Глава седьмая

— Ты в состоянии уяснить то, что я тебе сейчас скажу? — спрашиваю я у Лашо.

— Еще как! За кого вы меня принимаете?

— Хорошо, тогда раскрой уши пошире. Завтра, ровно в восемь утра, ты подъедешь к моему дому на фургоне, на котором должно быть четко и внятно написано, что он принадлежит строительной компании. Следишь за моей мыслью?

— Практически след в след.

— Замечательно! Прихвати с собой еще кого-нибудь из ваших и оденьтесь как рабочие-каменщики. Ты все еще слушаешь меня?

— Так точно!

— Отлично! Возьмите с собой кирки, лопаты — словом, строительные инструменты!

— А что будем делать?

— Сносить Версальский дворец! Похоже, под ним огромное месторождение нефти. Еще захватите несколько кусков брезента…

— Договорились.

— Ровно в восемь. Не опаздывай, понял?

— Заметано! Беру с собой Мюллера, возражений нет?

— Никаких! Чао!

Все, рабочий день закончен!

Наконец-то наступает благословенный момент, когда можно принять дозу на грудь и отдышаться!

Утром в понедельник в своем рабочем комбинезоне из белой парусины Лашо выглядит как настоящий Пьеро на подмостках кукольного театра. Пьянка у него дома, видно, затянулась и перевалила далеко за полночь, поэтому физиономия славного криминалиста приняла интенсивный бутылочный цвет, какой бывает, когда печень страшно сквернословит, а желудок шлет справедливые проклятия и угрозы.

Его друг Мюллер на фоне Лашо смотрится немного посвежее, может быть, из-за своей огненной гривы, замечательно гармонирующей с медными звуками его луженой глотки.

Что касается лично меня, любимого, то я пребываю в состоянии великолепной сбалансированности физического самочувствия и морального духа. Мы с Фелицией улеглись спать около двенадцати, и я, как благовоспитанный мальчик, вплоть до половины восьмого усердно давил подушку, пока маман не принесла мне утренний кофе с тостами. Прохладный душ, свежее белье — ив вашем распоряжении, милые дамы, ваш дражайший Сан-Антонио в своей наилучшей форме.

— Куда едем? — еле ворочает языком Лашо.

— Выкапывать мертвецов.

Лашо их видел столько, что подобные заявления, даже застреленные в упор, действуют на него, как на слона дробинка.

— Какого характера трупы?

— Характера весьма раздетого, я бы сказал, до самых костей.

— Класс!

Мы делаем по глоточку рома, чтобы поднять моральный дух на должную высоту, и идем к фургону с надписью “Каменные кладки и кровля, предприятие Латюиль и сыновья, Париж, улица Фоли-Мерикур”. Очень достойное название, внушает доверие.

— Почему такая секретность? — любопытствует Лашо, с трудом взгромождаясь на сиденье водителя.

— Чтобы не привлекать внимания, сынок. Если мы начнем копать в саду в вечерних костюмах от Версаче, выставив шикарные тачки напоказ перед домом, то в деревне начнется шум, лишние вопросы, любопытствующие прохожие и прочее. А так мы бравые ребята-строители, приехали копать под фундамент для новой террасы, понял?

— И где это удовольствие?

— В Маньи-ан-Вексен…

Он едет не спеша. Во всяком случае, на поворотах шины не выражают протеста режущим слух визгом. Мы все трое тесно прижаты друг к другу на переднем сиденье. Солнце палит как из огнемета и согревает не только душу. Словом, все хорошо. Только Мюллер застыл с несчастной миной.

— Тебе жена устроила головомойку за вчерашнее? — выдвигаю я наиболее вероятную гипотезу.

— Нет, — вздыхает он, — просто зуб затрахал, болит — ужас! Я уж и аспирин принял — ни черта не проходит.

— А почему не идешь к врачу? — ставит вопрос ребром садист Лашо.

