Глава 3

Когда мамаша Берю умолкает, за столом устанавливается тишина такая же натянутая, как штаны короля Фарука. (Надеюсь» этим сравнением я не убил наповал какого-нибудь неуча, поскольку всем известно, как и почему натянуты штаны горемыки Фарука)

Альфред, маэстро масляных шампуней всех категорий, смотрит на свою лесную нимфу с благоговением. Он горд от сознания, что окучивает женщину, попадающую в неординарные ситуации. Берю тоже был бы доволен, если бы его положение рогоносца не создавало в придачу еще и некоторые заслуженные комплексы. Разве его стерва не требовала только что, чтобы мы, полицейские, бросились на тропу войны?

Я разглядываю толстуху. Огромная отвислая грудь, выпирающий отовсюду жир, расплывшаяся необъятная задница, тройной подбородок. На мой взгляд, она омерзительна. Похожа на колоссальный кошмар, даже хуже. Ради бога, пусть она своим присутствием украшает существование двух придурков. Как сказал один (не великий, просто рядовой) адвокат, это не мое дело. Но чтобы этот ходячий склад маргарина впаривал нам историю с похищением на «кадиллаке», хлороформом в лесу, заточением и повязкой на глазах, я, извините, не согласен.

Если 6 ей было лет двадцать, плюс свеженькая мордашка и презентабельная фигура, я бы, может, и сам предложил ей прогуляться в лесок. Но в том-то и дело: она настолько далека от вышеперечисленного, что одна мысль о проблеме в целом вызывает тошноту.

— Что ты решил? — спрашивает в волнении Берю. Он меня хорошо знает и по моему лицу понимает: еще секунда — и я наговорю его гиппопотамихе массу приятных вещей.

— Поеду домой и лягу спать, — сообщаю я твердо со звоном металла в голосе. — Мне, конечно, было очень интересно, даже чем-то напоминает довоенные фильмы, но со вчерашнего дня я в отпуске и хочу провести его соответственно.

Физиономия Берты становится цвета вареного омара.

— Значит, вы мне не верите? — вызывающе произносит она.

Усы встают как иглы дикобраза. В некотором роде мадам Берю похожа на какую-то экзотическую, страшно опасную, толстую рыбу.

— Дорогая моя, — говорю я, стараясь скрыть распирающий меня сарказм, — я уверен, что ваш случай небезнадежен. Думаю, вам следует для начала сделать энцефалограмму. Может быть, всего лишь нервная система немного поизносилась, но, как говорят в таких случаях, вскрытие покажет.

— Мерзавец! — шипит Берта через усы и тут же взывает к своим мужьям: — Вы же не будете сидеть как пни и смотреть, как меня оскорбляют!

Цирюльник сует руку в карман и вынимает расческу. Чтобы выдержать паузу и успокоить нервы, он принимает позу мудреца и тщательно наводит пробор. Что касается моего Толстяка, то он отквашивает такую рожу, что знаменитого мима Марселя Марсо хватил бы паралич.

— Доброй ночи! — откланиваюсь я, направляюсь к двери и вновь оказываюсь на сыром, но таком чистом воздухе Парижа, в котором смешиваются приятные и немного грустные запахи осыпающихся листьев.

— Эй! Сан-Антонио! Постой!

Толстяк вприпрыжку бежит за мной, обеими руками поддерживая живот, чтобы, чего доброго, не наступить на пупок. Я замедляю шаг, но не останавливаюсь, поскольку совершенно осмысленно даю ему возможность таким образом хоть изредка заняться физическими упражнениями.

Ему удается, правда с большим усилием, меня догнать. Его легкие работают, как продырявленные кузнечные мехи.

— Послушай-ка, парень…

Я останавливаюсь и натягиваю ему шляпу на глаза. Берю становится похожим на перевернутый котел.

