Пока Гришка, не скрывая обиду в мой адрес, днями и ночами пропадал на бывшей службе, на добровольных началах консультируя сыскарей, я потихоньку брела к истине.

Завидую женщинам, которые умеют непринужденно флиртовать. Мне Бог такого таланта не отвесил. Я либо тупо пру напролом, либо зажимаюсь в комок как ежик, далеко не всякий зубастый ловелас не рискнет опробовать. Лешка уверяет, что искусству кокетства можно научиться. Но сие вызывает у меня скептицизм. Допустим, корову можно принудить освоить технику катания на коньках. Но она, даже профессионально подкованная, все равно останется коровой на льду. Поэтому для общения с потенциальными кавалерами, каждый из которых мог оказаться Блюстителем, я придумала легенду — мы просто знакомимся, без обязательств и фривольностей. Иначе муж будет против.

Полдня, проведенные в изматывающих душу беседах, сдобренные пятью чашками кофе и месячной нормой десертов, убедили меня в правильности жизненных позиций. Флирт в его первозданно виде утомительно скучен. Когда содержание общения отодвигается на задний план, а форма довлеет, когда конечная цель прозрачна, а суть всех словесных упражнений сводится к одному, лично у меня через полчаса начинается нервный почесун, хочется зевать и неизящно выражаться.

Но наполовину совесть моя очистилась. Два виртуальных кавалера, с которыми я имела счастье познакомиться в реальности, были до такой степени негодными на роль кровавого маньяка, что я не раздумывая, вычеркнула их из списка.

Третий, лица которого я не знала даже по фотографии, запаздывал, но зато когда пришел, мне долго не удавалось закрыть рот.

— Ох уж мне эти скромницы, — улыбнулся Петр.

— Господи, откуда ты взялся?

— Да не переживай так. Я сразу тебя раскусил. И все твои наклонности тоже. Обещаю, буду пай-мальчиком и никому ничего не скажу. Слушай, а может обойдемся без мужа?

— Погоди, ты меня неправильно понял. Но уж коль мы встретились при таких обстоятельствах, ответь мне на несколько вопросов.

— Как же хорошенькие девушки любят вопросы. А без вопросов никак? Я ведь тебе нравлюсь, скажи?

Петя скользнул по кожаному дивану поближе ко мне, и положив руку на бедро, притянул к себе. Перед глазами как живая встала туалетная сцена — Петя снимает ботинок… Меня передернуло. Видимо, мужчина принял это дерганье за конвульсию страсти. Он расплылся в довольной улыбке и отпил из моего бокала. С кухни потянуло горелым и я невольно наморщила нос, принюхиваясь. Петю от меня тут же отбросило. Он вдруг нервно заерзал и попросил двухминутной паузы. Я точно знала, чем он сейчас занимается в клозете. Господи, кажется, в этом сезоне все поголовно сошли с ума. Кому-то кажется, что его преследует грязь, кто-то панически боится запаха своего тела.

— Петр, — начала я, когда он вернулся.

— Я же просил, называй меня Полом! Так трудно это запомнить?

— О кей, нет проблем. Пол, я тебя уже спрашивала, был ли ты в клубе «Пантера». Ты мне сказал, что не помнишь. Из альтернативных источников я выяснила, что все-таки был. И не один. Ты был там с Соней.

— И что? — Петр попытался пристроить свою коленку вплотную к моей, но я уже знала, как с ним бороться. Стоило мне слегка дернуть носом, и мужик сжимался в кулек, — да, был с ней в каком-то клубе. Названия, честно говоря, не помню. Я много где бываю.

— А на сайтах знакомишься тоже часто?

— Ой, ну что за допрос? Да, знакомлюсь. Я свободен, понимаешь? В отличие от тебя я свободен от условностей, от обязанностей, привязанностей и фальшивой морали. Я могу позволить себе все, что хочу. И позволяю.

— Да ради бога. Меня другое волнует.

— Например?

— Например, что ты делал в Германии?

— Работал. Нужны подробности?

— Знаешь, я не хочу быть пристрастной, но твоя имя постоянно всплывает. Ты отметился везде, где только можно. Мы ищем преступника, страшного и очень опасного и в этих поисках постоянно натыкаемся на тебя. Не знаешь, почему?

