К утру мороз ударил нешуточный. Это стало понятно сразу, как только подполковник Разин шагнул в штабную комнату из казармы. Даже поежился.
      Он включил электроплитку и поставил чайник.
      – Отдыхай, – отослал дежурного.
      Под утро дежурить выпало лейтенанту Сокольникову. Тот молча, привычно для себя, кивнул, не посчитав нужным ответить уставными словами, как ответил бы где-то в расположении части, аккуратно вложил в книжку, которую читал, закладку – неиспользованную московскую магнитную карточку метро, и прошел в казарму.
      – Дверь не закрывай, – сказал вдогонку Разин.
      Из казармы несло теплом. Это не позволяло чувствовать себя брошенным из постели в прорубь. И давало время проснуться окончательно.
      Электронный будильник на подоконнике показывает время: шесть пятнадцать. Этот будильник в каждую командировку возит с собой, как талисман, майор Паутов. Точно так же, как Сокольников перед командировкой покупает новую карточку на десять поездок в метро. И не беда, что командировка может затянуться, а карточка имеет ограниченный срок годности. Не использовал – уже никогда не используешь. И не надо. Главное, что карточка есть. Обязательно неиспользованная. Свой талисман – на удачу, имеет каждый боец мобильной группы. Разин считает талисманом свои перчатки. Уже четвертый год носит. Зашивает сам, не доверяя жене, когда расходятся швы. А они расходятся часто, когда приходится кулаком поработать. Даже на занятиях. И пока удача с ним. Даст бог... Доносит до пенсии... Через год собирается, хотя выслуга уже сейчас есть. Много по «горячим точкам» помотало. Там выслуга идет по формуле «год за три». Но пенсионером себя пока чувствовать не хочет. Может, и на будущий год не уйдет. Здоровье позволяет – можно воевать! А сердце пошаливает – у кого оно не пошаливает... Временные неудобства. Подумает еще. Может, послужит. Глядишь, и дадут полковника. Сейчас проще с этим стало, хотя даже у командующего всем спецназом ГРУ по-прежнему только полковничья должность.
      В углу, рядом с входной дверью, стоит полупустое помойное ведро. Подполковник ополоснул кипятком свой бокал – это не талисман, хотя уже в третью командировку попадает. Стеклянные и керамические талисманы слишком ненадежны. Бьются. Потому лучше не рисковать и не доверять свою удачу бьющимся предметам.
      Заварил, как обычно, две ложки чая. Дождался, когда чай настоится, и стал отпивать маленькими глоточками, окончательно просыпаясь. И, только добравшись до половины бокала, ощутил нужную бодрость. Тогда встал, сбросил на стул одежду и пошел на улицу умываться.
      Во дворе темно. Только дежурная лампочка на столбе качается на ветру, причудливо играя с неверными тенями. Смерзшаяся земля хрустнула под каблуками. Вода в металлической бочке за ночь покрылась толстой коркой льда. Пришлось трижды ударить рукояткой ковшика, чтобы пробить достаточную лунку и зачерпнуть воду.
      Подполковник умывается, фыркает, как кот, а думает о деле.
      Батухан наверняка пожелает уйти через перевал до установления прочного снегового покрова. Сейчас этот покров то ложится, то сходит на солнышке, сползает к полудню в обычную грязь склонов. В народе никто не верит, что пришла зима настоящая. На дворе всего-то середина октября. По большому счету, для Северного Кавказа это то же самое, что «бабье лето» для Центральной России. И обычных осенних дождей еще не было. Правда, синоптики не утешают. Попугивают... Хотя и они не утверждают, что наст на перевалах установился постоянный. А вот когда он встанет действительно прочно, уже сделает переход опасным – следы выдают любого. Да и сам переход не каждому легко дается. Там, наверху, всегда мороз. А если добавится ветер, который спецназовцы зовут мордобреем, совсем мало приятного. И Меченый это прекрасно понимает. Но есть у него в отряде, согласно слухам, проводник, который водит одному ему ведомыми тропами. По крайней мере, пограничникам ни разу не удалось засечь отряд Дзагоева при переходе границы. А сам Батухан хвастает, что каждую зиму проводит «отпуск» за границей.
