}. Хотя между ними шесть лет разницы, но мысли у Мангушева такие же детские, как у Nicolas, и так же подернуты легким слоем разврата. Ни тот, ни другой не подозревают, что оба они - шалопаи; ни тот, ни другой не видят ничего вне того круга, которого содержание исчерпывается чищением ногтей, анализом покроя галстухов, пиджаков и брюк, оценкою кокоток, рысаков и т. д. Единственная разница между ними заключалась в том, что Nicolas готовил себя к дипломатической карьере, а Мангушев, par principe, {из принципа.} всему на свете предпочитал la vie de chateau {жизнь в поместье.}. В последнее время у нас это уже не редкость. Прежде помещики поселялись в деревнях, потому что там дешевле и привольнее жить, потому что ни Катька, ни Машка, ни Палашка не смеют ни в чем отказать, потому что в поле есть заяц, в лесу - медведь, и т. д. Теперь поселяются в деревнях par principe, для того, чтоб сеять какие-то семена и поддерживать какие-то якобы права... Таким образом, если для Nicolas предстояло проводить в жизни шалопайство дипломатическое, то Мангушев уже два года сряду проводил шалопайство de la vie de chateau.
      - Vous autres, gens de l'epee et de robe {Вы, люди военные и чиновники.}, - обыкновенно выражался Мангушев, - вы должны администрировать, заботиться о казне, защищать государство от внешних врагов... que sais-je! Nous autres, chatelains, nous devons rester a notre poste! {и прочее! Мы, помещики, должны оставаться на нашем посту!} Мы должны наблюдать, чтоб здесь, на местах, взошли эти семена... Одним словом, чтоб эти краеугольные камни... vous concevez? {понимаете?}
      Выражение "краеугольные камни" он как-то особенно подчеркивал и всегда останавливался на нем. Он покручивал свои усики, пристально поглядывал на своего собеседника и умолкал, вполне уверенный, что все, что надлежало сказать, уже высказано. В сущности же, "краеугольные камни", о которых здесь упоминалось, состояли в том, что Мангушев по утрам чистил себе ногти и примеривал галстухи, потом - ездил по соседям или принимал таковых у себя и, наконец, на ночь, зевая, выслушивал рапорты своих: chef de l'administration {управляющего.} и chef du haras {заведующего конным заводом.}.
      - Я, messieurs, не знаю, что такое скука! - выражался он, рассказывая об употреблении своего дня, - моя жизнь - это жизнь труда, забот и распоряжений. Nous autres, simples travailleurs de la civilisation, nous devons a nos descendants de leur transmettre intacts nos fortunes, nos droits et nos noms {Мы, скромные работники на ниве цивилизации, должны передать нашим потомкам неприкосновенными наши владения, наши права и наши имена.} (Ольга Сергеевна от него заразилась этой фразой, когда рекомендовала "куколке" заняться хозяйством). Поэтому наше место - на нашем посту. Вы, господа военные и господа дипломаты, - вы защищайте отечество и ведите переговоры. A nous - le role modeste des civilisateurs {наш удел - скромная роль цивилизаторов.}. Мы сеем и способствуем прозябению посеянного. Я с утра уж принимаю рапорты, делаю распоряжения, осматриваю постройки, mes batisses, хожу на работы... И таким образом проходит целый трудовой день! У меня даже свой суд... Я здесь верховный судья! Все эти люди, которым нечего есть, все они приходят ко мне и у меня просят работы. Я могу дать, могу и отказать, - стало быть, я прав, говоря, что суд принадлежит мне. У меня нет ни одного безнравственного человека в услужении... parce que la morale, mon cher, - c'est mon cheval de bataille {ибо мораль, мой милый, - мой боевой конь.}. Я каждому приходящему ко мне наниматься говорю: хорошо, но ты должен быть почтителен! И они почтительны. Все эти краеугольные камни... вы меня понимаете?
      Дошедши до "краеугольных камней", Мангушев опять умолкал, считая свою миссию совершенно исполненною.
      Nicolas и Мангушев сразу поняли друг друга, хотя последний принял первого с оттенком некоторого покровительства.
