Санкт-Петербург, 1998 год
      Леонид стоял у окна, прижавшись лбом к стеклу и слепо уставившись в черный проем, за которым бушевала непогода. Его затопили события почти пятнадцатилетней давности. Он увидел их так ясно, словно это все происходило вчера, и вновь ощутил ужас, вспоминая тот момент, когда перед ним в милиции положили фотографии, убеждая, что это жуткое обгоревшее тело – его Есения…
      «А она была жива!.. – потрясенно думал он. – Я же чувствовал, что она была жива, не мог поверить в ее смерть!»
      Дед Охмнетыч, с которым Леонид долго переписывался после гибели Есении, умер восемь лет назад, так и не узнав, что ее больше нет. Леонид не стал ему сообщать о ее смерти, чтобы не расстраивать старика, хватит ему и одной Медведушки, и в конце каждого письма всегда передавал привет от Есении. Зная теперь, что Есения тогда осталась жива, Леонид с облегчением перестал укорять себя за этот обман.
      «Жива… Значит, они тогда намеренно обманули меня, мерзавцы…» – думал он и чувствовал, что мир на глазах постепенно приобретает другой смысл и звучание.
      Перед его мысленным взором вновь встало еедорогое лицо. Он не забыл его, как обычно забывают лица давно ушедших людей, и фотография Есении, бережно хранящаяся у него, была здесь совсем ни при чем. Он просто не мог ее забыть… Ее облик навсегда врезался в память.
      Все эти годы Леонид делил женщин на похожих на Есению и не похожих на нее. Но ему так и не встретилась та, которая смогла бы вытеснить образ Есении из его сердца. И теперь он был безмерно рад этому.
      Громко хлопнула входная дверь, и Леонид очнулся от своих мыслей. Из коридора послышались шаги. Скорее всего, это была мама, спешащая с Марией Ивановной к неожиданно приобретенному внуку.
      Спохватившись, Леонид повернулся к дивану, на котором тихо лежал его сын.
      Мальчик молча смотрел на него. Лицо его было серьезным, лишь глаза, ееглаза, выдавали тщательно скрываемое волнение и любопытство.
      Несколько долгих секунд Леонид всматривался в него, словно боясь окончательно поверить и ошибиться, а потом, шагнув к дивану, сел и, приподняв сына за плечи, крепко обнял его.
      – Сынок, с мамой все в порядке? – тихо спросил он, страшась услышать, что с ней могло случиться что-нибудь плохое. Второй раз он не смог бы пережить ее потерю, особенно теперь, после того, как узнал, что она не погибла тем злосчастным летом.
      – Мама жива… – словно поняв его мысли, ответил Лёня и робко обнял отца, утыкаясь ему в плечо носом. – Она мне недавно все рассказала…
      – Да, да, – прижимая к себе мальчика и гладя его по волнистым волосам, прошептал Леонид и почувствовал, как его глаза начало пощипывать от неожиданно подступивших слез.
      Ворвавшиеся в комнату Серафима Ильинична и Мария Ивановна, переглянулись и растерянно замерли на пороге, не зная, что делать и боясь помешать им.
      – Сынок… – тихо позвала Серафима Ильинична, робко подходя к дивану.
      – Да, мама? – продолжая прижимать к себе сына, Леонид, не стесняясь, поднял к ней мокрое от слез лицо.
      Мать, впервые увидев Леонида плачущим, охнула и, сразу как-то до конца осознав, что все сказанное мальчиком – правда, обхватила Леонида и Лёню руками и припала к ним, разрыдавшись.
      – Эй, господа-товарищи! – раздался голос Скорой Маши. – А ну прекратите сырость разводить! Мало вам того, что на улице пурга, так вы еще и слякоти решили подбавить! Совсем ребенка простудите!
      И она, бесцеремонно растолкав Леонида и Серафиму Ильиничну, освободила из их объятий покрасневшего и взъерошенного Лёню.
      – Ну-с, молодой человек, – деловито сказала Мария Ивановна, ощупывая его лоб, – сейчас я тебе доставлю большое удовольствие: можешь показать мне язык и тебе за это ничего не будет!
      Лёня, несмотря на высокую температуру и волнение от встречи с отцом и бабушкой, улыбнулся такому предложению и послушно открыл рот.
      Повернув мальчика к свету, Мария Ивановна заглянула ему в рот, потом, пощупав миндалины, скомандовала, щелкнув пальцами:
      – Ложку!
