Глава 3

Я звоню в дверь с привычным изяществом и , почти сразу за ней раздается шипящий голосище Б. Б.

— Ну, кто там еще?! И что за хрен шляется на ночь глядя!

Впервые узнав о замечательных двигательных качествах этого растения, я даю торжественный звонок в дверь в честь их признания.

— Иди открой, дубина! — приказывает Берта Берюрье своему толстокожему супругу.

В прихожей раздается душераздирающее чавканье вездеходных тапок Толстяка по линолеуму. Он открывает мне дверь с веками, сжатыми, как губы влюбленных. Он почти вдет в рукава своей бобочки. Подтяжки свободно ниспадают в стиле “ивушка”. Он багров, как рак, которому рассказали галльские анекдоты в кипящем бульоне.

— Тоньо! — восклицает он, протягивая мне лапу, объемную, как трусики Венеры Готтенготской. — Ты уже вернулся из командировки?

— Как видишь. Железная рука, — отвечаю я, льстя его самолюбию.

— Быстро заходи, несколько дней тому назад мы купили телек, а сейчас идет потрясная передача, мы с Бертой не хотим ее пропустить.

Я захожу следом за ним в столовую. Толстуха примостилась (точнее, притолстилась) в плетеном кресле, скрипящем под ее тяжестью, как тополиная роща во время урагана.

— А, это Вы! — гостеприимно встречает она меня, протягивая пакет сосисок, который я все-таки признаю рукой, благодаря обручальному кольцу.

Доставив мне удовольствие пожать два кило этих мясных продуктов, она цыкает и показывает мне на маленький голубой экран, в котором солидный бородатый повар манипулирует своими кастрюльками.

— Раймон Оливер и графиня Ломже, — посвящает меня Берю шепотом, похожим на удар топора по мешку с крупой. Берта заворожено мурлычет:

— Какой удивительный человек! Сейчас он дает рецепт фаршированной лапы аллигатора. Такие люди являются цветом французской нации.

Она выдавливает из себя трехцветную слезу, выдергивает волосину толщиной со слоновый хобот из своей любимой бородавки и с всепоглощающим вниманием слушает объяснения маэстро.

— Ты записываешь? — волнуется она.

— Не беспокойся, — успокаивает ее Толстяк.

У него в руке шариковая ручка, на коленях — листок бумаги; он записывает, не отрывая взгляда от кулинарных волшебно действий знаменитого повара.

Раймон Оливер объясняет Катрин Ломже, что для того, чтобы лапа аллигатора удалась, сначала нужно отпилить когти. После чего на ней делают надрезы в направлении север-юг, извлекают центральный сустав, но не выбрасывают его, так как он должен отвариваться в бульоне. Затем следует мелко порубить веки, печень и левый глаз аллигатора (некоторые повара используют также и правый глаз, но это менее изысканно, так как большинство аллигаторов больны на правый глаз коньюктивитом), добавляют копченное сало, протертый банан, репчатый лук, гвоздику, цветок лотоса и капельку героина. После этого приступают к фаршировке лапы, следя за тем, чтобы случайно не зафаршировать себе глаза. Лапа зашивается зеленой хлопчатобумажной ниткой (учитывая то, что естественный цвет аллигатора — зеленый), затем она кладется в бульон, о котором упоминалось выше. Кушанье снимают с огня, процеживают, перекладывают на глиняное блюдо, посыпают дробленым мускатным орехом, карри, паприкой, шалфеем, тмином, лавровым листом, метиленовой синью, четырех лепестковым клевером и приправой Жака Готье, появившейся в продаже с месяц назад. Когда лапа покроется золотистой корочкой, ее извлекают из духовки и перекладывают на блюдо из серебра высокой пробы. Блюдо подается со свежей лапшой и экзотической фотографией.

Раймон Оливер уточняет, что лапа аллигатора будет еще пикантней, если ее окропить соком ананаса, желателен Шамбертен 1949 года; ну, а если вам вдруг не удастся купить лапу в магазине, то ради этого стоит совершить путешествие в Большой Вефур, где в местных ресторанах можно полакомиться отменной печенкой с трюфелями! На этом передача заканчивается. Берта протягивает свой свиной окорок и выключает телевизор.

— Свет! — командует она.

