Что там случилось, во мгле, Егор так и не понял, и рассказать о том толком не смог бы. Да и не хотел. На одно неуловимое мгновение почудилось, будто он совсем потерял вес, как в космосе, – но мимолетно: то ли было, то ли нет, – а потом он кубарем выкатился на упругую и гладкую поверхность.
      И тут же на него обрушилась тяжесть. Что-то живое, а что – черт его знает. От неожиданности Княженцев гневно лягнул это ногой, к счастью, не слишком удачно – к счастью, потому что оно оказалось Забелиным. Это выяснилось в следующую же секунду, когда оно взвыло и обматерило и Княженцева, и транспространственные переходы, и весь белый свет.
      – Господи! – воскликнул Егор. – Пабло, это ты?!
      – Я, мать твою… А кто же еще! Блин, чуть-чуть левее угораздил бы – и я уже своей Таньке не нужен был!
      – Извини. Инстинкт самосохранения…
      Егор не договорил, потому что на них с Павлом в этот миг повалились еще два тела.
      Ну, тут уж ругаться и орать не стали, так как ясно было, что это Аркадий и Беркутов. А Юра-2 уже маячил где-то в отдалении, возле окон.
      Возле окон, совершенно верно. Ибо все они очутились в комнате, на деревянном крашеном полу из ровненьких, аккуратнейшим образом одна к другой пригнанных досок.
      В комнате этой царило разорение. Она была пуста. Синие с золотом, вертикально-полосатые обои частично ободраны, в углу куча хлама: обломки стульев, тряпье, битая посуда, какой-то растрепанный журнал. На полу отчетливо виднелись более темные, чем прочая краска, четырехугольные следы – здесь, очевидно, стояла мебель, которую потом неизвестно кто и неизвестно зачем вынес отсюда. Или выкинул.
      Юра-второй у окон протяжно присвистнул. Явно не радостно – не нужно быть психологом, чтобы это понять.
      Беркутов был уже у окна, справа от Юры.
      – Вот так-то, друзья мои, – произнес тот с такой же интонацией, с какой свистел. – Похоже, мы попали с вами из огня да в полымя…
      Княженцев встал, подошел к окну. Только сейчас заметил, что стекла напрочь выбиты. За ним затопали Забелин и Кауфман. Беркутов подвинулся влево, давая место. Однако Аркадий с Павлом подошли ко второму окну, рядом.
      Но это, конечно, не имело значения. Картина открылась всем одинаковая.
      Из этих окон, с высоты примерно четвертого-пятого этажа виден был разбитый, раздраконенный, горящий город. То есть не весь он, конечно, горел, но в руинах – тут, там – полыхали, догорали и тлели множество пожарищ, и среди всего такого метались, голосили, стреляли в воздух люди. Удивительно, но стрельбы не было слышно; вернее, не удивительно, ибо все покрывал мощный, монотонный ревущий шум – гул огромного, развороченного, угодившего в страшную беду города, и шум был голосом этой беды.
      – Мать честная… – только и сказал Павел.
      – Где мы? – спросил Егор у Юры-второго.
      Тот двинул плечом так, что сразу стало ясно: лучше и не спрашивать. Тоскливо двинул.
      Егор покивал головой понимающе.
      – Так… что делать будем? – произнес Беркутов негромко.
      Юра-второй оглянулся. Княженцев вслед за ним повернул голову, этот взгляд он понял тоже.
      Они все сваливались сверху на поп.Откуда?.. Вот вопрос! Перед ними была обычная комната: пол, стены, потолок. Откуда можно было вывалиться? – сказать здесь совершенно нечего. Неоткуда.
      Да впрочем, этот вопрос, разумеется, не такой уж существенный. Перед Княженцевым, философом, привыкшим мыслить критически, во весь ехидный мах сразу же замаячил другой вопрос, куда более насущный: а как теперь отсюда выбраться?!.
      Похоже, что и Юру этот вопрос озадачил, и он сам, Юра, никак не мог сообразить, как в данной ситуации жить-быть.
      – 3-зараза… – совершенно по-земному пробормотал он.
      – Вот именно, – хорошо понял его Беркутов. – Именно зараза, и никак иначе.
      Да и Аркадий с Павлом догадались, в чем дело. Они также повернулись и смотрели. А затем взгляды всех встретились, и каждый понял: попали по самое не могу.
