В комнате установилась тишина.

Гюнтер прислонился плечом к стене. Его не взволновали слова Карла, ибо в глубине души он безразлично относился и к фашистам, и к антифашистам — верил только себе и своему умению устраиваться. Думал: назвал ли Шлихтинг свои две цифры? И сколько же на счёту, если Карл пообещал ему даже три миллиона?

Три миллиона — и кому? Какому-то бывшему нацисту. А он, Гюнтер, которого чуть не расстреляли, получит только миллион. Где же справедливость?

Аннет спросила:

— Однако почему не насторожил тебя первый визит к Рудольфу Зиксу? И дядя предупреждал тебя…

— Почему же ты тогда не отговорила меня от поездки в Италию?

— Твоя правда, — вздохнула Аннет, — но мне так хотелось поехать с вами. С тобой…

— Мы сядем в машину и поедем, куда только ты захочешь, — примирительно сказал Карл. — И не будем думать ни о деньгах, ни… Но захочешь ли ты поехать со мной?

— Неужели ты действительно так думаешь, милый?

— А знаешь, кем был мой отец?

Гюнтер прикусил губы: надеясь отвернуть Аннет от Карла, он рассказал ей о Франце Ангеле, но девушка ответила ему тогда так же, как сейчас Карлу.

— Я знаю, кто ты! — Немного помолчала. — Конечно, тень отца ещё витает над тобой. Особенно когда сделаешь что-нибудь плохое.

Карл засмеялся хрипло и нервно.

— Ты на самом деле все знаешь и не отказываешься?

Гюнтер представил эту сцену в комнате и сжал кулаки.

А Карл все говорил:

— …И ничего не стоит между нами, любимая. Завтра мы полетим в Цюрих, и я переведу двадцать миллионов польскому посольству с условием, чтобы на эти деньги построили больницу. — Засмеялся. — Шлихтинг и полковник словно договорились: назовут мне цифры только на пороге банка. Тем больше разочаруются… — Карл умолк и продолжал после паузы: — Жаль Гюнтера. Но я уверен: он все поймёт и одобрит наше решение.

Гюнтер еле удержался, чтобы не ворваться в комнату. Он что, мальчишка? И какое они имеют право решать за него? Его миллион — полякам? Миллион, с которым он уже свыкся, который как бы стал его собственностью и принёс бы ему столько счастья, радостей и удовольствий?

У Гюнтера заклокотало в горле, поднял руки и чуть не закричал, как человек, которого грабят. Он не слышал, что дальше говорят в комнате, утратил самоконтроль, шагнул к двери — сейчас он ворвётся к ним, он им покажет, заставит уважать его права; в конце концов, неужели полякам не хватит девятнадцати миллионов? Что для государства миллион, который может сделать его, Гюнтера, счастливым?

Но перед кем унижаться?

Эта мысль отрезвила его, привела в чувство, и он услыхал слова Аннет:

— …Дядя остановился на Шаттегештрассе, где живёт наша родственница, и я переночую там. Завтра утром он выезжает в Гамбург и хотел бы увидеть тебя.

О, уже и Каммхубель припёрся в Ганновер — это окончательно разозлило Гюнтера. Суют нос не в свои дела, тоже философы, интеллигенция, раскудахтались: «Боже мой, как дурно пахнет от нацистских денег!» А ты не нюхай!

— Тогда поспешим, — сказал Карл.

Гюнтер осторожно вышел за дверь. Пробежал по коридору, оглянулся, заворачивая за угол, и чуть ли не скатился по лестнице.

…За столиком Пфердменгеса сидели двое мужчин. Полковник танцевал с какой-то раскрашенной девицей. Сев на место, жадно выпил шампанского, указал Гюнтеру на мужчин:

— Мои старые друзья. Этот рыжий — Ганс, а этот — бывший, хотя, правда, все мы бывшие… Курт, мой однополчанин.

— На минутку, господин Пфердменгес, — позвал его Гюнтер, — важное дело.

— Называй меня просто полковником, — небрежно похлопал его по плечу Пфердменгес. — Никаких дел, сегодня отдыхаем.