— Не знаю. Может, я и есть преступник?

— Может и есть. Шутить я сейчас не очень расположена.

— Я тоже. Ты бросаешь мне в лицо обвинения, подозреваешь меня в чем-то, а я даже не знаю, в чем именно.

— Вот в этом, — сказала я и кинула ему пачку снимков.

Я почти физически ощутила ледяную волну страха, которая пошла от Пети в зал. Она заморозила воздух, официанта, внезапно застывшего с подносом, шторы, подернувшиеся инеем, случайно залетевшую в помещение маленькую стрекозу. Крылья насекомого сложились в кучку и она рухнула, не долетев до вожделенной лампочки.

— Что с тобой? — спросила я, пытаясь забрать у Пети снимки. Но он не отдавал их. Он крепко сжимал их, сминая в побелевших кулаках.

— Откуда у тебя это? — плохо слушающиеся губы едва шевелились, Петр был явно не в себе.

— Оперативная съемка.

— Не ври, — умоляюще прошептал он, — этого не может быть.

— Чего не может быть?

— Это не оперативная съемка. Это ненастоящие фотографии. Это муляжи, краска.

— Нет, Пол, это не краска, — жестко сказала я и потянула его на улицу.

Он послушно шел за мной, с трудом переставляя негнущиеся ноги и как заведенный твердил:

— Это не настоящие, не настоящие. Они не могут быть настоящими.

В машине лучше ему не стало. Кое-как влив в него воды, я вынуждена была звонить Лешке и просить, чтобы он приехал. Смотреть на окостеневшего Петю, изо рта которого текли слюни, а из глаз слезы, было выше моих сил.

Изящный сильный гепард, выдержанный, весь состоящий из мускулов, этот мужчина до сего момента прокололся лишь один раз, сняв с себя тот злополучный ботинок. Но маленькие проколы часто указывают на огромных тараканов.

— Насть, ты меня уморишь, — устало выдохнул Лешка. Кафе находилось недалеко от нашего дома и он явился буквально через пять минут, — ты что с ним сделала? Да у него натуральный реактивный психоз.

— Я? Я ничего с ним не делала. Я показала ему фотографии.

— Какие фотографии? — оживился милый и я как всегда с опозданием поняла, что сболтнула лишнее.

— Да так, кое-что из оперативной съемки.

— Не ответ. Показывай мне или сама возись с этим красавчиком.

Что мне оставалось делать? Лешка долго вертел в руках снимки и наконец спросил:

— Насть, тебе еще не надоело?

— Что?

— Ты знаешь, что. Играть в эти игры, копаться в этом извини дерьме.

— Это, Леш, не дерьмо. Это люди.

— Это дерьмо. То, чем ты занимаешься, это дерьмо. Нормальный человек не может таким заниматься, ты меня понимаешь?

— Нет, не понимаю.

— Я вижу. Ты женщина! Женщина, а не ассенизатор. Может, ты пойдешь работать в морг? Там вот такого — выше крыши. Вот кайф будет.

— Леш, Леш, остановись. Этих людей убили, их убили жестоко, зверски. Ты сейчас грешишь, твой цинизм неуместен.

— Знаешь, я не дурак. Я способен понять, что такое убийство, и что такое горе. Но почему этим должна заниматься именно ты?

— Кто-то же должен.

— Ты еще скажи про любовь к Родине и всеобщую справедливость. Ага, и про мир во всем мире не забудь.

— Не забуду, — пообещала я, — сделай же с ним что-нибудь. Это Петр, мой тренер по айкидо.

— Отойди, — Лешка сдвинул меня в сторону и полез в салон. Из принесенной аптечки он достал шприц, щелкнул ампулой и закатав рукав Петиной рубашки, вколол ему что-то. Минут через пять лицо страдальца будто стекло вниз, разгладились складки на лбу, сиротливо повис нос. Лешка быстро и аккуратно вытер ему слюни и слезы. Когда он выполнял свою привычную работу, всегда успокаивался. Перед ним был пациент, и ни одна сила в мире не заставила бы сейчас Лешку забыть о своем профессиональном долге. Почему же он думает, что у меня все должно быть иначе?

