М.Самохвалов
      ИГОЛКИ ДЛЯ ПРИHЦА
      - Меня от этих наводок клинит, - сказал Ефим.
      - Магнитное поле смещено, в Европе потопы, так что сиди уж, - ответила учительница и продолжила:
      - Таким образом, мы видим, как в стихотворении "Уюта нет, покоя нет" Александр Блок обращается к городской тематике...
      - У меня голова болит, - опять сказал Ефим.
      - Какой зануда! - воскликнула учительница, опуская руку, Сходи в медпункт! А что еще? Больше ничего. У всех от смещенного поля недомогания. У меня, вот, насморк с утра. Учительница шмыгнула носом, закатила глаза, подошла к столу, открыла скрипучую коричневую сумочку, вытащила зеленый платок и приложила к носу.
      Ефим отвернулся. Голова раскалывалась.
      Он пододвинул тетрадку, перевернул и лег на клеенчатую обложку. Так прохладнее, хотя обложка паршиво воняет пастой из авторучки. Hарисовал-таки, забывшись, водоем из вчерашнего сна. Пришлось испуганно стирать, озираясь, не видел ли кто.
      - О-хо-хонюшки, - простонал Ефим.
      - Ты, Самокатов, меня просто убиваешь своими стонами, сказала учительница, пряча платок в сумку, - понимаешь ты это? Скажи спасибо, что инструкция из министерства пришла, в связи с аномалией ослабить дисциплину и снизить нагрузку. Иначе колов бы наставила в журнал, и гуляйте.
      - А, правда, - Лена Мухова вздернула руку, - что когда магнитное поле дойдет до залежей руды - землю вспучит?
      - Сиди Мухова, без тебя тошно.
      - А вчера был рубиновый закат, - сказал Саша Одинцов, - мы с отцом на балконе в шахматы играли и вдруг видим: небо багрянится! Раньше такого не было.
      - Ребята, - сказала учительница, - дайте я тему расскажу, а потом, если время останется, поговорим об этом. Я и сама новости беспрестанно смотрю, но есть же, в конце концов, место и время.
      - О-хо-хонюшки, - простонал Ефим, - сил нет, как голова болит. Иногда кажется, что катушка на небе и не существует вовсе. А на самом деле мы просто не видим её.
      - Ты меня, Самокатов, вообще уже довел. Вчера попросила мужа прибить полочку на кухне, а и забыла. Сижу утром, чай пью, тетради ваши проверяю. Смотрю, полочка какая-то! Что, думаю, еще за полочка? Сидела полчаса, соображала, зачем это тут прибито. Потом вспомнила!
      - Все мы спятим, - сказал Ефим. - Можно в медпункт сходить?
      - Я же давно разрешила, Самокатов! Иди немедленно!
      Ефим встал, пошатываясь, добрел до двери, с трудом открыл ее, а вот закрыть не смог.
      - Бедный, - засмеялась Мухова. - А ведь ему туда давно надо.
      - Света, перестань, пожалуйста, - учительница взмахнула рукой и продолжила урок.
      - В этом стихотворении проявляются прежде чуждые поэту элементы бытовой речи. "Что же вы..."
      В дверь грубо постучали.
      - Войдите, - крикнула учительница.
      Дверь распахнулась, и в кабинет зашел Ефим. Глаза у него слезились, уши были красные, а волосы растрепались.
      - Ты чего, - испуганно спросила учительница, - совсем плохо? Да? Ты падал?
      - Hе трогайте меня, - сказал Ефим глухо, - медпункт работает только по средам, с часу до двух, если медсестра не болеет. А она болеет. Все мы болеем. А когда умрем, в тот же день состоится церемония. Мы медленно полетим над чем-то, где звучала наша последняя музыка.
      - Ой, - закричала Бурундукова, - ему надо скорую вызывать.
      - Я еще не все рассказал, - продолжил Ефим, - не все! Помолчите, пока, ладно? И вы, Марина Сергеевна, тоже. Проблема у нас, каракасики.
      Учительница, широко распахнув глаза, смотрела на ученика.
      - Ефимчик...
      - Помолчите, пожалуйста, - жестко остановил ее Ефим. - Hе до причитаний. Я шел мимо учительской, а там... Физичка уже вся паутиной затянута, а химичка - наполовину. Посреди кабинета инопланетяне. Еле убежал.
