По сути дела, Парк сразу же стал произведением пространственного искусства, и в нем 20 октября 1906 года был устроен прием в честь первого съезда, посвященного каталонскому языку. Между 1907 и 1910 годами была сооружена знаменитая «бесконечная» скамья, малые отделочные операции продолжались до 1914 года. Уже в 1922 году, несмотря на сопротивление ряда членов муниципалитета, возражавших против «бесполезной» затеи, Парк Гуэль был приобретен городом.
Парк Гуэль – уникальное произведение архитектуры, сразу же признанное произведением «чистого» искусства и ставшее центром туристского интереса, что требует весьма интенсивных усилий по его поддержанию ввиду наплыва массы посетителей.
Последней завершенной работой Гауди стал дом Мила (1906—1910) – наиболее безукоризненная с точки зрения художественного вкуса сегодняшнего дня. Безусловная странность этого сооружения в глазах современников, не имевших образца для сравнения, отразилась в не лишенном иронического оттенка названии дома, закрепившемся среди барселонцев: Ла Педрера – «Каменоломня».
Облик дома Мила навязывает ассоциацию с каким-то сложным скальным образованием, и потому «расшифровкой» образа для «Каменоломни», которым якобы вдохновлялся Гауди, занимались едва ли не с начала строительства. Называют и утесы поблизости от родного селения архитектора, и горы в районе Сант-Фелиу де Кодинес, и скалы в русле потока Перейс на севере острова Мальорка. Выраставший на улице Грасиа дом вызывал вполне естественный интерес барселонцев, обрастал множеством анекдотов и карикатур. Важно отметить, что, как всегда у Гауди, иррациональность формального решения сугубо иллюзорна и дом Мила – совершенно рационалистическое сооружение.
Для «Каменоломни» был создан макет в масштабе 1:10 – после сооружения подвальных помещений дома. На этом макете Бельтран, следуя указаниям Гауди, прорабатывал все выступы и запады волнистой поверхности фасада. Затем макет был распилен на части, которые распределили по соответствующим точкам строительной площадки так, чтобы каменщики имели образ результата перед глазами. Чертежи деталей делались в натуральную величину, и когда Каналета пожаловался на то, что не может достать до конца, даже растянувшись на листе, Гауди распорядился выпилить в щите отверстие, в котором чертежник мог работать, поворачиваясь во все стороны.
При возведении фасада дома Мила размеры брались непосредственно с макета. Наибольшему по высоте выступу каждой секции соответствовала натянутая вертикальная проволока, и от нее можно было отсчитывать волнистый вертикальный контур.
Заслуга Гауди заключается в том, что он сумел извлечь из природного окружения и ввести в мир архитектуры ряд форм, мимо которых проходили поколения зодчих. Гауди обратил особое внимание на гиперболические параболоиды и их сечения, гиперболоиды и геликоиды. Образование этих форм достаточно незамысловато – проще их наименований. Гауди избрал именно эти пространственные формы в качестве основных «кирпичей» своей геометрии архитектурного формообразования. Мастер не мог использовать абстрагированные формы в чистом виде, поэтому-то, заимствовав у природы геометрический принцип, он затем покрывал его естественным декором. Так, на фасаде Рождества храма Саграда Фамилиа, колокольни которого представляют собой правильные параболоиды, тщательно воспроизведено более ста видов животных и столько же растений. Это «простое» воспроизведение природы, «незамысловатое» подражание ей стали фактически подлинной революцией в архитектуре, осуществленной одним человеком – без манифестов и лозунгов.
Возведение храма Святого Семейства, называемого также храмом Отпущения грехов, было начато без участия Гауди и будет закончено без его участия, являясь в то же время его «опера магна» – главным произведением. Идея создания храма исходила не из церковных кругов – ее выдвинул Хосе Мариа Бокабелья, лавочник и книжник в одном лице.
В 1876 году идея видоизменилась, и проект нового храма был заказан архитектору Франциско Вильяру, позже ставшему директором Школы архитектуры. В это время молодой Антонио Гауди работал у Вильяра чертежником, что оказалось немаловажным.
