– Я тоже чуть не умер, – сказал он тихо, – это невозможно описать, но такая волна отчаяния накатила, такая черная противная мерзость. Соображать совсем перестал.

– А сейчас?

– Что сейчас?

– Сейчас соображаешь?

– Да. Я все-таки думаю, это какой то монтаж. Просто очень хитроумный.

– Знаешь, я тут говорила с Ларисой…

– Я тоже говорил с Ларисой. Давай потом об этом. Так устал, просто с ног валюсь. Давай потом обо всем поговорим.

Разбудил меня запах кофе. И разогретых в микроволновке булочек. И тихая ругань.

– Брысь, я сказал, брысь… Ууу, ведьма! Насть, ты просто ведьму какую-то приручила, – выговаривал мне Лешка, – ты ее глаза видела? Это же дьявольские просто глаза. Отдай, я сказал, отдай!

Но Рита уже рвала булку на большие куски и судорожно глотала их. Добычу она унесла на безопасное расстояние и теперь, сидя на шкафу, сыто икала сверху.

– Покормить ее вчера забыли. Оголодала.

– Ага, с утра уже всю кухню уделала, голодная. Съела полбатона и полкило сыра.

– Метаболизм просто хороший, все время ей есть хочется.

– Ведьма она.

– Аркадий, ты не прав, – подала голос ворона. Опять она принялась за свое. Опять вспомнила загадочного Аркадия.

– Знаешь, – Лешка медленно размешал традиционные пять ложек сахара, – я тут подумал, тебе надо будет поехать со мной в Канаду. Насчет визы я договорился, все сделаем. Вместе и вылетим. Мне через неделю надо быть. Как ты на это смотришь?

Как я на это смотрю…

– Леш, правда? Точно-точно?

– Настен, я порой теряюсь. Ну а стал бы я тебе предлагать, если не точно. Мне там еще больше месяца осталось. Потом могли бы задержаться на недельку, поездили бы по стране. А?

– Ох… я то за, двумя руками. Гришка меня отпустит ведь…

– Еще бы он тебя не отпустил. Да он тебя с радостью отпустит!

Гришка и правда особо протестовать не стал.

– Сколько у нас еще есть? Неделя? Лешка когда уезжает?

– Лешь, мы когда уезжаем? – крикнула я, сделав акцент на «мы»? – Он не знает пока, но у Лешки есть примерно неделя. Все в визу упирается мою. Канада, все-таки, Гришенька. Это тебе не шуточки.

Гришка пообещал, что оставшегося времени нам хватит, чтобы вычислить всех злодеев и я полечу со спокойной душой. Но жизнь, как обычно, внесла в планы свои коррективы.

Между нами все-таки висела прохладная колючая неловкость. Несказанные слова выстаивались кирпичными рядам и мешали подойти друг к другу. Но и пускаться в объяснения мы боялись. У каждого свои соображения, свое видение ситуации и мы переживали, что не совпадем в оценках. Но хорошо то, что мы оба уверены – это какая то ошибка, кем-то выстроенный капкан. Так и виделся мне коварный охотник, притаившийся во мраке, радостно потирающий руки. Вот сейчас глупая Настя с разбегу ухнет в любовно вырытую яму и ржавые челюсти ловушки сомкнутся на ее так и не похудевшем теле. А вот фиг то вам! Перебьетесь.

Я подошла к Лешке сзади, обняла его. Наши тела, как и обычно, легко совпали, до малейшей неровности. Не осталось и микроскопического просвета. Мы были как заранее предназначенные друг для друга детали. С какой то странной тоской я подумала о том, что даже если бы он бросил меня, даже если бы он оказался полным негодяем, предателем, да Бог его знает кем еще он мог теоретически оказаться, то и тогда он все равно остался бы близким мне человеком. Это было родство на клеточном уровне, куда как более крепкое, чем верность, чувство долга и прочее, прочее. Измени он мне и с миллионом девиц, я бы смогла его оттолкнуть лишь внешне.

– Насть, я так соскучился, – прошептал Лешка, поворачиваясь ко мне и наклоняясь. Влетевшая в окно паутинка переливалась на солнце, касалась то моего, то Лешкиного лица. Было смешно, щекотно и очень хорошо. Все проблемы мы потом решим, подумала я. Куда они от нас денутся?

