3. И я вспоминаю

Кто-то что-то хотел от меня. Телефон звонил долго, въедливо. Лешка? Путаясь в одеяле, я рухнула на пол, где вчера оставила оба аппарата – стационарный и мобильный. Который из них звонит? На всякий случай взяла оба, попеременно поздоровавшись с каждым. Одна из трубок ответила приятным мужским голосом. Совершенно чужим. Минут пять ушло у меня на то, чтобы понять – обладатель приятного голоса жаждет увидеть меня. По делу.

– Да говорю же вам, мне просто крайне необходимо с вами встретиться! Просто крайне необходимо, – не внявши моим вялым уговорам перезвонить позже, утренний доставала попытался назначить встречу через пять с половиной минут.

– Вы часы сегодня видели?

– Еще нет.

– Ну так посмотрите на них, они показывают семь тридцать утра. Сегодня воскресенье, у меня вчера был ужасный день. Я просто не в состоянии сейчас даже с кровати подняться. У вас что, кто-то умер?

– Да! Представьте себе, умер! Я пытаюсь втолковать вам это уже час. Мы тратим драгоценное время…

– Неужели никак нельзя подождать…. О господи.

– Это очень срочно, извините меня ради Бога. Вы ведь знали Ирочку, вы жили с ней рядом.

– При чем здесь Ирочка? Вы имеете в виду..?

Глядя на мое опухшее лицо, утренний гость, скорее всего, сделал неправильные выводы о тяжело проведенном вчерашнем дне. Бабье лето баловало Москву последними солнечными ласками. Эти ласки уже не были страстными, в них сквозила прощальная грусть. Солнце почти не грело, но светило добросовестно ярко, выставляя мою личность в самом неприглядном виде. Я раздраженно задернула штору и села спиной к окну.

Настырный посетитель робко пристроился напротив. Кого-то мне смутно напоминал этот холеный, с иголочки одетый мужчина. Данный тип мужчин ввергает меня в меланхолию. Рядом с ними, даже если час назад тщательно помылась и оделась во все новое, кажешься замарашкой. Как это им удается при нашей непростой жизни выглядеть такими упруго свежими, такими ослепительно белозубыми? Влюбиться в подобного мужчину мне кажется столь же утопическим мероприятием, как воспылать страстью к рекламному щиту. Нервно отстукивая пальцами со свежим маникюром по липкой кухонной клеенке, гость вопросительно смотрел на меня.

– Ну? – подал он голос.

– Что ну? – не поняла я.

– У вас есть мысли?

– У меня? Шутите?

– По поводу Иры. Вы ведь знали ее?

– Да кто вам сказал, я видела то ее пару раз.

– Как же так, а Ирочка говорила, что вы отдыхали вместе.

Все-таки она узнала меня, но не соизволила сказать даже «здрасьте». Впрочем, что это я?

– Да нет, мы отдыхали рядом. Рядом, но не вместе.

– Ясно, ясно… – показалось мне или нет, но мужчина напрягся.

– Вы, собственно, кто? – задала я вполне уместный, но отчего то сильно удививший визитера вопрос.

– Не знаете меня? – спросил он таким тоном, как если бы я забыла родную маму или светлый лик президента.

– Извините, не припоминаю.

– Я Светозаров.

– Очень приятно. А я Голубкина.

– Наум Лукич.

– Анастасия Петровна.

– Дизайнер.

– Юрист.

– Вы издеваетесь надо мной? – обиделся Наум.

– А вы?

– Господи, да меня каждая собака знает!

– Послушайте, при чем здесь собаки?

– Мои интерьеры регулярно публикуются в журналах «Приятный дом», «Новинки Архитектуры», я веду передачу «Русский декор», нежели ни разу меня не видели?

– Неа, – честно призналась я. В более подходящий момент я может и подыграла бы мужику, а сейчас не до того было.

– Надо же, – искренне расстроился посетитель, – вообще-то я очень известный человек. Про меня говорят, что я могу преобразить пустыню. Мои идеи воруют даже европейцы!

– Да что вы, какая наглость.