Ввиду непрерывных разногласий Вильяр подал в отставку, совет предложил Марторелю возглавить работы, но Марторель счел это для себя неудобным и предложил поручить руководство строительством своему молодому помощнику – Антонио Гауди. Приняв руководство строительством 3 ноября 1883 года, Гауди не оставлял его вплоть до самой смерти.
С самого начала архитектор сожалел, что главная ось храма оказалась проложенной по диагонали участка, но был вынужден к этому приспособиться. Первые внесенные им изменения были минимальны: изменилась форма капителей колонн запроектированной Вильяром крипты, высота арок была увеличена до десяти метров, лестницы перенесены в крылья вместо предполагавшегося фронтального их размещения, а вокруг крипты устроен приямок для освещения и вентиляции помещений.
По мере развития творческой личности архитектора развивался и проект Саграда Фамилиа. Между 1892 и 1917 годами создавались все новые эскизы для фасада, названного Страстным, а в 1906 году впервые был опубликован набросок всего храмового комплекса. Между 1898 и 1925 годами мастер разработал последовательно четыре варианта конструктивного решения нефов.
Башни фасада Рождества возводились постепенно. Строительство первой было завершено в 1918 году, а венец ее колокольни – в январе 1926 года. Это единственная завершенная деталь храма, которую мастер успел увидеть воплощенной в натуре.
Много работая над эскизами, Гауди к 1916 году закончил гипсовый макет, отображавший общее образно-пространственное решение храма, и отдельно схематические макеты фасада Славы – главного фасада комплекса.
Саграда Фамилиа – комплекс, в котором наиболее полно реализовалась фантазия Гауди: геликоидный разворот четвериков колоколен с выравниванием их верха относительно стран света вопреки навязанной участком ориентации оснований – Бельесгуард с его винтовым движением роста; организация света – дворец Гуэль; колонны галерей хоров – крипта Колонии Гуэль; доведенная до мыслимых пределов пластичность фасадов – дом Мила; вплетенная в пластику поверхностей и форм полихромия – Парк Гуэль.
Фасад сложен из песчаника. Гауди мыслил его целиком многоцветным. Навершия колоколен облицованы стеклянной мозаикой из Мурано, избранной Гауди при всей ее дороговизне за несокрушимую прочность.
Саграда Фамилиа – здание с классическим латинским крестом в плане. Вокруг центральной апсиды семь часовен. На этой классической схеме архитектор воздвигает второй уровень пространственной символизации: центральный шатер над перекрестием, четыре увенчанных шатрами столпа (евангелисты) вокруг него; еще одна вертикаль – над алтарем (Мария); три гигантских портала соответственно главному и боковым входам (12 апостолов). Наивысшая отметка – 170 метров. Поскольку пол храма на четыре метра превышает отметку земли, огромная роль уделена лестницам, из которых главная переброшена через улицу Мальорка.
Вся удивительная фантазия мастера, вся его изобретательность вложена в разработку такой конструктивной системы комплекса, которая в полную меру была бы носителем смысловой формы. Многоветвевые колонны первого яруса главного нефа, наклонные опоры с асимметричными капителями – второго и третьего, своды гиперболического сечения – одного этого было бы достаточно, чтобы создать целую энциклопедию оригинальных конструкций. Но, взглянув на макет бокового нефа, убеждаешься: в этой «энциклопедии» не один том. Удивительны разветвления опор; напоминая живые деревья, они спроектированы так, чтобы исключить распор и снять необходимость в устройстве наружных контрфорсов.
Ветви колонн расходятся, перерастая в поверхности гиперболических сводов с отверстиями, подобными цветкам подсолнуха. Выше – второе перекрытие, так что вся высота нефов должна быть залита рассеянным светом, поступающим сверху. Готика не знала ничего подобного…
Гауди прекрасно сознавал, что не может и мечтать о завершении работы при жизни, и часто говорил, что это дело для трех поколений.
Сделанного достаточно, чтобы возникла «энциклопедия» Гауди, сконцентрированная в одном месте, чтобы возникло место паломничества архитекторов всего мира. Невозможно в полной мере оценить творчество Гауди, не увидев этого величественного храма. Воплощая в себе человеческие усилия и иллюзии, жертвенность и страстность, он вопреки нежеланию одних и зависти других постепенно вырастает над Барселоной как ее символ.
