Итак, завтра прибывает группа. На самом деле это – спецназ ГРУ, асы, волкодавы. И трое ученых, специалистов. Они пойдут к Зираткулю. И он сам, Мидовский, тоже. Назад уже не вернутся, чтобы не вызывать лишних кривотолков среди солдат. Ушли на поиски преступников, и все тут. А нашли, нет ли – это им знать не обязательно.
Беркутов оторопел, оттого и спросил глупость:
– Как, и вы, что ли, уйдете с ними?..
В тот миг он не заметил паузу, которая возникла, прежде чем капитан ответил. Потом уже, вспоминая, он, конечно, ясно видел эту паузу: была она, была. Капитан помолчал, улыбнулся и ответил:
– Ну зачем, у них своя свадьба, у нас своя…
Вот на этом по большому счету разговор окончился. Еще две-три никчемные фразы. Мидовский заспешил шибче. Кинул: «Ну пока!..» и умчался.
Понятно, что не надо было учить Беркутова держать язык за зубами. Поэтому, когда прибыли мнимые солдаты ВВ, он и виду не подал, хотя сам присматривался. Честно говоря, если б особист не сказал, он бы, наверное, и не обратил внимания, а так смотрел уже другими глазами… Теперь эти бойцы казались ему рослыми, могучими парнями с хмурыми лицами, молчаливыми и недоступными. Эксперты же – трое – были ничем не примечательными средних лет мужчинами, тихими, вежливыми… Ну да бог с ними, у них, как объяснил Мидовский, своя свадьба. Гораздо сильнее Сергея занимал вопрос: почему капитан ни с того ни с сего вы пожил ему столь секретные сведения? Ясно, что это не просто так. И у лейтенанта зародились не очень хорошие сомнения: а не получит ли эта история продолжения, в котором главную роль придется играть ему, Сергею Беркутову?..
Разумеется, что так оно и случилось, – всегда каши опасения, черт бы их побрал, так и сбываются, со злорадной аккуратностью.
На следующий день, рано утром, группа и Мидовский снялись и ушли к Зираткулю. Беркутов незаметно поглядывал на командира и видел, что гот нервничает, хотя и старается не подавать вида. Но потом этот вид можно было подавать, можно не подавать – всё равно. Стало ясно, что с ушедшими случилась беда.
* * *
Спецназ не появился в точке встречи. Мидовский тоже не вернулся.
Началась тихая паника. В части замелькали какие-то незнакомые офицеры: капитаны, майоры, подполковники. У них были артиллерийские петлицы и действительные командировочные из соседних частей, из дивизии, из штаба округа – но Беркутов догадывался об истинной цели их визитов, и о том, кто они такие на самом деле. Они старались выглядеть спокойными, но за их наигранной невозмутимостью сквозило беспокойство. Командир в эти дни издергался, высох еще больше и, наконец, у него открылась язва желудка, и его увезли в госпиталь.
Пришел октябрь, но погода все стояла ясная, днем – безоблачная, ночью – звездная. Никаких дождей, никакой слякоти, только холоднее становились дни. Обязанности командира части исполнял зам, тоже подполковник – спал и видел себя окончательным шефом, но начальство решило иначе: был прислан новый командир, а чуть погодя – и новый особист. Куда делся прежний? Такой вопрос, разумеется, задавать было неприлично.
Не задавал и Беркутов. Но в душе его вызрело и твердо встало решение: идти туда, к Зираткулю, самому, одному.
Он совершенно осознавал всю нелепость такого решения, в том числе и то, чем оно может стать для его карьеры. Тем не менее, все ясно понимая, он уже точно знал, что он пойдет. И тянуть с этим нечего. Скоро ударят холода, а там снега – и тогда идти будет некуда.
Свободных дней у офицера в ракетной части немного, и вот, как нарочно, один такой выпал. Первое октября – запомнилось на всю жизнь. Не иначе – судьба.