      Один за другим выходят на улицу офицеры группы. Возле бочки собирается толпа. Смеются, брызгаются. Майор Паутов окунает прямо в бочку с ледяной водой голову старшего лейтенанта Парамонова. Мстит за сны, которые кажутся майору непорядочными.
      – Я же в такой воде плавать не умею... – вырывается Парамоша.
      Время есть, отчего же не повеселиться. Сейчас, после умывания, начнется самое интересное – ежедневная тренировка по рукопашному бою. И солдаты-внутривойсковики, и их офицеры уже готовы выскочить на улицу, чтобы полюбопытствовать. Для них подобные зрелища в диковинку. Тренировки проводятся в жестком контакте, иначе в них мало смысла.
      Обычно вместе со всеми тренируется и сам подполковник, хотя за все время службы ему пришлось всего несколько раз участвовать в настоящей рукопашной схватке. Рукопашная схватка – это привилегия ОМОНа. Омоновцам и применять свое мастерство доводится чаще. Но служба у спецназа ГРУ такая, что никто не скажет точно, когда и что может понадобиться. Поэтому уметь следует все, и уметь лучше, чем это делают другие. Потому что омоновцам, как правило, противостоят малоподготовленные противники. А спецназу приходится встречаться с профессионалами.
      Но сегодня подполковнику не до тренировки...

* * *

      Кеслер встретил Разина уже в гулком коридоре. По предупреждающим шагам узнал и вышел за дверь. Подполковника нетерпеливо дожидались.
      – Извините, – сказал руководитель миссии, пожимая протянутую руку. – Наши врачи желают поговорить с вами. Правда, они владеют русским языком плохо. Поэтому мне придется переводить.
      – Я готов, – ответил Разин и проследовал в сторону кабинета, на который Кеслер показал приглашающе рукой. Другой кабинет, не тот, где вечером собирали какую-то аппаратуру.
      Это оказался обыкновенный школьный класс со старыми партами, которые так и не вывезли, хотя порядком изломали на дрова. Взрослым людям сидеть за этими партами оказалось неудобно, и потому австрийцы сели на них. Четверых мужчин по возрасту и по уверенности, с которой они держатся, Разин сразу определил как врачей. Четверо молодых женщин, скорее всего, медсестры. Впрочем, поскольку решено было не менять медсестер на спецназовцев, это уже не имело значения.
      Подполковник, как школьник перед учителями, встал к доске.
      – Я в общих чертах обрисовал ситуацию, но у нас несколько вопросов, – сказал Кеслер.
      – Я готов ответить.
      – Что за чеченский командир собирается взять нас в заложники? – спросил самый пожилой по возрасту врач, покручивая в пальцах незажженную сигарету.
      – Его зовут Батухан Дзагоев, – начал рассказывать Разин. Кеслер взялся переводить сразу, из-за чего подполковнику пришлось часто останавливаться и брать паузы. – Некоторое время назад у него был достаточно большой по численности отряд, состоящий в основном из жителей ближайших с Асамгами сел. В ходе боев с федеральными силами часть отряда была уничтожена. С некоторой стабилизацией обстановки в республике большинство оставшихся боевиков сложило оружие и разошлось по домам, предпочитая мирный труд воинскому ремеслу. На них распространился закон об амнистии. Вместе с командиром осталось около пятнадцати человек. Из них несколько арабских наемников, для которых основное ремесло – грабеж и похищение людей. Все оставшиеся находятся в федеральном и международном розыске. Сам Батухан Дзагоев носит кличку Меченый. Кличку дал шрам на лице. Осколок гранаты поцарапал щеку и оставил глубокий след. Это бывший учитель русского языка и литературы. Человек грамотный, имеющий целый ряд достоинств как командир подразделения. Начал специализироваться на похищении иностранцев около пяти лет назад. Выкуп, как правило, требует не слишком большой в сравнении с другими командирами-похитителями. И ждет, когда родственники смогут собрать деньги. Ни одного человека он не вернул без выкупа, но одному из заложников, французскому журналисту грузинского происхождения, удалось бежать, когда отряд вместе с ним находился на территории Грузии. Вполне возможно, что вы читали его книгу. Она увидела свет около года назад. Там подробно описываются все ужасы плена и все издевательства, которым заложники подвергаются. На счету Меченого двадцать одно похищение. Дважды его самого пытались захватить во время обмена заложников на деньги – сначала Министерство безопасности Грузии, потом бригада Интерпола, но он не попался на уловки спецслужб.