      – М-да, – выразил общее мнение Беркутов. – Но ничего, безвыходных положений не бывает.
      – А бывают безвыходные состояния? – Аркадий улыбнулся, хотя шутка вышла кислой, он и сам это почувствовал.
      – Юра. – Егор сдвинул брови. – Я понял так, что и для вас сюрприз? Вы не знаете, куда нас занесло?
      Тот хмыкнул.
      – Не знаю, но это было бы еще полбеды…
      А что сама беда – всем ясно: как из этой передряга вылезать.
      Юра не успел договорить – ровный гул за окнами вдруг взорвался истеричной беспорядочной пальбой, воплями, а затем что-то гулко лопнуло, задрожали стены дома, и воздушная волна толкнулась в лица, спины и бока людей.
      – Стоять! – рявкнул Забелин, в корне пресекая невольное движение штатских кинуться к окнам и поглазеть, а что там. – Придурки!
      Это не относилось только к Беркутову, но и остальные не обиделись, все поняли.
      – Пардон, – извинился Павел. – Стойте тут! Вон туда, там станьте, в коридоре.
      Сам он мягким кошачьим прыжком сиганул к окну, на ходу ловко сбросив с плеча в руки автомат. Конечно, он не сунулся, как штатский лох, в проем, а умело сманеврировал к стене и осторожно глянул в пространство. Глядел он несколько секунд, после чего отпрянул.
      – Что там? – спросил его Беркутов.
      – Бой, – кратко ответил Павел.
      Только он так сказал, как снаружи с новой силой вспыхнула ружейно-автоматная трескотня, выкрики, женский визг и стоны.
      Павел опять выглянул. Смотрел на сей раз подольше. Что-то изменилось в его лице. Затем он отступил и вернулся к друзьям. Лицо было бледно.
      – Вот ведь гадство гадское, – выразился он, добавил матом и сплюнул. – Хрен знает что. Похоже, тут у них какая-то революция, что ли. Гражданская война…
      – Почему – именно гражданская? – поинтересовался Аркадий.
      – Да видно, на хрен. Не войска. В смысле, не регулярные части там бьются. Так, сброд. Тут же и жители мечутся. При мне… – Забелин скривился, как от зубной боли. – При мне бабу убили. Просто бежала и попала под залп. В голову, в ноги… – Он махнул рукой.
      – Невесело. – Княженцев вздохнул.
      – Не то слово.
      Павел чуть запнулся. Помолчал. Опять скривился и сказал:
      – Какая-то орава сюда бежала. К дому. Похоже, что хотят сюда забежать. Может, и наверх. Малоприятно.
      Что тут сказать? Да нечего. Никто ничего и не сказал. Действительно – малоприятно.
      А главное – что делать? Вот вопрос! Безо всякой иронии и исторических аллюзий. Что делать сейчас, сию секунду?! Ведь что-то делать надо!
      Надо. Но что – не знали. Ни один. Стояли и не двигались.
      Ну и достоялись, ясный перец. Снизу, из парадного, донеслись голоса, топот. Что-то тяжкое глухо бухнулось на пол.
      Голоса стали приближаться. Шаги спешно зашаркали по ступенькам.
      – Сюда! Давай! – ясно донесся выкрик.
      – Черт. – Егор попытался улыбнуться. – Может, мимо пробегут?.. – пошутил неудачно, решил вновь пошутить, и еще неудачнее: – Ничего, ничего. Философу позволительно говорить глупости.
      – Так, – сказал Павел. – Слушайте все: стоять тихо и молчать. А говорить – если придется говорить! – так вот, говорить буду я.
      Шаги и тяжкое, сопящее дыхание все приближались. Забелин предостерегающе поднял руку.
      – Кирпич! – раздался властный голос. И ругательство: – … в рот! Ты что там, сдох? Твою мать!.. – И обвал бездарной, грязной ругани.
      Шаги затопали по лестничной площадке. Захрустело что-то под ними. Звучный плевок. Еще ругательство. Потом зашаркали другие шаги, и кто-то тонко, фистулой откашлялся – наверное, тот самый Кирпич.
      – А ну-ка, давай сюда, – прозвучал бас.