Хотелось поймать время за тонкий скользящий в руках шелковый хвост и удержать, заарканить его, остановить на год другой вот именно это мгновение. Наверняка знаешь, что потом будет еще лучше, еще интересней. Но отчего то именно с этой минуткой прощаться жаль. До слез обидно, что она сейчас кончится и уж никогда больше не повторится.

Я легонько коснулась небритой Лешкиной щеки и он тут же накрыл мою ладонь своей и так замер.

– Не подлизывайся, – сказал он, стряхнув оцепенение.

– Я не подлизываюсь, к тебе страшно подлизываться. Ты вон какой, оказывается.

– Какой?

– Мавр отдыхает.

– Тоже мне, нашлась Дездемона.

Он обнял меня, и повернув к свету, стал пристально смотреть прямо в глаза. Что он в них интересно хотел увидеть? Но видимо увидел то, что надо. Улыбнулся, вздохнул и крепче притянул меня к себе

– Какие мы все-таки дураки, – сказал.

– Не обобщай, – попросила я и забравшись руками под его футболку, ощутила быстрые частые удары сердца.

– Я был один, мне было так плохо, я никому не мог рассказать, что чувствую. Такой ужас, – сокрушался Лешка, между делом ловко освобождая меня от одежды, – на чужбине теряешь чувство реальности, ум за разум заходит, о черт, пуговицу оторвал. Ты сильно на меня обижена?

– Да! Я очень обижена, очень зла, я просто в ярости… – пихнув Лешку в живот, я толкнула его на кухонный диван и когда он приземлился, чуть не раздавив Веню, по хозяйски уселась сверху. Одной рукой расстегивая ремень на его домашний джинсах, другой снимая с Лешки очки, категорично заявила:

– Еще раз меня приревнуешь, прощения не будет. А пока живи. Может еще сгодишься зачем, а?

Весь день мы провели дома. Съели все купленные Лешкой в магазине беспошлинной торговли конфеты, выпили полную бутылку прихваченного там же Бейлиса. От изобилия сладкого языки, казалось, приклеились к небу и мы большую часть времени просто молчали, тайком вытирая липкие руки о простыни. Прости, диета, но без углеводов мне никак не обойтись. Они не только поднимают настроение, но и вдохновляют голову на ратные подвиги.

– Лешка, – как можно более невинным голосом спросила я, – а почему ты мне никогда не рассказывал про ту девушку?

– Про какую девушку?

– Которая была очень серьезно в тебя влюблена. Так серьезно, что даже вены себе резала. Мне Лариса рассказала. Только ты не говори ей, что я проболталась, ладно?

– Лариса? Что она тебе рассказала? – Алексей напрягся. Он напрягся значительно больше, чем должен напрягаться человек, которому напомнили о заурядных событиях давно минувших дней.

– Да ничего особенного. Мы с ней говорили обо всей этой истории и она вспомнила… Она подумала, что может быть стараются достать не меня, а тебя.

– Да? – Лешка взъерошил волосы и отвернулся к окну.

– Да… Лешь, а почему ты так напрягся? Тебе неприятно об этом говорить?

– С чего ты взяла? Это было очень давно. И я думал, что все об этом забыли. В том числе и сама Лариса, – голос его, еще недавно такой теплый, вдруг словно инеем подернулся. Каждое слово опускало градус на кухне еще на одно деление. Я испугалась, что эдак мы тут окоченеем, если будет продолжать разговор в том же духе.

– Лешь, если не хочешь, давай не будем об этом. Я же просто так спросила. Без всякой задней мысли. Просто это может быть полезным для нашего расследования. Я хотела сказать, что любая информация была бы нелишней.

– Не думаю, что именно эта информация тебе нужна. Да и не было у меня ничего с этой девушкой. Понимаешь? Да, действительно, она была в меня влюблена, но я никогда не намекал ей на взаимность в этом плане. Я был уверен, что она давно обо всем забыла.

– А теперь ты уже не уверен?

– Теперь не знаю. Ладно, давай вечером поговорим обо всем. Надо все-таки выяснить, кто и зачем устроил такую головомойку. Мне или тебе, какая разница. Мы потеряли на этом столько нервов… Интересно бы знать, ради чего.

