Глава 4

Фелиси приготовила тушеную телятину, которой я нажираюсь под завязку. После этого я позволяю себе небольшую сиесту, попросив мою славную матушку разбудить меня ровно в три часа, что она и делает.

Вот она, красивая жизнь, скажете вы, и я с вами согласен на все сто процентов, хотя и не считаю вас такими уж знатоками в данном вопросе.

Ставлю свою гостиную против приглашения погостить у английской королевы, что следующие несколько часов будут очень напряженными. Ваш друг Сан-Антонио весь наэлектризован, а когда он в таком состоянии, это значит — что-то случится.

Я надеваю итальянскую рубашку светло-розового, как лосось, цвета и жемчужно-серый костюм, повязываю серо-розовый галстук, и вот я превратился в красивого парня.

Целую маму, которая спрашивает, вернусь ли я ужинать, на что я отвечаю уклончиво, и улетаю за моей сиреной из тошниловки. Как я уже имел честь вам сказать, я уже несколько дней не бегал по бабам и чувствую себя в отличной форме, чтобы сыграть “Возвращение Казановы”.

Вы скажете, что я питаю особую любовь к служанкам, на что я вам отвечу, что это лучше всего подходит мужчине, дорожащему своей свободой.

Среди моих подружек были и телки из высшего общества, и ученые, и артистки… Так что я могу судить о них со знанием дела. Когда такой парень, как я, трахает этих девиц, он сразу сталкивается со множеством неприятностей. Эти кривляки дорого берут за свое тело. Даже раздевшись донага, они все равно не голые. На них остается такой толстенный слой предрассудков, светских условностей и претензий, что для получения удовольствия приходится думать об официантках, естественных и не воображалистых. Любовь в кино необходима, но кино в любви, на мой вкус, просто мерзопакостно!

Любовь — это такой момент, когда мозги надо повесить на вешалку рядом с прикидом.

Может, вы до такой степени идиоты, что любите “синие чулки”, объясняющие вам тайные порывы своей души в момент, когда вы уже начали с ней лежачую игру? Или тех, что оттопыривают мизинчик на руке, когда пьют чай, и мизинчик на ноге, когда занимаются любовью? Давайте поговорим об этих! Поговорим в третьем лице… Да что я! В четвертом!

Да, для этих жеманных дуг надо придумать четвертое лицо! Революция в грамматике! И надо определить их с социальной точки зрения, а для этого вешать этим самым четвертым лицам на задницу табличку:

"Берегись! Литературные работы! Не имеющим ученой степени воздерживаться, имеющим — проходить мимо!” Вот смотрите, мужики, вы часто заваливаете баб, даже не зная, на что кладете руки! Вы доверяете их формам и большим глазам, а сами не понимаете, что вместо того, чтобы поиграть в папу-маму, они будут вам рассказывать о своем втором “я”. Нам надо создать Лигу, а? Общество друзей покоя — единственного и настоящего, который нам дают в постели наши подружки!

А до того, если вы приходите в приличный дом или с вами начинает кокетничать баронесса, мой вам совет: трахните лучше горничную! С ней вам не придется обсуждать романы Пруста или посещать выставку Бюффе! А если от служанки пахнет жавелевой водой, а не “Конкет” от Ланком, утешайтесь мыслью, что подарки ей не нанесут смертельный удар вашему бюджету!

Так, философствуя, я преодолел расстояние, отделяющее мое постоянное место жительства от Большого дома.

Официантка уже на месте и прохаживается в драповом пальтишке, делающем ее похожей на сиротку.

Это как обратная сторона медали. Служанок надо снимать в их рабочей одежде, потому что в ней они выглядят наиболее выигрышно. А любой другой вид у них не ахти!

Я останавливаюсь рядом с ней и открываю дверцу машины. Она садится в нее, как будто бросается в Сену.

— Езжайте быстрее! — умоляет она. — Мне кажется, патрон о чем-то догадывается.

— В конце концов, ваша личная жизнь его не касается, верно?

Она краснеет, и я понимаю, что Жирдяй заставляет ее отрабатывать сверхурочные, когда слишком много выпивает за обедом.