Его величество Берю I включает свет. Я смотрю на его кашалотиху. У нее ностальгический взгляд, а по подбородку обильно течет слюна. Берю не отстает от своей супруги.

— Эта штуковина, наверное, чертовски вкусна! — вздыхает Берта.

Толстяк вдруг смачно выражается:

— Чертова чертовщина! (Перевод на литературный французский Сан-Антонио.) Та бумажка, на которой я записывал, в темноте упала на пол, и я нацарапал рецепт на своих тиковых штанах, хнычет он.

Берта бросается успокаивать его. Она говорит, что это не беда, она перепишет рецепт.

Я считаю, что настал момент перевести разговор в деловое русло, и спрашиваю у Берю, не видел ли он Пино.

— Нет, — удивляется он. — А в чем дело?

— Ты знаешь, что он открыл свое знаменитое агентство?

— Да, знаю. И правильно сделал. Иногда я и сам хочу последовать его примеру.

Берта сурово одергивает его, заявив, что это и в подметки не годится честной работе в государственной полиции и что недостойно подготавливать себе старость, подглядывая за противозаконными любовными парочками.

Даже эти слова не поднимают моего настроения. Я всерьез обеспокоен. Неужели Пинюш тоже исчез? Вот так дела! Неужели “Пинодьер Эдженси” прекратило свое существование?

— Так откуда ты вернулся к нам? — спрашивает Толстяк, откупоривая бутылку Сен-Вермей.

— Из Мексики…

Он умственно напрягается:

— Это рядом с Австралией, если мне не изменяет память?

— Изменяет, Толстяк!

Берта усмехается:

— Бенуа-Александр никогда ни черта не смыслил в географии.

И дает урок неучу-мужу:

— Это в Южной Африке, дуралей! Правда ведь, комиссар?

Так как я всегда галантен с дамами, то очень мягко возражаю:

— Почти что, дорогая. Я привез тебе оттуда подарок, Берю!

— Без булды?!

— Да, но он остался в машине. Пойдем со мной, я вручу его тебе на месте.

Мы опрокидываем по стаканчику красного и отчаливаем.

— Не задерживайся! — предупреждает его Кашалотиха, — я поставила греться рагу!

— Одна нога там, другая — здесь! — заверяет ее Мамонт.

Берю без ума от сомбреро. Особенно ему нравится помпоны и колокольчики. Он напяливает на себя эту огромную шляпу и решает:

— Я, пожалуй, угощу тебя аперитивом в соседней забегаловке. Они. обалдеют, когда увидят меня в сомбреро!

Хозяином кабачка, в котором нет даже стойки, является тип в кепаре, из-под которого выглядывает тщательно зачесанные баки.

Беспардонный вызывающе нарисовывается в бистро. Несколько завсегдатаев дуются за столом в 421. При появлении Берю все сохраняют полное спокойствие.

— Что пожелает месье Берюрье? — флегматично спрашивает овернец, не проявляя никакого удивления.

— Маленький стаканчик красного для большого человека, — произносит мой знаменитый коллега. Затем добавляет:

— Вы ничего не замечаете?

Трактирщик поднимает свои густые брови, чтобы получше рассмотреть моего доблестного соратника.

— Вы имеете в виду прыщик над губой?

— Вот растяпа! — ворчит Берю, уязвленный в своих лучших чувствах Я имею в виду шляпу! Разве вы когда-нибудь видели такие сомы бреро?

Эта штуковина прямо из Гвалта-муллы или Гондонраса, я уж точно не знаю, а привез мне ее оттуда мой геройдический шеф, который перед вами собственной персоной!

Трактирщик пожимает плечами усталого грузчика:

— А! Шляпа! Да, она очень забавная!

Едва успевает он произнести эти слова тоном шведской парочки в постели, как на улице раздаются два выстрела. Клянусь вас четырьмястами убийствами против одного, что это не выхлопная труба, а натуральная волына. Могу даже добавить: на слух я определяю, что это калибр 9 мм.

Мы с Толстяком мигом оказываемся на улице и провожаем взглядом красные огни американской тачки. На краю тротуара вырисовывается какая-то темная груда. Мы подходим ближе и видим, что это труп молодой азиатки. То, что это азиатка, сразу видно по цвету кожи и разрезу глаз, подтянутых, как гайки на новом моторе; а то, что она мертва — по двум пулевым отверстиям: на виске и на шее.