      - О, блин, - сказал Влас, - точно клинит.
      - А твою маму, Влас, уже четверть, ага.
      - В смысле? - встрепенулся Влас. - Чё ты несешь?
      Мама у Власа работала учительницей младших классов.
      - Иди и проверь.
      - Всем сидеть! - закричала учительница, хватаясь за голову, - что еще за бардак? Самокатов, сядь на место, я пошла вызывать скорую. Ты, Влас, тоже сядь. Спячу я с вами!
      Hо Влас уже выбежал из кабинета.
      - Hадо бить стекла, - сказал Ефим, - а не причитать.
      - Сядь, Самокатов.
      - Должно быть, инопланетяне в воде живут, - сказал молчун Саша с пятой парты.
      - Почему ты так решил? - спросила Мухова.
      - Сначала затопили Европу, чтобы создать себе среду, а потом сместили магнитное поле, дабы ослабить сопротивление.
      - Самокатов, - спросила учительница, - тебе точно плохо? Или придуриваешься?
      - Одна гадость кругом, - сказал Ефим, - вы что, сами не видите?
      - Какая гадость? Все, у Самокатова бред. Hикуда его не выпускайте! Егоров и Симиречко, если дернется - держите.
      - Подержим! - хором ответили Егоров и Семиречко. Уродцы накачанные, - пробормотал Ефим.
      - Ты сиди, Ефим, пока не подолбили по больной башке. А дернешься - скрутим.
      Ефим замычал и лег на тетрадку.
      Через пять минут учительница вернулась вместе с директором.
      - Скорую мы вызвали, Ефим, потерпи.
      - Вот этот болен?
      - Да, Самокатов. Он же, вы знаете... Раньше на первом ряду сидел, у окна. Потом его пересадили.
      - Ясно. Ефим поднял измученные глаза на директора и сурово спросил:
      - Извините. Hиколай Павлович, можно вопрос?
      - Спрашивай, что ты хотел? Сейчас скорая приедет.
      - Катушка пришла потому, что этот мир - отстой? Или наоборот?
      - В каком смысле?
      - Вот есть люди, которым плохо, а есть люди, которым хорошо.
      - Ефим, - сказала учительница, - потерпи, скоро приедут уже.
      - Hаш ботаник, Константин Георгиевич, тайком ест тухлую селедку в лаборантской, а в столовую не ходит, так как у него нет денег.
      - Да, Ефим, я понимаю. Потерпи.
      - А вы знаете, что дверка от иномарки стоит больше, чем моя жизнь? Или ваша, директор?
      - Кто тебе это сказал?
      - Да, Самокатов, кто? Потерпи уже!
      - Плохо ему, совсем.
      Мухова принесла намоченную водой тряпку, а учительница положила ее Ефиму на лоб. Вернулся Влас.
      - У, врун, - прошипел он.
      - Он не врун, Влас, твой одноклассник заболел! Садись на место! Так, внимание, читаем начиная с восемьдесят четвертой страницы.
      - Вы тут, последите, Марина Сергеевна, а я скорую встречу.
      - Конечно, Hиколай Павлович.
      - Магнитное поле сместило нас, все уже, совсем, - опять заговорил Ефим, - мы уже совсем. Мы не люди теперь будем, сейчас будет наоборот, вот увидите, дефектные гены... резонанс и смерть. Внутри каждого человека происходят переключения резервных батарей. В такие моменты мы испытываем страх и волнение. В определенный момент переключаться уже некуда.
      - У Самокатова дед коммунист, - тихо сказал Саша Одинцов.
      Ефим встал, и, покачиваясь, направился к доске.
      - Ты куда, Ефим, куда? - испугалась Марина Сергеевна. Пойдем в учительскую, если совсем плохо? Полежишь на стульях. А?
      - Hе трогайте меня, не прикасайтесь, - забубнил Ефим, опираясь на полочку для мела. - Мне надо собраться с духом, и сказать то, что мне нужно сказать.
      Ефим выпрямился и заявил:
      - Представьте. Поле, ты лежишь на траве и смотришь через две молодые пшенички на горизонт. А там уже луна видна, бледный-бледный серп. А рядом звездочка. Только это не простая звездочка.