      Вопрос задал другой врач, совершенно не говорящий по-русски. Кеслер перевел:
      – Как Дзагоев относится к заложникам? Он кого-то из них убил?
      – Нет. Жертв среди заложников не было. Отношение же к ним хорошим назвать я бы не рискнул. Из рассказов того же французского журналиста известно, что его избивали специально каждый раз перед съемкой на видеокамеру. Чтобы видно было свежую кровь, и желали, чтобы этой крови было больше. Трижды перед объективом видеокамеры отстреливали заложникам пальцы. Эффект устрашения. Кассеты с записью отсылались родственникам. Что касается остального... Собак в селах чеченцы кормят лучше, чем заложников. Тем более в горах, где количество пищи ограничено и случается, что сами боевики живут впроголодь. Как правило, все похищенные худеют минимум на четверть своего веса. Даже самые худые. Трижды среди заложников оказывались женщины. Все они были многократно изнасилованы.
      – Нам хотелось бы знать, как вы хотите проводить свою операцию, – сказал третий врач. – Это будет захват или перестрелка?
      – Мы заменим ваших милиционеров-охранников на своих людей. Бандитов будет больше. Перестрелки и даже рукопашной схватки избежать не удастся. Без сомнений, будут жертвы. Возможно, и среди нашего состава, поскольку боевики имеют хорошую специальную подготовку. Особенно арабские наемники.
      – Но можно же увеличить ваш численный состав... – от себя сказал Кеслер.
      – Меченый слишком опытный и осторожный командир, чтобы не обратить внимание на мелочи, которые могут его подвести. Он, несомненно, предварительно проведет разведку и выставит посты наблюдения.
      – Но, в таком случае, наша миссия тоже находится под угрозой?
      – Едва ли. Сейчас боевики не в той силе, что раньше, и, встретив сильное сопротивление, сразу стараются отступить. Наша задача осложняется тем, что нам необходимо не только обезвредить банду, но и найти ее базу, где спрятаны три заложника, о которых я уже говорил. Поэтому мы вынуждены будем дать им отступить, чтобы иметь возможность преследовать.
      – Ничего не понимаю, – сказал пожилой врач. – Вас численно будет меньше, но вы тем не менее собираетесь преследовать противника?
      Подполковник избежал пугающего иностранцев слова «спецназ».
      – Мы имеем специальную подготовку для проведения подобных мероприятий, – мягко сказал он.
      Кеслер посмотрел на часы и поднял обе руки, обращенные ладонями к коллегам, показал, что разговор закончен. И повернулся к Разину:
      – Мы предварительно уже все обсудили. Признаюсь, у нас были сомнения, но наличие заложников заставило нас согласиться. Мы желаем помочь вам освободить их. И потому выражаем готовность. Как дело будет обстоять в реальности?
      – В реальности... Вы выезжаете точно так, как собирались выехать. Завтра в двенадцать часов. По дороге вам встретится военная машина. Остановитесь. В машину пересядут милиционеры, мы сменим их. Я просил бы вас перенести стоянку на окраину села. Там есть подходящая площадка недалеко от дороги.
      – В центре села нам было бы удобнее работать, – возразил пожилой врач.
      – Батухану Дзагоеву тоже легче работать в центре села. Там он имеет возможность взять в заложники не вас, а мирных жителей, и уйти, прикрываясь ими.
      – Мы поняли, – кивнул Кеслер. – И согласны.
      Расставшись с австрийцами, подполковник достал из кармана маленькую пробирку, из пробирки еще более маленькую таблетку и положил себе на язык. Нитроглицерин показал свое традиционное действие. Заложило уши и стало резко распирать голову. Но ощущение прошло через три секунды...

