм и равновесие — это все.

Если нашел его, то имеешь все шансы выиграть конкурс или быть избранным в генеральные советники.

Мозги начинают работать, как хорошо смазанный механизм. Все восемь цилиндров.

Я в отличной форме. Все идет тип-топ.

Доказательство? Пожалуйста. Когда я приезжаю на эспланаду перед вокзалом и спрашиваю моего водителя, как найти Попенжа, тот отвечает, что это он и есть.

Это что-то значит, а? Только не надо скептически ухмыляться. Знаю я вас: вы из тех, кто весело смеется, если за столом собралось тринадцать человек, а вернувшись домой, начинает лихорадочно листать “Толкователь снов”, проверяя, правда ли, что загнуться должен самый старый из присутствовавших.

Так что если вы думаете, что меня трогает ваше высокомерное отношение к приметам, то попали пальцем в небо.

Попенж — толстяк лет пятидесяти, с добрыми глазами и медалью святой Кристины, висящей на приборной доске.

Он удивлен, что я его разыскиваю. В его взгляде читается безграничная вера в судьбу.

— Да, это я, — подтверждает он.

Показываю ему мое удостоверение. От частых доставаний из кармана оно начинает изнашиваться.

Странное дело, его больше удивляет то, что я француз, чем то, что я полицейский.

— Надо же, — говорит он, — вы француз.

— Вас это удивляет?

— Немного. — — Почему?

— Ну… У вас нет никакой награды. Столько остроумия погружает меня в ванну радости, откуда я спешу вылезти, пока она еще не остыла.

— Вы мне нужны, — говорю я с крайне серьезным видом.

— Правда?

— Да… Только что вы возили в отель “Тропик” типа в плаще и в круглой шляпе.

— Верно.

— Он вышел из отеля с чемоданами…

— Опять верно.

Я вам так скажу: этот таксист хороший парень, но вряд ли изобретет лекарство от рака или хотя бы новый рецепт для вывода блох. Он родился на этот свет, чтобы останавливаться на красный свет, и ничего не имеет против такой судьбы.

— Отвезите меня туда, куда привезли того человека после отеля.

Я ожидал чего угодно, только не этого. Таксист начинает ржать, как будто я ему рассказал свежий анекдот.

Я думаю, что такое веселье может быть вызвано или тем, что я надел свои брюки наизнанку, или тем, что у меня почернело от дыма лицо.

Быстрая проверка сообщает мне, что, не являясь образцом элегантности, я тем не менее выгляжу вполне нормально.

— Что вас так развеселило? — осведомляюсь я с ноткой недовольства в голосе. — Я сказал что-то смешное?

Он становится серьезным, что приличествует его профессии.

— Отличная шутка, — говорит он.

— Да?

— Конечно! Типа, о котором вы говорите, я привез…

— Куда?

— Сюда.

— Сюда?

— Ну да, на вокзал.

Поскольку он не лишен остроумия, то добавляет:

— Вокзал — это такое место, куда обычно направляются парни с чемоданами.

Я ему не отвечаю, иначе сказал бы, что его физиономия — это такое место, куда, если он не перестанет выпендриваться, запросто может направиться мой кулак. Не стоит обострять отношения.

Я размышляю.

— В тот момент, когда вы приехали, должен был отходить какой-нибудь поезд? Он вспоминает.

— Погодите… Было часа два дня? Э-э… Нет! Так я и думал…

Парень, садясь в такси, знал, что его могут засечь. Он приехал на вокзал, чтобы сменить машину, но из города не уехал.

— Ладно, спасибо.

Я захожу в здание. Носильщики собираются выходить на перроны, к которым скоро прибудут поезда. Подхожу к одному из них.

— Скажите, любезный…

— Месье?

— Вы были здесь в два часа?

— Нет, а что?

— Я хотел бы узнать, видел ли кто-нибудь в тот момент моего друга.

Он высокий, плотный, в плаще и круглой шляпе.

