Вопрос, естественно, без ответа остался. Анжелина не знала, куда деть дрожащие руки, и очень нервничала. И я прекрасно понимал ее. Может быть, гораздо лучше, чем кто-то другой.
– А сейчас мы проведем обыск в вашем кабинете... – сказал Петров сурово, как точку поставил. – Понятых привели? Давайте их сюда...
– Минуточку, – сказал я, поддержав Анжелину за локоть. – Чтобы проводить обыск, нужно хотя бы представить ордер на право его проведения...
– А вы кто такой? – Петров зло сузил глаза.
– Я посторонний человек... – сказал я уклончиво и слегка сжал Анжелине локоть, чтобы она не вмешивалась. – Собираюсь устраиваться в «Евразию» на должность юриста и как раз проходил собеседование с генеральным директором...
– Опять юристы... – проворчал подполковник. – Поскольку вы в должность еще не вступили, я мог бы просто сказать вам, что в случае оперативной необходимости составляется акт и обыск проводится по акту без ордера. Но у нас и ордер есть... Капитан, покажи ему...
Волк шагнул ко мне, раскрывая замок-«молнию» на кожаной папочке. Открыл, вытащил лист бумаги с печатью, показал, из папочки далеко не вынимая. Конечно, это был никакой не ордер, а посторонний документ. Какое-то гарантийное письмо магазина бытовой техники об оказании услуг по возможному ремонту и что-то такое. Но я, не читая, пробежал глазами до половины и сердито закрыл папочку в руках лжекапитана. Анжелина смотрела на меня глазами, полными надежды. Но я сумрачно кивнул, дескать, ордер есть и наши возражения не принимаются.
Ввели понятых. Простых прохожих на улице остановили. Даже не сотрудников фирмы...
Подполковник кивнул ментам в масках «ночь», и в кабинете начался маленький и неаккуратный погром, обычный для ментовских обысков. Петров сел собственноручно писать протокол обыска. Это, конечно, не продумано нами и может в чьих-то глазах вызвать непонимание. А любое непонимание способно стать зацепкой. В следующий раз протокол следует писать Волку и показать потом подполковнику. Но сейчас уже изменить ничего было нельзя. Волк подключился к ментам в масках. На пол вываливалось содержимое ящиков письменного стола, падали с полок книги-справочники, которых откуда-то здесь оказалось неимоверно много.
– Товарищ подполковник... – позвал один из ментов в масках и показал. В руке у мента было несколько маленьких пакетиков точно с таким же порошком, как и в коробках. Только уже не запаянных, а просто завязанных. Я сам их завязывал. – Расфасовка... Понятые, подойдите, посмотрите и опишите это товарищу подполковнику, как вы это видите...
Я переглянулся с Анжелиной, вытащил из чехла на поясе мобилу, к окну отошел и стал набирать номер. Номер набрал, естественно, несуществующий. Но говорил уверенно:
– Виктор Нургалеевич... Как вы сказали? А... Понял... А когда он будет? Хорошо. Я перезвоню. Запишите, пожалуйста, если вам не трудно. Моя фамилия Онуфриенко... Станислав Павлович Онуфриенко... Да-да... Он хорошо меня знает... Просто необходимо... Срочно... Пусть сам мне позвонит... Обязательно...
Я убрал трубку и сердито отмахнулся рукой, делая вид, что сосредоточенно что-то соображаю. И посмотрел на Анжелину. Она была в отчаянии, в панике, ничего не понимала, до нее, кажется, даже не дошло, что в ее кабинете обнаружили пакетики с расфасованным героином, и не поняла, чем это дополнительно может ей грозить. И сейчас всю надежду свою она связывала со мной. В ее понимании я олицетворял мужественность и силу. И сейчас пришло время подтвердить ее восприятие.
– Виктору Нургалеевичу можете не звонить, – сказал подполковник. – Он в курсе дела и сам ждет от нас результата... Я с ним увижусь сегодня вечером. Хотите что-то передать?..
