— Послушай меня, я ищу своих друзей, которые живут здесь в парке недалеко от Сены, в довольно большом доме. На окнах жалюзи. Понимаешь, что я имею в виду? У них желто-голубая американская машина, а также, наверное, грузовичок-фургон «пежо», и я не удивлюсь, если окажется, что они сами тоже американцы… Знаешь таких?

Паренек, похоже, не такой понятливый, как в общем можно было бы судить по его серьезному наряду. Он концентрируется, как ягодная карамель, приводящая желудок в полное замешательство, и начинает машинально крутить звонок на руле, причем с такой лихорадочностью и так оглушительно, что я еле сдерживаюсь, чтобы не съездить ему по физиономии и не завязать узлом его велосипед.

Время бежит без толку, и это очень угнетает. На мысе Канаверал, когда ждут фальстарта межпланетного корабля, персонал космодрома находится в меньшем напряжении, чем стоящий передо мной мальчуган.

Наконец разносчик антрекотов радостно кивает.

— Послушайте! — вопит он оглушительно звонким голосом, еще более звонким, чем его звонок. — Послушайте…

Призыв явно лишний. Я вслушиваюсь с таким напряжением, что кажется, евстахиевы трубы вылезут сейчас на лоб. Толстуха за моей спиной страстно дышит через нос, а Берю от возбуждения зевает так, что всасывается пыль через отверстия обдува лобового стекла.

— Я знаю людей, о которых вы говорите… Но у них нет машины, как вы говорите. Как вы говорите, так дом стоит рядом с Сеной на дороге к ипподрому, но его невозможно увидеть с улицы, там очень густые деревья.

А людей этих там нет, потому что они уехали…

Я перебиваю оратора:

— Если я тебе подкину солидные чаевые, сможешь нас туда проводить?

— Да, месье.

Никаких колебаний, спонтанность его действий указывает на сильную волю человека, умеющего брать на себя ответственность.

И вот разносчик рагу встает на педали, как заправский жокей, устремившийся к победе в скачках за мировой кубок.

Я еду следом. Заплечный мешок бьет ему по заднице… Проезжаем одну аллею, две аллеи, три. Похоже, круговерти конца не будет. Позади никого! Парень смело может сказать, что выиграл кубок. Велосипед утыкается в железные ворота, заржавевшие, как мужское достоинство Робинзона Крузо до прибытия на остров бесценного Пятницы. Первое, что мы видим, и это немного согревает мне душу, как паяльная лампа: неглубокий желобок у ворот для сточной воды. Вот, наверное, то самое, что подбросило вверх тушу мадам Берю. Но пока слишком рано праздновать победу. Мой девиз, как реклама сыра «Горгонзола»: «Ничего не говорите — ощущайте!»

— Дом, про который вы говорили, здесь! — рапортует наездник.

Из своих секретных фондов я выписываю ему пять франков. Паренек прячет купюру настолько быстро, что я спрашиваю себя, не вырвал ли неожиданный порыв ветра заветную бумажку из его пальцев.

— Ты хозяина-то знаешь? — на всякий случай интересуюсь я.

— Видел в прошлом году…

— Как его зовут?

— Граф де ля Гнилье.

— А чем он занимается в жизни, твой граф, в свободное от полировки своего герба время?

Мальчуган косит на меня, затем взрывается звонким смехом. Он хоть и не понял смысла моей глупой шутки, но рассудил: дядя шутит и в этом месте нужно смеяться.

— Он живет на Средиземном море, кажется… Выходит, граф начищает до блеска свой герб в лучах солнца.

— А когда не живет здесь, сдает дом на лето, — добавляет херувим от скотобойни. — Он уже очень старый, и у него есть дочь, тоже очень старая…

Словом, старость является второй натурой рода де ля Гнилье.

— Но это точно не здесь! — вздыхает толстуха.

— Кто занимается сдачей дома в аренду? — спрашиваю я своего гида.

— Кажется, агентство «Вамдам-Жилье», их контора рядом с церковью…

— Ты не замечал — поскольку много колесишь, много видишь и выглядишь смышленым мальчиком — в этом районе американскую машину в последнее время?

— Таких, как вы говорите, американских машин тут полно, — быстро отвечает поставщик бараньих котлет, — потому как здесь живут одни богачи. У графа вообще никакой машины нет, только трехколесная коляска, которую толкает его дочь, так как у старика парализованы обе ноги!