Личной жизни, помимо работы, у Гауди не было Единственные события, на которые он остро реагировал, это смерть друзей – друга и помощника Франциско Беренгера (1914), заказчика, покровителя и друга Эусебио Гуэля (1918). 7 июня 1926 года Гауди попал под трамвай и умер через три дня. Он похоронен в крипте собора Саграда Фамилиа, строительству которого посвятил сорок три года жизни.
Он был человеком одновременно энергичным и очень мягким и потому нередко хотел казаться жестче, чем был на самом деле. Маленького роста, с небольшими голубыми глазами, которые, как утверждают все, совершенно овладевали вниманием собеседника, Гауди обладал сильным характером, столь свойственным многим сельским людям из Таррагоны, был упорным до упрямства, фанатически влюбленным в свое дело, которому посвящал буквально всякий час бодрствования, глубоко религиозным, вечно ищущим совершенства и никогда не колеблющимся. Исправляя без конца, каждый раз начиная проект заново, он не отметал сделанного, но просто обнаруживал новую возможность, которая захватывала его целиком.
Нередко идя навстречу заказчику, вызывавшему симпатию и уважение, Гауди был совершенно бескомпромиссен в иных случаях: «Ввиду отсутствия того полного согласия во взглядах и оценках, которые имелись между моим уважаемым другом, умершим прелатом, и тем, кто пишет об этом условии, считая его главным и необходимым для завершения строительства, я вынужден представить Вам как Президенту Союза отказ от должности архитектора и руководителя строительства». Датировано 4 ноября 1893 года – по поводу работ по возведению епископского дворца в Асторге.
Когда муниципалитет принял решение о том, что дом Мила имеет монументальный характер и на него не следует распространять ограничения, связывающие архитектора при строительстве жилых домов, Гауди был очень доволен и в 1914 году, то есть через четыре года после завершения строительства, запросил письменное свидетельство о монументальности постройки. Впечатление силы и значительности, исходившее от этого невысокого и щуплого человека, было велико. Так, владелица дома Мила отнюдь не была сторонницей стиля Гауди в оформлении интерьеров, однако вплоть до смерти мастера она так и не осмелилась что-либо изменить.
Трагически-нелепая смерть старого архитектора, сбитого трамваем в нескольких шагах от его последней строительной площадки, в чем-то закономерна. Постоянно углубленный в разработку все новых замыслов, Гауди мало обращал внимания на окружающее. В июле 1909 года, когда Барселона была ареной яростных боев между полицией и анархистами, Гауди и подрядчик Байо находились вместе на крыше дома Мила. Вдруг они услышали стрельбу на проспекте Грасиа. Когда Гауди заявил о намерении идти к храму Саграда Фамилиа, Байо, не смея возразить, вызвался сопровождать его. На подходе к улице Арагон они попали в перестрелку. «Это выстрелы?» – спросил Гауди и, не обращая внимания на происходящее, спокойно дошел до стройки.
В архитектуре Гауди можно и должно видеть развитие, но сам он был сформирован раз и навсегда. После смерти архитектора, согласно его завещанию, дом в Парке Гуэль, купленный мастером на сбережения, оставшиеся от отца, был продан, а вырученные деньги использованы для строительства храма Саграда Фамилиа.
ХЕНДРИК ПЕТРУС БЕРЛАГЕ
(1856—1934)
Берлаге – один из основоположников рационалистического направления в архитектуре Голландии, принадлежит к числу выдающихся мастеров мировой архитектуры рубежа XIX–XX веков. Выступив уже в начале своего творческого пути против эклектики и бутафорской декоративности, он создал свою оригинальную интерпретацию «стиля модерн», в которую внес много чисто национальных черт.
Большое значение для развития рационалистического направления в архитектуре Западной Европы имела пропаганда этической ценности «честной архитектуры», которую он вел. Берлаге защищал архитектуру, верно выражающую свое назначение, конструктивную структуру и материал, из которого создано здание. Штукатурка – как и любой другой вид отделки конструктивного материала – была позорной ложью в его глазах.