      Леонид и Серафима Ильинична, стоявшие рядом с одинаково счастливыми лицами, одновременно бросились на кухню за ложкой, столкнувшись при этом в дверях.
      – Бабушкам – дорогу! – галантно согнулся в полупоклоне Леонид, пропуская вперед Серафиму Ильиничну.
      Та, шутливо отвесив ему подзатыльник, быстро сбегала на кухню за ложкой и, вернувшись, отдала ее нетерпеливо ожидающей Марии Ивановне.
      Проведя осмотр горла и послушав Лёнино сиплое «а-а-а», звучавшее где-то на уровне баса-профундо, Мария Ивановна сказала:
      – Ясно. Ну-ка, разоблачайся – легкие твои послушаю!
      Пока Лёня снимал свитер и рубашку, Мария Ивановна держала фонендоскоп, согревая его ладонями и несколько раз жарко дохнув на него.
      Леонид вспомнил, как Скорая Маша, приезжая к нему по вызову, всегда так грела «слушалку» перед тем, как прикоснуться ею к его телу. И когда к ним однажды приехал другой врач, маленький Леонид, привыкший к Машиным теплым рукам и инструментам, дико заорал, когда тот приложился ледяным с мороза фонендоскопом к его голой груди. Мама тогда в буквальном смысле спустила с лестницы перепуганного врача, предварительно огрев его фонендоскопом по спине…
      – Сима, иди, приготовь раствор уксуса с водой и водкой, все по трети. Нужно парня растереть, чтобы сбить температуру, он весь горит, – сказала Мария Ивановна, внимательно послушав дыхание Лени и простучав его грудь. – В легких пока еще ничего, но бронхи очень невеселые, всхлипывают о чем-то… И горло раскаленное… Прикройся пока, сынок! – она похлопала Лёню по плечу и отошла к столу.
      Леонид, стоявший все это время рядом с сыном, взял плед и, расправив его, накрыл им Лёню.
      – Спасибо… – благодарно взглянув на Леонида, сказал мальчик и, сделав секундную паузу, вдруг добавил: – …папа.
      Этого «папу» услышали все.
      Мария Ивановна, перебирающая в принесенном ею чемоданчике какие-то упаковки с лекарствами, и откладывая нужные ей в сторону, повернулась.
      Вернувшаяся из кухни с банкой уксусной воды Серафима Ильинична, разрыдавшись, бросилась к внуку и, то обнимая его, то отодвигая от себя, начала над ним что-то причитать сквозь слезы.
      Лёня терпеливо замер в ее объятиях, не делая попыток освободиться. А растроганный Леонид замер, чувствуя, как его сердце гулко колотится в груди.
      Обстановку разрядила та же Мария Ивановна:
      – Сима, ну-ка прекрати реветь и отпусти ребенка. Заморишь парня, лучше иди приготовь ему что-нибудь поесть, пока я его растираю. У тебя бульон есть?
      Вытирая слезы, Серафима Ильинична оторвалась от внука и кивнула:
      – Есть куриный супчик, Машенька, сейчас разогрею. А, может, ему еще котлеточек? Хочешь, Лёнечка, котлеток с картошечкой?
      Но Мария Ивановна возразила:
      – Никаких котлеточек ему сейчас не надо. Для начала пусть поест куриного бульона с белым хлебом. Да, и хорошо бы ему пить побольше давать. Вот разотру его и принесу клюквенного морса, у меня как раз целая кастрюля наварена. Сима, иди грей бульон.
      – Сейчас-сейчас, – засуетилась Серафима Ильинична и убежала на кухню.
      А Мария Ивановна, положив Лёню животом на диван, налила себе в ладонь уксусной воды и быстрым движением начала растирать ему спину и руки.
      – Вот, теперь тебе полегче будет, полежи пока, – сказала она, закончив и, оглядев его истощенную, но широкую в плечах фигуру, расстроенно покачала головой: – Одни кожа да кости, тебя что, дома совсем не кормили? Прямо «крепыш Бухенвальда»…
      – По пути сюда я редко ел, – угрюмо ответил Лёня, переворачиваясь на спину и накрываясь пледом.
      – Сейчас мы тебя покормим, сынок, – успокоил Леонид, подкладывая под голову сына подушку и подтыкая края пледа со всех сторон. – У бабушки ты быстро войдешь в тело.
