Зубов прошел в церковь в сопровождении двух офицеров и, встреченный пастором, тихо заговорил с ним. Пастор – это видели наполнявшие церковь – пожимал плечами и ежился как от холода… Расспросы Зубова еще более встревожили старика.
На улице в эту минуту оживились, прошел гул… Вдали показались голубая карета цугом, а за ней несколько открытых экипажей, из которых торчали и остроконечные мерлушечьи колпаки персиян.
– Свадебный поезд!
– Гляди-ко! По-басурмански! Не обвенчаны, а уж вместе.
– Вместе в храм едут. Жених с невестой. Вот, братцы, колено-то!
– Это по-персидски.
– Должно, из церкви зато врозь поедут, в разные стороны! – крикнул кто-то громко, и дружный хохот был ответом на шутку.
– Невеста-то какая… С наперсточек…
– Тише, что вы по ногам ходите! – с достоинством произнес чиновник соседу.
– Ах, родимые мои, – ахнула женщина в платке, – никак, ей всего годов девять…
– Жених-то, братцы, тоже персид аль иной какой?..
– Эй, любезный, ты чего это лезешь на меня! – провизжала здоровенная барыня на мастерового. – Что я тебе – лавка, что ль, аль забор?
– А ведь невеста, ваше превосходительство, действительно из себя прелестница.
– Да, субтильна!.. Да…
Карета с невестой и женихом подъехала к церкви; три лакея, соскочив с запяток, отворили дверцы.
Жених изумленными глазами, как бы потерявшись, оглядывал густую толпу.
Княжна, наоборот, казалось, совсем не была удивлена и, весело улыбаясь и оглядываясь по сторонам, выпорхнула из кареты.
Одежда ее ослепила ближайших.
– Батюшки-светы… Бриллиантов-то!.. А-я-яй… Я-яй! – завыл кто-то даже жалобно.
Толпа во все глаза, не сморгнув, глядела на голубую карету и на жениха с невестой, но вдруг сразу все обернулись назад к ним спиной.
– Дорогу! Расступись! – крикнул повелительный голос сзади. – Живо! Задавим!..
Пять человек офицеров и с десяток солдат верхами будто выросли из земли и, налезая, рвались чрез толпу к карете.
В один миг толпа расступилась на две стенки и всадники достигли панели, где еще стояла, оправляя платье, невеста.
Персияне, выйдя из экипажей, подходили гурьбой к ней с Гассаном впереди. Но командовавший офицер соскочил с коня и, бросив повода другому, быстро подошел к княжне.
– Позвольте просить вас обратно садиться в карету, – сказал он вежливо. – По приказанию светлейшего, я вас должен немедленно доставить в Таврический дворец.
Говоривший был граф Велемирский.
Княжна стояла не двигаясь и глядела на графа и на свою свиту, ожидая чего-то…
– По какому праву! Что вы, господин офицер… – робко воскликнул Шмитгоф. – Это незаконно… Мы чужеземцы…
– Молчать! – уже крикнул Велемирский на артиста и тотчас обернулся снова к невесте. – Извольте садиться в карету, или я велю людям спешиться и арестую всех.
– Я не дам!.. – крикнул Шмитгоф. – Здесь господин Зубов… Здесь, в церкви…
Граф, видя, что княжна стоит не двигаясь, обнажил саблю. Персияне сразу загалдели, но на их лицах было только изумление и тревога.
– Княжна, пожалуйте!
Он отстранил Шмитгофа, подал руку Эмете, и, при всеобщем молчании и изумлении плотной толпы, княжна так же легко и грациозно вспорхнула обратно в карету, как выпорхнула из нее за минуту назад.
Граф захлопнул дверцу.
– Вы на место! – приказал он лакеям, и трое ливрейных живо бросились на запятки.
Карета тронулась, а за ней вплотную поскакала конвоем команда графа. Только один Брусков остался у панели, держа под уздцы лошадь графа.
– Что это? Это насилие! – крикнул Шмитгоф своему бывшему другу Брускову, которого вдруг увидел. – Скажите, что это такое?