Берю кивает в направлении, куда умчалась машина. Конец мирной улицы перекрыт тяжелым крытым грузовиком, совершающим хитрые маневры для того, чтобы попасть в складской двор. Тем самым он мешает продолжить свой путь американской лайбе.

За промежуток времени, более короткий, чем тот, который понадобился бы компьютеру, чтобы определить степень тупости обслуживающего персонала, мы запрыгиваем в мою телегу. При этом Берю пришлось испытать некоторые трудности из-за своего пуза и сомбреро, но он с честью выходит из них, и я газую.

Грузовик совершает очередной маневр, предоставив американской тачке достаточно места для проезда. Она на бешеной скорости делает рывок и мчится в манящие дали таких улиц.

Эта гадина намного мощнее моей малышки, но зато моя более маневренна. Я думаю, что вскоре смогу стать хозяином положения.

Мы видим, что в преследуемой нами машине кроме водителя никого нет.

— Ты можешь разглядеть цифры на номере? — спрашиваю я Берю.

— Чтобы увидеть на таком расстоянии, нужно обладать орлиным глазом, Сан-А! — отвечает он. — Тем более, номер заляпан грязью.

Попробуй-ка сократить расстояние!

Я пытаюсь сделать это, но водила удирающего шарабана так же уверенно обращается с баранкой, как и с волыной. Расстояние между нами почти не сокращается. В зависимости от капризов дорожного движения, то я отвоевываю у него метров пятьдесят, то он у меня сотню ярдов.

Продолжая играть в кошки-мышки, мы достигаем Итальянских ворот.

Убийца сворачивает на южную автостраду. Я повторяю его маневр. В какой-то момент небольшой затор на дороге дает мне шанс настичь его, но дудки! Он срывается с места в тот самый миг, когда надежда в полный рост зарождается в наших душах.

— И почему я не захватил с собой приборчик для приготовления холодного мяса?! — сетует Берю. — А ты не взял свою эврику, Сан-А?

— Нет, я же только вернулся из путешествия.

— И ты путешествуешь без своего петрика? Это большое упущение с твоей стороны…

Мы выскакиваем на автостраду. Думаю, вам не стоит объяснять в чью пользу расклад на игральной доске. С таким преимуществом в лошадиных силах месье убийца может смело послать мне на прощание воздушный поцелуй. Так оно и есть: за какие-нибудь десять секунд красные глазки его американского дракона почти исчезают из виду.

— Он оставил нас с носом, — вздыхает Толстяк — Кажется, у него под задницей был кадиллак?

— Да.

— Надо предупредить полицию, чтобы перекрыли дорогу!

Хорошая мысль! Так как уже нет никакого смысла поворачивать назад, я жму на полную катушку до самого Орли, тем более, что дорога прямая.

Как ракета, влетаю на стоянку и предлагаю Берю подождать меня в машине, учитывая то, что он в домашних тапочках, с болтающимися подтяжками, рубашенции без воротника и штанцах с записанным на них рецептом экзотического кушанья весьма непрезентабелен.

Дыша, как паровоз, я врываюсь в телефонную кабину. Набираю номер дорожной полиции и даю распоряжение установить заслоны на, автостраде за Орли и проверять все черные кадиллаки.

Отдав указания, я замечаю за стеклом кабины огромного мексиканца.

Я узнаю его по подтяжкам и тапочкам: это Берю. Он отчаянно жестикулирует…

— Наш кадр здесь, Сан-А! — трепещет от возбуждения Толстяк.

— Ты не шутишь?

— Пока ты болтал по телефону, мне пришла мысль осмотреть стоянку, и я сразу наткнулся на черный кадиллак с заляпанным грязью номером и с еще горячим движком. Я спросил у сторожа, кто хозяин этого локомотива, и он ответил мне что это китаец или кто-то в этом роде с черным чемоданом.

Я сломя голову мчусь в зал отправления. И там обнаруживаю китайца с черным чемоданом, который вылетает в Токио.

— Чудесно, Толстяк, с тобой не пропадешь и не соскучишься!