      – Не кутай его, – остановила Мария Ивановна Леонида. – Просто накрой. А я пойду, принесу ему морс.
      Из кухни вернулась Серафима Ильинична.
      – Давай, Лёнечка, поешь трошки, а то голодный желудок лекарство не примет.
      Она поставила на стул, стоящий рядом с диваном, тарелку с разогретым бульоном и хлебницу с булкой, а сама села рядом с внуком, жалостливо глядя на него.
      Бедный Лёня, видимо, здорово наголодался за время пути, потому что, поглядев на пищу, он судорожно сглотнул и, приподнявшись на локте, схватил ложку и стал торопливо хлебать бульон, жадно откусывая большие куски хлеба и не успевая прожевывать их до конца. Но через минуту он вдруг остановился и, испуганно сев, воскликнул:
      – Я совсем забыл… Письмо!..
      – Какое письмо? – посмотрел на него Леонид.
      – Там, в рюкзаке… Письмо от мамы… Она сказала, чтобы я сразу же его отдал, как к вам приеду, что это очень важно, а я вот видите…
      Леонид торопливо вышел в коридор и, подняв лежавший на полу рюкзак, вернулся с ним в комнату и протянул его Лёне.
      – Там, в кармашке, в упаковке от шоколада, – показал рукой мальчик. – Мама сказала, что вы должны внимательно прочесть письмо.
      Леонид расстегнул кармашек на боку рюкзака и, нащупав большую плитку шоколада, вытащил ее наружу.
      Поставив рюкзак на пол, Леонид сел за стол и, чувствуя, как у него подрагивают руки, осторожно надорвал упаковку. Внутри между двух картонок лежал толстый конверт. В нем находился еще один конверт с обескуражившей Леонида надписью: «Прочесть в безопасном месте» и листок, на котором мелким почерком было написано несколько строк.
      Леонид видел почерк Есении только один раз – когда она писала телеграмму родителям, но он сразу же узнал эти округлые буквочки, похожие на божьих коровок, особенно там, где Есения ставила две точки над буквой «ё».
      Сев спиной к сыну и Серафиме Ильиничне и, чувствуя на себе их взгляды, Леонид разгладил листок и прочел:
 
       «Леонид Аркадьевич! Это моя первая за все эти годы возможность дать вам о себе знать. Не знаю, помните ли Вы меня, ведь прошло почти пятнадцать лет с тех пор, как нас так жестоко разлучили. Если Вы читаете это письмо, значит, наш сын благополучно добрался до вас. Но, прошу Вас, не мешкая, забирайте его и уходите из дома туда, где вас обоих не найдут. Объяснения прочтёте позже, во втором конверте. Дома вам оставаться опасно, уходите немедленно! За Лёней могут прийти те же люди, что тогда забрали и меня. Они знают, что он Ваш сын, и будут искать его у Вас.
       Есения».
      Ошеломленный Леонид еще раз перечитал письмо, подумав в первый момент, что он, наверное, что-то не так понял.
      Потом, повернувшись к сыну, он осторожно спросил его:
      – Ты откуда приехал, Лёня?
      – Я не просто приехал, – тихо ответил тот. – Я сбежал из…
      – Так что же ты молчал?! – не дослушав его, воскликнул Леонид и, вскочив, заметался по комнате, пытаясь сосредоточиться.
      Он никогда не считал себя суперменом и не представлял, что когда-нибудь ему придется от кого-то скрываться. Но сейчас в его голове всплыли все детали пятнадцатилетней давности. Как мастерски тогда все было инсценировано!
      Анализируя это сейчас с расстояния прошедших лет, он вдруг понял, что, судя по серьезности подхода при фабрикации улик, это была отнюдь не милицейская работа. Здесь чувствовалась рука других органов. Он вспомнил, как молчал и нервничал тогда капитан Копылов, как он даже выскочил из кабинета, когда майор Круглов начал предъявлять ему поддельные фотографии и убеждать, что Есения – не Есения, а какая-то там Ольга Мерцалова, и что она мертва, и что все, что она ему рассказала – бред сумасшедшей. Круглов, похоже, был не просто майор, а майор КГБ, птица серьезная.
      «Видимо, кому-то было очень нужно, чтобы я поверил во все это и замолчал, погрузившись в свое горе, – подумал Леонид. – А если бы не поверил и продолжил поиски, то, наверное, сам бы стал обгоревшим трупом с „льдинкой“ в желудке».
