Глава 9

Пальба длится еще несколько секунд, потом внезапно обрывается. Я понимаю, что фрицы прыгают в свои машины. Сейчас начнется большая коррида, это я вам говорю.

Действительно, караван фар освещает дорогу позади нас. Я выжимаю из мотора все, а все у этой машины кое-что значит. Доехав до перекрестка с шоссе на Париж, сворачиваю налево, на Сен-Жермен. Я предпочитаю гонки на природе: там риск попасть в затор гораздо меньше, чем в столице.

На ста десяти в час мы проскакиваем на другой берег Сены и несемся по идущей в гору дороге Пек. До Сен-Жермен мы доезжаем за меньшее время, чем требуется, чтобы сварить яйцо вкрутую. В лабиринте узких улочек оторваться от этих козлов очень даже можно! Преследователи не смогут нас расстреливать в свое удовольствие… Но сколько бы я ни давил на педаль газа, аж до мурашек в ногах, мощные фары позади все равно не отстают. Нет нужды говорить, что фрицы не упускают случая стрельнуть в нас.

— Быстрей! Еще быстрей! — трясется Жизель, поднявшись с пола.

Я не решаюсь высказать ей свои мысли, потому что боюсь показаться несправедливым. Если она думает, что я воспринимаю это как товарищеские соревнования, то попала пальцем в моргало! Пардон…

Встает серьезный вопрос: куда нас заведет эта погоня? Не знаю, достаточно ли в нашем танке бензина, чтобы увезти нас на другой край света… К тому же пули, долбающие заднюю часть машины, ее не улучшают, и она в любой момент может встать на колени. Например, если прострелят колесо при скорости, на которой мы едем, траектория полета получится на редкость изящной.

Каждые две секунды я оборачиваюсь посмотреть, как идут наши дела, и каждый раз констатирую, что разделяющее нас расстояние понемногу сокращается.

Мы выезжаем на дорогу, ведущую в лес. Она широкая и ровная: настоящая трасса для автогонок…

Я кусаю губы. На этом шоссе им будет легко охотиться за нами, но менять направление уже поздно. Мы ведь не на прогулке с дорожной картой Мишлен на коленях… Самое лучшее, что я могу сделать, — постараться набрать скорость звука и придумать какой-нибудь выход…

Я в отчаянии бросаю взгляд на приборную доску посмотреть на уровень бензина, но счетчик сломан.

— Слушай, малышка, — говорю я Жижи, — мы попытаемся выкрутиться. Я сверну на одну из больших аллей леса, остановлюсь, а ты выпрыгнешь и быстро спрячешься в придорожной канаве. Поняла? Фрицы проскочат мимо, потому что крепко повисли у меня на заднице…

— Я тебя не брошу!

Решительно, она замечательная девушка.

— Слушайся и не мели чушь! Какой смысл погибать обоим? Зато, если ты останешься в стороне, это серьезный козырь. Ты слышала мой разговор с Фрэдом насчет некой лампы? Так вот, как только вернешься в Париж, найди моего друга Берлие, того, кто приходил ко мне в больницу. Расскажи ему все, что знаешь, и скажи, что я оставил лампу в комиссариате на Этуаль…

Я снова смотрю в зеркало заднего обзора. Фары по-прежнему там.

— Видишь там домик? Сразу за ним идет дорога. Я это знаю, потому что один мой друг останавливался там однажды, чтобы объясниться с чертовски норовистой бабой. Я сворачиваю туда, начинаю открывать дверцу.

— Тони!

— Смелее, дорогая!

Вот и лесной домик для праздника с танцами под аккордеон; дорога…

— Держись крепче, красавица!

Я поворачиваю на колпаках колес. Шины воют, будто сотня угорелых кошек.

Фары исчезают из зеркала. Я торможу.