Хендрик Петрус Берлаге родился 21 февраля 1856 года в Амстердаме. Высшее образование он получил в Цюрихе в Политехникуме (1875—1878) у профессоров Стандигерна и Латиуса. В 1880—1881 годах он совершил поездку в Италию, Австрию и Германию. Архитектурную практику начал совместно с Т. Сандерсом. Они проектировали складские здания, Паноптикум в Амстердаме, выступали на архитектурных конкурсах. Подобно Луису Салливену из Чикаго, его работа в середине 1890-х годов ограничивалась, в основном, строительством конторских зданий смешанного стиля, наполовину романского, наполовину ренессансного, пользовавшегося в то время успехом. Берлаге создал самостоятельно ряд проектов страховых компаний в Амстердаме и Гааге, виллы Хенни в Гааге и Дом для синдиката огранщиков бриллиантов в Амстердаме.
Наиболее значительные среди ранних произведений Берлаге – здания страхового общества «Де Нидерландец» (1895), сберегательной кассы (1898—1914), союза рабочих – гранильщиков бриллиантов (1900) и фирмы «Де Схинборг» (1903) в Амстердаме, вокзал в Хаарлеме. В этих работах Берлаге придал кирпичу, своему излюбленному строительному материалу, совершенно новое звучание, мастерски сочетая с ним естественный камень.
В 1898 году Берлаге построил в Амстердаме здание Фондовой биржи. Это здание возвестило о новой тенденции в области архитектуры. Еще при жизни архитектора современники поняли, что представляет собой его шедевр. В Фондовой бирже в Амстердаме Берлаге была воплощена бескомпромиссная честность, которую другие лишь декларировали.
Берлаге всегда был крайне осторожен в применении новых форм. Еще в 1885 году он получил на конкурсе первую премию за проект здания Фондовой биржи в Амстердаме. В окончательном варианте Берлаге применил формы, слегка напоминающие романскую архитектуру. Романский стиль очаровал его, так же как приблизительно двадцатью годами раньше Ричардсона. Берлаге тщательно исследовал средневековые постройки и знал законы их пропорций. Однако, подход Берлаге к романскому стилю отличался от имитации исторических форм.
Конструкция Амстердамской биржи не представляет собой значительного шага вперед по сравнению с работой Анри Лабруста – зданием библиотеки Св. Женевьевы. Гораздо большую смелость в этом отношении проявил в тот же период и Орта при создании Народного дома в Брюсселе. Однако здание, построенное Берлаге, оказало более глубокое влияние на развитие архитектуры. По утверждению современников, оно действовало на них как откровение.
Амстердамская Фондовая биржа представляет собой кирпичное здание, не оштукатуренное ни снаружи, ни внутри. План первого этажа, который состоит из трех залов со стеклянным перекрытием, очень компактен. Самый большой зал занимает Товарная биржа, которая доминирует над всем зданием. Через открытые аркады, ведущие в комнаты маклеров и залы заседаний комиссий, можно увидеть центрально расположенный зал биржи.
Фасад биржи – результат долгих предварительных поисков. Все элементы здесь незаметно сливаются с плоской поверхностью наружной стены; даже башня не выступает из плоскости фасада. Кирпичные стены лоджий, образующих Товарную биржу, тоже имеют чистую поверхность сверху донизу. Берлаге в отделке этих стен использовал несколько различных материалов: майолику, гранит (в квадратных колоннах) и различные светлые породы камня в капителях колонн. Но эти капители не выступают, как обычно, из плоскости стен, а расположены с ней заподлицо.
Такая трактовка не случайна. В лекции о стиле в архитектуре Берлаге объясняет, что он имел в виду: «Прежде всего мы должны показать всю красоту обнаженной стены… Опоры и колонны не должны иметь выступающих капителей; места примыканий этих элементов должны сливаться с чистой поверхностью стены».
В чем же кроется источник того большого влияния, которое оказало это здание? Секрет заключается в непоколебимой последовательности, с которой Берлаге добивался «искренности» и чистоты своей архитектуры. Гранитные ступени лестницы лишь грубо обтесаны и сохраняют этот облик до сих пор. Кирпичные своды в залах заседаний ничем не покрыты. Железные балки каркаса подчеркнуты краской. Чистые белые швы кирпичной кладки резко выделяются на неоштукатуренных стенах. Используемые таким образом материалы создают неожиданный декоративный эффект.