      Но он тогда поверил, и жил многие годы с этой верой, изнемогая от горя и чувствуя, что никогда не сможет до конца смириться со смертью Есении… И вот теперь этот кошмар вновь врывается в его жизнь, словно было мало того, что у него уже один раз отняли Есению, их любовь, общее будущее, детские годы их мальчика… Нет, на этот раз Леонид больше не намерен никого терять.
      «Так… что же делать? Куда идти? – напряженно думал он. – Лёня болен, где мне его спрятать? А вдруг ему станет хуже! Надо поговорить с Сергеем, он, наверняка, что-нибудь подскажет…»
      Леонид, ничего не говоря матери и сыну, вышел в свою комнату и, подняв телефонную трубку, стал набирать номер Сергея, своего приятеля еще со школьных времен. И вдруг его как током ударило: «А что, если за нами уже следят и телефон прослушивается?!»
      Похолодев от этой мысли, Леонид бросил трубку на рычаг, но потом, взяв себя в руки, усмехнулся: «Черт! У меня, кажется, от всего этого уже слегка крыша поехала… Хотя, подстраховаться, конечно, не мешает!».
      Набрав заново номер Сергея, Леонид напряженно вслушивался в длинные гудки, мысленно моля бога, чтобы друг оказался дома.
      – Алло, – раздался в трубке характерный низкий голос Сергея.
      – Серега, привет, это я, – быстро сказал Леонид.
      – Ленька, привет! – обрадовался Сергей. – А я тебе как раз собирался звонить насчет завтрашней баньки…
      – Серега, погоди, у меня тут проблемы… Мы можем с тобой через час встретиться у трех сосен?
      – В такую погоду?! – удивился Сергей. – Да и темно же уже! Или ты имеешь в виду…
      – Тихо, ты правильно понял! – прервал его Леонид. – Я же сказал тебе – у меня проблемы… Так будешь?
      – Буду, – уже серьезно ответил Сергей. – Встречаемся через час!.. – и, не прощаясь, положил трубку.
      Леонид тоже опустил трубку на рычаг и задумчиво окинул взглядом комнату. Если уходить, то, наверное, нужно что-то взять с собой…
      Ему еще ни разу не приходилось собираться в бега. Леонид хмыкнул – в голову лез какой-то бред типа: «Герцог взял с собой смену белья, новые лакированные штиблеты и набор дуэльных пистолетов»…
      Смену белья, пожалуй, и правда, придется прихватить и, может быть, не одну… Лакированных штиблет он не имел, да и не тот сезон сейчас, а пистолет он держал последний раз года три назад, в тире у Сергея, куда тот затащил его, желая приобщить к мужскому делу. Но Леонид не любил шума, а после наушников у него страшно чесались и распухали уши… Скорая Маша, к которой он обратился с этой проблемой, посмеялась над ним, сказав, что, либо он врет, и уши ему просто надрали, либо у него какой-то особый род аллергии, еще неизвестный медицине.
      Присев, Леонид выволок из-под кровати спортивную сумку, с которой он обычно ходил в фитнесс-центр, а потом открыл шкаф и выгреб из него одежду, откладывая то, что ему может пригодиться.
      Переодевшись в теплые вельветовые брюки, рубашку и свитер, Леонид положил в сумку две пары шерстяных носков, белье, тренировочный костюм и второй свитер, раздумывая, подойдет ли все это при необходимости по размеру Лёне. Сын был ненамного ниже его, а в плечах, пожалуй, и пошире будет, хотя он сейчас и очень худой…
      Леонид вдруг поймал себя на мысли, что с нежностью и гордостью думает о том, какой у них с Есенией получился симпатичный парень… Но додумывать эту мысль до конца не стал, посчитав, что на это будет время потом, когда они с сыном будут в безопасности.
      Сняв с книжной полки фотоальбом, он раскрыл его и вытащил ту памятную рижскую фотографию, где они стояли с Есенией у Домского собора. Это была не та фотография, что он оставлял Копылову, ту ему так и не вернули. Это уже потом, разбирая сумку Есении, так и оставшуюся у него, он обнаружил на дне в конверте второй экземпляр этой фотографии. Он хранил ее в альбоме, вынимая раз в год летом, поминая день гибели Есении. Вытаскивать фотографию чаще он себе запрещал, слишком сильной была боль, когда он смотрел на их счастливые лица… Вложив фотографию в паспорт, он засунул его в нагрудный карман рубашки.