Сергей освободился после боевого дежурства. Сдал свой пост сменщику – и можно идти отдыхать. Он и пошел: но не отдыхать, а как был, в тёплом полевом кителе, в фуражке, галифе, портупее, с пистолетом в кобуре – так и пошел прямо к Зираткулю.
Потом, вспоминая, он диву давался: в это невозможно было поверить!.. И все-таки это произошло. Ловко проскользнул незамеченным вдоль периметра – в лес, и к озеру, до которого было по карте километров пятнадцать.
Он шел, как автомат. Переставлял ноги, бездумно смотрел перед собой. Он, собственно, не знал, зачем идет. Таинственный Зираткуль, до которого вот уже полвека никто не мог добраться, влек его к себе с невероятной силою.
А его самого, лейтенанта Беркутова, силы начали покидать. Он заметил это. Но сжал зубы, собрался. Шел. Бессонная ночь… глаза слипались, хотелось просто упасть на землю и уснуть. Он шел и шел.
Через какое-то время он понял, что не дойдет. Стояло холодное осеннее утро, он уже толком не разбирал, куда идет: к озеру ли, нет. Да и теперь ему было все равно.
Последнее, что помнил он из этого похода, – кусты шиповника, какие-то удивительно знакомые. Он и удивлялся, напрягал память: где же видел их?..
Вот это бесплодное усилие памяти и оказалось последним. Следующее в жизни Сергея Беркутова – белый-белый больничный потолок.
* * *
Открыв глаза, Сергей долго и молча смотрел в этот потолок, а потом по сторонам. Палата. Закрашенное окно. Синее небо в клеточку – в окне над замазанной нижней частью.
И он лежал совсем один. Никого не было. Но потом, конечно, появились, мало того – забегали, засуетились вокруг, врачи и люди в штатском, аккуратные, улыбчивые.
Они принялись осторожно выспрашивать его, но он и вправду не помнил, что с ним произошло и сколько времени прошло… Он спросил об этом. Получил ответ, который его не удивил: прошло больше недели. Восемь дней, точнее, как его нашли лежащим по южную границу части.
Вот тогда он и вспомнил, что это были за кусты! Точно, они есть рядом с частью, с южной стороны. Так значит, он плутал по лесу замутненно, будто леший водил его кругами! Но он, разумеется, ничего не сказал о неудавшемся путешествии к озеру. Тихим, приличествующим больному голосом поведал следующее: сменился с дежурства, пошел домой, в общежитие. Почувствовал какую-то непонятную слабость, голова стала тяжелая… решил пройтись немного, развеяться… и все, больше ничего не помню.
Естественно, штатские так просто не отстали от него. Долго еще расспрашивали своими вежливыми голосами – по-разному, с уловками. А он, достаточно уже окрепший, тоже вежливо, но твердо повторял свой рассказ; да так оно, в сущности, и было, за исключением мотива – но в такую глубину души вкрадчивые люди в штатском, слава богу, заглядывать не научились.
Наконец Сергей окреп и выздоровел: спасибо молодому тренированному организму. Даже не простыл, хотя лежал невесть сколько времени на холодной земле. Ну а что касается психики… тут специалисты скажут. И врачи отводили глаза.
Специалисты сказали: комиссовать! К дальнейшей службе в рядах Вооруженных сил непригоден. Почему? Каков диагноз?.. Вот тут-то внятного ответа не прозвучало. Говорили что-то путаное про «посттравматический синдром», про необходимость отдохнуть… Беркутов ясно понимал, чем продиктована такая забота, но помалкивал. Психиатры возились с ним долго и придирчиво. Он охотно выполнял все их тесты, упражнения – и в один прекрасный день эскулапы осторожно согласились с тем, что проверяемый вполне нормален… за исключением недельного провала в памяти, с первого по восьмое октября. Что там было, выяснить не представлялось возможным.
Лейтенанта Беркутова комиссовали, он получил инвалидность второй группы и убыл по месту жительства родителей, в город Ленинград.
