Они поднялись на крыльцо и вошли в коридор, из которого отходило несколько дверей – в ванную, туалет и четыре жилые комнаты. Дверь Леонида оказалась третьей.
Пока он возился с ключом, дверь в соседнюю комнату распахнулась, и их взору предстал огромный мужчина лет пятидесяти пяти, в широченных семейных трусах до колен и с утюгом в руке.
Увидев их, он потешно ойкнул и захлопнул дверь. Через секунду он появился вновь уже без утюга и в импровизированной тоге из покрывала.
– Я вижу: нашему полку прибыло! – прогрохотал он, протягивая Леониду руку. – Очень рад, меня зовут Кузьма Григoрович, я из Харькова.
Рука Леонида, которую он самонадеянно не считал маленькой, утонула в ладони гиганта и захрустела от его пожатия.
– А вас как звать-величать, соседи? – продолжая сжимать то, что осталось от руки Леонида, любопытствовал Кузьма Григорович.
– Леонид Аркадьевич, – простонал тот, вырываясь от него. – А это… – тут Леонид замялся, но решил играть до конца, – моя племянница, Есения, можно просто Сенечка, мы ее так дома называем – по-семейному.
У Есении округлились глаза, она уже было потянулась за своей сумкой, но Кузьма Григорович впал в такой восторг, что, забыв о своем экстравагантном наряде «a la древние греки», налетел на нее, заставив вжаться в стену:
– Это ж надо! Имя какое у тебя, дочка – Енисея! Что-то широкое, природное, вольное, от могучей реки – все тебе в жизни должно быть под силу!
– Не Енисея, а Есения, – поправил его Леонид, а сам заторопился открывать дверь: нужно было срочно объясниться с Есенией, вон, какие взгляды бросает! Не дай бог сейчас развернется и уйдет! Хорошо, что Кузьма Григорович весь коридор перегородил.
– Все равно, что-то природное, родное! – продолжал восторженно грохотать Кузьма Григорович, совсем их оглушив.
«Теперь у него ассоциации с сеном, наверное», – подумал Леонид и, не удержавшись, хмыкнул.
Замок поддался, Леонид толкнул дверь и втащил их вещи в комнату. В это время Кузьма Григорович вдруг замолчал и потянул носом – откуда-то пахло паленым.
– Ох, ёжики-ужата! Утюг! – взмахнув руками, возопил он, покрывало его упало, и он, путаясь в нем, ринулся к себе в комнату.
Леонид, схватив Есению за руку, втащил ее в комнату.
Закрыв за собой дверь и привалившись к ней спиной на случай, если Есения попытается уйти, Леонид произнес:
– Вот здесь я буду жить и лечиться. Хорошая комнатка, правда? Присаживайся! – и, отделившись от двери, он стал подталкивать Есению к креслу.
Она нехотя села и обвела взглядом комнату.
– Действительно, очень мило, – согласилась она. – Жить здесь, наверное, будет хорошо, а лечиться – еще лучше. Кстати, а от чего вы собираетесь лечиться? Уж не от недостатка ли аппетита, дорогой дядюшка?
– О, я серьезно болен… – трагическим голосом произнес Леонид. – Но не будем о грустном! А вот час обеда близок, и я приглашаю тебя со мной отобедать – я все устроил!
– И когда это вы все успели, дядюшка? – упорно подвигала Леонида Есения к объяснению его посягательств на родственные связи с ней.
– О, к чему эти церемонии, можешь называть меня просто – Лёней, – пытался увильнуть он от ответа. – Предлагаю план: я сейчас быстро раскидываю вещи, потом обедаем, а дальше – идем гулять к морю, нет – сначала в гости к одному замечательному деду, – его несло, он ведь понятия не имел, какой там дед у дежурной, предложившей снять у него комнату.
– Вы удивительный человек, Леонид! – произнесла Есения. – Не кажется ли вам, что я уже проводила вас до места? Заблудиться вы не заблудитесь, по крайней мере, по дороге в столовую уж точно. А мне пора! – она встала и протянула ему руку: – Спасибо за веселые минуты.