— Боюсь.

— И напрасно, — продолжает издеваться Лашо. — У меня есть дантист, так он зубы не рвет, а вынимает, будто вишни ложечкой из компота.

Меньше чем через час мы подъезжаем к владениям Пино. Погода прекрасная! Неподалеку крестьянин-винодел гонит свою жену на работу в поле. Природа звенит тысячью радостных голосов. Приятно работать в лучах жарко палящего солнца. Это прибавляет жизненных сил.

Мы ставим грузовичок у ворот и вытаскиваем из кузова инструмент: лопаты, лом, всякую строительную всячину, а также свернутый брезент. Правая щека Мюллера беременна на восьмом месяце. Показав ребятам места археологических раскопок, я иду обозреть окрестности. И очень вовремя. Потому что к нам, нос по ветру, со стороны фермы искусственного осеменения направляется землепашец, дабы удовлетворить любопытство, чрезмерно возбужденное нашим появлением.

— Это вы там работаете, в доме? У старичка висячие усы, как у моржа, и очки, отливающие голубизной.

— Да, приехали строить веранду…

— А! Вы из Парижа? Его удивляет, чего мы приперлись из Парижа, когда и здесь полно рабочих.

— Я двоюродный брат нового хозяина…

— Ага, ага…

Лаконичный дедушка прочищает остатки зубов кончиком кривого ножа, сплевывая на землю результаты изысканий…

— Хорошая погодка, да?

— Я смотрю, вы здесь производите кое-что, хоть и ненатуральным способом…

Он беззвучно смеется. Надо использовать его расположение, чтобы ввести в действие мой вопросник. Так, между прочим, будто невзначай. Я большой дока по этой части — десятилетний опыт, бронзовая медаль на олимпиаде! — Симпатичный домик, правда? Моему кузену повезло!

— Да уж!

— Совсем новый, в отличном состоянии — что еще надо! Бывшие хозяева были, видно, большими чистюлями?

— Когда была жива мадам Планкебле — да… А потом она умерла, и…

— От чего она умерла? Не от заразного чего-нибудь, я надеюсь?

— А, не… — Дед чешет волосатую грудь. — Попала под товарный поезд на переезде. Близорукая была и туга на ухо… Ну и вот!

— У нее была дочь, как мне сказали, и новый муж?

— Точно. Они еще некоторое время жили здесь после ее смерти, а потом сдали дом в аренду…

— Понятно.

— Знаете, инвалидное кресло не очень-то подходит для наших дорог.

Я предлагаю старичку сигарету.

— Значит, сдали…

Это уже что-то новое. Мэтр Бормотун утаил от меня немаловажную деталь. Хотя, конечно, может, он и сам ничего не знал?

— Сдали людям… недостойным… Устраивали тут гулянки! В общем, бардак, прости господи!

— С моим братом вы можете быть спокойны: он человек тихий, ходит в домашних тапочках.

— Так-то лучше…

Настает время вырулить разговор на главную магистраль.

— Говорите, снимали дом люди недостойные?

— Да. Они содержали ночной притон на Монмартре. Знаете, где женщины заголяются перед всеми…

— Кто они ?

— Парочка, о которой я вам говорю… Неизвестно даже, женаты были или нет. И друзья у них под стать, орали тут всякие непристойности.

— А как звали эту парочку?

Он морщит лоб, будто собирается чихнуть.

— Вы не поверите…

— Почему?

— Этого никто не знал… С ними никто не водил дружбу!

И на этом, посчитав, видимо, что и так потратил на меня слишком много слюны, он прикладывается к козырьку кепки и удаляется к своим неосемененным коровам.