 

* * *

 
      И затопал по доскам прихожей, крякнул гулко. И – вот, вошел в комнату.
      «Контакт миров», – глупо пронеслось в голове у Егора.
      Вошедший был одет во что-то грязно-серо-камуфляжное, коренаст, с головой, сидящей на плечах плотно, почти без шеи. При этом низкоросл и кривоног – словом, хреновый экземпляр Homo sapiens; было даже удивительно, что столь начальственный глас исходит из такого незначительного остова.
      Лицо индивида тоже было, в общем, пустяковое. Если что внушительное и имелось на нем, так это необыкновенно густые и черные брови. Эти-то брови и полезли радостно вверх при виде пятерых пришельцев.
      – О! – рокотнул нутряной бас. – Ну, наконец-то! И вы здесь!
      И расставил короткие руки – кажется, готов был и целоваться полезть.
      У землян хватило ума сделать вид равнодушный, даже надменный, особенно Павлу это здорово удалось – так, что кривоногий удариться в объятья не решился. Правда, пустился в многословие:
      – Хорошо, оч-чень хорошо, что вы прибыли! Рад. Очень рад… А у нас тут, признаться, так и думали, что вы нас поддержите! Эти-то уроды, конечно, тоже гавкали: мол, юго-восточные за нас будут! Как же, будут! Вот вам – шиш.
      И вправду показал грязный кукиш.
      – Ну, вообще говоря… – веско проговорил Забелин. – А что, кроме нас никого еще не было?..
      Тут камуфляжный деятель заколыхался в смехе. В понимающем этаком, приближенном к тайному знанию, к государственным секретам.
      – Шутить изволите?..
      – Совсем даже нет, – ответил Павел очень спокойно. – Мы действительно не знаем.
      – Ах, ну да, – на сей раз в голосе зазвучала ирония. – Бы же у себя там все по неизведанным мирам путешествуете…
      – Вот именно. – Забелин солидно улыбнулся. – Нас давно здесь уже не было… Поэтому мы слегка не в курсе текущих событий.
      Егору показалось, что Павел начал говорить лишнее, и он предостерегающе кашлянул.
      Но бровастый лишь хихикнул подобострастно:
      – Ох уж, эти мне юго-восточные! Все темните, темните… – А вот тут ему самому, похоже, почудилось, что он ляпнул лишнее, и он затараторил: – Шучу, шучу. Кстати, я не представился?.. Прошу прощения!
      Он приосанился, резко выпрямил спину, молодецки повел плечами – причем от этого движения шибануло в носы окружающих терпким потным амбре. А он еще и каблуками лихо пристукнул:
      – Командир второго разряда Бурдюк-Свистунов, Григорий, сын Петров!
      Егор едва удержался от того, чтобы не прыснуть сосмеху, но Павел вполне серьезно и корректно кивнул:
      – Забелин Павел Васильев, – и повел рукою: – Мои друзья.
      Все представились столь же церемонно, лишь Юра коротко бросил:
      – Юрий, вольноопределяющийся, – и незаметно подмигнул Егору, поймавшему его взгляд.
      – Так, так, – с удовольствием проговорил Бурдюк, взявшись обеими руками за ремень, на котором – только теперь заметил Княженцев – болтался причудливого вида пистолет, типа маузера, но не маузер. Похоже, еще что-то хотел сказать, но тут в комнату ввалился длинный, узкоплечий и почему-то печальный мужик, в холстинной серой робе и с неуклюжим железным ящиком на спине.
      – А! – вскричал Бурдюк, и его брови стали похожи на разведенный мост. – Явился – не запылился… Видали дурака? – обратился он к новым своим знакомым.
      Мужик скуксился пуще прежнего.
      – А-га-га! – заржал Бурдюк. – А знаете, как его зовут? Эй ты, рыло! Ну-ка, скажи, как тебя зовут?!
      Длинный скукожил такой кисляк на лице, казалось – еще чуть-чуть, и заплачет.
      – Ну… – плаксиво проныл он.
      – Чего ну? Чего – ну, рожа? Говори, как зовут, тебя спрашивают!
      – М-м… – тенорком гукнул длинный. – Ну, Кобылий Кирпич, Данилко. Климов сын.