— И с усами?

— Совершенно верно.

— Понимаю. Я сидел с друзьями в кафе рядом. Мы пили пиво, пока не было работы.

Еще один испытывает непреодолимую потребность высказаться. Прямо первородный грех. Людям всегда хочется превратить свою жизнь в захватывающий роман. Они не понимают, что это никому не интересно, а слушатели только и ждут момента, когда смогут рассказать им про свою.

История жизни — это жена, начальник и исповедник, которым подчиняется рассказчик; дети, которых он шлепает; сифилис, который он лечит, а чтобы уж совсем было похоже на роман — стаканы вина, пива или водки…

Я даю ему выговориться. Согласен, он носильщик и интеллектом не блещет. Он рассказывает мне о своих приятелях, о пиве, поездах.

Наконец он сообщает, что видел, как мой субчик вылез из такси, вошел в здание вокзала и вышел оттуда немного позже. Чемоданы по-прежнему были у него в руках. На углу улицы его ждала машина здоровый зеленый лимузин американской марки. Это все, но достаточно красноречиво.

Носильщик благодарит за чаевые, которые я ему даю. Если дело и дальше пойдет в том же темпе, я разорюсь!

Выхожу из вокзала, не продвинувшись ни на шаг. Может, я зря расхвастался. Согласен, я пришел в форму, разогрелся, серое вещество работает в нормальном режиме, но должен признаться, что в данный момент дело ускользает у меня между пальцами.

Я нахожусь на нулевой отметке, может, даже ниже.

Часы идут, а я никак не могу связать воедино разорванные элементы.

Разговор о пиве вызвал у меня жажду. Сажусь в одном из уютных и сверкающих чистотой кафе, составляющих гордость Бельгии, заказываю кружку пива и начинаю думать. Мне есть о чем поразмыслить, верно?

Брильянты, засахаренные фрукты… Часы, фото… В этой истории все с начинкой: фрукты начинены брильянтами, часы — фотографией, шахта лифта — трупом, милашка Ван Борен — своим альфонсиком, а моя проза остротами! С ума сойти.

Листаю свой блокнот и читаю: Жорж Рибенс. Авеню Леопольд-1, дом сто восемьдесят шесть.

А что, если заглянуть к этому херувимчику? Может, несмотря на свою невинную мордашку, он и столкнул Ван Борена с высоты?

Все равно других, более важных, занятий у меня нет. А наиболее потрясающие открытия зачастую делаешь в самых неожиданных местах.

В путь! На авеню Леопольда Первого, короля с бородой лопатой!

Трахатель милашки Ван Борен обретается в клевом современном доме, сверкающем под лучами солнца.

Консьержка мне сообщает, что месье Рибенс проживает на четвертом этаже, справа. Я пользуюсь случаем, чтобы ненавязчиво спросить, один ли он там проживает. Она отвечает утвердительно.

Поднимаюсь на четвертый.

Ни души. Сколько бы я ни играл на звонке турецкий марш, дверь не открывается. Может, хозяин квартиры на работе? Кстати, а какая профессия у этого юного любителя одинокой дамы?

Я машинально вытаскиваю из кармана свою отмычку (универсальный инструмент для открывания всех замков) и отпираю дверь. Клянусь, что, говоря “машинально”, я сказал вам правду. Такие вещи делаешь не задумываясь.

Захожу в современную квартирку с широкими окнами, калифорнийскими шторами и всем таким прочим. Рибенса нет и в помине. Квартира очень даже опрятная для холостяка. Я начинаю повсюду копаться в смутной надежде обнаружить что-нибудь интересное, но там абсолютно ничего нет.

Модерновый шкаф содержит только костюмы, белье, лакированные или замшевые ботинки, и ничего больше. Я продолжаю обыск с доброй и непоколебимой волей, но без результатов. Репродукции полотен мастеров (в основном Пикассо — он лучше всех подходит к дубу, обработанному под вишню) не прикрывают ни единого сейфа. Под подушкой и матрасом пусто… На мебели и под ней то же самое. На полке ноль. В карманах шмоток ничего… Ничего! Ничего!