– Ничего, мне не жаль, – он великодушно махнул рукой, и не рассчитав амплитуду, больно ударился о холодильник. Потирая ушибленную конечность, с плохо скрытой брезгливостью оглядел мои хоромы, – мог бы и вам дать несколько советов, как минимальными средствами преобразить интерьер. Вот это кашпо я бы на вашем месте поменял на изумрудное. Яркая деталь переключит на себя внимание, заурядная мебель отойдет на второй план. К тому же, зеленые оттенки приглушают аппетит.

Наум покосился на мою выставленную из под стола ногу.

– Наум Лукич, не побоюсь быть невежливой, вы пришли именно за этим? За тем, чтобы обустроить мой быт?

– Ах нет, что вы… что вы.. – смешался он и даже вроде бы слегка съежился, – Вы уже в курсе трагедии? Ну так вот, пришел к вам за помощью.

– Почему ко мне?

– Подумал, что человек, который знал Ирочку, отнесется к проблеме с большим пониманием. Она ведь была удивительным, редким человеком, – и гость внимательно уставился на меня, ища на моем лице признаки горячей поддержки. Что я могла ему ответить?

– Конечно. Она была удивительной, – кивнула я.

– Поэтому преступление не должно остаться безнаказанным! – с пафосом воскликнул он, и помолчав, уже более натуральным голосом добавил, – я знаю, как работает милиция. На них у меня надежды нет. А вы… у вас ведь свое детективное агентство?

– Да какое там агентство! Так… кабинет частной практики.

– Ну да, ну да, частной практики… Мне как и раз нужна частная практика! Именно частная.

– А вы Ире кем приходились? – я решила перейти ближе к сути.

– Другом, – сказал Наум и скромно потупил глаза, – очень близким другом.

– Видите ли, – начала я, – это не совсем наш профиль.

– Я понимаю, понимаю, – быстро затараторил несчастный любовник, – но… может попробуем? Давайте попробуем! Я прошу вас! Мне так это важно, Ира многое значила в моей жизни.

Битых полчаса Наум втолковывал мне, что именно значила для него Ира Они познакомились почти пять лет назад, и с той поры женщина стала для Наума музой, островком света в бездуховной мгле большого города. По мнению Наума, Иру все любили, она была светлым человеком, который не способен причинить вреда даже мухе.

– Яркая, красивая, она часто вызывала зависть, – распинался Наум Лукич, мимоходом давя на все мои больные мозоли, – но она притягивала к себе внимание, словно магический камень. Люди заурядные, ординарные внешне и бедные внутренне, порой ставили ей подножки, пытались обвинить в гордыне, в спесивости. Но поверьте мне! В ней этого не было! Просто она была …такая. Она, как булгаковская Маргарита, ничего ни у кого не просила. Настоящая ведьма!

– Ведьма?

– Да, вы знаете, в ней было что-то сверхъестественное. Ее притягательность была отчасти надчеловеческой. Вам, как женщине, возможно, это трудно понять. Ведь вы наверняка акцентировали внимание лишь на ее оболочке, так сказать, на всем этом шике и лоске, который давался Ирочке без труда и был ее фирменным знаком.

Вот стервец!

– Ладно вам… – неловко попыталась я перенаправить его словесный поток, – у нее, небось, и человеческие качества были. Не мистикой же единой.

– Конечно, конечно, – легко согласился Наум, – да собственно и мистики никакой. Она родом из тех краев, где женщины через одну колдуньи. Обычное дело. Но она была еще и щедрой, и великодушной, и доброй. Она была разной, но никогда – мелочной, злобной, мстительной.

Интересно, когда я помру, найдется человек, способный на такую пламенную речь в мой адрес?

– Она дарила мне такие идеи, такие идеи! Легко, играючи, она придумывала захватывающие решения задач, над которыми я бился месяцами. Бар «Трумэн» на Малой Бронной, может быть вы там были? Это она подсказала мне новый вариант интерьера. Это самый гениальный мой проект!

Была я в том баре, он не так далеко от нашего офиса. Без комментариев.

И снова на полчаса поток пространных сентенций, каким удивительным человеком была его подруга. При этом никакой конкретной информации.

– Ну хватит, – прервала я его, – ближе к делу. Расскажите мне про нее. Сколько ей лет, где она работала, кто ее друзья?