Почувствовав в своей руке ее теплые тонкие пальцы и увидев совсем рядом ее лицо и глаза, опять таинственно мерцающие, он понял, что не может ее вот так отпустить. Если она уйдет, он ее больше никогда не увидит. У него такое часто бывало. Но от одной мысли, что это может случиться вновь сейчас, у него внезапно свело болью грудь.
Видимо, все это отразилось на его лице, так как Есения вдруг испуганно схватила его за руку:
– Леонид, что случилось? Вы так побледнели!
– Не уезжай, – севшим голосом попросил он. – Мне будет плохо. Я не хочу, чтобы ты уезжала, – и почти шепотом высказал поразившую его самого мысль: – Я не смогу теперь без тебя!
Есения изумленно посмотрела на него, потом смутилась и, покраснев, тихо сказала:
– Вы с ума сошли! Разве можно так сразу?! Я вам не верю – вы меня обманываете, но зачем?
Леонид, понимая, что может все потерять, но не в силах более сдерживаться, обнял ее за плечи и крепко прижав к себе, как в горячке, зашептал ей на ухо:
– Не уезжай, не уезжай, не уезжай… Я не смогу, не смогу, не смогу без тебя… – и краем сознания понимал, что то, что он говорит, для него, действительно, очень серьезно. Впервые в его жизни… – Я все устрою, я уже купил тебе курсовку, снимем комнату, ты сможешь отдохнуть. Мы будем купаться, загорать, гулять… Я буду исполнять все твои желания… А потом… потом мы поедем вместе домой, моя мама будет тебе рада…
Есения подняла к нему пылающее лицо:
– Нет, вы определенно сошли с ума!
– Сошел! – горячо подтвердил Леонид. – И еще больше сойду, если ты уедешь! Да жить просто перестану!
– Прекратите! Вы меня едва знаете, а уже жизни собрались лишаться! Жили же вы как-то до меня, – смеясь, попыталась вырваться из его объятий Есения.
– Жил?! – почти возмутился таким кощунственным предположением Леонид, но потом согласился: – Может быть, и жил… Но плохо!
– А теперь вдруг хорошо зажили? – саркастически спросила Есения и, не выдержав, снова рассмеялась.
– Да, потому что сердцем почувствовал, что ты – моя половинка, – не обращая внимания на ее смех, ответил Леонид. – Ну что ты теряешь? Отдохнешь, наберешься сил. Я прошу тебя, останься! – Леонид умоляюще смотрел на девушку.
– Ну хорошо-хорошо, – смилостивилась, наконец, Есения.
У него от восторга сердце чуть не выскочило, он уже было потянулся к ней, чтобы ее поцеловать, но Есения уперлась ему руками в грудь и строго сказала:
– Я останусь, но не наседайте на меня так сразу, я должна прийти в себя. Обещаете?
– Обещаю! – воскликнул Леонид и уже хотел выпустить ее из своих объятий, однако, уловив на губах ее теплое дыхание, не мог заставить себя развести руки. В нем боролись дикое желание ее поцеловать и обещание «не наседать так сразу».
Леонид сжал зубы и, закрыв глаза, застонал, выпуская, наконец, Есению из рук. В этот момент раздался стук в дверь, и Есения в панике отскочила от Леонида.
В дверь просунулось обширное лицо Кузьмы Григоровича.
– Соседи, на обед идем? – спросил он и удивленно уставился на них: – У вас тут что – разборки? На голодный желудок… да вы что?!
Есения рассмеялась и, повернувшись в Леониду, лукаво заметила:
– Дядюшка, я пропала – вы, кажется, нашли себе единомышленника!
– Не ехидничай! На голодный желудок это вредно!
Так, подтрунивая друг над другом, они пошли в столовую, куда со всех сторон уже стекался народ, среди которого мелькали молодые лица, но, в основном, здесь были пожилые люди. Леонид еще раз в душе порадовался, что ему удалось уговорить Есению остаться с ним.
Покормили их на удивление вкусным обедом. Кузьма Григорович грохотал на всю столовую комплименты поварам и как-то красиво, со вкусом уплетал все, что ему предлагали. И вообще он производил впечатление человека, умеющего наслаждаться малым и восхищаться обыденным.
– А у вас жена есть? – поинтересовался у него Леонид.