– Мне другое, Леш, интересно. Мне интересно, кто.

– Все, потом, потом, потом. Нет никаких сил сейчас, Настен, не порти день!

Лешка чмокнул меня в лоб и ушел в душ и там долго возился, пыхтел, крякал, как будто не мылся последние лет пять.

Я же, кое-как прибравшись на кухне, рассредоточив хлам по углам, решила еще раз внимательно взвесить все «за» и «против». За – в пользу версии, что два дела перекликаются. Против – в пользу того, что не надо забивать себе голову и решать проблемы последовательно.

Если бы не этот камень, точек пересечения не было бы. Годился этот вещдок для далеко идущих выводов? Как бы там ни было, но другой причины его появления в моей квартире я не находила. Кто-то словно давал мне понять – случайностей не бывает. И то, что скабрезные письма и документы настигли Алексея именно в тот день, когда была убита Ира, не обычное стечение обстоятельств, а чей то замысел – сложный, витиеватый, но совершенно реальный.

Машинально открывая по очереди все кухонные шкафы, я обошла кухню по периметру. Эта квартирка досталась мне по наследству от одной приятельницы. Платила я за нее смешные деньги и могла бы жить здесь сколько влезет – хозяева пребывали в затянувшейся на годы командировке в Африке. Напоминанием о них были многочисленные африканские сувениры – деревянные божки, маски невероятно уродливых чудищ. Как мне объяснили в ответ на мою попытку убрать эту красоту с глаз долой, чем страшнее идол, тем он добрее. Иначе как ему напугать зло? Так что не надо бояться, а надо дружить с языческими богами. Точнее почитать их и уважать их право на суверенитет – не ронять на пол, не тревожить их частым протиранием пыли, не шуметь слишком громко в их присутствии и все будет отлично. Может быть, я все-таки шумела? И прогневала спящие внутри деревяшек духи африканских покойников? И это они все устроили?

Камни, по северному преданию, тоже хранят в себе души умерших. Может не случайно равнодушного непробиваемого человека сравнивают именно с камнем, словно намекая на то, что душа его уже при жизни нашла успокоение и умерла, переродившись в булыжник.

Возможно, оставляя на месте преступление улику – круглый белый камень, убийца намекал на что-то? Если он маньяк… то тогда причины в его поведении искать глупо. А если нет, то возможно таким образом он хотел отвести подозрения от себя. Точнее направить их на кого-то определенного. Может быть, на меня? Бред. Начнем с того, что милиция никакие булыжники к делу не приобщала. А когда спохватились мы, найти ничего не удалось. Если бы камень фигурировал лишь один раз, я бы рискнула списать все на Сидорова, на его фантазии, которые ничем не занятая голова плодит в изобилии. Но второй свидетель, по делу об убийстве Галины, в точности повторил описания пенсионера. Точнее, в деле Галины таких свидетелей оказалось даже двое.

– Лешк, – крикнула я, устав ломать голову, – а давай купим диван!

– Ась? – спросил он, выходя из ванной и растирая полотенцем мокрую голову.

– Давай, говорю, диван купим!

– Это ты чего? С какой же стати?

– У нас нет повода покупать диван? – грустно спросила я.

– Насть, ну ты что? Куда мы его сейчас купим? В квартире ремонт, к тебе ставить? Тут места нет, да и что за блажь – перевозить его с места на место?

Это была не блажь. Мне вдруг так остро захотелось купить диван, как давно уже ничего не хотелось. Я даже подумала, что вот если сейчас удастся Лешку уговорить на безумство, то все будет хорошо.

– Пожалуйста, Лешкин, давай мы его купим, я тут нашла в каталоге, просто чудо какой замечательный.

– Ей богу, Насть, ты меня не перестаешь удивлять. Объясни мне смысл этой покупки, а?

– Не могу, но так надо. Понимаешь?

– Нет, не понимаю, – сказал Лешка и через секунду зажужжал феном, не слушая моих аргументов.