Мужчины одобрительно закивали. Гюнтер наклонился к уху Пфердменгеса, зашептал:

— Хотите потерять свои пятьсот тысяч?

Гюнтер отозвал полковника в сторону, рассказал о разговоре Карла с Аннет.

Полковник смотрел на него, не понимая. Наконец смысл сказанного дошёл до его сознания.

— Я придушу этого Карла, как щенка! — Поднял кулаки. — Никто ещё безнаказанно не обманывал Пфердменгеса!

— Вам хмель ударил в голову, — оборвал его Гюнтер. — Возможно, вы на самом деле придушите его, но ганноверская полиция уже через несколько часов раскроет вас. И вместо пятисот тысяч — тюрьма.

— Но нельзя же безнаказанно делать такие вещи! — горячился полковник.

— Есть способ увеличить вашу долю в десять раз! — не дослушал его до конца Гюнтер.

— Пять миллионов? — полковник побледнел.

— Да, пять миллионов… Сейчас мы поедем… тут недалеко… Но при условии: будете выполнять все, что я скажу!

— Согласен!

Поймали такси, и через десять минут Гюнтер нажимал кнопку звонка у калитки, ведшей к дому Йоахима Шлихтинга.

Вышел слуга в сопровождении овчарки. Издалека спросил:

— Кто?

— Полковник Пфердменгес и господин Велленберг. Очень важное и срочное дело.

Слуга скоро вернулся и загнал овчарку в помещение.

— Прошу, господин Шлихтинг ждёт вас.

Йоахим Шлихтинг стоял в центре большого холла с ковром во весь пол, и это делало его ещё более высоким — будто червяк какой-то умудрился стать на хвост и замереть. Молчал, разглядывая посетителей. Гюнтер не выдержал и начал первый:

— Сегодня вы встречались с человеком, который выпытывал у вас две цифры шифра…

Шлихтинг наклонился немного и так застыл, как Пизанская башня. Затем проскрипел недовольно:

— Я не люблю шантажистов, господа. Если вы пришли только за этим, считайте разговор исчерпанным.

Гюнтер показал на полковника.

— Это штандартенфюрер СС Людвиг Пфердменгес. Он назовёт вам пароль, который стал известен тому человеку… Ну, тому, кто был у вас сегодня.

— Да, — заявил уверенно полковник. — «Хорошо весной в арденнском лесу». Разве вы никогда не ездили туда в эту пору года? — добавил от себя ехидно.

Шлихтинг подумал немного и спросил:

— Но почему создалась такая ситуация? Пожалуйста… — и указал на кресла в углу холла.

— Человек, с которым вы познакомились сегодня, — начал Гюнтер, — сын Франца Ангеля. Надеюсь, вам знакомо это имя?

Какая-то искра вспыхнула в прозрачных глазах Йоахима Шлихтинга.

— Конечно, знакомо, однако тот парень назвался Карлом Хагеном.

— Карл Хаген — журналист, — заявил Гюнтер. — Его отец скрывался под такой фамилией. Но дело не в этом. Просто я объясню, каким образом к Карлу Хагену попал список тех, кто знает шифр. Я помогал ему с самого начала, если хотите, господа, не без корысти, у нас разговор идёт начистоту, и я не таюсь перед вами. Карл Хаген обещал мне миллион, пятьсот тысяч полковнику. На какой сумме сошлись вы, господин Шлихтинг?

Шлихтинг втянул голову в плечи, сощурился иронично.

— Вы много себе позволяете, мой дорогой друг! — произнёс присвистывая.

Гюнтер продолжал дальше, будто и не слышал ответа:

— Все равно вы не получили бы и пфеннинга, поскольку Карл Хаген решил подарить всю сумму, лежащую на счёту, полякам на строительство больницы. Во имя искупления так называемых эсэсовских грехов. Только что я был свидетелем его разговора с одной особой, господин полковник знает её. — Вдруг сорвался чуть ли не на крик: — Им, видите ли, жалко меня, но они уверены, что я пойму этот жест и с радостью отрекусь от своей части! Никогда в жизни!