Абсолютный ноль! Моя злость безгранична. Сам я ноль!

Я злюсь, понимая, что пришел сюда впустую. У меня достаточно хороший нюх, чтобы учуять что-то необычное и найти, где оно спрятано.

Здесь не спрятано ничего необычного.

Висящие на стене ракетки показывают, что Рибенс занимается теннисом. Бутылки виски на столике сообщают, что Рибенс не дурак выпить. Выходит, есть на что. Я хватаю один из пузырьков и отхлебываю несколько граммов.

Благотворный эффект наступает моментально. Все сразу становится радужным, легким, волнующим, радующим душу…

Я ложусь на диван чуток прийти в себя. Я немного перестарался.

Когда пьешь из горлышка, не замечаешь количества выпитого…

Я закрываю зенки и даю бризу, пришедшему из Шотландии (как-никак пил-то я скотч), баюкать меня Потеря равновесия длится недолго. Я не из тех, кто теряет голову из-за улыбки красотки или стакана виски.

Встав на ноги, тянусь к хорошенькой плетеной корзиночке, стоящей на спинке дивана. В ней лежат засахаренные фрукты…

Я быстро хватаю один из них, разламываю… Нет, это было бы слишком хорошо. Брильянтов там нет.

Но все-таки совпадение выглядит забавным. Засахаренные фрукты!

Почему Рибенс держит их у себя?

Взяв другой (он оказывается сливой), я внимательно его изучаю и нахожу небольшой разрез на боку. Сахар закрывает его. На других тоже маленькие надрезы. Открывая их, я догадываюсь, что совсем недавно в сердцевине каждого лежала не косточка, а драгоценный камушек.

Что называется — горячо. Так горячо, что можно спалить штаны.

Моя вошедшая в поговорку профессиональная добросовестность заставляет меня осмотреть каждый фрукт в корзиночке, тем более что осталось их немного. Все были приспособлены под хранилище для брильянтов.

Я съедаю несколько штук. Мне нравится…

Немного мутит из-за большого количества сахара. То же самое я чувствую, когда женщина слишком долго набивается мне.

Положив остатки на место, я собираюсь уходить, но замечаю какое-то шебуршание за дверью.

А вот и милейший Рибенс пожаловал. Меня это радует, потому что я как раз хотел узнать у него адрес кондитерской, где он покупает засахаренные фрукты.

Чтобы нагнать на него побольше страху, я достаю из кармана свою пушку. Такой сюрприз будет полнее, тем более что пушка у меня не маленькая.

В замке скребет ключ. Потом он вылезает оттуда, и его место занимает другой.

Я навостряю уши. Ты смотри! А я, кажется, правильно сделал, что достал пушку!

Глава 8

Да, я был прав. Если человек возвращается к себе домой, ему нет нужды пробовать несколько ключей, разве что в случае, когда он в стельку нализался.

Я бесшумно поднимаюсь и встаю за дверью. Мне очень хочется сказать “ку-ку” в спину входящему. Застав его врасплох, я получу значительное преимущество… А кроме того, излечу его от икоты, если она у него есть.

Наконец дверь открывается. Я слышу шорох. Дверь закрывается, кто-то осторожно входит в комнату. Вижу массивную спину под непромокаемым плащом. Здание венчает круглая шляпа. Парень, которого я упорно разыскивал весь день, стоит передо мной, приведенный сюда своей судьбой.

По моей спине пробегает довольная дрожь.

Вошедший окидывает комнату подозрительным взглядом точно так же, как совсем недавно делал я. Он здесь с той же целью, что и я. Вот только он знает, что ищет… Правда, я это тоже знаю.., теперь! Он хочет получить брильянты. В чемоданах Ван Борена он их не нашел, а потому…

А потому он пришел к любовнику его жены. Странная идея? Я не вижу другой связи между прыгуном в лифтовую шахту и гигантом секса, если не считать адюльтера, конечно.