– А как же?! – изумился тот. – Без жены нельзя! Все есть – и жена, и трое сынов, и пятеро внучат. Все живем в одном доме, только на разных этажах. Мы с Марией живем на первом. А чего лазить по лестнице? Да и вес мой… – он добродушно похлопал себя по могучему животу.
– А кем вы работаете? – спросила Есения.
Кузьма Григорович перестал жевать, задумался и протянул:
– Та я-ак бы это… Не к столу будет сказано: тружусь на ниве удовлетворения естественных человеческих потребностей… Можно сказать, работаю, помогая голодающим…
– Это кем же? – не поняла Есения.
– Неужели поваром? – предположил Леонид.
Есения насмешливо посмотрела на него и опять повернулась к Кузьме Григоровичу:
– Ну, а все-таки?…
– Ни, не поваром, хотя готовлю я хорошо. Мы с Марией частенько стряпаем вместе, вона – борщок, а я – что-нибудь з мяса. Другой раз такие котлеты заверну, что не только пальчики, а и локти оближешь!
Есении показалось, что Кузьма Григорович уклоняется от темы, хотя Леонид слушал его с большим интересом, поэтому она продолжала допрашивать Кузьму Григоровича:
– И как же вы этим голодающим помогаете?
– Я их лечу…
– Так вы врач!.. – воскликнула Есения и помрачнела.
– Ну да, конечно, – с облегчением кивнул Кузьма Григорович и принялся усиленно доедать второе.
Леонид ничего не понимал: что за странные пациенты у Кузьмы Григоровича – какие-то голодающие! Может, жертвы диеты? Тогда точно больные – нормальный человек на диете сидеть не будет! В Леониде заговорил типичный Телец, обожающий вкусно поесть и не признающий голодовок и всяких там диет… Да, но Кузьма Григорович сказал, что он трудится на ниве удовлетворения естественных человеческих потребностей, а с каких это пор голод стал естественной человеческой потребностью?! Голодному жрать хочется, его кормить нужно, а не лечить. А может, они уже есть не могут? Непроходимость вдруг какая-нибудь, желудок барахлит, или там какой ливер не в порядке…
Леониду от этих размышлений аж не по себе стало. Он торопливо отхлебнул компота и с облегчением почувствовал, как тот прохладно заструился по привычному руслу.
Обед заканчивали в полном молчании. Есения уткнулась в свою тарелку. Видимо, опять задумалась о своем вчерашнем открытии. Кузьма Григорович сосредоточенно доедал, тоже не поднимая глаз. Потом, отставив пустые тарелки, спросил:
– Ну что, пойдемте домой, теперь неплохо бы соснуть часочек?
– Да нет, нам еще нужно посмотреть комнату для Есении, – отказался Леонид. – Мы пойдем в поселок.
– Ну ладно, а я пошел на боковую – люблю отдохнуть после обеда! – опять весело сказал Кузьма Григорович, и уже на выходе пробасил в сторону кухни: – Спасибо, хозяюшки, ублажили!
Леонид с Есенией следом за ним вышли из столовой и не спеша отправились по аллее в поселок – посмотреть комнату для Есении.
Глава третья
Улицу, указанную в записке, они нашли сразу, но дом искали долго. Он, как потом оказалось, стоял в глубине сада, а на заборе не было номера.
Наконец, какая-то проходившая мимо старушка, спросив их, кого они ищут, озадачилась, а потом хмыкнула:
– А-а, так вам, наверное, Охмнетыч нужен… – и махнула рукой вправо.
– Ахметыч? – удивился Леонид и глянул еще раз на бумажку с адресом, там было написано: «Несмеянов Прохор Дмитриевич» – вроде совершенно русское имя-отчество…
Прочитав вслух, он вопросительно посмотрел на старушку.
– Ну, я и говорю: Охмнетыч нужен… – сказала она. – Идите вон туда, аккурат в калитку упретесь.
Они поблагодарили ее и пошли по указанной дорожке, удивляясь странному прозвищу деда.