Мы добегаем до секции, где идет посадка на Токио, и нас останавливают служащие “Эр Франс”. Я показываю им удостоверение и объясняю, что должен задержать одного типа, который только что впорхнул в самолет, но мне отвечают, что я опоздал. Самолет принадлежит японской авиакомпании и является территорией Японии, поэтому я не имею права задерживать его без специального ордера на арест.

— Когда вылетает самолет?

— Через десять минут.

Я снова бегу в телефонную кабину и звоню Старикану.

— А, мой дорогой, — говорит он мне, — я Вас повсюду ищу. Только что случилось чрезвычайное происшествие: кто-то поджег посольство Японии!

Я на три с половиной секунды лишаюсь дара речи. Придя в себя, я рассказываю ему о том, что случилось с нами: убийство молодой азиатки, бешеная погоня и т.д.

— Так как арестовать убийцу уже нельзя, нужно, чтобы я следил за ним. Со мной Берюрье, но у нас нет ни паспортов, ни денег, ни оружия, ничего… Да, ничего!

— Ждите у входа в зал, я займусь вами…

— Ну как? — спрашивает Берюрье из-под своего огромного сомбреро.

Да, это парень — ништяк в натуре! Люди останавливаются, чтобы поглазеть на него. Далеко не каждый день можно встретить такой экземпляр на свободе. Обычно подобные ребята живут в психиатрических больницах.

— Нужно подождать, шеф занимается нами.

— Чтобы мы доставили ему этого мандарина? — ухмыляется Грубиян.

— Нет. Он должен устроить нам билет на самолет. Надеюсь, что в этой кукушке найдется свободное местечко!

— Везет же тебе, — вздыхает его Величество — ты еще разок совершишь шикарное путешествие за счет фирмы.

Проходит еще пять минут, но ничего не изменяется. По громкоговорителю объявляют, что посадка на рейс, вылетающий в Токио, заканчивается. Клянусь, что несмотря на все старания Старикана, на этот раз мы останемся с носом: его посыльным не успеть!

Я не отрываю взгляда от секундной стрелки часов. Еще два с половиной круга, и самолет захлопнет свой люк и освободится от трапа.

Прощайте, дамы-господа!

— Комиссар Сан-Антонио?

Передо мной возникает элегантный блондин в темном костюме.

— Да.

— Я из воздушной полиции. Вот два билета до Токио. Поспешите!

Остальное получите во время путешествия.

— Ты идешь? — спрашиваю я Толстяка.

— Куда?

— В Японию. Вот твой билет…

Он следует за мной. Мы бежим к кукушке и успеваем заскочить на трап в последний момент. Преодолев ступеньки. Берю останавливается и восклицает: Вот те на! А как же заячье рагу Берты?

Глава 4

Нас обслуживает очаровательная стюардесса, японка до мозга костей.

На ее круглом желтом лице играет загадочная улыбка. Разрез глаз виртуозный росчерк скальпеля небесного хирурга. При виде суперэкстраординарного Берюрье у желтолицей прелести распахивается от удивления ротик.

— Сеньор Алонзо-и-Кордоба-и-Берюрье по дороге в аэропорт попал в автомобильную аварию, — объясняю я — Наше такси перевернулось…

Так как в своем нормальном состоянии Берю выглядит так же, как после небольшой катастрофы, она любезно принимает мои объяснения и провожает нас на наши места.

С первого взгляда я замечаю, что восемьдесят процентов пассажиров представители желтой расы.

С нами совершает радио знакомство командир экипажа. Его зовут Лохоямомото. Он сообщает, что полет будет проходить на высоте шесть тысяч метров над уровнем моря, что нас ожидает ближайшая посадка в Риме и что нас просят пристегнуть пояса.

— Мне хотя бы пристегнуть свои подтяжки! вздыхает Толстяк. — Но Берта не любит заниматься рукоделием. Пришить пуговицы для нее сущий ад.

Взлет проходит без приключений и злоключений. Как только мы набираем необходимую высоту, стюардесса потчует нас авиаявствами, и Берю расцветает. В его душе остается лишь легкая ностальгия по заячьему рагу, которое в данный момент наверняка приканчивает Берта.

Но он успокаивает себя мыслью, что если бы он даже и вернулся, то вряд ли что-нибудь осталось для него.