Я сердито отмахнулся. Передавать Виктору Нургалеевичу я ничего не собирался, поскольку понятия не имел о том, кто это такой, точно так же, как и Сергей Михайлович Петров не был с Виктором Нургалеевичем никогда знаком. Но Виктор Нургалеевич обязательно присутствовал в каждом нашем деле и всегда играл своим невидимым появлением важную психологическую роль...
– Кажется, все... – сказал подполковник. – Первыми подписывают протокол понятые...
Анжелина, кажется, готова была упасть, когда ей сказали о задержании минимум на три дня.
– Я попробую что-то сделать... – пообещал я твердо. – Не волнуйся, разберемся... Я тебе обещаю...
– Адвокат фирмы... – начала она.
– Адвокат фирмы не потянет... Профиль не тот... – позволил я себе не согласиться, даже не зная адвоката фирмы в лицо. – Адвоката, если понадобится, я найду самого лучшего... А лучше вообще без адвоката обойтись... Есть некоторые соображения... Положись на меня...
Она посмотрела мне в глаза с надеждой. Она очень на мои глаза надеялась, на мою решительность... А я, если обещаю, обязательно человеку помогаю. Если помочь не могу, я просто не обещаю. Помогу и ей... Трое суток в «обезьяннике» для женщины, собравшейся покупать виллу на Лазурном Берегу, – это слишком... Но дать ей возможность посидеть там хотя бы несколько часов просто необходимо... «Обезьянник» в отделении общий, без камер, без разделения по полу и социальной опасности. Сейчас Анжелину там уже дожидаются несколько самых вшивых и синемордых бомжей, каких только можно во всей Москве отыскать, пара основательно избитых проституток и пара пьяных малолетних хулиганчиков, старающихся показать, что они урки конченые и никого не боятся... Это стандартный набор, который готовит Петров для каждой «моей женщины». После такого общества ни одна «светская львица» не пожелает повторить экскурсию в ментовку...
Не всегда пойдет даже по повестке...
Но я берусь ее дела уладить, поскольку мне «обезьянник» в настоящее время не грозит...
Да и, говоря честно, после чеченского зиндана любой, самый грязный «обезьянник» в России мне покажется курортом. Точно так же, как и Волку... Кто попробовал худшего, уже не страшится мелочей...
* * *
Я от природы человек не добрый, но я не всегда бываю злым. И я не от доброты, а от отсутствия злобы помогу Анжелине. Хотя у меня есть причины на нее обижаться...
Свою партию я, как композитор, разыгрывал по нотам, мною же написанным. Я через свою агентуру, которая и слыхом не слыхивала, что она является моей агентурой, узнавал, кто интересуется серьезной недвижимостью на дорогих заграничных курортах, через своих знакомых, не ведающих, естественно, о моих целях ровным счетом ничего, познакомился с такой женщиной. И позволял ей в себя влюбиться. Может быть, она и не была первоначально влюблена. Просто она была слегка увлечена... В этом случае разыгрывается классический вариант. Я какое-то время старательно делал вид, что полностью охладел к ней. Это действует стопроцентно. Такие властные и высоко себя ценящие женщины, к тому же достаточно привлекательные внешне, не могут понять, как это кто-то может их бросить... Они сами привыкли бросать мужчин... И они кидаются сначала догонять, а потом предпринимают все усилия, чтобы вернуть временную пропажу... Я на усилия Анжелины поддавался не слишком охотно. Тогда она попыталась меня просто купить... Не деньгами, потому что я сам производил впечатление человека не бедного, хотя на вопрос, чем я занимаюсь, всегда отмахивался – так, мелочь: нефть, газ, цветные металлы... Энное количество акций в прибыльных предприятиях... Не слишком много, но на жизнь хватает... Но она, как торговка опытная, стала вроде бы невзначай подсовывать мне фотографии своей предполагаемой покупки, о которой я знал еще до знакомства с ней. А на мой слегка равнодушный вопрос уже начала рассказывать... Вилла стоимостью миллион восемьсот тысяч евро... Лазурный Берег Франции... Горный воздух и вид на море... Двадцать минут по дороге до моря... Дорога хорошая... Обязательно купит для виллы «Феррари» или «Ламборжини»... На другой машине там ездить, говоря моим языком, западло... Если ездить вообще лень, море приходит на виллу само – водопровод специально качает в бассейн морскую воду...