— Вылезай и затаись в канаве. Они не должны тебя заметить, иначе будет плохо…

Она прыгает, собравшись в комочек, как парашютист. Не тратя времени на прощальные поцелуи, я быстро захлопываю дверцу и срываюсь с места как сумасшедший. Не успел я проехать и двух сотен метров, как снова появляются эти чертовы фары. Они не останавливаются, значит, Жизель осталась незамеченной…

Я чувствую себя лучше. От мысли, что эта девочка может погибнуть, у меня просто потели мозги. Теперь я наедине с собственной персоной. Если мне конец, ничего не поделаешь, но я по крайней мере доиграю пьесу так, как хочу…

Дорога идет по лесу зигзагами. Ветер свистит сильнее, чем гремучие змеи. Если бы я мог, то свернул в подлесок, остановил бы машину и спрятался в лесу. Это было бы не так глупо, как кажется, но неудобство состоит в том, что я не могу остановиться близко от места, где выскочила Жизель. Несчастливая случайность, и ее поймают. Нет, пусть будет хуже для меня, но я уведу преследователей как можно дальше.

Сворачиваю на другую аллею, потом еще раз. Дорога идет под гору. Табличка указывает: “Пуасси”. Фары приближаются… На кузов обрушивается град пуль. Я делаю жуткий рывок вперед… Дорога становится совсем прямой. Если так пойдет дальше, через четыре минуты меня догонят.

Я еще никогда не думал о стольких вещах сразу. Мой котелок похож на зал ожидания вокзала: в нем стоит гул!

Я пересекаю Пуасси и выезжаю на большой мост через Сену. Немецкие машины всего в двадцати метрах. Тут я отдаю себе отчет в том, насколько бессмысленна эта гонка. Они упрямы, как бульдоги, и не отпустят меня, пока не накормят по горло свинцом. Так зачем бороться дальше? Дать себя застрелить на этой дороге или, наоборот, сдаться?

Сдаться!

Я останавливаю машину посреди моста и выхожу с поднятыми руками.

Вы можете решить, что у меня съехала крыша… Предположим, эти придурки раздражены прогулкой, которую я их заставил совершить, и сведут со мной счеты прямо здесь! Но они слишком большие садисты, чтобы убить меня сразу. Они проворно выскакивают из автомобилей. Нет, они никак не могут прийти в себя!

По-прежнему с поднятыми руками я отступаю к парапету, потом с быстротой, удивляющей в первую очередь меня, перемахиваю через перила и ныряю вниз головой в воду…

Глава 10

Какой же я все-таки крутой! Такие непотопляемые ребята встречаются только в романах Мориса Леблана и Макса-Андре Дазерга. Те запросто спасаются вплавь с охваченного огнем острова, окруженного голодными крокодилами… В жизни подобные сенсационные трюки происходят намного реже. Доказательство: когда на хвост урке садятся полицейские, будь это даже лопухи из супрефектуры, они берут его в девяти случаях из десяти.

Мой уход из тупика великолепен. Фрицы так обалдели, что забыли пустить в ход свои дудоры. Когда же они реагируют, я уже плыву брассом к берегу, где пришвартованы штук пятьдесят лодок. Вокруг меня, будто грибы, вырастают пузырьки воды. Теперь, когда я их так одурачил, они могут стрелять. Даже если они меня убьют, я все равно от них уйду, но поскольку я предпочитаю уйти от них живым, то гребу изо всех сил. Я плыву под водой и выныриваю на поверхность только время от времени, чтобы вдохнуть. Наконец я достигаю лодок, проскальзываю между ними, чтобы не бояться пуль, потом заползаю под брюхо какой-то шлюпки и жду… С лодки свисает кусок цепи, за который я и цепляюсь. Теперь я защищен от немцев и бороться мне предстоит не с ними, потому что здесь они меня достать не могут, а с генералом Зимой. Холод собачий. Даже замороженному тунцу и то теплее, чем мне… Но придется ждать. Пока фрицы не отвалят, мне будет грозить большая опасность. “Большая опасность” — это распространенное выражение, означающее, что ваша шкура не стоит и скорлупы выеденного ореха… Через десять минут я больше не чувствую холода. Мною постепенно овладевает оцепенение. Кровь тяжело гудит в висках… Мои пальцы вплавились в цепь. Грудь сжимает железный корсет, давящий все сильнее. И никакого способа шевельнуться! Я мысленно прощаюсь с жизнью. Через несколько дней хозяин бистро, откалывая лед, обнаружит прекрасно сохранившийся труп Сан-Антонио. В данную минуту все мои симпатии принадлежат Поль-Эмилю Виктору… У этого парня хватило смелости отправиться, как говорят в новостях, в ледяные пустыни Антарктики… Господи! А ведь есть люди, которым тепло; они поют “Полночь, христиане” и целуются взасос. Я бы отдал пол-улицы Риволи за маленькую жаровню в рабочем состоянии. Клянусь, что если выберусь отсюда, то побегу в ближайшую деревню и залезу в паровую баню. Я завидую Жанне д'Арк: девочке было тепло с головы до пят! Долой зиму! Да здравствует Сахара! Вот о чем я мечтаю. Обычно миражи начинаются на жаре у тех, кого хватил тепловой удар; им представляются фисташковое мороженое и много воды. В моем случае все наоборот: мне кажется, что ледяная вода, в которой я маринуюсь, превратилась в раскаленный песок. Я вижу кружки горячего грога и костры…

