1

Когда в достаточно большом здании располагается неимоверное количество фирм, работать там что женщине леденцы сосать — сплошное развратное удовольствие. Дым Дымыч дважды объехал корпус с пристройкой. Через весь квартал с прилегающими производственными зданиями и каланчой старой, ныне уже не существующей пожарки — тоже какая-то фирма помещение арендовала. Таким образом он настраивался, заводил себя и одновременно успокаивал.

В последнее время настроиться стало труднее. Сказывался возраст, что ли. Или просто устал — много в последнее время работы. Раньше хватило бы и одного круга. Не стал бы лишний бензин жечь. А еще раньше вообще мог бы сработать на импровизации, без разведки.

Хотя — это хвастовство. В данном случае нельзя работать без разведки. Клиент не тот. Клиент с собой запасные штаны таскает — так боится запахом привлечь киллеров. И охрана готова в голубей стрелять, которые Толстяку на голову попробуют нагадить. Яд в птичьем помете подозревают.

Вчера вечером, как раз в то время, когда пытался дозвониться ему Хавьер, Сохатый находился в кабинете Толстяка. Снимал свою аппаратуру. Сигнализация в офисе простейшая. Такую можно отключить иголкой. Что он и сделал. Это было уже второе проникновение. Первый раз он забрался туда четыре дня назад. Поставил “жучки” для прослушки. Перед работой “жучки” обязательно надо снимать. Иначе потом менты снимут. А своим добром с ненавистным племенем Дым Дымыч делиться не любит. Пусть для собственных затей сами покупают. Дорого это стоит. Но “жучки” свое дело сделали. С заданием справились.

Кроме того, Дым Дымыча вчера заинтересовало содержимое холодильника — это как раз после прослушивания разговоров в кабинете. Там он постарался на славу и даже с некоторым юмором. Юмор и смерть всегда рядом гуляют.

В само здание проникнуть вечером и не попасться на глаза дежурной старушке у входа — проще простого. Совершенно ни к чему мешать ей вязать носки внучатам. А то божий одуванчик может позвать охрану финансово-строительной компании. Те — молодые и неразумные, получили в руки оружие и считают себя сильными — пожелают разобраться с поздним посетителем. Потому Сохатый провел тщательную разведку в два предыдущих дня. Он поверить не мог — и правильно! — что производственный корпус соединяется с административным только через единственную дверь, всегда закрытую на металлический засов и на навесной амбарный замок. Дым Дымыч легко нашел проход в дальнее крыло, вроде бы стоящее почти обособленно, хотя и входящее в комплекс. Через дворик — два шага — и дверь направо. С таким замком, что проще сказать — вообще без замка. Подтянул дверь за ручку кверху и открыл. Никаких проблем, когда разболтаны петли и выбит кирпич над косяком. Дальше на второй этаж. Там металлическая дверь закрывает проход в основной корпус. Но эта дверь закрывается из корпуса бокового на задвижку. Замка здесь нет.

Боковой корпус кто-то купил у института. Сейчас там целый день суетятся строители. Новые хозяева затеяли, похоже, евроремонт — так это теперь называется, когда делают ремонт обыкновенный, но импортными материалами. Качество при этом остается старосоветским — тонкую изящную реечку прибивают гвоздем-двухсоткой. Милое дело, когда много строителей. Они люди временные и не знают, естественно, тех, кто здесь имеет право проходить. И не обращают внимания на проходящих. Похоже, судьба явно не благосклонна на этот раз к Толстяку.

Сохатый поставил машину на большой стоянке перед главным зданием. Машин здесь — считать замучаешься. Благодать для взломщиков и угонщиков — никакой охраны. А могли бы и деньги за эту стоянку лопатой грести, если сумели бы организовать дело, — большинство машин приезжает ненадолго.

Сегодня Толстяк будет пить пиво. И обсуждать одновременно дела. Обсуждение предстояло тонкое С уговорами. Он пригласил к десяти утра предполагаемого компаньона. Толстяк знал любовь приглашенного к “жидкому хлебу”. Разговор об этом шел по телефону.