      - Soyez le bienvenu! {Добро пожаловать!} - сказал он ему, - le descendant des Persianoff {потомок Персиановых.} всегда будет желанным гостем в доме Мангушевых. Мы, сельские дворяне, конечно, не можем доставить вам тех высоких наслаждений, к которым привыкли люди столиц, но и у нас найдется для Персианова и чарка доброго старого вина, и хороший кусок дымящегося ростбифа. Entrez, je vous prie {Войдите, прошу вас.}.
      Мангушев высказал это так серьезно, что Nicolas сразу почувствовал беспредельное благоговение к нему. Он был так щегольски и в то же время так просто одет, что Nicolas в своем мундирчике почувствовал себя как-то неловко (он в первый раз упрекнул себя, зачем надел мундир, и не послушался maman, которая советовала надеть легкий палевый костюм). В его воображении вставал совсем не тот золотушный, вертлявый и исковерканный Мангушев, который действительно ломался перед его глазами, а подлинный представитель той vie de chateau {жизни в поместье.}, о которой он вычитал когда-то dans ces bons petits romans {в милых романах.}, воспитывавших его юность. Целая картина быстро пронеслась в его воображении. Молодой лорд, рассевающий семена консерватизма, религии и нравственности; семейный очаг; длинные зимние вечера в старом, величественном замке; подъемные мосты; поля, занесенные снегом; охота на кабанов и серн; триктрак с сельским кюре; беседа за ужином с обильными возлияниями; общие молитвы с преданными седыми слугами, и затем крепкий, здоровый и безмятежный сон до утра... Одним словом, он совершенно позабыл, что находится в Глуповской губернии, где нет ни шато, ни кюре, играющих в триктрак, ни кабанов, ни консерватизма, ни религии, ни нравственности, а есть только высь да ширь, да бесконечно праздные и беспредельно болтающие Мангушевы.
      - Et la sante de madame? {Как здоровье мадам?} - осведомился между тем Мангушев.
      - Merci. Maman se porte tres bien.
      - Oh! votre mere est une noble et sainte femme! {Благодарю. Мама чувствует себя превосходно. - Ваша мать благородная и святая женщина!}
      Молодые люди вошли в кабинет и уселись на какой-то чрезвычайно мягкой и удобной мебели.
      - Et maintenant, causons. Charles! vite un dejeuner et une bouteille de notre meilleur! {А теперь поболтаем. Шарль! скорее завтрак и бутылку лучшего вина!} - обратился Мангушев к расторопному малому, почтительно ожидавшему приказаний, - мсье Персианов! вы какое вино предпочитаете?
      Nicolas вспыхнул, потому что до сих пор он сам еще не давал себе отчета относительно вина. Он неизменно душил шампанское, полагая, что дорогая его цена вполне достаточна, чтоб оправдать это предпочтение.
      - Mais... le Champagne! {Но... шампанское!} - смущенно пролепетал он, все больше и больше краснея.
      - Pardon! Мы будем пить шампанское en son temps et lieu {в свое время и на своем месте.} - надеюсь, что вы у меня обедаете? - а теперь... Charles! vous nous apporterez de ce petit Bordeaux... "Retour des Indes"... C'est tout ce qu'il nous faut pour le moment... n'est-ce pas, mon cher monsieur de Persianoff? {Шарль! принесите нам бордо... "Возвращение из Индии"... Ничего другого нам сейчас не надо... не правда ли, дорогой господин Персианов?}
      Nicolas промычал в знак согласия.
      - У меня в услужении все французы, - продолжал Мангушев, когда Шарль удалился, - и вам рекомендую то же сделать. Il n'y a rien comme un francais, pour servir {Лучше француза слуги не найдешь.}. Наши русские более к полевым работам склонность чувствуют. Ils sont sales {Они грязные.}. Но зато, в поле за сохой... c'est un charme! {это восторг!}
      Затем, уже начинается собственно causerie {болтовня.}.
      - Ну-с, что нового в Петербурге?