Шлихтинг спросил:

— Вы знаете первую часть шифра?

Гюнтер уже овладел собой.

— Две цифры известны полковнику, а первые две знает Карл Хаген. Он узнал их…

— У кого?

— Э, нет… — засмеялся Гюнтер. — Если вы узнаете, у кого, то исключите меня из игры.

— Сколько лежит на счёту?

— Это уже деловой разговор. Я знал, что мы придём к соглашению, — повеселел Гюнтер. — Двадцать миллионов марок.

— Двадцать! — Шлихтинг так и замер в кресле. — А он сказал мне: десять.

— И вы сошлись?..

— Какое это имеет значение? Двадцать миллионов!.. — Шлихтинг словно все ещё не верил. — Нас трое, и это выходит…

Гюнтер предостерегающе поднял руку.

— Человек, который знает первые две цифры, уверен, что эти деньги — собственность «четвёртого рейха». Карл Хаген обманул его.

Шлихтинг положил большие, как лопаты, ладони на колени. Сказал безапелляционно:

— Наша партия — вот кто создаст «четвёртый рейх!» Тот человек должен знать это. Вы явитесь к нему как представитель партии. Ну и… — задвигался в кресле, — думаю, мы и на самом деле некоторую сумму…

— Каждому по пять миллионов, — заявил Гюнтер решительно. Нам по пять и пять на счёт партии.

Это представляется справедливым, — наконец подал голос полковник. — Я за такой вариант!

Шлихтинг согласился. Было жаль отдавать десять миллионов какому-то бурбонистому штандартенфюреру и юнцу, который не представляет настоящего вкуса денег и наверняка сразу же растранжирит их. Но не мог не согласиться: каждый держал другого в руках, каждый зависел от другого.

— Хорошо, господа, договорились, — сказал решительно. — Но завтра в четыре часа мы вместе с Карлом Хагеном должны были вылететь в Цюрих. Вдруг он заподозрит, что мы сговорились за его спиной?

— Ну и что? — беспечно махнул рукой Пфердменгес. — Послать его ко всем чертям, и только.

— Не так все это просто, — поморщился Шлихтинг. — Он поднимет шум в прессе, что мне и моей партии в канун выборов ни к чему. Наконец, может предупредить или шантажировать человека, который знает первые две цифры.

Полковник встал.

— Придётся этого Карла Хагена убрать… — сказал деловито, словно речь шла о чем-то обычном, скажем, о покупке пачки сигарет.

— Может, все-таки договориться с ним? — спросил Шлихтинг.

— Пустое дело, — возразил Гюнтер. — Я знаю его!

Шлихтинг наклонился к полковнику. Спросил шёпотом:

— Ну убрать… Но как?

Пфердменгес засмеялся:

— Я знаю сто способов!

Шлихтинг ужаснулся.

— Но ведь на нас сразу падёт подозрение…

Полковник заходил по холлу, заложив руки за спину. Остановился перед Гюнтером.

— У вас есть ключи от «фольксвагена»?

Гюнтер вынул их из кармана.

— Завтра утром ни в коем случае не садитесь в машину.

— А-а… — понял все Шлихтинг. — Только бы не вышла на нас полиция.

— А мы обеспечим себе алиби. Начнём с того, что сейчас поймаем такси и твёрдо запомним его номер…

…Пфердменгес сел рядом с шофёром и всю дорогу разговаривал с ним. Рассказывал, как охотятся на львов в саванне. Расплачиваясь, спросил у водителя, который час. Тот ответил:

— А мне показалось, что нет и девяти… — А когда машина отъехала, полковник сказал поучительно: — Шофёр подтвердит, что без трех минут десять мы приехали в «Корону».

— »Фольксвагена» ещё нет на стоянке, — заметил Гюнтер. — Когда проезжали, я обратил внимание.

— Это отведёт от нас все подозрения, — хрипло засмеялся Пфердменгес. — На стоянке зафиксируют время его возвращения, когда мы уже будем в отёле и у нас будут свидетели.