– Разве такие несущественные детали могут помочь делу? Понимаете, Ира была выше всех этих бытовых подробностей!

Разозлившись, я долбанула по блюдцу чайной ложкой так, что оно аккуратно разломилось пополам.

– Прекратите! Не стройте из себя идиота!

– Да, да, хорошо – охотно пошел мне на встречу Наум и скоренько изложил вехи Ириной биографии. Лет ей было что-то около сорока, точнее Наум Лукич сказать затруднялся. В Москву она приехала из Петровска, где оставила мужа и двоих уже довольно взрослых детей – сына и дочь, двойняшек пятнадцати лет. Сейчас они живут с бабушкой, мамой Иры. В Москве госпожа Пикорайнен, именно такую фамилию носил ее муж, наполовину финн, наполовину карел, некоторое время пела в одном не слишком успешном мюзикле. Потом ей предложили сольную программу в только что открывшемся кабаре, и вот уже три года она радует посетителей своим божественным голосом. Точнее, радовала… На этой части повествования гость погрустнел, голос его стал звучать все тише и вместе с последним словом, слетевшим с губ страдальца, в остывший кофе упала большая и чистая слеза. Мы помолчали немного.

– У Иры были враги?

Наум посмотрел на меня укоризненно и ничего не ответил.

В это время, предусмотрительно загнанная в спальню Рита решила размять свои голосовые связки.

– Оооо дольче миииииаа!!!! – заголосила каркуша. Незамедлительно раздался громкий стук. Это Наум Лукич свалился на пол в глубоком обмороке. Оставив его лежать на пыльном паркете, я опрометью кинулась в дальнюю комнату. Изловив окаянную птицу, засунула ее в шкаф. В темноте Рита моментально замолчала. Мне не хотелось, чтобы Наум затребовал птичку себе на правах давнего друга покойной.

Очнулся он лишь после того, как я буквально умыла его мокрым от нашатырного спирта полотенцем.

– Что, что это было??

– Где?

– Она вернулась! Она пела нашу песню. Здесь, я слышал.

– Ничего, это бывает, вы только не волнуйтесь так. Это нервное, сейчас я вот вам валерьянки накапаю.

– Да идите вы к черту! Она была тут, была! Святые боги, помогите мне! – и как умалишенный в жесточайшем кризе, он подхватился с места и рванул к двери. Через секунду его и след простыл.

– Напугала человека, – отчитывала я Риту, вытаскивая поникшую птицу из шкафа. Она и сама видимо поняла, что опростоволосилась. Вела себя тихо, но когда я расслабилась и потеряла бдительность, пребольно долбанула меня в руку.

– Дура! – проскрипела она натужным от злости голосом.

– От такой же слышу, – не осталась я в долгу.

В суете и заботах, горечь вчерашней трагедии стала чуть менее острой и стараясь не терять обретенных сил к жизни, я быстро набрала Гришку. Про Иру решила рассказать ему с глазу на глаз, а про историю с фотографиями не утерпела, выложила тут же.

Он выслушал меня с пониманием, лишних вопросов не задавал, не советовал мне успокоиться и послать любимого к черту, чего я втайне опасалась. Гришка максималист. Извилистые тропы – не его путь к истине. Уперевшись в стену, он или проломит ее могучим лбом или развернется на 180 градусов.

Получив воз и маленькую тележку сумбурной информации, коротко поинтересовался:

– Это все?

– Практически. Есть еще один обломившийся заказ, но это при встрече. Какие соображения?

– При встрече так при встрече. Насчет соображений тогда же.

И мы условились пересечь наши воскресные дороги в пиццерии на проспекте Мира, где салат-бар предлагал богатый ассортимент морских гадов.

Осенняя Москва полна пронзительной грусти. Недолюбленная, недоцеловання и недоласканная коротким летом, она снова провожает его в дальний путь. И хоть знает, что новая встреча обязательно будет, больно и трудно осознавать – долгие месяцы пройдут в девственном холоде, в платонически тоскливых вечерах под застиранным снежным пледом. Деловая, уверенная в себе, с улыбкой от лучших дантистов и в костюме из «Эскады», Москва до апрельской оттепели будет тосковать по курортным безалаберным нарядам, по сладкой отпускной лени. О, менеджеры высшего и среднего звена, и вам не чуждо человеческое. Пусть даже и на пляже вы часами ведете переговоры о поставках, бабье лето накрывает вас волной ностальгии.