— Куда мы поедем? — осведомляется она после того, как я повернул за угол.

— Что вы скажете о сеансе в кино, для начала?

Программа, возможно, не блещет оригинальностью, но в таких случаях я сторонник классических методов.

Она всплескивает руками и спрашивает, видел ли я “Тремоло”.

Я отвечаю, что нет.

Мы идем в кинотеатр, где демонстрируют этот шедевр.

Фильм рассказывает историю певца-рогоносца… Потеряв свои волосы и жену, бедняга теряет и голос! Его неприятности завершаются потерей ключей.

Этот фильм заставляет думать… (совсем о другом, естественно).

Парик тенора изготовлен фирмой Дюгомье, а отсутствие голоса восполняет фонограмма Тино Росси.

Рыженькая в восторге.

— Какая прелесть, — уверяет она, когда мы выходим. Моя первая забота после выхода на свежий воздух — покупка номера “Франс суар”.

Вижу, письмецо Маргариты произвело желаемый эффект. Оно опубликовано полностью на первой странице. Я набрасываюсь на предваряющую его статью, как голодный волк на антрекот виноторговца.

Редактор сообщает, что публикует эту новость, не ручаясь за ее достоверность, и добавляет, что готов встретиться с Маргаритой М., когда и где она пожелает. Он дает слово, что поступает так с согласия полиции, и клянется, что явится обсуждать условия совершенно один…

— Мы не едем? — теряет терпение моя спутница. Я киваю.

— Сию секунду, мое сокровище… Куда поедем? Сейчас еще слишком рано, чтобы ужинать. Она отводит глаза.

— Мы могли бы поехать ко мне, — предлагает она. — У меня должно остаться немного аперитива… Это апельсиновая настойка, которую мама присылает мне из деревни!

Я хватаюсь за предоставленную возможность обеими руками.

— С радостью, моя маленькая Маргарет, но сначала мне надо заехать по делам на улицу Реомюр…

Я доезжаю до редакции “Франс суар” и оставляю машину во втором ряду, посоветовав моей милашке соблазнить контролера за правильностью парковки, если таковой будет бродить поблизости.

Она мне это обещает и, чтобы продемонстрировать свои возможности, несколько раз взмахивает ресницами.

— Превосходно, — говорю ей я. — С такими способностями к соблазнению вам бы следовало сниматься в кино, а мамаше Мэнсфилд осталось бы только торговать тапочками.

Я вбегаю в редакцию газеты и спрашиваю, где найти моего приятеля Бло, ведущего во “Франс суар” рубрику для коллекционеров.

Он проходит по коридору как раз в тот момент, когда швейцар мне сообщает, что он уже ушел. Мы здороваемся.

— Пошли в бар, — говорит он мне. — Я тебя угощу скотчем…

— Нет времени…

Я сую ему под нос последний выпуск.

— Ты знаешь парня, написавшего эту статью о моем “рыночном” деле?

— Естественно! Это Ларут.

— Я могу с ним встретиться?

— Пошли…

Мы идем через редакционные залы, заваленные различными бумагами, где сотрудники занимаются при свете своих настольных ламп чем-то таинственным.

Шагая по этому лабиринту, Бло мне объясняет, что доволен своей жизнью. Он имеет право на симпатию со стороны начальства и на месяц оплачиваемого отпуска.., а еще он скоро получит повышение. В будущем году его переведут на клевую работу — писать текст к комиксам.

Поскольку это занимает всего одну строчку, он не переутомится.

— Понимаешь, — говорит он мне, — это место я получу благодаря моей способности ужимать текст. Возьмем пример из номера тысяча сто шестьдесят четыре сборника частных объявлений…

Он берет газету и читает:

— “Сельма надеется, что ее муж Кэролл вернет Девонской строительной компании похищенные у нее деньги”.

— По-моему, это и так достаточно коротко, — оцениваю я.

— Правильно! — возбуждается Бло. — Но я сделал бы еще лучше!..

— Ну-ка!

— Вот как бы написал я: “Кэролл, верни ден. Д. С. К. — Сельма”.