Мужчины куда рациональнее женщин, они конкретнее, они линейнее, они привыкли делать лишь то, в чем видят смысл. Все так. И как им объяснить пусть и бессмысленную на первый взгляд, но все-таки вполне обоснованную потребность сделать что-то, что не укладывает в рамки схемы «надо-не надо». Я расстроилась, но решила не спорить дальше. В конце концов, если очень уж надо, всегда можно сделать по-своему.

– Объясни мне, отчего ты всегда пытаешься настоять на своем? – пытался вывести меня из состояния легкой обиды Лешка. Делал он это парадоксально.

– Леш, а почему тебе кажется это странным? У меня может быть своя точка зрения? Нет?

– Да.

– Тогда почему я не могу на ней настаивать?

– Ну… потому что это глупо.

– То есть моя точка зрения априори глупа?

– В некоторых случаях, – уклончиво ответил Лешка.

– Но я то не могу себя объективно оценивать. В некоторых случаях. Вот и настаиваю на своем. Это логично.

– Нет тут ничего логично. Если я в споре с кем-то не могу найти аргументов против, то я соглашаюсь.

– А я нет.

– Это мне и непонятно.

– Тебе не приходило в голову, что если ты не можешь найти аругментов против или за, или не знаю каких там еще, то это совсем не значит, что их нет. С тобой никогда не бывало так, что доказательства не находятся, но уверенность в том, что они в принципе есть, остается. Тебе не кажется, что может быть так, что прав именно тот человек, у которого не нашлось прочной базы под свою гипотезу, а не тот, у кого такая база есть.

– Глупость какая-то.

– Не глупость, а интуиция. Тоже мне, психиатр. Ты же имеешь дело с непознанной материей, ты каждый день бродишь наугад, ведь никто еще не доказал, что есть суть психического заболевания.

– Как это? – опешил Лешка, – как это не доказал? Ты хочешь, чтобы я прочитал тебе лекцию?

– Ой нет, избавь от этого. Но если найдена суть, то почему по-прежнему так много психов?

– А почему ты не спрашиваешь – как добраться до Солнца? Ты же знаешь, что оно есть. Ты можешь им управлять?

– Не могу.

– Вот и тут то же самое. Причины куда сильнее следствия, с которым мы худо бедно боремся.

– Божественный замысел?

– Ага, ошибка программирования. Хочешь поговорить об этом?

– Да ну тебя. Давай лучше купим диван?

Лешка сделал круглые глаза, закатил их, сделал вид, что рвет на себе волосы, и в следующее мгновение уже закрывал за собой кухонную дверь.

Вечером ему надо было уехать по делам – навестить сестру, сбыть с рук посылку, взять у все еще не оправившейся Ларисы какой то редкий справочник и отдать нужному человеку деньги за помощь в подготовке моих документов.

Я решила в это время встретиться с Гришкой и еще раз пересчитать наших баранов. Гришка на встречу пришел не один, а вместе с Наумом. Глазами показал мне, что никак было не отвязаться от прилипалы. Наум по своим каналам развил бешеную деятельность и с восторгом выкладывал нам ту информацию, которую сумел найти. Нашел он, впрочем, негусто. По большей части он вываливал на нас свое, личное.

– Ира – это загадка! Это женщина, полная тайн, недомолвок. И даже, – понижал он голос до хрипловатого шепота, – опасная женщина.

На лицо Наума падали отблески от стоящей на столике свечи. Свет и тень живого огня преображали рафинированную, подчеркнуто богемную личину Наума. В его облике проявлялось что-то дикое, первобытное. Тщательно вымеренная щетина подчеркивала тяжесть подбородка, в глазах плескалась ярость преследователя, взявшего след. Правую его щеку украшал то ли порез, то ли царапина, слегка подретушированная тональным кремом.

– Что же опасного было в Ире? – спросил Гришка и знаками попросил официантку повторить заказ – три чашки жидкого кофе по-американски.

– Она… – Наум задумался, покрутил в руках ложечку, словно ища подходящие, самые точные, слова, – она умела настоять на своем.

– Нууу… – разочарованно протянул Гришка, – да это каждая баба умеет.

– Не каждая, – резко возразил Наум, – совсем не каждая. А так как Ира, так никто не умел. Вот вам простой пример. Хотите?

Мы дружно кивнули.