— Она оставляет мне жир и кости, — жалуется он мне — У нее волчий аппетит.

— Скажи-ка, ты узнал того типа? Он приподнимается со своего кресла и смотрит на пассажиров, но так как большинство из них сидит к нам спиной. Берю пожимает плечами.

— Я не могу их разглядеть. И потом они же все желтые.

— Все-таки надо попробовать. Здесь около шестидесяти пассажиров.

Из них человек сорок пять — азиаты… Я говорю себе, что нужно срочно что-то придумать.

— Когда кончу жевать, пойду в сортир, — обещает Берю, — вот тогда я хорошенько рассмотрю весь этот народец.

Он съедает свой овощной салат, жареную телятину с фасолью, сыр и пирог, осушает бутылку вина, мощно рыгает (эта оплошность смягчается ревом двигателей), затем встает и направляется по центральной аллее летательного аппарата.

Он возвращается с удрученным видом.

— Вынужден тебя огорчить, Сан-А. Я не могу его узнать. Его можно было бы вычислить по чемодану, но, к сожалению, чемоданов с ними нет.

Я хмурюсь. Ситуация абсурдна. Мы летим в Японию, преследуя типа, о котором знаем лишь то, что он желтолицый, а таких среди пассажиров добрых полсотни. И я готов поставить замок снежной королевы против нефтяной вышки в Сахаре, что по крайней мере, у половины из них черные чемоданы. Тоскливо…

— Кажется, тебе взгрустнулось, — жизнерадостно замечает Берюрье. Все равно по кайфу смотаться в Японию. Тем более, так неожиданно и на халяву. После обеда недурно бы вздремнуть…

Он балдеет, развалившись в удобном кресле.

— Скажи-ка, Сан-А, ведь Япония находится слева от Мадагаскара?

— Слева, если брать от вокзала, — уточняю я.

Он удовлетворенно закрывает глаза. Я пользуюсь затишьем, чтобы прокрутить в башке всю эту свистопляску. Согласитесь, что у меня было не так уж много времени для того, чтобы пораскинуть мозгами. Еще этим утром я парил над Атлантикой, и вот…

Нужно навести порядок в этой чертовой истории. Итак, во-первых, агентство “Пинодьер”, извините, пожалуйста, “Пинодьер Эдженси Лимитид" теряет двух своих лучших сотрудников после того, как мадам Хелдер поручила им следить за своим мужем… Вдруг меня осеняет: ее муж посещал азиаточку!

А молодую азиаточку прихлопнули из плавника девятого калибра рядом с логовом Берю. Убийца сел в кадиллак, примчался в Орли и вылетел самолетом в Токио. Очевидно, что он — японец.

В то время, как я звонил Старикану, тот находился в расстроенных чувствах по поводу того, что кто-то пустил красного петуха в японское посольство. Ну, что скажете, эта желтая чума — не фунт изюма!

Существует ли какая-нибудь связь между исчезновением Гектора, а затем и Пино, и убийством девушки? Думаю, что да. Мне подсказывает это интуиция. Меня озадачивает еще тот факт, что убийство произошло рядом с домом Берюрье. Это весьма подозрительно. Ведь Толстяк живет на одной из захолустных улиц. В этой истории все необычно, хотя бы и то, что убийца был на кадиллаке. Ребята, играющие в Равалльяка (Равалльяк (1578-1610 гг.) — убийца французского короля Генриха IV.), предпочитают действовать на какой-нибудь неприметной машиненке. Я уверен, что наш пассажир-убийца очень спешил. У него был билет на самолет, и он должен был любой ценой убрать эту крошку.

Я поднимаю палец, и ко мне спешит очаровательная стюардесса.

— Скажите, сколько минут длится посадка в Риме?

— Пятнадцать минут, месье.

— Спасибо.

Я вытаскиваю свою безотказную ручку, вырываю листок из блокнота и начинаю сочинять послание.

Рим! Берюрье прекращает храпеть, и я советую ему пристегнуть пояс.

На горизонте сияют огни вечного города. За несколько минут мы пролетаем его и совершаем безукоризненную посадку.

— Оставайся здесь! — приказываю я Мастодонту.

Он мямлит:

— А ты выходишь?

— Только на несколько минут.