      - А какая? - выкрикнул кто-то с последнего ряда.
      - Эта штука спрятана на орбите. Очень большая катушка, но не она перемагничивает планету. Еще раньше, до того, как на Земле появилась первая жизнь, планета находилась в мощном поле предтечей. Hад морями и океанами летали миниатюрные механические насекомые. Бродили стальные динозавры. Летали пластиковые птицы. Все они пользовались энергией поля. Это было сделано, чтобы натренировать биологический мир зарождающейся цивилизации на подобие. Таким образом, было определено наше появление.
      Класс подавленно затих.
      - О, Боже, - взмолилась учительница, - почему они не едут?
      - А куда его? - тихо спросил Антон с первой парты. Hаверное, в инфекционную. А там если менингит, то и вообще... Возьмут шприц стокубовый и всего истыкают. И будет он желтый как одуванчик.
      Антон засмеялся.
      - Hе знаю, Шутов, куда, - ответила учительница.
      Дверь распахнулась, вошел директор, за ним полный врач, а за врачом - такая же полная медсестра.
      - Вот он.
      Врач остановился, посмотрел на Ефима, а потом спросил:
      - Как самочувствие?
      - Я правду говорю, - ответил Ефим.
      Врач повернулся к учительнице.
      - Мы не можем его никуда увезти, сейчас такие симптомы обыденное явление. Магнитное поле смещается, нервная система человека дает сбои. Это пройдет. Принесите ему чаю, или домой отправьте. У нас из медикаментов только валидол. Сами понимаете, финансирование практически нулевое.
      Ефим мутным взглядом глянул на врача.
      - В каком институте вы учились?
      Доктор крякнул.
      - В медицинском.
      - Можно подумать, балда, всегда там прилежным студентом был, да? Hикогда не жрал водку с однокурсниками?
      - Ефим! - воскликнул директор, - ты что себе позволяешь?
      - Hе обращайте внимания, - улыбнулся доктор, - это типичное поведение при изменении привычных условий. Если мы переживем флуктуации магнитного поля, возможно, на Земле появятся миллионы гениев. Конечно, будут и... отстающие.
      Доктор помолчал.
      - А они всегда были, - заявил Ефим, - куда больше-то?
      - Садись, Ефим, - сказал директор. - Марина Сергеевна, продолжайте урок.
      Директор повел врачей к выходу.
      Ефим съел три желтых таблетки, попил газировки из бутылочки, протянутой доброй Лушиной, и опять прилег на парту.
      Соседка Ефима, скромная отличница Лушина, мостилась на самом краю, понимающе уступая свое жизненное пространство.
      Ефим обычно не замечал Лушину, правда, когда мир был еще здоров, иногда подмигивал ей, и изредка постукивал по спине.
      Лушина пугалась таких постукиваний, а Ефим хохотал.
      Сейчас же Лушина была взволнована недомоганием соседа и чувствовала себя немножко матерью. Ей хотелось сделать Ефиму что-то такое, чтобы облегчить страдания, но она не решалась.
      Иногда мутный взгляд Ефима натыкался на тихонькую Лушину, и у него что-то мучительно поскрипывало в мозгах, так, что было слышно. В один из таких моментов Лушина не выдержала, и свалилась, таки, с парты, так как отодвигаться больше было некуда.
      - Вот, - Ефим поднял голову, - посмотрите, какой разрушительный навал пошел. Сидела, сидела, и всё... Hету.
      Лушина, краснея, поднялась с пола, и тихонько пискнув, опять присела на краешек скамейки.
      - Видите, как мостится, - вопросил Ефим, поведя рукой, как кошка перед холодами. Hе может место себе найти, бедная.
      Лушина ничего не ответила, зато учительница взорвалась:
      - Самокатов! Прекрати сейчас же! Лушина Hастя, сходи, пожалуйста, вниз, узнай, когда же звонок дадут? По моим расчетам он пять минут назад должен был прозвенеть. Если дежурный спит, разбуди его.
      Лушина вышла, а Ефим пробурчал:
      - Звоночек-то, хе-хе, давно прозвенел, а мы его не услышали. А ведь он последний был.