Сколько времени я так провел? Не знаю. Гул дизельного мотора в моем котелке усиливается. Дыхание останавливается. Я задыхаюсь… я…

Остановите поезд, я сойду…

Я снова выезжаю из мрака, как из туннеля. Вижу огонь в камине. Мои ноздри ласкает запах кофе. Моргаю глазами.

— Он приходит в себя, — говорит голос.

Смотрю и вижу типа лет пятидесяти, одетого в куртку на меху, двух парней и молодую женщину.

Установив первый контакт, задаю традиционный вопрос:

— Где я?

— Ничего не бойтесь. Вы у друзей, — доброжелательно шепчет тип в куртке.

Он добавляет, взяв дымящуюся кружку, которую ему протягивает женщина:

— Выпейте это и почувствуете себя гораздо лучше.

Это обжигающий кофе, запах которого я унюхал. Выпиваю до дна и чувствую, что надо вызывать пожарных: внутри у меня все горит.

— Еще!

— Отлично! — радуется один из парней. — Ролан, дай ему еще.

Я лежу совершенно голый в удобной кровати. Никак не могу прийти в себя.

— Здравствуйте, дамы и господа, — говорю. — Рад с вами познакомиться. Если это не будет злоупотреблением вашей добротой, я хотел бы узнать, каким образом оказался в вашем обществе вместо того, чтобы плыть в сторону Руана по столько раз воспетым водам Сены.

Тип в куртке вводит меня в курс дела: он и два его сына состоят в подпольной сети Сопротивления. Сегодня вечером они засели в прибрежных кустах, чтобы проследить за проходом каравана боевых катеров фрицев, который должен был следовать к Атлантике. Они присутствовали при окончании автогонки, при моем прыжке в воду и укрытии среди лодок. Дождавшись, пока немцы, сочтя меня мертвым, прекратят свои поиски, они начали свои, нашли меня и принесли к себе домой.

Я их благодарю должным образом и даю некоторые объяснения, сдержанные, как англичане.

— Караван мы не заметили, — говорят они, — но время зря не потеряли.

Я тоже так считаю.

— У вас есть телефон? — спрашиваю.

— Конечно.

— Вы можете мне его дать? А то в таком костюме мне затруднительно передвигаться…

Молодая женщина томно улыбается и выходит. Парни дают мне халат и теплое полотенце. Я встаю и направляюсь к столику, на котором стоит аппарат. Набираю свой домашний номер.

Фелиси уже начала нервничать.

— С Рождеством тебя, ма. Но я звоню не только за этим. За мной гонятся немцы, и домой я вернуться не могу, потому что они найдут мой след. Собирай вещи и уезжай на несколько дней к тете Амели… Я тебе напишу. Главное, не оставайся дома и не теряй времени. Дело очень серьезное. Целую.

Понимаете, почему я это делаю? У меня мелькнула мысль, что, возможно, не все члены банды Фрэда погибли. Достаточно, чтобы один из них попал живым в руки фрицев и назвал мое имя…

Поскольку опасность угрожает также и Жизель, я звоню Гийому.

