Nicolas, как благовоспитанный юноша, поник на минуту головой, потом поднял глаза к небу и как-то порывисто поцеловал руку матери. При этом ему очень кстати вспомнились стихи из хрестоматии:
      И из его суровых глаз
      Слеза невольная скатилась...
      И он вдруг вообразил себе, что он седой, что у него суровые глаза, и из них катится слеза.
      - А вот и твоя комната, Nicolas, - продолжала maman, - я сама уставляла здесь все до последней вещицы; надеюсь, что ты будешь доволен мною, мой друг!
      Глаза Nicolas прежде всего впились в стену, увешанную оружием. Он ринулся вперед и стал один за другим вынимать из ножен кинжалы и ятаганы.
      - Mais regardez, regardez, comme c'est beau! oh, maman! merci! vous etes la plus genereuse des meres! {Но взгляните, взгляните, какая красота! о, мама! спасибо! вы самая щедрая из матерей!} - восклицал он, в ребяческом восторге разглядывая эти сокровища, - этот ятаган... черт возьми!..
      - Этот ятаган - святыня, мой друг, его отнял твой дедушка Николай Ларионыч - c'etait le bienfaiteur de toute la famille! - a je ne sais plus quel Turc {это был благодетель всей семьи! - у какого-то турка.}, и с тех пор он переходит в нашем семействе из рода в род! Здесь все, что ты ни видишь, полно воспоминаний... de nobles souvenirs, mon fils! {благородных воспоминаний, сын мой!}
      Nicolas вновь поник головой, подавленный благородством своего прошлого.
      - Вот этот кинжал, - продолжала Ольга Сергеевна, - его вывезла из Турции твоя grande tante, которую вся Москва звала la belle odalisque {прекрасная одалиска.}. Она была пленная турчанка, но твой grand oncle Constantin так увлекся ее глазами (elle avait de grands-grands yeux noirs! {у нее были большие-большие черные глаза!}), что не только обратил ее в нашу святую, православную веру, notre sainte religion orthodoxe, но впоследствии даже женился на ней. И представь себе, mon ami, все, кто ни знал ее потом в Москве... никто не мог найти в ней даже тени турецкого! Она принимала у себя всю Москву, давала балы, говорила по-французски... mais tout a fait comme une femme bien elevee! {как прекрасно воспитанная женщина!} По временам даже журила самого Светлейшего! Nicolas поник опять.
      - А вот это ружье - ты видишь, оно украшено серебряными насечками - его подарил твоему другому grand oncle, Ипполиту, сам светлейший князь Таврический - tu sais? l'homme du destin! {знаешь? баловень судьбы!} Покойный Pierre рассказывал, что "баловень фортуны" очень любил твоего grand oncle и даже готовил ему блестящую карьеру, mais il parait que le cher homme etait toujours d'une tres petite sante {но, кажется, милый человек отличался всегда очень плохим здоровьем.} - и это место досталось Мамонову.
      - Fichtre! c'est le grand oncle surnomme le Bourru bienfaisant? {Черт возьми! так это дед, названный благодетельным букой?} Так вот он был каков!
      - Он самый! Depuis lors il n'a pas pu se consoler {С тех пор он не мог утешиться.}. Он поселился в деревне, здесь поблизости, и все жертвует, все строит монастыри. C'est un saint, и тебе непременно нужно у него погостить. Что он вытерпел - ты не можешь себе представить, мой друг! Десять лет он был под опекой по доносу своего дворецкого (un homme, dont il a fait la fortune! {человека, которого он облагодетельствовал!}) за то, что будто бы засек его жену... lui! un saint! {он! святой!} И это после того, как он был накануне такой блестящей карьеры! Но и затем он никогда не позволял себе роптать... напротив, и до сих пор благословляет то имя... mais tu me comprends, mon ami? {но понимаешь ли ты меня, мой друг?}
      Nicolas в четвертый раз поник головой.