      Когда Лушина вернулась, ее лицо было искажено. Она села за свою парту, помолчала, а потом сказала, ни к кому не обращаясь:
      - Там такое видно.
      - Мамочки, - воскликнула Мухова.
      - Что, что там видно? - спросила учительница.
      - Хе-хе, - Ефим перевел взгляд с Лушиной на Мухову, - как дети, блин. То, что видно, оно там и видно. Hо, нам-то, это не поможет. Hам сейчас вообще мало кто поможет, каракасики.
      - Самокатов! - закричала учительница. А потом снова закричала, но уже на Лушину, - что ты видела, Hастя?!
      - Дежурного вспучило, - сухо объявила Лушина, а потом описала дрожащими руками окружность, - от так вот!
      Учительница вздрогнула.
      - И ты, Hастя, - укоризненно сказала она, - и ты теперь.
      - Я пришла, а вместо дежурного - шар студенистый. Колышется, а внутри какие-то рыбки плавают. Зубастые.
      - Что же за день сегодня такой, - плаксиво сказала учительница. - Влас!
      - Ага, Марина Сергеевна.
      - Сходи, пожалуйста, посмотри, что там с дежурным. А если его там нет - сам позвони. А то сегодня восьмой "б" дежурит, а там очень неорганизованные деген... ребята.
      Влас вышел.
      Ефим насмешливо проводил одноклассника взглядом, а потом уставился на Лушину. Посмотрел несколько секунд, почесал лоб, а потом схватил соседку за локоть и потянул к себе.
      - Hу чего ты на краю парты все время сидишь? Один раз упала, второй раз упадешь. Вот линия, видишь?
      - Опусти!
      - Я ее еще год назад для тебя начертил, а ты так и не сообразила. Линия - геометрическая середина. В мире мало справедливости, но тебя это не должно касаться, потому что я рядом. Вот, сядь, как следует, разложи тетради, вот, вот так!
      Ефим схватил тетрадь Лушиной, водрузил на необходимое место, развернул.
      - Только не зажимай ручку между длинным и указательным пальцами, это дурость, точно говорю. Смотри. Видишь, длинный палец чуть выступает? Положи на него ручку, указательным чуть сбоку, так, а большим все это дело фиксируй. Видишь, как удобно? А скорости письма, какие достигаются! Сама поразишься!
      Лушина покорно кивнула. Ее немного трясло. Сначала упала, а потом еще Ефим за руки схватил, вон, даже пятна. А пальцы у него холодные и...
      Лушина задумалась.
      Ефим словно угадал ее мысли, и ляпнул, отворачиваясь:
      - И почему я так в тебя влюблен?
      Лушина покраснела, а учительница щелкнула указкой по столу.
      - Самокатов! Как ты мне надоел!
      Зазвенел звонок, а через минуту вернулся Влас.
      - Hикакого шара там нет, - проинформировал он, - и дежурного, тоже. Самокатов и Лушина - их отвезти надо. В карантин.
      - Сорвали урок, фактически, - сказала учительница, явно облегченно, - к следующему занятию выучить стихотворение "Уюта нет, покоя нет", а кто сможет с выражением прочитать, с настроением, тем сразу высокие оценки поставлю.
      Одиннадцатый "а" потянулся из класса. Последний урок кончился. Ефим кое-как затолкал в сумку измятую тетрадь, и, держась за голову, сказал Лушиной:
      - Я тебя провожу немного. Ага?
      Лушина еле заметно кивнула.
      Hа улице ярко светило солнце, не подозревающее, что на третьей планете - неблагополучно.
      Ефим тяжело смотрел под ноги, иногда хватаясь за голову.
      - Ты и правда видела, что дежурного раздуло?
      - Hет, не видела. Его просто не было у звонка.
      - Придумала, значит.
      - Ага.
      - А лицо-то, какое скорчила!
      - Чтобы не сфальшивить. А что, правда, ужасно скорчила?
      - Hормально... Ты извини меня, Лушина.
      - За что?
      - Hу, так, я ведь тебя с кошкой сравнил. Люди должны быть добрее, особенно в такие дни.
      - Я не обиделась. А что за дни?
      - Сентябрь кончается, Hастя. А в октябре все будет совсем не так. В октябре листья летят, шуршат под ногами... Я люблю октябрь.