— Браво, ты гений!

— Мы присутствуем при революции в языке, — доверительно объявляет мне Бло. — Сейчас идет сокращение. Завтра мы все будем изъясняться звукоподражательными словами! Надо только не отставать от этой тенденции.

— Верно, — соглашаюсь я, — будущее за молчанием! Если бы я занимался кинобизнесом, поспешил бы изобрести немое кино! На этом можно сделать целое состояние!

Мы открываем последнюю дверь и оказываемся лицом к лицу с парнем, сидящим без пиджака, в одной рубашке, и пытающимся одновременно пить пиво, лапать секретаршу, говорить по телефону жене, что задержится на работе, и читать последний номер “Пари-матч”.

Наше появление его нисколько не смущает, и он не торопится прекращать свои многочисленные дела.

Наконец, отложив “Матч”, положив трубку, осушив бутылку и вытащив руку из-под юбки девицы, он с радушным видом поворачивается к нам.

— Ну надо же! — восклицает он. — Знаменитый комиссар Сан-Антонио!

Он протягивает мне руку.

— Вы меня знаете? — удивленно спрашиваю я.

— Кто же в прессе вас не знает? Ларут поворачивается к Бло:

— Он еще и скромняга! Ну как, комиссар, читали наш последний выпуск? У меня есть кое-что новенькое.

— Знаю. Потому-то я и пришел к вам…

— Слушаю вас…

Он сцепляет руки на животе и кладет ноги на стол на американский манер.

— Это письмо придумал я, — сообщаю я ему, указывая на первую страницу брехаловки.

Его рожа становится такой страшной, что затмила бы самого Квазимодо!

— Что?!

— Да… Мне нужна ваша помощь, чтобы получить результат. Это дело — темный лес, и приходится углубляться в него с фонарем!

— Почему вы не предупредили меня заранее?

— Потому что вы могли отказаться… А потом, если бы я посвятил вас в секрет, ваша статья никогда бы не получилась такой натуральной и убедительной…

Он приходит в себя от изумления.

— Вы хитрец, Сан-Антонио.

— Я несчастный полицейский, не знающий, с какого конца взяться за дело, вот и все!

Ларут отпускает секретаршу взмахом той самой руки, что заставляла ее трепетать, и отбрасывает назад свою пышную шевелюру. Именно в эту секунду начинает трещать телефон. Он снимает трубку, уверяет, что это не месье Лазарефф, и советует собеседнику пошире открыть газовый кран, чтобы больше не надоедать согражданам. Затем орет на телефонистку, которая должна была знать, что он ушел из редакции больше часа назад.

— Может быть, теперь мы сможем поговорить, — вздыхает он. — Я вас слушаю.

Я, как добрый парень, выкладываю ему всю правду; рассказываю обо всем: о неофициальном расследовании, порученном мне Стариком, о том, в какой пустоте мы барахтаемся, и о прорыве нарыва, который я пытаюсь вызвать, насторожив убийцу.

— В общем, — говорит он, — вы хотите заставить убийцу поверить, что существует свидетель. Вы надеетесь, что он попытается убрать эту фиктивную Маргариту?

— Именно так!

— И чего конкретно вы хотите от меня?

— Чтобы вы опубликовали в завтрашнем номере статью, в которой расскажете, что Маргарита запросила сто тысяч франков за свой рассказ.

Она требует выслать половину этой суммы до востребования в почтовое отделение на улице Ла Тремойль… Сразу, по получении аванса, она назначит вам встречу, чтобы сделать обещанное признание…

Он кивает и секунду смотрит на меня насмешливым взглядом.

— Да, понимаю… Но хотел бы знать, зачем вы обратились ко мне, если организовали эту операцию втихую?

— Я собирался попросить какую-нибудь женщину позвонить вам, но побоялся, что вы раз в кои-то веки можете сохранить дело в тайне… Вы могли умолчать об этих переговорах, а мне нужно, чтобы о них было всем известно.

— Не боитесь, что вмешаются ваши коллеги?

— Нет, я их предупредил, что это шутка. Они и пальцем не шевельнут! Ларут, исход дела находится на кончике вашей авторучки.