Вернувшись к ребятам, я вижу, что они уже раскрыли обе ямы и очистили останки от земли. Помогаю им запаковать содержимое могил в брезент. Один брезент у нас для “леди”, второй для “джентльмена”. Обвязав тот и другой, оттаскиваем оба свертка в фургон. Лашо углубляется в изучение мест захоронения. Он тщательно прощупывает землю в ямах сантиметр за сантиметром, разбивает комки земли, мнет их в руках, тщательно выбирая клочки и мельчайшие кусочки ткани, которые затем кладет в целлофановые пакеты. Лашо знает свою работу, и ему не нужно подсказывать. Я направляюсь к Мюллеру, приступившему внутри фургона к первичному осмотру эксгумированных трупов. Жарко! Солнце палит немилосердно, и в кузове грузовика стоит страшная вонь. Лучше уж пойду закапывать могилы вместе с Лашо, тем более что через пару часов нужно возвращаться в Париж.

Закончив работу, мы идем к фургону.

— Ну что вы об этом думаете, ребята? — спрашиваю я, срочно закуривая сигарету, чтобы хоть как-то нейтрализовать кошмарный запах.

Мюллер, который и так говорит с эльзасским акцентом, твердым, как застывший бетон, из-за флюса еле ворочает губами. Видом своим он напоминает мне половинку бегемота.

— Женщина молодая. Антропометрию я вам сообщу позже. Зубы в порядке…

Туг его голос срывается, и он корчит болезненную гримасу. Осторожной рукой несчастный ощупывает правую щеку, затем продолжает:

— Кости поражены негашеной известью, но не полностью разрушены, поскольку известь в контакте с мокрой землей теряет свои коррозивные качества. Вы же знаете, что окись кальция…

Я перебиваю его:

— Нет, Мюллер, не знаю, и не морочь мне голову. Давай дальше!

— Это, значит, что касается женщины. Естественно, позже мы вам расскажем больше. Теперь о мужчине. Я думаю, ему лет сорок, довольно крупный. У него — счастливчика — тоже были здоровые зубы, что, конечно, затруднит идентификацию.

Мюллер снова гладит вздувшуюся щеку. Бедняга, видно, страшно мучается, но мужественно продолжает:

— Кроме того, поскольку его не засыпали известью, труп сохранился значительно лучше, хотя, похоже, его закопали раньше.

Тошнотворный запах разлагающихся трупов бьет мне по носу, как кувалдой.

— Что еще удалось установить? — задыхаясь, выдавливаю я.

— Женщина шатенка… Можете это сами видеть… У мужчины пальцы рук хорошо развиты, последние фаланги широкие. Такой тип рук дает возможность накрыть монету в пять франков одним пальцем…

Мюллер умолкает, и эстафету перехватывает Лашо:

— На момент смерти на нем был шикарный костюм, синяя рубашка и черный вязаный галстук… Замшевые туфли…

— Ладно, спасибо, мальчики, для начала очень неплохо.

Мы останавливаемся перекусить в уютном придорожном ресторанчике, где накануне Берю принял косоглазие официантки за проявление интереса к своей персоне.

Мы с Лашо заказываем себе сосиски с чечевицей, а для Мюллера очень жидкое пюре и соломинку.

Глава восьмая

Я расхаживаю среди шкафов и полок в архивном отделе, где собраны все материалы по особо тяжким преступлениям и списки с данными на пропавших граждан.

По мере того как ребята из лаборатории подбрасывают мне все новые детали о “моих” скелетах, я пытаюсь сориентироваться в расследовании. Огромное количество людей каждый год исчезает без следа, и в подавляющем числе случаев они никогда больше не объявляются ни живыми, ни мертвыми. К сожалению, даже если иной раз и удается найти пропавшего, то в основном только для того, чтобы прикрепить бирку с номером к его навсегда остывшим конечностям. Поэтому хоть я тут и суечусь, но надежда обнаружить среди всего этого скопища досье на “жильцов” Пинюша очень слабая.