Запас пива в холодильнике вчера был обработан Дым Дымычем. Слабительным. Оказалось проблемой достать машинку для закрывания пивных бутылок. Открыть аккуратно дурак сумеет. Закрыть сложнее. Машинка не нашлась. Пришлось заказать у спеца Самому сделать чертеж и заказать. Спец сотворил в один день. Взял за это соответственно. Но вопросов не задавал. Это приятно. И для спеца безопасно.

Минутная стрелка на часах прошла нужную отметку. Пора. Слабительное в пиве пришлось испытывать на себе. С часами на руках. Сочетал приятное с полезным. Но зато теперь он знает точное время действия.

Дым Дымыч, закрыв машину, включил сигнализацию и прямой офицерской походкой неторопливо обошел здание слева. Вход в вытянутый производственный корпус с боковой улицы — через покореженные ворота, днем стабильно открытые Вечером открыта только калитка. Авторемонтная фирма, оккупировавшая несколько гаражных боксов и смотровую яму внутри, круглосуточно предлагает клиентам услуги по ремонту колес. Пройти лучше всего именно здесь.

Днем народу в корпусе много. И не все друг друга знают. Автомобилисты заняты своим делом. Сейчас обслуживаются сразу три машины. Одна заехала на стойку, и теперь ее перевернули на бок. Обрабатывают поддон антикоррозийным покрытием. У двух других поднят капот. Внимания на постороннего никто не обращает. И молодцы. Дольше живет тот, кто не обращает внимания на посторонних. Через тридцать метров — новый участок. Другая уже фирма варит металлические квартирные двери Правильно. В наше сложное время без металлической двери чувствуешь себя уже неуверенно. Особенно если за этой дверью есть что хранить. Те двери, что ставят строители, без проблем выдавливаются плечом или вскрываются ломиком. Сохатый прошел мимо этого участка, закрывшись ладонью от яркого пламени сварки. Потом стороной обогнул следующую бригаду, работающую с ручным наждаком над этими же полуфабрикатными дверьми. Искры и окалина летят феерически, как на празднике, во все стороны, рикошетят от заграждения. Глаз проходящему мимо запросто могут выжечь и выбить. А Дым Дымычу без глаз работать трудно.

Потому и прошел он этот участок быстро. Дальше коридор с грязными туалетами и неработающими душевыми комнатами. Дальний выход из коридора к каким-то кабинетам, тоже постоянно закрытым. Женщина навстречу. Сохатый приветливо улыбнулся ей и поздоровался. Так... Теперь еще один поворот, во двор.

К закутку сапожника Дым Дымыч подошел вовремя, строго по графику. Окошко для клиентов в его хилом заборчике здесь же — во входной двери. Сохатый нарочно рассеянно оглянулся — коридор пуст.

Заглянул в окошко, а рука уже достала “ТТ” с глушителем.

— Привет. Как там мои башмаки?

Сапожник испуганно посмотрел ему прямо в глаза.

Словно он все знал... Словно прочитал свой исход в глазах пришедшего. А рука Сохатого уже пришла в движение. Время не терпит. Сухой щелчок отбросил голову сапожника к стене. Удар стриженого затылка о стену получился более слышимым, чем выстрел. Выстрел же больше походил на стук сапожного молотка.

— Прости, браток... Работа такая, — Дым Дымыч от чувства мерзости к себе поморщился, словно стакан самопальной водки хватанул.

Работа...

Работать!

Совесть и комплексы — к черту!

Не расслабляться.

Теперь быстрее, нужно выдержать темп. Сохатый, сняв башмак, бросил в окно его на стол к сапожнику.

Поджав ногу без башмака, замер. Ремонтируют, понимаешь... По расчетам, стоять так придется около минуты. Расчеты дают разброс плюс одна-две минуты. Но он и минуты не простоял. Толстяк оказался слабаком — желудок хиловат. В другом конце коридора открылась дверь. Вышел охранник. Сохатый уже присмотрелся к нему раньше. Морда уголовная. Руки в непонятных татуировках. Любой киллер одной внешности такого охранника должен испугаться. Нос, кажется, трактором переехали. О таком в просторечье говорят — боксерский нос. Только ни один боксер не позволит так бить себя по самому чувствительному к боли месту. Боксеры свой нос берегут. Охранник осмотрелся. На человека, стоящего в одном башмаке около будки сапожника, внимания не обратил. Для того и сапожник здесь, чтобы с ним разговаривали, стоя на одной ноге. А Сохатый именно разговаривал.