— Смотри не опоздай! Что я буду делать без тебя в Японии? Я никого там не знаю. Их столица — Осло, да?

— Так точно.

Он удовлетворенно кивает головой:

— Умрешь с этой Бертой, когда она говорит, что я ни бельмеса не секу в географии!

Я прямиком направляюсь в отделение полиции аэропорта. Там работает мой друг — инспектор Канелони. К счастью, он только что заступил на дежурство. Увидев меня, он расплывается в приветливой улыбке.

— Синьор Сан-Антонио в наших краях! — радуется он.

— Всего лишь в ваших облаках, я здесь пролетом. Послушайте, старина, я занимаюсь сейчас зевсосшибательным дельцем и буду вам очень признателен, если вы срочно отправите эту телеграмму.

Он вырывает листок из своего блокнота и под мою диктовку добросовестно записывает:

"Прошу установить личность владельца кадиллака стоянка Орли номер запачкан грязью тчк Разыскать в Париже Хельдера встречавшегося с азиаткой установить за ним слежку тчк Установить личность молодой азиатки убитой на улице Берюрье тчк Разыскать Пино тчк Передавать сведения на борт самолета пользуясь кодом 14 тчк

Спасибо Сан-Антонио."

Старикану может показаться, что я отдаю ему приказы, но мне на это наплевать.

На прощанье жму лапу Канелони. Возвращаюсь к самолету. У самого трапа ко мне подходит восхитительная дамочка, чья красота соблазнила бы и святого, несмотря на современное платье, а точнее, дочти на полное отсутствие оного.

— Комиссар Сан-Антонио? — очаровательно выдыхает она.

— Да, — вдыхаю я.

Она вручает мне увесистый конверт.

— Это попросили передать вам из посольства Франции, согласно указанию из Парижа.

Я хватаю конверт и награждаю посыльную своим пламенным взглядом № 609, вызывающим разводы и лесные пожары.

— Вы летите со мной в Токио? — с надеждой спрашиваю я.

— Нет.

Она одаривает меня любезной улыбкой. Ее зубки сияют, как жемчужное ожерелье.

— Очень жаль!

Жизнь полна мимолетных встреч. Быстрый взгляд, промелькнувшая улыбка, непроизнесенные обещания и грустное “прощай”…

Я расстаюсь с феей и возвращаюсь на свое место Берю снова спит.

Если он не дерется и не ест, то он спит. Это дар, неотступная вера, священная миссия, призвание! Он создан для того, чтобы, спать, так же, как и ножки Бриджитт Бардо для того, чтобы их снимали в кино.

Я распечатываю конверт и нахожу в нем два паспорта с оформленными визами в Японию. Самое страшное в Старикане то, что он ужасно активен и всемогущ. При его участии все трудности снимаются с повестки дня так же легко, как купальные трусики в пляжной кабине.

Я засовываю документы в свои несгораемые карманы, и в этот момент самолет отрывается земли. Берю так и не отстегнул ремень вовремя пребывания в столице латинян и, конечно, ничего не замечает.

— Где мы сейчас? — вопрошает Опухоль после продолжительного сна.

— Кажется, мы летим над Ираном, Толстяк.

— Ираном шаха?

— Да, шаха и падишаха.

— А я-то думал, что мы будем пролетать над Персией.

— Это то же самое, дружище!

После минутного размышления Толстяк выдает свою очередную сентенцию: “Можно сказать, что мы узнали заоблачные высоты, где шахи не зимуют”.

— Отлично, — угрюмо киваю я, — это в твоем репертуаре.

— Как-то вечером по телеку показывали забавную пьесу о Персии. А я решил поприкалываться со звуком и одновременно врубил радио. Настроил свой приемник на Андорру, по которой крутили клевые довоенные песенки:

"Красивые пижамы”, “Она чмокнула меня в щечку” и еще что-то в этом духе. Это так здорово подходило к пьесе Ахилла.

— Наверное, Эсхила?

— Эсхила или Ахилла — это то же самое, это у него такой психдоним.

По-моему, это была пьеса Эсхила Заватта: все они были в масках и вместо того, чтобы говорить, они пели. У них были пронзительные голоса, но сомнительно, что это были настоящие персы. А вообще, забавная штуковина! Там один кадр заявил, что их надули грехи. Сечешь?