Такую вот цену предлагала Анжелина...
Я тем не менее в восторг не приходил, потому что не люблю напрасно обнадеживать женщин, но и больше не отодвигался усердно в сторону...
Вообще-то мне не нравится, что меня покупают. Мог бы, честно говоря, и обидеться, поскольку я не вещь, а живой человек и очень даже недурен собой... Но от хорошего настроения я Анжелину простил...
И, конечно, в меру своих сил помогу ей выкрутиться...
2. ПОДПОЛКОВНИК ПЕТРОВ
Вообще-то надо как-то этот вопрос поднимать и решать кардинально... Причем сделать это следует до того, как деньги будут лежать перед нами на столе и чей-то глаз к ним уже начнет привыкать... К определенной сумме привыкать – матерь вашу!.. Делить заработок в равных частях – это несправедливость вопиющая, и вообще нигде такого не бывает. Я, слава богу, не член ихнего треклятого боевого братства, и мне их сопливые сантименты чужды. Поэтому разговаривать нам предстоит всерьез... Да, согласен, согласен я, что основную подготовительную работу проводят Онуфрий с Волком. Большей частью один Онуфрий. На это при разговоре тоже следует внимание обратить, чтобы они друг на друга тоже по-волчьи поглядывали – работают по-разному, а получают одинаково. В чем правда? Но весь риск дела, если разобраться, падает – матерь вашу! – на меня. Они уйдут в сторону, просто в бега, если будет необходимость, ударятся, за границу смотаются, а я отвечать останусь... Да если даже и смотаться не успеют, в любом случае с кого больше спросят, кому больше накрутят?.. Вопрос обсуждению не подлежит... Я человек при серьезной должности. И рискую больше всех, потому что везу задержанных в управление, и мнимую наркоту тоже везу... Если кто-то из начальства обратит на мои действия внимание, придется официально проводить экспертизу, регистрировать все протоколы, проводить записи о мероприятиях через журналы регистрации происшествий и, следовательно, попадать в сводки, чего мне не очень хочется... Чего мне очень не хочется! Понятно, конечно, что алебастр с кофе вместо красителя, перемешанные кухонным миксером и подготовленные к расфасовке в кооперативном гараже Волка, под настоящий героин не прокатит. Если возникнут вопросы, всегда можно списать на то, что отреагировал на анонимный сигнал, а сигнал оказался ложным – кто-то захотел доставить генеральному директору «Евразии» мелкие неприятности. И отослал такую посылку, и даже на книжную полку за пыльные книги несколько мелких пакетов бросил. Розыгрыш, проводимый – матерь вашу! – не от доброты, понятно, душевной... Провокация, дескать... Те самые мелкие неприятности, и не больше... В этом случае даже извиняться перед бабой не придется, хотя она наверняка скандал пожелает устроить и затребует, чего доброго, компенсацию через суд. За моральный ущерб, как они это теперь называют... Нахапала деньжищ, торговка, и думает, что лично ее трогать нельзя ни в коем случае. Это такую же бабу, что на базаре торгует продуктами, которые ей какой-нибудь азербайджанец привозит, поскольку по новым законам сам торговать права не имеет, – эту вот бабу можно таскать в «обезьянник» хоть по три раза в день. Она никакого морального ущерба возмещать не захочет и рада будет, что просто так, за мешок картошки и три килограмма лука для дежурного отпустят ее восвояси. У нее просто денег не наберется на час работы хорошего адвоката, который сумеет суд убедить. А Качурина любому адвокату заплатит... Если виллу на Лазурном Берегу покупает, она может целый полк адвокатов нанять и беднее от этого, надо думать, не станет.