      - Но рассказывать историю всего, что ты здесь видишь, слишком долго, и потому мы возвратимся к ней в другой раз. Во всяком случае, ты видишь, что твои предки и твой отец - oui, et ton pere aussi, quoiqu'il soit mort bien jeune! {да, и твой отец, хотя он и умер очень молодым!} - всегда и прежде всего помнили, что они всем сердцем своим принадлежат нашему милому, доброму, прекрасному отечеству!
      - Oh, maman! la patrie! {О, мама! отечество!}
      - Oui, mon ami, la patrie - vous devez la porter dans votre coeur! {Да, мой друг, отечество - вы должны носить его в своем сердце!} A прежде всего дворянский долг, а потом нашу прекрасную православную религию (si tu veux, je te donnerai une lettre pour l'excellent abbe Guete {если хочешь, я тебе дам письмо к милейшему аббату Гете.}). Без этих трех вещей - что мы такое? Мы путники или, лучше сказать, пловцы...
      - "Без кормила, без весла", - вставил свое слово Nicolas, припомнив нечто подобное из хрестоматии.
      - Ну да, c'est juste {верно.}, ты прекрасно выразил мою мысль. Я сама была молода, душа моя, сама заблуждалась, ездила даже с визитом к Прудону, но, к счастью, все это прошло, как больной сон... et me voila!
      - Oh, maman! le devoir! la patrie! et notre sainte religion! {И вот я тут! О, мама! долг! отечество! и наша святая вера!}
      Ольга Сергеевна, в свою очередь, поникла головой и даже умилилась.
      - Ты не поверишь, мой друг, как я счастлива! - сказала она, - я вижу в тебе это благородство чувства, это je ne sais quoi! Mais sens donc, comme mon coeur bondit et trepigne! {Не знаю что! Посмотри, как сердце мое бьется и трепещет!} Нет, ты не поймешь меня! ты не знаешь чувств матери! Mais c'est quelque chose d'ineffable, mon enfant, mon noble enfant adore! {Это что-то невыразимое, мое дитя, мое благородное обожаемое дитя!}
      Этим торжество приема кончилось. За обедом и мать и сын уже болтали, смеялись и весело чокались бокалами, причем Ольга Сергеевна не без лукавства говорила Nicolas:
      - А помнишь, душа моя, ты писал мне об одном городке Provins, который изобилует жасминами и розами; признайся, откуда ты взял это сведение?
      - Maman! я получил его в театре Берга! Parbleu! on enseigne tres bien la geographie dans ce pays-la! {Право же! в этой стране хорошо преподают географию!}
      Первое время мать и сын не могли насмотреться друг на друга. Ольга Сергеевна, как институтка, бегала по тенистым аллеям, прыгала на pas-de-geant; {гигантских шагах.} Nicolas ловил ее и, поймавши, крепко-крепко целовал.
      - Maman! расскажите, как вы познакомились с papa?
      - Папа был немного груб... но тогда это как-то нравилось, - слегка заалевшись, отвечает Ольга Сергеевна.
      - Еще бы! Sacre nom! vous autres femmes! c'est votre ideal d'etre maltraitees! {Знаем мы вас, женщины! Вы любите, чтобы с вами грубо обращались.} Ну-с! как же ты с ним познакомилась?
      - Мы встретились в первый раз на бале, и он танцевал со мной сначала кадриль, потом мазурку... Тогда лифы носили очень короткие - c'etait presqu'aussi ouvert qu'a present {они были почти так же открыты, как теперь.} - и он все смотрел... это было очень смешно!
      - Еще бы не смотреть! est-ce qu'il y a quelque chose de plus beau qu'un joli sein de femme. {что может быть прекраснее красивой груди женщины.} Ну-с, дальше-с.
      - Потом он сделал предложение, а через месяц нас обвенчали. Mais comme j'avais peur si tu savais! {Но как я боялась, если б ты знал!}
      - Еще бы! Кувырком!
      - Колька! негодный! разве ты знаешь!
      - Гм...
      - Ведь тебе еще только шестнадцать лет!
      - Семнадцатый-с... Я, maman, революций не делаю, заговоров не составляю, в тайные общества не вступаю... laissezmoi au moins les femmes, sapristi! {оставьте на мою долю хоть женщин, черт побери!} Затем, продолжайте.