Забор, вдоль которого им пришлось идти, зарос кустами, и они не сразу заметили калитку. Толкнув ее, они вошли в «лесо-сад» – вокруг все было какое-то дикое, запущенное. По едва приметной тропинке они пробирались между кустов и вдруг обнаружили прямо перед собой двухэтажный деревянный домишко.
На крылечке сидел совершенно рыжий дед с всклокоченными, дыбом стоящими, волосами. Его «прическа» соответствовала окружающей обстановке.
Дед гладил примостившегося у него с боку большого, тоже рыжего полосатого кота и приговаривал:
– Ох, мне эти коты, все-то им спокойно не сидится! Нет бы в саду прибраться, травку пощипать. Так нет – все по кошечкам шастают! Вот и дошастался… Сиди теперь, да раны зализывай! Вон как тебя твои кореша изорвали из-за этой беленькой Мисюси. И чего ты в ней нашел?… Ох, мне эта Мисюся…
И тут рыжие заметили их. Кот перестал вылизываться и уставился на пришельцев желтым немигающим взглядом. Дед перестал гладить кота и тоже на них уставился.
– Здравствуйте, – поздоровались Леонид с Есенией в один голос.
– Вот оно что… – сказал дед и заерзал, собираясь встать, потом, видно, передумал и остался сидеть. – Ну, идите сюда, чего стоять-то? Ох, мне эта молодежь…
– Мы насчет комнаты… Нас прислала к вам ваша внучка, – подходя к деду, сказал Леонид.
– Ага… – сказал дед и, подвинув к себе ближе все еще рассматривающего их кота, предложил: – Садитесь!
Они сели на теплые деревянные ступеньки.
– Вот так и живем… – непонятно к чему заметил дед. – Ох, мне эта жисть…
Есения смущенно поднялась:
– Если вы не можете сдать комнату…
– Да при чем тут комната, вон их там штук пять сзади! Я про жисть говорю… Комната! Подумаешь! Ох, мне эти… Чай будем пить! – неожиданно закончил дед свои вздохи, которые, наверное, и послужили причиной его странного прозвища, и лихо вскочил на ноги. – Будет вам и комната, будет вам и стол! – дед хохотнул и убежал в дом.
Леониду стало не по себе. Чудной дед какой-то, ненормальный. Леонид подумал, что Есению оставлять с ним нельзя.
– Может, пойдем? – нерешительно предложил он.
– Вы торопитесь? – спросила Есения и тут же съязвила: – А как же чай? Неужели отказываетесь?
Это было уж слишком! Леонид обиделся и отвернулся.
Они молча сидели на крыльце, Есения задумчиво разглядывала заросший сад.
Рыжий кот, которому, видимо, надоело на них смотреть, принялся опять зализывать свои боевые раны. Но через несколько минут он остановился и уставился на руку Есении, которая машинально теребила поясок от платья. Кот встал, медленно потянулся, потом подошел к Есении и стал деловито ловить лапой конец пояска. Есения рассмеялась и погладила рыжего по спине. Тот зажмурил глаза, постоял, выгнув спину дугой, млея от удовольствия, потом нагло забрался к Есении на колени и затарахтел как трактор.
Леониду захотелось добавить к его драным ушам еще пару-тройку шрамов на другом месте. Но тут из темных сеней выглянул дед:
– Ну и что вы там сидите? Проходите в дом, смотрите! Во, аж стихами заговорил! Ох, мне!
Есения взглянула на Леонида:
– Пойдем, посмотрим?
Она встала и пошла вслед за дедом в темные сени, Леонид вынужденно поплелся за ней.
Войдя в большую комнату, они пораженно остановились – густой, тягучий запах свисавших с потолка трав нахлынул на них и поглотил.
Несмотря на бледный свет из окошка, комната была светлая, теплая и уютная. Вдоль стен были расставлены вырезанные из коряг и корешков какие-то фигуры, посреди комнаты стоял большой, из золотистого дерева, стол, на котором пыхтел самовар, и длинная скамья, покрытая домотканой дорожкой.
– Прошу к нашему шалашу! – подмигнув, пригласил дед их к столу и засуетился.