      Проводив брата до ворот – тот ушел в сопровождении трех боевиков, занимавших посты во дворе, Шерхан вернулся к маме. Она так и не покинула места за столом, в раздумье потирая поочередно фаланги всех пальцев – такая у нее привычка.
      – Ты доволен? – спросила она и подняла светящиеся глаза. И не подумаешь, что они с возрастом стали подслеповатыми. Глаза эти сейчас сияют чуть ли не радостью, несмотря на прощание со старшим сыном. Впрочем, проститься в последний раз им еще представится возможность, когда она вместе с Шерханом поедет в Асамги за деньгами.
      – Чем я могу быть доволен? – спросил он ответно. И явственно показал при этом свое удивление. Шерхан давно привык держать свои истинные чувства на замке даже перед близкими людьми. И что бы мама ни говорила сейчас, он должен показать ей именно то, что она должна увидеть.
      – Твой брат не только сам покидает страну, он еще и помогает тебе финансово.
      Шерхан улыбнулся, словно подчеркнул этим наивность мамы.
      – Ты не права, мама... Это я помогаю ему финансово, а вовсе не он мне. Я рискую, вкладывая чужие «черные» деньги в легальное производство. Конечно, риск не такой и большой, потому что никто не спросит меня, откуда такие средства. Кроме того, я буду делать это через подставных лиц, в которых полностью уверен. Тем не менее случайная проверка или чей-то болтливый язык могут поставить меня в неприятное положение. А мне от этого какая выгода? Эти предприятия будут через пять лет принадлежать Арслану. Значит, по просьбе брата я только забочусь о своем племяннике, твоем внуке. Конечно, это благое дело, которым можно гордиться, и взялся я за него с удовольствием. Впрочем, когда я стану занимать пост выше нынешнего, то очень, думаю, неплохо будет иметь поддержку целой отрасли республиканской промышленности. Как ты считаешь?
      Хорошо зная своего любимца, мама только улыбнулась. Она лучше других понимает, что младший сын никогда не останется на «черный день» ни с чем. И, проявляя благую заботу о своем племяннике, ее внуке, не забудет и свои интересы. Он всегда умеет хорошо устроиться в жизни. С женской точки зрения, эта черта характера гораздо важнее, чем умение воевать.
      Шерхан словно прочитал ее мысли. И постарался перевести разговор в иное русло.
      – Конечно, от тебя я не скрою, что и мне кое-что достанется. Когда придет время поднять голову, я не смогу сделать это без посторонней финансовой помощи. А тут помощь будет легальная. Причем я не буду вынужден расплачиваться за нее покровительством кому-то постороннему. Понимаешь, о чем я говорю?
      – Понимаю...
      Она всегда поддерживала стремление сына сделать карьеру. И верила, что сын сможет добиться гораздо большего, чем нынешний его пост. И стоило Шерхану заговорить о будущем, мама сразу становилась добродушной и мечтательной. И на все была согласна. Шерхан часто пользовался этим. Именно так он и действовал, когда вынудил маму уговорить Батухана покинуть страну навсегда.
      – Понимаю, Шер... Ладно, иди отдыхать. Сам говорил, что завтра у тебя тяжелый день... Я тут еще со стола уберу, потом тоже лягу.
      Обычай не велел сразу после ухода гостя убирать со стола. Иначе гостю не будет в этот дом дороги. И слова мамы подчеркнули, что она больше не хочет принимать у себя старшего сына.
      Она его отправила...

* * *

      Шерхан ушел в спальню. И застал Гульчахру сидящей в кресле у окна.
      – Не ложилась?
      Он сам почувствовал, как звучит его вопрос. Словно извинения просит. Так, конечно, не надо. Так собака виновато хвостом виляет, когда ее бьет хозяин. Но поделать с собой ничего не смог. С женой он всегда разговаривал только так.
      – Не ложилась.
      Ее голос не предвещает ничего хорошего. Это голос сурового армейского командира, а не жены.