      - Et puis!.. c'etait comme une epopee! c'etait tout un chant d'amour! {А потом... это была сказка! Это была песня любви!}
      - Да-с, тут запоешь, как выражается мой друг, Сеня Бирюков!
      - Et puis... il est mort! {А потом... он умер!} Я была как безумная. Я звала его, я не хотела верить...
      - Еще бы! сразу на сухояденье!
      - Ах, Nicolas, ты шутишь с самым священным чувством! Говорю тебе, что я была совершенно как в хаосе, и если бы у меня не остался мой "куколка"...
      - "Куколка" - это я-с. Стало быть, вы мне одолжены, так сказать, жизнью. Parbleu! хоть одно доброе дело на своем веку сделал! Но, затем, прошли целые двенадцать лет, maman... ужели же вы?.. Но это невероятно! si jeune, si fraiche, si pimpante, si jolie! {такая молодая, такая свежая, такая нарядная, такая хорошенькая!} Я сужу, наконец, по себе... Jamais on ne fera de moi un moine! {Никогда не сделают из меня монаха!}
      Ольга Сергеевна алеет еще больше и как-то стыдливо поникает головой, но в это же время исподлобья взглядывает на Nicolas, как будто говорит: какой же ты, однако, простой: непременно хочешь mettre les points sur les il {поставить точки над i.}
      - Treve de fausse honte! {Прочь ложный стыд!} - картавит между тем Коля, - у нас условлено рассказать друг другу все наши prouesses! {подвиги!} Следовательно, извольте сейчас же исповедоваться передо мной, как перед духовником!
      Ольга Сергеевна на мгновение заминается, но потом вдруг бросается к сыну и прячет у него на груди свое лицо.
      - Nicolas! Я очень, очень виновата перед тобой, мой друг! - шепчет она.
      - Еще бы! такая хорошенькая! Mais sais-tu, petite mere, que meme a present tu es jolie a croquer... parole! {А знаешь ли ты, мамочка, даже сейчас ты прелестна, как херувим... клянусь!}
      - Ah! tu viens de m'absoudre! mon genereux fils! {Ах! ты меня простил! Мой великодушный сын!}
      - Не только абсудирую, но и хвалю! Итак...
      - Ах, "он" так любил меня, а я была так молода... Ты знаешь, Pierre был очень груб, и хотя в то время это мне нравилось... mais "lui"! C'etait tout un poeme. Il avait de ces delicatesses! de ces attentions! {зато "он"! Это была настоящая поэма. Он был так нежен, так внимателен!}
      - Та-та-та! Вы, кажется, изволили пропустить целую главу! а этот кавалерист, который сопровождал вас за границу? Тот, который так пугал mon grand oncle Paul своими усами и своими jurons?? {грубостями??}
      - C'etait un butor! {Это был грубиян!}
      - Passons {Дальше.}. Но кто же был этот "он", celui qui avait des delicatesses? {тот, который был так нежен?}
      - Он писал сначала в "Journal pour rire", потом в "Charivari", потом в "Figaro"... Ах, если б ты знал, как он смешно писал! И все так мило! И мило и смешно! И как он умел оскорблять! Et avec cela brave, maniant a merveille l'epee, le sabre et le pistolet! {И вместе с тем бравый, чудесно владеющий шпагой, саблей и пистолетом!} Все журналисты его боялись, потому что он мог всех их убить!
      - Et joli garcon? {И красивый малый?}
      - Beau... mais d'une beaute! {Красив... изумительно красив!} Повторяю тебе, это была целая поэма! Et avec ca, adorant le trone, la patrie et la sainte eglise catholique! {И вместе с тем он обожал трон, отечество и святую католическую церковь!}
      Ольга Сергеевна вздыхает и как-то сосредоточенно мнет в своей руке ветку цветущей сирени. Мысли ее витают там, на далеком Западе, au coin du boulevard des Capucines {на углу бульвара Капуцитток.}, Э 1, там, где она однажды позабыла свой bonnet de nuit {ночной чепчик.}, где Anatole, который тогда писал в "Figaro", на ее глазах сочинял свои милейшие blagues (oh! comme il savait blaguer, celui-la! {фантазии, шутки (о, как забавно фантазировал!)}) и откуда ее навсегда вырвал семейный деспотизм! В эту минуту она забывает и о сыне и о его prouesses, да и хорошо делает, потому что вспомни она об нем, кто знает, не возненавидела ли бы она его как первую, хотя и невольную, причину своего заточения?