Они присели на скамью. Дед Охмнетыч споро расставил на столе глиняные чашки, выставил большую миску с медом, достал увесистую ковригу хлеба, сбегал в соседнюю комнату и притащил немаленькую миску с маслом и здоровенный горшок с молоком…
– Ой, не надо, не надо, не беспокойтесь, мы только что пообедали… – начала было Есения, но, взглянув на Леонида, осеклась.
Дед положительно начинал нравиться Леониду: «Понимает, как к людям подходить надо… Ох, а стол-то какой вырисовывается, мать честная!».
Дед носился, как заведенный, возвращаясь из разных углов с какой-нибудь снедью. Вскоре в густой травный запах ворвался аромат свежепосоленных огурчиков, благоухание квашеной капусты и копченого бока. И в довершение ко всему этому пиршеству, блюдо дымящейся вареной картошки, рассыпчатой, посыпанной жареным луком и укропом, заняло центральное место на столе, уставленном мисками и плошками с различной снедью.
– Начнем! – радостно потирая руки, сказал дед, присаживаясь к столу.
«А как же!» – мысленно согласился с ним Леонид.
– Ах да… Самое-то главное! Ох, мне этот скляроз… – опять вскочил дед, куда-то сбегал и приволок в одной руке бутыль с вином, а в другой – неслабый жбанчик пива.
«Ох, мне…» – по-дедовски ахнул Леонид про себя.
– Вам, барышня, наливочки, – наполняя стопочку Есении темно-красным напитком, сказал дед. – А мы с вами, батюшка, пивком побалуемся, пивко-то собственного произведения, да… Варфоломей Игнатьич, проходи, и тебе плесну…
Леонид оглянулся – никого не видно, с кем дед разговаривает?
И тут рыжий кот важно подходит к столу, забирается на лавку рядом с хозяином и, оглядывая стол, начинает довольно урчать.
– Варфоломей Игнатьич, с гостями тебя! – поднимая большую кружку с пенящимся до краев пивом, торжественно произносит хозяин и выпивает ее до дна одним махом.
И началось…
– Кузьма Григорович, ну извини, что так поздно пристаю… давай выпьем, у меня коньячок есть… С собой привез, армянский, питерского разлива… ха-ха…
…
– Почему не хочешь, ты тоже на диете?…
…
– Как почему тоже? Ты же говорил, что лечишь народ от голодухи, ну тех, кто голодает? А кстати, что ты хотел этим сказать? Я что-то ничего не понял…
…
– Что? Ну ладно, ладно, не хочешь, не говори… Лучше наливай… О, хорошо… Не, ну а все же, чего ты скрытничаешь?…
…
– Что?… Чего боишься?… Кто будет к тебе бегать?…
…
– Какие пациенты? Ты что, собираешься и здесь их откармливать?…
…
– А-а, ну извини, я не понял… А что же ты тогда с ними делаешь?…
…
– Как понять – редкая профессия?…
…
– Кто-кто?…
…
– Секса, секса… патолог?! Не, постой, а разве так бывает? Не, ну секса я еще понимаю, а патолог тут при чем?… А, понял – ты занимаешься теми, кто помер от секса!.. Как же ты их лечишь – им же уже твой секс, что мертвому припарки… Ха-ха-ха… «Был до секса путь наш долог, но помог сексопатолог!» Не, это придумать надо – патолог секса!..
…
– Все, все… Ну, не сердись… Понимаю… Конечно, понимаю – сложная штука… По опыту знаю… Иногда так вымотаешься!.. На вот лучше – выпей…
…
– Григорович, извини за любопытство, а сильно тяжелая у тебя работа?… Не, ну я в практическом смысле спрашиваю… А, одни разговоры… Жаль… А то я думал, может, тебе молодой здоровый ассистент нужен…
…
– Ну, вот сразу – набрался! Не, ну выпили… пивка…
…
– Ой, что было… Словами разве расскажешь? Это было… ну, просто: ой! А дед-то! Как забацал нам на гитаре «Комаринского», струну в запале порвал! Есения тоже… Наливочка на щеках как заиграла! На меня посмотрит-посмотрит, да как зальется колокольчиком! А Варфоломей Игнатьич, у-у, вражина рыжая, все мурчит да об бедро ее нежное обтирается – знает, паразит, где приложиться. Пива с нами за компанию нализался – тарахтеть начал как Т-34…
…
– Что значит: «Куда я смотрел»? На него и смотрел!..