— Ты ошибаешься! — хрипя и пыхтя, произносит он. — Клянусь, ты ошибаешься! Я знаю Берту, а…

— Осточертела мне твоя Берта! — взрываюсь я. — Не понимаешь ты, что ли? Да ей и хлороформа не нужно, чтобы усыпить твою бдительность! Хочешь, я скажу тебе всю правду, начистоту, как есть? Так вот: она сняла какого-нибудь бакалейщика и устроила себе отпуск на пару дней где-нибудь на усиленном матрасе. А вы оба болваны — что ты, что твой Альфред! Ваша ненасытная небось со смеху помирала, когда вы слопали за милую душу это грандиозное вранье. Ей, наверное, даже любопытно, как далеко может зайти ваша непроходимая тупость… Но ваша тупость зашла так далеко, что вряд ли найдется межпланетный корабль, способный достичь ее границ!

— Но ты же не знаешь Берту, — уверяет Толстяк.

В его красных глазках породистого поросенка стоят слезы.

— Мне вполне достаточно того, что знаю. Если бы я кинулся проводить расследование, значит, стал бы с вами на одну доску. Чтобы соблазнить твою кокетку, нужно просто вместе со всеми занять стартовую позицию…

— Ей нет необходимости придумывать подобные вещи. Она и так в себе уверена! Она слишком хорошо стоит на ногах!

Я б ему ответил, что Берта часто не стоит на ногах, а задирает их вверх, но на кой черт мне лить в эту израненную душу серную кислоту неаппетитных образов!

— Хватай лучше свою романтическую королеву и тащи в постель, Толстяк, пока ее опять не свистнули… Повторяю тебе, я решил провести три дня на природе. И хоть тресну, а проведу. Завтра мой черед совершать похищения. А поскольку речь идет о малышке-брюнетке с хищными повадками, то я не имею права истощать свои резервы.

Я оставляю Берю стоять с открытым ртом и сажусь в свою тачку. Проезжая мимо, успеваю заметить толстую Берту, которая поливает меня, очевидно, самыми лестными эпитетами. Бюст, похожий на два запасных колеса, ходит ходуном.

Когда я приезжаю домой, по телевизору как раз подходит к концу сенсационная по своей глубине дискуссия с участием нескольких лысых джентльменов о современном взгляде на анальные свечи. Лысый в очках утверждает, что свеча должна вдвигаться вперед острым концом и что необходимо по возможности улучшать ее аэродинамические свойства. Лысый с усами отвечает первому, что эффективность ректальной капсулы базируется не на скорости, а как раз, наоборот, на ее замедленном продвижении, и поэтому мир заинтересован в придании ей квадратной формы. Лысый с блестящими часами-браслетом отвергает это смелое умозаключение, говоря, что самым важным является момент проникновения: он должен быть резким, поэтому господин предлагает внедрить специальный пистолет для проталкивания свечи в анальное отверстие… Четвертый лысый — ведущий теле дебатов, к которому с надеждой во взоре поворачиваются остальные участники, страстно желая, чтобы он наконец решил их научный спор, изрекает, что пришло время заканчивать передачу.

Он передает слово дикторше (ослепительные зубы, свежее дыхание), та в свою очередь с открытой створки полу экрана коротко передает слово ведущему тележурнала, и разговор переходит в монотонный ритм. Я выключаю телевизор, и Фелиция замечает:

— Антуан, ты подхватил насморк.

— Я?

— Ты ходил без зонта под дождем! Я сделаю тебе ингаляцию.

Она наливает немного рому в плошку, подносит спичку, и красивые язычки пламени начинают танцевать над поверхностью.

Как когда-то в детстве, я тушу лампу, чтобы лучше было видно это теплое свечение. Пламя бросает блики на лицо моей матушки, придавая ему несколько шальное выражение…

Я вдыхаю горячий аромат рома, затем, когда пламя гаснет, выпиваю содержимое чашки залпом и принимаю горизонтальное положение, чтобы спокойно поразмыслить над услышанными только что воспоминаниями счастливой мадам Берты Нарасхват.