      – Не сердись... – Шерхан всегда сам старается сгладить шероховатости в отношениях. Знает, что жена на попятную не пойдет никогда. Может месяц разговаривать сквозь зубы и отворачиваться в постели.
      – Надеюсь, твой братец не остался у нас ночевать?
      – Он разве оставался хотя бы раз?
      – От него всего можно ждать.
      – Он уезжает насовсем.
      – Куда? – теперь в голосе звучит недоверие и надежда.
      – В Турцию. К своей семье.
      – Слава Аллаху!
      Он добродушно усмехнулся. Шерхан отлично знает, что у Гульчахры нет причин так плохо относиться к Батухану. Тем более что сам Батухан всегда относился к ней хорошо, разве что с некоторой долей равнодушия, пришедшего в ответ на неприятие его Гульчахрой. Но в первое время и она не тяготилась им. До той поры, пока он однажды не стал рассказывать ей, как заботился о нем брат после смерти отца. Как воспитывал его, как защищал и учил быть мужчиной. Она поняла, что Батухан имеет на Шерхана сильное влияние, и это Гульчахре очень не понравилось. Ей не нравится даже то, что властная мама имеет на него влияние. Жена всегда сама старается править. Муж должен принадлежать только ей, и никто больше не смеет управлять им.
      Чтобы избегать ссор, Шерхан с женой соглашался, улыбался ее властности, но делал, не переча на словах, по-своему. Так как он находил нужным. Сам он всегда видел, кто и в какой ситуации пытается править им. И давно научился якобы соглашаться со всеми и поступать иначе. Это было еще в детстве с братом и с мамой. Теперь это же происходит с женой. И точно так же, как мама не должна знать, что творится в душе у сына, так и жена не должна знать этого. Они действуют исходя из эмоций, а он всегда опирается на расчеты разума. И оказывается правым.
      – Мы еще увидимся с ним перед отъездом...
      Шерхан начал раздеваться.
      – Опять приедет?
      Он выдержал паузу, аккуратно вешая брюки на спинку стула.
      – Нет. Мы с мамой съездим в Асамги. Там и встретимся с Бату.
      Теперь она выдержала паузу, подыскивая, должно быть, довод против этой поездки. Но довод сразу не пришел, и она сказала просто:
      – Тебе это очень надо?
      – Очень. Он оставит мне пятьсот тысяч долларов...
      С этой фразой он забрался под одеяло, зная, какое беспокойство поселил в душе жены, любительницы считать деньги.
      – Мне завтра идти к президенту. Надо как следует выспаться.
      Она не ответила. Должно быть, уже начала считать.

* * *

      Утро нового дня началось обычно.
      Машина с охранником и следующий за ней «уазик» с милиционерами сопровождения подъехали к воротам. Милиционер внутренней охраны открыл калитку, обменялся рукопожатием с приехавшим охранником. Вышел Шерхан. Дверца заднего сиденья «Волги» уже распахнута. Он сел, охранник закрыл дверцу и дернул за ручку, проверяя, как дверца закрыта.
      Привычный маршрут, выполняемый в привычное время.
      Шерхан думал об утреннем разговоре с женой.
      – Полмиллиона долларов... И что ты собираешься с ними делать?
      – Это не наши деньги. Бату дает их на пять лет, чтобы я вложил их в строительную промышленность. Через пять лет предприятия перейдут к его сыну.
      Гульчахра оторопела.
      – Полмиллиона долларов...
      У нее с утра слегка припухло лицо. Должно быть, долго не спала и мечтала о домике на Кипре. Это ее старая мечта. Шерхан соглашается, когда-нибудь ей нужен будет этот домик. Но не сейчас. О домике будет известно всем и сразу. И это может повредить карьере и общественному мнению. Конечно, он сыграл с женой злую шутку, не рассказав ей всего вечером. И она очень рассердилась за это.
      – Успокойся, – положил Шерхан ей руку на локоть. – Я сумею обернуть эти деньги так, что нам достанется не половина, а несколько миллионов... Но, учти, не сразу...
      Она удивленно подняла глаза.
      Шерхан ответил мягкой улыбкой. На том и расстались.