Можно ли сделать из этого вывод, что Ван Борен был связан с юным валетом, развлекавшим его половину?

В этом случае Рибенс очень даже мог быть в курсе деятельности рогоносца… Но сейчас не время задавать себе вопросы, потому что у меня есть более срочные дела.

— Вы что-то потеряли? — спрашиваю я вошедшего любезным тоном.

Эффект такой же, как если бы парень сел на оголенный провод под высоким напряжением! Он вздрагивает и оборачивается. Служащий отеля был прав: у этого типа странный взгляд. Представьте себе глаза, черные посередине и окруженные голубоватым кругом. Этот двухцветный взгляд очень неудобен, особенно когда смотришь ему в глаза. Над тонкими губами у него действительно светлые усы.

Он сразу замечает мой шпалер, потом его странный взгляд останавливается на мне.

— Кто вы такой? — спрашивает тип резким, немного гортанным голосом.

— Именно этот вопрос я собирался задать вам, дорогой месье…

Тонкой улыбке не удается сделать его жестокое лицо веселее.

— Я друг Рибенса, — говорит он.

— Серьезно?

— Доказательство — вот ключи…

— И зачем вы сюда пришли? — спрашиваю я.

— Это мое дело.

Я, наверное, бледнею и чувствую, что у меня сжимаются ноздри. Не люблю типов, строящих из себя героев, когда я держу их на прицеле.

Я делюсь с ним моим недовольством.

— Имея в руке такую пушку, — говорю, — можно надеяться на другие ответы.

— Вы так считаете?

— Я в этом абсолютно уверен.

— И что же дает вам право задавать вопросы?

— Тот же инструмент, который позволяет надеяться на ответы.

Я немного поднимаю пушку.

— Видите, — говорю, — он черный, а это цвет траура. На вашем месте я бы отвечал любезнее.

— Вы не на моем месте!

— К счастью, потому что в этом случае был бы не особенно уверен в своем будущем.

— Вы по природе пессимист?

— Нет, но я себя знаю и представляю себе, какой может быть реакция людей, интересующих меня. Понимаете?

— Понимаю! — твердым тоном отвечает он.

— Вы были и другом Ван Борена тоже? — спрашиваю я. Он немного мрачнеет, и светлый круг его глаз становится шире.

— Я не знаю, о ком вы говорите…

— Вы страдаете амнезией?

— То есть?

Он ждет. Он осторожен и, видимо, всегда тщательно думает, прежде чем говорить.

— То и есть, что, прежде чем проникнуть в квартиру Рибенса, вы проникли в номер Ван Борена и забрали его вещи. Ваш друг Джеф так высоко ценил культ дружбы, что сумел позвонить в отель и предупредить о вашем приезде, хотя в этот момент был мертв, как баранье рагу.

Я начинаю читать его мысли. Тип с двухцветными глазами сейчас говорит себе, что я чертовски много о нем знаю, и это его беспокоит, несмотря на уверенность в себе. Он смелый парень, это заметно по его лицу. Он явно не боится и угроз, и машинок вроде той, которой я размахиваю…

— Ну и что? — спрашивает он.

— Вы обыскали багаж Ван Борена, — отвечаю я, — но не нашли того, что искали… Я знаю, что вы ищете и где это находится.

Он вдруг начинает проявлять ко мне большой интерес.

— Да?

— Да.

Между нами устанавливается тишина, нарушаемая, правда совсем немного, какой-то девицей, орущей где-то в доме.

Он становится почти торжественно серьезным.

— Кто вы такой? — снова спрашивает он.

Я пытаюсь ослепить его философской тирадой:

— Разве кто-то из нас знает, кто он такой? Разве мы можем быть уверены, что вообще существуем? Только не называйте меня после этого тупицей, а то получите по зубам.

Он морщится.

