Мария хитро улыбнулась, увидев бегущих к ней мальчишек, и поставила машину на сигнализацию.
      Подождав, пока дети обступят ее «Ягуар», восхищенно его разглядывая, она предупредила их строгим голосом:
      – Машину не трогайте! Это опасно: может укусить!
      Подхватив на руки стоявшего все это время рядом Олесика, и сумку со своими вещами, Мария поспешила за Матреной Евлампиевной, которая шла впереди, ведя за руку Илью.
      Расположившись недалеко от воды, где бултыхались такие же карапузы, как Илья, Мария посадила Олесика рядом с собой на одеяло, расстеленное Матреной Евлампиевной, и огляделась.
      Речушка была неширокая, с глинистыми берегами, поросшая кое-где густыми камышами. Тот берег, на котором сидели они, был очищен от камышей и даже засыпан песком. Вокруг было очень красиво.
      Олесик, сидя на одеяльце, стаскивал с себя одежду, пыхтя, как медвежонок. А Илья, уже давно скинувший с себя все, смеялся над неуклюжими движениями брата.
      – Давай, давай, Олесик, раздевайся, – подбадривала малыша Матрена Евлампиевна, – побегаете с Илюшенькой по водичке.
      Мария, спрятавшись за кустом, растущим неподалеку, сняла с себя юбку, и, скатав ее в трубочку, чтобы не мялась, быстро переоделась в шорты. Футболку она снимать не стала, а просто завязала ее подол узлом под грудью. Получился вполне пляжный костюм.
      Вернувшись, она увидела, как голый Олесик ковыляет за Ильей на своих пухленьких ножках к воде, а позади них заботливой наседкой семенит Матрена Евлампиевна.
      Догнав их, Мария подхватила завизжавшего от восторга Олесика и подкинула его пару раз над собой.
      Илья обхватил руками ногу Марии и запросился тоже:
      – Тётя, и меня, и меня!
      Смеясь, она подняла на руки и его, и, взяв обоих ребятишек в охапку, побежала к воде.
      Матрена Евлампиевна с облегчением присела на песок, наблюдая, как Олесик и Илья плескаются на мелководье под присмотром стоявшей по колено в воде Марии.
      Идиллия длилась недолго – откуда-то, со стороны дороги, раздался громкий дикий рык, эхом прокатившийся над речкой, а за ним послышались визг и вопли детей.
      – Батюшки-святы! – подскочила на месте перепуганная Матрена Евлампиевна, и попыталась разглядеть из-под руки, что происходит у дороги.
      Мария, подхватив малышей, вынесла их на берег, и, посадив на колени к старушке, побежала в сторону дороги, откуда все это время ужасающе рычал какой-то злобный зверь.
      Детвора и родители на берегу притихли, испуганно оглядываясь по сторонам.
      Но вот рычание, как-то хрюкнув напоследок, захлебнулось и смолкло.
      Через несколько минут Мария вернулась.
      – Не волнуйтесь, – успокоила она Матрену Евлампиевну, – это всего лишь сигнализация, папа мне специально такую поставил. Во-первых, очень убедительно, во-вторых, не спутаешь ни с какой другой машиной. Детей оттуда, как ветром, сдуло! Думаю, они больше не полезут к машине.
      – Нет, это не дело, дитятко! – укоризненно покачав головой, сказала старушка, – так можно людей заиками сделать... Это кто же так рычит?
      – Это синтезированный звук, – объяснила Мария, – сын папиного приятеля делает.
      – И-и-и, это у него такой голосина?! – изумилась Матрена Евлампиевна, понятия не имеющая о синтезаторах и прочей подобной технике.
      – Да нет! – рассмеялась Мария. – Это компьютер такой звук делает, он записывается на пленку, а потом включается, если кто-нибудь тронет автомобиль. Например, ночью, какой-нибудь грабитель захочет залезть в мою машину, а тут вот такая сигнализация срабатывает – и я сразу пойму, что именно мою машину грабят, выскочу на улицу – и грабителя за жабры!
      – Так то оно так... Да вот бедные соседи, что же им-то делать? – покачала головой старушка.