Мы провозились с Петей часа два. Периоды относительного затишья чередовались у него с новыми приступами паники. Кое-как доставив его до своей квартиры, напугав Филиппа, Кузю и Веню, мы уложили мужика на диван и по очереди дежурили рядом с ним. Петр постоянно порывался встать и куда-то бежать. Глаза его ничего не видели, уши не слышали.

— Это не настоящие, нет, нет, — то и дело шептал он.

В конце концов Лешка вколол ему лошадиную дозу снотворного и он уснул. Но и во сне беспокойно перебирал руками, что-то бормотал и выглядел очень испуганным и несчастным.

Этим вечером с неожиданной стороны проявил себя Кузьма. Он почему-то сразу проникся к Пете теплотой. Пока мы суетились вокруг припадочного, Кузя грозно рыкал на нас и норовил лизнуть Петра то за руку, то за джинсовую коленку. Рыбак рыбака видит издалека? Когда окончательно развенчанный в моих глазах сенсей забылся сном, пес, не слушая наших возражений, устроился у него под боком. Стоило Пете слишком громко застонать, и Кузя тут же склонял пасть над его лицом, дышал в нос, целовал в щеку. Успокаивал, в общем.

То ли лекарства, то ли Кузина терапия помогла, но утром Петр проснулся нормальным человеком.

— Господи, — сказал он, выходя на кухню, где мы с Лешкой пили чай, — ну и ужасы вы мне вчера показывали. Нельзя же так.

— Объясни, — начала я, но Лешка тут же пребольно пихнул меня ногой, а Кузьма пошел еще дальше и цапнул за пятку. Ради собственной безопасности я заткнулась. Жестами Лешка показал, чтобы я оставила их с Петей наедине.

Они говорили почти два часа. Уж не знаю, каким образом, но Лешка сумел сделать так, чтобы Петр рассказал все и не впал при этом в коматозное состояние. По моей просьбе он потом повторил очень странную историю, в которую я тем не менее сразу и безоговорочно поверила.

Год назад с Петром вступил в переписку один человек, назвавшийся Пантерой. Кто это был, мужчина или женщина, Петр так и не понял. Сначала он думал, что женщина, потом поменял мнение, а потом уже и вовсе на эту тему не думал. Знакомство произошло на форуме любителей айкидо и началось с невинных споров о том, какое из направлений точнее отражает суть истинного учения. Две школы, легкая, которой придерживался Петр, и жесткая, которой поклонялся новый знакомый, сошлись в вечном споре. Как и в любых дебатах подобного рода, истина не родилась, но Пантера был (или была) очень интересным собеседником. На предложение встретиться в реале был получен вежливый, но категоричный отказ и Петр продолжал общение, уже не пытаясь вытянуть у виртуального приятеля (или приятельницы) подноготную. В какой-то момент, когда невинные темы были исчерпаны, речь зашла о запретных удовольствиях.

— Он меня спросил, мне проще называть его он, как далеко я могу пойти. Вопрос поставил меня в тупик.

— Почему? — удивилась я.

— А ты, Настя, знаешь, как далеко ты можешь пойти?

— Конечно, — уверенно ответила я.

— Не торопись с ответами. Ты считаешь себя мужней женой, ты живешь в социуме, ты придерживаешься определенных правил. Но правила — это не ты. Это лишь внешняя оболочка, прилепленная к тебе в целях твоей же безопасности. Представь, что ничего этого нет. Нет мужа, нет правил, нет рамок. Их не успели придумать. Ты не знаешь, что такое хорошо и что такое плохо. Ты пришла в девственный от морали и условностей мир.

— Такого не бывает.

— Я говорю, допустим. Это умозрительная ситуация. Ты не в силах ее вообразить?

— Мне трудно, но я попробую.

— Попробуй. И ты поймешь, что границ нет. По той простой причине, что для того чтобы понять — надо испытать, почувствовать. Иначе, как ты поймешь, нравится тебе или нет?

— Для того, чтобы оценить вкус навоза, необязательно есть его ложками, достаточно просто понюхать.

— А как пахнет убийство? Ты знаешь?

— Да, — сдержанно ответила.

— А как пахнет убийство, совершенное твоими собственными руками?

— Пол, ты задаешь мне странные вопросы.