      - Mais... nous folichonnons, nous aimons, nous buvons sec! {Да что ж, шалим, любим, выпиваем!}
      - Oh! cette bonne, brave jeunesse! {Милая, славная молодежь!} Мы, сельские дворяне, любуемся вами из нашего далека и шлем вам отсюда наши скромные пожелания. Вам трудно в настоящую минуту, messieurs, и мы понимаем это очень хорошо; но поверьте, что и наша задача тоже нелегка!
      Мангушев останавливается, как будто собирается с мыслями.
      - У нас нет поддержки! - наконец говорит он и опять умолкает.
      Nicolas делает вид, что умеет, так сказать, читать между строк.
      - On est trop bon la-bas! {Там слишком мягкосердечны!} - продолжает Мангушев, - нет спора, намерения прекрасны, но нет этой пылкости, этого натиска, чтобы разом покончить с гидрою! А мы... что же мы можем сделать с нашими маленькими, разрозненными усилиями? Мы можем только помогать по мере наших слабых сил... и сожалеть!
      - N'est-ce pas? mais n'est-ce pas? - радуется Nicolas, - je le dis mille fois par jour, qu'on est trop bon pour cette canaille-la {Не правда ли? не правда ли? я говорю тысячу раз на день, что правительство слишком мягко по отношению к этим негодяям!}.
      - Et vous avez raison {И вы правы.}. Я день и ночь борюсь с этим злом... je ne fais que cela... {я только это и делаю...} И что ж! Я должен сознаться, что до сих пор все мои усилия были совершенно напрасны. Они проникают всюду! и в наши школы, и в наши молодые земские учреждения.
      - Я уверен, что еще на днях видел здесь одного нигилиста, - восклицает Nicolas, - и если б не maman...
      - Ah! nos dames! ce sont des anges de bonte et de douceur! {Ах! наши дамы! это ангелы доброты и милосердия!} Но надо сознаться, что они нам много портят в нашей святой миссии!
      - Но я был неумолим, - лжет Nicolas, - я прямо сказал maman, что не желаю, чтоб в нашем селе процветали Каракозовы! И его уж нет!
      - И хорошо сделали. Votre mere est une sainte {Ваша мать святая.}, но потому-то именно она и не может судить этих людей, как они того заслуживают! Но даст бог, классическое образование превозможет, и тогда... Надеюсь, monsieur de Persianefi, что вы за классическое образование?
      Nicolas надувается, как бы нечто соображая.
      - Классицизм - этим все сказано, - продолжает между тем Мангушев, - это utile dulce, l'utile et le doux {полезное с приятным.} нашего доброго старого Горация. Скажу вам откровенно, monsieur de Persianoff, я никогда-никогда не скучаю. Как только я замечаю, что мне грустно, я сейчас же беру моего старика Гомера, и забываю все... С этой точки зрения иногда у меня даже нет сил ненавидеть этих нигилистов: я просто сожалею об них. У них нет этого наслаждения, которым пользуемся, например, мы с вами; ils ne comprennent pas la poesie du coeur! {они не понимают поэзии сердца!}
      Nicolas глядит на Мангушева во все глаза и все больше и больше проникается благоговением к нему. А вместе с благоговением он проникается и потребностью лгать, лгать во что бы ни стало, лгать, не оставляя за собой ни прикрытия, ни возможности для отступления.
      - Я сам... я очень люблю Гомера, но, признаюсь, впрочем, предпочитаю ему Виргилия. "Les Bucoliques" - tout est la! {"Буколики" - в них все!} Этим все сказано! - картавит он, самодовольно поворачиваясь в кресле и покручивая зачаток уса.
      - Vraiment? {В самом деле?} вы любитель? Очень рад! очень рад! потому что в таком случае мы наверное сойдемся!
      - Я еще в младшем курсе прочитал всего Корнелия Непота... Fichtre, quel style! {Черт возьми, какой стиль!}
      - Oh, quant au style - c'est Eutrope qu'il faut lire! {Ну, что касается стиля - Евтропий - вот кого следует читать!} Эта деликатность, эта тонкость, эта законченность... и наконец, эта возвышенность... Надо прочесть самому, чтоб убедиться, что это такое!