Горячий алкоголь разливается по телу, и я представляю себе великолепную Берту на крупе сумасшедшего коня, уносимую легендарным Тарзаном, которому Альфред, чародей-парикмахер, соорудил сногсшибательный перманент. Они лихо скачут по бескрайней пустыне, утыканной колючими кактусами, оказывающимися через секунду колючими усами самой мадам Берюрье…

Вы знаете мой режим дня, когда я на отдыхе? Утром горячий кофе в постель с дополнением в виде жареных тостов, которые Фелиция густо смазывает медом и конфитюром, затем свежая газета и почта.

Сегодня утром почта скудная. Портной доводит до моей блестящей памяти, а также намекает в скромном постскриптуме, что я ему остался должен двести франков за новый костюм в стиле принца Галльского, сшитый месяц назад. У меня возникает желание ответить ему в том духе, что своим поставщикам я плачу по жребию и, если он не прекратит гнусные намеки, не включу его в список участников следующего тиража.

Кроме послания портного в почте лежит еще рекламный листок, извещающий о праве на покупку надувного матраса со скидкой в пятьдесят франков, если это право будет реализовано до десятого числа следующего месяца. Рекламный проспект безапелляционно утверждает: приобретение этого предмета является абсолютной необходимостью для современного человека. Я вполне согласен с такой постановкой вопроса, но тем не менее предпочитаю в сухую погоду добираться до Конторы на тачке.

Выбросив весь этот мусор, принимаюсь за тосты и практически одновременно за газету. На первой полосе сенсационный материал: у принцессы Маргареты свинка, хотя вначале думали — дифтерия! Внизу страницы значительно скромнее преподносится еще одна новость, также представляющая большой интерес.

В аэропорту Орли похитили жену американского бизнесмена. Жующим ртом я криво усмехаюсь: может, тоже похищение в стиле мадам Берюрье?.. Набранная курсивом рекомендация в скобках сообщает, что за деталями надлежит отправляться на третью страницу, что я спешно и делаю. Фотография мадам тиснута на двух колонках. Полное ощущение, будто у меня начались галлюцинации, настолько ошеломляюще сходство американки с женой Берю. Та же голова-глыба, толстые висячие щеки, так же топорщатся усы — мне кажется, я сплю… Действительно, нужно всмотреться как следует, чтобы убедиться, что на портрете все-таки не любвеобильная мадам Берюрье. И тут же в моем котелке закипает напряженная работа. Как язык колокола, внутри черепа бьет тревожный вопрос: «А ну как Берта и вправду не вешала нам лапшу на уши? Может, ее действительно похитили?»

Слова, произнесенные ею вчера, длинной вереницей мелькают перед моими глазами, будто бегущая строка световой газеты на фронтоне здания.

«После обеда пришел человек, посмотрел на меня и начал орать на другого…»

Я проглатываю статью вместе с тостом.

В двух словах, как получится, постараюсь пересказать вам ее содержание.

Толстая американка, миссис Один Таккой, готовилась ступить на борт самолета «Супер-констелейшн» в направлении собственного заокеанского дома, чтобы соединиться со своим собственным законным супругом, как вдруг громкоговорители аэропорта потребовали от нее незамедлительно явиться в зал ожидания. Важную даму сопровождала ее секретарша, мисс Сбрендетт, ответственная за текущие дела и чемоданчик с драгоценностями миссис Таккой. Толстуха попросила секретаршу подождать и быстро, насколько позволяла ей жировая прослойка, отправилась на зов громкоговорителей. Прошло десять минут, самолет стоял под парами. Секретарша вернулась в здание аэропорта, но не обнаружила свою хозяйку. Самолет с облегчением вздохнул и взмыл в небо. Мисс Сбрендетг забила тревогу, начали поиск, опросили свидетелей и узнали, что какой-то тип, приехавший на американском автомобиле, попросил вызвать миссис Таккой, чтобы сообщить ей что-то очень важное…

Просьба была выполнена, мадам вызвали. Один из служащих таможни утверждал, что видел женщину понуро выходящей из здания аэропорта в сопровождении того типа.