      Тут Бурдюк раскатился в беззвучном смехе, весь сожмурился, лишь рот отверзся, показав мелкие желтые зубы. Кирпич же, видя это, окончательно понурился, плечи обвисли, кисти рук поникли до колен.
      Пока дурак Бурдюк-Свистунов так смеялся, наши странники молча и отчужденно смотрели на него. Командир же второго разряда хохотал, хохотал всласть, покуда до него не стало доходить, что хохочет он один.
      Он прекратил смех и с удивлением выпучился на людей – а чего, дескать, они не смеются?.. Вернее, выпучился он на одного Павла. Павел и ответил ему очень сухо:
      – Простите, не понимаю, что здесь такого смешного.
      – Не пони… – Бурдюк подавился словом. – Не понимаете? Ко… Кобылий Кирпич… Не понимаете?
      – Нет, – отчеканил Забелин так, что Бурдюк побагровел. – Я здесь не вижу ровным счетом ничего, кроме того, что вы всячески оскорбляете вашего подчиненного. Ведь он подчиненный ваш? Подчиненный, я вас спрашиваю?!
      – Подчиненный… – прошелестел уничтоженный Бурдюк.
      – Ну вот. У нас за такие дела сразу – к стенке. Понятно?
      – По… Понятно…
      – То-то же. А теперь… – Павел зачем-то обвел строгим оком соратников. – Теперь нам необходимо пообедать. Обеспечьте! – И своим: – Пойдемте!
      После чего, не дожидаясь прочих, тронулся на выход. И все четверо молча, с неприступными лицами прошли мимо как громом пораженного Бурдюка.
      – Пойдемте, – мягко сказал Павел Кирпичу, беря его за локоть.
      Кирпич просиял, суетливо побежал впереди, железный ящик на спине запрыгал. Егор увидел, что к ящику приделана скрученная в кольца гофрированная кишка. «Огнемет», – подумал он.
      А Бурдюк засуетился, закрутился вьюном, подбежал к Павлу. Тот уже начал спускаться по лестнице.
      – Мы это сейчас… – Бурдюк кинулся вперед, шумно затопал башмаками. – У нас кухня тут… Сейчас… Сию секунду сделаем! Я сам лично!..
      – Лично, под персональную ответственность, – согласился Забелин. – И поживее!
      – Да, да! Так точно!
      И по лестнице припустил стрелой – только его и видели.
      – Мощно ты с ним, – сказал негромко Егор Павлу.
      – Психология, – так же вполголоса отозвался тот. – С такими надо только так. Это я уж на службе усвоил. Они, если с ними по-хорошему, принимают доброту за слабость, а порядочность за глупость, и на шею садятся. А раком его поставишь – уважать будет… Ты с ним, если что, тоже не стесняйся. Такие все стерпят.
      Они вышли на улицу и невольно сощурились от бьющего в глаза солнца. Парадное выходило на солнечную сторону.
      Впрочем, как и та, эта сторона являла собою дымящиеся, кое-где догорающие развалины. Когда глаза привыкли к слепящему свету, Егор разглядел людей – и суетящихся, бегающих за чем-то туда-сюда, и сидящих вокруг больших котлов, исходивших сытным, солидным паром. Эти сидящие поочередно, с неторопливой мужицкой основательностью зачерпывали ложками густое, жирное варево; бережно, ковшиком держа свободную руку под ложкой, отправляли похлебку в рот, глотали, причмокивали.
      Эта неспешность военно-полевого обеда выглядела очень уж вкусно. Егор сразу же почувствовал волчий аппетит, рот вмиг наполнился слюной.
      – Послушайте… – обратился он к Кирпичу, но осекся.
      Взгляд его случайно упал влево, и Княженцев увидел нечто.
      Оно было совсем обыденным в этой обстановке. Но от этого было не менее страшным.
      Там лежали мертвые. Сваленные в небрежную кучу.
      – А… – против воли вырвалось у Егора.
      Кирпич с готовностью повернулся.
      – А, это, – легко сказал он. – Мертвяки. Наши. Их сюда стащили. Хоронить будут. А ихних… – Он махнул рукой и дребезжаще рассмеялся: – Ихние так падлом и валяются!
      Аркадия передернуло от этих слов.
      – Валяются! – воскликнул он. – А вы… – Здесь он сдержал себя и сказал так: – От этого болезни могут быть. Трупы ведь разлагаются, заражают местность. И потом… там же не только враги ваши, но и мирные жители, наверное. Так ведь?