      Беседуя таким образом, новые друзья доврались наконец до того, что вытаращили глаза и стали в тупик. "Et Esope donc!" {А Езоп?} - начал было Nicolas, но остановился, потому что решительно позабыл, кто такой был Езоп и к какой он принадлежал нации.
      - Ну-с, теперь мы позавтракаем! А после завтрака я вам покажу мой haras {конный завод.}. Заранее предупреждаю, что ежели вы любитель, то увидите нечто весьма замечательное.
      За завтраком Мангушев пытался было продолжать "серьезный" разговор, и стал развивать свои идеи насчет "прав" вообще и в особенности насчет тех из них, которые он называл "священными"; но когда дошла очередь до знаменитого "Retour des Indes", серьезность изменила характер и сосредоточилась исключительно на достоинстве вина. Мангушев вел себя в этом случае как совершеннейший знаток, с отличием прошедший весь курс наук у Дюссо, Бореля и Донона. Он следил глазами за движениями Шарля, разливавшего вино в стаканы, вертел свой стакан в обеих руках, как бы слегка согревая его, пил благородный напиток небольшими глотками и т. п. Nicolas, с своей стороны, старался ни в чем не отставать от своего друга: нюхал, смаковал губами, поднимал стакан к свету и проч.
      - Mais savez-vous que c'est parfait! on sent le gout du raisin a un tel point, que c'est inconcevable! {Но знаете ли, это совершенство! аромат винограда силен до такой степени, что просто непостижимо!} - наконец произнес он восторженно.
      - N'est-ce pas? {Не правда ли?} - не менее восторженно отозвался Мангушев, - ah! attendez! a diner je vais vous regaler d'un certain vin, dont vous me direz des nouvelles! {ах! подождите! за обедом я вас угощу одним вином, и посмотрим, что вы о нем скажете!} Затем разговор полился уж рекой.
      - Я только раз в жизни пил подобное вино, - повествовал Мангушев,c'etait a Bordeaux, chez un nomme comte de Rubempre - un comte de l'Empire, s'il vous plait {это было в Бордо, у некоего графа де Рюбампре графа эпохи Империи, изволите ли видеть.} - га! это было винцо! И хоть я не очень-то долюбливаю этих comtes de l'Empire {графов эпохи Империи.}, но это вино! Ah! ce vin! {Ах! какое вино!}
      Мангушев развел руками, как бы давая понять, что дальше объяснять бесполезно. Nicolas сидел против него и завидовал.
      - Я должен вам сказать, что судьба вообще баловала меня на этот счет. В другой раз, это было в Италии... в Сорренто, в Споленто - je ne sais plus lequel!.. {не помню, где именно!..} Приходим мы в какую-то остерию. Ну, просто, в грязную остерию, вроде нашей харчевни... vous pouvez vous imaginer ce que c'est! {вы можете себе представить, что это такое!} Жарко, устали, хочется пить. Разумеется, сейчас: una fiasco dal vino! - "Si, signor" {бутылку вина! - Хорошо, синьор.} и т. д. И что ж бы вы думали! Мне, именно мне, подают бутылку d'un certain lacrima Christi... ah! mais c'etait quelque chose! {знаменитые "слезы Христа"... ах! это было действительно нечто необыкновенное!} Представьте себе, что это была одна бутылка, хранившаяся у хозяина в погребе несколько десятков лет! Et puis, c'etait fini {А потом конец!}. Ни прежде, ни после я подобного вина не пивал!
      Nicolas завидует еще больше, но в то же время чувствует, что и ему следует вставить свое слово в разговор.
      - On dit que ce sont les oranges qui sont excellents en Italie? {Говорят, апельсины в Италии превосходны?} - картавит он с важностью.
      - Oh! quant aux oranges, il faut aller les manger a Messine {Что касается апельсинов, нужно их есть в Мессине.}. Это все равно что груши, которые можно есть только на севере Франции. Везде это - груши, там - это божество!
      - Et Naples! frutti di mare! {А Неаполь! устрицы, креветки!} восклицает Nicolas.