Ну, что было дома, когда Сергей вернулся!.. Вспоминать не хочется. Но прошло и это, охи-вздохи, причитания. Пережил. Надо было как-то устраиваться в этой жизни. Впрочем, Сергей точно знал, что он будет делать. Он подождет – лет пять. А может, больше. Может, десять, двадцать… Столько, сколько надо. Подождет и вернется туда, на Урал, к озеру Зираткуль, реке Кара-су и деревне Метеля – для того чтобы довести дело до разгадки.
Ну а пока пришлось приспосабливаться к жизни на «гражданке». Сергей встал на учет в районной артели инвалидов, и без работы, с его-то знанием электроники, не остался. Устроился мастером по ремонту телевизоров и только-только появившихся тогда видеомагнитофонов, чем немало попортил жизнь родителям, весьма чопорно относившимся к сословной чести. Но и это он спокойно пережил, тем более, что зарабатывать стал, к удивлению своему, много больше, нежели имел на армейской службе. А уж с началом перестройки и расцветом кооперативного движения!.. Сергей очутился на самом золотом дне, сам того не желая. То есть, неправдой было бы сказать, что он сознательно и гордо избегал денег – нет, он просто не стремился к ним, а они почему-то сами находили его. Но Сергей не зарывался, хотя, спору нет, и не отказывался – шестым чувством он безошибочно улавливал над собой присутствие недреманного ока, оттого и не суетился, жил тихо-мирно. Не женился, чем изводил мать, да и отца, наверное; правда, тот старался не подавать виду.
Они, кончено, сильно переживали, его родители: он был поздним и единственным ребенком. И ушли они из жизни сразу друг за другом – весной отец, а в конце лета, через четыре месяца, умерла мать, так и не увидев ни невестки, ни внуков.
Сергей остался на этом свете совсем один. Как-то раньше он не задумывался об этом, а теперь вдруг выяснилось, что изо всего дворянско-служивого почтенного рода Беркутовых не осталось больше никого. Возможно, разумеется, что где-то в необъятной кашей стране обретались незнакомые ему Беркутовы – но разыскивать их у него не было ни малейшего желания.
Это был восемьдесят девятый год. Сергей чувствовал уже, что недреманное око порядком к этому времени помутилось, но он-таки покуда не дергался, а терпеливо ждал. И дождался! Весной будущего года жизнь так вскипела по-дурацки, что всем уже все сделалось по барабану. Можно было бомбы и пулеметы на Невском продавать – и никто бы не почухался.
Будучи человеком основательным. Сергей накопил приличную сумму денег – хватило бы на два автомобиля. И вот, когда он понял, что тот срок, которого он с железным терпением дожидался многие годы, подошел, он собрал эти деньги, снял со всех книжек, купил билет, собрался, вечером вышел из дому, запер дверь, и…
ГЛАВА 11
– И? – с интересом переспросил Пашка. Он смотрел на Беркутова во все глаза, как на невероятный, никогда прежде не виданный феномен.
– И уехал, – просто ответил лесник.
– Сюда?
– Сюда.
– И больше в Ленин… простите, в Питер – не возвращались?
– Никогда.
Эти слова произвели должный эффект. Сергей Аристархович обвел взглядом лица парией – и не выдержал, рассмеялся.
– Что ж, – смеясь, молвил он, – бывает и так! Хотите, верьте, хотите, нет – а придется все ж поверить.
– А квартира как же питерская?
Беркутов пожал плечами.
– Ключи у меня лежат, целехоньки. Но вряд ли за столько лет…
Он не договорил то, что все, конечно, и так поняли.
– Хорошая, поди, квартира, – не унимался Пашка.
– Да, на Васильевском, – спокойно уточнил Беркутов. – Третья линия.
– Послушайте… – с любопытством спросил Аркадий. – Меня вот интересует, как вы, горожанин, здесь освоились? Нелегко ведь это было?..