О последней удивившей всех игре сборной России по футболу против чемпионов мира — французов.

От Дым Дымыча до дверей “Альто-S. Ltd.” тридцать четыре шага. Время идет. Сейчас выйдет Толстяк... Охранник посторонился, пропуская шефа. Толстяк летел в коридор, истерично размахивая руками.

Слабительное мощное. Чуть не сорвалась с петель дверь туалета. Охранник зашел тоже. За первой дверью большой тамбур-умывальник. Там, вероятно, и ждет. Принюхивается. Пора. Последний взгляд в конец коридора. Стеклянные двери. За ними эстакада к другому крылу и лестница на первый этаж. Там же лифт, за лифтом комната охранников финансово-строительной компании. Охранники обычно курят, сидя на деревянном диванчике. Неплохо, наверное, зарабатывают, если постольку курят. Одни сменяют других. Прямо за стеклянной дверью. Но стекло не прозрачное. Если они там и есть, то никого не видят, как Дым Дымыч не видит их. Пора. Время терять нельзя!

Сохатый на одной ноге допрыгал до двери туалета и открыл ее. Прямо за дверью, в четырех шагах, охранник “Альто” мыл руки и рассматривал свой замечательный нос в зеркало.

— Подожди, — нагло и высокомерно, как перед каким-то лохом, он поднял мокрую руку ладонью вперед — жест индейца. Зря ты так, парень... Плохо тебя, парень, учили...

Отвечать ему смысла нет. В другой обстановке, с менее категоричным предполагаемым исходом, такого можно было бы просто вырубить. Он совершенно не готов к защите самого себя, не говоря уже о защите хозяина. Человек в одной туфле не может быть противником. Но именно на этом и основывал Сохатый свой психологический расчет. Оставлять в живых свидетеля, который потом мог бы за ментовским компьютером фоторобот составить или как-то при случае узнать на улице, — себе дороже. Жизнь приучила Сохатого быть предельно аккуратным и ответственным.

— Извини, браток...

Из-под полы куртки появился пистолет. Охранник — дурак. Никакой школы. Вместо того чтобы сократить короткую дистанцию и влезть в рукопашную — единственный для него вариант спасения себя и Толстяка, — он отскочил к стене и полез за пистолетом. Дым Дымыч покачал головой, улыбнувшись, даже позволил охраннику достать пистолет и хладнокровно послал свою пулю прямо между глаз “боксеру”. Как стрелял обычно. Старался так стрелять, если была возможность. Фирменный знак. Своего рода печать, автограф. Этот автограф значится в картотеках многих городов. Теперь появится и в родном городе.

Время торопит. Пистолет охранника ногой в сторону. На случай, если вдруг жив остался. Но это действие выполнил чисто по привычке. Охранник уже никогда не поднимется. И — вперед. Закрыта только средняя из трех кабинок. Резкий рывок дверцы, испуганные бусинки маленьких глаз на жирном и прыщавом потном лице.

— Извини, Толстяк... Ты, говорят, был падлой...

И опять выстрел точно между глаз. Каждый выстрел — контрольный. Нет надобности кого-то добивать.

И все... Теперь нужно забрать башмак со стола сапожника. Неторопливо обуться, завязать шнурки — в неторопливости есть тоже свой шарм. Сохатый протянул руку в окошко и открыл дверь. Сапожник сидит, как сидел. Протерев пистолет с глушителем, Сохатый вложил его в руку сапожника. Это не инсценировка убийства сапожником Толстяка с охранником и последующего самоубийства. Такая инсценировка годится только для дураков. Это просто баловство. Артистизм. Игра. Издевательство над ментами.

А за своими старыми башмаками завтра нужно обязательно прийти. Чтобы узнать новости и сплетни. Оставить их здесь невостребованными — значит совершить явку с повинной. Хотя записаны они на вымышленные данные.

Теперь неторопливо вниз по лестнице, направо по коридору. Дверь в другое крыло. Засов задвинуть.

Вон, кстати, строители рукавицу, испачканную цементом, потеряли. Этой рукавицей и задвинуть. И не надо отпечатки пальцев стирать. Рабочие задвинули.