— Но как?

Полковник приложил палец к губам.

— Пошли, — подтолкнул Гюнтера, — все будет в порядке.

Приятели Пфердменгеса все ещё сидели за столом. Полковник незаметно дал Гюнтеру таблетку.

— Снотворное, — объяснил. — Сейчас мы накачаем их… Предложишь Курту переночевать на диване в твоём номере. Таблетку дашь выпить вместе с вином. Утром он будет клясться, что полночи вы с ним болтали. Спустишься ко мне после двух часов ночи, только осторожно, чтобы никто не заметил. Я не закрою дверь.

…Окна номера Пфердменгеса выходили в переулок. Ночью здесь редко попадались прохожие, но все же полковник, приоткрыв окно, долго прислушивался. Наконец отважился, скользнул в окно, держась за связанные ремни от чемоданов, и Гюнтер осторожно опустил его на панель. Как было оговорено, втянул ремни и закрыл окно.

В дальнем углу комнаты посапывал на диване Ганс. Лежал, свесив волосатую ногу. Гюнтер накрыл его — о Гансе следовало позаботиться, как-никак основной свидетель. Сел рядом, прислушался. За окном тишина, ни одного прохожего. Вдруг стало страшно: а если полковника задержат на месте преступления? Отправив Пфердменгеса на улицу, он уже стал его соучастником. Это же тюрьма…

А если сейчас выскочить в окно и задержать полковника? Может, ещё удастся уговорить Карла и тот рассчитается с ним по-честному?

Пусть отдаёт остаток полякам, какое его, Гюнтера, дело? Но сейчас ни Пфердменгес, ни Шлихтинг не захотят иметь дело с Карлом: зачем им терять деньги? Да и ему, Гюнтеру, зачем терять? Есть же разница между миллионом и пятью, и нужно быть дураком, чтобы отдать своё!

Под окном коротко свистнули. Гюнтер спустил ремни и помог полковнику взобраться…

Тот зашёл в ванну, смочил полотенце и тщательно протёр подоконник. Снял туфли, вытер подмётки. Протёр и ремни.

— Необходимо предусмотреть все, — объяснил полковник, — и я не хочу давать полиции ни одного доказательства. Я заложил в «фольксваген» две мины — от него останется только воспоминание! Пистолет выбросил в канализацию… Вероятно, все…

Он выпустил Гюнтера, переоделся в пижаму и лёг с чувством человека, который имеет право на отдых после тяжёлой работы.

Гюнтер стоял за шторой и выглядывал украдкой, словно его могли заметить с улицы.

Только что в номер заглянул Карл, они поговорили о делах, затем Карл предложил поездить по городу — Гюнтер знал, что сделал это он только из вежливости, а на самом деле хотел провести утро с Аннет. И действительно, Карл не уговаривал, стоял на пороге и улыбался, наверно, не совсем искренне, поскольку скрывал от друга тайну и завтра огорчил бы его, а Гюнтер не мог отвести от него взгляда, так как смотрел на него в последний раз; ему было трудно поверить в это, машина с минами казалась плодом нездорового воображения, плохим анекдотом, детской выдумкой — не может человек не чувствовать неотвратимого, а Карлу сейчас так хорошо, впереди у него встреча с Аннет, ощущение её близости. Он уверен, ничто не помешает его встрече, верит, что так будет вечно, а жить Карлу осталось несколько минут; ему не будет больно, он даже не поймёт, что умирает, но зачем это все, стоят ли эти миллионы (будь их в десять раз больше!) жизни друга, который смотрит на тебя с любовью и откровенно симпатизирует тебе?

Если бы Карл задержался в номере хотя бы ещё минуту, Гюнтер, наверно, не выдержал бы и сказал, что ждёт его, по крайней мере, под каким-нибудь предлогом не позволил бы сесть в «фольксваген». Но Карл спешил — он уже вышел из отеля и остановился возле светофора. Ожидая зелёный свет, помахал кому-то рукой. Гюнтер посмотрел кому и… увидел Аннет.