– Ну, знаете, нерешаемых проблем не бывает. Все сбережения мои в реформу накрылись медным тазом – были деньги, стала труха. Но. в конце концов, Робинзон на необитаемом острове научился жить, а здесь все-таки…
– Здесь все-таки остров обитаемый, – закончил фразу Егор.
– Да еще какой!
И все невесело рассмеялись.
Этим смехом как-то и завершилась первая часть разговора. Интонация Егора сменилась, стала деловой, когда он заговорил:
– Сергей Аристархович! У вас, как я понимаю, сложились определенные выводы…
– Пожалуйста, слушайте. – Беркутов давно готов был поделиться. – Сразу предупреждаю, что это моя доморощенная гипотеза, на истину в последней инстанции не претендую…
* * *
Согласно гипотезе, представители инопланетных цивилизаций обхаживали нашу планету уже давно, но долгое время шансов у них не было. Почему? Вот это очень существенно – почему.
Дело в том, что инопланетяне проникают на Землю, а точнее, в биосферу – не физически, а ментально. Очевидно, они – чтоб их поносом пронесло! – обладают некими телепатическими способностями; вернее сказать, они освоили эти способности, научились более или менее владеть ими – и попытались внедриться в сознание или там подсознание землян, освоить, так сказать, их тела.
Трудно сказать, когда впервые они попытались сделать это. Но, во всяком случае, есть основания предполагать, что первоначально попытки были неудачными. И именно потому, что образ мышления землян, их психические архетипы – при всей их разности в разных краях планеты – тем не менее служили одинаковым иммунитетом, создавали мощный блок против какого бы то ни было проникновения. Иначе говоря, всякая попытка пролезть в сознание средневекового европейца или, скажем, невозмутимого китайца-конфуцианца наталкивалась на безмятежный и совершенно нерушимый цельный монолит души, в коем не было места никакой гнилинке, никаким интеллигентским переборам, рефлексии, самокопанию, пустым надеждам и заоблачным мечтаниям. Белое там было белым, черное черным – рай, ад, добро и зло, Господь Бог, Земля в центре мира, сфера неподвижных звезд вокруг. Все! Какая там ментальная агрессия!.. Даже и думать нечего – против такой-то крепости.
Но инопланетяне были терпеливы, хитры и настойчивы; вряд ли они слыхали земную формулу «не мытьем, так катаньем», но действовали именно так. Они решили ждать, когда крепость сама начнет подтачиваться и разваливаться изнутри. И дождались!
Самое занятное, что внешне это выглядело как невиданное прежде торжество человечества. Его и назвали-то так высокопарно – Новым временем. Да собственно, тут все верно, оно и вправду было новым; и вправду человечество увидело перед собой неведомые прежде просторы. И бесконечный мир, вдруг явившийся старой доброй Европе, – с океанскими волнами, сказочными землями, сокровищами, рассыпанными по долинам, прериям, скалистыми ослепительно снежными вершинами гор – о, этот новый дивный мир!..
И началось. Прогресс! Прежние ценности вдруг сделались смешными, старенькими и провинциальными, хотя и милыми, как бабушкин сундук. Их в общем-то, не выбрасывали, жалели даже. Но что ж делать, они отжили свое, а впереди ждала теряющаяся где-то в волнующей и нежной дымке дорога к счастью – и всего-то навсего надо было ступить на эту дорогу, и самому, своим трудом и разумом пройти ее. И вот она, волшебная страна, серебряная речка у лазурных гор – счастье твое, человек, ты его заслужил, так бери его!
Что же, действительно казалось, будто так тому и быть. Еще чуть-чуть – и дойдем до серебряной реки. Чуть-чуть, чуть-чуть! Правда, «чуть-чуть» все не кончалось, но в радостной горячке не слишком на это обращали внимание: чудесный мираж кружил головы, манил, трезвых делал шальными, глаза бессмысленно округлялись и пьянели.
Горячка не дала заметить странного: что в бескрайней новой Вселенной человеческое мировоззрение, ранее прочное, стало потихоньку расползаться по швам. В самом деле: цель жизни, когда-то привычная и уверенная, теперь вдруг поплыла, задрожала, незаметно превращаясь в обманную пустышку. Счастье без Бога, своими руками, в прекрасном будущем – оно почудилось таким близким, таким ясным и доступным, что многие, очень многие откликнулись на его зов, как на сладкое пение сирены, побежали, поехали, поплыли за ним… а оно так все и осталось пением.
Дорога к светлым берегам непостижимо вытягивалась. Волшебное марево отступало вместе с горизонтом – мир терял четкость, цельность свою. И вместе с этим трескалось и сыпалось сознание, постепенно путаясь в ползучей паутине сомнений, полутеней, видений и восторгов, разочарований и стареющих надежд.
Вот тут-то и настал праздник на инопланетной улице. С таким потрескавшимся мировоззрением уже вполне можно было работать. И работа пошла-поехала! Человечество не заметило, что кто-то начал думать за него. Оно, может быть, поначалу несколько удивлялось возникшим у него нелепым желаниям, а потом привыкало к ним, сживалось с ними и, в конце концов, находило нечто в них приятное – в жадности, в сексуальных извращениях, в патологической лживости. Человек, в сущности, становился агентом влияния пришельцев, уже не столько землянином, сколько проводником их стремлений, заражая ими своих близких, детей, даже внуков.
Тот пустяковый юноша, переполошивший уездный городок, наверное, и не подозревал, кем направлялась его легкомысленная болтовня – да и не он один, не он один, что говорить!.. Мягкие, невидимые щупальца незваных гостей расползались все въедливее по умам и подсознанию – отчего мир для людей делался все страннее, тревожнее и все труднее было сказать, что же будет с ним дальше.
Да, тревога разливалась в мире, его лихорадило, как паровоз с опасно перегретым котлом, мчащийся вразнос, – и кое-кто начал смутно догадываться, что дела-то, собственно говоря, катятся в какую-то не ту сторону. Но большинство людей того еще не замечало! А механизм человечества действительно расшатывался всё сильнее – и вот уже можно было попытаться приступить к физическому внедрению на планету.
Очевидно, одной из первых попыток приближения и был странный случай помутнения сознания на Амазонке. Индейцы, души примитивные, но цельные, почувствовали опасность издалека, почему и отказались идти дальше. Фрица же Вагнера, наивно верящего в нечто на полпути из ниоткуда в никуда, посторонней силе не составило труда подловить. С Куртом Эйсмаром оказалось потруднее: он натура прочная, и его только слегка повело, сместило расстояние и время, – но он вернулся, а те силы отступили, чтобы потом вновь явиться сюда.
Вполне резонно предположить, что обнаруженные случаи (в том числе и с голландскими моряками) не единственные. Многое так и осталось не зафиксированным. А вместе с тем раздрай в мире нарастал, растерялись и сами правители, те, кто по долгу своему держал его в порядке. Этот мир перестал слушаться их, он заметался, подобно обезумевшему тигру… и случилось то, что должно было случиться: грянул июль тысяча девятьсот четырнадцатого года. Война!
Война оказалась для человечества диким ударом. Оно ополоумело, как боксер, скошенный страшным апперкотом, – в горячке вскакивает на ноги, грозит, показывает, что готов к бою… а сам уже не понимает, на каком свете находится: ноги у него разъезжаются и подкашиваются, глаза отдельно от ума, а все вокруг весело кружится вспыхивающим и искрящимся колесом, и где верх, где низ – понять невозможно.
Вот и цивилизованный мир после Первой мировой мотало, словно после нокдауна: большевики в России, фашисты в Италии, нацисты в Германии, плаксивый, тошнотный экзистенциализм во Франции… вся эта дурь полезла из человечества, как пена из припадочного рта. Совершенно понятно, что шизофренические двадцать лет не могли закончиться ничем иным, кроме обратного кровавого побоища – Второй мировой.