Будучи человеком проницательным, я соображаю, что вытянул из этого кладезя максимум информации за минимум времени.

— Ну ладно, спасибо тебе, — говорю я, освобождая его от дальнейших расспросов.

Он отвешивает нам по очереди три короткие улыбки и стартует в стиле заправского трековика: локти раздвинуты, голова опущена над рулем двухколесного тигра.

— Вы видели?! — вдруг вскрикивает проснувшийся Берю.

— Что видели?

— В корзине у парня?

— Ну и что?

— Да у него фантастические ромштексы! Вам что, жрать не хочется?

— Потерпишь, — решаю я. — А сейчас перед нами стоят задачи поважнее.

— Нет ничего важнее хорошей жратвы! — уверяет изголодавшийся Толстяк. Он поднимает вверх палец, привлекая наше внимание. — Вот послушайте, что говорит мой живот!

Урчание, похожее на звук выходящего из тоннеля метро поезда, сотрясает машину.

— Ромштекс, — мечтательно произносит Берю, — я бы его сожрал с кровью…

Меня чуть не тошнит, и я выбираюсь из тачки.

— Берта, будьте внимательны и не показывайтесь. Я пойду сориентируюсь на местности. Если мне выйдут открывать, ложитесь на сиденье! И опустите стекла — пусть проветрится!

Отдав распоряжения, я иду к воротам и тяну за ржавую цепочку. Приглушенный звук колокольчика раздается где-то в глубине дома.

Берта, распахивая дверцу, орет мне вслед:

— Комиссар, все! Это здесь, здесь! Я вспомнила! Звук колокольчика! Я слышала его из своей комнаты… Это ведь был колокольчик, правда?

— Ложитесь, черт возьми! — кричу я шепотом, завидев среди деревьев приближающийся силуэт.

Толстуха сползает на пол машины. Нежный и заботливый муж быстро накидывает на нее плед. Эта вещь очень полезна в качестве подстилки, когда путешествуешь в лесу с дамой.

Ведь сосновые иголки, впивающиеся пониже спины, могут причинить серьезный вред.

Я рассматриваю приближающуюся фигуру. Это женщина. Да еще какая! У нее есть все, чтобы сразу понять, что на свет ты появился не зря.

Красотке лет двадцать пять максимум, фасад просто великолепный, с лепными украшениями, но без излишеств, мягкая грациозная походка, длинные ноги, глаза как незабудки, светлые пепельные волосы, коротко остриженные и рот сделан, чтобы сосать эскимо… Да, из-за такой хочется заказать столик в варьете «Лидо» и номер в отеле «Эксельсиор».

Черный кожаный пояс с золотыми заклепками плотно стягивает в талии короткое бежевое платье, а на ногах высокие бежево-черные башмачки. Мое восхищение настолько сильно, что я забываю, зачем пришел, и плотоядно сглатываю, вперив в нее взгляд.

— Кто вам нужен? — спрашивает мелодичный голос, в котором угадывается легкий иностранный акцент. Когда я говорю об иностранном акценте, это значит, что трудно определить с ходу, о каком именно идет речь. Он может быть и английским, и немецким, и американским или, скажем, скандинавским…

— Я из агентства «Вамдам-Жилье»… Мадемуазель прищуривает свои красивые глаза, что придает ей вид (как написал бы писатель-академик из престижного района Парижа) миниатюры кисти японского мастера.

— Агентство недвижимости рядом с церковью, — рапортую я, чтобы снять завесу недопонимания.

Она кивает головой.

— А! Да…

Но чудо природы, похоже, удивлено.

— Я думала, что все улажено? — возражает она.

Сан-Антонио Прекрасный напяливает на лицо самую искреннюю маску в стиле Казаковы. Глубокий проникающий взгляд, располагающая улыбка, ряд ослепительных зубов — любая девушка начинает ощущать, будто села в муравейник в разгар переезда его обитателей на новое место жительства.

Но в данном случае сеанс чарующих взглядов несвоевременен. Здесь нужен четкий и веский довод, помноженный на вежливость.