После двух часов тщетных поисков в компании архивиста, перелистав сотни дел, я понимаю, что нахожусь в тупике с двумя неопознанными трупами на руках. Откуда они взялись? Кто такие? Тайна и сплошной мрак…

Вы ведь, наверное, думаете, что вместо того чтобы таращить глаза на ворохи бумаг, мне стоило бы скорее посетить бывших жильцов дома, ныне принадлежащего моему подчиненному Пино? Вас, видно, удивляет, как это при таких натренированных для беготни нижних конечностях комиссар Сан-Антонио проявляет адское терпение и отсиживает себе зад в архиве! Так вот, несмотря на то что я не обязан учить вас уму-разуму и отчитываться в собственных действиях, тем не менее постараюсь раскрыть вам глаза на элементарные вещи. Известно, что неприлично ходить в гости с пустыми руками. Лучше прийти с подарком, а еще лучше — с сюрпризом. Вы, твердолобые, как себе представляете мой визит? Постучу в дверь, держа шляпу в руке, и с умным видом и проницательными, как рентген, глазами спрошу: “Извиняюсь, господа, не вы ли, случаем, зарыли два трупа в саду?

А вот если я заявлюсь к ним, имея в загашнике некоторые доказательства их причастности к захоронениям или хотя бы зная имена обнаруженных жмуриков, то с полным правом могу строго спросить: “Что стало с мадам Бамс и месье Бомс, которые были среди ваших гостей вечером такого-то числа?”

Вот тут-то и будет сюрприз, вот тут они зашевелятся. А так как у вашего любимого (но не до конца оцененного, как я вижу) Сан-Антонио глаз как все ультрачувствительные фотопленки, вместе взятые, то он тут же зарегистрирует вздрагивания, подергивания и всякие там покраснения-побледнения, весьма симптоматичные в таких случаях.

Ладно, не стану давать вам заочных уроков полицейского искусства, но стиль, которого следует придерживаться в моем деле, вкратце я вам объяснил. Полагаю, вы согласитесь с моим мнением, и на этом поставим точку! Стиль Сан-А — он как бы от природы, его нельзя объяснить, ему нельзя научить! Он вытекает из-под моего пера, как вода для слива в унитазе после нажатия на рычаг. Здесь позвольте мне сделать маленькое отступление, а если не позволите, то можете идти ко всем чертям!

Так вот, однажды я читал в очень серьезном толстом (сантиметра три) журнале интервью с Раймоном Кено из Гонкуровской академии, очень активным членом этой многоуважаемой ассамблеи, где он поведал миру, что ему для написания одного произведения требуется семь лет. Семь лет, вы ухватываете? То есть срок, как у президента Франции, в течение которого тот может многое изменить в государстве! И прекрасно, утверждает Кено, что не получается снести что-то нетленно-эпохальное за меньший срок. Только безответственные кретины якобы способны рожать быстрее. Удивительно ли, что эти недоумки производят на свет рахитичные книжонки, о которых потом и вспоминать не хочется.

Ну уж дудки! — отвечу я досточтимому академику. Семь лет! Древним не требовалось столько времени даже на то, чтобы высечь бессмертное творение из мрамора! За такой период пространство между запятыми и точками успеет зарасти мхом, а плесень несколько раз покроет все вспомогательные и смысловые глаголы.. Семь лет! Да за такое время слова выпадут в осадок и выпустят газ! Склонения склонятся и загнутся, а спряжения распрягутся, и где их потом искать? Конечно, это мое личное мнение. Согласен, я тоже могу ошибаться, хоть и не часто, как вы успели заметить. Но вот тираж — он говорит сам за себя! Если кому-то нравится макать перо не в чернильницу, а в истлевший саркофаг, — пусть его! Но его тираж обычно смахивает на еле теплящееся пламя газовой горелки, когда у вас в доме уже отключили газ! Ощущаете образ? Мой образ! А кроме того, что это значит — “потом вспоминать не хочется”? Кстати, между нами и господином Кено, хотел бы заметить, что если бы я был современником великих классиков (Расина или Рабле, например), то отрывки из моих произведений непременно вошли бы во все школьные хрестоматии. Между прочим, и сейчас мои книги находят в школах, но только мои добропыхатели, хоть и читают сами втихомолку, работают с ними ножницами, чтобы сделать секвестр моим шедеврам, лишая их самых жизненных мест. Бедные! Им не хватает смелости, современности, чтобы признать мои книги! Ну и не надо. Когда твое имя увековечено на табличке с названием улицы, то так и видишь его на могильном камне, а это не очень весело. Учитывая все эти обстоятельства, я сам выбираю лучшие отрывки из моих произведений и самолично передаю их в женские ручки. Именно вам, мои милые читательницы!