Правда, меня никто не обязывает показывать ей документы о прекращении дела. Это я просто так продумываю, как вариант, на всякий случай... Брат учил меня, что всегда следует думать о вариантах отхода, иначе пропадешь. Сам должен думать.
Он однажды сам не подумал, начальству доверился, и в итоге угодил в плен вместе со своими парнями... С этими вот, двое из которых сейчас, можно сказать, под моим крылом... Птенчики... Питомцы братовы...
* * *
Театр мы казали по полной программе... По дороге в управление заехали на квартиру к Качуриной. Без предварительного предупреждения, чтобы она снова не вздумала адвоката требовать... Не положен адвокат во время обыска... Приехали, значит, и там я уже ее в известность поставил – зачем и почему... Пригласили в качестве понятых соседей, что хозяйке, конечно, не доставило удовольствия. И соседям, кажется, тоже... Дом элитный... Живут люди не бедные... Не любят, когда их беспокоят, а уж когда беспокоит милиция, чтобы привлечь в качестве понятых, – не любят тем более. Но все же две женщины согласились. Больше от любопытства, чем из уважения к серьезным органам. Я по взглядам, которые они на Качурину бросали, понял, что с такими соседками она близких доверительных отношений никогда не заимеет... Завидуют и всегда подгадить готовы...
Но этот обыск, как и планировалось, был выполнен только для проформы. В квартире ничего не нашлось. Онуфрий посчитал, что пакетики с героином в квартире могут навести Качурину на мысль, что их подбросил он. И в квартире, и в офисе он бывал часто. Другие мужчины в квартире в последнее время не появлялись. Если предположить, что подставу организовывает мужчина, то подозрение, естественно, должно пасть на него... А тот человек, на которого Качурина может подумать, ключей от квартиры уже не имеет и давно уже в списке гостей не значится.
Короче, с пользой потеряли время... Но потрепали Качуриной нервы дополнительно. А это, как Онуфрий решил, полезно...
* * *
В этот раз мне пришлось обходиться без своих собровцев, потому что дежурила смена, которая с нами уже выезжала на дело полгода назад. Тоже могут вопросы задать, что и как, почему такое повторение сюжета... Это ни к чему. Служба собственной безопасности все разговоры в коридорах отлавливает... Парни – уши нараспашку – матерь вашу!.. И я ловко вывернулся, взяв группу захвата из отделения. Когда в управление приехали и парни заносили коробки ко мне в кабинет, капитан, командир группы захвата, сказал вдруг:
– Я где-то видел этого парня... Того, с волчьими глазами... Юриста...
Я ловко вывернулся.
– Видел, узнал и навсегда забудь... Он такой же юрист, как я и ты... Это майор из федеральной службы контроля за оборотом наркотиков. Он нас туда и вывел... Птица не нашего полета, и отчитывается там, куда нас не пускают... Понял?
У капитана глаза округлились, потом стали смешливыми.
– Майор? А я уж думал, как приеду, посмотрю каталог по розыску... Оттуда, думаю, что ли...
– Работает законспирированно... Так что, встретишь где его, узнать не должен. Понял?
– Так точно, товарищ подполковник...
– И капитан, что с нами был, оттуда же... Они большую операцию проводят... Мы так... Помогли, сбоку постояли, чтоб им – матерь вашу! – не светиться, потому как и дальше в тех кругах крутятся... Но забудь про это. Даже жене – ни слова... Сегодня было только маленькое звено. Начнешь болтать, можешь остальному помешать...
– Моей-то сороке вообще ничего сказать нельзя. Это уж я ученый... По всему свету за пять минут разнесет... И переврет все...
– Вот-вот... – я даже пальцем капитану внушительно пригрозил. – Задержанная где?