Если вы мне поможете, то получите право на отличный материал, даю слово.

Я с тревогой смотрю на него.

— Естественно, я помогу вам, Сан-Антонио. Я просто думал, что у вас феноменальная наглость…

— Знаю. Это последствие плохо вылеченной кори…

— Выпьем по стаканчику?

Кажется, всех журналистов мучает жажда.

— В другой раз. Меня ждут в машине. Значит, я могу на вас рассчитывать?

— Можете. Давайте пять!

Над столом поднимается пятерня, служащая ему для того, чтобы расстегивать на дамах лифчики. Я ее пожимаю и отваливаю, незаметно прихватив конверт с печатью газеты.

Малышке Маргарите приходится тяжеловато. Она беседует с контролером, на которого совершенно не действуют ее чары и который посасывает свой карандаш, готовясь записать номер моей тачки.

Я появляюсь в нужный момент с бумагами в руке. Контролер молчаливый южанин (эти хуже всего) — прячет свой блокнот в карман, не сказав ни слова.

— Вы появились вовремя, — лепечет моя раздатчица алкогольных напитков, — еще немного, и, несмотря на все мои усилия…

Это намек на то, что она очень старалась.

— Теперь поедем ко мне? — теряет она терпение, видя, что, вместо того чтобы тронуться с места, я достаю из кармана авторучку.

— Одну секундочку, лапочка.

Я вывожу на конверте ее имя, а вместо адреса — почтовое отделение на улице Ла Тремойль. Затем достаю из кармана газетный лист, разорванный на кусочки размером с купюру, сую их в конверт, прилепляю две марки и, не выходя из машины, опускаю послание в почтовый ящик.

— Ну вот… Где вы живете, сердце мое?

— Улица Банкри.

— Значит, машина повернута в нужную сторону. Я еду до площади Республики, объезжаю вокруг статуи огромной женщины и останавливаюсь перед дверью дома Маргариты.

— Вы живете одна?

— С подругой. Мы из одной деревни. Но она сейчас у родителей.

Отдыхает после болезни…

— О'кей…

Мы поднимаемся на шестой этаж. Архитекторы, создавшие этот дом, даже не догадывались о том, что когда-нибудь изобретут лифты.

Квартирка состоит из двух комнат, величиной с телефонную кабину каждая, плюс шкаф, именуемый кухней.

— Располагайтесь!

Не знаю, что она под этим подразумевает. Я на всякий случай кладу плащ на стул и сажусь на диван. Малышка, чтобы оправдать цель визита, достает из буфета сомнительный флакон, в котором осталось на два пальца еще более сомнительной жидкости.

Когда она наливает это в стакан, я не без законной тревоги спрашиваю себя, разливает ли она аперитив или мочу, которую приготовила для анализа. Однако пробую. Ваш Сан-Антонио чертовски смелый парень! Нельзя сказать, что это отрава, но тем более не стану утверждать, что вкусно.

Я отставляю стакан. Маргарита подсаживается ко мне на диван с видом слишком вежливым, чтобы быть честным.

Я начинаю с нескольких влажных поцелуев; она на них отвечает несколькими “Вы обещаете быть разумным?”, за которыми следует робкое “Вы не разумны” и, наконец, “Я не знала, что вы так распущены”…

Потом наступает полное молчание, потому что наши губы соединились.

Я веду серьезную работу! У меня в этом деле большой опыт, четыре золотые медали, три серебряные и три бронзовые, одна из которых называется “За боевые заслуги”.

Начинаю с “Песни балалаек”, исполняемой соло на подвязках для чулок; продолжаю “Теперь я большой” на тромбоне за кулисами и апофеоз — “Ночь на Лысой горе”, оркестр и хор под управлением Сан-Антонио — Гран-При на конкурсе постельной гимнастики!

Через час рыженькая уже не соображает, на земле она или где, а я, торжествуя, спускаюсь с моего розового облака с такой жаждой, будто прошел через Сахару. Маргарита от радости напевает “Луиджи” гнусавым голосом капрала.