Кто иначе... На стройке всегда много подручного материала, который скроет все возможные следы.

Сохатый вышел на улицу через другой ход Зачем было еще раз появляться там, где прошел. Глаза кому-то мозолить. Лучше там, где работают строители.

Здесь его видели только один раз два дня назад. Тогда внимания на него не обратили. Не обратят и сейчас.

Он уверен. Не так он себя ведет, чтобы на него внимание кому-то понадобилось обратить. Вышел, спустился с низенького, в две ступеньки крыльца под металлическим козырьком, постоял, посмотрел на фасад, на окна. Словно бы раздумывая над чем-то. Так себя вести может только человек, имеющий к этому зданию, к его помещениям непосредственное отношение. Два строителя тащат носилки с песком. Он посторонился, пропуская их. Таким они его и запомнят. И никак не смогут связать с происшествием в другом крыле, даже если их и будут допрашивать.

Машина была на месте. На удивление, ее никто не пытался угнать, никто даже магнитолу не пожелал украсть. Дым Дымыч сел за руль, повернул ключ зажигания и вдруг отчетливо вспомнил глаза сапожника.

Глаза человека, предчувствующего дальнейшее.

2

Вернувшись домой. Сохатый вновь принял душ, словно пытаясь смыть все, что пережил утром. Смывались переживания трудно, и потому он долго стоял под тугими струями, не замечая даже, что вода очень горячая.

Так повелось, что живет он просто, не слишком позволяя себе расслабление и наслаждение. Скучно живет. А потом вот так, в один момент — всплеск, выброс мощной энергии. Тут война и театр сразу — в одном деле. И переживаний хватает надолго... Он опять чувствует, что он существует, делает единственное, что умеет делать. Правда, в этом деле много издержек, много неприятного, но он смывает это неприятное под душем...

Выйдя мокрым в комнату и не обращая внимания на стекающую прямо на старый палас воду, он потянулся, хрустнув суставами, посмотрел на себя в зеркало и кивнул отражению.

— И дел-то было — пара пустяков...

Неожиданно зазвонил телефон. Интересно, кто бы это мог быть? Неужели Хавьер уже узнал о случившемся? Возможно. Сохатый снял трубку.

— Алло. Дым Дымыч?

— Я.

— Привет, командир.

— Привет. Кто это?

— Оленин. Не узнал?

— Ха! Только недавно тебя вспоминал. Долго жить, старик, будешь.

— По какому поводу воспоминания?

— Да что-то вдруг Афган донимать стал. Особенно по ночам. Старею, похоже...

Дым Дымыч подошел вместе с телефонной трубкой к полке и посмотрел на женщину из слоновой кости. Единственное, что у него осталось от Афгана, кроме двух ранений. Погладил пальцем ее чуть желтоватую шею.

— Вот сейчас с тобой разговариваю и танцовщицу рассматриваю.

— Статуэтку, чу) ли?..

— Да.

— Цела она еще?

— Конечно. Это единственная у меня постоянная женщина. И единственная ценная вещь. Такое не теряют и никому не дарят.

В трубке некоторое время молчали. Раздумывая, видимо, взвешивая грусть и одиночество в голосе Сохатого.

— Я вот тоже недавно вспомнил былое. Заехать хотел, но... Еле твой телефон нашел. А адрес не помню.

Как насчет того, чтобы встретиться?

— Бога ради. Сегодня можешь?

— Конечно.

— Заезжай вечером. Жду. Записывай адрес...

С чего это вдруг вспомнил о его существовании бывший подчиненный, а ныне потенциальный враг — старший следователь по особо важным делам? Сохатый, взглянув на свое отражение в зеркале, пожал плечами и улыбнулся.

Он набрал номер Хавьера. Трубку взял кто-то из “быков”. С ними Дым Дымыч разговаривать не любил. Ребята рьяные, тупые, постоянно на кулак напрашиваются.

— Хозяина позови.

— Кто спрашивает?

— Не твоего ума дело. Позови.

— Кто спрашивает? — голос настырный и беспредельно наглый.

— Без сопливых скользко... Я повторять не буду...

Долгое молчание в трубку. “Бык” пытается думать.

Наконец надумал.

— Сейчас.