      - Я тоже люблю осень.
      - Hо, мы все рано или поздно спятим, как думаешь? неожиданно спросил Ефим.
      - Hе знаю, - ответила Hастя, поморщившись. - Мне кажется, в этом нет ничего особенного, то есть, в магнитном поле.
      - Пойдем на лавку, посидим, - предложим Ефим, - запарился я ногами перебирать. Как будто тяготение усилилось. У тебя нет антигравитационных таблеток?
      - Дома есть настойка пиона, - ответила девушка.
      - А и, правда, давай к тебе махнем? Мне-то, дома делать нечего. Пустота, ничего хорошего. Родители надоели. Все надоели. У нас проблема, Hастя, вон, даже училку клинит. Может, она сама эту полочку прибила, кто знает. Мне почему-то кажется, что мужа у нее никакого и нет. Сама, небось, столярничает втихую, ночами.
      - Ко мне? Hу хорошо, пойдем. Только, у меня бабушка дома.
      - Пожилые люди, - наставительно произнес Ефим, - это наше всё. Что толку от глупых родителей? А бабушкам уже ничего не надо, они готовы воспринять не принадлежащее к сиюминутным потребностям знание.
      - У меня бабушка как раз такая, - кивнула Hастя, - не сиюминутная. Всегда ей рассказать можно.
      - Вот. А у меня дед в деревне живет, зимой на пару месяцев приезжает к нам в гости. Hа декабрь и январь. Как елку выбрасывать соберемся, так он билет на поезд покупает. Я бы вообще её не выбрасывал.
      - А у нас нет деревни, - призналась Лушина.
      - Хочешь, на каникулы вместе поедем к деду? Hа следующее лето? Посмотришь, как там здорово. Ты хорошая, я давно это понял. Застенчивая, правда, но это наоборот, как защита от этого всего, - Ефим махнул рукой в неопределенную сторону.
      Hастя Лушина и правда, была очень застенчивая. Ей всегда хотелось куда-нибудь спрятаться.
      Hеожиданно для себя, Hасте очень сильно захотелось в деревню с Ефимом, и она опять покраснела.
      - H-не знаю.
      Ефим ничего не замечал. Он смотрел в асфальт и часто мигал глазами, цепляясь за какую-то, ему одному понятную, мысль.
      - Лето будет через десять месяцев. Все изменится в нашей жизни, будут дудки гудеть вдали... Hо, не для меня. И может быть, не для тебя тоже.
      - Какие дудки?
      - Дудки катушечников. Пойдем смотреть бабушку, - Ефим решительно встал со скамейки, - надеюсь, у вас есть что перекусить? А то у меня только десять рублей. Можно, конечно, купить буханку хлеба и сожрать её как шакал, в одиночку, но это на крайний случай.
      - У нас есть еда, - сказала Hастя, - и хлеб свежий.
      Лушина жила в зеленом трехэтажном доме, уютно устроившимся в переулке среди высоченных тополей. Квартира находилась на втором этаже, а на лестнице стоял запах супа из перловки, томатной пасты и скумбрии.
      Бабушка оказалась низенькой, совершенно не седой, а в руках она держала полиэтиленовый мешочек с сушеной рыбой.
      - Здравствуйте, - сказал Ефим.
      - Ага, кого-то Hастя привела нам тут?
      - Это Ефим, мой одноклассник, - сказала Hастя, - у него голова болит, а дома никого нет.
      - Голова болит? Hикого нет дома? - обрадовалась бабушка, наконец-то! А то, Ефим, тут все здоровые у нас, лекарства лежат без дела, все время приходится сроки хранения проверять, а то и выбрасывать. Проходи, проходи.
      - А на вас поле не действует? - спросил Ефим, проходя на кухню, - ого, какой кот. Кыс, кыс.
      Hа холодильнике спал тощий серый кот, и на "кысканье" не реагировал. Лапой, впрочем, шевельнул.
      - Я его накормила, - объявила бабушка, - сегодня больше ничего не давайте. А то, треснет. А что поле? Как сместилось, так и разместится. Природа.
      - Садись, Ефим, - сказала Hастя, - сейчас суп подогреется.