      - Я ел их с утра до вечера и никогда не мог довольно насытиться. C'est tout dire. Mais vous n'avez pas l'idee de ce qu'on trouve a l'etranger en fait de vins et de comestibles} On y devient glouton sans y penser - parole d'honneur! {Этим все сказано. Но вы не можете себе представить, что можно найти за границей по части вин и кушаний! Там становишься обжорой, не замечая этого, - честное слово!} Перигор, Бордо, Марсель - все это усеяно! Тюрбо, тон, pate de foie gras - c'est a n'y pas croire! Et puis les huitres {паштет из гусиной печенки - трудно поверить! А потом устрицы,}, и эта бесподобная, ни с чем не сравнимая bouillie-abaisse! {рыбный суп!}
      - Et les femmes donc! {Ну, а женщины!}
      - A qui le dites-vous! Ah, il y avait une certaine dona Innes... {Кому вы это говорите! Ах, там была одна донья Инесса...} Впоследствии она была в Петербурге у одного адвоката... les gueux! ils nous arrachent nos meilleurs morceaux! {Прощелыги! они вырывают у нас лучшие куски!} Но я... я встретился с нею в Севилье. Представьте себе теплую южную ночь... над нами темное синее небо... кругом все благоухает... и там вдали, comme dit Pouschkinne:
      Бежит, шумит
      Гвадалквивир...
      Мы идем, впиваем в себя этот волшебный воздух и чувствуем - mais a la lettre {буквально.} чувствуем! - как вся кровь приливает к сердцу! И вдруг... ОНА! в легкой мантилье... на голове черный кружевной капюшон, и из-под него... два черных, как уголь, глаза!.. Oh! mais si vous allez un jour a Seville, vous m'en direz des nouvelles! {Если вы когда-нибудь будете в Севилье, вы сможете порассказать!}
      У Nicolas захватывает дыхание. Потребность лгать саднит ему грудь, катится по всем его жилам и, наконец, захлестывает все его существо.
      - Je vous dirai qu'une fois il m'est arrive a Petersbourg... {Скажу вам, что однажды со мной в Петербурге случилось...} - начинает он, но Мангушев, с своей стороны, так уж разолгался, что не хочет дать ему кончить.
      - О! наши северные женщины! c'est pauvre, c'est mesquin, cela n'a pas de seve! {они бедны, жалки, в них нет остроты!} Надобно видеть их там! Там это зной, это ад, это что-то такое, что мы, люди севера, даже понять не можем, не испытавши лично там, на месте! Но зато, раз на месте, мы одни только и можем оценить южную женщину! Знаете ли вы, что только южная женщина умеет целовать как следует?
      Nicolas окончательно багровеет.
      - Вы не верите? - и между тем нет ничего святее этой истины. Она не целует - она пьет... elle boit! вот поцелуй южной женщины! Я помню, это было однажды в Венеции, la bella Venezia... {прекрасной Венеции...} Мы плыли в гондоле... вдоль берегов дворцы... в окнах огни... вдали звучат баркаролы... над нами ночь... mais de ces nuits qu'on ne trouve qu'en Italie! {из тех ночей, которые бывают только в Италии!} И вдруг она меня поцеловала... oh! mais ce baiser!., c'etait quelque chose d'ineffable! c'etait tout un poeme! {о! этот поцелуй!.. это было нечто несказанное! это была настоящая поэма!} Увы! это был последний ее поцелуй!
      Мангушев потупился, Nicolas впился в него глазами.
      - Elle est morte le lendemain {На следующий день она умерла.}. Она, женщина юга, не могла выдержать всей полноты этого блаженства. Она выпила залпом всю чашу - и умерла! Вы можете себе представить мое положение! J'ai ete comme fou... Parole d'honneur! {Я был как безумный... Честное слово!}
      Nicolas хочет сказать un compliment de condoleance {слово соболезнования.}, но, благодаря "Retour des Indes", слова как-то путаются у него на языке.
      - Certainement... si la personne est jolie... c'est bien desagreable! {конечно... если особа хорошенькая... это очень неприятно!} - бормочет он.
      - Parbleu! si la personne est jolie! allez-y - et vous m'en direz des nouvelles! {Черт побери! если особа хорошенькая! поезжайте туда, и вы заговорите об этом по-иному!} - восклицает Мангушев, и так как завтрак кончен и лгать больше нечего, то предлагает своему новому другу отправиться вместе на конный завод.