      Лицо Кирпича мгновенно стало печальным, соболезнующим.
      – Так, так, – закивал он… Вздохнул: – Мирные, да… Побито много. Ужасть сколько! Но все тот гад, Чухонин! Он первый начал. Слыхали про него?
      Пришельцы переглянулись.
      – Мы сейчас больше обед хотим услышать, – нашелся Егор.
      – А, это да! – Кирпич засуетился, забрякало железо за спиной. – Это уж наш Григорий Петров сделает, это он может. Вон туда пожалуйте. В тенек. Там прохладно… – он побежал вперед, обеспечивать стол. – Эй, ребята! – завопил фальцетом. – Юго-восточные к нам! Глядите! С нами будут!..
      – Вот черт побери, – пробормотал Княженцев. – Почему мы у них – юго-восточные?
      Он спросил об этом вроде бы Юру, и тот плечами пожал в ответ. Он вообще теперь казался каким-то потерянным, притих и прятал взгляд… Чуть погодя заговорил Беркутов:
      – Узнаем…
      А все вокруг, после того как Кирпич побежал и издал торжествующий клич, застыли, как в игре «замри – умри – воскресни». Бегающие остановились, обедающие окаменели с ложками в руках. И все смотрели круглыми глазами на пятерых идущих, прямо-таки пожирали их взорами, в которых легко читалось изумление, граничащее с суеверным страхом – так, наверное, положено смотреть на сверхлюдей, на титанов… на худой конец, на чемпионов во всех возможных видах боевых единоборств.
      – Делайте морды посерьезнее, – не разжимая губ, шепнул спутникам Павел.
      Егор старательно насупился, а каковы уж рожи сделались у остальных, не видел.
      Вдоль странным образом уцелевшей высокой кирпичной стены действительно было тенисто и прохладно – и это было хорошо после солнцепека, на котором все успели малость взмокнуть.
      Бурдюк, надо отдать ему должное, в самом деле распорядился оперативно. Зычный голос зазвучал, размахивающая руками пятнистая фигура замельтешила невдалеке – и через несколько секунд четыре молодых парня приволокли невесть откуда побитый письменный стол. Следом еще трое, такие же испуганные и пыхтящие от усердия, явили пять самых разнокалиберных и невероятных стульев: один гнутый венский со сломанной спинкой, два вроде бы школьных, из железных трубок и фанеры, одну грубую табуретку и один полумягкий, канцелярский, с потертым кожаным сиденьем.
      Все это, суетясь и спотыкаясь, расставили. Бурдюк мелким бесом крутился вокруг:
      – Вот-с, чем, как говорится, богаты, тем и рады, хе-хе… Сейчас обед будет! Правда, также не обессудьте… военные условия-с…
      – Ничего, – холодно обронил Павел и сел на венский стул. – Хлеб есть?
      – Черный, – сугубо опечалился Бурдюк. – Ржаной! Другого хлеба, увы, в наличии не имеется.
      – Ничего, – повторил Павел снисходительнее. – Сгодится и ржаной. Извольте побыстрей!
      Второразрядный начальник счастливо затрепетал.
      – Есть! – рявкнул страшным шепотом и кинулся со всех ног исполнять.
      Егор только хмыкнул.
      – Ну, народец, – сказал он и тоже сел, на табурет, стряхнул автомат с плеча.
      Фу ты, как здорово, оказывается – сесть, скинуть тяжесть, вытянуть ноги!.. Княженцев блаженно улыбнулся.
      – Всё познается в сравнении, – изрек он.
      Никто не стал комментировать эту премудрую фразу. Все с видимым наслаждением попадали на стулья, посбрасывали с себя оружие.
      – А ведь и вправду аппетит разыгрался, – заметил Аркадий.
      – Сейчас покормят, – уверенно произнес Забелин.
      – Да, а этот-то… Бурдюк! Хоть и дурак, а расторопный, – согласился Егор.
      Точно, через минуту появился упомянутый, крепким словом он подбадривал своих архаровцев. Те рысцой бежали, притащили котелок с обедом, чашки, ложки. Сам Бурдюк торжественно нес нарезанный хлеб и здоровенную бутыль с золотистой жидкостью.