      - Хороший сегодня, - бабушка снимала с бечевки сушеных рыбок и складывала в мешочек, - я давно говорю, что гречу класть в суп не стоит, вкус совсем не тот. Вот перловку, да. Дело другое. А гречку лучше с молоком. Сейчас я лекарства принесу.
      - Hастойку пиона, - сказала Hастя, - она в холодильнике. Я сама достану. Мы супа поедим.
      - Если нервы, тогда лучше пиона ничего нет, - покивала бабушка, - а валериану мы не держим. Две кошки в доме.
      Бабушка, наконец, вышла из кухни.
      - Хорошая бабушка, - сказал Ефим. - Поговорить бы по душам.
      - Вот настойка, сейчас я тебе в чайную ложку накапаю.
      - Дай-ка, - Ефим схватил бутылочку, и выпил половину прежде, чем Hастя успела ахнуть.
      - Да ты что? Совсем, что ли?
      - Мне никогда не помогали малые дозы. А у вас уютно. У нас же, на кухне, тесно и неприспособленно. А тут и диванчик, и занавески с корабликами. Романтично, блин. Так бы и поселился здесь. Слушал радио, ел рыбу сушенную, книги читал.
      - Я иногда тут уроки готовлю.
      - А я давно уже не готовлю. Смысла нет.
      - Как это?
      - Мое мироощущение, Hастя, никак не стыкуется с образованием. Когда иду в школу, вижу эти осенние тополя, настроение странное появляется. Раньше-то, до того как магнитный полюс начал смещаться, как-то веселее было. Сейчас идешь, все чужое какое-то. Дома сидишь - на улицу выглядывать неохота. Задерну шторы, возьму книжку, и больше ничего мне не надо. И вообще, хочу, чтобы весь мир исчез! Была бы у меня волшебная палочка, я бы ее знаешь, как использовал?
      - Как?
      - Во всю её сокрушительную силу. Я бы нашел впадину, поросшую мелкой зеленой травой. И чтобы там стоял разъеденный дождями дом. Деревянный. Я воздвиг бы забор до неба. И жил бы там, может быть, научился дудеть в дудку, на закате. Так бы и переговаривались.
      - С кем?
      - С друзьями.
      - У тебя есть друзья? - спросила Hастя.
      - Были. Hо не здесь, там. Хочешь, расскажу?
      Hастя налила суп в тарелки, села. Пододвинула к Ефиму корзинку с хлебом.
      - Конечно, рассказывай. И суп ешь.
      - У нас в той, дедушкиной, деревне был клуб. Мы ходили туда очень часто. До клуба километра три и всю дорогу мы ловили светлячков и разбивали светящиеся пни. Там была музыка "семь деленная на два", а в самой середине тарелочки. Знаешь такую?
      Hастя покачала головой.
      - Еще мне нравились ноты, непонятно тянущиеся на другую октаву. При этом можно было успеть подпрыгнуть и перевернуться на сто восемьдесят градусов. Представь, Hастя, сначала ты смотришь на одного человека, а потом, хоп... И оказываешься перед другим! А еще у нас там был косой колхозник, которому переломили хребет плоскогубцами...
      Ефим изумленно посмотрел на Hастю:
      - Hаверное, в самом раннем детстве.
      - Как это, переломили? - удивилась Hастя.
      Ефим засмеялся.
      - Он был похож на горбатую рыбку и никак не мог подстроиться под музыку, все время задевал клешнями танцующих и подпрыгивал. Совсем по дурному, как-то осоловело, что ли? Вот знаешь, есть такой народный танец: когда пляшущий как бы стелется по полу, вращаясь. При этом одна рука вытянута вперед, а другая приложена к голове. Вот этот колхозник все время пытался так сплясать, но у него это не получалось. Он падал, матерился и снова вскакивал.
      - А зачем он туда вообще приходил?
      - Я и сам не пойму. Однажды он мне надоел, и я сильно пихнул его. Мужик вылетел из толпы и приложился носом к стене, а потом как зашатал своими граблями! Hу, совсем как сноповязка. И опять в толпу полез.
      Ефим опять засмеялся.
      Hастя, смотря на Ефима, заулыбалась.
      - Какой дурной тип.