— Эти вопросы я слышал от Пантеры. Это чтобы ты понимала, КАКИЕ разговоры мы вели. Он рисовал передо мной ситуации, он заставлял меня выбирать, искать ответы. Это затягивало. Ты знакома с теорией о том, что современное человечество — это продукт смешения двух рас, хищных убийц-падальщиков и стадного мяса?

— Ага, охотники— падло, и мясо-быдло.

— Ханжество мешает говорить нам на эти темы. Мешает понять.

— Что понять?

— Что во все времена люди убивали. История мира — это история убийств. Это четырнадцать с половиной тысяч войн при четырех миллиардах убитых. Мы практикуем девять видов насилия и сорок пять его разновидностей! Но невозможно, невозможно делать с таким упоением то, что не нравится. Людям нравится убивать. В принципе. Им доставляет это удовольствие. Самой природой заложен в человека этот механизм, получать кайф от крови, от чужой смерти. Это как оргазм, призванный подталкивать к продолжению рода. Удовольствие от убийства — это тоже одно из условий выживания человека.

— Не ново, — заметила я.

— Не ново, но когда в последний раз ты говорила или просто думала об этом? Люди стыдливо прячут то, что является их сутью, одним из китов, на котором держится все. Откуда иначе такое стремление к убийствам на экране, в книгах? Не имея возможности убивать в жизни, человек компенсирует свою тягу за счет суррогатов.

— Пол, будем считать, что я то самое быдло, которым питались более продвинутые предки. Мне не понять всей глубины твоей мысли. Но предположим, что рациональное зерно в ней есть. Мы отвлеклись.

— Да нет, это как раз имеет непосредственное отношение к теме. Мне хотелось понять, зачем ему все это? Он словно пытался получить у меня индульгенцию. Он подталкивала меня к мысли о том, что насилие, убийство — это не такой уж однозначно плохой выбор, что это всего лишь инструмент выживания, которым человечество пользовалось с самой своей колыбели. И как любой инструмент — он не добр и не зол.

— Ну и как, он получил у тебя индульгенцию?

— Не знаю. Мне трудно сказать, как он трактовал мои ответы. Но потом он стал присылать фотографии. Точнее сначала это были репродукции картин, где так или иначе присутствовала смерть, насильственная. А потом настоящие — особо удачные на его взгляд кадры хроник, подборки из газет. Очень много крови. Знаешь, у меня в детстве, лет в двенадцать была одна проблема весьма деликатного свойства. Мне казалось, что я плохо пахну. Чуть не свихнулся на этом. Спасибо маме. Она вовремя отвела меня к врачу и одновременно в секцию борьбы. Я избавился от напасти, а тут снова накатило. Стал принюхиваться к себе, как ненормальный. Я сразу подумал, что это мне разговоры с Пантерой аукаются. Но остановиться не мог.

В какой-то момент среди снимков, присылаемых Пантерой, стали появляться фотографии мертвых мужчин и женщин, уложенных в самые замысловатые позы.

— Это было похоже… это было похоже на секс, как если бы мертвые занимались сексом. Я спросил, откуда у него такие фотографии и он сказал, чтобы я не брал в голову природу их происхождения. Он художник и это его фантазии. Я понял, что это какой-то монтаж, сейчас ведь можно изобразить с помощью компьютера что угодно. Он мне часто говорил, что убийство и секс дарят самые сильные эмоции из тех, что вообще возможны. Никакие наркотики тут мол и рядом не лежали.

— Ты не спрашивал его, откуда он это знает?

— Нет. Понимаешь, он умел построить разговор так, что какие то вопросы просто невозможно было задать. О, он поразительно умный, он неординарный человек, который буквально гипнотизирует тебя словами. Я оказался в его власти. Меня тянуло к нему. Но последнее время меня стали мучить кошмары.

Понимая, с чем связано его состояние, Петр попробовал прекратить переписку. И тогда в его квартире стали раздаваться телефонные звонки. Когда Петр брал трубку, на том конце молчали. Когда он попробовал установить автоответчик, звонки прекратились, но той же ночью его разбудил стук в дверь. Холодея от ужаса, он пошел в прихожую, но на площадке уже никого не было. Так повторялось несколько раз.