– В «обезьяннике». Несолидно, конечно, такую дамочку там держать – там у вас такая сегодня публика подобралась... Водилы с тех машин – самые приличные, хотя не брились уже неделю. Привести на допрос?
– Без тебя, когда надо будет, приведут... Можешь забирать группу и отправляться восвояси. Я вашему начальнику позвоню, похвалю вас... Аккуратно работали, четко, молодцы...
Капитану, я видел, очень хотелось еще поучаствовать в «большой операции», но я откровенно отшивал его, и возразить он не мог. Ушел, а я тут же обещание выполнил – позвонил начальнику отделения и похвалил его группу захвата. Каждому начальнику такое приятно услышать, отчего же не доставить человеку удовольствие... Мало ли, придется еще обратиться... Я сам еще два года назад замом в отделении был, знаю, как редко удается похвалу заслужить...
* * *
Сначала я водителей-дальнобойщиков допрашивал, подробно записал сцену с попыткой ограбления контейнера, вызвавшей у водил подозрение, «пробил» по базе данных номер «Ниссана Патрол», который один из водил записал.
– Что ты мне «вешаешь»... – сказал я, глядя в компьютер. – Есть в Москве машина с таким номером, только это «Хендэ Акцент», а не «Ниссан Патрол»... Владелец – артист театра и кино... Известный человек...
Я минуту подумал, потом потребовал:
– Давайте данные на тех четверых, что с вами были...
Дальнобойщики переглянулись. Как и было просчитано, они данные на свидетелей не записали. Если ограбление не состоялось, значит, и записывать нечего... Предполагать, что в машину подсунули наркоту, водилы не могли.
Если бы дело развивалось по-настоящему, я поморил бы их камерой дня три. Сейчас они просто мешали, и парней отшить стоило побыстрее.
– Где ночевать собирались?
– У «Евразии» своя гостиница... Со стоянкой...
– До завтра – матерь вашу! – свободны, пока я все проверю... Завтра к двенадцати часам – ко мне... Если уедете, на себя пеняйте... С трассы снимут, машины там и оставят, а вас в наручниках в камеру...
Но водилы и этим были довольны...
Я подписал им пропуска и отпустил...
* * *
Допрос же Анжелины Михайловны Качуриной я специально оттянул до самого вечера. И начал-то его уже под конец рабочего дня, чтобы начальство случайно в кабинет не заглянуло. Но у нас начальство не любит по вечерам задерживаться, и правильно делает, иначе мы все бы в нищете жили... Да и потому еще торопиться не надо было, что Качуриной следовало к допросу соответствующим образом подготовиться. А то приведи ее прямо из кабинета, она рогом упрется и будет адвоката требовать. А сейчас, когда рядом с бомжами и битыми шлюхами посидела три часа, она рада-радешенька, что я ее на допрос вытащил. От бомжей за три километра мочой воняет – никакими французскими духами не спасешься, сама, кажись, уже тоже провоняла. А у одного из тех синих стервецов старая рана в голове, и в ране черви копошатся. Приятно дамочке посмотреть. Я этого бедолагу-ублюдка специально настропалил, чтобы он к Качуриной все норовил поближе сесть и поговорить по душам. Вот уж она, наверное, по «обезьяннику» – матерь вашу! – поскакала... И ко мне прибыла в настроении подходящем, весьма уже к необходимой истерике близком. А я тут еще добавил ей, положив на стол акт экспертизы из другого дела, настоящего.
– Вот, уважаемая Анжелина Михайловна, предварительный акт экспертизы. Две посылочки, что к вам пришли, содержат чистый героин, предположительно афганского изготовления... Афганский, знаете ли, легко определяется. Он чище другого. Они ацетон хороший используют. А в тех пакетиках, что нашли в вашем кабинете за книгами, героин, стало быть, из другой партии. Похуже будет...
