АРИСТОТЕЛЬ ФЬОРАВАНТИ

(ок. 1415 – ок. 1486)

Длинна череда архитекторов-иноземцев, нашедших вторую родину в нашей стране, вложивших знания, мастерство, силы в развитие российской архитектуры, но Фьораванти был первым.

Аристотель, сын Фьораванти ди Ридолфо, родился около 1415 года. Его семья принадлежала к категории «лучших граждан» древней Болоньи. Строительное мастерство было в ней наследственным. Дед Аристотеля, которому помогали оба его сына, выстроил к 1400 году новую часть древнего дворца Аккурсио. Фьораванти-отец вел или постройку, или перестройку после пожара главного общественного здания города – палаццо Коммунале. Если учесть, что профессиональное обучение в те времена было неотделимо от общего образования и начиналось с семи-восьми лет, логично предположить, что на руководимой отцом стройке Аристотель должен был годам к пятнадцати приобрести уже весьма серьезные инженерные и художественные познания.

В 1436 году мастер Гаспаро Нади упоминал в своей хронике Аристотеля как полноправного «соавтора» работ по отливке и подъему нового городского колокола на башню Арринго древнего дворца дель Подеста.

К сожалению, сведений о жизни Фьораванти до конца 1440-х сохранилось немного. После смерти отца в 1447 году Аристотель работал вместе с дядей Бартоломео Фьораванти на ряде строек коммуны и частных заказчиков.

В 1451 году молодой мастер отправился в Рим и прожил там почти два года, занимаясь в первую очередь перевозкой и установкой монолитных колонн древнего храма Минервы и, по-видимому, передвижением четырех монолитных колонн для нового парадного двора перед базиликой Святого Петра.

Когда в 1453 году был отлит новый городской колокол Болоньи, коммуна поручила именно Фьораванти руководить подъемом колокола на башню. В 1455 году он стал знаменитым. С помощью механизмов собственного изобретения Фьораванти передвинул колокольню церкви Санта-Мария Маджорне без единого повреждения, со всеми колоколами. Колокольня была передвинута на расстояние около тринадцати метров. Это была сенсация. И неудивительно, ведь передвижка зданий по сей день считается непростой технической задачей и всегда привлекает к себе внимание, тем большим было восхищение современников, отразившееся в десятках записей.

Фьораванти справился с задачей, не имея в своем распоряжении винтовых домкратов, будучи вынужден заключить сооружение (высота около 25 метров при основании 5x5 метров) в жесткую деревянную клетку-пирамиду, чтобы избежать опрокидывания и разложить необходимые тяговые усилия на множество синхронно работающих воротов. Для середины XV века дело было неслыханным. За эту работу помимо договорной платы Фьораванти получил от кардинала Виссариона очень крупную по тем временам награду в 50 золотых флоринов.

Успех следовало закреплять. Инженер отправился в соседний город Ченто и там, не вынув из постройки ни одного кирпича, выправил колокольню Сан-Бласио, отклонившуюся от вертикали на 1, 67 метра.

Получив приглашение из Венеции, Фьораванти немедленно отправился в путь. Здесь он столь же эффективно, как и в Ченто, выправил колокольню церкви Сан-Анджело, но произошло несчастье. Через двое суток колокольня неожиданно обрушилась, придавив несколько человек.

Вряд ли можно заподозрить инженера в технической ошибке, скорее всего, берясь за работу, он не учел коварство слабых грунтов Венеции. Власти начали расследование, и Фьораванти, опасаясь местного правосудия и в еще большей степени ревности местных мастеров, которым была бы поручена роль экспертов, тайно покинул город.

Катастрофы, по-видимому, были настолько обычным явлением, что венецианская драма никоим образом не повредила репутации болонца. Она, однако, заставила его в дальнейшем проявлять величайшую осмотрительность при оценке качества грунта. Ведя в 1458 году переговоры с Козимо Медичи о передвижке колокольни во Флоренции, Фьораванти попросил предварительно ознакомить его с состоянием фундаментов и особенностями грунтов, уже не рискуя, как прежде, давать согласие авансом, несмотря на обещанный очень высокий гонорар.