      – Думаю, у них тоже дело найдется – перины менять, – раздался над ними мужской голос, и они увидели отца Кирилла. – Мария, вы всю деревню переполошили! Я вышел и не пойму, что за рев: то ли бык ревет, то ли зверь какой?... Думал, сердце выпрыгнет, пока до вас добежал. Уж вы лучше отключите свою сигнализацию.
      – Да я уже отключила, – виновато сказала Мария. – Я не думала, что здесь так громко получится.
      Мария Евлампиевна передала Олесика отцу Кириллу, и тяжело поднявшись, сказала:
      – Ну ладно, батюшка, коли вы уже пришли, то я пойду в лавку за солью схожу, а вы с ребятишками побудьте.
      – Может, вас на машине отвезти? – предложила Мария, но старушка отмахнулась, сказав, что управится сама.
      Отец Кирилл отнес Олесика на одеяльце, сел рядом с ним, и, подтолкнув к сыну игрушки, повернулся к Марии.
      Ей стало неловко под его изучающим взглядом. Пытаясь как-то прикрыть свои стройные ноги, показавшиеся ей сейчас слишком оголенными в коротких шортах, она присела перед Ильей, стоящим рядом с ней, и предложила:
      – Пойдем, Илюша, еще в водичку?
      – Посли, – согласился он, и, радостно подбежав к воде, остановился, поджидая ее.
      Мария поспешила к нему, чувствуя на себе смущающий ее внимательный взгляд отца Кирилла.
      Войдя в воду, она встала на колени, чтобы сравняться ростом с Ильей и протянула к нему руки.
      Мальчик медленно зашел в воду, а потом, вдруг подпрыгнул и зашлепал ногами, поднимая вокруг себя фонтан брызг.
      Мария вскочила, со смехом пытаясь увернуться от водяного душа, но было уже поздно.
      «Ой, как же я на берег-то выйду?!» – ужаснулась она, бросив взгляд на свою мгновенно вымокшую футболку, через которую просвечивал тоненький кружевной бюстгальтер, почти не скрывающий ее грудь.
      Стоя к берегу спиной, Мария еще какое-то время играла с Ильей, одновременно пытаясь выжать футболку, отлепив ее от тела. Но расшалившийся малыш не давал ей этого сделать, продолжая брызгаться и прыгать по воде, и вскоре промокшая насквозь Мария вынуждена была выхватить его из воды и крепко прижать к себе.
      Илья недовольно кряхтел, пытаясь освободиться, но Мария держала его крепко и смеялась:
      – Попался, попался!
      Заметив, что Илья собирается заплакать, Мария ослабила объятия и сказала ему серьезно, кивая на свою одежду:
      – Смотри, Илюша, я вся мокрая, мне нужно переодеться.
      – Мокая, – подтвердил Илья, пошлепав ладошкой по влажной ткани на ее груди.
      – Пойдем, переоденем меня? – спросила его Мария.
      – Посли, – согласился малыш.
      Мария повернулась лицом к берегу, и, прикрываясь, насколько это возможно, телом Ильи, направилась в сторону отца Кирилла, рядом с которым лежала ее сумка.
      Отец Кирилл играл с Олесиком в машинки. Заметив, что Мария с его сыном идут к ним, отец Кирилл поднялся навстречу и протянул руки, чтобы забрать Илью. Мария быстро отдала ему ребенка, и, метнувшись к сумке, схватила ее и прижала к своей груди.
      Отец Кирилл удивленно посмотрел на нее, и ей пришлось, краснея, объяснить свои действия:
      – Мне нужно переодеться...
      Отец Кирилл, мельком бросив взгляд на ее грудь, кивнул и поспешно отвел глаза, смутившись, похоже, не меньше Марии.
      «А ведь ему тяжело, – подумала Мария, пробираясь вдоль берега к кустам, где можно было бы незаметно переодеться. – Супруга его умерла полтора года назад, и вряд ли у него за это время кто-нибудь был. Здесь, в деревне, он, действительно, очень на виду, да и положение его вольностей не позволяет – за „прелюбы деяние“, кажется, сана лишают».
      Стянув с себя мокрую одежду, Мария быстро переоделась, натянув на еще влажное тело широкую кофту с юбкой. Белье она решила надеть потом, по пути, в машине, когда отъедет куда-нибудь подальше от деревни.
      И тут Мария неожиданно поняла, что ей совершенно не хочется отсюда уезжать. Эта долина, отгороженная от внешнего мира высокими холмами, вдруг представилась ей тем самым прибежищем, которое позволило бы ей немного прийти в себя... И отец ее здесь вряд ли найдет. К встрече с ним она была еще не готова. Она не могла представить, как сможет рассказать ему о той мерзости, которая вторглась в ее жизнь...
      Задумавшись, Мария медленно возвращалась к пляжу.
      Услышав радостные возгласы детей, она подняла глаза и увидела, что отец Кирилл уже одел их, и они ждут ее, готовые к обратной дороге домой.
      Олесик, прислонясь к широкой отцовской груди, осоловело помаргивал длинными ресницами.
      «Сморился, бедняжка», – умилилась Мария и опять удивилась, не узнавая себя – раньше она вряд ли бы на это так бурно среагировала, поскольку никогда не любила детей с их вечным шумом, визгом, шалостями и капризами. Она с детства терпеть не могла детские песни и танцы, и была счастлива, когда стала взрослой и избавилась от всей этой нудятины, навязываемой воспитателями, а потом и учителями в школе, которые считали, что лучше самих детей знают, что им должно нравиться...
      Вручив Илье свою сумку, Мария подхватила его на руки и пошла к машине.
      Отец Кирилл шел следом за ней, неся засыпающего Олесика и свернутое под мышкой одеяло.
      Минут через пять они уже подъезжали к дому отца Кирилла.
      Заглушив мотор, Мария помогла своим пассажирам выбраться из машины. Олесик уже спал, и его густые ресницы отбрасывали длинные тени на розовые щечки. Бережно забрав его из рук отца Кирилла, Мария направилась к дому, осторожно ступая, словно несла хрупкую хрустальную вазу.
      Отец Кирилл придерживал перед ней калитку и двери, пока она не занесла малыша в комнату, где у стены стояла детская кроватка с боковинами из веревочной сетки. Положив мальчика в кроватку и прикрыв его простынкой, Мария постояла над ним, любуясь, и, чувствуя непривычное тепло в груди, вышла из комнаты.
      – Спит, – ответила она на вопрошающий взгляд отца Кирилла, и вдруг заторопилась: – Ну что же, отец Кирилл, спасибо вам за все, но мне уже пора ехать.
      – Может быть, чаю на дорожку выпьете? – спросил он.
      – Чаю?... – заколебавшись, переспросила Мария, но потом решительно отказалась: – Спасибо, я все-таки поеду. Благословите меня, пожалуйста...
      Отец Кирилл кивнул и, перекрестив Марию с напутственными словами, опустил свою руку в ее сложенные лодочкой ладони.
      Мария вдруг с какой-то особой остротой почувствовала прикосновение его прохладных пальцев, и у нее даже закружилась голова. Склоняясь для ритуального поцелуя к руке отца Кирилла, она в смятении осознала, что хочет не просто поцеловать эту руку с положенным священным трепетом, а припасть к ней губами, покрыть ее горячими поцелуями от запястья до самых кончиков длинных утонченных пальцев...
      Из последних сил сдержав себя, она едва коснулась руки отца Кирилла, скорее наметив поцелуй, чем поцеловав по-настоящему, но и этого короткого мгновения ей было достаточно, чтобы заметить, как его рука дрогнула под ее губами и перед тем как отстраниться непроизвольно сжала ее ладонь в ответном порыве.
      Несомненно, между ними промелькнула какая-то искра, и они оба это почувствовали.
      «Что же я делаю?! Прости меня, Господи...» – мысленно простонала Мария. – Отбивать мужчину у женщины – грех, а отбивать мужчину у Бога – грех, наверное, вдвойне. Он же священник и с ним подобного допускать нельзя...»
      Чувствуя себя почти преступницей и боясь поднять глаза, Мария молча направилась к выходу.
      Уже подходя к машине, она услышала, как следовавший за ней с Ильей отец Кирилл, сказал:
      – Мария, а вы мне так и не рассказали, что же вас беспокоит... Заезжайте к нам еще как-нибудь. Милости просим...
      – На самом деле вы мне очень помогли, отец Кирилл, спасибо вам за все! – ответила Мария, так и не смея поднять на него взгляд. – Я надеюсь, что у меня все вскоре наладится.
      Поцеловав Илью, Мария села в машину. Помахав из окна рукой, она крикнула напоследок:
      – Попрощайтесь за меня с Матреной Евлампиевной! – и, тронув с места, выехала на дорогу.
      Отступив в сторону от облака тут же поднявшейся пыли, отец Кирилл с сыном остановились на обочине дороги, глядя на удалявшуюся машину Марии.
      Почти до самого поворота Мария видела в зеркало их фигуры. Отец Кирилл неподвижно стоял, положив руку на плечо сына, а Илья еще долго махал ей в след своей маленькой ручкой.

* * *

      Несколько часов спустя Мария с тяжелым сердцем подъехала к городку, где жила ее бабка по отцу.
      Вечернее солнце грозилось резко пасть за горизонт, уступая место всегда внезапно атакующей темноте украинской ночи. На улицах, привычно ожидающих этого нападения, уже зажигались фонари. Было тепло и тихо. Редкие прохожие спешили по домам, но, завидев машину Марии, останавливались и долго провожали ее взглядом, ведь в городке происходило не так уж много событий. Все жители городка знали друг друга с детства, и потому любой мало-мальский семейный спор здесь разбирался всем миром, выносившим решение, которое было обязательно к исполнению провинившейся стороной. Не важно, был ли это муж, жена, или досадивший всем малец-сорвиголова... В таких маленьких городках общественное мнение представляло собой несокрушимую силу, порой превышающую даже силу официальной власти. Жизнь здесь текла неспешно и спокойно, в раз и навсегда проложенном русле, которое не могли изменить никакие политические пертурбации. Именно поэтому каждый новый человек вызывал здесь пристальное внимание, ну, а уж приезд внучки сварливой Федоровны тем более не мог остаться незамеченным.
      Подъезжая к дому бабки, Мария еще издали увидела, что все окна в доме освещены. Не иначе, как у бабки были гости...
      Заметив стоящий рядом с воротами джип дяди Кондрата, Мария сразу же поняла, кого она сейчас встретит...
      Поднимаясь на крыльцо веранды и внутренне напрягаясь, Мария постаралась настроить себя на нелегкий разговор с отцом.
      Распахнув дверь, она увидела сидевших за столом бабку в ее неизменном черном одеянии, отца и дядю Кондрата – маминого родного брата, осевшего в Киеве еще со времен советской военной службы.
      – Явилась... – поджала губы бабка, подняв на нее обличительные, суровые глаза.
      – Баб, вот за что ты меня так не любишь?! – взорвалась Мария.
      – А за что тебя любить-то? – окинув ее презрительным взглядом, бросила та. – Отца бы пожалела, уж не мальчик он бегать за тобой через полстраны!
      Она все еще по старой памяти считала одной страной пространство огромной в прошлом державы, растащенной теперь на национальные лоскуты.
      Мария перевела взгляд на отца. Тот молча смотрел на нее и ждал, что она ему скажет.
      – Пап, мы с тобой поговорим наедине, – решительно сказала она и направилась в комнату.
      Но ее догнал, словно ударивший в спину, голос бабки:
      – А ты чего это тут распоряжаешься? Ты тут, покамест, не хозяйка! Ишь ты, «наедине»! Мы, чай, с Кондратом тебе тоже не чужие люди... А коли такая гордая – ступай со двора! Поезжай в свой дом, там и разводи секреты...
      – Мамо... – прозвучал укоризненный голос отца.
      – Шо «мамо»?! Распустил девку до крайности, ниверситеты, машины, квартиры, женихи богатые, вот она теперь перед тобой хвостом и крутит. Перед людями стыдно!
      Мария, замершая после первых же слов бабки и стоявшая все это время спиной к своим «не чужим людям», медленно повернулась, и, посмотрев долгим взглядом в глаза отцу, сказала ему:
      – Хочешь говорить со мной, я тебя жду в машине. Ровно пять минут... – и вышла, в три шага покрыв расстояние до двери.
      Через несколько минут следом за ней вышел отец, и, открыв дверцу машины, где, угрюмо нахохлившись, сидела Мария, сел с ней рядом.
      Вытащив из кармана «сердешное» лекарство, он молча выдавил из плена фольги одну таблетку и сунул ее под язык.
      – Ты на бабушку не обижайся, она переживает за тебя, – неожиданно мягко сказал он.
      Мария недоверчиво покачала головой:
      – Ты, наверное, забыл, как она меня в детстве доводила, а потом объясняла, что ей нравится смотреть, как я плачу?
      – Как же, помню, – вздохнул он. – Но тогда почему ты приехала к ней?
      – А куда мне было еще ехать? Дядя Кондрат меня тут же бы выдал... А мне хотелось побыть одной, где-нибудь на краю земли... – и помолчав, добавила: – Да, честно говоря, я не особо и думала тогда... Побросала в сумку на скорую руку вещи и рванула сюда, подальше от всего...
      – А ко мне ты не могла прийти? – спросил отец, и лицо его обиженно помрачнело. – Разве я когда-нибудь тебя подводил?
      Уловив ее отрицательное покачивание головы, он добавил:
      – Я до сих пор не знаю, что у вас там произошло. Геннадий так ничего толком и не рассказал. Твердит, как заведенный: «уехала», и все.
      – Да? – с интересом спросила Мария. – И он тебе ничего не объяснил?
      – А что он должен был мне объяснить? – внимательно посмотрев на нее, спросил отец.
      – Ага, значит, он тебе так и не сказал... – протянула Мария. – Ну что же, тогда я тебе расскажу про твоего любимого Геночку...
      Помолчав, она спросила:
      – Во сколько мы должны были венчаться, помнишь?
      – В четыре часа, а что?
      – Расписались мы в двенадцать дня, верно?
      – Ну... – поторопил ее отец.
      – А к часу нам пришлось вернуться ко мне домой – пересидеть до отъезда в церковь. Если помнишь, дождь тогда хлестал как из ведра, какие уж там возложения цветов и прогулки по городу! Генка со своим свидетелем, высокородным Мишелем, решили выпить коньячку для снятия свадебного стресса, а мы с Викой отказались – впереди еще предстояла церемония в церкви, нужно было оставаться в форме. Да и не принято, вообще-то, невесте с женихом на свадьбе выпивать... Ну вот. Генка с Мишелем выпили, а потом началось что-то очень странное...
      Мария замолчала.
      – Слушай, не тяни резину... – недовольно проворчал отец, перекатывая во рту еще не рассосавшуюся таблетку. – Что дальше-то произошло?
      – А дальше мы с Викой решили чуточку прилечь – устали очень, рано ведь встали, прически, то да се... Ну вот... Проснулась я от того, что чувствую – кто-то легонько касается моих губ. Думаю: «Неужно Генка осмелел?» Пап, ты представляешь, он ведь меня за все это время даже ни разу не поцеловал... Только цветами и конфетами задаривал. А так придет в гости, чмокнет куда-то в районе уха – и в видик уставится, объясняя свою пассивность в ухаживаниях тем, что очень устает на работе, готовясь к зарубежной деловой поездке... Так вот, открываю глаза, а это, оказывается, перышко вылезло из подушки, ну из той, что бабка подарила, и, шевелясь от моего дыхания, щекочет мне губы. Никого больше нет, только Вика моя крепко спит рядом в кресле. А в доме стоит какая-то странная тишина... Я поднялась с дивана. Куда, думаю, Генка с Мишелем запропастились? Хожу по квартире, ищу их: ни на кухне нет, ни в спальне, ни в гостиной, ни в ванной... И тут распахиваю в каком-то озарении дверь в лоджию, и вдруг слышу какое-то пыхтение. Я шаг-то сделала, а как увидела их, словно каменная стала, ноги – ни туда, ни сюда не несут. Свидетель наш, Мишель, облокотился на подоконник и вроде как в окно смотрит. Вот только тело его как-то очень уж по-кошачьему взад выгнулось, да брючки ненароком сползли на сорок два цуня ниже пояса, драпировочкой упав на его туфли. А мой благоверный так рьяно раскачивает свое нефритовое копье, с размаху вставляя его в яшмовые ножны Мишеля... Не иначе, как полирует, чтобы не затупилось... – Марию начинало нести.
      – Прекрати... – тихо попросил отец.
      Взглянув на него, Мария испуганно смолкла – лицо отца налилось темной кровью, что бывало с ним в редкие минуты ярости.
      – Убью! – коротко и оттого страшно прозвучало его обещание.
      – Не надо, пап! – сказала она. – Не стоит он того! Пусть катится в свою заграницу. Хотя неженатых туда не очень-то отпускают...
      – А вот это я тебе гарантирую, – сказал отец, – покатится и еще как, нам такой мрази в стране не нужно! И Мишеля этого пусть прихватит с собой, этим я тоже займусь, – и, взглянув на Марию, он вдруг порывисто обнял ее и прижал к себе: – Ты прости меня, дочура, что я тебе такого урода подсунул. Думал, будешь у меня пристроена в жизни. Генка, в общем-то, из хорошей семьи, не дурак, обеспечен. А меня ведь скоро могут и на погост позвать... Как, думаю, тебя оставить тут одну? Я как только представлю, что за тобой за одно твое наследство начнется охота, как начнут тебя на части рвать разные прощелыги и любители денег, так сердце кровью и обливается. Да и не скрою – внучат хочу страшно... Старый ведь я у тебя. Эх... прости меня, Марусенька.
      – Пап, да ну ты что? – возмутилась она. – Все были бы такими старыми! Да и не виноват ты, откуда тебе было знать-то?
      – Ладно-ладно, не утешай, – усмехнулся отец. – Проверить нужно было, такие вещи не утаишь... – и, помолчав, добавил: – Думаю вот что, поехали-ка в речную гостиницу, там пара приличных номеров наверняка найдется. А завтра я тебя в пансионат пристрою, прямо на берегу Днепра. Поживешь там недельку-другую, а я пока в Питере разберусь с делами, и к тебе приеду. Твой развод я беру на себя, даже следов не оставлю от этого брака... Эх, брак и есть... – сокрушенно покачав головой, констатировал он. – И пусть этот гад теперь помучается, решая свои карьерные брачные проблемы, а тебе отдохнуть надо после всего этого дерьма, – отец скривился, словно у него разом заболели все зубы. – Я тут вот что подумал, если ты за границу работать ехать не хочешь, то давай, может, мы тебе фирму какую-нибудь организуем, а? Будешь работать, сама себе хозяйка, а я тебе помогать буду?
      – Пап, я сейчас тебе ничего сказать не могу, может, я в монастырь уйду... – высказала она только что пришедшую ей в голову мысль.
      – Что?! – в ужасе выдохнул отец и треснул по обшивке сидения кулаком: – Только через мой труп! Ты что, с ума сошла заживо себя хоронить?! Тебе еще жить да жить, детишек рожать и растить.
      – Детишек рожать – муж надобен, или, по крайней мере, носитель нефритового жезла...
      – Дались тебе эти нефритовые жезлы! – рассердился отец, а потом, спохватившись, пошутил: – Ни цвета, ни тепла, от них только японцы каменные и могут уродиться. А мы тебе найдем нашего, российского, богатыря.
      – А вот это уже хватит, наотнаходились, баста! – вскинулась Мария. – Все, я спать хочу, сегодня километров пятьсот отмахала. Ты едешь со мной в гостиницу или здесь остаешься?
      Виновато посмотрев на нее, отец сказал:
      – Погоди, пойду бабушку предупрежу.
      Он грузно вылез из машины, и пошел к дому тяжелой походкой уже давно немолодого человека.
      Мария почувствовала, как ее охватывает жалость и нежность к отцу. Он, действительно, был стар, а она была его единственной дочерью и отрадой, вот он ее и оберегал, пытаясь все время подстелить соломку, да, как видно, не всегда удачно. Впрочем, наличие соломки не уберегает от самого падения, хотя и может смягчить удар...
      Вскоре послышались голоса, на крыльце появился отец, за которым шли дядя Кондрат и ругающаяся на чем свет стоит бабка.
      – Что скажут люди?! – доносился до Марии ее возмущенный голос. – Мне же из дому выйти стыдно будет! Лучше бы вы вообще уехали, чем...
      – Мамо, ша! – вдруг твердо сказал отец Марии. – Я так решил!
      Бабка смолкла на полуслове и даже остановилась от неожиданности. Потом, не говоря больше ни слова, только осуждающе махнув рукой, повернулась и ушла в дом.
      – Поехали, – сказал отец, усаживаясь рядом с Марией.
      Она резко тронула с места, дробью сыпанув по забору щебенкой, вырвавшейся из-под колес.
      Дядя Кондрат, усевшийся за руль своего джипа, едва успел завести двигатель, и теперь спешно догонял их, пристраиваясь сзади и пытаясь не отставать. Мария усмехнулась: дядя Кондрат боялся ее бабки как огня, и ни за что бы не остался ночевать у нее без них.
      В речной гостинице, как и надеялся ее отец, для них нашлись два номера «люкс», правда тянувших на «люкс» только в этом маленьком городке, где не было даже водопровода, и потому установленный в номере простой душ здесь был непредставимой роскошью.
      Впрочем, номера были вполне уютными – просторными и чистыми. Отец Марии без труда договорился о них с администратором гостиницы, заодно попросив принести им что-нибудь поесть из уже закрытого буфета, поскольку они с Кондратом не успели поужинать у бабки, а Мария вообще была с дороги. Однако Мария, сославшись на усталость, от еды отказалась и сразу отправилась к себе в номер.
      Смыв с себя пыль после долгой дороги под едва теплым душем, она забралась в постель с одной только мыслью – побыстрее уснуть, но сон как назло словно рукой сняло. Она закрыла глаза и перед ее внутренним взором калейдоскопом замелькали события минувших дней. Среди всех этих видений – ЗАГС, Медный всадник, бледные ягодицы Мишеля, стоящего со спущенными брюками, закинутое, искаженное похотью лицо ее жениха, и дорога, дорога, дорога... – вдруг выплыло и заняло все пространство внутреннего экрана лицо отца Кирилла. И вновь замелькал калейдоскоп, но уже другой: плетень, церковь, деревянная миска с хлебом, голая розовая попка Олесика, Матрена Евлампиевна, Камышинка, большие руки с длинными пальцами, осеняющие ее крестом, и опять дорога, дорога, дорога...
      «Зачем я оттуда уехала?» – подумала Мария и вдруг ужаснулась: она ведь даже не знает названия этого места... Даже письма послать не сможет... разве что: «На деревню, батюшке»...
      Вскочив с кровати, Мария кинулась к сумке, надеясь разыскать в ней атлас дорог, но, вспомнив, что оставила его в бардачке машины, чертыхнулась. Тут же спохватившись: «Господи, прости!», накинула халат и как была босиком, побежала по лестнице вниз к стоянке машин.
      Лихорадочно нащупав замок ключом, она распахнула дверцу, и быстро отключив сигнализацию, (чтобы жильцам гостиницы не пришлось «менять перину»), рванула на себя крышку бардачка.
      Выхватив оттуда атлас, она стала листать страницы, нервничая, словно лишняя секунда могла лишить ее памяти, а заветная долина превратилась бы в таинственную Землю Санникова.
      Найдя нужный квадрат, она прочертила пальцем сегодняшний маршрут, несколько раз сомневаясь в поворотах, но все же постепенно продвигаясь в правильном направлении.
      Странные названия, напечатанные в карте, останавливали взгляд: Букрин, Глинча, Пищальники, Грищенцы, Канев...
      В Каневе она бывала раньше – там жил папин фронтовой друг.
      И как ей в голову не пришло сразу поехать к нему, с досадой подумала Мария, ее бы там приняли с распростертыми объятиями, не то что бабка! Погуляла бы по городу, развеялась, посетила бы местные достопримечательности. В Каневе ведь были похоронены два знаменитых литератора – Тарас Шевченко и Аркадий Гайдар.
      Мария вспомнила, как в один из приездов к дяде Григорию они с отцом карабкались по многоступенчатой лестнице (куда там Потемкинской лестнице в Одессе!) к Тарасовой могиле, которая находилась на высокой горе над Днепром. И хотя до вершины народ добирался, почти в изнеможении, но вид оттуда был красивейший.
      Рядом с могилой находилось большое здание музея Шевченко, перед которым по праздникам устраивались концерты, где вживую играли бандуристы и читались стихи.
      А с именем Аркадия Гайдара ее вообще связывало гораздо большее, нежели обычный литературный интерес. Для нее Гайдар был не просто автором «Тимура и его команды», «Голубой чашки», «РВС» и других повестей, которыми она зачитывалась в детстве – дедушка Марии по отцу воевал в одном партизанском отряде вместе с Аркадием Гайдаром недалеко от Канева, под Леплявой, и погиб спустя несколько дней после гибели своего командира. Правда, могилу его так и не удалось найти, не смотря на то, что ее отец предпринял все меры, чтобы разыскать хоть какой-нибудь след.
      Мария всегда останавливалась у могилы Неизвестного Солдата и, вглядываясь в типовую посеребренную фигуру, склонившуюся над безымянной могилой, думала, что так же где-то может быть похоронен и ее дедушка.
      «Надо будет обязательно заехать в Канев», – подумала она, проползая пальцем очередной поворот, приближающий ее к цели.
      «Вот! – обрадовалась Мария, наконец, найдя свою долину. – А деревня-то, оказывается, называется Остаховка, и это совсем недалеко от Канева».
      Успокоенная удавшимися поисками, Мария отправилась спать, твердо решив, что перед отъездом домой она обязательно еще раз навестит отца Кирилла и его детей.
      Устроив Марию на следующий день в пансионат, Николай Дмитриевич улетел в Петербург, обещая вскорости вернуться и присоединиться к ней. Они давно вместе не отдыхали, а отдых сейчас был необходим им обоим. Отец в последнее время все чаще болел...
      Дядя Кондрат отвез Николая Дмитриевича в аэропорт в Борисполе, пообещав, что через недельку проведает Марию, благо из Киева к ней ехать было недалеко. Однако обещания своего он сдержать не смог – слегла в больницу с сердцем его жена, и ему стало не до сердечных дел племянницы.
      Впрочем, Мария не скучала, и наоборот была довольна своим одиночеством. Она совершила набег на пансионатскую библиотеку, и теперь целыми днями лежала на берегу Днепра, обложившись горой книг, запоем читая все подряд – от фантастики и приключений до детективов.
      Любовные романы она, не глядя, сразу отложила в сторону еще на библиотечном прилавке, очень удивив этим пожилую библиотекаршу – в таких местах подобные романы всегда пользовались большим спросом... Но Марии сейчас совсем не хотелось читать о неизменно благородных красавцах с мускулистым телом, которые навечно влюблялись в не менее ослепительных красоток, даря им непередаваемый экстаз в первую же ночь и продлевая его на всю оставшуюся жизнь... Вся эта идеальная мишура совершенно не соответствовала ее настроению и реальности, в которой все было гораздо хуже. Да и жених ее бывший хоть и был красавцем с мускулистым телом, но оказался не очень-то и мужчиной...
      Ее пугали навязчивые сравнения, и она всячески старалась отвлечься, пытаясь не дать коварным мыслям ее доконать. Впрочем, хотя она и сомневалась в правдоподобии описанных в литературе любовных историй, судить реально об интимных отношениях мужчин и женщин она еще тоже не могла. Ее личный опыт ограничивался теорией, почерпнутой из книг, фильмов и рассказов сокурсниц, и весьма легкого флирта с ласками, самыми смелыми из которых были поцелуи, поглаживание ее груди и прижимание к ее бедру чего-то твердого во время почти детских и практически невинных объятий. Кому-то могло бы показаться странным, что она до сих пор не перешла черту, отделявшую ее от женщины, особенно в условиях филфака, за которым прочно утвердилась репутация далеко не девственного факультета.