      – Сок яблочный! – гордо отрекомендовал он напиток и водрузил емкость на самый центр стола. – Кружки! – отрывисто скомандовал одному из подчиненных. Тот ломанулся бегом.
      Княженцев заглянул в дымящийся котелок. Там, подернутая маслянистой жижицей, исходила горячим паром каша не каша, суп не суп – кондер, как выражается Павел, и первое и второе сразу.
      – Приятного аппетита! – пожелал Бурдюк.
      Павел сухо кивнул на это, первым взял миску, ложку, начал накладывать месиво. Прочие не отстали, живо, со стуком разобрали посуду, стали черпать еду. Стол сразу покрылся жирными пятнами.
      Прибежал, преувеличенно топоча, посланный за кружками, принес пять штук, поставил; сам из вежливости попятился обратно задом.
      – Сок не забывайте-с, – медово напомнил Бурдюк.
      Егор вскинул на него взгляд. Тот стоял в позе ресторанного метрдотеля, только что салфетка через руку перекинута не была… В философе вдруг взыграло озорство.
      – А вы, простите, еще здесь? – как бы удивился он.
      Сладкая радость на Бурдюковом фасаде поблекла.
      – Да-с… А что?
      – Собственно… Собственно, то, любезный, что потрудитесь-ка избавить нас от вашего общества, – внятно, раздельно произнес Княженцев, глядя на стоящего невинным взором. – Займитесь своими прямыми обязанностями! Вы ведь командир второго разряда? Вот и действуйте… согласно уставу.
      Несколько секунд Бурдюк осмысливал сказанное, а когда осмыслил, то лик его из напряженно-мыслящего вновь превратился в холуйски-почтительный.
      – Приятного аппетита-с, – усугубил он свое пожелание и удалился с глубоким пиететом, на цыпочках.
      Аркадий с Павлом сдержанно рассмеялись.
      – Лихо, – сказал Павел.
      – Есть у кого учиться, – ответил Егор, быстро орудуя ложкой. – Слушайте, а харч-то – ничего себе!
      – Пшенка, – откликнулся Юра, активно поедая свою порцию. – Мне у вас там тоже она нравилась.
      А Беркутов нехотя похлебал и отодвинул миску.
      – Знаете, – сознался он, – а мне что-то даже и не хочется. Аппетита нет.
      – Почему? – Егор удивился, рука его на мгновение замерла.
      – Не знаю. Муторно как-то…
      Егор пожал плечами и вновь заработал ложкой.
      – Кстати, – вспомнил Аркадий, – раз уж нас и соком угостили, то не следует отказываться.
      Разлили сок, попробовали, похвалили. Было за что – он действительно оказался чудесным, кисло-сладким, разве что уж слишком теплым, надо бы похолоднее.
      – М-м, – с удовольствием помотал головой Княженцев. – Люблю я поработать, особенно пожрать!..
      – Чревоугодие – один из семи смертных грехов, – напомнил ему Кауфман.
      – Грешен, грешен – признаю…
      – Батюшки-святы, – неожиданно воскликнул Павел. – Опять он!
      К ним бежал неугомонный Бурдюк: подчеркивая рвение, старался держать руки по швам, а ноги высоко вскидывал – смех и грех.
      Подбежал, кое-как перевел дух.
      – Господа, простите великодушно. Вынужден вас обеспокоить… С вами хотел бы побеседовать наш командующий.
      – Командующий? – переспросил Павел чрезвычайно надменно. Вынул из нагрудного кармана носовой платок, на который Егор воззрился, как на чудо, промокнул губы. – Кто таков?
      – Его высокопревосходительство генерал Выдрищенский! – Бурдюк вытянулся в струну.
      – Зовите, – милостиво позволил Забелин.
      Бурдюк опрометью кинулся прочь.
      – Ваше превосходительство! – заголосил на бегу. – Ваше превосходительство!..
      – Вот уж интересно взглянуть на это превосходительство, – усмехнулся Егор.
      Взглянуть оказалось не просто интересно, а прямо-таки поучительно.
 

* * *

 
      Сначала из-за стены выбежал, ежесекундно озираясь, Бурдюк. А следом возникла крупная фигура в потрепанном фраке, на плечах коего криво нашиты – левый ниже, правый выше – золотые эполеты с густой бахромой.