Это “сейчас” длилось минуты две. Дым Дымыч уже собирался трубку бросить, когда услышал характерно-хриплый голос Хавьера. Этот голос он запомнил однажды и навсегда. Голос, который на зоне вполне мог решить судьбу человека.

— Максимов. Слушаю.

— Привет, старик.

— Привет. Ты что моим ребятам хамишь?

— Я им яйца при встрече оторву. Чтобы вежливости научились. Что это за тип был?

— Шурик Беломор. С “отдыха” вчера прибыл.

— А, этот... Привет передай. Этому я просто “варкуху” нарисую. На память. Чтобы кровь из обоих ушей...

— Ладно. Я так и передам. Как у тебя дела? Пойми, я не тороплю, но есть обстоятельства, которые поторопить заставляют. Очень интересные обстоятельства. Надо встретиться.

— Через час подъеду. Беломора предупреди, чтобы готовился.

— Ладно, — усмехнулся Хавьер.

С Хавьером они познакомились в лагере. На отсидку Сохатого отправили, как обычно делается, поближе к родным местам. Хавьер был на зоне Смотрящим.

Он взял под покровительство бывшего старшего лейтенанта спецназа, на которого многие правильные ребята точили зуб после малявы из пересылки. Самостоятельный и ершистый. Сохатый был для парней достаточно крутых все равно что красная тряпка для быка. Такого хотелось обломать. Просто ради самоутверждения. Хавьер же хотел сначала присмотреться к новичку. Он готовился откинуться. Ему такие были нужны на свободе. А по слухам спецназовец через пару месяцев попадет под амнистию... Тяжелые статьи не учитывались только для уголовников. Для военнослужащих они попадали в общий список отдельной строкой.

Сам Дым Дымыч эти времена вспоминал с омерзением и содроганием. Афган по сравнению с зоной казался ему отдыхом. Курортом, где лечат нервы. Не со всеми бывает так. Но с ним так уж получилось. Он сам себя поставил в положение одиночки. Психологически не смог принять нового своего состояния.

Считал, что его несправедливо обидели, и обида прорывалась против всего и всех — начиная от самих зэков и кончая контролерами.

Приказ трибунала — “разжаловать в рядовые и уволить из армии”. Казалось бы, что хуже? Суд состоялся в Ташкенте. А потом началось непонятное. Снова арестовали прямо на выходе из здания трибунала. Опять следствие. Следак попался толковый и сочувствующий. Сам солдатом прошел Афган. Прекратил дело за отсутствием состава преступления. Потом звонок из МИДа в ЦК Узбекистана. Из ЦК звонок в республиканскую прокуратуру. Новый следователь — откровенный мудак. Трусливый и угодливый восточный кадр. Он даже подследственных боялся. Однако раскатал по полной программе. “Убийство по предварительному сговору в составе группы преступных лиц”.

Группа преступных лиц — это два офицера, несколько солдат отдельной роты специального назначения и полковник ХАДа — афганской службы безопасности.

А несчастные жертвы — мирные жители, ювелиры — отстреливались из семи автоматов. Смех... И новый суд. Уже гражданский. Гнусавый голос сонного судьи с красными похмельными глазами. Похмелье из него так и лезло на каждом заседании. Судье трудно было даже проговорить без остановки долгую решающую фразу.

— Шесть лет лишения свободы с отбыванием первых трех лет в колонии строгого режима, оставшихся трех лет — в колонии общего режима.

Парочка народных заседателей — передовики производства с какого-то завода, плохо понимающие по-русски. Эти летать готовы от внезапно свалившейся на их глупые головы значимости.

Секретарь суда ковыряет на круглом лунообразном лице прыщи, вытирает пальцы о цветастые шаровары и сурово хмурит насурмленные брови.

Абсолютным дураком улыбается адвокат, не сумевший произнести ни одного умного слова. Он даже доводы самих осужденных повторить в нужный момент не сумел. Что это? Равнодушие? Нежелание понять?

Нет, это был “предварительный сговор”, точно такой же, какой приписывали им.

Они сидели в металлической клетке, как звери.

Перед оглашением приговора бывший командир роты капитан Охлопков наклонился к Дым Дымычу и со смехом прошептал:

— Было бы куда податься, мы бы с тобой эту охрану голыми руками уложили...