— Я думаю, нам следовало бы поговорить о менее отвлеченных, но более полезных вещах.

И он обеими ногами перепрыгивает на другую тему:

— Так что же вы делаете здесь, если знаете, где находится “это”?

— Вы не единственный друг Рибенса. Тут он заводится.

— Послушайте, — говорит он, — вы меня жутко раздражаете. Терпеть не могу зря терять время. Или убейте меня, или отпустите. Если, конечно, вы не предпочитаете поговорить серьезно.

— Ладно, давайте поговорим.

— Согласен.

— Какое отношение вы имеете к Ван Борену? Он пожимает плечами.

— Мы опять зря теряем время.

— Это ваше мнение, а не мое!

— Всегда зря теряешь время, когда говоришь один. Прошлое — вещь мертвая… Вопрос стоит так: вы утверждаете, что обладаете.., этим предметом. Вы намерены мне его уступить? Если да, за сколько? Все остальное — пустые слова…

Я никогда не видел такого твердого типа. Даже при моем преимуществе он продолжает контролировать ситуацию. Крепкий орешек.

Снимаю шляпу!

Я бы охотно сыграл с ним в открытую игру, но при нынешнем положении вещей это невозможно. Единственный способ действовать — это допросить его. Потому-то я и предпочитаю его убедить, что камушки у меня.

Я принимаю хитрый вид театрального проходимца.

— Сколько вы мне предлагаете?

— Я ничего не могу вам предложить, — отвечает он. — У меня нет полномочий делать это… Мне нужно спросить совет у руководства. Если вы сообщите мне о своих намерениях, дела пошли бы быстрее.

— Десять миллионов.

— Марок?

Так! Это дает новое направление моим мыслям. Он замечает мое удивление и спешит добавить:

— Или бельгийских франков?

— Они готовы заплатить такую сумму?

— Не знаю… Но.., предмет точно у вас?

— А вы думаете, я стал бы заставлять вас терять время?

Апломба мне не занимать, а? Если б вы слышали, как я вру, то приняли бы меня за министра иностранных дел, настолько я убедителен.

— Надеюсь, что нет, — говорит он.

— В добрый час… Когда вы получите ответ?

— Мне нужно позвонить. Скажем, через час.

— А деньги?

— Завтра днем… В крайнем случае вечером, но я не могу обещать вам твердо, потому что нужно время, чтобы привезти их.

Нет, серьезно, ребята, я еще никогда не видел такого спокойного, так владеющего собой парня. Невозмутимо стоит под прицелом моего шпалера, словно бы даже забыв о нем, и его взгляд еще более тревожит, чем когда бы то ни было…

Мы обсуждаем сделку, словно речь идет о шнурках или паштетах.

Он убеждается в безупречности того, как завязан его галстук, потом, все так же спокойно, спрашивает:

— Где мы встретимся?

Я смотрю на него. Парень с совершенно серьезным видом торгуется со мной о брильянтах.

— Позвоните мне в отель, как только получите новости.

— В какой отель?

— “Тропик”… Он хмурится.

— В тот же, где останавливался Ван Борен? Да, конечно, я должен был догадаться…

Он впервые выглядит как человек; находящийся под прицелом.

— Я могу идти, да?

Он поворачивается на каблуках и уходит, но на пороге останавливается.

Я, как суперкретин, уже убрал шпалер в карман. Достать его снова уже не успеваю. Едва успев понять, что к чему, я получаю в челюсть мощный удар кулаком, и в глазах у меня появляются тридцать шесть тарелок, одна более летающая, чем другая. Я падаю назад с колоколом Вестминстерского аббатства вместо котелка. Я встряхиваюсь и встаю в боевую стойку, но, видимо, имею не совсем четкое представление о реальности, потому что защищаю более нижние части тела, а второй удар летит мне в портрет. Этот малый регулярно занимался утренней гимнастикой! 0-ля-ля! Не знаю, куда точно попал этот прямой, но где-то недалеко от носа.