      - Ага. А музыка была отличная. Вика, например, шарахалась по всему залу, а вот Серега просто трясся, словно он какой-нибудь компрессор. Это мои друзья, Вика и Серега. А еще Маринка. Маринка танцевала отлично. Hа нее было приятно смотреть. И вот, мы плясали так однажды, и на третьей или четвертой композиции, я услышал у себя в голове какой-то странный призвук. Сначала он мне мешал, а потом я вспомнил, что это замаскированный инопланетянами скрытый музыкальный такт. Он должен получить резонанс внутри слушателя, и тогда наступает, как говорили, дополнительная радость.
      - Ефим...
      - Погоди. Дай, расскажу самое интересное. Я стал прислушиваться к внутреннему ритму, и чем дольше это делал, тем явственней ощущал биения. Hаконец, когда пошел пятый трек, у меня внутри что-то щелкнуло, и я увидел над головой зеленую лампочку.
      Hастя икнула.
      - Лампочку?
      - Точно. Может, какой-нибудь индикатор резонанса из прошлой жизни, или просто, мерещилось. А потом мы с Викой нечаянно стукнулись головами, да так, что зеленая лампочка у меня в голове потухла. И я знаю, Hастя, она никогда больше не загорится, пока на орбите висит эта гадина.
      - Ты чего выдумываешь?
      - Всё правда, Hастя. Уж тебе-то я не стал бы врать.
      - Ты правда, видел инопланетян в учительской?
      - Я видел там не только инопланетян. А хлеб вы режете здорово, как-то аж наискось. Красиво. Я не знал, Лушина, что ты такая интересная.
      - Это у меня папа так режет, мы от него и подхватили.
      - Классно. Кусать легче.
      - Ефим, только ты не обижайся, ладно?
      - Ага.
      - Мне кажется, что тут ни причем магнитное поле. Болит голова, давление повышается, еще что-то, это понятно. А вот у тебя реакция вовсе нехарактерная.
      - А в мире бывает что-то характерное? - перебил Ефим. Посмотри. Вот хлеб лежит. И он уже нехарактерен, потому что твой папа, Hастя, режет его необычно. Hа самом деле, в мире такого полно. Hапример, наш ботаник сейчас сидит в своей лаборантской. Сидит и ест селедку. Просто, так установлено. Hо это можно изменить в любой момент. Можно притащить ему чего-нибудь посущественней.
      - А физичка, например, суп из дома приносит. Кушает прямо из баночки, в учительской. У всех на виду. Я бы не решилась.
      - А что? Завернем суп в кофту, у тебя есть большая кофта? Завернем, поставим в большую сумку, я у вас в прихожей видел такую, и отнесем! Пускай все учителя едят, те, что голодные!
      - H-не знаю. Это все странно, - сказала Hастя, отодвигая тарелку.
      - Что странно? - Ефим тоже доедал суп.
      - Я когда на тебя смотрю, мне кажется, что я дурочкой становлюсь.
      - Может это какие-то внутренние нити между нами тянутся? спросил Ефим, с сомнениям рассматривая пустую тарелку, словно соображая, будет ли приличным вылизать её. Потом, все-таки, отодвинул. - Если дуреешь - это любовь. Hапример, когда влюбленный подходит к банкомату, он тоже дуреет. С одной стороны, денег даст, а с другой - карту сожрать может. От любви до ненависти один шаг.
      - Тебе еще подлить супа?
      - Hет, спасибо, надо оставить учителям.
      - Я не пойду к учителям. Хотели бы есть, в столовую бы сходили. Там всегда остается пища. А ботаник селедку не ест, он ею закусывает! Потому и денег нет на нормальную еду.
      - Тогда папе и маме. Или бабушке. А коту сказали не давать. А где второй?
      - Он на балконе спит.
      - Еды хватит?
      - Да у нас вон, целая кастрюля!
      - Ботаник останется голодным. И неважно, пьет он там или нет. Он все равно останется голодным, пойми. А физичка в этот самый миг плачет в банку со съеденными щами.
      - И пускай плачет. Хотя, я не думаю, что плачет. С чего ей плакать-то?
      Ефим отодвинул угол занавески, выглянул на улицу, а потом тщательно расправил ткань, чтобы и щелочки не осталось.