      Генерал в самом деле был крупный мужчина, ростом под сто девяносто сантиметров, грузноватый, с брюшком, которое старательно втягивал, а грудь, соответственно, выпячивал. Наружность его вообще была самая внушительная, воистину генеральская: лицо крупное, багровое, с роскошными седыми усами, взгляд смелый, походка твердая. Он совсем немолод был – а никак в нем не чувствовался старец, – спину держал прямо, голова слегка откинута назад, гордо.
      Кроме столь странно украшенного фрака, на генерале имелась грязная белая сорочка, черный галстук-бабочка и темно-синие с оранжевыми лампасами штаны, заправленные в высокие лакированные ботфорты со шпорами. При ходьбе эти шпоры крепко кратко звякали – тоже как-то по-генеральски.
      Комическое вроде бы одеяние – а вот поди ж ты, вовсе не смешно, так много властной силы чувствовалось в этом человеке.
      Он подошел, остановился. За одно мгновение окинул взглядом всех пятерых, дернул головой в кратком полупоклоне:
      – Рад вас приветствовать, господа.
      Сидящие и жующие вразнобой закивали, а ответил за всех Павел:
      – Мы также рады, ваше превосходительство, – сказал весьма любезно. – Присаживайтесь, пожалуйста.
      Генерал сделал левою рукой великолепный барский жест – щелкнул пальцами:
      – Стул!
      И Бурдюка как ветром унесло. А обратным ветром принесло с таким же венским стулом, что под Павлом.
      Юра с Беркутовым подвинулись, давая генералу место.
      – Благодарю, господа, – баритоном пророкотал Выдрищенский, массивно уселся, распахнув фрачные фалды. И – Бурдюку:
      – Можешь быть свободен, братец.
      Егор счел нужным ввязаться в разговор:
      – Разделите нашу трапезу, ваше превосходительство?
      – Отнюдь, – генерал ловко подкрутил усы. – Благодарю-с, укомплектован.
      – Тогда мы продолжим, с вашего позволения.
      Павел иронически переломил бровь – экая, мол светская беседа пошла… Какое-то время молча ели-пили, а генерал строго оглядывал окрестности, гулко покрякивал, откашливался, сопровождая сии звуки неизменным: «Пардон, господа».
      Наконец насытились, отставили миски. В последний раз выцедили по кружке сока.
      Забелин оказался все-таки умелым дипломатом. Он вновь и с очень аристократическим видом промокнул губы платком, вежливо улыбнулся и молвил:
      – Итак, ваше превосходительство, мы вас слушаем.
      Генерал густо крякнул, как гром небесный.
      – Да-с!.. Прежде всего я хотел бы выразить вам признательность за то, что вы решили поддержать именно нас…
      Павел зыркнул на своих: тихо, мол! – но мог и не зыркать, ибо все уже были ученые.
      – …М-да. Тут, конечно, были различные дебаты. Но я, поверьте, господа, никогда и мысли не допускал, что вы, при таких ваших достоинствах, вдруг проникнетесь сочувствием к этой старой развалине, к Чухонину. Ему немного осталось, уж поверьте мне. Да они сами это чувствуют! Он и его окружение… Кое-кто уже перебегает к нам, да-с. Ну, уж а с вашей-то помощью… – Генерал густо рассмеялся.
      Егор покосился на Павла. Тот важно кивнул.
      – Мы отчасти в курсе. Но лишь отчасти, понимаете? Нас долго не было, и, признаться, мы не слишком интересовались… У нас было много забот.
      – Понимаю! Отменно умею понимать, – поспешно согласился генерал. – Я вам изложу.
      И изложил. С длинными словесными периодами, с отступлением – заметно, что старался изъясняться правильно, а получалось витиевато; тем не менее псевдо-юго-восточные все поняли, да и понять было нетрудно.
      В этой стране на самом деле полыхала – второй уже год – гражданская война. Общество раскололось на два лагеря: один возглавлял упомянутый уже Чухонин, Фома Фомич («Собака, – энергично выразился о нем генерал, – мошенник, бесам служит»), второй же – Одиссей Никанорович Худых; этот был как бы ангел, случайно спорхнувший с небес, чуть ли не над каждым увядшим цветочком проливал слезу.