Et je me souviens, je me souviens des marйes hautes du soleil et du bonheur… И я вспоминаю, я вспоминаю о приливах солнца и счастья…

Вот пойду и утоплюсь в Москва-реке.

Но топиться я все-таки передумала. Джо Дассена моего настроения внезапно сменил полный энтузиазма боевой марш шотландцев. Что за ерунда! Я докопаюсь до истины, как бы глубоко ни пришлось мне рыть. Никто не вправе вторгаться в мою жизнь и громить ее. Не родилась еще та сволочь, что заставит меня сложить лапки, склеить ласты, откинуть коньки и сдаться на милость злодеев-победителей. Жизнь била меня не раз, порой незаслуженно, порой больно. С обломанными рогами, но вооруженная опытом борьбы, я точно знала – успех целиком и полностью зависит от того, насколько ты в него веришь. Есть фаталисты, каждую неудачу они считают знаком свыше и предпочитают не связываться с судьбой, не пытаться ее обыграть. Я оставляю это на их совести. Лешка поверил клевете? Не будем делать поспешных выводов. Конечно, мне обидно, но именно такая моя реакция, скорее всего, и предусмотрена сценарием, чужими правилами игры. У меня будут свои!

На проспект Мира я въехала на своем ржавом, но все еще резвом коне уже в рабочем настроении и даже порядком удивила Гришку. Он, видимо, планировал первые два часа нашей встречи сочувственно помалкивать. Утихомирив проснувшийся аппетит огромной порцией салатов, я еще раз коротко поведала суть проблемы. Рассказала и о Генрихе.

– Сроду баб на убогих тянет, – грустно констатировал коллега, – он тебе хотя бы нравился?

– Да фиг знает. Сначала нет, а потом это уже не столь важно было. Он был такой трогательный, когда снимал галстук и так пьяненько падал на диван. Спал, бывало, часа по два, а на следующий день спрашивал, хорошо ли мне было?

– А ты?

– Что я… Я уходила от разговора. Он меня не донимал. У меня был такой знаешь ли эмоциональный муж, что вот этот сухарь канцелярский уже и за счастье. Посуды не бил, благим матом не орал. Остальное без разницы.

– Да… И ты уверена, что это не он тебе гадит?

– Уверена, точно.

– Я бы проверил для порядка все-таки.

– Гриш, только время потратим. Для него мать, ну как… не знаю, как для убежденного чекиста родина. Он поклялся ее здоровьем, это круче любого детектора лжи. Уж поверь, я пусть и не большой знаток мужской психологии, но кое в чем все-таки разбираюсь.

– Ага, – согласно, но как-то слишком поспешно кивнул Гришка. Высокий его лоб собрался складками, выдавая тайный мыслительный процесс, в тонкости которого он не спешил меня посвящать, – а бывший муж?

– Не смеши меня. Зачем бы он стал это делать?

– Из ложного понимания справедливости. Например. Может, он решил тебе отомстить.

– Долго решал.

– Месть, выдержанная годами, лишь растет в цене.

– Да нет, Гришк. Мой бывший муж, как тебе сказать, он конечно не без причуд, но у него мозги устроены по принципу короткого замыкания. Не стал бы он ничего выдерживать.

– Это все слова, Настюха, слова… Баба мужика никогда не поймет, да пусть даже и самая умная. Куда уж тебе.

Мимо нас то и дело носились юные официантки в клетчатых платьях и коротких белых передничках, семейная пара напротив ублажала прожорливых отпрысков двойными порциями десерта, жизнь кипела. Она, жизнь, казалась такой незыблемой, такой прочной, непреходящей. Так странно было думать, что в любой момент любой из нас может закончить свою историю по чьей то прихоти или просто по стечению обстоятельств.

– Говорят, что она пролежала там всю ночь, но деталей я конечно не знаю. Ты бы мог узнать по своим каналам, – завела я речь о происшествии в собственном дворе.