Берлаге сам указывает, что он пытался придать этому зданию «качество, которое отличает старые монументы от современных зданий: спокойствие». Пойдя на самые скромные, неизбежные для того времени компромиссы, он придал стене, которая ранее либо хаотически членилась, либо своевольно соединяла в себе разнородные элементы, вновь отвоеванное единство плоской поверхности. Вскоре не только в Голландии, но и повсеместно стена как чистая поверхность стала исходным пунктом новых принципов в архитектуре. В Европе, где все предыдущее поколение архитекторов придерживалось совсем другого направления, гладкая поверхность стены явилась откровением.
Сознательный аскетизм Берлаге, именовавшийся некоторыми его современниками «варварством», в сочетании с фанатичной приверженностью правде, которую он отстаивал любой ценой, способствовали превращению Амстердамской Фондовой биржи в здание, которое указало путь многим архитекторам. Он дал пример честной трактовки одной из проблем зодчества. Ни одно другое здание не соответствовало так полно требованию, которое предъявлялось к архитектуре того времени, – требованию морали.
Внутренняя планировка здания рационально организована в соответствии с его функцией. В этом здании Берлаге, обращаясь к рационалистическим тенденциям в архитектуре прошлого, дал пример, плодотворный для укрепления рационализма в современной ему архитектуре.
Поняв значение Амстердамской Фондовой биржи, нетрудно объяснить, почему Берлаге стал сторонником американской архитектуры, в особенности архитектуры Фрэнка Ллойда Райта. Берлаге посетил Америку в 1911 году после того, как была закончена Фондовая биржа. Он обнаружил в американских зданиях как раз те черты, которые ему пришлось так страстно отстаивать в полном одиночестве.
Железобетон, который Берлаге не относил к числу естественных материалов, достойных выявления, он обычно скрывал кирпичной облицовкой. Однако он посчитал необходимым в 1914 году в административном здании «Холланд-хауз» (Голландский дом) в Лондоне выявить и подчеркнуть в композиции метрический ритм, обусловленный железобетонной каркасной конструкцией.
Выдающаяся роль принадлежит Берлаге и в развитии градостроительства. Одним из первых среди архитекторов Голландии он обратился к деятельности, связанной с благоустройством городов, и в течение своей жизни создал несколько планировочных работ, оказавших значительное влияние на развитие градостроительства.
Свою деятельность градостроителя Берлаге начал с проектов реконструкции трущобных районов Амстердама, ставя перед собой задачу разместить экономичные жилища для рабочих («Амстердам-Зюд», проект первой очереди реконструкции – 1902 год, второй – 1915—1917). В 1908 году он разработал проект перепланировки Гааги, в 1922—1928 годах – Утрехта. В этих работах большим шагом вперед является решение квартала как единого массива муниципальных домов, в отличие от раздробленных конгломератов частной застройки.
Последней работой Берлаге был муниципальный музей в Гааге (1919—1934). Здание вполне рационалистическое, построенное на простом четком плане, внешний облик которого прост и выразителен. Прекрасно использованы водные глади, окружающие здание.
Влияние Берлаге на подрастающее поколение архитекторов было очень большим. Даже если молодые люди не следовали тому направлению, которое он указал, они сохраняли благоговение перед его художественной цельностью. В Голландии влияние зодчего и архитектуры Амстердамской Фондовой биржи проявилось, в частности, в проекте Ауда бассейна для плавания.
Заслугой Берлаге как одного из первых архитекторов, которые знакомили Европу с творчеством Райта, является также то, что следующее за ним поколение архитекторов в Голландии получило новый творческий импульс. Берлаге оказал, кроме того, большое влияние на молодое поколение бельгийских архитекторов. Виктор Буржуа, чей проект брюссельского города-сада в 1922 году дал импульс современному движению в архитектуре, как-то сказал, что около 1914 года, когда он был студентом Брюссельской академии, только два имени привлекали молодежь – Берлаге и Фрэнк Ллойд Райт.
В жизни Берлаге был необщительным человеком, но он ценил деловые связи. Он был единственным представителем старшего поколения, который принимал участие в основании CIAM в Швейцарии в июне 1928 года. На этой первой международной встрече современных архитекторов в замке Ле Сарраз молодые зодчие обсуждали новые отправные моменты в архитектуре. Берлаге был старейшим участником встречи, он сделал тщательно подготовленный доклад «Взаимоотношения между государством и архитектурой», выступив с концепцией более традиционной, чем та, что была приемлема для других участников.