И перед самой войной, в последние годы, когда предчувствие безысходного ужаса начало окутывать разум людей, физическое проникновение из космоса резко интенсифицировалось. Опять-таки, обо всем можно лишь гадать – на нашем с вами уровне, сами понимаете… И Миловскому знать это было не по чину. Вероятнее всего, так: подобных точек, «зон», на земном шаре появилось несколько. Немного, единицы – четыре, пять, не более. Ну, вот одна из них – сами изволите видеть…
Возникает естественный вопрос: кто таков Пацюк? Был ли он один из посвященных, посланный сюда обеспечить встречу, или сам, неизвестным образом догадываясь о чем-то, прибыл сюда с загадочными целями?.. Ответов на эти вопросы нет; да и не столь уж важно отвечать на них. Важно иное: попытка приземлиться здесь, в пойме Кара-су, оказалась неудачной.
С определенной уверенностью можно утверждать, что неудачными или малоудачными оказались и остальные предвоенные попытки. Почему? О том чуть позже, а пока по хронологии. Итак, разразилась Вторая мировая война, чего и ожидали галактические гости, – и стали готовить массовое вторжение.
Но тут и человечество малость опамятовалось. Еще во время войны руководители союзных держав начали прозревать, а случай в Розуэлле окончательно убедил их в том, что пора объединять усилия, дабы вместе противостоять врагу. Легко сказать, но как сделать? Как вернуть прежнюю крепость мировоззрения?.. Отцы-руководители вынуждены были признать, что сделать это чрезвычайно трудно, практически невозможно. Слишком уж привыкли люди в цивилизованных странах к комфорту, сытости да сладкой жизни – что пришло на смену возвышенным стремлениям ранних лет Нового времени. Эту укоренившуюся тягу выкорчевать сейчас не получится – решили вершители судеб. Тогда попробуем ее нейтрализовать! Чем? Да страхом, чем же еще. Вернее, напряжением. Надо держать народец в вожжах, попугивать его возможной катастрофой, теперь аж ядерной – тогда житуха не будет таким уж медом казаться.
Это показалось не столь уж трудным, тем паче что от соперничества никто не собирался отказываться. Так что единство единством, а «холодная война» сама собой… Средство, используемое не от хорошей жизни, оказалось тем не менее достаточно эффективным, и сорок лет худо-бедно держало оборону.
Но бесконечно так продолжаться не могло.
Страх перед будущим одновременно и цементировал сознание, и разъедал его. Ресурс был исчерпан. Необходимо стало менять воспитательные методы.
Сейчас, понятно, легче легкого критиковать тогдашних советских лидеров, решивших закончить «холодную войну», после чего планировалось объединить эти блоки, а заодно и сознания человеческие новыми позитивными ценностями… Легче легкого, повторимся, – ибо очень просто умничать задним умом. Да, план не удался; возможно, переоценили свои силы, возможно, проявили неоправданное легкомыслие, а западники, увидав такое дело, решили обмануть партнёров – а обманули сами себя. Словом, рухнул план, и вместо положительно нацеленного объединения вышел новый раскол.
Моментально зашевелился и «третий мир», внося свою лепту в нарастающий хаос. Ну а приостановленные было звездные визитеры очутились тут как тут – и натиск продолжился, в первую очередь, в знакомых уже реперных точках, пусть и не очень успешно когда-то освоенных. Ну вот, стало быть, и здесь тоже…
* * *
– Вот так, – завершил рассказ Сергей Аристархович и развел немного руками: – Таков мой взгляд на проблему.
При этих словах заинтересованные лица Забелина и Кауфмана повернулись к Егору – что тот скажет.
– Он у нас философ, – пояснил Павел. – Кандидат наук!
– Будущий, – поправил Егор. – Пока аспирант.
– Ну, неважно. – Забелин отмахнулся нетерпеливо. – Так что ты скажешь?
Княженцев тоже улыбнулся вежливо.
– Что я скажу. Гипотеза как гипотеза. Достаточно, на мой взгляд, интересная.
Он пожал плечами.