      Открыв сейф, спрятанный за полкой с книгами, Леонид вытащил десять пачек со стодолларовыми купюрами, которые он держал дома на черный день, профессионально не доверяя нынешним банкам. Одну пачку он сунул к паспорту в нагрудный карман рубашки, еще семь – в сумку под одежду, а две оставшихся оставил на столе – для матери – неизвестно, сколько он будет в бегах…
      За дверью раздались голоса – вернулась Мария Ивановна, ходившая домой за морсом.
      Леонид выглянул из комнаты и, приложив палец к губам, незаметно позвал Марию Ивановну к себе.
      – Что такое? – тихо спросила она, заходя в его комнату.
      Леонид закрыл за ней дверь и молча протянул ей записку Есении.
      Мария Ивановна, пробежав ее быстрым взглядом, ахнула:
      – Жива?!
      Леонид кивнул.
      – Что думаешь делать? – и, увидев приготовленную сумку, запротестовала: – Парня трогать сейчас нельзя, могут быть осложнения, – но потом, еще раз глянув на записку, тяжело вздохнула и спросила: – Где ты думаешь его спрятать?
      – Пока не знаю, я позвоню вам потом, здесь, наверное, будут прослушивать. Есть у меня один человек, мы к нему сейчас поедем, он поможет. Не волнуйтесь, все будет хорошо.
      – Слушай, а если за домом, действительно, уже следят? – с тревогой спросила Мария Ивановна. – Нельзя тебе ехать на твоей машине, возьмешь мою… Я сейчас спущусь, прогрею ее, и если ничего подозрительного не увижу – подгоню к подъезду. А вы стойте у выхода наготове… Так, теперь вот еще что: я тебе дам лекарства и напишу, как их принимать… Эх, ему бы поесть да поспать сейчас… – и, сокрушенно покачав головой, Мария Ивановна вышла из комнаты.
      Леонид последовал за ней.
      Осоловевший от еды Лёня пил морс из большой кружки, а Серафима Ильинична, сидящая рядом с внуком на диване, с умилением наблюдала за ним.
      – Наша, батуринская порода! – сказала она, повернувшись к Леониду и Марии Ивановне.
      Леонид улыбнулся, присев рядом с ними, а Мария Ивановна, подойдя к своему чемоданчику, принялась колдовать над ним, что-то выкладывая из него и выписывая на листок инструкцию по приему. Расписав все подробно, она позвала Леонида и, вручив ему пакет, тихо сказала:
      – Здесь все необходимое. Я тебе написала, что и как ему давать. Иди, мать подготовь, а я пока дам Лёне лекарство. Вперед!
      Внутренне напрягшись, Леонид позвал Серафиму Ильиничну:
      – Мам, пойдем ко мне, мне нужно тебе кое-что сказать.
      Мать обеспокоенно посмотрела на внука, потом на Марию Ивановну и неубранную посуду, но, ничего не сказав, пошла за сыном в его комнату.
      – Мам, сядь, – тихо попросил Леонид, усаживая Серафиму Ильиничну на кровать. – Тут вот какое дело, нам с Лёней нужно срочно уехать…
      – Куда это?! – всполошилась она. – Сдурел ты, чи шо? Дитына у огне горыть, а вин еи на мороз гонить! – и, рассердившись, поднялась, собираясь выйти из комнаты.
      – Мам!.. – остановил ее Леонид, придержав за руку.
      – Не дам! – вскинулась она, но потом, взглянув на непривычно серьезное лицо сына, сбавив тон, спросила: – Ну куда вам загорелось ехать? Та еще в таку погану погоду!
      – Мам, ты поняла, чей Лёня сын? – не глядя на нее, спросил Леонид.
      – Твой сын… и мой внук, – твердо сказала Серафима Ильинична: – И остальное, сыночек, не так уж важно…
      – Нет, мама, это важно… Он не только мой сын, он еще и сын Есении…
      – Есении?! – повторила Серафима Ильинична и потрясенно опустилась на кровать. – Так она же…
      Не дав матери договорить, Леонид молча протянул ей письмо.
      – Я же не вижу без очков, – жалобно сказала Серафима Ильинична, беспомощно глянув на листок. – Что здесь написано?
      – Здесь написано, что Есения тогда не погибла, а ее похитили и держали где-то вместе с нашим сыном все эти годы. А теперь, когда Лёне удалось оттуда сбежать, за ним идут по следу и могут с минуты на минуту заявиться сюда.