Брусков сидел на лошади, как истукан, и не ответил ни слова.
Персияне между тем снова галдели. Гассан горячился.
Граф Велемирский, обратись к ним, толково и медленно разъяснил, что им следует покориться распоряжению начальства, которое знает, что делает.
– Поэтому, господа, садитесь спокойно в свои экипажи и отправляйтесь обратно домой! – закончил он речь. – А что значит арест княжны – вы узнаете после. Понятно?
Дербент плюнул и пошел садиться в свою коляску.
Граф, усмехаясь, собирался сесть на лошадь, когда незнакомый офицер приблизился к нему и вымолвил:
– Господин Зубов, флигель-адъютант ее величества, приказал вас, господин офицер, просить войти в церковь для дачи объяснений всего происшедшего.
– А разве Платон Александрович в церкви? – спросил Велемирский, весело усмехаясь.
И на утвердительный ответ он быстро двинулся на паперть.
Зубов встретил офицера почти в дверях, за ним стояли: бледный как полотно Шмитгоф и не менее встревоженный пастор.
– Что все это означает? – гневно спросил Зубов.
Граф объяснился.
– Но какое основание может иметь князь арестовать персидскую княжну в минуту ее венчания? Это смахивает на простое похищение женщины!
– Не могу и не должен знать-с. Бумаги и дела княжны у князя. Я исполняю только приказание светлейшего, – отвечал Велемирский почтительно.
Зубов вышел на улицу.
Шмитгоф как потерянный, почти, казалось, без сознания всего окружающего, последовал за ним… И чуть-чуть, по рассеянности и убитости, не сел артист в коляску Зубова.
Персияне уже уехали, и он был один.
Народ глядел на уезжавших по очереди в глубоком молчании. Власти разыгрались – держи язык за зубами. А то не ровен час сболтнется – и живо причастным к делу окажешься.
Но когда Зубов отъехал, а граф Велемирский и Брусков тоже ускакали, толпа шелохнулась и, расходясь во все стороны, загудела, весело перемешивая речь смехом и прибаутками.
Два имени – Потемкин и Зубов были у всех на языке.
И народ сразу рассудил дело иначе, чем сами участники происшествия. Офицеры, бравшие княжну как бы под арест, верили, что увозят женщину. А народ решил по-своему.
– Нешто станет он для такого дела силком девку во дворец волочить – чего ему в персидке этой! Невидаль какая!
– А энтот, вишь, ее с немцем венчать хотел. А князю тот немец самый нагадил… Князь его и поучит…
– Вестимо. А то – для себя, вишь, будет!
– Ну вот из-под носу невесту теперь взял да за другого, гляди, и просватает.
– А что, ребята… Я что видел! – говорил глуповатый молодой парень.
– Что?
– Персидка-то эта самая? Как ее сгребли да повезли… Чудно!..
– Да ну, что?
– Сидит да смеется. Ей-Богу! Ей бы плакать, а она смеется…
– Чего ж ей плакать-то?..
– Я ж почем знаю…
XIV
Экипаж княжны Изфагановой, в сопровождении конвоя из офицеров и солдат, немало дивил всех встречных…
Прохожие ожидали увидеть в карете мощную фигуру князя, а вместо него оттуда выглядывала миниатюрная женская фигурка, хорошенькая, богато одетая и весело улыбающаяся.
Наконец карета въехала во двор Таврического дворца… Княжна при помощи лакеев выпрыгнула на подъезд и быстро вошла в швейцарскую.
– Доложить прикажете? – несколько недоумевая, спросил швейцар-невшателец, узнавший княжну, но дивившийся конвою ее…
– Не знаю, – нерешительно отозвалась княжна. – Я думаю!..
Но прискакавший с нею капитан Немцевич уже бежал докладывать…
Другой офицер, Брусков, тоже слез с лошади и, спокойно войдя в швейцарскую вслед за княжной, вдруг, как бы волшебством, превратился в истукана. Он стоял невдалеке от княжны и глядел на нее разинув рот, широко тараща глаза, очевидно, находясь под мгновенным влиянием столбняка.