Остальные продолжали выжидающе смотреть на него, но не дождались других слов.
– Все? – спросил Пашка. В голосе его прозвучало разочарование. – Немного!
– Дальше жизнь покажет… – непонятно отозвался Егор.
– Ну, ладно, – сказал Забелин. – Тогда у меня ряд вопросов, – он взглянул на лесника.
Тот молча кивнул.
Кивнул и Забелин. И начал:
– Значит, здешние аномалии есть результат катастрофы корабля пришельцев?
Беркутов кашлянул, пожевал губами, тщательно формулируя ответ.
– Видите ли… вряд ли движение этих пришельцев было чисто физическим. Я полагаю, оно носило более сложный характер. Скажем, в каком-то районе Земли начиналось сильное возмущение электромагнитного поля, происходили некие психические феномены… Процесс сложный, и в нашем случае, я думаю, он как-то оборвался на полпути, а эпицентром является как раз озеро Зираткуль.
Пашка сделал умное лицо.
– Так значит, возмущение поля и сказывается во всяком таком: смещении расстояний…
– …Глушении мобильных телефонов, радио– и телеприемников, – подхватил Сергей Аристархович, – и компасы здесь, бывает, с катушек сходят…
– Хм! – Забелин вывернул нижнюю губу, со скепсисом. – А эти призраки сволочные, они откуда берутся? Туман! Панцирные волки, провались они?!
Беркутов признался, что об этом он может лишь догадываться: вероятно, призраки вообще суть промежуточное состояние между физическим полем и веществом, ну а поскольку для окрестностей Зираткуля такое диковинное состояние является нормой, то и понятно, что где же им, призракам, еще водиться, как не здесь. И они, конечно, служат инструментом воздействия на людей… Реакция на это разная. У кого-то механизм душевной защиты срабатывает более или менее надежно: человек приобретает некоторые неожиданные качества, умеет с ними совладать и даже подчинить их себе…
– Например! – воскликнул Егор, ткнув пальцем в сторону рассказчика.
– Отчасти так, – вежливо согласился Беркутов.
Он действительно, вернувшись сюда, стал замечать в себе обостренное восприятие происходящего. Он предугадывал перемены погоды. Он мог почувствовать чье-нибудь настроение, почти заглянуть в чье-нибудь духовное нутро – узнать, что за страсти бурлят, кипят там. Мог вдруг ни с того ни с сего угадать, что случилось в тайге, скажем, километров за двадцать отсюда… Наверное, он стал даже более чутким, нежели коренные жители, ибо стремился быть таким. Он мог почувствовать страх и отчаяние человека, заплутавшего в тайге, – и спешил на помощь. На его счету было уже с десяток таких спасенных им горе-охотников или туристов… Призраки в тайге? Мелькало что-то смутное, но до прямых конфликтов или нападений дело не доходило. Так что с волчьим туманом он и сам столкнулся впервые. Но оказался к нему готов.
И только таинственный Зираткуль так и не дался – черная клякса на открытой Сергеем Беркутовым странице познания.
– Смею думать, – Сергей усмехнулся, – что я не совсем уж скверный тип. И потому не впал в зависимость от точки. Скорее даже наоборот, кое-что могу выправить. Хотя немногое.
– И Клавдия Макаровна, – сказал Егор полуутвердительно.
– И она тоже.
– И она… – протянул Забелин. Он что-то прикинул мысленно, и это соображение повернуло его к Аркадию. – Ну, товарищ младший ефрейтор, теперь-то ваша очередь пришла? Что скажете?
– Кое-что скажу, – согласился Аркадий.
И не стал гнуться-ломаться да жеманничать, а просто рассказал то, что с ним здесь происходило и чего он до конца не понимал, а потому и помалкивал… О разговоре у костра он поминать не стал, а Княженцев решил, что это правильно, – чего пустословить зря.
И вот этот рассказ.