– Она никогда не говорила человеку прямо, что от него хочет. Ни-ког-да. Но она всегда получала то, что хочет. Скажете, обычные женские приемы? Нет, уверяю вас. Я веду речь не о личном, не о мужчинах и женщинах. У нее была конкурентка, молоденькая певичка. Так и наступала Ирочке на пятки. И что вы думаете? Ира не стала плести интриги, не стала пакостить той, как обычно бывает в такой среде. Ну вы знаете…

Мы не знали, но опять дружно кивнули.

– Так вот, певичка ушла сама. Без всяких казалось бы поводов. Директор кабаре пытался ее удержать, но та словно обезумевшая в полчаса собрала свои вещи, и только ее и видели.

– Это еще не статистика, – лениво попыхивая сигареткой, Гришка выжидающе уставился на Наума.

– Это показательный пример, – не сдавался декоратор, – я знаком… точнее был знаком с Ирой достаточно давно для того, чтобы ощутить ее силу на себе. Много раз я давал себе слово уйти от нее, порвать эту связь, но она словно держала меня, не отпускала. Сложно объяснить, но это не обычные женские чары. Это… – Наум закатил глаза, как если бы пытался разглядеть что-то внутри своей головы, – это какая-то магия.

– Ох, – расстроилась я, думала Наум что-то толковое нам поведает, – а зачем вы от нее уйти хотели? Вы же сами мне несколько дней назад говорили, как были привязаны, как Ира вам помогала.

– Своих слов назад не беру. Однако, были кое-какие обстоятельства, – Наум смутился и виновато заерзал на стуле.

– Какие же? – почти в один голос спросили мы с Гришей.

– Она, она… – мужик чуть не плакал, – она меня не любила… Она меня использовала. Она знакомилась с моей помощью с кошельками.

– С кем?

– С богатыми мужиками, которые интерьеры в моей фирме заказывали, – Наум скорбно помолчал и добавил, – до денег больно жадная была.

Рядом с нами по правую руку за маленьким столиком в нише сидела пожилая пара. По ходу беседы я то и дело косила на них глазом, уж больно непривычно было видеть в интерьере демократичного кафе убеленного сединами статного старика и такую же седенькую, морщинистую, но невероятно элегантную старушку. Пока ее спутник тянул пестрый, по внешнему виду какой то детский коктейль, бабулечка сердито ковырялась в десерте. Кажется, они были в ссоре, возможно мы пришли в тот самый момент, когда они окончательно обидевшись друг на друга спрятались в скорлупки своих претензий и упорно испытывали друг на друга на прочность.

Так могли бы вести себя подростки или очень юная пара, между тем нашим соседям по кафе было за восемьдесят, ну или около того. Я почему-то очень порадовалась за них. Если в таком возрасте еще хватает пыла, чтобы ссориться, вот так надменно поджимать сухие бледные губы, с такой ненавистью стрелять глазами, то жизнь однозначно удалась. Я не могла бы представить на месте этой пары своих родителей или любую другую знакомую пару, которым еще далеко до восьмидесяти, но которые уже благополучно обо всем договорились и в ближайшие лет …дцать ни о чем спорить не будут.

– Pourquoi tu discutes? Cela stupidement, – грозно набычившись, в конце-концов изрек старичок.

Его подруга покрутила пальчиков и еще более презрительно скривила губы.

– Эт он чего ей сказал? – толкнул меня локтем Гришка.

– Сказал, что спорить с ним глупо.

– Во дают, – искренне восхитился Гришка, – французы, чего с них взять.

– А вот Ира, – пел о своем Наум, – никогда не спорила.

– Такая смиренная была? – уточнила я.

– Нет, просто ей это было не надо. Настоящая женщина никогда не спорит. Она так уверена в себе, что ей ни-чего-го ни-ко-му доказывать не надо.

– Эта ваша Ира, – с раздражением бросила я, – просто какая то королева среди всех, даже честно сказать, затрудняюсь предположить, что она делала в столь заурядном месте, как Москва. Как это она умудрялась ходить по земле, а не летать?

– Зачем вы так, – грустно прошептал Наум, – Иры больше нет, но она и правда была королевой. Ей самой судьбой была уготована особенная, выдающаяся участь, но она упорно противилась этому. Она сама не замечала своей особости, своей уникальности. Она просто пользовалась этим даром природы в каких то совершенно пошлых целях.