      – Господи, что кому ребенок мог сделать?! За что за ним-то гонятся? – воскликнула Серафима Ильинична. – Немедленно звони в милицию!
      – Мам, какая милиция?! Ты что, не помнишь, как мне гэбэшник тогда в милиции вкручивал о смерти Есении и о том, что она сумасшедшая?! Да кто в милиции попрет против ФСБ?!
      – Ты хочешь сказать, что ее столько лет продержали у себя органы?…
      – Думаю, что да, вспомни историю ее появления на свет…
      – Ну, не знаю… Я никогда в это не верила, какие-то научные сказки… – с сомнением покачала головой Серафима Ильинична.
      – И я не знаю, но попытаюсь разобраться, если буду уверен, что Лёня в безопасности. Так что, мам, не задерживай нас…
      – Ой, Лёня… – Серафима Ильинична испуганно прикрыла рот рукой, до конца осознав всю опасность ситуации.
      – Мам, не исключено, что я с тобой долго не смогу связаться, ты не волнуйся. Нам с Лёней сейчас нужно исчезнуть, раствориться… И если к тебе придут… – тут Леонид сделал паузу, почувствовав почти что нереальность их странного разговора, словно он находился во сне или заигрался в казаки-разбойники, – скажешь, что я уехал в командировку и вернусь недели через две…
      Серафима Ильинична с несчастным лицом сидела на кровати и только молча кивала на слова сына.
      Тут открылась дверь и появившаяся на пороге Мария Ивановна окликнула Леонида:
      – Лёнь, ты скоро? Собирай парня, а я пошла за машиной. Минут через пять стойте внизу наготове. Документы на машину я тебе оставлю в бардачке, на крайний случай, – и, глянув на тихо заплакавшую Серафиму Ильиничну, добавила: – Сима, сейчас не время плакать… Иди, быстро собери им с собой что-нибудь поесть…
      Вытирая слезы, Серафима Ильинична вышла из комнаты, но, проходя мимо дивана, на котором лежал Лёня, не выдержала и, сцепив руки перед грудью, запричитала, глядя на него:
      – Ой, дитыночка ты моя, куда ж тебя, такого хворого!..
      Лёня удивленно посмотрел на нее.
      – Мам, ну не надо, я же просил тебя! – укоризненно сказал вышедший за ней Леонид, и Серафима Ильинична покорно ушла на кухню. – Сынок, вставай, нужно собираться! Твоя мама пишет, что за нашим домом могут следить, нужно тебя спрятать в другом месте.
      У Лёни дрогнуло лицо, но ничего не сказав, он сел на диване, собираясь с силами, чтобы встать.
      – Ты как себя чувствуешь? – сочувственно наклонился над ним Леонид.
      – Ничего, сейчас вроде в голове даже просветлело, – успокоил его Лёня.
      Мария Ивановна, направившаяся к выходу, повернулась и сказала Леониду:
      – Лёнь, твоему сыну нужна другая одежда, у него носки насквозь промокли, да и пальто тоже, если не ошибаюсь, в коридоре мокрое валяется, не говоря об обуви…
      – Да, Мария Ивановна, спасибо за подсказку, я сейчас что-нибудь ему подберу. Идите, мы скоро будем.
      Собрались они, действительно, быстро. У Леонида с Лёней, по счастью, оказалась нога одного размера, и Леонид отдал сыну свои теплые ботинки и меховую куртку, сам же надел свою старую и еще недавно очень модную «Аляску», в которой теперь ходил на лыжах в Сосновском парке. В принципе, они туда и направлялись. Недалеко от парка находился тир Сергея.
      Пять лет назад, когда Леонид шел туда первый раз пешком – машина была в ремонте, он решил пройти по парку, срезая путь, и заблудился, опоздав на встречу часа на два. Сергей потом долго над ним посмеивался, мол, заблудился в трех соснах, хотя парк был не таким уж и маленьким… С тех пор они называли его тир: «У трех сосен». Леонид надеялся, что Сергей, помня тот случай, правильно понял, где ему нужно их ждать.
      Мама принесла из кухни пакет с продуктами – в нем лежал хлеб, банки с консервами, что-то завернутое в фольгу и бутылка водки.
      – А водка-то зачем? – удивился Леонид.