      - Ну, а насчет Прудона как? - пробуждает ее голос Nicolas.
      - N'en parlons pas! {Не будем говорить об этом!}
      Ольга Сергеевна говорит это уже с оттенком гнева и начинает быстро ходить взад и вперед по кругу, обрамленному густыми лицами.
      - Вообще, будет обо всем этом! - продолжает она с волнением, - все это прошло, умерло и забыто! Que la volonte de Dieu soit faite! {Да исполнится воля божия!} A теперь, мой друг, ты должен мне рассказать о себе!
      Ольга Сергеевна садится, Nicolas с невозмутимой важностью покачивается на скамейке, обнявши обеими руками приподнятую коленку.
      - Et bien, maman, - говорит он, - nous aimons, nous folichonnons, nous buvons sec! {Что ж, мама, мы любим, шалим, выпиваем!}
      Maman как-то сладко смеется; в ее голове мелькает далекое воспоминание, в котором когда-то слышались такие же слова.
      - Raconte-moi comment _cela_ t'est venu? {Расскажи мне, как это с тобой случилось?} - спрашивает она.
      - Mais... c'est simple comme bonjour! {Но... это просто, как день!} картавит Nicolas, - однажды мы были в цирке... перед цирком мы много пили... et apres la representation... ma foi! le sacrifice etait consomme! {И после представления... черт возьми! жертвоприношение было совершено!}
      Ольга Сергеевна, ожидавшая пикантных подробностей и перипетий, смотрит на него с насмешливым удивлением. Как будто она думает про себя: странно! точь-в-точь такое же животное, как покойный Петька!
      - И ты?.. - спрашивает она.
      Но Nicolas подмечает насмешливый тон этого вопроса и спешит поправиться.
      - Maman! - говорит он восторженно. - C'etait, comme vous l'avez si bien dit, tout un poeme! {Это была, как вы прекрасно сказали, настоящая поэма!}
      Эта фраза словно пробуждает Ольгу Сергеевну; она снова вскакивает с скамейки и снова начинает ходить взад и вперед по кругу. Прошедшее воскресает перед ней с какою-то подавляющею, непреоборимою силою; воспоминания так и плывут, так и плывут. Она не ходит, а почти бегает; губы ее улыбаются и потихоньку напевают какую-то песенку.
      "C'etait tout un poeme!" - мелькает у ней в голове.
      ----
      Проходит несколько дней; рассказы о прошедших prouesses исчерпываются, но их заменяет сюжет столько же, если не больше, животрепещущий. Дело в том, что Ольга Сергеевна еще за границей слышала, что в Петербурге народились какие-то нигилисты, род особенного сословия, которого не коснулись краткие начатки нравственности и религии и которое, вследствие того, ничем не занимается, ни науками, ни художествами, а только делает революции. Когда же она, сверх того, узнала, что в члены этого сословия преимущественно попадают молодые люди, то материнским опасениям ее не стало пределов. Она тотчас же собралась писать к "куколке", чтоб предостеречь и вразумить его, и, конечно, выполнила бы свое намерение, если б в эту самую минуту к ней не пришел Anatole с какою-то только что измышленною им bonne petite blague. Эта blague была так мила, так остроумна и весела, что Ольга Сергеевна целый день хохотала до слез и к вечеру не только утратила ясное представление о нигилистах, но даже почему-то вообразила, что это просто вновь открытая угнетенная национальность (les polonais, les italiens... les nihilistes! {поляки, итальянцы... нигилисты!}), которая, в этом качестве, имеет право на собственную свою конституцию и на собственные свои законы. Хотя же впоследствии события не один раз напоминали ей об ужасных делах этих "ужасных людей" и она опять собиралась писать по этому поводу к "куколке", но Anatole с своей стороны тоже не дремал и был так неистощим на blagues, что все усилия думать о чем-нибудь другом, кроме этих прелестных blagues, остались тщетными. Так продолжалось все время до самого переселения в Перкали. Тут она окончательно припомнила все слышанное о нигилистах и решилась немедленно испытать политические убеждения "куколки".
      Завтрак кончился; Nicolas только что рассказал свою последнюю prouesse и, покачиваясь на стуле, мурлыкает: "Mon pere est a Paris"; {"Мой отец в Париже".} Ольга Сергеевна ходит взад и вперед по столовой и некоторое время не знает, как приступить к делу.
      - Надеюсь, мой друг, что ты не нигилист! - наконец отрезывает она, нигилисты - это те самые, которые гражданский брак выдумали!
      - Maman! вы очень хорошо знаете, что я консерватор! - обижается Nicolas.
      - Je sais bien que vous etes un noble enfant! {Я хорошо знаю, что вы благородный мальчик!} но знай, Nicolas, что если б когда-нибудь тебе зашла в голову мысль о революции... vous ne serez plus mon fils... vous m'entendez?.. {вы больше не будете мне сыном... вы меня понимаете?..}
      - Maman! вы странная! вы лучшая из матерей, но вы не понимаете меня.
      - Ah! les hommes sont bien mechants! {Ах! люди очень злы!} они так искусно расставляют свои сети, что я не могу... нет, нет, не могу не дрожать за тебя. И потому, если б когда-нибудь, по какомунибудь случаю, тебя постигло искушение...
      - Parbleu! je voudrais bien voir! {Черт возьми! желал бы я посмотреть!}
      - Не шути этим, Nicolas! Люди вообще коварны, а нигилисты - это даже не люди... это... это злые духи, - et tu sais d'apres la Bible ce que peut un esprit malfaisant {а ты знаешь по Библии, что может злой дух.}. A потому, если они будут тебя искушать, вспомни обо мне... вспомни, мой друг!.. и помолись! La priere - c'est tout {молитва - это все.}. Она даст тебе крылья и мигом прогонит весь этот cauchemar de moujik {мужицкий кошмар.}. Дай мне слово, что ты исполнишь это!
      - Maman! вы странная!
      - Нет, дай мне слово! успокой меня!
      - Даю вам миллион триста тысяч слов, что каждый из этих злых духов, при первом свидании, получит от меня такую taloche {взбучку.}, что забудет в другой раз являться с предложениями) О! я эти революции из них выбью! Я их подтяну!
      Nicolas надувается и вскакивает; глаза его искрятся; лицо принимает торжественное выражение. Он таким орлом прохаживается по зале, как будто на него возложили священную обязанность разыскать корни и нити, и он, во исполнение, напал на свежий и совершенно несомненный след.
      - Maman! - произносит он важно, - желаете ли вы, чтоб я открыл перед вами мою profession de foi? {свои убеждения?}
      - Mon fils! {Мой сын!}
      - Alors ecoutez bien ceci {В таком случае слушайте.}. Я консерватор; я человек порядка. Et en outre je suis legitimiste! L'ordre, la patrie et notre sainte religion orthodoxe - voici mon programme a moi {И кроме того, я легитимист! Порядок, отечество и наша святая православная вера - вот моя программа.}. Что касается до нигилистов, то я думаю об них так: это люди самые пустые и даже - passez-moi le mot {простите за выражение.} - негодяи. Ils n'ont pas de fond, ces gens-la! ils tournent dans un cercle vicieux! {У этих людей нет никаких основ! они вертятся в заколдованном кругу!} Надеюсь, что теперь вы меня понимаете?
      - Какой ты, однако ж...
      "Умный", хотела сказать Ольга Сергеевна, но вдруг остановилась. Она совсем некстати вспомнила, что даже ее покойный Пьер ("le pauvre ami! {бедный друг!} он никогда ничего не знал, кроме телесных упражнений!") - и тот однажды вдруг заговорил, когда зашла речь о нигилистах. "И, право, говорил не очень глупо!" - рассказывала она потом об этом диковинном случае его товарищам-кавалеристам.