– Господи, что вы несете?

– Я говорю то, что знаю, то, что было и остается моей болью, моей ошибкой. Не убедил ее, не доказал ей.

– Что? Что вы были должны ей доказать?

– Что ей не стоит размениваться, не стоит водиться с такими людьми, с какими она водилась. Это же все… мусор! Это все было недостойно ее.

– А что же было достойно ее?

– Она могла стать кем угодно, кем угодно! Она, а не Галина, могла быть настоящей художницей, она могла и петь, но не в кабаре, не среди этих дешевых людишек. Она была… Знаете, вы можете мне не верить, – понизил голос Наум, – но она обладала… у нее были определенные способности. Сейчас это пошло называют экстросенсорикой, колдовством. А это просто другие люди. Гораздо более другие, чем мы можем представить в рамках нашего ограниченного классической наукой мировосприятия.

– Как-то больно мудрено, – Гришка икнул и смущенно полез в карман за платком. Но еще больше смутился, когда его достал и тут же воровато запихнул обратно.

– Вот я и говорю, ВАМ это сложно вообразить!

– А вам?

– И мне, но по роду своей деятельности я привык иметь дело с другими материями, я человек творческий и я хотя бы могу принять на веру, что подобное существует.

– Ну нам то куда, мы то конечно понять не можем, – идиотским голосом протянул Гришка, – намутили вы тут. Извините, Наум Лукич, но мы уж по простому тут… Мы привыкли доверять фактам. Уликам, так сказать. Вы ведь хотите, чтобы мы нашли убийцу Иры и Гали?

– Конечно.

– И как вы думаете, где мы должны ловить злодея? В ваших этих непонятных материях? Он призрак, дух? Тогда к чему городить огород?

– Нет, уверен, что это обычный человек, возможно, самый заурядный из многих.

– Тогда вынужден вам огорчить – он ходит по земле, он оставляет вполне конкретные, а не метафизические следы, он совершает реальные злодеяния. И искать мы его будет с помощью вполне конкретных приемов. Творчества тут никакого нет. Даже и не надейтесь. Вы то сами, отчего так заинтересованы в нас? Ведь Иру уже не вернуть.

– Я… – побледнел вдруг Наум, – я боюсь.

– Что? – вскинулся Гришка, – чего вы боитесь? Вы что-то знаете?

– Нет, я ничего не знаю. Но я боюсь. Ира, понимаете, мы с ней обшались далеко не на равных, она не всегда ставила меня в известность о том, как живет, чем живет. Я занимал место скорее в ее быте, нежели в бытии. Но по некоторым фразам, по некоторым случайно брошенным словам, отрывкам воспоминаний, я понял, что в ее прошлом было нечто такое, что она тщательно скрывает, я бы даже сказал, оберегает от посторонних глаз.

– Намекните хотя бы, что вы имеете в виду?

– Ох, мне сложно, сложно сказать что-то более конкретное. Но один раз, это было примерно за месяц до трагедии, один раз Ира сказала, что чувствует опасность. Я спросил ее в чем дело, но она отмахнулась, сказала что, скорее всего, это несерьезно. Но она была очень напряжена. Я тогда подумал, что это имеет отношение к ее делам с одним высокопоставленным знакомом, с хозяином Петровска.

– А что, у них были дела?

– Да, у них были какие то дела, но не спрашивайте деталей, я их просто не знаю. Так вот, буквально через пару дней Ира опять коснулась этой темы и обмолвилась, что могут пострадать люди из ее окружения. Что это как-то связано с прошлым.

– Очень интересно, – подал голос Гришка и даже отодвинул от себя недопитый кофе, так его распирало любопытство, – а что вы молчали об этом? Вы, Наум Лукич, как-то странно выдаете информацию. Частями. Что еще от вас ждать?

Наум сморщился, словно проглотил лимон, откинулся на высокую спинку стула и положив руку на тяжелый литой подсвечник, покачал головой:

– В этом нет умысла. Я был очень растерян после смерти Иры. Она меня… подкосила.

– Вспомните, – настаивал Гришка, – в каких именно словах она говорила вам об этой опасности, что именно?