– Да зачем? Разве у нас есть заказ?

– Любопытно же. Тем более что заказ почти был.

– И сплыл.

И в это время зазвонил телефон.

– Так вы беретесь за дело? – спросил меня уже спокойный, как разведчик на задании, Наум.

4. Красавчик

– Вот так, Сань, – печально молвила я, смотря полными от опять навернувшихся слез глазами через бокал с пивом. Мир, преломленный двумя слоями жидкости, дурашливо кривлялся.

Из пиццерии Гришка умчался по делам. Посовещавшись, мы решили взяться за дело Иры Пиккорайнен. Отчего-то всегда скептически настроенный к неординарным заказам Григорий, на этот раз изменил своим правилам. Всего лишь пару минут почесав репу, он чинно кивнул головой, потыкал пальцем в крошечный телефончик и забил стрелку с человеком по кличке Туман, которого я никогда не видела, но который исправно поставлял нам информацию.

Я же плавно переползла в ближайший ресторанчик на сеанс дружеской психотерапии.

– Какой подонок! Да как он мог такое про тебя подумать? – ерепенилась Санька. Я уж не стала ей напоминать, как она сама раз пять прощала Олегу беспочвенные приступы ревности. Один раз он приревновал ее к слесарю, заслуженному ветерану жилищно-коммунального хозяйства, а как-то устроил скандал по поводу слишком частых визитов к дантисту.

– Он не подонок, – категорично заявила я, – просто его ввели в заблуждение.

– Я и говорю. Его ввели, а он повелся. Так кому он больше верит? Он, Настька, тебе должен верить на все сто. Иначе, какая же это любовь?

– На себя посмотри, – буркнула я.

– И то верно, – моментально погрустнела Санька.

Олег звонил из Катманду и опять жаловался на жизнь. Поиск ее смысла в очередной раз завел привередливого романтика в тупик. Санька постепенно впадала в то пофигистично-толерантное отношение к происходящему, которое обычно предшествует окончанию романа. Но пока цеплялась за ускользающее чувство. Ей было жаль потраченных душевных сил. Их отношения, кажется, достигли той опасной, но в то же время перспективной точки, миновав которую можно попасть либо в ад, либо в рай. Если Олег не дурак, он вернется с обручальным колечком.

– Слушай, – с тоской глядя на принесенный счет, сказала Александра, – а если это для него лишь повод расстаться?

– Фотографии?

– Тьфу на тебя, Тибет. А с фотографиями думаю все просто – это очень хороший монтаж, в России умельцев хватает, куда там канадским специалистам расшифровать наши примочки. Надо здесь экспертизу делать.

– Надо… Но как эти фотографии добыть? Лешка же и разговаривать со мной не хочет. Сказал, что между нами все кончено.

– Спокойно, отдаст. Хочешь, я с ним поговорю?

– Упаси боже!

Когда, бросив машину на платной стоянке, ехала домой на метро, ко мне неожиданно попытался приклеиться вполне респектабельный джентельмен лет тридцати с небольшим от роду. Не то чтобы это было таким уж из рамок вон выходящим, но все-таки странным. Ко мне никто никогда не клеился. Вообще. Сначала я думала, что по причине моей исключительной внешней заурядности. Но как-то раз Санька незаметно сфотографировала меня, сидящую в парке. Если большую часть времени я являюсь людям с таким лицом, то ничего удивительного, что даже самые смелые кавалеры не подойти не рискуют. По словам Саньки, когда я общаюсь со знакомыми, выражение моего лица вполне адекватно. Но в толпе, в транспорте мегера мегерой, даже огромный плакат в моих руках с черепом и костями и с надписью «Не подходи!» не имел бы такого эффекта, как замкнутое, металлически отрешенное лицо. Что и говорить, привлекательность – понятие относительное. Будь ты хоть Мэрилин Монро, кто прельстится тобой, если вместе призывного огонька в глазах будет тускло мерцать лед?

Но лед моих прекрасных глаз был не помехой настойчивому приставале.

– Погодите, погодите, что же вы так торопитесь! Сам Бог послал нам эту встречу!