      – Пригодится, – сказала Серафима Ильинична, – мало ли, замерзнете, да и Лёнечке грудь на ночь нужно будет растереть… – и смолкла, вновь собираясь заплакать.
      – Мам, мам, не надо! – попросил Леонид и, выключив свет в комнате, подошел к окну.
      Пытаясь разглядеть сквозь беспокойный рой мечущихся снежинок, что делается внизу, он прижался носом к стеклу. На фоне темного двора заметить машину Марии Ивановны, стоящую в самом углу, было тяжело, но светящиеся тревожным красным светом габариты выдавали ее размытые очертания.
      «Пора», – подумал Леонид и начал быстро собирать вещи Лёни, намереваясь забрать их с собой. Во-первых, их можно будет высушить и использовать в качестве сменной одежды. Во-вторых (тут Леонид снова поймал себя на том, что начинает ощущать себя участником какой-то шпионской истории), не помешает подстраховаться на случай, если к ним вдруг домой нагрянут с проверкой или даже обыском… Мама может сказать, что он уехал в командировку, и если ей поверят, это даст им недели две тайм-аута, но если здесь будут найдены вещи Лёни – тут уж охота, наверняка, пойдет полным ходом – и за ним, и за сыном. Так, по крайней мере, представлял себе положение дел Леонид, знающий о работе органов, в основном, по слухам и книжкам.
      Через минуту они с сыном стояли одетые на пороге квартиры.
      – Ну все, мы пошли, – сказал Леонид и, наклонившись, обнял и поцеловал Серафиму Ильиничну. – Мам, не волнуйся за нас, я постараюсь все просчитать и мы обязательно найдем выход.
      – Берегите себя, – сквозь слезы прошептала Серафима Ильинична, на прощание перекрестив его и Лёню. – И позвоните, если сможете…
      Нагрузив на себя Лёнин рюкзак и свою спортивную сумку, которая заметно потяжелела после возвращения мамы из кухни, Леонид осторожно открыл входную дверь и прислушался.
      На площадке было тихо и, как всегда, темно. Лампочки в их подъезде очень котировались у промышляющего народа, разбирающего их не иначе, как на сувениры…
      Несмотря на эту смешную, в общем-то, мысль, Леонид почувствовал легкий холодок, пробежавший по его спине, – в этой темноте могли таиться и их спасение, и подстерегающая опасность.
      Глаза постепенно привыкли к мраку, и скоро Леонид стал различать окружающую обстановку по слабому свету, льющемуся из маленьких окошек на лестничных пролетах. Можно было идти, не рискуя сломать себе ноги. Лифт вызывать они не стали.
      Леонид, осторожно ступая по ступенькам, начал медленно спускаться. Лёня едва слышно следовал за ним, лишь его свистящее дыхание раздавалось над ухом Леонида.
      Спустившись на первый этаж, Леонид остановил сына и прошептал ему на ухо:
      – Ты постой здесь, а я посмотрю, что там у выхода…
      Лёня молча кивнул.
      Леонид внимательно оглядел тени в углах, ожидая, не шевельнется ли какая из них и, убедившись, что на площадке никого нет, тихо спустился по оставшемуся пролету к входной двери. Отведя электрощеколду на двери в сторону, Леонид выглянул сквозь маленькую щелку наружу.
      К подъезду как раз подруливала «шестерка» Марии Ивановны.
      Остановив машину, Мария Ивановна, не заглушая двигателя, вышла из-за руля и направилась к подъезду.
      Леонид быстро распахнул перед ней дверь, заставив ее испуганно отпрянуть.
      – Ну что? – настороженно оглядывая через ее плечо двор, спросил он.
      – Вроде все спокойно, – сказала Мария Ивановна, – а вот ты меня напугал: нервы напряжены, думала это уже кто-то из них…
      – Спасибо, Мария Ивановна, за все, – сказал Леонид и попросил, обнимая ее на прощание: – Присмотрите за мамой, пожалуйста…
      – Не беспокойся, езжайте, а то не ровен час, действительно, кто-нибудь нагрянет…
      Позвав сына, Леонид быстро вышел из подъезда. Сев за руль, он бросил вещи на переднее сиденье и распахнул заднюю дверцу.
      Дождавшись, когда Лёня заберется в машину, Леонид сказал ему:
      – Тебе лучше лечь… Сделаем вид, что я еду один, да и тебе будет полегче в твоем состоянии.
      Лёня молча начал умащиваться на сиденье. Леонид подал ему рюкзак: