Свернув с шоссе на первом попавшемся ей повороте, Мария с бешеной скоростью понеслась по грунтовой дороге через поле.
      Двигатель мощного «Ягуара», подаренного ей отцом по окончанию университета, мерно гудел, помогая английским колесам преодолевать ухабистые километры незалежной Украины.
      Вскоре дорога утонула в высокой пшенице. Ветер, проносясь над хлебным полем, то клонил к земле тугие колосья, то через мгновение высоко вздымал их, уподобляя окружающее пространство морской глади с пробегающими по ней волнами.
      Дорога сделала крутой поворот, и Мария невольно сжала зубы: впереди показалась телега, не спеша тащившаяся прямо посреди дороги. Объехать ее было невозможно.
      Резко дав по тормозам, Мария нажала клаксон, яростно сигналя задремавшему вознице.
      Кони испуганно вскинулись и понесли по дороге загрохотавшую на ухабах телегу. Проснувшийся возница привстал, изо всех сил натягивая на себя вожжи.
      Мария остановилась. Пыль, густым облаком нагнала и окутала ее машину. Выждав немного, Мария выехала из пыльной завесы и медленно двинулась по дороге, наблюдая, как возница, сдерживая коней, правил к обочине.
      Подъехав поближе к телеге, Мария притормозила позади и попыталась разглядеть через лобовое стекло возницу. Им оказался здоровенный молодой парень с рыжими вихрами.
      Остановив, наконец, коней, он развернулся, исподлобья оглядел стоявшую позади шикарную машину, после чего спрыгнул с телеги и не спеша направился к Марии.
      «Терпеть не могу рыжих, но извиниться придется», – поморщилась Мария и, не дожидаясь, когда он подойдет, сама вышла из-за руля и встала, опираясь на дверцу.
      – Вы меня, ради Бога, простите, – сказала она. – Я не хотела пугать ваших лошадок, но вы так неожиданно появились посреди дороги...
      Приблизившись к ней, парень сначала еще раз оглядел ее «Ягуар», потом саму Марию, и произнес неожиданным для его молодого возраста басом:
      – Это кони...
      – Какая разница? – усмехнулась Мария.
      – Примерно такая же, как между тобой и мной, – пророкотал тот и замолчал, продолжая внимательно разглядывать ее.
      Разговор явно зашел в тупик. Под пристальным взглядом парня Мария чувствовала себя не в своей тарелке.
      «Нужно завершать», – подумала она и сказала вслух:
      – Простите меня еще раз! Мне нужно ехать, – и добавила, улыбнувшись: – Обещаю, что больше не буду вас пугать.
      Быстро сев в машину и захлопнув за собой дверцу, она посмотрела на парня через стекло. Тот нехотя сделал два шага в сторону, давая ей возможность проехать.
      Мария, тронувшись с места, осторожно обогнула телегу и покатила вперед по дороге. Взглянув в зеркало заднего вида, Мария улыбнулась: рыжий возница все еще стоял на прежнем месте и смотрел ей вслед.
      «Странный парень, – подумала она, – другой бы обложил меня на чем свет стоит, а этот только полом своих коней озаботился!»
      Стараясь больше не лихачить, Мария проехала хлебное поле, и, миновав заградительную лесную полосу, поехала вдоль второго – засеянного кукурузой, а там и следующего – с клевером. Вскоре поля закончились, и потянулись поросшие травой пустоши.
      Минут через десять Мария заметила, что дорога плавно пошла под уклон, все глубже вгрызаясь между двумя холмами, засаженными редким акациевым лесом. Когда на обочине появился знак, предупреждающий об опасном спуске, Мария, сбавив скорость, медленно поехала вниз. Дорога петляла, а вставшие вокруг почти отвесно земляные стены не позволяли увидеть, что находится впереди. Мария сбавила скорость до минимума, уже больше опасаясь не того, что она в кого-то врежется, а того, как бы на нее саму не скатился кто-нибудь, едущий позади, например, рыжий со своими конями.
      Неожиданно, за очередным крутым поворотом, дорога вырвалась из узкого плена на свободу, и Мария ахнула: перед ней открылась потрясающая панорама – чуть ниже дороги, среди высоких холмов, поросших лесом, раскинулась долина, то тут, то там зеленеющая купками деревьев и белеющая стенами хуторков с мазаными хатами под шиферными, а кое-где еще и соломенными, крышами. Вдали, поблескивая и переливаясь под лучами яркого солнца, текла меж камышей небольшая речушка. А посреди всего этого живописного великолепия, чуть в стороне от дороги, стояла белая церковь, возносясь стройной колокольней в небо.
      «Куда же это я заехала? Ну, прямо „Вечера на хуторе близ Диканьки“!» – родилась ассоциация у ошеломленной Марии.
      Акациевый лес на ближайшем холме плавно перетекал в поле высоких подсолнухов. Глядя, как на ветру покачиваются, словно приветственно кивают, их тяжелые от созревших семян ярко-желтые головы, Мария улыбнулась: «Ван Гога на них нет!»
      Совершенно очарованная, Мария медленно съехала в долину и покатила по направлению к церкви.
      Остановив машину на обочине дороги недалеко от церкви, она подождала, пока осядет пыль вокруг, и вышла.
      Рядом с церковью, которая вблизи оказалась еще более величественной, стоял небольшой домик, утопающий в зелени сада. Вездесущие подсолнухи свешивались через плетеную изгородь, окружающую домик.
      «Ух ты, настоящий плетень!» – поразилась восхищенная Мария, впервые воочию увидев этот почти забытый шедевр заборостроения.
      Поколупав изучающе плетень пальцем, Мария медленно пошла вдоль него к церкви.
      Дверь в церковь была открыта, и из глубины ее темного зева тускло мерцали свечи перед невидимыми с улицы образами.
      Вспомнив, что нужно прикрыть чем-то голову, она вернулась к машине, и, достав из сумки шифоновый шарф, повязала его на голову на манер платка.
      «Хорошо, что я с утра надела юбку, а не шорты», – подумала она, поднимаясь по ступеням и входя в прохладу церкви.
      В церкви было сумрачно, безлюдно и тихо. Лишь потрескивание горевших свечей и лампад нарушало эту торжественную тишину.
      Постояв немного у порога в ожидании, пока глаза привыкнут к полумраку, Мария огляделась, невольно проникаясь атмосферой Божьего храма и словно возвращаясь в свое раннее детство, когда была еще жива ее верующая бабушка, которая иногда брала ее с собой на службу и к Святому Причастию.
      «Боже мой, как давно я не была в церкви! Даже не помню, как исповедоваться...» – огорчилась она, подумав, что даже о ее венчании с Геннадием договаривался отец – у него был знакомый настоятель, которому он в свое время помог с кровельным материалом на купол храма...
      Мария вздрогнула, услышав в тишине внезапный стук двери. Из алтарной части появилась темная фигура в облачении и пошла навстречу Марии.
      Мария отступила и, не зная, как себя вести, попыталась в полумраке рассмотреть идущего к ней священнослужителя.
      Священник приближался, и вдруг из глубины ее памяти выплыла почти забытая фраза.
      – Благословите, батюшка, – произнесла она и, склонив голову в поклоне, сложила перед собой руки лодочкой.
      – Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, – произнес над ее головой низкий глубокий голос, большая рука осенила ее крестным знамением, и длинные теплые пальцы легли в ее правую ладонь.
      Мария наклонилась и, поцеловав руку священника, сделала шаг назад, выпрямляясь. Подняв голову, она взглянула священнику в лицо и ошеломленно попятилась...
      Свет, падающий из открытой двери храма, осветил фигуру и лицо священника – в обрамлении темных волнистых волос на нее смотрел строгий лик древнерусских икон – те же пронзительные глаза, прямой точеный нос, темно-русая бородка...
      «Таких лиц в природе не бывает!» – в смятении подумала Мария, не в силах отвести взгляд от его лица.
      Священник удивленно посмотрел на нее, потом, сдержанно улыбнувшись, спросил:
      – Что случилось, вы как чудо неземное увидели?
      «Воистину!» – пронеслось в голове Марии, поймавшей себя на том, что у нее вдруг стали прорываться старинные слова, в последний раз слышанные от бабушки лет пятнадцать назад.
      Не добившись от Марии ответа, священник терпеливо спросил:
      – Вас что-то важное привело сюда? Служба уже закончилась.
      Мария стояла безмолвно, как истукан, и только смотрела на священника широко открытыми глазами.
      Он обвел ее обеспокоенным взглядом, потом осторожно взял под локоть и вывел из храма на крыльцо.
      Щурясь от яркого света, Мария прикрыла глаза рукой.
      – У вас что-нибудь случилось? – вновь прозвучал над ней его низкий глубокий голос.
      Отвечать, не видя лица священника, оказалось легче. Мария, набрав в грудь побольше воздуха, сказала:
      – Да нет, ничего не случилось. Просто, ехала мимо и подумала: дай, зайду... – Мария бросила на священника настороженный взгляд, проверяя, не рассердился ли он ее такому бесхитростному ответу.
      – Заглянули к нам, значит... – строгое лицо священника осветилось ироничной улыбкой, от которой у глаз разбежались веселыми лучиками морщинки. – И куда же вы путь держите, матушка?
      Мария вскинула на него глаза от такого необычного обращения, а потом, вновь опуская взгляд, ответила:
      – Да вот, скитаюсь по жизни, место свое ищу. Не поможете ли советом, батюшка? – и она с надеждой вновь посмотрела на священника.
      – Ну что же, пойдемте в дом, расскажете мне за обедом, что вас беспокоит, – пригласил он и начал спускаться с церковного крыльца.
      – Спасибо, батюшка, да неудобно мне как-то, – начала отказываться Мария.
      – Обедать не хотите или разговаривать со мной? – остановившись, спросил ее священник.
      – Ой, ну что вы! Мне просто неудобно отягощать вас своим нежданным присутствием.
      Окинув ее насмешливым взглядом, он спросил:
      – Вы откуда? У вас все так в миру чинно разговаривают, или вы – исключение? Как вас звать-то, раба Божия?
      Покраснев, Мария отвела взгляд в сторону и смущенно ответила:
      – Это все обстановка. У меня церковь всегда ассоциировалась с таким языком, бабуля моя так говаривала. А зовут меня Марией.
      – Марией? – изменившимся голосом переспросил священник и лицо его неожиданно побледнело. – Непростое имя...
      Отведя взгляд в сторону, он помолчал мгновение, а потом уже другим тоном сказал:
      – Так вот, Мария, меня хоть и зовут отец Кирилл, но я – обычный человек, и в такую же школу, как и вы, ходил. Так что перестаньте напрягаться и разговаривайте со мной нормальным языком. И пойдемте, все-таки, пообедаем, чем Бог послал, – он решительно направился к своему дому.
      Мария, подбодренная его «нормальной» речью, послушно последовала за ним, теребя концы шарфа и не зная, можно ли его теперь снять или так и придется сидеть в нем за обедом.
      Идущий впереди в какой-то задумчивости батюшка оглянулся, и словно разгадав ее мысли, одним движением спустил ей шарф с головы на плечи.
      Открывая калитку перед домиком, который был обнесен так понравившимся ей плетнем, он посторонился, пропуская Марию вперед.
      – А кто сделал этот плетень? – невольно вырвался у нее вопрос, и она тут же рассердилась на себя за свое неуместное любопытство.
      – Не знаю, – улыбнувшись, ответил отец Кирилл, закрывая калитку, – он был здесь еще до меня... А теперь давайте помоем руки, летом у нас все удобства на дворе, – и он показал ей в угол двора, где на столбе висел зеленый рукомойник.
      Мария быстро вымыла руки, и отец Кирилл, стоящий рядом с ней, подал ей льняной рушник. Потом она стояла и ждала с рушником в руках, глядя, как он смывает мыло со своих больших красивых рук.
      Принимая у нее полотенце, он взглянул на нее благодарным открытым взглядом. Мария, отчего-то смутившись, отвела глаза в сторону.
      Сделав приглашающий жест, отец Кирилл переступил порог и провел ее через тесные белёные сени в горницу.
      Мария с любопытством осмотрелась.
      У двери стоял большой сундук, на котором она с удивлением увидела аккуратно сложенные детские игрушки. Вдоль стен притулились узкие деревянные лавки. Глинобитный пол, выкрашенный коричневой краской, был покрыт домотканными половиками. На стенах в рамах, убранных по украинской традиции вышитыми рушниками, висели репродукции картин на библейскую тему. В правом углу перед старыми потемневшими иконами теплилась лампадка. Посреди горницы стоял круглый стол, на котором пыхтел самовар и уже было накрыто к обеду.
      Отец Кирилл, оглядев стол, громко позвал кого-то:
      – Матрена Евлампиевна!
      Из-за двери, ведущей в соседнюю комнату, выглянула маленькая полная старушка в платочке, с кокетливо торчащими кончиками, завязанными в узелок надо лбом, вышитой кофте с завернутыми рукавами и длинной юбке.
      Приложив палец к губам, старушка колобочком вкатилась в комнату и, аккуратно прикрыв за собой дверь, сказала шепотом:
      – Тише, батюшка, ребятишек разбудите – еле их сегодня уложила.
      Отец Кирилл, понизив голос, попросил ее:
      – Матрена Евлампиевна, принесите нам, пожалуйста, еще один прибор, у нас гостья... Мария, – и добавил, уже обращаясь к Марии: – А это наша хозяйка, незаменимая Матрена Евлампиевна.
      Старушка окинула Марию быстрым цепким взглядом, а потом улыбнулась, от чего на лице ее, белом с румяными щечками, появилось несколько мягких складочек.
      «Не лицо, а просто наливное яблочко!» – восхищенно подумала Мария, глядя на старушку.
      Меленько закивав ей в знак приветствия, Матрена Евлампиевна засеменила к выходу и через мгновение принесла из кухни глубокую тарелку, вилку и деревянную ложку.
      Выдвинув стул, отец Кирилл указал Марии на почетное гостевое место. Она подошла, но не стала садиться, а интуитивно остановилась в ожидании, и, как оказалось, правильно сделала – отец Кирилл, бросив на Марию испытующий взгляд, произнес:
      – Попросим благословения у Господа нашего на вкушение хлеба насущного и возблагодарим его, – и стал читать молитву.
      Мария с удивлением поняла, что помнит эти слова: «Отче наш, иже еси на небеси...» – ее бабушка каждый вечер перед сном привычной скороговоркой читала эту молитву, стоя на коленях под иконой и кладя земные поклоны. Отец, впоследствии вспоминая о бабушке, как-то шутливо заметил, что старушкам, которые так усердно кладут поклоны во время молитвы, никакие проблемы с позвоночником не грозят, не то что нынешним «гиподинамикам», смолоду скрюченным от скалиоза и остеохандроза.
      Мария улыбнулась воспоминанию, но тут же спрятала улыбку. Склонив голову, она вслушивалась в старые слова, звучащие словно из глубины веков, и в душе у нее что-то жалостно зашевелилось.
      Стоящая чуть позади нее Матрена Евлампиевна едва слышным шепотком вторила батюшке, истово крестилась и кланялась, от чего ее одежда шуршала при каждом движении.
      Прочитав «Отче наш», отец Кирилл перекрестился и произнес еще одну молитву, крестя уже стол:
      – Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всякое животно благоволения.
      Мария, стоящая со склоненной головой, украдкой следила за действиями отца Кирилла и старалась вторить ему, осеняя себя крестным знамением и кланяясь вслед за ним. Очень уж ей не хотелось выказывать себя невежей. Сейчас она сильно жалела, что за давностью лет забыла все наставления бабушки. Она словно оказалась в другом мире, в другом времени, в другом – параллельном, пространстве, где бытовал свой уклад, и где даже рядовое потребление пищи являлось сакральным действием. Для нее же эта сторона жизни была совершенно неизвестной, скрытая покровом некоей тайны, и, как все таинственное, немного пугала.
      Прочитав молитву, отец Кирилл сказал:
      – Садитесь, Мария, пообедаем. Вы, как мне кажется, приехали издалека.
      Мария, опустившись на свое место, кивнула в ответ, но ничего не сказала.
      Матрена Евлампиевна, суетясь, разлила по тарелкам холодный борщ и подвинула ближе к Марии деревянную миску, в которой лежал нарезанный толстыми ломтями домашний хлеб.
      Они принялись за еду.
      – Как вкусно! – восхитилась Мария, попробовав первую ложку и, чувствуя, что она, оказывается, очень проголодалась.
      – Матрена Евлампиевна у нас знатная повариха! – похвалил отец Кирилл, с любовью глядя на свою хозяйку.
      – На здоровье, дитятко! Холодный борщик в жару – самая, что ни на есть подходящая еда, – ответила польщенная старушка.
      Быстро управившись с борщом, отец Кирилл чуть откинулся на стуле, и, глядя на Марию, полюбопытствовал:
      – Так, все-таки, какими судьбами вы в наши края попали – по делу или как?
      Мария опустила ложку. Это был нелегкий вопрос, в двух словах и не ответишь... Да и не очень-то ей хотелось отвечать на него.
      Помолчав, Мария подняла глаза на отца Кирилла, ожидающего ее ответа, и коротко сказала:
      – Сбежала я...
      Матрена Евлампиевна, направлявшаяся, было, в кухню за вторым, остановилась и изумленно воззрилась на Марию.
      – От кого, дитятко? – вырвалось у нее.
      – От всех, – вздохнув, ответила Мария, – от отца, от жениха, и от бабки здесь, – и замолчала, нахмурившись и опуская глаза.
      Отец Кирилл строго посмотрел на Матрену Евлампиевну, и та тут же убежала на кухню, оставляя их одних.
      Мария сидела молча, уткнувшись взглядом в искусную вышивку на скатерти, покрывавшей обеденный стол.
      – И что же вы теперь намерены делать? – осторожно спросил отец Кирилл.
      – Мне нужно время, чтобы со всем разобраться, – тихо ответила Мария, – отсидеться что ли, подумать...
      Она опять замолчала, а в это время Матрена Евлампиевна принесла из кухни большую миску, полную дымящейся молодой картошки, присыпанной укропом и обложенной по краям сочными ломтиками селедки. Выложив на тарелку Марии горку рассыпчатых картофелин, она протянула ей плошку с постным маслом:
      – На вот, дитятко, полей сама картошечку олией по вкусу, и селедочку бери – свеженькая, утром только в лавку завезли.
      – Спасибо, – поблагодарила Мария, с наслаждением вдыхая аромат этой простой, незатейливой пищи.
      Словно понимая, что Мария сейчас не готова к расспросам, отец Кирилл не стал ее больше ни о чем спрашивать, и обед продолжался в молчании, иногда прерываемом замечаниями хлебосольной Матрены Евлампиевны, суетящейся вокруг стола.
      По окончании обеда, отец Кирилл поднялся и произнес:
      – Благодарим Тебя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ: не лиши нас и Небеснаго Твоего Царствия.
      Мария вскочила, перекрестилась вслед за ним, бросив взгляд в угол с иконами, а потом, повернувшись к Матрене Евлампиевне и не зная, можно ли еще поблагодарить и ее, шепнула:
      – Спасибо большое!
      – На здоровьечко, дитятко, – так же тихо откликнулась старушка.
      Отец Кирилл улыбнулся, бросив украдкой на них взгляд, но в это время из соседней комнаты раздался детский плач.
      Матрена Евлампиевна метнулась туда, и через несколько минут вышла, неся на руках полуторагодовалого мальчика в рубашке, едва прикрывавшей его розовую пухлую попку. Малыш недовольно всхлипывал, потирая кулачками заспанные глаза.
      Матрена Евлампиевна гладила его по спине и приговаривала:
      – Ну, ну, Олесик, не плачь! Погляди: вот твой батюшка. А я тебе сейчас чайку сварю, хочешь чайку?
      – Тайку... – согласился малыш и обвел присутствующих повеселевшим взглядом.
      Увидев Марию, он на мгновение замер, раздумывая заплакать ли ему снова или нет, а потом вдруг протянул к ней руки и сказал:
      – На!..
      В первый момент Мария растерялась, но влекомая каким-то новым для нее порывом сделала шаг навстречу Матрене Евлампиевне и взяла у нее малыша. Он тут же прижался, утыкаясь ей носом в грудь и обвивая шею руками. Мария стояла не дыша, бережно прижимая к себе нежное маленькое тельце, пахнущее молоком и еще чем-то детским.
      Малыш шевельнулся, откинул голову и, лукаво взглянув на нее, со смехом опять спрятал лицо у нее на груди.
      Мария подняла глаза на отца Кирилла и Матрену Евлампиевну, которые, удивленно переглядываясь, смотрели на них.
      – Ни к кому же не шел... – наконец вымолвила старушка в полном изумлении и всплеснула руками.
      Ошеломленный тем же отец Кирилл произнес:
      – Мария, познакомьтесь, это мой младший сын – Александр. Матрена Евлампиевна зовет его по-местному: Олесик, он тут родился...
      И почему-то помрачнев, он резко замолчал, но потом, подойдя к Марии, ласково позвал малыша:
      – Сынок, иди ко мне...
      Но мальчик, выкрикнув: «Ни!..», еще сильнее стиснул ручонками шею Марии и прижался к ней.
      – Не хочет, – виновато глядя на отца Кирилла, сказала Мария.
      Тот пронзительно взглянул на нее потемневшим взором и отвел глаза в сторону. Ей показалось, что в них промелькнула скрытая боль.
      – Ну не беда, значит, понравилась ты Олесику, – попыталась успокоить Марию Матрена Евлампиевна, украдкой бросая взгляд на отца Кирилла. – Подержи-ка пока его, а я со стола соберу. А вы, батюшка, посмотрите, как там Илюша...
      Отец Кирилл молча вышел в другую комнату.
      Матрена Евлампиевна принялась хлопотать вокруг стола, вынося грязную посуду на кухню.
      Мария, сосредоточившись на ребенке, которого она держала на руках, вдруг услышала, что, сама того не замечая, покачивает его, нашептывая ему что-то ласковое на ушко.
      Осознав это, она пораженно замолчала: неужели в ней проснулся материнский инстинкт? Но ведь она никогда не отличалась особой сентиментальностью, а тут стоит, замерев от счастья, с чужим ребенком на руках... Чудеса!
      А Матрена Евлампиевна веретеном носилась из комнаты в кухню, споро наводя порядок после обеда. Мария, оглянувшись на дверь в соседнюю комнату, остановила ее и тихо спросила:
      – А где мать Олесика?
      – Померла родами, – испуганно оглянувшись на дверь, за которой скрылся отец Кирилл, шепотом ответила та и перекрестилась: – Упокой, Господи, ее душу... А второй раз жениться-то батюшке не положено. Вот и помогаю ему, как могу, рустить ребятишек. Олесика, как без матушки остался, еле выходили, он совсем слабенький был. Да отмолили всем селом, слава Богу...
      Мария вздрогнула и прижала к себе притихшего ребенка.
      «Так вот отчего в его глазах была такая боль!» – поняла она, вспомнив взгляд отца Кирилла.
      А тот как раз входил в комнату, ведя за руку мальчика постарше – лет трех.
      Присев перед ними на корточки, Мария устроила Олесика на колене и спросила, обращаясь уже к старшему мальчику:
      – А это кто у нас?
      – А это – Илья Кириллович, – ответил отец Кирилл, поворачивая Илью лицом к Марии.
      Мальчик внимательно посмотрел на нее пронзительными отцовскими глазами, а потом придвинулся к ней совсем близко и спросил:
      – Тётя, а мы с тобой на Камышинку пойдем?
      Мария растерянно посмотрела на отца Кирилла.
      – Это наша речка, – подсказал тот.
      – Ну, если папа разрешит... – осторожно ответила Мария, и глянула на отца Кирилла, стараясь понять, как тот отнесся к такому мирскому званию из ее уст.
      Илья молча поднял умоляющий взгляд на отца и дернул его за рясу.
      Отец Кирилл посмотрел на Марию.
      – Я – с удовольствием! – поспешила заверить его она.
      – А вы никуда не торопитесь? – спросил он и, видимо, испугавшись, что она подумает, что он ее гонит, быстро поправился: – Я имею в виду, что у вас могут быть более важные дела, чем заниматься моими детьми.
      – Отец Кирилл, – впервые обратившись к нему по имени, сказала Мария, – я никуда не тороплюсь, и с удовольствием схожу с вашими мальчиками на Камышинку. Только вы расскажите, как туда дойти.
      – А Илья дорогу хорошо знает, – ответил он, – да и я вам, пожалуй, компанию, составлю.
      – Батюшка! – раздался вдруг голос Матрены Евлампиевны. – Может, лучше я схожу с ними? – и она посмотрела в глаза отца Кирилла предупреждающим взглядом.
      Тот вздохнул и, почему-то виновато отводя глаза, сказал:
      – Да, так будет лучше...
      Мария недоумевающе посмотрела на него.
      – Здесь – деревня... – коротко пояснил он ей.
      Она поняла, что он имел в виду, и слегка покраснев, отвела от него смущенный взгляд.
      «Даже священникам здесь нужно блюсти свою репутацию... или тем более священникам... – подумала она. – Он же вдовец, могут пойти разные разговоры из-за меня...».
      Эта неожиданная мысль заставила ее взглянуть на отца Кирилла совсем другим, новым, взглядом. Она вдруг увидела в нем не только священнослужителя, но и мужчину – статного, сильного, молодого (ему едва ли было больше тридцати), до времени скрытого от нее целомудренностью облачения и традицией, настолько возносящей над обычными мирскими мужчинами священников, что те почти переставали восприниматься таковыми, превращаясь в некий отдельно стоящий род человеческих существ.
      И теперь, глядя в глаза отца Кирилла, она видела глаза обыкновенного живого человека, с такими же, как у нее, чувствами и чаяниями. Ликующего в радости и страдающего в горе... Она вдруг осознала, что строгие иконоподобные черты его лица, которые ее так поразили, когда она впервые увидела отца Кирилла, уже не пугают ее – они смягчались, освещаясь доброй человеческой улыбкой.
      Несколько долгих минут они молча смотрели друг на друга, как вдруг Мария заметила в темных пронзительных глазах отца Кирилла свое отражение – себя, держащую на руках его ребенка. И было в этом образе что-то настолько вечное и святое, что она даже вздрогнула.
      Очнуться и отвести взгляд друг от друга их заставил кашель Матрены Евлампиевны. Укоризненно взглянув на Марию, старушка подошла к ней и потянула на себя Олесика. Тот захныкал, вцепившись в Марию, но Матрена Евлампиевна прикрикнула на него:
      – Тихо, Олесик, не кричи! На Камышинку пойдем, на Камышинку. А тебе штанишки надо надеть. Давай-ка, иди ко мне!
      Забрав Олесика, Матрена Евлампиевна поспешила с ним в другую комнату, сказав Марии на ходу:
      – А вы ждите нас на дворе, мы сейчас быстро управимся.
      Не зная, куда деть опустевшие руки, Мария наклонилась к Илье:
      – Ну что, Илюша, пойдем на улицу?
      Мальчик доверчиво всунул ладошку в ее руку и молча повел Марию к выходу.
      Отец Кирилл остался стоять посреди комнаты, глядя им в след.
      Мария чувствовала его взгляд, и ей вдруг стало его очень-очень жалко. Она обернулась на пороге и, взглянув на него с теплой улыбкой, сказала:
      – У вас чудесные дети, я о таких бы мечтала... Наверное, вы очень счастливый отец...
      Он грустно улыбнулся ей в ответ и тихо согласился:
      – Да, я очень счастливый...
      Прикрыв дверь за собой, Мария вышла с Ильей в палисадник. Выдернув руку из ее ладони, мальчик побежал вперед и, распахнув калитку, выглянул на улицу.
      Солнце по-прежнему жарко светило, ветерок кружил пыль на дороге. Недалеко в дрожащем мареве неуместным для этого мира фантомом замерла машина Марии.
      Илья, подбежав к «Ягуару», с восхищением погладил его бок и тут же отдернул руку.
      – Голячая, – поморщившись, сообщил он подошедшей Марии.
      Та потрогала дверцу – машина, действительно, сильно нагрелась на солнце.
      – Тебе не больно? – обеспокоено спросила она и, присев, быстро осмотрела его руку.
      С ладошкой все было в порядке, мальчик ее только слегка запачкал о запылившийся бок машины.
      – Мне не больно, – ответил Илья, отнимая у Марии руку и пряча ее за спину.
      В это время из-за калитки появилась Матрена Евлампиевна с Олесиком на руках. Со сгиба ее правой руки тяжело свисала набитая чем-то кошелка.
      Мария поторопилась предложить ей свою помощь. Олесик в маечке и трусиках и, как девочка, повязанный от солнца платком, тут же перебрался на руки к ней. Матрена Евлампиевна, приблизившись к машине, обвела ее взглядом, а потом, обойдя вокруг нее, сказала:
      – Первый раз вижу эдакое чудо! Это твоя машина? И где ж ты, дитятко, такую взяла?
      Мария улыбнулась, с любовью и гордостью окидывая взглядом «Ягуар», и ответила:
      – Папа подарил к окончанию университета в этом году. Она совсем новая.
      – Батюшка-то твой, похоже, большой начальник? – с любопытством спросила Матрена Евлампиевна.
      – Ба-альщущий... – вздохнув, подтвердила Мария и добавила, улыбнувшись: – И командовать очень любит. Я у него единственная дочь, вот он обо мне и заботится по-своему, как считает нужным.
      – А матушка?
      – Маму я не помню, – грустно покачала головой Мария. – Она умерла, когда я была такой же, как вот Илюша сейчас. Я у них была поздним ребенком – мама родила меня почти в сорок пять лет и вскоре умерла. А папа один растил меня. Так больше и не женился... На следующий год ему исполняется семьдесят лет.
      Мария посмотрела на жалостливо слушавшую ее Матрену Евлампиевну, улыбнулась и предложила:
      – Хотите, на машине поедем до Камышинки? Это далеко?
      Матрена Евлампиевна обрадовалась, расцветая улыбкой:
      – Ой, а давай, дитятко! На таких машинах я не ездила. Только, вот, боюсь, до самого берега не доедем, там такие буераки... А напрямки, пешком, так совсем здесь близко.
      – Ничего, – успокоила ее Мария, открывая одной рукой дверцу машины, а другой придерживая сидящего на ее бедре Олесика. – Мы доедем сколько сможем, а там оставим машину и пойдем пешочком.
      – Да как бы сорванцы ее не попортили, там же у речки ребятишек полно, – засомневалась старушка.
      – Ничего, ничего, разберемся! Садитесь, – распахивая перед ней заднюю дверцу, пригласила Мария.
      Матрена Евлампиевна, кряхтя, забралась в салон и села, расправляя свою юбку на всю ширину кожаного сидения.
      Мария передала ей Олесика, и помогла залезть в машину Илье, который сразу радостно запрыгал на пружинящем сидении.
      В салоне было очень жарко.
      Сев за руль, Мария быстро завела двигатель и включила кондиционер.
      Прохладный ветерок, мягко обдувая пассажиров, мигом разогнал духоту, что несказанно удивило Матрену Евлампиевну.
      – Ты смотри! Придумают же умные люди! – воскликнула она с уважением.
      Мария тронула машину, и, выехав на дорогу, спросила:
      – В какую сторону ехать и куда?
      Следуя указаниям Матрены Евлампиевны, к речке они доехали быстро. Она, действительно, оказалась недалеко, но машину все-таки пришлось оставить метрах в ста от берега – посадка у «Ягуара» была довольно низкой, так что по кочкам проехать ближе им бы не удалось.