– Господи, разбуди меня... – обхватила Качурина лицо ладонями и размазала краску на правом глазу. Женщина она состоятельная, могла бы, наверное, позволить себе такую краску, которая не размазывается. Есть же, кажется, такая...
– Проснуться вам придется, судя по всему, в камере СИЗО... Знаете, что это такое?
– Что такое? – растерянно переспросила она.
– СИЗО – это следственный изолятор. Но вы уже, наверное, привыкли... Там в камере такая же публика, как у нас в «обезьяннике», только немного покруче. Вы, главное, сразу не давайте себе на шею сесть... Там опытные уголовницы верховодят, если слабину дадите, издеваться будут... Чуть что, сразу ногтями в физиономию, и не бойтесь последствий... За себя постоять сначала придется, без этого нельзя. И контролерам не хамите. А то в женском отделении контролерши злые... За одно слово, за интонацию, за взгляд даже изобьют и нос сломают... Такие изуверки...
Она уже готова была умереть, только бы в «обезьянник» не возвращаться, и убить, чтобы в СИЗО не попадать. Вот в таком состоянии я и начал проводить допрос, незаметно поглядывая на часы. Задавал вопросы, медленно записывал ответы, чтобы было о чем еще поговорить до назначенного времени «Ч». А когда это время наступило, раздался телефонный звонок.
– Подполковник Петров, слушаю... – ответил я деловым усталым тоном. – Да, Виктор Нургалеевич... Да-да... Мы давно это дело разрабатывали, товарищ генерал... Так... Да-да, я понял... Она у меня сейчас сидит... Допрос веду... Нет, товарищ генерал, вину не признает... Говорит, это или случайность, ошибка, или провокация... Ну как же, Виктор Нургалеевич... Да обвинения-то я могу хоть завтра предъявить... Лучше бы в СИЗО... Понял, товарищ генерал... – я встал по стойке смирно, чтобы видно было, что меня отчитывают и дают втык – матерь вашу! – по всей форме. – Так, хорошо, товарищ генерал. Я понял... До свидания...
Я положил трубку и посмотрел на Качурину, слушавшую внимательно, самым тяжелым взглядом, какой только смог из себя выдавить. Я, конечно, не Онуфрий. Будь у меня его взгляд, я давно уже руководил бы следственным управлением всего МВД, потому что от такого взгляда самый закоренелый со слезами «в признанку» пойдет... Но и мой взгляд ее припугнул...
– Прочитайте и подпишите протокол... На каждой странице подпишите: «С моих слов записано верно», и подпись... Потом я возьму с вас подписку о невыезде... И... Защитнички у вас выискались... Я выведу вас... Там вас в «Хаммере» тот ваш юрист, наверное, уже ждет... Если не ждет, то скоро подъедет... Хороший, наверное, юрист, если его серьезные ментовские генералы слушаются... Меня бы так слушались... Я ведь тоже юрист по образованию... Тогда бы и преступлений было меньше...
Столько горечи и обиды было в моем голосе, столько стыда за испытанное унижение, когда почти раскрытое дело пытаются завалить звонком сверху, что я всерьез пожалел свою загубленную жизнь. Надо было в артисты идти, а не в юристы – матерь вашу!..
А Качурина и протокол читать не стала – подписала не глядя и торопливо, дрожащей рукой. Психологическая обработка была выполнена точно и тонко. Она уже сломалась и готова на все, лишь бы сюда не возвращаться. Сейчас Онуфрий дело докончит. Он в таких делах большой спец... За что и уважаю...
Я оформил подписку о невыезде. Она с разбегу подписала и ее. И сразу встала, готовая галопом скакать к выходу.
– На днях я подготовлю обвинительное заключение, – все же постарался я испортить ей настроение. – Тогда уже не генерал, а суд будет решать, где вас содержать до судебного заседания. Скорее всего, придется переселиться в СИЗО. По такой серьезной статье... Я не помню случая, чтобы суд оставлял человека под подпиской...
– И что мне грозит? – наивно спросила она.