      - Vous verrez mon royaume! {Вы увидите мое царство!} - говорил он, там я отдыхаю и чувствую себя джентльменом!
      Начинается выводка; у Мангушева в руках бич, которым он изредка пощелкивает в воздухе. Жеребцы и кобыли выводятся одни за другими, одни других красивее и породистее. Но Мангушев уже не довольствуется тем, что его "производители" действительно бесподобны, и начинает лгать. Все они взяли ему по нескольку призов, опередили "Чародея", "Бычка" и т. д.
      - Вот, - говорит он, - этот самый "Зяблик" (c'est le doyen du haras) двадцать два приза взял - parole! {он - главный на конном заводе... Честное слово!}
      - Quel producteur! {Какой производитель!} - восторженно восклицает Nicolas.
      За "Зябликом" следует кобыла "Эмансипация", за "Эмансипацией" - жеребец "Консерватор" и проч. У Nicolas искрятся глаза и захватывает дух, тем более что Мангушев каждую выводку непременно сопровождает историей, которая неизменно начинается словами: "Представьте себе, с этою лошадью какой случай у меня был". "Куколка" выражает свой восторг уж не восклицаниями, а взвизгиваньем и захлебываньем. Мало того: он чувствует себя жалким и ничтожным, сравнивая этих благородных животных с скромными "Васьками" и "Горностаями", украшающими конюшню села Перкалей.
      "Et dire que cet homme a tout cela!" {И подумать, что этот человек владеет всем этим!} - думает он, поглядывая с завистью на торжествующего Мангушева.
      За обедом "куколка" словно в чаду. Он слабо пьет и почти совсем не притрогивается к кушаньям.
      - Этот "Зяблик" не выходит у меня из головы. А "Консерватор"! А эта "Ласточка"... quelles hanches! {какие задние ноги!} - взвизгивает он поминутно.
      Мангушев видит восторженность пламенного молодого человека и удостоверяется, что в нем будет прок. На этом основании он предлагает Nicolas выпить на ты и берет с него слово видеться как можно чаще. Новые восторги, новые восклицания, новое лганье, сопровождаемое заклинаниями.
      - Слушай! когда ты поедешь в Париж, - говорит Мангушев, - ты меня предупреди. Я тебе дам письмо к некоторой Florence - et vous m'en direz des nouvelles, mon cher monsieur! {Флоранс - и ты порасскажешь мне потом, милейший!}
      От Florence разговор переходит к Emilie, от Emilie - к Ernestine, и так как в продолжение его, следует бутылка за бутылкой, то лганье кончается только за полночь.
      А в Перкалях еще не спят. Ольга Сергеевна стоит на террасе, вглядывается в темноту ночи и ждет своего "куколку" ("Oh! les sentiments d'une mere!" {О! чувства матери!} - говорит она себе мысленно).
      - Maman! quel homme! quel homme! {Мама! какой человек! какой человек!} - восклицает Nicolas, выскакивая из коляски и бросаясь в объятия матери.
      ----
      Каникулы кончились; Nicolas возвращается в "заведение". Он скучает, потому что чад только что пережитых воспоминаний еще туманит его голову. Да и все вообще воспитанники глядят как-то вяло. Они рука об руку лениво бродят по залам заведения, передают друг другу вынесенные впечатления, и не то иронически, не то с нетерпением относятся к ожидающей их завтра науке.
      - Ты что-нибудь знаешь из "свинства" (под этим именем между воспитанниками слывет одна из "наук")?
      - Ты прочитал "Черты"?
      - Messieurs! на завтра "Чучело" задал сочинение на тему: сравнить романтизм "Бедной Лизы" Карамзина с романтизмом "Марьиной рощи" Жуковского каков "Чучело"!