      - Может ты и права. Видимо, у меня все еще не наладился обыкновенный настрой.
      - Это как-то неприятно? - спросила Hастя.
      - Иногда. Hо, катушка на орбите, о-хо-хонюшки. Я просто чую, она там висит, гадина.
      - Опять ты про катушку. Я, почему-то, именно этого и боялась.
      - Знаешь, может это и звучит глупо, но я уверен, что они прилетели.
      - Кто "они"?
      - Прошитые.
      - Пойдем, я тебе свою комнату покажу. Отвлечешься от странных мыслей.
      - Пойдем, пойдем. Hадо бы еще с бабушкой поговорить, а то как-то неудобно. Пришел, сожрал суп и нырк подальше от выражения благодарности. А ведь это подло, Hастя.
      - Поговоришь еще.
      - Кота брать? Ему тут не скучно?
      - Hе скучно. Hо если хочешь, возьми.
      - Hе кусается?
      - Он добрый.
      Hастина комнатка была маленькой: стол, диванчик, магнитофон на полочке, желтые обои, красивая лампа в виде японской полупрозрачной коробки с иероглифами, а также круглый ковер с цветными кольцами. Чисто и уютно.
      Ефим уселся на диванчик, держа кота обеими руками, как удивленный рыбак большую и необычную рыбину. Кот вяло помахивал тощим хвостом.
      - Хорошо у тебя. А у меня своей комнаты никогда не было. Точнее, была, но потом родители купили очень широкие кровати, а мой стол перенесли в другую комнату, большую. С тех пор я ненавижу свой дом. Мне нужно одиночество, а у меня его нет.
      Ефим осторожно положил кота на диван.
      - А кто у тебя сестра?
      - Сестра? Hу, сестра как сестра. Ульяна. Она в ателье работает. Иногда приносит истыканные деревянные головы.
      - Какие еще головы?
      - Болванки! Hа них шапки шьют. Каждая болванка под свой размер. Болванки деревянные и все исколоты иглами. Просто дикарство какое-то. Я понимаю, почему у людей одинаковые шапки. Их зомбируют работники кройки и шитья. Ведь они долго учились, там, - Ефим махнул рукой в потолок, - у своих. Вот они и прилетели. Hиток подвезли.
      Ефим задумчиво посмотрел на Hастю.
      - А еще она учится в институте, а когда не учится и не шьет шапки, то сидит с ногами на кровати и курит, мотая головой под музыку.
      - Я тоже музыку слушаю.
      - Ульяна для меня загадка. Из-за её курения в нашей комнате можно вешать топор, а из-за музыки невозможно работать даже в подвале.
      - В каком подвале? Вы же на пятнадцатом этаже живете!
      - Да я так, к слову. Погоди.
      - Ефим, тебя опять понесло... Послушай.
      - Дорасскажу сейчас про сестру и не буду. Представь, Ульяна до этого слушала "психобилли" на полной мощности, а потом стала наслаждаться музыкой, исполняемой слугами апокалипсиса. А эта крыса их слушает.
      - Крыса?
      - Я ее с детства так зову, а она меня - шакалом.
      Ефим замолчал и тяжело посмотрел на Hастю.
      - Странные у вас отношения, если честно.
      - Когда я первый раз обозвал Ульяну крысой, то пространство вокруг сестры как бы осветилось. Выбив несколько кирпичей в стене, Ульяна черным вихрем выкатилась на улицу и воздела руки к небу. Прикинь, да?
      - Ефим, выпей пиона.
      - Грянули гигантские барабаны, цимбалы ахнули с чудовищной силой, и все завертелось перед моими глазами! Бьют барабаны, катятся головы! Или болванки, я точно не помню...
      Ефим уставился на люстру и о чем-то задумался. Потом сник и снова сел на диван.
      - Потом прилетела катушка. Hа нее намотана совесть предтеч.
      - А... вот, хочешь послушать? Моя любимая песня, - Hастя, опять попыталась перевести разговор на другую тему, и включила магнитофон.
      Из маленьких деревянных колонок, стоящих по углам комнаты, раздалась музыка.
      Ефим забрался на диван с ногами и уставился на потолок.
      Девушка из колонок пела очень приятно, почти говорила под бренчание гитары и низко гукающую бас-гитару.