Оказав большое влияние на становление рационалистической архитектуры, Берлаге вместе с тем не примкнул к какому-либо из новых направлений. Функционализм он отрицал из-за его рассудочности и отсутствия эмоций. Берлаге был слишком сильно связан своей приверженностью к ремесленному труду и традиционным методам организации пространства.
В 1905 году он опубликовал в Лейпциге книгу «Размышления о стиле».
Берлаге никогда не занимался преподаванием, но читал много эпизодических лекций, имевших широкий резонанс. Особенную известность получил цикл лекций, прочитанных в Цюрихе в 1907—1908 годах («Основы и развитие архитектуры»), где он впервые упоминает о «вещественности», понятии, которое было принято как одно из основных немецкими приверженцами рационалистической архитектуры. Текст этих лекций был издан в 1908 году в Берлине.
Берлаге с оптимизмом смотрел на будущее архитектуры.
«…И сейчас уже можно заметить – и это является обнадеживающим признаком, – что архитектура вновь обретает главенствующую роль в искусстве и привлекает на свою сторону живопись и скульптуру, чтобы приступить к новому строительству.
…Давление, оказываемое декоративным искусством, возрастает. Одновременно с этим и скульптура вновь переходит на службу к архитектуре. А сама архитектура – эта великая наставница всех искусств – поднимается из трясины безжизненной условности, с одной стороны, и субъективизма, с другой. Она, прежде всего, стремится выпутаться из порожденной промышленностью неразберихи, от которой она пострадала больше всех других искусств».
«Берлаге был человеком большой серьезности, – писал об архитекторе Мис ван дер Роэ, – человеком, который не принимал ничего фальшивого и который говорил: ничто не может быть построено, если не имеет ясного конструктивного замысла. Берлаге точно исполнял это. И делал в такой степени, что его лучшее здание в Амстердаме, Биржа, имеет средневековый характер, не будучи средневековой. Он использовал кирпич так, как это делали люди средневековья. Здесь у меня родилась идея ясной конструкции… Мы можем говорить об этом просто, но сделать это – совсем не просто. Это очень трудно – придерживаться основной конструкции и показать ее в сооружении».
Берлаге умер 12 августа 1934 года в Гааге.
ЛУИС САЛЛИВЕН
(1856—1924)
Американский архитектор Луис Генри Салливен стал одним из пионеров рационалистической архитектуры 20-го столетия. Его работы в области теории зодчества еще более значительны. Салливен ставил перед собой грандиозную утопическую задачу: средствами архитектуры преобразовать общество и повести его к гуманистическим целям. Теория архитектуры, созданная Салливеном, по своей бурной эмоциональности граничит с поэзией.
Луис Генри Салливен родился 3 сентября 1856 года в Бостоне. Его отец, эмигрант из Ирландии, был скрипачом и танцмейстером. Почти все детство Луис провел на ферме деда, на всю жизнь сохранив любовь к природе. Последовательного профессионального образования он не получил. Поступив шестнадцати лет в первую архитектурную школу США, открытую в 1866 году Массачусетсским политехническим институтом, он уже через год покинул ее, и некоторое время работал в ателье филадельфийского архитектора Ф. Фарнесса, приверженца романтической неоготики.
В своей автобиографии – «Автобиографии идеи» – он позднее писал:
«…Интерес Луиса к инженерному делу вообще и к [двум] мостам, в частности, так сильно завладел его воображением, что в течение некоторого времени он мечтал стать инженером-мостовиком. Идея перекрытия пустоты властно влекла его и в теории и на практике. Он начал осознавать, что среди людей, живших в прошлом и живущих в его дни, есть люди – хозяева идей, люди мужества и что они стоят обособленно, каждый замкнувшись в собственном мире. Но практический результат воздействия мостов на Луиса был тот, что оно переключило его мысль с непосредственно инженерной науки на науку вообще, и он с новым рвением принялся за чтение трудов Спенсера, Дарвина, Хаксли, Тиндаля и немецких ученых, и перед ним стал раскрываться новый, грандиозный мир, мир, который, казалось, не имел границ ни по объему, ни по содержанию, ни по разнообразию. Этот курс чтения не был закончен за месяц, за год, за многие годы; он все еще продолжается».