С тех пор никаких известий…

Я отбрасываю газету в угол, ставлю поднос на стул, на четвертой скорости совершаю утренний туалет и одеваюсь.

— Ты уходишь? — ахает моя добрая Фелиция, увидев меня направляющимся к двери при полном параде в шикарном костюме в светлую полоску.

— Да, мам, ненадолго, — обещаю я, целуя ее в щеку.

Через полчаса я звоню в дверь четы Берю.

У меня в руке букет нагло распустившихся цветов, в спешке купленных у торговца всякой растительностью на углу, а на лице я располагаю самую что ни на есть рекламную улыбку. Дверь открывает лично мадам Ноги Вверх. Сегодня кусок сала завернут в подобие халата из нежно-зеленого атласа. Ну чисто поле, покрытое цветочками и листьями филодендрона. В таком виде мадам напоминает мне девственный лес, только уж очень дремучий.

Когда ей удается констатировать, что на коврике перед дверью стоит не кто иной, как Сан-А, ее глаза испускают зигзагообразные молнии, а из глубин организма вырывается страшный рык, чуть не выбросив из халата мощный бюст:

— Вы!

Я стараюсь преодолеть головокружение и произношу так сладко, как только могу:

— Дорогая Берта, я честно принес штраф.

— Вот как!

Я сую ей букет. В руках мадам Берю букет становится микроскопическим, тем не менее она его замечает и, зажав цветы в своей лапе, отвешивает мне примирительную улыбку.

— Вы вчера были несносны, комиссар.

— Сам знаю, — соглашаюсь я, — не надо мне напоминать.

Не имея мелочи, чтобы положить в ее протянутую руку, я кладу свою пятерню…

— Все быльем поросло! — заявляет она, с хрустом раздавливая мои пальцы.

— Все! — выдавливаю я со стоном.

— Давайте поцелуемся, чтобы скрепить наш мир, — шепчет с жаром (и жиром) Берта и притягивает меня к своему филодендроновому массиву.

Дыхание у меня останавливается. Ее толстые губы приклеиваются к моей щеке совсем рядом со ртом.

Вжав голову в плечи, я пережидаю шквал.

Глава 4

Господин Берюрье собственной персоной выходит из спальни. Вы помните слона Джумбо из цирка Амара, который несколько лет назад скончался от инфаркта? Подозреваю, что свою грязно-серую пижаму Берю унаследовал от него. Толстяк расплывается в улыбке — он очень рад нашему примирению. Его тайной мечтой было бы видеть всех своих друзей в ласковых отношениях с его ненаглядной Бертой. Вообще, мне сдается (во всяком случае, я наблюдаю это в течение собственной долгой жизни), что многие мужья таковы. Каждый мужчина, даже самый ревнивый, втайне надеется застать свою дражайшую в объятиях непосредственного начальника. Отбросив к чертям мораль, скажем так: здесь скрываются большие возможности. И народная вера в удачу рогоносца родилась не на пустом месте.

— Ну слава богу! — радостно урчит Толстяк. — Мне такое больше по вкусу!

Эти добрые люди предлагают составить им компанию за завтраком. Я принимаю приглашение, боясь их обидеть, и толстуха тянет меня за стол. Тут же появляется огромная чашка какао, сладкого, как елейные речи целого конклава кардиналов.

— Дорогая Берта, — начинаю я запев, — к великой радости моего подчиненного, признаю, что вчера, когда вы мне рассказывали о своих злоключениях, я отнесся к ним весьма скептично и ошибся. Но повинную голову меч не сечет…

Мой речевой поток, похоже, хлынул ей в бюстгальтер. Два огромных мешка муки начинают лихорадочно вздыматься. Она облизывает свои встопорщенные усы языком.