Она шла по самому краю панели в короткой зеленой юбке, белой кофточке, тоненькая и красивая, как белая роза на зеленом стебельке. Шла и махала Карлу рукой.

Карл побежал на жёлтый свет: вынырнул из-под машины, которая чуть не задела его, взял Аннет за руку, и они направились к стоянке, к канареечному «фольксвагену», начинённому взрывчаткой.

Дрожащими руками Гюнтер потянул на себя оконную раму. Почему-то не поддавалась, а ведь он только что закрыл окно, — дёргал изо всех сил и только через несколько секунд сообразил, что надо поднять задвижку.

Когда наконец перегнулся через подоконник, сообразил, что все равно не услышат, не услышат даже те, кто значительно ближе, — по улице уже двигался утренний автомобильный поток, гудели моторы и шуршали шины, а белая роза на зеленом стебельке плыла по краешку панели, и её бережно придерживал за руку Карл.

Вот они уж делают последние шаги, сейчас повёрнут на стоянку — но, может быть, полковник ошибся и что-нибудь не сработает, бывают же подобные случаи, почему не случится такому сейчас?

Гюнтер стоял, вцепившись в оконную раму, с раскрытым ртом и выпученными глазами и вдруг закричал. Только не крик, а какой-то свист с клёкотом вырвался из его груди, он зажал рот ладонью, испугался, что кто-нибудь услышит его и посмотрит с улицы, отшатнулся в глубь комнаты, схватился за спинку стула и не сводил глаз с тех, кто уже стоял возле жёлтой машины.

Аннет обошла «фольксваген», сейчас Гюнтер не видел её, на мгновение ему стало легче — вдруг он не заметил и она отошла? Карл отомкнул дверцу, открыл противоположную, наверно, протянул руку Аннет — сам Гюнтер непременно сделал бы то же, чтобы лишний раз ощутить тепло девичьей руки и лёгкое благодарное пожатие, — они там сейчас улыбаются друг другу, — боже, зачем он вчера послушался полковника?

Карл прикрыл дверцу, и в тот же миг «фольксваген» подбросило, полыхнул огонь, и Гюнтер почувствовал, будто его больно толкнуло в грудь — выпустил спинку стула, зашатался и в изнеможении сел на пол. Прижался щекой к холодным паркетинам, от которых противно пахло мастикой, всхлипывал и дрожал в нервном возбуждении.

В двери застучали, но не было сил подняться…

— Гюнтер! — раздался голос полковника. — Откройте, Гюнтер!

Только тогда Гюнтер оторвал щеку от пола и с трудом поднялся, непослушными пальцами повернул ключ.

За спиной полковника стояла встревоженная горничная. Гюнтер почувствовал, что горничная может кое-что прочитать на его лице, сделал над собой усилие, улыбнулся и спросил:

— Что случилось? Вы стучите, словно пожар. Я был в ванной…

— Несчастье! — воскликнул Пфердменгес. Гюнтер удивился, с какой естественностью полковник разыгрывает свою роль. — Взорвался «фольксваген» Карла!

— Как взорвался? — Гюнтер изобразил удивление. — Когда взорвался? А где Карл?

— Вы ничего не слышали? — удивилась горничная. — Я думала, что в окнах повылетают стекла.

— Я был в ванной… Карл только что заходил ко мне… Он куда-то собирался… Подождите, вы ничего не напутали?

— Я завтракал, когда услышал взрыв, — объяснил Пфердменгес. — Выбежал на улицу — возле стоянки толпа… Бегут полицейские… Я — туда и увидел изуродованный «фольксваген» Карла. Ну, дым, огонь, служитель тащит огнетушитель… По-моему, в машине кто-то был…

Гюнтер закрыл лицо руками.

— Карл… Карл…

…Стоянку уже окружили полицейские. Гюнтер протиснулся к инспектору. Сказал встревоженно:

— На этом «фольксвагене» мы прибыли из Швейцарии. Что случилось? И что с Карлом?

— Вы хотите сказать, что знаете владельца этой машины?