— Не могу вам рассказать обо всем, что произошло, старина, потому что это заняло бы много времени. Немцы ищут меня и девушку, которая была похищена… Это чистое совпадение. Я вышел на след ее похитителей, когда нагрянули фрицы. Мне удалось удрать… девчонке тоже, но я не подумал предупредить ее, чтобы не совалась к себе домой. Вы не могли бы поставить перед ее дверью человека? Посообразительнее… Кого? Вашего мамонта? О'кей… Пусть он ей скажет, чтобы она спряталась у подруги или в гостинице и не вылезала на улицу до того, как повидается со мной! Пусть позвонит вам и скажет свой новый адрес… Прекрасно! До свиданья, старина.

Вот что я выкладываю, стоя в слишком узком для меня халате у камина.

— Как вы себя чувствуете? — спрашивают меня хозяева дома.

— Немного оттаявшим.

Они смеются. Отличные ребята, и в эту ночь я предпочитаю их общество компании Деда Мороза… и служащих господина Гиммлера…

Глава 11

На следующее утро меня будит звон колоколов. С трудом открываю глаза. У меня жар. Если бы я попытался смерить температуру, градусник бы взорвался… Что-то шевелится на моей перине: кот. Он мяукает и смотрит на меня, как на копченую сосиску. Вы себе не представляете, какой уют может создать в комнате присутствие кота… Камин, где всю ночь горел огонь, погас, но запах теплой золы остался.

Я закрываю глаза и начинаю думать о событиях вчерашнего дня… Я счастлив, что одурачил фрицев. Но теперь это дело прошлое, а прошлое для меня все равно что грязный платок: больше я в него нос не сую. Интересно только будущее, а слюнтяи, пускающие слезу, пережевывая воспоминания, годятся только на то, чтобы мыть туалеты.

Мое будущее выглядит мрачно. Из дюжины типов, составлявших банду Фрэда, двое-трое наверняка попались живьем и открыли пасть после первого же тычка в морду. Само собой разумеется, они назвали мое имя. Немцы соберут обо мне сведения и узнают, что знаменитый Сан-Антонио работал в Секретной службе. Они проведут параллель между моим присутствием у так называемых “кенгуру” и исчезновением волшебной лампы. Мой главный козырь то, что они считают меня утонувшим, но этот козырь будет давать мне преимущество очень недолго, потому что они перекопают всю Францию чайной ложкой, чтобы найти Жизель. Она им необходима. Они знают, что она была моей подружкой, значит, ей может быть известно, куда я спрятал лампу. Самое срочное — поместить малышку Жижи в надежное место.

Легко сказать… Спрятать девушку несколько сложнее, чем пуговицу. Я все сильнее кусаю себе пальцы из-за того, что втянул эту голубку в подобную историю. Вы мне заметите, что она хорошо себя вела, и это верно, но если бы мне не приходилось постоянно беспокоиться о том, как ее спасти, мои мысли были бы более организованными. Поверьте мне, хорошо смазанные мозги — это основа дела.

Куда бы мне ее спрятать, чтобы она была в безопасности? И тут мне приходит самая потрясающая идея, которая когда-либо возникала между двумя ушами полицейского: а что, если мне прогуляться в Лондон вместе с Жизель и лампой? Спорю, нас бы отлично приняли всех троих… Мои друзья из Интеллидженс Сервис были бы рады увидеть меня снова. Кроме того, я не могу оставить себе эту лампу в качестве трофея. Сомневаюсь, что она будет смотреться на камине… К тому же я так и не знаю, что она из себя представляет. Если фрицы ею так дорожат, значит, она имеет большую ценность… Настолько большую, что банда “Кенгуру” без колебаний поставила на карту жизни своих членов, чтобы завладеть ею. Союзникам не придется выкладывать за нее крупную сумму. Они получат ее даром. Мне будет приятно съездить в Англию, потому что очень хочется увидеть новый фильм Лорела и Харди. Жизель — медсестра, поэтому с работой у нее проблем не будет. Что же касается меня, то, если инглиши не возьмут на себя оплату моего счета за отель, значит, у них нет благодарности ни на грош…

О'кей, ко мне вернулась бодрость. Осталось только найти способ перебраться через Ла-Манш…

Открывается дверь, и в мою комнату входит красивая молодая женщина. Не знаю, как так получается, но стоит мне оказаться в Горизонтальном положении, больным или раненым, рядом со мной появляется белокурая куколка, виляющая попкой, как негритянка в танце…

Это мне нравится, потому что именно о таком типе красавицы я мечтаю, лежа по вечерам в своей постельке, когда выпил днем слишком много кофе.