— Ну что я говорила! — вскрикивает она и шлепает своего суверена по руке. Пальцы Берю вместе с зажатой в них булочкой погружаются в чашку с какао по второй сустав. — Я была уверена, что вы признаете свою неправоту! — заявляет слониха с некоторым вызовом.

— Мне доставило бы огромное удовольствие, если бы вы подробно описали внешность того человека, который похитил вас на Елисейских полях.

Берта отхлебывает из своей чашки. Звук напоминает шум работы подвесного лодочного мотора, оказавшегося над водой.

— Он был большого роста, — начинает она предаваться сладостным воспоминаниям. — На нем был костюм из тонкой ткани, несмотря на сезон…

— Какого цвета?

Берта мечтательно прикрывает веки с видом счастливой коровы.

— Нефти!

— Это определенно указывает на то, что он американец…

Толстяк фыркает так, что дребезжит молочник на столе.

— Классно, когда он начинает валять дурака, мой Сан-А! — говорит Берю, поправляя вставную челюсть.

Затем он встает и с невинным видом направляется к буфету, откуда извлекает литровую бутыль вина. Чтобы не утруждать свою возлюбленную мытьем лишней посуды, Толстяк беззаботно наливает себе в чашку с остатками какао примерно половину.

Теперь я не сомневаюсь, что Берта вчера говорила чистую правду. Данное ею описание точь-в-точь соответствует тому, что выдали сегодняшние газеты.

Итак, ошибки быть не может. Вернее, была основная ошибка: изначально похитители напутали. В прошлый понедельник они приняли нашу старушку Берту за миссис Один Таккой. Стало быть, их задачей было стянуть жену у незадачливого бизнесмена. Но явился заказчик похищения и, поскольку знал американку в лицо, заметил путаницу. Тогда исполнители пошли ва-банк, но сначала отпустили мамашу Берю… Они, должно быть, срочно поскакали в гостиницу, где обитала миссис Один Таккой, узнали, что мадам улетает в Штаты, и рванули за ней в Орли…

Мой мозг потирает руки, если я могу позволить себе подобную метафору. Ваш малыш Сан-Антонио, похоже, проведет отпуск в своем обычном духе.

Я уже вижу, какую рожу скорчат мои коллеги из криминальной полиции, когда узнают, как примитивно просто мне удалось распутать дело. Поскольку я ни секунды не сомневаюсь в успехе своего экспресс-расследования. Ссылаясь на утреннюю газету, я рассказываю ошеломленной паре бегемотов о последних событиях.

— Представляете, гангстеры лопухнулись. Они приняли Берту за жену американца. Кстати сказать, сходство сумасшедшее.

И тут толстуха начинает устраивать трубный концерт, как насмерть обиженное стадо слонов. Она так и рвется на скандал. Ее, видите ли, интеллигентное с тонкими чертами лицо не имеет ничего общего с толстой рожей американки, не умещающейся на газетном листе.

Пользуясь смятением чувств супруги, ее милый муж под шумок приканчивает литр.

Я пытаюсь успокоить это чудо природы, призывая на помощь всю свою врожденную дипломатию.

— Дорогая Берта, когда я говорю о сходстве, то имею в виду сугубо анатомический термин, то есть я хочу сказать, что если мы обратимся к собственно морфологии лица, то можем констатировать в доминирующей структуре совпадение, базирующееся на принадлежности ваших черт к группе "Б" согласно таблице высших зоологических видов, о которых упоминает Брем в своем многотомном труде.

Уф, надо перевести дыхание!

— Не правда ли? — поворачиваюсь я к Толстяку, который все время прохождения моей мысли по данной траектории сидел с широко открытыми глазами и не дышал.

— Это как раз то самое, о чем я и сам думал, — подтверждает он.

На Бертиной физиономии вырисовывается подозрение. Будто дождевое облачко затемнило ее широкое лицо. Но через минуту она вновь сияет, словно круглое светило. Ее муж шепчет мне на ухо:

— Тебе надо было устроиться лапшой торговать!

— Берта, я вынужден вас реквизировать! — говорю я серьезно.