Инспектор ощупал Гюнтера внимательным взглядом.

— Да, мы вместе приехали из Швейцарии.

Инспектор подтолкнул его к брезенту, которым было прикрыто что-то, поднял край. Гюнтер знал, кого ему покажут, и готовился к этому, но то, что увидел, заставило его отшатнуться и заслонить лицо руками.

— Они… — У Гюнтера вытянулось лицо, глаза налились кровью. Почему ему показали это?

— Кто они? — уже дважды спрашивал инспектор.

Гюнтер смотрел, моргал глазами, и ноги у него подкашивались. Наконец понял, что требует полицейский.

— Карл Хаген, — с усилием выдавил. — Швейцарский журналист. Карл Хаген из Берна.

— А женщина?

— Аннет Каммхубель… студентка… Франкфуртский университет…

— Жили в «Короне»?

— Да.

— Пройдёмте с нами.

Они вышли за цепь полицейских и сразу попали под перекрёстный огонь репортёров. Гюнтер шёл, опустив голову, и старался не слушать их вопросов. Думал: хорошо, что старый Каммхубель уехал в Гамбург. Пока полиция выйдет на учителя и все поймёт, он успеет побывать у Рудольфа Зикса и вытянет у него две цифры. О Шлихтинге никто ничего не знает. Карл не назвал его имени ни Каммхубелю, ни Аннет, следовательно, тайна шифра известна только троим, а все остальное не должно волновать Гюнтера. В полиции нет основания задерживать его — завтра он съездит в Заген, затем сразу вернётся в Швейцарию, куда прибудут Шлихтинг и Пфердменгес. Все продумано, все идёт по плану: главное — спокойствие, не выдать себя ни словом, ни жестом. Карл Хаген был другом Гюнтера Велленберга, его трагическая гибель не могла не потрясти друга — вот линия поведения…

Гюнтер уже вошёл в роль, ему и на самом деле стало жаль Карла и Аннет, он любил их и мог сейчас поклясться в этом — белая роза на зеленом стебельке… Но почему вдруг задрожали мышцы на обожжённом лице Карла? Неужели он подмигивает?

Это видение было таким зримым и реальным, что Гюнтер невольно схватил инспектора за плечо, смотрел расширенными от страха глазами и бормотал что-то невразумительное. Тот понимаюше пожал ему руку.

— Все бывает, — попробовал успокоить. — Но вы ведь мужчина, держитесь!

Вместе с портье они поднялись на лифте на четвёртый этаж, где их уже ждали вездесущие репортёры. Инспектор приказал освободить коридор, и только после этого портье открыл дверь номера Карла.

Возле шкафа стоял открытый, но уже упакованный чемодан. Кровать была аккуратно застелена. На вешалке — плащ, несколько газет на журнальном столике под торшером, рядом начатая коробка конфет и недопитая бутылка вина.

Инспектор посмотрел на все это, распорядился снять отпечатки пальцев. Спросил Гюнтера:

— Когда вы собирались уезжать?

— Сегодня.

— Так я и думал, — показал на чемодан. — Ваш спутник был аккуратным человеком. Когда вы видели его в последний раз?

Гюнтер посмотрел на часы.

— Минут двадцать пять — тридцать назад. Он заходил ко мне.

Инспектор остановился перед Гюнтером. Спросил небрежно, но смотрел внимательно.

— О чем вы говорили?

— Ну… о делах… об отъезде… Потом он предложил проехать по городу.

— И вы отказались? Почему? Наверно, раньше вы не оставляли его?

Гюнтер ответил спокойно:

— Бывают разные ситуации. Сегодня я почувствовал, что третий — лишний…

Инспектор кивнул.

— Фрейлейн Каммхубель? Давно они познакомились? Где?

Гюнтер знал, что врать нельзя — все равно узнают.

— Дней десять назад. В Загене. У нас были дела в городе, а она приезжала туда к родственникам.

Инспектор стал рассматривать вещи в чемодане. Казалось, он совсем потерял интерес к Гюнтеру. Даже спросил не оборачиваясь:

— А вчера? Когда вы вернулись вчера вечером? Были вместе с Хагеном?

Гюнтер понял, что полиция уже поинтересовалась у служителя на стоянке, когда Карл поставил машину.

— Нет, — ответил. — Карл ездил куда-то вместе с Аннет. А мы с полковником Пфердменгесом гуляли по городу. Полковник развлекался в ресторане, но у него заболела голова и он решил проветриться. Мы взяли такси, поездили, затем вернулись и опять сидели в ресторане, в «Короне». Погодите, когда же мы приехали? По-моему, около десяти. Но точнее вам могут сказать приятели полковника. Мы вместе ужинали, правда, мягко говоря, они выпили лишнего и ночевали у нас. Один у меня на диване, второй — у полковника.

— Как их фамилии?

— Не знаю, спросите у полковника. У меня ночевал Курт.

— И когда он ушёл?

— С час назад. Жаловался, что опоздал на работу.

Очевидно, инспектор остался доволен объяснениями, так как спросил:

— Как вы думаете, кто мог это сделать?

— Что? — прикинулся недогадливым Гюнтер.

— Диверсию против вашего друга. Возможно, и против вас. Ведь вы могли сесть в машину вместе…

— Счастливый случай, что я остался жив! — Гюнтер опустился в кресло возле журнального столика. Для чего-то переложил с места на место газеты. Сейчас самое время подбросить полиции версию, которую они разработали вчера вечером, ожидая такси. Правда, инспектор может отнестись к ней скептически, но если узнают журналисты… Предмет для разговоров по крайней мере на неделю!

Сказал, будто раздумывая и взвешивая:

— Видите, дело такое… Мы с Карлом Хагеном и полковником Пфердменгесом только что вернулись из Африки. Вокруг африканских событий ходит столько слухов… Мы хотели обрисовать объективную картину, встречались с партизанами и были в войсках, поддерживающих порядок. И пришли к выводу, что слухи о зверствах так называемых карателей — обыкновеннейшая выдумка. Саванну заливают кровью бунтовщиков, если бы увидели, инспектор, изуродованные трупы… — Задохнулся, будто и на самом деле трудно было продолжать, глотнул воды. — Думаю, красные, узнав о наших намерениях — а мы приехали в Европу с полковником Пфердменгесом, чтобы раскрыть зверства колониальных бунтовщиков, — устроили эту диверсию…

— Ого! — Инспектор оценил версию. — Дело приобретает интересный оборот. — Остановился в центре комнаты. — Здесь все… Сейчас осмотрим ванну, а затем придётся заглянуть в ваш номер.

— Пожалуйста.

Инспектор вышел. Гюнтер самодовольно усмехнулся, он, кажется, обвёл вокруг пальца этого полицейского болвана. Потянулся к графину. Наливая воду, обратил внимание на газету, что лежала рядом. Что-то заинтересовало его в ней, ещё не знал, что именно, но встревожился и чуть не пролил воду из стакана. Сделал глоток, ища те слова в газете, и нашёл сразу — прочитал только первые строчки и закрыл глаза: так, с закрытыми глазами, допил воду, не мог поверить, хотя знал, что это не галлюцинация…

Прочитал ещё раз — как хорошо, что инспектор вышел из комнаты. Гюнтер наверняка выдал бы себя. Развернул газету, так и есть — загенский листок, его привёз Каммхубель и вчера отдал Карлу. Почему же тот не сказал ему? Это бы спасло жизнь Карлу и Аннет…

Прочитал ещё раз:

«Вчера скоропостижно скончался известный житель нашего города, с именем которого во многом связано процветание Загена, доктор Рудольф Зикс…»

Гюнтер воровато посмотрел, не вернулся ли инспектор, торопливо сложил газету и спрятал в карман, словно она могла выдать его. Не было сил подняться с кресла, но это продолжалось всего несколько секунд. Увидев инспектора в дверях, встал и вытащил ключ.

— Пожалуйста… это от моего номера.

Шёл за полицейским, смотрел на его аккуратно подстриженный затылок — не было никаких мыслей и желаний, машинально отвечал на вопросы инспектора, когда тот осматривал номер.