…
– Так, а что я мог поделать? Он – животина, меньший брат наш, его обижать нехорошо…
…
– Почему добрый?… Не, не со всеми…
…
– Да какой он ухажер, рванина рыжая!..
…
– Да не, Григорович, ты не понял – это ж кот…
…
– Да не такой кот, а кот – с полосками, рыжий… Так я так и говорю…
…
– Понятно – не пришли – не до ужина нам было… Да кому он нужен этот санаторский ужин, когда тут такой рай на столе и в душе… О, кстати, плесни-ка маленько… О, то-то…
…
– Пели… Помню, хорошо пели… громко… А Варфоломей Игнатьич-то, оказывается, подпевать умеет! Нет, хоть и вызывающе себя ведет, но мужик что надо. Мы тут его Мисюсю видели, приходила – ничего такая, беленькая. А Варфоломей Игнатьич с достоинством так, и не взглянет на окошко, где ее белая мордочка страдает за стеклом. Ну, конечно, зачем ему белобрысая Мисюся, когда тут чернокудрая Есения бока его драные своей ручкой оглаживает! У-у, гад… Налей-ка еще… Ага… Ну, давай… За них, родимых!
…
– Но пиво-то у деда, ох и забористое! О, какое слово интересное и, главное, правильное – потому и забористое, что пьешь и все – то к забору тянет, то под забор. Могучий русский язык… Без бутылки и не поймешь, а поймешь, так у-у-у…
…
– Как я добрался, как я добрался? Добрался! Шел-шел, шел-шел, полз, не, шел-шел и дошел… и все… И завтра еще пойду! Дед – мировой мужик, знает, что людям надо, а ты говоришь – удовлетворение естественных потребностей… Жрали бы твои доходяги нормально, не померли бы от секса!.. Ха-ха-ха… Ну ладно, не кипятись, твое здоровье, секса… патолог!
* * *
Тот, кто знает, что такое тяжелое утро похмелья, поймет состояние Леонида…
Он не помнил, как называют смесь коньяка и пива, то ли «северное сияние» то ли «адмиральский коктейль», но она была покруче традиционного «ерша». Все утро он чувствовал себя ужасно, в голове что-то гудело и взрывалось, как при артобстреле. Ему даже не помогло зелье, которое приволок Кузьма Григорович, прибежавший после завтрака, полный сочувствия и лекарского энтузиазма. Правда, при этом сосед изрядно веселился, вспоминая Леонида вчерашним.
Подробности Леонид помнил плохо, только ощущения – праздника и еще чего-то хорошего. Но за все надо платить – вот он и настал – час расплаты. Как сказал Кузьма Григорович, Есения к завтраку не пришла, видно, тоже плохо было, бедняжке. Ох, и жалел ее Леонид! Потому что понимал и сочувствовал…
«Зато ей сейчас, наверняка, не до воспоминаний о стеклянной прародине… У нее сейчас, наверное, как и у меня, перед глазами другая тара стоит… – думал Леонид. – Ой, тошнешеньки…»
Кузьма Григорович утешал, что это пройдет, только потерпеть надо. Как будто Леонид сам этого не знал! Он в детстве так к зубному врачу ходил – представит, что через час все будет позади, и вроде веселее на душе, да вот только как час этот пережить!
В открытое окно тянуло прохладой и свежестью. Нужно было вставать, умываться и идти к деду – отнести сумку Есении. Как-то она там?
На воздухе Леониду стало легче. По дороге он пытался разгладить помятое лицо.
Утро выдалось теплое, солнечное.
«Днем, наверное, даже жарко будет. Вон и народ, уже загорелый, спешит на пляж», – подумал он и с отвращением посмотрел на свои бледные ноги, мохнато выглядывающие из штанин длинных шорт. Ему было так кисло, что не хотелось думать ни о пляже, ни, что удивительно, о еде. Он вспомнил картину вчерашнего дедовского стола и поспешно отогнал видение.
Наконец Леонид добрался до знакомой улицы. Калитка была открыта, видимо, он ее вчера впотьмах забыл закрыть.