Королева Берю делает лицо в духе Марлен Дитрих, модернизированное Джиной Лолобриджидой.

— О комиссар! Реквизировать меня… Я покрываюсь холодным потом. Еще не хватает, чтобы она меня неправильно поняла.

В конце концов, я ее не в хлев покрывать тащу, этакую буренку.

— Да, дорогая моя Берта, только с вашей помощью мы сможем найти дом, куда вас отвезли.

Она начинает блеять:

— Но это же невозможно. Я вам говорила, что они меня…

— Усыпили, знаю. Но тем не менее необходимо попробовать, иначе мы не придем ни к какому результату.

— Сан-А прав! — возбуждается законный муж. — Ты ведь у нас главный свидетель!

Слово «свидетель» уносит толстуху прямо на страницы прессы. Она уже видит свои фотографии во всех газетах. Героиня уходящего сезона! Толпа обожателей бросается к ее ногам. И она сможет менять восторженных поклонников сколько душа пожелает.

— Долг прежде всего! — заявляет она с достоинством. — Я вся в вашем распоряжении!

Погода несколько улучшилась, во всяком случае лягушки-барометры понизили тон своих вокальных упражнений.

Лес Мезон-Лафит вырядился в потрясающее красно-желтое одеяние. Аллеи, впавшие в меланхолию, покрыты толстым золотым ковром. Нежный аромат зарождающегося гумуса приятно щекочет ноздри, романтично напоминая о лесной чаще.

Этот приятный аромат природы вступает в безнадежную борьбу с запахом мадам Берю. Не знаю, может быть, парикмахер, презентуя Берте одеколон, перепутал пузырьки, но вонь непереносимая. У меня впечатление, будто в машине опрокинули кастрюльку с прокисшим супом.

— Это здесь! — кричит Берта.

Вот уже битых четверть часа мы крутимся по парку. На заднем сиденье, развалившись, дрыхнет Толстяк. У него остаточные явления после бессонницы последних ночей: как только где приткнется, тут же храпит.

— Вы уверены?

Она указывает на статую, возвышающуюся на въезде в шикарное поместье.

— Я узнаю статэю.

Обозначенная «статэя» представляет собой даму, единственным предметом одежды которой является колчан со стрелами, да и тот висит на ремешке.

— Здесь?

— Тут они остановились, и мужчина извлек из-под сиденья коробочку с тряпочкой.

Мы стоим на пустынной тихой аллее, по прямой уходящей от нас между двух рядов подстриженных густых кустов.

Совершенно идеальное место, чтобы дать даме подышать хлороформом или попросить доставить вам более живое удовольствие.

— Послушайте, — пытаюсь я уточнить, — вы же потеряли сознание… А значит, у вас нет представления, сколько времени вас везли.

— Ни малейшего! — с удовольствием подтверждает жертва похищения.

— Эти скоты усыпили вас в машине, но когда вас везли обратно, просто завязали глаза… Послушайте меня, Берта, слава богу, вы женщина удивительно тонкого ума!

Ну все, конец! Ее бюст начинает танцевать самбу! Я могу продолжать свои словесные маневры, прекрасно зная, что лесть всегда возвратится к вам с выгодой. Чем глупее люди, тем шире они развешивают уши, если вы им говорите приятные, но совершенно не соответствующие действительности вещи.

Бегемотиха еле сдерживается. Рессоры моей тележки жалуются на непосильную нагрузку.

— Поскольку вы так замечательно соображаете, давайте прикинем методом дедукции. Следите за моей мыслью и идите за ней. Если вас привезли в этот парк, то по логике вещей дом, где вас удерживали, находится неподалеку. Не стали бы они вас усыплять в Париже, чтобы везти в Венсен, правда?

— Да, в высшей степени нелогично! — заявляет мадам Берюрье, понимая, что перед встречей с прессой необходимо поправить стиль языка.