Значит, волосы у нее белокурые, глаза черные и бархатные, ресницы сантиметров в тридцать, кожа нежно-розового цвета, а вся внешность и осанка так и дышат благородством.

— Доброе утро!

О, какой голос! Если бы я работал на радио, записывал бы только ее! Когда она говорит, то как будто ласкает вам барабанную перепонку перчаткой из шевро.

— Доброе утро, мадам, — отвечаю я.

— Мадемуазель!

— Тогда доброе утро, мадемуазель. Я как раз говорил себе, что рассвет — потрясающая вещь, но ваш приход доказывает, что есть зрелище более прекрасное, чем восход солнца.

Я чувствую себя дураком, но такая богиня ни за что не назовет идиотом даже последнего дебила на земле, когда он плетет ей такие вещи.

— Льстец!

Я смотрю на нее, всем своим видом показывая сожаление. Раз ее глаза не загораются, иду на вот такую наглость:

— Представьте себе, мадемуазель, что в рождественское утро мама всегда целовала меня, когда я еще лежал в постели. Вам не трудно заменить ее на сегодня?

Еще один безотказный трюк смягчения голубок: нажим на чувства при упоминании о своей старухе.

Она колеблется, потом подходит ко мне и наклоняется. Я пользуюсь случаем, чтобы бросить полный симпатии взгляд на ее груди. Этот дружеский взгляд значит очень много! Я чувствую, как ее губы прикасаются к моей щеке. Это производит на меня такой же эффект, как лучшее лекарство. Я обнимаю ее за шею и крепко целую в губы. После такого поцелуйчика она может идти на террасу восстанавливать дыхание.

— Вы слишком торопитесь.

У них ни на грош воображения — все говорят одно и то же. Да они только рады, что все идет быстро!

Помню, в Амстердаме я познакомился с одной куколкой, игравшей комедию под названием “Я не буду ничьей”. Когда я клал руку ей на задницу, она обещала позвать папочку… Представляете себе ситуацию, а?

Так вот, она меня так заколебала, что я потерял к ней всякий интерес. И что бы вы думали? Она сама пришла однажды утром ко мне в номер гостиницы под предлогом, что хочет спросить, правда ли, что Эйфелева башня находится прямо напротив дворца Шайо.

— А теперь, — говорю я малышке, — было бы совсем хорошо, если бы я знал, каким именем называть такую красоту…

— Меня зовут Флоранс.

— Я с радостью навещу ваш пригород снова.

Она больше не подходит к кровати, и запланированный мною второй поцелуй откладывается на более позднее время. По ее частым взглядам на дверь я понимаю, что она опасается прихода одного из мужчин.

— Знаете, мадемуазель Флоранс, я бы хотел узнать о вас и ваших близких некоторые подробности. Все, что я знаю: они вытащили меня из воды и занимаются опасными делами…

Она отвечает не сразу, потому что растворяет в теплой воде несколько таблеток.

— Вот, выпейте это. У вас, кажется, температура.

После того как я проглотил эту аптеку, она садится у изголовья кровати.

— Мама умерла. Я живу с отцом и двумя братьями. Наша фамилия Ренар. Папа бывший архитектор, отошедший от дел. Братья готовятся — как они говорят — к защите степени лиценциата каких-то наук. А я готовлю еду… С вас достаточно?

— Вполне. Ваша карточка в моем сердце составлена.

Тихонько входит папа Ренар. Запомните, у него глаза не в кармане. Он сразу унюхивает флирт и прячет веселую улыбку.

— Хорошо поспали?

— Как младенец Иисус в яслях…

— Ну и отлично. Флоранс, ты можешь нас оставить на минуточку?

Этот папаша пользуется у своих отпрысков непререкаемым авторитетом. Моя вторая сиделка выходит так быстро, как будто ее позвали к телефону.

— Месье, — начинает Ренар, — из сделанных вами ночью звонков я узнал, что вы комиссар Сан-Антонио. Я, как и многие, слышал о вас. После сцены, свидетелем которой стал, я полагаю, что вы работаете в тесном контакте с Лондоном?

— Пока нет…

Он поднимает брови.

— Я вас об этом спросил, потому что именно такой вывод сделал из вашей ссоры с фрицами. Хочу вам сказать, что в случае, если вам нужно послать сообщение на ту сторону, я к вашим услугам…

— Спасибо, это очень кстати. До сих пор я держался в стороне от событий, но настал момент, когда надо действовать. Желая свести один личный счет, я стал обладателем вещи, способной заинтересовать союзников. Я принял решение отправиться в Лондон. У вас есть передатчик?

— Да.

— В таком случае будьте добры дать мне чем писать. Я подготовлю текст.

Ренар протягивает мне блокнот и карандаш.

Я секунду посасываю его, потом решаюсь. Вот какой текст я пошлю в Лондон:

Монтлью, И. С., Лондон.

Комиссар Сан-Антонио просит срочно организовать выезд Англию двух человек целью передачи особо важных документов.

— Возьмите, месье Ренар. Передайте это как можно скорее и попросите ответить быстро.

Он берет листок бумаги и направляется к двери.

— Месье Ренар…

Он поворачивает ко мне открытое лицо честного человека.

— …спасибо.

— Это я вас должен благодарить… от имени справедливого дела!

После обмена этими историческими фразами мы расстаемся, чтобы заняться каждый своим делом. Мое состоит в том, чтобы откинуться на подушку и ждать возвращения обворожительной Флоранс. Она не задерживается… Как в хорошо поставленном балете, она входит со стороны сада, едва ее папаша выходит за дверь.

— Что мне не нравится в вас, мужчинах, — говорит она, — это ваша вечная таинственность. Вы как мальчишки. Всю жизнь играете в Ната Пинкертона.

— А во что любите играть вы, моя прелесть?

Этот вопрос с подтекстом она оставляет без ответа.

Эта малышка одно из чудес света. Запомните, евнухи, что я готов прямо сейчас сделать ее своей любимой кисой. Вы, должно быть, думаете, что я очень непостоянный парень и слишком легко забыл Жизель… Тут вы ошибаетесь. Помните старую французскую песню, где рассказывается о жалобе бедного пацана, нывшего из-за того, что его папочка женился по второму разу? Он говорил, что его сердчишко недостаточно большое, чтобы любить двух мам. Малец, может, и был прав, но в том, что касается моего сердца, оно огромное, как казарма, и в нем могут поместиться столько девчонок, сколько я захочу. Это очень удобно! Флоранс замечает, что я ее разглядываю, и розовеет. Смущение ей очень идет. Обожаю стыдливых женщин, даже если их стыдливость одна туфта. Я начинаю ей заливать целый роман, уверяя, что это Рождество самое чудесное в моей жизни и что ни один парень во Франции не получил сегодня лучшего подарка. Она пьет мои слова, как мюскаде. Ставлю фотографию Рузвельта против подписки на “Французский охотник”, что она еще не встречала парня, способного петь такие арии… Жаль, что ее папаша дома, а то я бы начал с ней большую игру.

Но папаша дома. Он возвращается с довольной физиономией, как будто его только что назначили командором Почетного легиона.

— Все хорошо, — говорит он мне. — Я передал ваше сообщение Остается только ждать ответа.

— Думаете, он поступит скоро?

— Я считаю, что мы получим его во второй половине дня. Все зависит от того, когда текст дойдет до человека, с которым вы хотите войти в контакт.

Я чувствую себя в полной форме. Таблетки Флоранс сбили температуру, осталось только здоровое возбуждение.

— Мне, наверное, лучше уйти, — говорю. — Не хочется портить вам праздник.