— Я бы с судьи начал... — ответил Дым Дымыч. — И вон с той прыщавой... Терпеть не могу, когда лицо ковыряют. Плюнуть в харю хочется...

Они в самом деле без проблем уложили бы охрану и ушли. В этом ни тот, ни другой не сомневались. Эти идиоты, прапорщик и солдаты внутренних войск, не знают простой теории охранения. Несколько секунд, и они лежали бы, раскинув руки в разные стороны, беспомощные и безоружные. Сдерживало другое. Накануне последнего заседания суда их вызвали в кабинет для допросов следственного изолятора. Сразу двоих. Это было неожиданно и непонятно.

Следователь сидел за столом. Беседу начинать не спешил. Предложил сигареты, они отказались. Оба некурящие. Молчали минут пять. Потом дверь открылась и вошел незнакомый полковник. Военный, не из внутренних войск. Брезгливо махнул рукой следователю.

— Но... — привстал тот.

— Так надо, — сказал полковник жестко.

Следак испугался одного его взгляда и ушел без дальнейших вопросов. Тогда они поняли, что этот полковник из ГРУ. Только к представителю Службы или к представителю Конторы следак мог проявить такое почтительное подчинение. Полковник носил красные общевойсковые погоны, а не конторские ярко-синие. Следовательно, он из ГРУ.

Они ждали. Визит своего человека вселял надежду.

Полковник достал трубку, набил ее и долго раскуривал, по-сталински расхаживая по кабинету. Наконец сел на место следователя. Поднял глаза. Долго смотрел молча на одного, потом на другого. Смотрел устало, с сожалением.

— Полковник Костомаров, — представился он. — Мы, кажется, незнакомы?

— Нет, — сказал Охлопков. — Но я помню вас по Афгану. Тогда вы были подполковником. Видел вас мельком.

— Был я и подполковником... — вздохнул Костомаров.

— Как понимать ваш визит? — Охлопков не слишком верил, что полковник сможет им помочь. — Дань вежливости по отношению к нашим заслугам?

— Не ерепенься, — тихо сказал Костомаров. — Короче, так, ребята. Чем спецназ ГРУ отличается от любого другого спецназа? Умением выживать. Это ваша нынешняя задача. Мы пытались все сделать. Но очень мешает МИД. Вы просто попали под ветряную мельницу. Дует новый ветер. Несет перемены. Начались перемены в Москве, автоматически они отозвались в Афгане. Вас подставили. Очень грубо, но подставили. Избежать этого не удалось. Завтра будет читаться приговор. Будьте готовы. Лишнего на себя не берите. Я понимаю, что вы можете это сделать... Но к чему вам в своей стране потом всю жизнь прятаться.

Вам нужно элементарно выжить, — Сколько? — спросил Сохатый напрямую.

— Дадут вам много. Через полгода будет амнистия.

— Под амнистию не попадают “особо тяжкие”... — Законы Охлопков знал. В камере успел выучить. Там знание законов преподается быстро.

— Это и я знаю. Но надо, чтобы МИД про вас забыл. Тогда у нас развяжутся руки. Я обещаю вам это. Потерпите полгода...

— А потом? — зло спросил Охлопков.

— За “потом” я ручаться не буду, просто не могу ничего обещать конкретно. — Костомаров, по крайней мере говорил честно. — Возвращения на прежние должности не будет. Но я попробую хоть что-то сделать. Звания, возможно, восстановим. Только уже будет не спецназ. Со спецназом вы попрощались.

Может быть, в агентурном... Может быть... Есть же еще службы... По крайней мере, не на должность заведующего складом. Вы знаете...

Они знали. Слышали, если говорить точнее. Бывших спецназовцев, по каким-то причинам осужденных — что не редкость, — с удовольствием берет к себе на работу отдел ликвидации. Очень засекреченный отдел. О котором даже они, офицеры спецназа ГРУ, только слышали.

Полковник нещадно дымил. Сизые слои висели над его головой. Он от дыма слегка щурился, чтобы не щипало глаза, но смотрел прямо. Честно смотрел, с сочувствием. Не как те военные чиновники, с которыми приходилось встречаться до этого. Да и был он не чиновник. Он представлял собой Службу. Сам — бывший спецназовец, как помнил Охлопков.