– От двенадцати до двадцати лет в исправительной колонии строгого режима. Объем героина большой. Могут по верхнему пределу дать... Это уже не от меня, а от прокурора зависит... – пообещал я, поднимаясь из-за стола, пока она не вспомнила про вещи, которые у нее забрали. Хотя сумочку вернуть все же придется. Ключи от дома, от машины, документы – это ей необходимо. Из всех вещей меня интересовал только мобильник, который уже подавал несколько раз свой развеселый голосок, и я во избежание лишнего шума в кабинете просто выключил его. Но отдавать его, даже если попросит, нельзя. Контакты Качуриной необходимо в ближайшее время исключить, чтобы они не помешали Онуфрию. Поэтому на вопрос о мобильнике я подготовил версию о необходимости исследования ее последних телефонных контактов...
Она на радостях и про мобильник не вспомнила...
* * *
Онуфрий подъехал, как раз когда мы вышли на крыльцо. Я спускаться не стал, а Качурина вприпрыжку поскакала к машине. Машина высокая, не каждый сразу заберется в такую, а она просто влетела в открытую дверцу. И сразу, дверцу не закрыв, пристегиваться стала. Это, как я понял, чтобы я не смог, передумав, ее из кресла вытащить...
Я презрительно рожу скривил и руки на груди скрестил. Это условный знак, понятный Онуфрию. Если я в такой позе, значит, дело идет в лучшем ключе и ему необходимо продолжать сразу додавливать ее, пока горяченькая...
Онуфрий сигнал принял...
* * *
– Ты еще не уходишь? – спросил дежурный.
Тон я уловил и вовремя среагировал, чтобы в ловушку не попасть. Ловушки для дураков у нас устраивать умеют. Попадешься – радоваться долго не будешь...
– Дел полно... Да сейчас пойду... У меня важная встреча... Серьезные документы должны передать... Как раз чего прокуратуре не хватало... А то дело «висяком» могло стать... А что ты хотел?
– Вызов срочный. Послать некого. Все в разгоне... Одни стажеры остались... С ними кого-то надо бы...
– Приедут опера, сами и сгоняют... – на уговаривающем тоне меня не купишь. Согласишься – самое малое до утра застрянешь. Не в первый раз такое...
В кабинете я заварил в большой кружке крепчайший чай, чтобы голову освежить, но выпить не успел, когда позвонила Людмила, жена старшего брата.
– Сережа, здравствуй, ты как сейчас, очень занят?
– Привет. Я всегда очень занят. А что от меня требуется?
– Ленька опять бесится... Я уж от соседей звоню, домой идти боюсь... Ты ж знаешь его... Три дня подряд не просыхает... С тех пор, как ты уехал... То в стены головой колотится, то плачет... На меня, только подойду, то рукой, то ногой машет... Попадет, кто меня собирать будет?..
Она у брата хрупкая. Если Ленька рукой или ногой попадет, уже собрать Людмилу не удастся... Я его много раз предупреждал, а он говорит, что только отмахивается, чтоб не доставала... Никогда, говорит, не бил и не ударит...
Вот так всегда бывает. Как я со спецназовцами брата встречаюсь, он словно чувствует и куролесить начинает... Отставной капитан... Командир роты... Хоть бы постеснялся... А то ведь не Людмила, так соседи ментов вызовут, и я помочь не смогу... В ихнем отделении у меня отношения с начальником плохие... И на меня тень ляжет... Это только на словах – брат за брата не ответчик... А зачем тогда близких родственников в анкетах указывать?..
– Ладно, Люда, сейчас заеду...
* * *
Закон подлости в очередной раз сработал. Как назло, по Москве проехать было невозможно. Вроде бы по времени пора и рассосаться пробкам. А они только растягиваются. Больше часа добирался, хотя это и недалеко.