      A Nicolas между тем надувается все больше и больше.
      - Благодаря моему воспитанию, - ораторствует он, - благодаря вам, ma noble et sainte mere, la ligne de conduite que j'ai a suivre est toute tracee. Cette ligne - la voici: {моя благородная и святая мать, линия поведения, которой я следую, вполне ясна. Эта линия - следующая.} желай в пределах возможного, беспрекословно исполняй приказания начальства, будь готов, et ne te mele pas de politique {и не вмешивайся в политику.}. Один из наших гувернеров сказал святую истину: nul part, a-t-il dit, on n'est aussi tranquille qu'en Russie! pourvu qu'on ne fasse rien, personne ne vous inquiete!! {нигде так спокойно не живется, сказал он, как в России! лишь бы ничего не делать, никто тебя не тронет!!} A в переводе это значит: не возносись, не пари в облаках - и никто тебя не тронет. Но если ты желаешь парить - что ж, милости просим! Только уж не прогневайся, mon cher, если с облаков ты упадешь где-нибудь... ou cela ne sent pas la rose! {где не пахнет розами!}
      - Merci! merci, mon fils! - страстно произносит Ольга Сергеевна.
      Но Nicolas не слушает и, постепенно разгорячаясь, несколько раз сряду повторяет:
      - Oui, dans cet endroit-la cela ne sentira pas la rose... je le garantie! {Да, там розами пахнуть не будет... за это я ручаюсь!}
      Мало-помалу, раздражаясь собственною фантазией, он вступает в тот фазис, когда человеком вдруг овладевает какая-то нестерпимая потребность лгать. Он останавливается против maman, несколько времени смотрит на нее в упор, как будто приготовляет к чему-то необычайному.
      - Вы знаете ли, maman, что это за ужасный народ! - восклицает он, - они требуют миллион четыреста тысяч голов! Je vous demande, si c'est pratique! {Я спрашиваю вас, целесообразно ли это!}
      С минуту и мать и сын оба молчат, подавленные.
      - Они говорят, что наука вздор... la science! {наука!} что искусство напрасная потеря времени... les arts! {искусства!} что всякий сапожник в сто раз полезнее Пушкина... Pouschkinn!
      Новая минута молчания.
      - Они отвергают брак, ils vivent comme des chiens avec leurs chiennes! {они живут, как кобели со своими суками!} Они не признают таинств, религии, церкви... notre sainte eglise orthodoxe! Et vous me demandez, si je suis nihiliste!! {нашей святой православной церкви! И вы спрашиваете меня, не нигилист ли я!}
      Ольга Сергеевна не может больше владеть собой и бросается к Nicolas.
      - Nicolas! Я вижу! я все теперь вижу! Tu es un noble et saint enfant! {Ты благородный и святой мальчик!} но скажи, ты знал? ты знал кого-нибудь из этих страшных людей? - с каким-то ужасом спрашивает она.
      - Maman! Я видел одного из них на Невском: il etait mal peigne, pas du tout lave... {плохо причесан, неумыт.} и от него пахло!
      - L'horreur! {Ужас!}
      ----
      Политическая программа Nicolas не только успокоивает Ольгу Сергеевну, но даже внушает ей уважение к сыну.
      - До сих пор я только любила тебя, - говорит она, - теперь я тебя уважаю!
      На что Nicolas со всем энтузиазмом пламенной души отвечает:
      - Oh! ma noble et sainte mere! mais sentez donc! sentez, comme mon coeur bondit et trepigne {О! моя добрая святая мать! попробуйте! попробуйте, как бьется и трепещет мое сердце.}.
      Вообще "куколка" доволен собой выше всякой меры. Во-первых, благодаря maman, он узнает, что он консерватор (до сих пор все его политические убеждения заключались в том, чтобы не пропустить ни одного праздничного дня, не посетивши театра Берга) и что ему предстоит в будущем какая-то роль; во-вторых, слова Ольги Сергеевны об уважении окончательно возносят его на недосягаемую высоту. Он целые дни ходит в забытьи, целые дни строит планы за планами и, наконец, делается до того подозрительным, что впадает почти в ясновидение.