Они ему поверили. И потому после прочтения приговора охранники остались в живых.

Выживать спецназовцы ГРУ умели.

3

Сработала сигнализация в машине Сохатого. Услышав голос своей “БМВ”, он посмотрел в давно не мытое окно. Многолетний слой пыли на стекле напомнил о былой военной аккуратности, но не помешал рассмотреть, что рядом с “БМВ” никого нет. Просто система сигнализации дурацкая, как и большинство существующих систем — специально предназначена, чтобы нервных бродячих кошек пугать Не успеет мимо груженый грузовик проехать, как твоя тарантаска уже завыла.

Из окна сигнализацию отключить невозможно. Но Дым Дымыч как раз собирался выйти из дома...

До добротного дома Хавьера на окраине города Сохатый добрался за пятнадцать минут. Без проблем вычислил наружный пост — в этих делах воровской авторитет всегда аккуратный — за квартал от поворота на узкую улочку, где находится дом, стояла старенькая “жучка”. И худосочная физиономия за стеклом блеснула стальными фиксами, изображая приветственную улыбку. Хавьеру с этого поста, вероятно, сообщили, что Сохатый проехал. Ворота при приближении открылись без сигнала.

Дом большой и крепкий, но в сравнение не идет с теми, что понастроены за последние годы в округе.

Хавьер жил строго, как и положено правильному вору. “Законником” он не стал по одной простой причине — имеет десятилетний трудовой стаж. Был в молодости шахтером и ползал с черным лицом по шахтам, отчего, как он сам говорит, до сих пор кашляет.

Правда, в последние времена на “правильность понятий” внимания не обращают. Звания вора многие нынешние, зону не топтавшие, не заслуживали. Просто покупали. Хавьер на такое не шел из гордости и ради поддержания авторитета старой школы. По той же причине не пожелал иметь шикарный особняк, хотя позволить такое себе мог. Вор должен жить скромно.

Сохатый вышел из машины, посмотрел на парочку “быков”, встретивших его во дворе, и демонстративно, чтобы подразнить обитателей, включил сигнализацию. “Быки” вызывали у него невольную улыбку.

Они чем-то напоминали утреннего охранника Толстяка, только более накачанные — целыми днями штангу во дворе ворочают. С ними Сохатый, если возникла бы надобность, разобрался так же просто, как с утренним. Он уже не раз говорил об этом самому Хавьеру, но тот махал рукой:

— Ты есть ты. Таких больше не бывает. Будем надеяться, что ты не примешь на меня заказ, со мной не посоветовавшись, — и резко смеялся над своей шуткой, как харкал. С легкими у старика были нелады.

Хавьер обедал. Дожевывая кусок жареного мяса, жестом пригласил Сохатого к столу. Старик махнул рукой кому-то, скрывающемуся за занавеской на кухне. И тотчас перед Дым Дымычем поставили тарелку.

Принес ее старый знакомый еще по пересыльной тюрьме — Шурик Беломор.

— Зачем ты этого осла рядом с собой держишь? — спросил Сохатый, не смущаясь, что сам “осел” стоит у него за спиной.

На удивление, Беломор промолчал. Дым Дымычу это показалось странным. Это перед Хавьером Беломор — мальчик. А с самим Сохатым он обычно держится на равных. Даже задиристо, когда есть кому заступиться. Но только не молчком.

— Он парень верный, — холодно улыбнулся Хавьер и вопросительно посмотрел на Беломора. Тот сразу же исчез за занавеской.

...С этого самого Беломора начались неприятности Сохатого среди уголовного окружения. Там, в Ташкенте, еще чувствовали близость Афганистана. Там даже в СИЗО к афганцам относились с опасливым уважением. Потом был трясучий, с жесткими сквозняками вагон и затертая шутка — “вологодский конвой шутить не любит”. Конвой попался, к счастью, не вологодский. Но тоже не подарок.

На одной из станций охранники не стали ждать, когда растащат состав через железнодорожную “горку”.

— Выходить по одному. Вышел, руки за голову, встал на одно колено. И быстро. Времени мало, — раздалось по вагонам.

Кто плохо шевелится — прикладом в затылок.

— Быстрее, мать вашу...