В 1456 году Аристотель был избран старшиной ложи каменщиков Болоньи и производил укрепление стен дворца, какого – неизвестно, но скорее всего это палаццо дель Подеста, над проектом реконструкции которого ему предстояло много работать в дальнейшем. В следующем году он был занят починкой стены городской цитадели, очисткой и ремонтом крепостного рва и еще множеством нужных городу дел.

В сентябре 1458 года Фьораванти со всем семейством отправился в Милан. Он к этому времени уже овдовел и был женат вторично. Знатный миланец Людовизи, бывший свидетелем работы Фьораванти в Болонье и Ченто, уже дважды писал герцогу, настоятельно рекомендуя ему пригласить болонца на службу. Благодаря этим сохранившимся письмам можно хоть что-то узнать о Фьораванти-человеке: мужчина среднего роста, малоразговорчивый, опрятный и «вообще человек очень подходящий для герцогского двора» – Людовизи использует слово «кортеджано», то есть придворный.

С несколькими перерывами Аристотель Фьораванти прожил в Милане целых шесть лет, там он познакомился с Антонио Аверлино (Филарете), бывшим в эти годы главным архитектором герцога Сфорца. С Филарете его связывало не только сотрудничество, но и личная дружба.

Его первая работа в Ломбардии – ремонт арок древнего моста через реку Тичино в Павии. На следующий год – сложная работа в Мантуе, господину которой и своему вассалу, маркизу Гонзага, герцог Сфорца «одолжил» своего мастера. В отличие от работ по контракту с коммуной, как правило, сопровождавшихся чрезвычайно дотошно составленными договорами, отношения между владетельными синьорами отличались почти домашней простотой. Свидетельство трудов Фьораванти исчезло – башня, выпрямленная им в Мантуе, была разобрана в конце XVI века.

Все в том же 1459 году Фьораванти переехал в Парму, где в это время строился канал. Доподлинно известно, что в конце ноября, то есть по завершении строительного сезона, Фьораванти покинул Парму, получив от коммуны 750 лир за исправление пяти шлюзов.

В 1461 году Фьораванти работал на постройке канала в Кремоне и выпрямлял участок городской стены в Парме. В следующие два года он был занят обновлением замков в Аббьятеграссо, Бойеда, Сартирано и других местах.

Аристотель Фьораванти вел кочевую жизнь тогдашнего военного инженера. Объем работ и их разбросанность в пространстве таковы, что трудно оспорить мнение Бельтрами, высказанное сто лет назад: многие из гидротехнических сооружений в Ломбардии, традиционно приписываемые Леонардо да Винчи, были в действительности созданы Фьораванти и другими инженерами за два десятилетия до появления Леонардо в Милане.

В 1464 году Фьораванти оставил службу в Милане. Вероятной причиной разрыва были интриги местных мастеров. Фьораванти искал другого владетельного нанимателя. Однако от Эсте из Феррары, куда была послана сделанная из меди модель фонтана с гербом герцога, не последовало ожидаемого приглашения. Пришлось возвращаться в Болонью, куда на короткое только время инженер заезжал по просьбе городского Совета в 1459 и 1461 годах. Здесь не было крупных работ, и Аристотель приступил к завершению построек, не оконченных покойным дядей Бартоломео.

Мастеру уже было пятьдесят лет, когда пришло приглашение из Венгрии. 23 ноября 1465 года Матиаш Корвин отправил письмо в Болонью с поля боя в Хорватии:

«Мы узнали, что у вас есть некий мастер Аристотель, выдающийся архитектор. Поскольку мы, ведя постоянно войны с неверными, испытываем очень большую нужду в таком человеке, мы вас очень просим, чтобы вы отпустили к нам ненадолго этого человека. Мы намереваемся с его помощью сделать и полезное для него, и приятное для нас».

Коммуна не слишком была расположена вновь отпустить Фьораванти в длительную отлучку, и он отбыл в Венгрию только после завершения каких-то мелких работ, в январе 1467 года. Город очень дорожил своим архитектором и инженером, коль скоро выплачивал ему жалованье за весь период отсутствия. Именно благодаря этому точно известно, что вместе с дорогой Фьораванти потратил на работу в Венгрии ровно полгода.

Болонский хронист Секаденари упоминает о трудах Фьораванти в Венгрии, где «он построил некоторые мосты через Дунай, так что завоевал такую славу и благожелательность тех стран и особенно короля, что тот сделал его рыцарем и позволил, чтобы тот чеканил золото и монету, на которой ставил бы свое имя и свою голову».