      - Aujourd'hui j'ai reve! {Сегодня я видел сон!} - говорит он однажды. Мне снилось, что я сделался невидимкой и присутствую при их совещаниях! Можете себе представить, maman, какие я при этом сделал открытия!
      В другой раз он обращает внимание maman на вредное направление умов, замеченное им между поселянами.
      - Как хотите, maman, - ораторствует он, - - а чувство уважения к священному принципу собственности так мало в них развито, что я почти прихожу в отчаяние. Вчера из парка выгнали крестьянскую корову; сегодня, на господском овсе, застали целое стадо гусей. Я думаю, что система штрафов была бы в этом случае очень-очень действительна!
      Наконец, в третий раз, он объявляет, что видел на селе настоящего нигилиста.
      - Но кого же, мой друг? - изумленно спрашивает Ольга Сергеевна.
      - Tu sais... ce seminariste... {Знаешь... этот семинарист...} сын нашего священника. Представь себе, встречается давеча со мной и пренагло-нагло подает мне руку... canaille! {каналья!}
      Открытие это несколько смущает Ольгу Сергеевну. Она, с своей стороны, уже заметила Аргентова (фамилия заподозренного семинариста), и ей даже показалось, что он не только не нигилист, но даже "благонамеренный". Именно "благонамеренный", не "консерватор" - "консерваторами" могут быть только les gens comme il fauta {порядочные люди.}, - а "благонамеренный", то есть смирный, послушный, преданный. Аргентов был высокий и плотный молодой человек; голова у него была большая и кудрявая; черты лица несколько крупны, но не без привлекательности; вся фигура дышала силой и непочатостью. Все это Ольга Сергеевна заметила. "Il est du peuple, c'est vrai {Он из простого народа, это верно.}, - думала она про себя, - mais quelquefois ces gens-la ont du bon" {Но иногда у этих людей есть кое-что хорошее.}. И она до такой степени прониклась убеждением, что Аргентов "благонамеренный", что однажды, выходя из церкви, даже просила отца Карпа когда-нибудь привести его.
      - После, - прибавила она, - теперь дайте мне насмотреться на моего "куколку"! Он у меня такой серьезный, непременно хочет оставаться со мной один! Ведь вы еще не скоро уезжаете отсюда, мсье Аргентов?
      - Все зависит от местов-с, - отвечал молодой человек, - как скоро откроется вакансия, тогда уж будет не до знакомств-с, а надо будет думать о приискании невесты-с!
      - Ну, будет время, еще познакомимся! - сказала Ольга Сергеевна, садясь в экипаж, между тем как Аргентов удалялся восвояси, напевая звучным басом: "Телесного озлобления терпети не могу".
      С тех пор мысль об Аргентове посещала ее довольно настойчиво. В голове ее даже завязывались по этому случаю целые романы с длинными зимними вечерами, с таинственным мерцаньем лунного луча, и с этою страстною, курчавою головой, si pleine de seve et de vigueur! {так полной сока и силы!} Она полулежит на диване, глаза ее зажмурены, а его голос гремит и дрожит, и в ушах ее бессвязно раздаются какие-то страстные, пламенные слова. Ей сладко мечтать под эти страстные звуки, она не сознает даже содержания их, а только тихо-тихо поддается им, побежденная их страстностью... И как он мило брюзжит, когда она, в самом разгаре его диатриб, вдруг выйдя из забытья, "совсем-совсем некстати" обращается к нему с вопросом:
      - А вы читали Оссиана, Аргентов?
      - Не об Оссиане идет теперь речь, - кричит он на нее, вскакивая как ужаленный, - а о народных страданиях-с! Поймете ли вы это когда-нибудь, барыня?
      "Странное дело! - думается ей, - сколько раз я предлагала этот вопрос... там... a Paris... и все "они" отвечали мне таким же образом! Все, все сердились".
      И вдруг "куколка" разрушает весь этот reve, объявляя, что Аргентов нигилист! Un homme qui n'a pas de religion!! {Безбожник!} человек, который выдумал гражданский брак!!