Стоял на том же месте, что и утром, смотрел в окно — толпа уже разошлась, полицейские убрали остатки «фольксвагена». Почистят и вымоют асфальт, и завтра ничто не напомнит о сегодняшней трагедии: будет стоять какой-нибудь «ситроен» или «опель», только он, Гюнтер, запомнит на всю жизнь, потому что совесть будет мучать его.

Интересно, мелькнула внезапно мысль, а мучила бы, если б он все же заполучил пять миллионов? Наверно, не так, ибо знал бы, ради чего пожертвовал двумя жизнями, а так пусто, — все напрасно: и их поездки, и волнения, и, наконец, его измена.

Завтра он вернётся в Швейцарию, и начнётся привычная жизнь — кофе по вечерам в клубе, репетиции и спектакли, споры об искусстве… Среднее существование полунищего от искусства. Но, подумал вдруг с испугом, он уже не сможет примириться с такой жизнью, он уже почувствовал в руках деньги, много денег, он сроднился с ними, и соответственно изменились его взгляды и вкусы.Наверно, он напоминает сейчас обанкротившегося миллионера. Да, обанкротившегося, поскольку денег у него еле хватит на билет до Берна.

Гюнтер вынул платок, вытер потный лоб. Ощупал газету, вынул из кармана. Он один узнал о смерти Рудольфа Зикса, в конечном итоге, какое это имеет значение, только он знает, что группенфюрер унёс в могилу тайну шифра — Шлихтинг и Пфердменгес не догадываются ни о чем, и будет справедливо, если они финансируют его — скажем, по десять тысяч марок. Больше вряд ли дадут, но и не дать не смогут: он объяснит, что эти деньги нужны ему для подкупа одного человека, без помощи которого трудно будет войти в доверие личности, знающего первые цифры шифра.

Улыбка смягчила заострённые черты лица Гюнтера: двадцать тысяч не так уж плохо, конечно, не миллион и не пять, но все-таки какой-то трамплин для человека с умом. Ведь чего-чего, а ума у него хватит. Ума, настойчивости и деловой прыти.

Улыбнулся ещё раз. Можно даже написать Шлихтингу и полковнику расписки, но пусть только попробуют вернуть свои жалкие двадцать тысяч! Он намекнёт, что Гюнтеру Велленбергу — люмпен-интеллигенту, терять, собственно говоря, нечего, а вот дорогим господам… Если левые газеты начнут распутывать этот клубок…

Гюнтер засмеялся. Инспектор удивлённо посмотрел на него, и парень сразу сделал постное лицо.

Потом инспектор ушёл. Гюнтер лёг на диван — захотелось спать, сон одолевал его…

Он лежал с подложенной под щеку ладонью и вдруг увидел темно-звёздное небо — такое тёмное небо и такие яркие звезды можно видеть только во сне. Звезды мерцали, и Гюнтеру было тревожно, предчувствовал: сейчас что-то случится, и не знал, что именно…

Но вдруг луч, белый и тонкий, как лезвие, прорезал звёздное небо и потерялся где-то в бесконечном просторе.

Почти одновременно в луче возникли две фигуры — они шли, взявшись за руки, словно их мог кто-то разлучить, вначале нерешительно, будто учились ходить по канату, но постепенно их шаги становились увереннее, они шли и не обращали внимания ни на звезды, ни на луч, смотрели друг на друга, и в этом безбрежном мире для них не существовало ничего, кроме них самих и их любви.

Аннет улыбалась Карлу — белая роза на зеленом стебельке — и ямочка на её щеке двигалась, а глаза излучали синий свет…

Они шли, разговаривая о чем-то, молчали, смеялись, снова разговаривали и снова молчали. И им было хорошо, потому что самое главное — найти друг друга, зная, что всегда будут радостными и пожатие руки, и улыбка, и поцелуй, и просто ненароком сказанное слово, а они знали, что так будет вечно, поскольку луч вёл их в вечность и дорога их не имела конца.