– Не знаю, что там вам Бог послал, если я буду озвучивать свое послание, меня оштрафуют за нецензурную брань, – меня слегка покачивало от выпитого пива, от пережитого горя, от неизвестности, от духоты и необходимости произносить слова.

Спасаясь от прилипалы, выскочила из вагона, но красавчик тут же ловко просочился следом, едва не оставив висящую на согнутой руке куртку в стремительно закрывшихся дверях. Если бы я была фанаткой Ричарда Гира, не стала бы так торопиться. Приставала был почти точной его копией. Даже, пожалуй, слегка улучшенной.

– Да погодите! Не съем же я вас! Всего два вопроса, это не отнимет у вас много времени.

– Вы социолог? Проводите исследование в общественном транспорте?

– Как вам угодно, если вы согласны уделить мне толику вашего внимания, я буду социологом, да хоть чертом в шляпе! Пожалуйста!

– Время пошло.

– Номер вашего телефона…

– А второй?

– Какую кухню вы предпочитаете?

Да уж, незатейливые нынче пошли приставалы. Вот так просто, без малейшей фантазии…

– Я бы мог, конечно, придумать вопросы пооригинальнее, но к чему? Все, по-моему, и так ясно. Вы мне понравились, более того, вы внешне именно та женщина, которую я давно ищу.

– Серьезно? – несколько ошарашено спросила я, пытаясь пригладить не слишком чистые и растрепанные волосы.

– Да, считайте меня сумасшедшим!

– Пять баллов! Ха-ха. По-вашему только сумасшедший может считать меня эталоном женственности?

– Ой, – смутился пылкий поклонник, – кажется, я что-то не то сказал, да?

Смущение ему шло, он перестал быть копией киношного героя, а стал самим собой, молодым, и, похоже, не таким уж наглым человеком.

Среднего роста, лишь чуть выше меня, среднего телосложения, он был просто, но насколько я разбиралась в таких вещах, дорого одет. Вел себя вполне естественно, хотя и чувствовалась в нем некоторая нервозность. А чем черт не шутит? Ну почему я собственно не могу быть идеалом? Все-таки самоуверенность пьяной женщины порой начисто отрицает границы разумного. Я дала ему телефон и даже скромно призналась, что кухню предпочитаю любую, главное чтобы вкусно было.

Не успела я расстаться с новоявленным обожателем, кокетливо помахав ему рукой из уплывающего вагона, как объявился мой экс-любовничек. Такое ощущение, что судьба решила меня наградить за долгие годы смиренного существования и ввергла в водоворот мексиканских страстей.

– Настя, не могли бы мы встретиться? – прерывисто выдохнул в трубку Генрих. Под стук колес я едва различала его голос, горячий и томный, уж не знаю чем он там занимался во время разговора, может в ванной лежал?

– Зачем? – заорала я, вызвав неодобрительные взгляды попутчиков.

– Поговорить надо.

– О чем? – я повысила голос на пару десятков децибел, потому что поезд совершил рывок и застучал по рельсам еще оглушительный.

– Да не ори ты так, – пихнула меня локтем какая-то баба, – аж уши вянут.

Так толком и не поняв, чего от меня хочет Генрих, я согласилась с ним встретиться и нажала кнопку отбоя.

Домочадцы встретили меня сдержанно. Веня вообще не любил, когда я возвращалась домой подшофе, а Рита видимо, просто была не слишком добродушной. От природы.

– Дура, – припечатала она меня.

– Ну и подумаешь, – отмахнулась от нее я.

Лешкины телефоны все еще говорили отстраненными голосами автоответчиков. Надо будет завтра позвонить в клинику, где он обменивается опытом со своими канадскими коллегами. Может там мне удастся его поймать? Хотя бы на два слова. Отправив ему длинное электронное послание, в котором я то сбивалась на попытки логически осмыслить ситуацию, то впадала в натуральную истерику, пошла спать. Долго ворочалась, раз пять вставала и шла курить. Переполненная пепельница источала зловоние, из окна тянуло почти зимним холодом. На душе моей было так же неуютно, как на неприбранной кухне. Оптимизм дня сменила ночная рефлексия. Имея ярко выраженный темперамент холерика, я привыкла к скачкам собственного настроения, но жить от этого было не легче.