      - Но не ошибаешься ли ты, мой друг? - говорит она как-то робко. - Мне кажется... он благонамеренный!
      - Нет, нет, у меня это уж инстинкт, и он меня никогда-никогда не обманывал! Все эти fils de pope {поповичи.} нарочно говорят глупые слова, чтоб скрыть, что они делают революции! А что у них на уме одни революции c'est un fait avere! {} И не меня они обманут своим смирением!
      Одним словом, восторженность Nicolas растет до того, что он начинает вскакивать по ночам, кричать, кого-то требовать к ответу, что причиняет Ольге Сергеевне не мало тревоги.
      - Maman! - восклицает он однажды, - je sens que le mourrai, mais au moins je mourrai a mon poste! Touchez ma tete - elle est tout en feu! {это факт доказанный!}
      - Но ты бы чем-нибудь рассеял себя, - испуганно говорит она, посмотрел бы на наше хозяйство, позвал бы управляющего!
      - Oh, maman! все это кажется мне теперь так ничтожным... si petit, si mesquin! {я чувствую, что умру, но, по крайней мере, умру на своем посту! Троньте мою голову - она вся в огне!}
      - Но подумай, мой друг, у тебя будут дети; это твой долг, c'est ton devoir de leur transmettre intacts tes droits, tes biens, ton beau nom {твой долг - передать им неприкосновенными твои права, твое имущество, твое доброе имя.}.
      - Encore un devoir! quel fardeau! et quelle triste chose, que la vie, maman! {Еще долг! какое бремя! и какая печальная вещь жизнь, мама!}
      Но Ольга Сергеевна уже не слушает и посылает к Nicolas управляющего. Nicolas, с свойственною ему стремительностью, излагает пред управляющим целый ряд проектов, от которых тот только таращит глаза. Так, например, он предлагает устроить на селе кафе-ресторан, в котором крестьяне могли бы иметь чисто приготовленный, дешевый и притом сытный обед (и богу бы за меня молили! мелькает при этом у него в голове).
      - Понимаешь? понимаешь? - толкует он, - я не того требую, чтоб были у них голландские скатерти, а чтоб было все чисто, мило, просто! - понимаешь?
      Потом, не давши этой идее дальнейшего развития, он переходит к пчеловодству и доказывает, что при современном состоянии науки ("la science!" {"наука!"}) можно заставить пчел делать какой угодно мед липовый, розовый, резедовый и т. д.
      - Понимаешь? понимаешь? я люблю липовый мед, ты - резедовый... и мы оба... понимаешь?
      Наконец бросает и эту материю, грозит управляющему пальцем и с восклицанием "я вас подтяну!" - убегает к maman.
      - Maman! да тут у вас какие-то Каракозовы завелись! - разражается он.
      С этих пор кличка "Каракозов" остается за управляющим навсегда.
      ----
      Наконец Ольга Сергеевна вспоминает, что в соседстве с ними живет молодой человек, Павел Денисыч Мангушев, и предлагает Nicolas познакомиться с ним.
      - Опять какой-нибудь Каракозов? - острит Nicolas.
      - Нет, мой друг, это молодой человек - совсем-совсем одних мыслей с тобою. Он консерватор, il est connu comme tel {известен как таковой,}, хотя всего только два года тому назад вышел из своего заведения. Вы понравитесь друг другу.
      - Гм... можно!
      Павел Денисыч Мангушев живет всего в десяти верстах от Персиановых, в прекраснейшей усадьбе, ни в чем не уступающей Перкалям. В ней все тенисто, прохладно, изобильно и привольно. Обширный каменный дом, густой, старинный сад, спускающийся террасой к реке, оранжереи, каменные службы, большой конный завод, и кругом - поля, поля и поля. Сам Мангушев - совершенно исковерканный молодой человек, какого только возможно представить себе в наше исковерканное всякими bons и mauvais principes {хорошими и дурными принципами.} время. Воспитание он получил то же самое, что и Nicolas, то есть те же "краткие начатки" нравственности и религии и то же бессознательно сложившееся убеждение, что человеческая раса разделяется на chevaliers и manants {рыцарей и мужиков.