— Граф де ля Гнилье, хозяин дома, забыл очки в комоде, — объясняю я, — а это специальные стекла с фокусом против поливалентного заражения. Он очень ими дорожит и просил нас переслать их ему, зайти сюда… извиниться перед вами…

Она опять кивает. Взгляд ее лазурных глаз останавливается на выглядывающей из-за лобового стекла роже Берю. Удивительно, но, похоже, физиономия, больше смахивающая на задницу, внушает ей доверие, поскольку красавица тут же отпирает ворота. — Пожалуйста, входите… Она поворачивается и идет по дорожке к дому. Я даю ей возможность идти чуть впереди, чтобы в свое удовольствие невооруженным глазом наблюдать за кульбитами ее шарнирного тыла. Я видел много попок в своей шальной жизни, плоских, круглых, прямоугольных, яйцевидных, отвислых, грустных, эллипсоидных, крепких, мягких, расплывчатых, мускулистых и всяких других, можете мне поверить на слово, но такой, как эта, завернутая в беж, — никогда. Ее папа, видно, все время думал о Родене, когда на седьмом небе снабжал ее маму.

Первое, что мне бросается в глаза, когда мы выходим через аллею к дому (он действительно в два этажа и на окнах деревянные жалюзи), — это американская машина. Правда, она не желто-голубая с зелеными сиденьями, как нам расписывала Берта, а черная с вишневыми подушками.

Девушка с попкой на шарнирах поднимается по шести ступенькам подъезда и проходит в большую прихожую, пол которой выложен черно-белой плиткой в шахматном порядке. И тут совершенно неожиданно для меня, если принять во внимание ее конституцию и стиль поведения, она берет с дивана белый халатик няни, надевает его и, абсолютно потеряв интерес к моей персоне, будто я первые в ее жизни порвавшиеся от носки трусики, подходит к великолепной детской коляске, где на всех парах спит круглолицый малыш.

Я стою и смотрю на все, будто во сне. У меня, наверное, очень глупый вид, поскольку мадемуазель поворачивает ко мне лицо и улыбается обезоруживающей улыбкой.

— Вы не хотите найти очки? — спрашивает она тихим голосом, чтобы не разбудить ребенка.

Я спохватываюсь.

— А, да, конечно… Но… Может быть, лучше, если вы пойдете со мной?

— О нет! Джимми сейчас проснется, и тогда начнется большой скандал.

Чудо небрежно садится рядом с коляской и закидывает ногу на ногу настолько высоко, что у меня мгновенно развивается сердечно-сосудистая недостаточность. При этом она опять забывает о моем присутствии. Чтобы не получить тромбоз, решаю ретироваться… Я в некотором роде чувствую себя смущенным, прежде всего из-за того, что нахожусь в доме совершенно нелегально. Плюнув на смущение, иду по комнатам. В большинстве из них даже чехлы с мебели не сняты. Гостиная и еще три комнаты выглядят жилыми, но остальные помещения под толстым слоем пыли похожи на серые заброшенные могилы. В гостиной же, наоборот, жизнь бьет ключом, полно бутылок виски и содовой, везде валяются американские газеты и журналы с фотографиями людей, которые мне абсолютно неизвестны и останутся таковыми. За исключением шикарной няни, в доме графа больше ни души.

Я выдвигаю несколько ящиков комода, заглядываю в шкафы, чтобы придать правдоподобия своей миссии, затем спускаюсь в прихожую, где обнаруживаю сексуальную няню за чтением последнего номера комиксов « Микки — Мауса».

— Вам удалось найти очки? — спрашивает меня обалденное существо.

— Нет. Старый граф начинает терять нить жизни и, очевидно, ошибся, решив, что оставил их здесь.

— Вы очень быстро вернулись; наверное, плохо искали, — иронизирует она.

Я отвечаю скороговоркой, словно автомат, смазанный по всем правилам:

— Если бы вы пошли со мной, то я бы, естественно, растянул удовольствие.

Она ухватывает мысль и даже немного краснеет. Целомудрие — всегда хорошо. Мужчинам это нравится. Если мужчины изрекают глупость в присутствии особи женского пола и эта особь опускает глаза, они, как правило, представляют себе, что наткнулись на этакую малышку-сестру Терезу, и их тайной мечтой становится овладеть малышкой-сестрой Терезой.

— Вы здесь одна? — удивляюсь я.

— Нет.

— А, ну да! Я забыл.

— Со мной Джимми, — говорит она, указывая на коляску.

— Но это пока еще не совсем компания.

— Приходите, когда он проснется, вы наверняка измените мнение.