Двор дома, где брат живет, мне никогда не нравился. Шпанистое – матерь вашу! – место... Там мой новенький серьезный «Лексус» оставлять без присмотра страшно. Спуститься с четырнадцатого этажа не успеешь, машину уже разбомбят и разгромят, несмотря на сигнализацию. А я не спецназовец, как брат, чтобы из окна с парашютом прыгать...
Подъезжая к кварталу с улицы, я подумал было загнать машину на охраняемую стоянку к какому-то офису неподалеку, не знаю даже, что там за офис... Я там уже оставлял как-то раз. Стабильная ситуация – сто рублей охраннику сунешь, он твои погоны уважит. Беда только, что от этого офиса идти через перерытый пустырь по грязи, да и с братом разговаривать долго я не собирался. И решил прямо к подъезду подкатить. Там хоть из окна за машиной посмотреть можно. А если кому проехать надо будет, через бордюр объедет.
В нужном мне подъезде светились все окна. Обычно не все светятся. Как-то странно это выглядело, словно бы в праздник... И люди на дороге толпятся, словно что-то там случилось. Подъехал ближе и возле подъезда толпу увидел. И в газоне рядом с тротуаром тоже. Меня увидели, расступились. Не передо мной, а перед моими погонами, понятно...
Брат лежал в газоне, исковерканный от удара. С четырнадцатого этажа без парашюта даже спецназовцу прыгать не рекомендуется. У Леньки ведь больше тысячи прыжков... И все удачные... А в этот раз парашют забыл...
Я наклонился, пульс прощупал. Глупо, конечно, не может быть пульса после такого падения... Но все равно долго теплую еще руку держал, словно на что-то надеялся. А потом ладонью глаза ему закрыл. Они закрываться никак не хотели – в небо были устремлены, в темное и тучами покрытое... И болью были наполнены... Ленька после плена, как говорил, ни одной ночи нормально не спал – от боли страдал... Двенадцать с лишним лет...
– Людмила где? – спросил я.
– Кто? – из темноты за моей спиной прозвучал встречный вопрос.
– Людмила – жена его...
– Дома, наверное... Ей с сердцем хреново... На глазах у ей... – сказал пьяный косоглазый мужичок. – Сквозь стекло, дурак, прыгнул... Открыть не мог... Бабе теперь еще и стекло вставлять, а не то все батареи разморозит, весь дом, считай, без тепла останется... Не весь, так хотя б подъезд... Тож людям хреново...
Захотелось врезать мужичку между сведенных к переносице глаз, чтоб глаза нормально смотреть стали. Но, когда в форме, этого делать нельзя... Неправильно понять могут... Или делать это следует в своем кабинете, где посторонних нет и некому накапать на тебя, что ты глаза человеку умело выправляешь...
– Милицию вызвали?
Вопрос был лишним, потому что милицейская сирена уже звучала, приближаясь.
Я не стал ждать ментов рядом с братом. Вошел в лифт и нажал кнопку четырнадцатого этажа. Дверь в квартиру была распахнута. Окно в большой комнате зияло проломом. Осколки еще висели по краям рамы. В дверях спальни две женщины стояли, незнакомые. Наверное, соседки. И еще кто-то что-то говорил в самой спальне. Я заглянул. Людмиле мерили давление. Она лежала на кровати с закрытыми глазами. Я не стал заходить. Сел к столу, где на тарелке были соленые огурцы порезаны кружочками и стоял наполовину наполненный стакан с водкой. Пустая бутылка валялась под столом на боку. Там же, рядом с бутылкой, лежала раскрытая общая тетрадь с какими-то записями. Я узнал каллиграфический почерк брата, основательно подпорченный хронической пьянкой, и поднял тетрадь. И, сам не зная для чего, сунул ее в карман форменной куртки...
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1. ОНУФРИЙ
Я плавно вдавил педаль газа, отъезжая от ментовки, а она отворачивалась, стараясь на крыльцо не смотреть, где все еще стоял подполковник Петров. Руки на груди скрестил, как памятник. Сигнал подает. Я понял...