Но вернемся, однако, к разворачивающимся событиям. Я уже обмолвился, что, готовясь к бою, необходимо запастись боеприпасами, и это, согласитесь, логично, учитывая опыт второй мировой войны. Под “боеприпасами” я числю имена и фамилии, лучше с адресами, имеющие касательство к двум наборам костей, обнаруженных на новом участке старика Пинюша.

Я сажусь за маленький столик, заляпанный чернилами, на котором другой шутник (не типа Берю) орфографически правильно написал: “Старик — сволочь”. Это о моем шефе, я точно знаю.

Возможно, это даст вам повод заключить, что мы в полиции неисправимо непочтительны по отношению к нашим начальникам, но должен обратить ваше драгоценное внимание: суждения-то у нас здравые.

Я перечитываю описание мадам и месье Скелет. Хоть и знаю его уже наизусть, но жанр романа обязывает, и мне придется прочесть специально для вас еще раз вслух текст, лежащий передо мной:

1. Смерть мужчины наступила примерно два года назад.

2. Смерть женщины наступила сравнительно недавно, но из-за негашеной извести (проклятье!) невозможно назвать точно, когда именно.

3. Рост мужчины 1,78 м. Примерный вес 75 кг. У него широкие плечи, пальцы с утолщенными последними фалангами. Большие залысины. Волосы скорее светлые. Исходя из этого, глаза, очевидно, тоже светлые. Нос орлиный. Причина смерти: револьверная пуля, пущенная в затылок. Был одет в костюм из английской шерсти (лейбл изготовителя отсутствует). На пальце золотое кольцо швейцарского производства без гравировки.

4. Рост женщины 1,55 м. Примерный вес 50 кг. Возраст — около 25 лет. Волосы темные, скорее шатенка. Причина смерти не установлена, следов ранений или повреждений не обнаружено. Была одета в легкое цветастое платье. Глаза, вероятно, карие. Колец на руках нет.

Все эти подробности я фиксировал по мере того, как их сообщали ребята из лаборатории. Изложенные данные, однако, не соответствуют описанию примет ни одного из пропавших лиц.

И тем не менее у этих бедолаг были особые приметы, которые могут дать хоть какую-то зацепку, чтобы сдвинуть с места следствие. Вот, например, у мужчины были утолщенные концы пальцев, а у женщины сильно развиты мускулы предплечий.

— Если наткнешься на что-нибудь похожее, дай мне знать, — говорю я парню из архива.

Спускаюсь в кабинет и скликаю своих орлов. Когда они выстраиваются передо мной (на зов слетелись Берю, Пино, Лавуан, Матиас и Риголье), довожу до их сведения описание примет погибших, действуя по принципу “чем богаты, тем и рады”, — вдруг все-таки повезет. Не густо, конечно.

— Это вам что-либо говорит? — спрашиваю я.

В ответ они лишь молча морщат лбы. Их можно понять… Разве по таким приметам кого-нибудь узнаешь? Таких людей тысячи!

Я протягиваю листок Матиасу:

— Свяжись с провинцией и Интерполом… Мне кажется, мужчина не отсюда. Только сначала размножь и разошли в разные службы. На всякий случай, а вдруг! И дай один экземпляр Пинюшу.