* * *
Когда они вчетвером – еще с Виталием, но уже без Семена – оттолкнулись от берега и поплыли навстречу деревне Метеля, о которой ровным счетом ничего не знали, уже тогда, лишь колыхнулись волны под резиновыми днищами, Аркадий с невероятной остротой, почти болью ощутил, что не столько к Метеле, сколько навстречу странному, тайному чему-то понесла их эта странная река.
То не был просто этакий душевный всплеск. Нет, все куда серьезнее.
– Ну, собственно, это можно, пожалуй, назвать ясновидением, – сказал Аркадий.
Что не значит, конечно, – мол, он стал все будущее знать насквозь. Нет, это было б слишком. Но восприятие обострилось: словно раздвинулся мир для Аркадия Кауфмана, вдруг показал ему свою неведомую прочим глубину…
– У вас похожее что-нибудь было?
Павел с Егором переглянулись.
– Нет, наверное, – подал за обоих голос Княженцев. – По крайней мере… Нет. Так явно – нет.
– А ты у нас, значит, выходит экстрасенс. – Пашка сказал это без зависти, без иронии, вообще безо всяких колыханий в голосе. Отметил факт. Но Аркадий почему-то разволновался.
– Нет! Не так.
Он вскочил. За столом ему стало тесно. Он мотнулся туда-сюда по избе.
– Ч-черт… – с досадой вырвалось у него. – Трудно объяснить! Это не то, не совсем то, что обычно понимают… Я… ну, как бы…
– Попал в резонанс с точкой, – подсказал Егор.
Аркадий остановился, посмотрел серьезно.
– Да, наверное, – сказал он. – Этим тоже все не выразишь, но, наверное, так ближе всего. Как-то она задела меня, что ли… Я этого Юру когда там на пристани увидел, меня хорошо так тюкнуло, ощутил… Но не успел, удрал он. Вы Юру знаете?
– Дурачка? Конечно, – спокойно сказал Сергей Аристархович. – Что-то в нем есть, правда. Но вот что?.. Не знаю.
– А Пыжов? – мгновенно спросил Аркадий. – Вы его разгадали?
– А вы? – Беркутов улыбнулся.
– Я испугался, – честно сказал Кауфман. – Как бы он сам меня не раскусил. Стоял в сторонке тихо, смирно. Глаз не поднимал.
Пашка едва не поперхнулся.
– А-а, вон оно что! А я-то думаю, что это ты такой тихий!.. А ты…
– Ты его глаза видел? – перебил Аркадий.
– А что? – опупел Павел.
– Да то, что пустые они. Понимаешь? Пустые, как у зомби! Бездна!
* * *
Вот так. Интуиция Аркадия вздрогнула от пыжовских глаз – и не ошиблась. А Беркутов – тот понял давно.
Точка по-разному влияет на разных людей. Теперь уж бог весть, каким человеком был служащий МВД Пыжов, присланный участковым в эти края. Был ли он мужчинка с гнильцой, с вонючкой в душе?.. Не знаем. О покойниках – либо хорошо, либо никак.
– Покойниках?.. – с сомнением переспросил Егор…
Да. Именно так. Понятно, что участкового никто официально не предупредил о «Седьмом небе» – чином не вышел. Но, будучи, видимо, неплохим опером – на свою голову! – он сам быстро сообразил, что к чему, и решил сыграть в свою игру.
Опять же мы не знаем – отправился он к Зираткулю, начал какие-то иные действия… Тайна. А результат налицо: чужая сила поймала в сети не в меру любопытного старлея. И поглотила его душу. Может быть, сразу. Может, по частям. Но как бы ни было – та сила влилась в физическую оболочку бывшего Пыжова и заполонила ее всю.
– Глаза! – твердил Аркадий. – Вы заметили какие они? Жора?
– Ну какие, – неуверенно произнес Княженцев. – Какие-то… серые такие, бесцветно-серые.
– Да, да, верно. Но не в этом дело! Неподвижные они. Стеклянные. Как у мертвеца! Ходит, говорит, улыбается – все как человек. А глаза – не человеческие. Никакие!