– Довольно трудно вспомнить дословно. Я ведь мыслю скорее образами. Кажется, она сказала, что призраки прошлого стучатся в ее дверь.

– Так и сказала?

– Возможно, что не так, но я запомнил именно это. Так осталось в памяти.

– А еще что в вашей памяти осталось? Ну же, сосредоточьтесь!

– Что прошлое снова сталкивает их вместе.

– Кого?

– Не знаю. Не знаю, честное слово. Она сказала, что прошлое заставляет ее вспоминать о тех людях, о которых она не хочет больше ничего знать. И что это опасно для всех.

– Для всех?

– Да, я ее переспросил, для кого опасно, в чем дело, что ее тревожит? Но Ира только крепче запряталась в свою броню, она умела это, о, как никто другой умела.

– И все? Больше ничего не сказала:

– Нет. Потом она уехала в отпуск, потом мы не виделись, потом сталкивались в спешке, в какой то суете, не было времени поговорить. Я знаю, что она собиралась в Петровск. Но… так и не успела.

– В Петровск? Зачем? – оживилась я.

– Хотел с кем-то увидеться. Мне кажется, что это имело прямое отношение к ее страхам. Но говорю же, она никогда не посвящала меня в детали. А потом ее убили. А потом убили Галину.

– И вы решили, что теперь будут убивать всех, кто знает вашу подругу?

– Не так буквально. Но мне показалось, что-то в этом роде возможно. Все, не пытайте, я больше все равно ничего не знаю.

Наум пошарил в кармане, вынул мятую пятисотенную купюру и неловно пристроил ее под блюдечко. Засобирался. В каждом ее движении сквозила растерянность. Он словно бы сам от себя не ожидал, что все это выложит нам. Суетливо завернувшись в длиннополый плащ, поспешил к выходу. Оглянулся у самых дверей и зачем-то помахал нам ручкой. Вид при этом у него был странно виноватый.

Мы заказали по третьему кофе. На улице пошел дождь, да такой сильный, что стеной воды отрезанный от нас за окном город, исчез полностью.

– Получается, что этого художника-передвижника мы не подозреваем всерьез, да? – спросил Гришка, когда Наум ушел. Метрдотель уже второй час косился на наш столик – место занимали самое выигрышное, у окна, а тянули одно кофе. Пришлось заказать легкий ужин, на десерт я смотреть не могла.

– Гришк, ну во-первых у него алиби.

– Алиби, – согласился Гришка, – он в этот день на даче отдыхал с друзьями, и на ночь остался. Человек десять могут подтвердить, не считая соседей. Но он же сам сказал, что хотел уйти от нее, а не мог. Может, решил подойти к проблеме кардинально?

– Не причем здесь Наум, моя интуиция тоже чего-то стоит. Что-то Лешка пропал.

Я уже пятый раз набирала его номер, но телефонная барышня просила меня перезвонить позже. Мы договорились, что Лешка заедет за мной, но к десяти часам все контрольные сроки истекли.

– Подождем еще, – успокоил меня Григорий и воровато почесался.

Мы доели ужин, выпили еще кофе. И еще. А Лешки все не было. Сестра сказала, что был, но давно уехал. Лариса, к которой он должен был заскочить в последнюю очередь, сказала, что сама его ждет. Но видимо, уже напрасно, время совсем позднее. Остальных его точек приземления я не знала.

– Гриш, а ты чего чешешься? А?

– Да что-то… вот ежкин кот, какая то видимо каверза дома случилась. Я всегда, как дома что-то не в порядке, чешусь.

Но дома у Гришки все было в полном ажуре. Его новоиспеченная жена смотрела по телевизору воскресное «мыло», на кухонном столе заблудившегося мужа ждали остывшие пирожки. И тут я с липким страхом подумала о том, что это не у Гришки проблемы. Проблемы у меня. Лешка не мог пропасть так надолго. Он бы позвонил, он бы предупредил.

– Гриш, Гриш, с ним что-то случилось, что же мы сидим то? Вот дураки, надо что-то делать! Слышишь?

– Не голоси! Что с ним могло случиться? Ездит он аккуратно.

– Ох, Гриш, я чувствую, просто чувствую, что-то стряслось. Гришкааааа, – теряя последний самоконтроль, завыла я.