Я обращаюсь к несчастному владельцу кладбища:

— Что касается тебя, мой славный старичок, то поезжай и проветри свою чертову хижину. Сходи в деревню и хитренько, как только сможешь, поспрашивай жителей, своих новых соседей, не попадались ли им на глаза люди, соответствующие нашему описанию. Если да, то когда и при каких обстоятельствах. Включи мозги на полную мощь. Только не пугай народ — нет ничего хуже напуганных крестьян!

Потом поворачиваюсь к Лавуану:

— Ты, дружок, постарайся узнать, кому некая мадемуазель Планкебле, проживающая по улице Баллю, номер сто двадцать, сдавала свой дом в Маньи. Но слишком много не болтай и забудь, что ты свирепый легавый. Строго запрещаю ходить к самой девушке — этот кусок пирога для меня лично!

— Слушаюсь, патрон…

— Риголье, ты поедешь вместе с Пино в Маньи и осторожно порасспрашиваешь торговцев магазинов и лавок в округе на предмет продажи негашеной извести жильцам дома два-три года назад. Я понимаю, надежды на удачу кот наплакал, но проверить нужно абсолютно все… Ясно излагаю?

— Ясно, шеф.

Я оглядываю свою команду.

— Вот и все.

— А я? — обиженно спрашивает Берю, обойденный моим вниманием в таком важном деле.

— А ты, Толстяк, закрой рот, ибо поедешь со мной!

— Ладно!

Я щелкаю пальцами.

— Вперед, мужики! Встречаемся здесь в районе шести часов!

Глава девятая

Я нахожу Айлюли в баре “Утки”, где она в обществе одного актера, пришедшего поделиться подробностями своей интимной жизни в надежде получить бесплатную рекламу в газете, большими глотками заливает в себя приличную дозу виски.

— Ба! Опять ты! — восклицает мадемуазель Тустеп, завидев мой спортивный силуэт.

— Опять я. На этот раз за тобой.

— А что случилось?

— Есть небольшая работенка, где требуется твоя сноровка. По поводу того, о чем ты знаешь.

Она негативно встречает мое предложение и не скрывает этого:

— Сейчас нет времени, мне нужно в завтрашний номер приготовить материал.

— Наплевать. Твои читатели завтра узнают на одну глупость меньше — пусть передохнут! Кроме того, твой шеф дал мне “зеленый свет”. Так что поехали.

— В таком случае, — иронично замечает Айлюли, — мне, как настоящему рыцарю, остается только подчиниться приказу короля. Но ты по крайней мере выпьешь с нами?

Я соглашаюсь. Она представляет мне своего собеседника, фотогеничного мальчика без возраста.

— Жереми Балуй, ты его должен был видеть в фильме “Немного соли в сточной воде”.

— Видел, — вру я, не обращая внимания на протянутую руку баловня кинематографа.

Барменша, загорелая до полного прожаривания, наливает мне виски.

— О! Айлюли, — произносит Балуй с театральными интонациями, — у меня для вашей рубрики есть обалденный материал. Фантастический просто! Я бы сказал, невообразимый! Уверяю вас — это будет сенсацией! Ваши читатели с ума сойдут…

— Да что вы? — произносит заинтересованно, но в то же время сдержанно профессиональная сборщица сплетен.

— Представьте, еду вчера на своем открытом “порше”, и вдруг мимо меня на красный свет пролетает машина. Я торможу! Знаете, кто там был?

— Нет, — отвечает Тустеп, которой абсолютно наплевать на то, кто там был.

— Дирк Круглас, собственной персоной! Он начинает крыть меня по-французски, а я ему весело так по-английски: “How are you?” Он узнает меня и ржет как помешанный… Разве не удивительно? Я подумал, что это может рассмешить ваших читателей.

Я залпом приканчиваю виски.