Папа Ренар качает своей красивой седеющей головой:

— До окончательной победы никаких праздников не будет. Мы проведем день вместе. Вы успеете вернуться в Париж и завтра утром, правда?

Это предложение идет от такого чистого сердца, что я не чувствую в себе сил отказаться. К тому же стоящая сзади папочки Флоранс умоляет меня взглядом.

— Вы отличные люди…

— Да ну, что вы!

— Я почищу вашу одежду, — говорит девушка. — Она должна уже высохнуть.

Ренар подходит к моей кровати.

— Мужайтесь! Скоро начнется решающая схватка…

Мужество! Да у меня его столько, что я мог бы его продавать, если бы этот товар пользовался спросом…

Мы довольно долго обсуждаем современное положение. Мой хозяин из ура-патриотов.

Во всяком случае, он далеко не трус.

В полдень, одетый, как король, я вхожу в скромную столовую, где царит жара, которая окончательно меня вылечивает. Сыновья, уходившие утром, вернулись. Меня знакомят с ними: старшего зовут Ролан, другого Морис. Симпатичные ребята. Чувствую, оба радостно возбуждены от моего присутствия. Они сразу лезут ко мне с просьбами рассказать о моих приключениях. Я привык к такому интересу и никогда не заставляю себя упрашивать. Не то чтобы я хвастун, но люблю показать профанам, что крутой парень это не обязательно двухметровый амбал в колесах, подбитых гвоздями. К тому же, если среди аудитории есть куколка с такими формами, как у Флоранс, показать свою крутизну очень даже приятно.

Я вкратце пересказываю несколько моих дел, о которых в свое время писала пресса, но с добавлением деталей, неизвестных журналистам.

Молодые люди в восторге.

Папа Ренар тоже покорен. Что же касается Флоранс, ее груди вздымаются от волнения.

Я заливаюсь соловьем. Рассказываю все, как было, да еще кое-что привираю, чтобы произвести на них совершенно неизгладимое впечатление. По мере того как я сам себя слушаю, у меня появляется чувство, что я превращаюсь в сказочного рыцаря. Я герой века, мужественный и нежный… Когда, устав, замолкаю, у меня не остается слюны даже для того, чтобы поблагодарить старшего сына, наполнившего мне стакан.

Папа Ренар ликвидирует свой погребок. На столе стоят несколько старых бутылок, дожидавшихся только меня.

Я замечательно праздную Рождество. Ко времени ужина мы все еще сидим за столом. Оба сына извиняются, потому что приглашены к друзьям. Я провожаю их без сожаления… Чем меньше народу останется вокруг Флоранс, тем легче мне будет объяснить ей, что ею я интересуюсь больше, чем целой лигой добродетельных отцов семейств.

После ухода парней Ренар тоже встает и говорит, что ему пора на чердак заниматься делом. Как вы понимаете, я его не удерживаю. Он может провести на своем чердаке хоть всю ночь и делать там все, что угодно; в этой истории я вижу только то, что остался тет-а-тет с моей маленькой Флоранс. Мне хочется сделать ей рождественский подарок… Как только мы остаемся одни, я кашляю. На ее губах появляется улыбка.

— Ну что, любовь моя? — спрашиваю я.

Ее лицо загорается, как вывеска бара в темноте. Я подхожу к ней, и она дает обнять себя за талию, не зовя на помощь полицию.

— Я забыл, чем пахнет ваша губная помада: смородиной или фиалкой…

Она дает мне попробовать… Помада пахнет сиренью. Мне нравится этот запах, и я снова целую ее.

Только не подумайте, что малышка дешевая потаскушка! Совсем наоборот: это маркиза, готовая защищать свою добродетель всеми средствами, но она так в меня втюрилась, что если бы я захотел, то мог заставить ее ходить по потолку.

Нет никого покорнее строгих девушек, нашедших парня своей мечты.

Клянусь вам, что вдвоем мы не скучаем…

Когда папаша Ренар спускается со своей голубятни, мы мирно сидим за столом и играем в белот. Очаровательная домашняя сценка, способная умилить даже сердце крокодила!