«Княжна Изфаганова?» – повторял он мысленно, и он вдруг подумал, искренно испугавшись:
«Батюшки, уж не я ли спятил?»
– Что, какова? И вас поразило? Дивная красавица, – шепнул ему на ухо чиновник Петушков, прибежавший из канцелярии поглазеть на княжну.
– Да-а… – промычал Брусков бессознательно.
– Вы в первый раз ее видите?..
– Я… Да-а… Я… Ой, не спятил ли я? – громко проговорил Брусков.
Княжна, озиравшаяся кругом, услыхала эти слова и увидела взгляд Брускова, прикованный к ней, и, усмехнувшись, повернулась к нему спиной.
– Князь просит пожаловать! – почти крикнул Немцевич, спускаясь рысью по лестнице.
Княжна поднялась быстрой походкой, прошла весь дворец, все парадные комнаты и большую залу, уже окутанные мерцающими сумерками летней белой ночи.
Князь распахнул дверь из кабинета и ждал; завидя идущую, он, еще издали, протянул к ней руки.
– Ну… – вскрикнул он. – Иди, княжна моя неоцененная!
И, когда княжна была уже около него, он нагнулся, обхватил ее могучими руками и поднял на воздух как перышко…
– Целуй меня… Вот так!.. – с чувством сказал он, целуясь. – Еще раз… Вот так… Чем поквитаюсь – не знаю…
И, поставив ее на пол, слегка смущенную и румяную от волнения, князь потянул ее за руку, ведя в кабинет.
– Садись. Рассказывай все… Ничего не забудь! Все… Раненых нет?
– Нет!
– Аминь и Богу слава! Ну, ну, рассказывай!..
Княжна начала быстро рассказывать. Между тем у церкви происходило иное.
Чрез полчаса после происшествия, когда улица давно опустела и пастор, довольный отчасти, что все так разрешилось мимо него, выходил из темной церкви, причетник тушил свечи, на ступенях паперти ему попалась на глаза в полумраке сидящая фигура в блестящем костюме…
Пастор подошел ближе, пригляделся и ахнул. Это был злосчастный жених.
Шмитгоф сидел на ступени, очевидно уже давно, положив голову на руки и закрыв лицо ладонями.
Пастор позвал его… Он не двинулся и не ответил.
Старик заговорил с участием и наконец тронул молодого человека рукой за плечо. Артист наполовину очнулся и поднял голову.
– Что же это вы… Так! здесь?.. Идите! Уезжайте домой.
Артист смотрел в лицо пастора и молчал.
Лицо его, даже в сумраке вечера, сверкало белизной.
– Как вы бледны! – воскликнул участливо старик. – Идите. Войдите хоть ко мне пока…
Шмитгоф поднялся с трудом, как бы наполовину сознательно, и молча двинулся, пошатываясь, за пастором. Старик что-то говорил, но он не слушал.
Они вошли в квартиру.
– Утешьтесь. Авось все обойдется еще счастливо, – заговорил пастор. – Господин Зубов очень возмущен этим делом. Посмотрите. Он ответит, то есть князь. Есть же предел наконец, хотя бы и могущественным людям! Это соблазн! Ему прикажут возвратить вам вашу невесту.
– Возвратить! – воскликнул вдруг артист и зарыдал. – Возвратить!.. Опозоренную!
Старик вздохнул и, стоя против сидящего и рыдающего молодого человека, ни слова не ответил…
– Она погибла! Погибла! – восклицал молодой человек и взглядом как бы умолял пастора о противоречии.
Но старик, понурившись, молчал.
В тот же вечер рассказ о «неистовом деянии» князя облетел город.
Многие лица, ездившие смотреть свадьбу, были тоже очевидцами насилия над чужеземкой.
– Как? Нашлась девушка, которая не сдалась добровольно, уже постаревшему, бабьему угоднику, так он норовит силой взять! – восклицали одни.
– Да еще действует не сам, позорит военное звание, посылая на такое дело офицеров! – прибавляли другие.
– И находятся же такие низкие люди, которые согласны идти на всякое дело! – рассуждали третьи.
– Зубов должен не уступать… Помимо доброго дела, ему же пуще всех тут неприятность. Он должен спасти девочку от чудодея и ради ее самое, и ради своей амбиции.
Зубов, по дороге домой, после происшествия был несколько смущен той ролью, которую он разыграл. Ему хотелось подшутить, обвенчав княжну с другим! А вышло, что он сам попал в смешное положение! Но мог ли он думать, что князь решится на такой грубый поступок! Среди бела дня… На глазах всех.
Но когда он рассказал домашним происшествие, то отец его и братья отнеслись к делу совершенно иначе. Самый умный из них, Валерьян Зубов, решил, что дело – отличное. Лучше не надо…
– Это начало конца! – воскликнул он. – Шабаш! Дальше нельзя. Дальше его прихотничество и самовольничание идти не могут. Посмотри, что на персидской княжне – оборвется…
И Зубовы уверили брата, что непременно строго взглянут на этот поступок.
– Ты знаешь, – говорил Валерьян Зубов, – всё прощают милостиво. Одного не любят и не прощают – зловредные женщинам козни наших сердцеедов.
– Жениться на ней велят! Вот что!..
– Это только не наказанием ему будет. Он в нее как мальчишка врезался!
Братья посовещались и решили, не предпринимая ничего, ждать. Полицеймейстер должен был донести о таком крупном соблазне в столице.
Рылеев доложил наутро все подробности происшествия около кирки.
Тотчас приказано было просить князя.
Князь прислал Баура объяснить, что он очень болен, в постели, и, извиняясь, обещается через два дня явиться непременно.
Баур отвез затем письменный ответ князя.
Государыня прочла записку в несколько строк, пожала плечами и задумалась. Она думала:
«Ну как же не ошибиться простакам, да и умным на его счет? Кто же поверит, что в этой голове могут рядом зреть и умещаться: планы и предначертания самых громадных предприятий – и самые пустые и смехотворные прихоти и затеи… Высшая политика – и скоморошество, военные подвиги – и домашние шутки, дипломатические интриги – и похождения…»
XV
Князь, похитив «персидку», хворал для всех, т. е. никого не принимал.
Он был не только здоров и бодр, но веселее чем когда… Он играл и доигрывал партию в той игре, что сам затеял.
Баур, граф Велемирский, Немцевич, Брусков, лакей Дмитрий и его сестра, даже дворянин Саблуков, даже персиянин Амалат-Гассан и еще многие другие действующие лица – бывали у него, уезжали и исчезали, являлись вновь… Только княжны не было видно, и никто о ней не говорил, по-видимому, и не думал. И где была она, никто, кроме разве Дмитрия с сестрой, не знали. Только раз, однажды утром, капитан Немцевич, из желания подольститься к князю, осведомился нежно о здоровье княжны.
– Как, ваша светлость, оне себя изволят чувствовать? Все ли в добром здоровья?
– Кто? – спросил князь наивным голосом.
– Княжна тоись…
– Какая княжна?
– Княжна Изфаганова-с… – оробел Немцевич.
– Какая Изфаганова?
Немцевича душа машинально ушла в пятки, и он не отвечал.
– Отвечай, коли спрашивают! Чего рот разинул. Ну? Я у тебя спрашиваю, какая такая кияжна Изфаганова? Откуда ты такую выудил?
– Не могу знать-с… – пролепетал Немцевич.
– Не можешь. То-то… Пошел…
И капитан не ушел, а выкатился шариком.
Наконец, на второй день вечером, когда князь сидел полулежа на софе, с книгой в руках, явился Брусков с докладом.
– Ну, что ж? прощать совсем придется тебя? – весело спросил князь, и не только губы, но и глаза его смеялись.
– Придется, ваша светлость.
– Справил, стало быть, как след?
– Справил отменно. Шесть часов бился с ним. Уговорил-таки просить, умолять, в ногах у Зубова валяться хоть сутки…
– Да отчего же он, шельма, не хотел? Простое дело. Самому надумать бы следовало.
– Сказывал: не стоит… Все погибло… Княжну вернешь самое, но уж… не совсем тоись…
– Как не совсем? Не пойму!
– Княжну, сказывал, может, князь и отдаст назад, но, стало быть, ее только самое вернешь, а чести ее уж не вернешь…
Князь вдруг залился громким хохотом и даже опрокинулся на подушку дивана.
– Ой, батюшки, уморил… О-ох… дай воды испить…
– Ну, ты уверил его, дурня, что невеста его для меня священна осталась? Хоть сейчас получай в полной неприкосновенности.
– Уверял. Вот он и был у Зубова. Тот все не хотел, но потом поддался и обещал вам написать.
– Ну, а когда?
– Записку с курьером, должно быть, завтра получите.
– Ну, ладно… Спасибо… Я у тебя на свадьбе посаженым.
– Не стою я ваших милостей.
– И у меня, братец ты мой, – рассмеялся князь, – из-под носу невесту не увезут от жениха. Ступай и посылай ко мне Баура. Надо тоже и пустяками заняться. Просьбу датского резидента вели ему захватить с собой… Совсем забыл со всей этой кутерьмой.
На другой день действительно явился курьер от Зубова и лривез князю записку.
Зубов объяснил Потемкину, что он вмешивается в дело, до него не касающееся, только из жалости к артисту и из «чувства оскорбленной справедливости», а затем и «ради попирания законов гостеприимства», и наконец, «в защиту несчастной сироты, одинокой на чужбине».
– Вишь как расписался! – воскликнул князь. – Все тут есть… Только смекалки нет…
Князь велел сказать курьеру, чтобы он передал на словах господину Зубову, что князь получил записку, но отвечать ему на нее нечего.
В то же время князь вызвал Немцевича и объяснил ему, чтобы он ехал тотчас к Велемирскому и сказал: «Пора».
– Понял ты!
– Понял-с.
Когда капитан был в дверях, князь вдруг остановил его, как бы вспомнив:
– Стой. Про какую это ты прошлый раз княжну говорил? Как сказывал-то… Изфагановская, кажись?
– Точно так-с! – робко шепнул Немцевич.
– А кто она такая… Откуда ты ее выискал?
– Не могу знать-с!.. – прошипел капитан. Когда он вышел, князь весело расхохотался. Вечером явился и сам граф Велемирский.
– Завтра в двенадцать часов Платон Александрович будет к вам, – произнес он, театрально кланяясь.
– Молодец! – крикнул князь. – Садись. Рассказывай, как обделал…
– Не сердитесь только, князь… Может, я пересолил, – сказал граф. – Только ведь это из усердия! По необходимости, а не по глупости.
– Что такое?
– Я действовал через всех знакомых. И ото всех слышал в ответ только одно. Зубов говорит, что ему на такой шаг решиться при их отношениях неприлично, не позволяет амбиция. Да и толку от сего, кроме унижения, ничего не будет. Тем дело и кончилось… Прогорело все.
– Ну?
– Ну, я перекрестился да сам к нему и махнул.
– Как сам? Да ведь ты у него никогда не бывал. Ты из моих.
– А вот. Сам-то я все и устроил! – рассмеялся Велемирский. – Приехал и объяснил все дело. А дело вот какое… Простите, коли пересолил… Дело такое, что тетушке графине Александре Васильевне, да и всей родне нашей, очень неприятно все это происшествие с княжной Изфагановой и что все мы на князя Григория Александровича, поскольку посмели, напали с осуждением и просьбой освободить персидскую княжну. Князь, видимо, и сам был смущен необдуманным шагом… Да и княжна ревет, мечет и плачет и руки на себя наложить два раза хотела, так что ее чуть не на привязи держат и караулят… Дело, стало быть, плохо… Князь сам видит все, но уперся… Стыдно… Будто ищет только приличного предлога, чтобы разделаться с этой княжной… Предлог этот есть, и сам князь обмолвился…
– Ну, ну… Пока хорошо… А вот тут загвоздка. Что ты на меня-то выдумал?