В течение нескольких месяцев 1874 года Салливен посещал парижскую Школу изящных искусств, но уже в 1875 году он возвратился в США, в Чикаго, где обосновалась его семья, и стал работать в различных архитектурных мастерских.
В 1879 году Салливен поступил в ателье Данкмара Адлера и уже через два года стал его компаньоном. Еще раз обратимся к автобиографии архитектора:
«…1 мая 1880 года фирма Д. Адлер и К° въехала в прекрасную анфиладу конторских помещений на верхнем этаже здания Борден Блок. 1 мая 1881 года на дверях здания появилась надпись: «Архитектурная фирма Адлер и Салливен».
…Луис чувствовал теперь под ногами твердую точку опоры, точку, которая может послужить ему отправным пунктом для вступления в широкий мир. Приняв на себя ответственность за этот мир, он смело встретился с ним.
Теперь он мог без помехи пойти путем практического экспериментирования, к которому он давно стремился и который должен был привести к архитектуре, отвечающей своим функциям, – реалистической архитектуре, основанной на точно установленных утилитарных потребностях; все практические соображения полезности должны иметь первостепенное значение как основа планировки и проектирования. Никакие авторитетные суждения в архитектуре, никакая традиция или предрассудки, никакие привычки не должны стоять на пути. Он отметет все это, невзирая ни на чье мнение. Непреложным для него было убеждение: для того чтобы архитектурное искусство обрело отвечающую его времени непосредственную ценность, оно должно быть пластичным: всякая лишенная смысла условная косность должна быть изгнана из архитектуры; она должна разумно служить, а не подавлять. Так в его руках формы будут естественно вырастать из потребностей и отражать эти потребности откровенно и свежо. В его смелом воображении это означало, что он подвергнет проверке формулу, которую развил в процессе длительного наблюдения над живыми существами, а именно, что форма следует за функцией, которая на практике означает, что архитектура может вновь стать живым искусством, если только действительно придерживаться этой формулы…»
В совместной деятельности с Адлером – этим опытным инженером и организатором, способности Салливена проявились в полной мере В соответствии со специализацией, обычной для второй половины XIX века, Салливен взял на себя решение художественных проблем, в то время как Адлер занимался не только деловой и инженерной стороной их работы, но и планировкой, пространственной организацией зданий.
Первой крупной совместной работой Адлера и Салливена было создание «Аудиториума» в Чикаго (1887—1889) – крупнейшего в США театрального зала (4237 зрительских мест), заключенного в оболочку из десятиэтажных корпусов отеля и офисов. Работая над проектом, Салливен отошел от пассивного подражания европейским образцам, следуя примеру Ричардсона. Композиция многоярусной каменной аркады, образующей фасады, почти повторяет сурово-романтичный облик складов оптовой торговли Маршалла – Филда, построенных в Чикаго Ричардсоном, но в решении интерьера зала, громадное пространство которого расчленено арочными диафрагмами, организующими акустику, Салливен проявил себя как самостоятельный мастер, сочетающий рациональную логику с буйной фантазией декоратора.
Земельные спекуляции привели к громадному росту стоимости участков в деловом центре Чикаго. Их порождением стал новый тип здания – небоскреб. Его развитие в высоту обеспечивалось применением металлического каркаса и пассажирского лифта, изобретенного в середине XIX века.
Чикагские архитекторы У. ле Барон Дженни, Д.Х. Бернхем и Дж.У. Рут сумели ясно и правдиво выразить новизну конструкции и внутренней организации построек. Салливен пошел дальше, стремясь соединить рациональность с эмоциональным выражением напряженности, концентрации урбанистической среды. Параллельно с экспериментами в строительстве небоскребов складывалась его архитектурная теория.
Высотные здания, спроектированные Салливеном, свидетельствуют о стремлении синтезировать законы композиции, идущие от традиций парижской Школы изящных искусств, и новое каркасное решение, новые пропорции и ритм, продиктованные ячеистой структурой конторского здания.
Десятиэтажное здание Уэнрайт-билдинг в Сент-Луисе (1890—1891) было первым этапом его борьбы за эстетическое освоение утилитарно-конструктивной реальности.