Разумеется, строить в Венгрии болонец не мог – для этого не было времени, и к тому же он был здесь в зимние и весенние месяцы. По-видимому, то был первый документированный случай обособленного от строительной практики генерального проектирования сооружений – разработку проектов в деталях и процесс возведения осуществляли уже другие.

Фьораванти официально был назначен городским инженером Болоньи в декабре 1464 года, сразу же по возвращении из Милана, и оставался в этой должности до смерти. Он выполнял разнообразную работу, обеспечивавшую ему и его семье безбедное существование, но не получал никакого творческого удовлетворения, не говоря уже о славе.

В 1470 году Аристотелю Фьораванти исполнилось 55 лет – весьма почтенный возраст. Творческая жизнь шла медленно, но верно клонилась к закату. Правда, мастер построил изящный по конструктивному решению акведук в Ченто, но и это не принесло удовлетворения.

По-видимому, в 1473 году Аристотель разрабатывал проект и модель реконструкции палаццо дель Подеста. Если принять гипотезу об авторстве Аристотеля, то при перестройке палаццо дель Подеста он решал глубоко несвойственную для себя задачу внешнего декорирования старой постройки сообразно новой моде.

В том же 1473 году Фьораванти отправился в Рим. Там он вскоре был обвинен в связи с делом о фальшивых монетах. В те времена такое обвинение неоднократно служило эффективным средством устранения. Любопытно, что болонские власти, с одной стороны, немедленно признали тяжесть обвинений против своего коммунального архитектора и специальным декретом заочно, без разбирательства, отстранили его от должности, а с другой – добились его скорейшего возвращения. Похоже, что интересы римских недоброжелателей Фьораванти и его городского начальства совпали: одни не хотели его присутствия в Риме, другие хотели его присутствия в Болонье – скорее всего для немедленного начала работ во дворце. Во всяком случае, с Фьораванти весьма скоро сняли обвинения, и Болонья восстановила его в должности – в противном случае городской Совет не стал бы годы спустя добиваться от московского государя возвращения своего инженера.

Жизнь архитектора резко переменилась после встречи Фьораванти с послом великого князя Московского Семеном Толбузиным. Он согласился на отъезд в Москву, куда его пригласили для строительства Успенского собора.

В пасхальное воскресенье 1475 года шестидесятилетний болонский инженер увидел город с Поклонной горы. 26 марта итальянец прибыл в Москву, а уже в июне начали рыть траншеи под фундаменты: «Месяца июня венецийский муляр Аристотель нача рвы копати, глубина 2 сажени и глубже». Проблема надежного основания была для Фьораванти весьма болезненной после несчастья с венецианской колокольней – естественно, что первое и единственное свое самостоятельно возведенное здание мастер хотел поставить на века. Впрочем, повлияло и другое обстоятельство – земля под собором была рыта-перерыта.

Фьораванти распорядился забить в дно траншей дубовые сваи, – очевидно, московские глины не внушали ему доверия. Одновременно зодчий устроил кирпичный завод за Андрониковым монастырем, на месте позднейшего Калитниковского кладбища.

Византийская традиция склоняла к тому, чтобы соединить Успенский собор и дворец. Местная традиция, закрепившаяся в эпоху слабости княжеской власти, требовала прямо противоположного. Возможно, что удачное размещение маленького храма Ризположения обеспечило перевес традиции местной. Успенский собор сохранил городской характер, тогда как роль дворцовой церкви перешла к перестроенному вскоре Благовещенскому собору, который был сразу же связан с теремами галереей.

Уяснив, что прямая связь с будущим дворцом отпала, Фьораванти одновременно уяснил и то, что за алтарной преградой окажутся отдельные церкви – Святого Дмитрия Солунского, покровителя Московского княжеского рода, апостолов Петра и Павла, Похвалы богородицы. Пространственная система, казалось, выраставшая из плана столь логично, рушилась в один миг. Три из пяти глав оказывались теперь над залом храма, а две – за алтарной преградой.

И тогда Фьораванти принимает удивительное решение. Он выстраивает интерьер совершенно независимо от внешнего облика сооружения. Признав рассеченность того внутреннего пространства, которое виделось ему первоначально цельным, зодчий вводит радикальную поправку в композиционную идею. Два квадратных столба послужат теперь опорой низкой алтарной преграде и тяблам иконостаса над ней. Они и все, что за ними, решительно исключаются из интерьера храма. Четыре круглых столба, стягивая в пучок девять из двенадцати квадратов плана, закрепляют квадратность интерьера перед иконостасом столь твердо, что ни тогда, ни теперь никто почти не замечает внутренней конфликтности, несуразности пространственной структуры собора.

Фьораванти решал задачу принципиально иначе, чем некогда строители владимирских храмов и боголюбовского замка. Аристотель стремился наилучшим образом «вписать» здание собора в реальное пространство площади – вернее, поскольку площадь еще не завершена, своим решением Фьораванти задавал ее характер на века вперед. Если речь шла о соборе на площади, значит и о связи собора с будущим дворцовым комплексом. Архитектор работал над южным и западным фасадами Успенского собора так, как если бы оба они были главными.

12 августа 1479 года храм был освящен митрополитом Геронтием. Современники, торжественно праздновавшие освящение собора неделю или даже две, отметили, что собор снаружи «как един камень», что внутри он отличается «величеством, светлостью, звонностью и пространством». Сегодняшние оценки, в общем, не расходятся с впечатлениями пятисотлетней давности, и формы собора кажутся совершенными.

Еще не освятили собор, а Фьораванти начал возводить Пушечный Двор. А в 1478 году мастер заведовал артиллерийским обозом в походе на Новгород. В том походе архитектор построил прочный понтонный мост через Волхов, о чем подробно повествует летопись: «Декабря 6 велел князь велики мост чинити на реце Волхове своему мастеру Аристотелю Фрязину под Городищем, и той мастер учинил таков мост под Городищем на судех на той реце, и донележе князь велики одолев возвратися к Москве, а мост стоит».

Фьораванти начальствовал над «нарядом», то есть над артиллерией и при походе против Казани в 1482 году. Фактически он был главным инженером московского войска.

Некоторые ученые считают, что Фьораванти был главным проектировщиком новой московской цитадели. Вот что говорит, например, В. Лазарев: «Имеются серьезные основания полагать, что Фьораванти принимал участие в предварительных обсуждениях перестройки Московского Кремля».

Тем временем в России все сильнее разгоралась неприязнь к иноплеменникам. В 1484 году врач, не сумевший вылечить служилого татарского царевича Каракучу, был «выдан головою» семье царевича и «зарезан под мостом аки овца», как меланхолично констатирует летопись. О Фьораванти сообщается тогда же: «Аристотель боялся того же, начал проситися у великого князя в свою землю; князь же велики пойма его и ограбив посади на Онтонове дворе за Лазорем святым». Наказание столь явно не соответствовало «вине» престарелого просителя, что следует подозревать за ним очередную смену настроений Ивана III, который то сближался с княгиней против завистников, то вместе с ними готов был покарать ее и ее людей опалой.

Неизвестно, качнулось ли вновь настроение русского царя либо перевесили соображения военной необходимости, но только в 1485 году имя Фьораванти вновь было упомянуто в летописи. Как начальник артиллерии мастер участвовал в походе на Тверь, окончившемся, как известно, ее бескровным покорением.

После его след теряется. Фьораванти мог умереть в походе или по возвращении, мог прожить еще немного, помогая молодым мастерам. Но осталась слава, надолго пережившая архитектора-инженера.

БРАМАНТЕ

(1444—1514)

Браманте открыл краткий период так называемого римского классического искусства.

Донато ди Аньоло ди Паскуччо, прозванный Браманте, родился в Монте Асдруальдо, близ Урбино, в 1444 году. Родители его были людьми бедными. Тем не менее в детстве он обучался не только читать и писать, но и арифметике. Отец, видя его большую любовь к рисованию, рано приобщил его к живописи. Первоначально Браманте готовился к деятельности живописца у фра Карневале, возможно, встречался в Урбино также с Пьеро делла Франческа и Мелоццо да Форли.

Увлечение архитектурой привело его в Ломбардию. Он переезжал из города в город. Однако его труд не приносил ему ни больших денег, ни высокой чести, так как Браманте не имел еще ни имени, ни положения. Наконец он решил ехать в Милан.

Вначале Браманте выступал главным образом как художник и с этих позиций подходил к проблеме архитектурного пространства. В Милане он перестраивал старинную церковь Санта-Мария прессо Сан-Сатиро. Браманте стремился к тому, чтобы купол собирал и завершал своей полусферой равноценные пространственные отрезки, а поскольку ограниченная площадь церкви не давала ему возможности развить хор пропорционально протяженности главного корабля и трансепта, он создал видимость хора из искусственного мрамора (стукко), умело используя иллюзионистские возможности перспективы. Кажущаяся глубина как визуальная данность тождественна глубине реальной: пространство для Браманте являлось уже не универсальной структурой, а грандиозным слепком с действительности.

В 1488 году он вместе с другими мастерами участвовал в строительстве собора в Павии. Ему, несомненно, принадлежит идея создания купола, возведенного на трех нефах, с тем чтобы свести воедино весь пространственный объем здания.

Последним и наиболее значительным строительным предприятием Браманте в Милане является хор в церкви Санта-Мария делла Грацие, хотя здесь его идеи были плохо поняты торопливыми и недостаточно подготовленными исполнителями. Купол, опирающийся на высокий барабан, украшенный галереей со спаренными арками, чередующимися с пилястрами, возвышается над огромным кубом главного объема, стороны которого (за исключением той, которая ведет в главный неф) переходят внизу в широкие полукружия трех апсид. По замыслу зодчего стены служат тонкими перегородками между внутренним и внешним пространством. Создается впечатление, будто воздух, заключенный во внутренних помещениях, давит на оболочку стен и выходит наружу через многочисленные проемы. Монументальное сооружение как бы на глазах увеличивает свой объем. Оно облегчается большими окнами, которые разрежают внизу стену, а вверху – круговой лоджией барабана. Мелкие же украшения образуют складки на поверхностях, щедро обращенных к свету.

Между двумя крайностями Браманте не искал средних пропорциональных величин, а старался создать впечатление непрерывности перехода, используя для этого способность человеческого зрения переходить как это случается, например, при созерцании природных явлений, от большого к малому и от малого к большому. Для достижения такой непрерывности или возможности перехода от одной величины к другой Браманте стремился к унификации масс, к построению здания как единого природного организма. Это та же самая тема, которую Браманте развивал в миланских постройках и которую он последовательно реализовал в Риме при проектировании перестройки собора Святого Петра.

Оставив Милан в 1499 году после его захвата французами, Браманте обосновался в Риме. Он привез из Ломбардии кое-какие деньги, которые тратил с величайшей бережливостью, так как хотел жить независимо. Приступив к обмеру древних построек города, он вел жизнь уединенную и созерцательную. Прошло немного времени, и Браманте добился своей цели.

В Риме Браманте прожил до конца своих дней. Сначала он служил помощником архитектора при папе Александре VI. В 1503 году папой был избран Юлий II, и с того момента зодчий работал главным образом для него. Лишь изредка он предпринимал кратковременные поездки: в 1506—1507 годах в Болонью и Урбино, в 1508 году – в Чивитавеккиа, в 1509 году – в Лорето на строительство собора Святого Петра и перестройку ватиканских дворцов.

Вообще папа всячески ему благоволил Юлий II, отмечавший мастера и за личные качества, нашел его достойным должности хранителя свинцовой печати. В этом качестве Браманте соорудил прибор для наложения печати на папские буллы, действовавший при помощи очень искусно сделанного винта.

Перелом в стиле Браманте после его переезда в Рим не столь разителен, как это принято считать. Классическая культура Браманте сложилась в Урбино. Он долго работал в Ломбардии, где сильны были консервативные художественные традиции. Речь идет скорее о заключительном, венчающем все творчество этапе его гуманистической культуры, хотя и вдохновленном непосредственным контактом с античностью. В Милане он органически вписывал свои творения в позднеготическую ткань городской застройки, в Риме же он стремился сочетать их с подлинно историческим обликом города, каким он представлялся на основании древних руин и, разумеется, трактатов Витрувия. Но и тут он ставил перед собой скорее задачу воссоздания внешнего облика, чем выявления внутренней взаимосвязи. Главной своей целью он считал упрощение, очищение представления об античности, замутненного и искаженного в поздние времена, о чем свидетельствовали сохранившиеся документы.