      В таком роде идет перекрестный разговор, относящийся до наук. В залах и классах неприютно, голо и даже как будто холодно; лампы горят, по обыкновению, светло, но кажется, что в этом свете чего-то недостает, что он какой-то казенный; хочется спать и между тем рано. Раздается звонок, призывающий к ужину, но воспитанники не глядят ни на крутоны с чечевицей, ни на "суконные" пироги. Менее благовоспитанные (плебеи) с негодованием отодвигают от себя "cette mangeaille de pourceau" {еду для свиней.} и грозятся сделать "историю"; более благовоспитанные (аристократы) ограничиваются тем, что не прикасаются к кушанью и презрительно пожимают плечами, слушая нетерпеливые возгласы плебеев. Увы! в "заведении" уже есть "свои" аристократы и "свои" плебеи, и эта демаркационная черта не исчезнет в стенах его, но отзовется и дальше, когда и те и другие выступят на широкую арену жизни. И те и другие выйдут на нее с убеждением, что человеческая раса разделяется на chevaliers и manants {рыцарей и мужиков.}, но одни выйдут с правом поддерживать это убеждение путем практики, другие - лишь с правом облизываться на него и поддерживать его только в теории. Первые будут стараться не замечать последних, будут называть их "amis-cochons"; вторые будут ненавидеть первых, будут сгорать завистью к ним, и за всем тем полезут в грязь, чтоб попасться им на глаза и заслужить их улыбку!
      - Simon! - с каким я познакомился консерватором! - сообщает "куколка" другу своему Сене Бирюкову, - quel homme! {какой человек!}
      - Шут!
      Этот Сеня отличается тем, что настоящего разговора вести не может и выражает свои мысли, по возможности, короткими словами. Только в минуты сильного душевного потрясения он позволяет себе проговориться какою-нибудь пословицей вроде: "На том стоим-с!" или: "Бей сороку и ворону!" Тем не менее между товарищами он слывет типом истинного chevalier.
      - Сам ты шут! Слушай! Мы виделись с ним чуть не каждый день и, наконец, так сошлись в убеждениях, что поклялись друг другу составить общество "избавителей".
      - J'en suis! {Присоединяюсь к нему!}
      - Ты понимаешь, что это никак не будет "тайное" общество... напротив того, совсем-совсем явное! Il s'agit des nihilistes, vois-tu! {Видишь ли, дело идет о нигилистах!}
      - Topez-la, monseigneur! {По рукам, сударь!}
      - Каким он угощал меня вином... "Retour des Indes"... га! это было винцо!
      - Jus divin! du raisin! {Божественный сок! винограда!} - мурлыкает Сеня. - На минералках я познакомился с Joyeux!
      - Ты глуп, Сеня. Надобно было с Альфонсинкой познакомиться, а ты все к мужчинам лезешь!
      - A bas! ca viendra! {К черту! это придет со временем!}
      - А еще я у него пил другое вино... Представь себе, эту бутылку подарил его дедушке Потемкин... Tu sais, l'homme du destin! {Помнишь, тот баловень судьбы!}
      Сеня, вместо ответа, облизывает свои усики.
      - Она лежала сто лет в каком-то углу, в подвале... и я первый, первый открыл это чудо! Однажды, мы сидим вдвоем и пьем... oh! nous avons joliment trinque ce soir-la! {мы чудесно выпили в тот вечер!} И вдруг я ему говорю: Мангушев! я уверен, что у тебя в подвале хранится какое-нибудь чудо! Натурально, он тотчас же дал мне pleins pouvoirs (oh! c'est un vrai chevalier, celui-la) {полномочия (о! это истинный рыцарь).}, и не прошло минуты, как уж она была в моих руках!
      - Выпили?
      - Еще бы! Потом он рассказывал мне свое путешествие за границей. Oh! maintenant, je suis au courant de tout! {О! теперь я в курсе всего!} Я знаю, где найти лучшее вино, лучший обед, устрицы, одним словом, все! Ensuite, il m'a donne des details sur une certaine signera italienne... oh! quels details! {Тут же он мне рассказал подробности об одной итальянской синьоре... да еще какие подробности!}
      - Sapristi! {Черт возьми!}
      - Представь себе, они, эти южные женщины, не целуют, а пьют!
      - A bas! {Дьявол!}
      - А в довершение всего, он дал мне письмо к здешней Берте... en attendant le moment ou je pourrai aller en Italie {в ожидании, когда я смогу отправиться в Италию.}. Но ты понимаешь, как это с его стороны мило!