В саду было тихо. Леонид не спеша побрел к домику.
Варфоломей Игнатьич сидел на крыльце и выполнял «водные процедуры». На нем не было заметно никаких следов их вчерашнего веселья, хотя к пивку он тоже приложился изрядно…
Увидев Леонида, кот вскочил и с криками: «Мя-яу, мя-яу» побежал к нему навстречу.
Леонид остановился, ему стало интересно, что тот будет делать. Варфоломей Игнатьич подбежал к нему и, подняв хвост трубой, весь выгибаясь, начал обтираться о его ноги. Шерстка у него оказалась очень мягкая, Леониду было щекотно.
Он присел и погладил кота.
– Ну, привет тебе, а где хозяин твой, дома?
Посмотрев на него своими желтыми глазами, Варфоломей Игнатьич мяукнул и пошел, подняв хвост, к домику, оглядываясь на ходу.
В доме царила тишина.
– Прохор Дмитриевич! – позвал Леонид, остановившись на пороге комнаты, где у них вчера проходила «вечеринка».
Со второго этажа раздался голос Есении:
– Леонид Аркадьевич, доброе утро! Прохор Дмитриевич ушел по делам, скоро будет. Подождите, я к вам сейчас спущусь.
И через несколько секунд Есения легко сбежала по скрипучей лесенке.
«До чего же хорошенькая! Похоже, только на мне лица нет после вчерашнего», – расстроенно подумал Леонид.
– Вы принесли мою сумку, вот спасибо! – воскликнула Есения. – А то мне и переодеться не во что.
Подхватив сумку, Есения опять побежала наверх, на ходу крикнув, чтобы Леонид подождал – она быстро.
Он сел на скамью. Через несколько минут Есения вернулась, одетая в легкое пестрое платьице, соблазнительно облегающее ее воздушную фигурку. Леонид наблюдал за ней с удовольствием, но через какую-то пелену отупляющей головной боли.
– Вы завтракали? Нет? А меня Прохор Дмитриевич разбудил, – тут Есения взбила волосы на голове, встала в позу и произнесла: – Барышня! Вы вставать собираетесь? Вижу, не собираетесь, ох мне эти сони, всю-то красоту на свете проспят! Идите завтракать, а потом спите хоть до обеда!
Леонид рассмеялся – было очень похоже – но тут же схватился за голову.
Есения обеспокоенно посмотрела на него:
– Что это с вами, голова болит? Вы же вчера вроде только пиво и пили…
Леонид заколебался, но потом решил сознаться:
– Да мы вчера с Кузьмой Григоровичем еще коньячку немножко добавили…
– А, все понятно… Так вы, кроме того, что обжора, еще и пьяница!
Леонид принялся возражать, но Есения улыбнулась:
– Да ладно вам, я же шучу. Если честно, то и у меня немножко шумит в голове. А все равно вкусно было! Я наливки с детства обожаю… Была со мной одна история… Это когда я единственный раз в жизни напилась… Мне тогда годика три только исполнилось. Нас с мамой пригласили в гости, и я там познакомилась с мальчиком – чуть постарше меня, вот с ним-то мы под шумок и наклюкались вкусненького сладенького «компотика». Потом нас с мамой пришлось провожать, потому что я была совершенно невменяемой и жутко скандалила. Дядя этого мальчика нес меня на руках, а я показывала пальцем на что-нибудь и громко ругалась: «Этот дом – плохой дом! Этот дядя – плохой дядя!». А дядя мальчика со мной во всем соглашался и уворачивал меня от моей мамы, которая прыгала вокруг него, сердилась и пыталась меня ущипнуть, чтобы я утихомирилась. Теперь этот мальчик стал режиссером, снимает фильмы… Больше мы с ним не пили, да и вообще жизнь нас как-то развела…
Есения замолчала, задумавшись о чем-то.
Леонид поспешил отвлечь ее, боясь, что она вспомнит о своей неприятной находке в кабинете отца и опять впадет в депрессию:
– Может, на море пойдем?
– А у меня купальника нет, – развела руками Есения.
– Купим. Здесь, наверняка, должен быть какой-нибудь магазин, – успокоил ее Леонид. – Погода чудная, не сидеть же дома, когда море рядом!