– Князь обмолвился, – продолжал Велемирский, – что если бы сам Зубов, у него почти не бывающий, разве только по особенно важному государственному делу или поручению царицы, – если Зубов сам приедет и попросит князя возвратить невесту, но не жениху ее, а только отпустить и дать свободно уехать к себе, да поручится князю, что сего ненавистного брака с скрипачом не состоится, то князь тотчас ее отпустит.
– Ну…
– Ну, он помялся, помялся, да чтобы всех одолжить – и вас, и всю нашу родню, и княжну, да и себя самого… и согласился.
– Ну и одолжит! Воистину одолжит!
– Завтра, в двенадцать часов, он и будет лично к вам просить отдать ему эту прелестницу, обещаясь, что не допустит ее брака с музыкантом.
– А сам думает небось про себя: «и надую». Поедут вместе домой к ней – да и обвенчаются где по дороге, хоть в Москве или Киеве…
Отпуская Велемирского, он поцеловал его и затем приказал позвать Баура.
– Завтра прием… Я выздоровел.
Князь рано лег спать и наутро рано проснулся. Одеваясь, он почти по-товарищески весело болтал с Дмитрием о всяком вздоре, вспоминал кое-какие приключения из прошлого, случаи из жизни в Яссах.
– А что наша княжна, – спросил он, – готовится на объяснение?
– Чего тут готовиться… – фамильярно отвечал Дмитрий. – Нешто такая голова, чтобы загодя гадать, что говорить! Бесценная голова – умница, каких поискать, да и днем с огнем не найдешь! И как это вот бывает на свете, в этаком состоянии и такими свойствами Господь одарит… – важно зафилософствовал лакей, одевая барина и подавая уже камзол.
– Господу Богу все равны. Кого захочет, того и взыщет. Ну, а как мундир? Скоро поспеет?
– Какой мундир? вам?
– Дурень… Мундир княжне Изфагановой…
– А-а… Готов! Уж примеривали, – весело сказал Дмитрий. – Чуден вышел канцелярский служитель, Григорий Александрыч.
– Да мал еще очень! Совсем видать – не мужчина, как ему быть следовает… А ребенок либо девчонка.
– Сам с ноготок, да ум в потолок!
В эту минуту вошел в уборную капитан Немцевич и доложил, что просители уже набираются и происходит удивительное.
– Что ж такое? – спросил Потемкин.
– Да уж очень много, – сказал капитан. – И простых людей много.
Князь усмехнулся.
– Что ж мудреного, – сказал он, обращаясь к офицеру. – Столько вот дней приему не было, ну и понабралось, зараз и полезли…
XVI
В зале князя действительно, вследствие двухдневного отказа, набиралось много посетителей… Были и сановники, которым дали знать, что князь выздоровел и будет принимать… Но были и офицеры. Было много и простых людей, купцов, мещан и разносортных горожан.
В некоторых группах офицеров шел разговор.
– Вы что, полковник, по какому делу? Жалоба аль благодарить за что?..
– И сам не знаю, зачем приехал…
– Вот как? Стало, нас этаких тут много…
– И вы тоже не знаете…
– Да мне граф Велемирский сказал, что князь хочет посоветоваться с офицерами о новых уборах головных и покажет модели. Говорит: случай лично беседовать с князем.
– А вы что… Почему…
– Да мне сродственник один посоветовал сегодня собраться просить князя насчет моего дела в Соляном правлении.
Такие все шли разговоры.
Наконец в полдень князю доложили о прибытии Зубова.
– На моей улице праздник! – произнес он. Затем он быстро встал и двинулся в залу.
Все шевельнулось, зашумело, двинувшись, и поклонилось.