— Отлично…

Сзади Толстяк храпит, как вертолет, который погнался за бомбардировщиком. Я так думаю, что у него волосы растут не только в носу, но и, как говорят врачи, ниже, судя по трудной проходимости воздуха. Это я так, констатирую факт, обдумывая дальнейшие вопросы полегче, чтобы Берта могла на них ответить.

— Дорогая Берта, сейчас мы проделаем первый опыт.

О! Бог мой, какое кудахтанье! Взгляд, который она мне отвешивает, уже сам по себе насилие. Она готова на все, моя милая Берта, полностью подчиненная моей авторитарности, моей личности и моей симпатичной физиономии. Похоже, она готова отдать свою лопаточку для торта с серебряной массивной ручкой, если я кинусь в ее стальные объятия. Вообще-то я ее понимаю.

— Ну говорите, говорите! — задыхается она.

Странно, но иногда женщинам очень идет возбуждение. Если бы мадам Берю весила килограммов на сто меньше, то, пожалуй, могла показаться даже привлекательной.

— Вы закроете глаза… Нет, лучше так, постойте, я вам их завяжу…

Поскольку длина моего платка даже по диагонали намного меньше обхвата ее головы, я бужу Берю и прошу дать мне его платок. Он протягивает нечто дырявое, черное от грязи и липкое, поэтому я отказываюсь это использовать. В конечном итоге я повязываю на закрытые глаза подопытного кролика свой галстук.

— Теперь, Берта, я поведу вас в парк… Сосредоточьтесь! Попробуйте вспомнить ощущения, которые вы тогда испытывали…

Мы выходим из машины под кроны деревьев, раздевшихся по случаю прихода месяца ноября.

После десяти минут напряженного хождения я останавливаюсь. Берта возвращает мне галстук и впадает в задумчивость…

— Ну что? — тороплю я.

— Да, так вот… — произносит она неуверенно. — Вначале мы просто так шли. Поворачивали там, где заворачивали дорожки…

— Примерно сколько времени?

— Недолго… Два или три раза завернули…

— Значит, дом находится на краю парка?

— Наверное…

— А потом?

Судя по тому, как Берта складывает лоб наподобие аккордеона, я могу представить, какая титаническая работа происходит в ее голове.

— Мы шли по правой стороне… Должно быть, мы были рядом с Сеной…

— Почему вы так думаете?

— По воде плыла баржа и подавала гудки… И это было совсем близко от дороги, где мы шли…

Я начинаю шевелить мозгами. Значит, дом находился на краю парка прямо на берегу Сены… Видите, как можно продвинуться в расследовании, если уметь шевелить мозгами.

Толстяк трогает меня за плечо.

— Это главное, что нам от тебя нужно, Сан-А. Думай, будь умницей!

Я барабаню пальцами по рулю, глядя на сухие листья, которые легкий ветерок, кружа, гонит по аллее.

— Хотелось бы уточнить кое-какие детали, Берта…

— Какие?

— Они же вас везли в американской машине?

— Нет, — говорит она, — хотя да, правда…

— А второй раз они везли вас в грузовичке, так?

Берта обалдело смотрит на меня.

— Как вы догадались?

— Божье провидение! Они же не могли прогуливать в обычной машине даму с завязанными глазами, иначе это привлекло бы внимание…

— Совершенно точно! — соглашается инспектор Берюрье, стараясь прикурить разорванную сигарету.

— А какой марки был грузовичок?

— «Пежо», фургон, — уверенно говорит она.

Я завожу мотор своей тачки и медленно еду к берегу Сены.

— Когда вас вывели из комнаты, вы спускались затем по лестнице?

— Ага.

— Долго спускались?

— Два этажа…

— Комната, где вас держали, находилась под крышей?

— Нет.

— Так. Значит, в доме не меньше двух этажей и еще чердак… Должно быть, большой дом… В таких домах обязательно есть подъезд. Был подъезд?

— Был, точно! Они держали меня под руки, пока я спускалась по лестнице. Там шесть или восемь ступенек…

Я улыбаюсь.

— Ну что ж, успехи налицо, дети мои… Берта, вы замечательная женщина. Как я завидую этому невозможному типу, развалившемуся на заднем сиденье! Удивительно, что такой слабоумный человек смог соблазнить женщину вашего уровня!

— Может, хватит? — гудит сзади Берю, полушутя, полусерьезно.

Девушка отбрасывает в сторону всякие сомнения и, рассматривая мои комплименты как приглашение к атаке, начинает тереться своим мощным коленом о мою ногу, от чего я резко нажимаю на педаль газа. Машина делает прыжок вперед, Берта, наоборот, откидывается назад, чуть не сломав спинку сиденья, а затем с размаху плюхается на меня.

— Ой, постойте, Тонио, — сюсюкает она с придыханием, — мне это кое-что напоминает… Не успели мы отъехать от ворот, как грузовичок на чем-то подпрыгнул, будто через сточный желоб переехал…

— Это тоже важная деталь, которая займет достойное место в расследовании… Продолжайте в том же духе, и картина мистического дома предстанет перед нами во всей красе… Значит, у нас есть двухэтажный дом на краю парка рядом с Сеной и дорожка кончается сточной канавкой… Кстати, когда вас держали взаперти, вы ведь наверняка пытались посмотреть через щели ставен на улицу?

— О, абсолютно невозможно, поскольку это были не обычные ставни, а деревянные жалюзи. На моем окне они были заперты внизу на висячий замок…

Я бы ее поцеловал, если бы не остерегался уколоться.

— Великолепно, Берта! Вы мне дали еще одно очень важное уточнение: на окнах не ставни, а жалюзи… Теперь мы можем серьезно начать поиск дома, как думаешь, Берю?

Но Толстяк не подает признаков жизни. Повернув к нему голову, я убеждаюсь, что он вновь безнадежно задрых, глубоко и крепко.

— Ну, чего молчишь? — рявкает его нежная супруга.

Мой помощник подскакивает как на углях.

— Что такое, в чем дело?

В сердцах я советую ему досматривать сны, а сам медленно еду вперед, внимательно разглядывая каждый дом.

Глава 5

Время от времени я торможу перед зданием, примерно соответствующим нашему совместному описанию. В некотором роде это похоже на фоторобот. Фоторобот постройки. Мимо многих мы просто проезжаем не глядя, некоторые, разглядев как следует, также отметаем. Иногда в двухэтажном доме нет жалюзи, а иногда перед ним нет сточной канавки.

Вы меня знаете, тайны — моя страсть, но, когда их разгадка затягивается и приходится попусту тратить время, меня одолевает скука. Я очень люблю осенний лес, особенно если им любоваться в компании симпатичного существа в чулках цвета поджаренного хлеба с резинками соответствующей эластичности. Но эта пара рядом со мной совершенно в другой весовой и эмоциональной категории.

В который раз я торможу перед двухэтажным домом. Перед входом сточная канавка, только вот ставни опять обычные.

— Этот парк как лабиринт, — мычит сзади Толстяк. — Просто крысиный ход какой-то, ни черта не найдешь.

Его законная партнерша тоже не пышет оптимизмом. Я уже собираюсь послать все к чертям, как вдруг вижу приближающегося на велосипеде мальчика-посыльного из мясной лавки и подаю ему знак. Милый мальчик. Ростом с сапог драгуна, стриженный под ноль, глаза блестят, как стакан минеральной воды «Перье» или как лысина поставщика никелированной посуды двора ее королевского величества Великобритании. На нем курточка посыльного мясника, штаны посыльного мясника, он сын мясника, сам в перспективе мясник, будущий отец семьи мясников (отпрыски все тоже будут мясниками). Парнишка послушно подъезжает к моей машине.

— Месье?

— Скажи-ка, сынок, ты, должно быть, всех знаешь в округе?

— Ну не всех, — поправляет меня скромный поставщик мясных полуфабрикатов.