Послышались шаги, в комнату вошел дед Охмнетыч:
– О, кого я вижу! Аркадьич, как дела? Ну и вид у тебя! Поправить бы надо, счас я тебе холодненького принесу.
Он убежал и через минуту принес ковшик с пивом. Потом подскочил к столу и поднял салфетку, под которой в миске лежали помидоры, огурцы и хлеб.
Леонид отпил из ковшика и закусил хлебом с огурцом.
– Спасибо! – сказал он. – А мы вот на море собрались.
– Дело хорошее, только, Аркадьич, скупнитесь, но на солнце не жарьтесь – совет ветерана… Хоть и не югa, но все же.
Леонид кивнул, и они с Есенией вышли из дома. Дед с котом пошли проводить их до калитки.
– Да, кстати, а где здесь галантерейный магазин? – спросила Есения. – Мне купальник купить надо.
– Да по пути, не доходя до вашего санатория, сверните в первую улицу налево, там недалеко.
– Спасибо, ну ладно, мы пошли.
– Давайте, а ждать-то вас когда?
– Не знаем, как получится, – пожал плечами Леонид. – Хотим оглядеться для начала.
Дед махнул рукой, и они пошли с Есенией искать магазин.
Отойдя немного от дома, Леонид остановился – вспомнил, что самый главный вопрос, за которым они вчера приходили к деду, – не решили. Он попросил Есению подождать и побежал обратно.
Дед как всегда сидел на крыльце со своим котом.
– Ты чего вернулся? – удивился он. – Дороги не будет!
– Да я же совсем забыл, Прохор Дмитриевич! Мы же не сговорились насчет цены за комнату и прочих условий… – объяснил Леонид.
– Опять двадцать пять! Ну, ты даешь, Аркадьич, ты что правда забыл?! Мы ж вчера все угомонили, теперь что – опять заново начинать? Ох, мне эти квартиранты… – дед укоризненно покачал головой.
– Постойте, я что-то ничего не помню, разве мы уже уговаривались?
– Ну да, я сказал, что не надо мне ваших денег – поможете по хозяйству: дровишек попиляем-порубим, картошку подкопаем, ну там, что на зиму засолим-заквасим, в саду яблоньки побелим… А ты ответил, что на свежем воздухе – это ты с удовольствием… Забыл? Еще про мамашу свою рассказывал, что она хорошо помидоры маринует, обещал позвонить ей и рецепт взять.
У Леонида в голове что-то начало смутно мелькать, но, как он ни силился, – вспомнить их разговор не мог. Но это уже не имело значения, и так все было ясно. Конечно, они старику помогут, Леонид считал себя мужиком крепким, да и Есении хозяйственная польза будет – она, наверняка, не занималась заготовкой на зиму. Так что ей это пригодится. «Да и мама любит хозяйственных девушек…» – добавил он про себя.
Не отдавая себе отчета, Леонид уже думал о Есении как о будущем члене их маленькой семьи.
– О'кэй, Прохор Дмитриевич, договорились! Вот вернемся с моря и сразу начнем.
– Да не, Аркадьич, вы вначале в колею войдите, обживитесь недельку, жирку поднакопите. Я ж не помещик какой. Ребята вы хорошие, все сделаем. Ох, мне эти торопыги!..
– Ну ладно, тогда я пошел…
– Отдыхай, Аркадьич!
Море было прохладным. Покрывшись гусиной кожей, они лежали мокрые на песке и обсыхали. Солнце, правда, пекло исправно.
Есения в темных очках, которые они ей купили в магазине заодно с купальником, лежала на спине, подставляя себя солнечным лучам. Леонид старался на нее не смотреть. С того момента, когда она вышла из пляжной кабинки в купальнике, он понял, что погиб окончательно и безвозвратно…
Нет, он, конечно, предполагал, что она хороша, но никак не ожидал, что настолько. Она его волновала, и это еще мягко сказано… Поэтому Леонид лежал на животе, уставившись в песок, по которому ползали какие-то букашки. Недавно был шторм – на прибрежном песке валялись лохмотья водорослей и мелкие обломки.