Эта няня нравится мне все больше и больше. В особенности ее ноги. Если собрать вместе несколько дюжин отличных ног, то со стороны остальных обладательниц наверняка начнутся охи да вздохи.

— Вы американка?

— Нет, я из немецкой Швейцарии. Из Цюриха.

— Ну тогда да здравствует Швейцария! — говорю я искренне. — Вы его кормилица?

— Нет, всего лишь няня. У нас есть не только молочные коровы!

— Жаль, я бы с удовольствием поприсутствовал при кормлении Джимми.

Тут вы, конечно, думаете, что я слишком сильно бросаю конфетти в воздух. Но что вы хотите? Когда рядом со мной персона сорок второго размера, я ног под собой не чую. Мне в самый раз облиться скипидаром, чтобы вновь обрести себя.

— А ваши хозяева? — говорю я, не в силах оторвать взгляд от ее горящих глаз, способных привести к банкротству всех торговцев льдом.

— Что хозяева?

— Их здесь нет?

— Нет, он снимает…

Я делаю вид, что не понимаю, и это мне удается значительно легче, чем уложить ее в постель с первого взгляда.

— Что значит — он снимает?

— В Булони. Они снимают перебивки по сценам во Франции…

— Он режиссер?

Теперь наступает ее очередь играть сцену под титром «Дурачок, как же ты не понимаешь?» Сцена вторая из третьего акта.

— Нет, он актер… Вы пришли из агентства и не знаете, что сдаете дом Фреду Лавми! Я закатываю глаза.

— Фред Лавми!

Конечно же, я знаю этого господина! И вы тоже, очевидно! Актер номер один в Голливуде! Герой огромного количества нашумевших фильмов, среди которых (цитирую по памяти) «Дикая себоррея», «Групповой инстинкт» и, прежде всего, эпохальная лента «Девять с половиной сантиметров», получившая «Оскара». Помните этот фильм? Там капитально воплотился талант Ким Чахоткингер, получившей «Гран-при» туберкулезного санатория в Каннах за лучшую женскую роль.

Я повторяю, входя в роль и одновременно в экстаз:

— О Фред Лавми! — И прокашливаюсь.

В принципе есть от чего, поскольку популярность этого малого распространяется в толпе с быстротой эпидемии легочной чумы.

— Но, — продолжает недоумевать няня, — я думала…

Пора наконец объяснить свою некомпетентность.

— Я недавно работаю в агентстве, а у нас столько домов в найме… Хозяин не рассказал мне, но если бы я знал…

В действительности все газеты трубили о приезде во Францию Фреда Лавми. Он прибыл на борту лайнера «Либерти» вместе с женой, сыном, няней и секретарем. Поскольку он человек по натуре очень простой, то снял этаж в шикарном отеле «Ритц» для себя и виллу в престижном предместье Парижа для своего сына… А Дворец спорта для парковки своих машин не арендовал только потому, что там очень пыльно.

— Вы давно служите у Лавми?

— С рождения Джимми.

— Они клевые ребята?

— Как вы сказали?

Я прикусываю язык. Змея бы на моем месте прикусила другой конец.

— Они приятные хозяева?

— Очень. Я их почти не вижу.

Лучший начальник тот, который всегда отсутствует. Когда я ей об этом говорю, большой и красивый рот малышки расплывается в улыбке.

— И вы не скучаете одна в таком большом доме?

— Немножко… Но вечером меня заменяют и я уезжаю в Париж на машине.

Клянусь, ребята, эта девочка нашла себе идеальную работу. О подобной службе мечтают все уборщицы.

Вот ведь какие хозяева в Штатах! Они нанимают персонал, чтобы обслуживать персонал, и в распоряжение обслуги дают машины, какие не снились даже нашим министрам!

— И вы ездите в Париж в одиночестве?

— Вы очень любопытны…

— Если вам нужен гид или сопровождающий, то я бы с превеликим удовольствием…

Но сопровождающим никогда не верят, сами знаете. Няня надувает губы. Я, видно, не в ее вкусе. Чтобы совсем отравить наше сосуществование, просыпается малыш и начинает орать во все горло. Я прощаюсь и ухожу, а птичка кидается к коляске, чтобы успокоить нежные нервы наследника Фреда Лавми.

У меня создается впечатление, что мы ошиблись дверью. Ну что общего может быть между актером мировой величины и похищением толстой женщины?