— Я спасался от этого кошмара спортом, занятиями, но нервы мои были на пределе.

— Когда ты выходил на связь с Пантерой последний раз?

— Два дня назад. Он мне прислал фотографии. Они тоже были среди тех, которые ты мне показала. Вообще, все эти фотографии из твоего досье я уже видел. Точнее, не совсем такие же. Другие. Там была кровь, там был какой-то иной антураж. Но это были те же люди.

Выложив все подробности своих злоключений, Петр быстро пошел на поправку. Страхи, которыми ты поделился, уже не так сильны. Вместе с Гришкой мы вытянули из Пети максимум подробностей и получили несколько снимков с его почты. К сожалению, все его беседы с Пантерой происходили в электронном пейджере и не сохранились. Но фотографии говорили сами за себя. Честно говоря, это было до такой степени диким, что казалось нереальным, придуманным. Я вполне понимала Петра, который легко принял версию с монтажом. Но стоило напомнить себе, что это не понарошку, что это все происходило в реальном времени и месте, мозги леденели от ужаса.

Впрочем, долго сокрушаться времени не было. Нас интересовала, если так можно выразиться, территория убийств. Съемка проходила в темноте, с помощью вспышки. Это лишало нас возможности рассмотреть некоторые детали, но все же кое-что из жуткого хаоса удалось вычленить. В обоих случаях помещения было нежилыми. Закрытые павильоны, склады или большие гаражи. Люди, которые занимались этим делом на официальных началах, прогнали изображение через специальную компьютерную программу. В итоге на смазанных затемненных кадрах, имеющих отношение к двум последним убийствам, проявилась одна и та же стена — некрашеное, чуть ржавое железо в одном месте, почти у самого потолка имело проем, забранный решеткой и прикрытый снаружи куском фанеры.

Трупы убийца располагал на импровизированном ложе, судя по очертаниям, составленном из туго набитых мешков, прикрытых сверху брезентом. На стенах, на брезенте, на полу был странный налет, природу которого никто не мог понять. То ли пласты застарелой грязи, то ли какие-то технические испарения.

— Никаких вариантов, — жаловался Гришка, — что это может быть? Подобных помещений в Москве может оказаться несколько тысяч.

— Оно должно быть одиноко стоящим.

— Ну да, разумеется. Иначе кто-то наверняка услышал бы крики.

— Если он только не завязывал им рот.

— Такое тоже возможно. Но все-таки это было бы с его стороны очень рискованно. Скорее, все-таки задворки, окраина.

— А еще это может быть пригород, и вообще не Москва.

— Слишком далеко он бы не смог уехать, по времени не получается.

Поразительно, но фон вакханалий, состоявшихся по итогам двух первых преступлений, был поразительно похож. Единственное отличие — качество брезента, на которые фотограф укладывал изуродованные тела. И чуть иная геометрия пространства, оно по заключению экспертов было более тесным, особенности распространения света указывали на почти правильный куб, в то время, как московские снимки были сделаны в длинном вытянутом помещении.

— Эти помещения с большой вероятностью заточены под общее дело. Возможно, они связаны с его профессией.

— Да, и он очень вольготно себя там чувствует. Не боится, что его спугнут, раз за разом, не мудрствуя лукаво, он привозит жертвы в одно и то же место.

— И там есть вода, канализация.

— Гриш, но все равно этого мало. Вода есть в любом гараже, на многих складах. В конце-концов ее можно и привезти.

— Нет, привозить слишком сложно. Ему понадобилась бы цистерна, чтобы смыть СТОЛЬКО крови.

Иголку в стоге сена найти было проще. Загадка на логическое мышление, с которым у нас временно случились проблемы. Куда проще было ответить на вопрос, зачем он слал фотографии Пете. Если извращенец мнит себя художником, ему нужна публика. И он не просто художник, он гуру, он носитель придуманной же им самим культуры, нового языка искусства. Ему обязательно нужен собеседник, говорящий с ним теми же словами, разделяющий или хотя бы имеющий силы выслушивать его бред. Поэтому он так болезненно реагировал на попытки Петра выйти из игры. Оставаться один на один со своими «шедеврами» маньяк был не готов. Его кровавые игры имели смысл только при наличии зрителя.

Кое-что из Петиного рассказа казалось странно знакомым. Я долго вспоминала и наконец меня осенило — Василиса! Выбор… Кто-то выбирает убийство. Вот оно что! Ей нравилось, ей очень нравилось, когда кто-то выбирал убийство. Возможно, она тоже хотела получить индульгенцию, доказать себе свою правоту. Вот только убивала не ради того, чтобы выжить, а просто так, из природной предрасположенности. В ходе проверки ее алиби никаких вопросов у ребят в погонах не возникло. Она действительно была за городом. Все ее друзья подтверждали это. Но может быть, все-таки у нее была возможность улизнуть? Правда доподлинно известно, что ни в интересующий нас период, ни в какое-либо другое время Василиса Иванова не была в Германии. И все-таки… Все-таки слишком уж похож ее бред на откровения Пантеры.

Я брела по улице, смотрела на людей и думала, думала, думала. Против воли, словно повинуясь программе-вирусу, содрогаясь от отвращения к себе и миру, я представляла все эти злосчастные ситуации, когда нет оптимального выбора. Фантазия услужливо подсовывала подробности, занемогший разум плодил уродливых чудовищ. Скоро лица людей, идущих навстречу, стали казаться масками. В толпе все чаще мелькали низкие лбы питекантропов… Из мрачного омута меня вытянул тихий скулеж. Две собаки в грязной подворотне гипнотизировали взглядом сосиску. Животины были типичными представителями бездомного собачьего племени, трепаными в боях, измученные вечно пустым желудком. Сосиска была одна, а вожделеющих ртов в два раз больше. Время от времени собаки косили грустными глазами друг на друга и чуть не плакали. А потом… потом они дружно повернулись и порысили прочь. А сосиска так и осталась лежать на истоптанном асфальте.

— Ну че встала, корова? — толкнула меня в бок мадам в элегантной мохеровой кофте. Места вокруг было завались, но ей почему то хотелось пройти именно там, где затормозила я.

Я испуганно сместилась в сторону и набрала Гришкин номер.

— Слушай, Гриш, никак не дает мне покоя эта Василиса. Ее действительно проверили от и до?

— Даже не сомневайся! По полной программе. У нее железобетонное алиби, Настюх. А у тебя просто навязчивое состояние. Запала она тебе в душу.

— Возможно. История нас рассудит, — я нажала отбой и побежала ловить машину. Пешая прогулка меня больше не радовала.

У меня на совести висел последний, четвертый поклонник, исповедующий сексуальную свободу. Но в назначенное время он не явился на встречу. На мой упрек прислал сдержанные извинения, сообщил, что его планы несколько изменились. Эта мелочь цепляла, хотелось побыстрее закончить данный этап, отработать по полной и с чистой совестью заняться одним из длинного списка дел, которые мы с Гришкой себе запланировали. Но как всегда, первое наползало на второе, третье брякалось сверху, приходилось одновременно держать в голове множество ниточек и быть в нескольких местах сразу. Последнее я никак не могла освоить в совершенстве и к вечеру падала с ног. Я выглядела немногим лучше, чем Арина в свой первый визит. Может, поэтому консьержка в доме, где проживал Арнольд, меня не признала. Она с охотой пересказала мне все то, что я уже слышала и добросовестно попыталась припомнить обстоятельства того страшного дня. В этот раз я была умнее и не донимала бабу вопросами, предпочитая им равнодушные паузы.

— День был, не приведи господи, соседка с утра залила, сучка такая. Я ей сколь разов говорила, чтобы починила трубу? И вот дождалась, разверзлись хляби. Чуть потолок не рухнул, прямо на макушку. Тыщ на десять она меня уделала.

Неприятное происшествие случилось еще затемно, часов в пять. Луиза Петровна, так звали консьержку, до самого обеда собирала лужи воды, параллельно бегая скандалить с непутевой соседкой. Жила она в соседнем доме, удобно, до работы рукой подать. Ее смена начинается в девять часов, но тетка попросила подругу подменить ее и та почти до вечера несла вахту. Я разжилась телефоном доброй самаритянки и опять немного помолчала.

— А вечером сморило меня прямо! Да и то, так ухандокаться. Пожрать даже не успела, конфеткой угостили, а больше и маковой росинки во рту не было.