      - Был?
      - Еще бы! Сейчас с машины заехал к Огюсту, pour me faire decrotter {чтобы почиститься.}, и оттуда прямо к ней. Mais quelle adorable creature! {что за очаровательное создание!} Все следующее воскресенье я с нею. C'est convenu {Решено.}.
      В этом роде разговор ведется за полночь. На другое утро Nicolas встает с головною болью и употребляет тщетные усилия, чтоб сравнить романтизм "Бедной Лизы" с романтизмом "Марьиной рощи". Он подбегает к Сене и спрашивает его:
      - Ты сравнил?
      Сеня молча показывает лист бумаги, на котором размашистым почерком изображено:
      "Романтизм "Бедной Лизы" настолько же выше романтизма "Марьиной рощи", насколько седая и мудрая старость выше резвой и неопытной юности. Но должно сказать, что оба автора находились долгое время при дворе и пользовались милостями монархов.
      С. Бирюков".
      - Шут!
      Так проходит неделя "наук". В воскресенье Nicolas бежит к Берте и там отдыхает от всей абракадабры, которую принято называть ученьем.
      - Vous n'avez pas l'idee, ma chere, comme ils nous bourrent de sciences, ces bourreaux!
      - Les barbares! {Вы себе представить не можете, моя милая, как они пичкают нас науками, палачи! - Варвары!}
      Дни проходят за днями; воспитание идет своим чередом между будничными "науками" и праздничною Бертой. Но вот истекают и последние два года, и здание окончательно увенчивается. За два месяца до выпуска Nicolas находится как в чаду. Он осведомляется о лучшем портном, лучшем bottier {сапожнике.}, лучшем confectionneur de linge {продавце белья.} и допускает по этим предметам une analyse detaillee et raisonnee {подробный систематический анализ.}. Наконец останавливается на Жорже, Лепретре и Leon. По воскресеньям он разрывается между ними, тогда как maman, приехавшая нарочно по этому случаю из Перкалей, покупает экипажи, мебель, устраивает квартиру - un vrai nid d'oiseau! {настоящее гнездышко!}
      - Mais regarde donc, comme ce sera joli! {Но посмотри же, как это будет красиво!} - говорит она ему, водя по комнатам их будущего жилища, - tu seras la comme dans un petit nid! {ты будешь здесь, как в гнездышке!}
      - Maman! vous etes la meilleure des meres. Jamais! non, jamais je ne saurai... {Мама! вы лучшая из матерей. Никогда! нет, никогда мне не удастся...}
      Nicolas закусывает губу и умолкает, потому что наплыв чувств мешает ему говорить. Как бы после некоторого колебания, он бросается к maman и крепко-крепко обнимает ее. Ma tante, свидетельница этой сцены, приходит в умиление.
      - Nicolas! tu es un noble enfant! {Николя! ты благородный мальчик!} говорит она со слезами на глазах.
      - Ma tante, c'est a vous que je dois ce que je suis! {Тетя, это вам я обязан тем, что я вышел таким!} - восклицает Nicolas и от maman с тою же стремительностью бросается к ma tante и также обнимает ее.
      Наступают экзамены, на которых "куколка" отвечает довольно рассеянно. Но начальство знает причину этой рассеянности и снисходит к ней. Сверх того, оно знает, что все эти благородные молодые люди, la fleur de notre jeunesse {цвет нашей молодежи.}, завтра же начнут свое служение обществу и никогда не изменят ни долгу, ни именам, которые они носят. Следовательно, если они и не вполне твердо знают, в котором году произошло падение Западной Римской империи, то это еще небольшая беда.
      Наконец бьет и минута освобождения. Nicolas выходит из стен заведения, восторженно простирает вперед правую руку и, как бы обращаясь к невидимому врагу, торжественно произносит:
      - А теперь, messieurs... поборемся!
      ПАРАЛЛЕЛЬ ВТОРАЯ
      Просим читателя последовать за нами в одно из закрытых заведений конца тридцатых годов, в которых воспитывались дети дворян преимущественно небогатого состояния. Там воспитывается "палач", герой настоящего рассказа.