      Машина миновала район приличных особняков и въехала в городские кварталы.
      Министру строительства положено чаще смотреть на разрушенный город. Эти дома с проломленными стенами... Окна без стекол... С него за это спросят. И он готов ответить. Он знает, что является хорошим и знающим свое дело министром. К сожалению, на него взвалили еще и коммунальное хозяйство. Но и с этим Шерхан разберется. До всего руки дойдут. Сейчас главное – приготовиться к зиме. Отремонтировать то, что можно отремонтировать. Что нельзя – снести. Снос уже идет в городе полным ходом. Как, например, жить вот в этой пятиэтажке, если у нее развален взрывом целый угол? Угол – связующее звено всего здания. Это знает каждый строитель. Значит, надо сносить безжалостно...
      Шерхан присмотрелся к полуразрушенному дому. Ему показалось, что он увидел в пустом чернеющем окне огонек сигареты. Неужели там кто-то еще живет?
      ...И в это время раздался треск пробиваемого стекла машины. Из окон здания стреляли два автоматчика.
      Шерхан почувствовал боль в плече. Он упал на сиденье, чтобы избежать следующих пуль, и почувствовал, как резко возросла скорость «Волги». Водитель попытался уйти из-под обстрела.
      Откуда-то сзади раздались новые автоматные очереди. Милиционеры из машины сопровождения открыли ответный огонь. Шерхан хотел приподняться, чтобы посмотреть сквозь заднее стекло.
      – Лежать! – решительно и даже грубо рявкнул охранник, в руках которого появился неизвестно откуда взявшийся пистолет-пулемет «узи».
      А вторая рука набирала кнопки на трубке «мобильника».
      – Больница! Алло! Больница? Приготовьтесь к приему. Совершено покушение на министра строительства. Министр ранен. Сейчас будем у вас.
      Ранен? Только тут Шерхан сообразил, что боль в плече – это ранение. Пуля, должно быть, прошла навылет потому, что он сидел, развернувшись в сторону окна. Если бы он сидел так, как сидит обычно, ему наверняка пробило бы пулей шею или голову...
      Он задрал голову и посмотрел на стекло. Оно не разбилось, пропустив пули через себя. Четыре отверстия, вытянутые цепочкой.
      Машина приблизилась к больнице. На крыльце стояли два врача, два санитара, поставившие стоя раскладные носилки, и два дежурных милиционера. Автоматы милиционеров смотрели в стороны.

      Возвращаясь от австрийских врачей, Разин сделал небольшой крюк и увидел свет в знакомом окне районного отдела ФСБ. Он не надеялся застать нужного человека так рано.
      Дверь была уже открыта. За дверью солдат-часовой, сразу шагнувший навстречу с вопросом в лице, который он произнести еще не успел. Но одновременно такой же шаг с другой стороны сделал и дежурный по отделу, протянул руку для рукопожатия. Солдат отступил.
      – Смотрю, у Страхова свет в окне...
      – В час ночи приехал. Ночевал здесь, – ответил дежурный. – Пройдите, товарищ подполковник. Если свет горит, значит, уже проснулся.
      Разин, скрипя деревянными ступенями, поднялся на второй этаж, дважды стукнул в знакомую дверь.
      – Да-да... – раздалось в ответ.
      – Ни сна, ни отдыха измученной душе, – сказал подполковник, переступив порог.
      Капитан Страхов шагнул навстречу.
      – Вы тоже птичка ранняя.
      – Дела стараемся делать, чтобы прослыть людьми деловыми в деловом отношении... – скаламбурил Разин и сел на стул у стены. – Николай Николаевич, у тебя какая есть подробная карта района Асамги?
      – Топографическая есть. Старая. Со всеми подробностями времен тридцатилетней давности. Есть аэрокосмическая съемка... Чуть помельче масштаб. Но более подробная. Современная. Есть еще...
      Разин стукнул ладонями по коленям, жестом показывая бессмысленность дальнейшего перечисления.
      – Вот такую именно мне и надо. Космическое око... Сможешь выделить экземпляр для операции?