— Какой конфеткой? —забыв про то, что женщина плохо реагирует на вопросы, не сдержалась я.

— Какой конфеткой… тебе то что? Мужчина в двадцать третью квартиру шел и угостил.

Я мужественно молчала, но Луиза Ивановна уже перегорела. Ее больше не тянуло на общение.

— Голубушка моя, — молитвенно сложила я руки, — вспомните, что за мужчина?

— Да мужик как мужик, чего мне его помнить? Я не по этой части. Угостил, спасибо. Меня многие угощают. Яблоки несут, торт когда с праздника остается. Мы не гордые, кушаем да благодарим.

— Он был высокий, низкий? Возраст примерно можете сказать?

— Видный такой, — подумав, сказала консьержка. Видимо, она посчитала эту информацию исчерпывающей и больше я от нее ничего не добилась.

В двадцать третьей квартире жила молодая семья, жена сидела дома с ребенком и на мой вопрос о визите видного мужчины напряглась так откровенно, что мне стало неловко. Но именно в этот день, по ее словам, к ней никто не приходил. Это она совершенно точно помнит, во-первых потому что утром их ушей достигла ужасная информация о найденной то ли мертвой то ли почти мертвой женщине, во-вторых весь день у нее просидела подруга. Она всегда в среду ее навещает. Так что никакой путаницы с датами. К кому еще мог приходить гражданин? Да хоть к Валевским. К Валевским постоянно последнее время кто-то наведывается, проходной двор буквально устроили. А еще в приличном доме живут. Нет, женщину на лестничной площадке она не видела. Да она и не выходила никуда, сидела в квартире, как привязанная. Если надо, у мужа можно спросить.

Но и муж ничего подозрительного не вспомнил.

— А они как ушли на работу, так больше не возвращались. Хотя погодите, погодите. Женщина вроде днем забегала. Но одета по-другому была. Потому и не сразу ее вспомнила. Но вы сказали, и всплыло. Она быстро промчалась, подъезд своими ключами открыла, так что я не тревожилась. Быстро проскочила и минут через десять обратно. Наверное, за чем-то забегала домой. Взяла и ушла.

Больше Галина Ивановна, подменявшая подругу в подъезде злополучного дома, ничего интересного мне не поведала.

Все более-менее ясно. Наша клиентка с помойки зачем-то приходила в свою бывшую (если это конечно так) квартиру еще и днем. Была в ней совсем недолго. Но этого времени вполне достаточно для того, чтобы найти какую-то вещь. Тем более если заранее точно знаешь, где искать. Найти или оставить. А вот куда подевался видный мужчина? Луиза Петровна твердо стоит на том, что при ней он не выходил. Значит, он пробыл в доме достаточно долго. Снотворное, а в том что конфета была с сюрпризом, я не сомневалось, действует минут двадцать, а то и все сорок.

Что-то подсказывало — надо еще раз встретиться с Соней. Как и Петр, она подозрительно часто фигурировала в деле. Вроде бы совершенно случайным образом, но она назойливо мелькала на горизонте. Однако, девушка упорно не шла на контакт. Надо было или вылавливать ее, или терпеливо ждать, пока она созреет до разговора. На последнее было жаль терять время. Никто не знал, сколько нам его отпущено до следующей жуткой находки.

Пока жесткой цикличности в совершении убийств не было. Они происходили с разными интервалами. Промежутки между первым и вторым и между третьим и четвертым были короче, чем между немецкой и русской серией. Но это ни о чем особенном не говорило. Перемещаясь из Германии в Россию, маньяк терял дополнительное время. Возможно, у него были текущие дела, возможно, он просто отдыхал. Петр говорил, что на связь он выходил почти каждый день. Правда ни вчера, ни сегодня от него ничего нового не пришло. Интернет-пейджер, через который он держал связь был зарегистрирован на международном сервере и не давал для расследования новой информации. Беседы не сохранялись, в регистрационных данных не было указано ни города, ни страны.

Я была уверена, злодей знал о нас куда больше, чем мы о нем. Скорее всего, он был уверен в своей неуязвимости, возможно, подсмеивался над нами, сохраняя спокойствие снайпера, смотрящего на безоружных врагов через прицел.