Князь ответил кивком головы на общий поклон и своей тяжелой походкой прошел мимо двух рядов плотной толпы прямо к противоположным дверям и остановился…
Зубов уже двигался к нему по анфиладе гостиных…
Князь ждал на пороге, и по лицу его пробежала недобрая усмешка…
Зубов ускорил шаг и подошел… Лицо его казалось несколько смущенным. Видно было, что он будто сам не рад, что явился.
– Чему обязан удовольствием вас видеть?.. – с сухой любезностью проговорил князь, подавая руку.
– Дело, князь…
– Поручение от государыни?
– Нет, князь… Я по своему делу… то есть по особому делу…
И Зубов сделал незаметное движение вперед, как бы говоря, что пора двинуться и идти в кабинет…
Князь будто не заметил движения и не шевельнулся с места, а только повернулся боком к толпе, и оба очутились почти на пороге, друг против друга, окруженные толпой почти вплотную.
– Я слушаю… – произнес князь.
Зубов слегка усмехнулся.
– Но здесь… Я не могу. Я могу только наедине объяснить… Вам будет неприятно. Вам! Если я здесь все скажу. Поймите… Мне все равно!.. – несколько свысока промолвил флигель-адъютант, косясь на толпу.
– И мне тоже, Платон Александрович, все равно… Тайны у нас с вами нет.
– Извольте! – вспыхнув, вымолвил Зубов громко. – Я приехал просить вас освободить княжну Изфаганову.
Князь глядел на молодого человека и не отвечал.
Фамилия произвела магическое действие. Все встрепенулись, прислушиваясь, ждали.
Наступило молчание в зале, и, несмотря на многолюдство присутствующих, воцарилась полная тишина, не возмущаемая ни единым звуком.
– Вы приехали за княжной Изфагановой? Просить освободить как бы из заточения?.. – повторил князь.
– Да-с…
Снова молчание. Князь вздохнул.
– И этого сделать не могу, – произнес он. – Но скажите, государь мой, – снова громче заговорил князь, – какое вам до этого дело? И как вы в такой переплет замешались?
Зубов выпрямился и произнес запальчиво:
– Похитить чужую невесту, чуть не из храма, и держать ее насильно…
– Кто же вам все это сказал?
– Я был приглашен на свадьбу княжны и видел… Княжна сама просила…
– Извините. Вы ошибаетесь. Я это строго запретил! Эта, именуемая вами княжной Изфагановой, вас усиленно просила не быть в церкви. Вы явились по приглашению…
– Все равно… Жених позвал меня как защитника, боясь насилия… И он не ошибся! И вот я поневоле являюсь теперь защитником сироты-чужеземки, почти ребенка.
– Позвольте же вам доложить: никакой княжны Изфагановой на свете нет и не было! – проговорил князь мерно. – Был машкерад, чтобы проучить здорово проходимца, который явился ко мне сюда под именем маркиза-эмигранта… А что многие лица полезли, куда их не звали, приехали на бал, куда их не приглашали, – я сожалею, но в этом не виноват… А что вы, наконец, вмешались в этот машкерад по молодости лет – я еще более сожалею. Мой главный скоморох – сиречь юная персидская княжна – сама просила вас, по моему приказанию, в церковь не ездить…
Зубов несколько оторопел и глядел на Потемкина уже с тревогой в лице…
– Я ничего не понимаю, князь. Какой машкерад!.. – выговорил он. – Стало быть, княжна Изфаганова…
– Не княжна! – отвечал князь вразумительно. – Так же как маркиз – не маркиз.
В зале наступила опять тишина и молчание. Зубов стоял румяный и смущенный, но вдруг вымолвил:
– Я не верю. Извините… Пускай княжна, запертая у вас, сама придет сюда и сама все это скажет. Я поверю!
– Брусков! – крикнул князь.
– Чего изволите? – отозвался тот за его спиной.
– Позови, поди, сюда прелестницу персидскую, которая вместо одного многих обморочила и в шуты вырядила. Пускай сама явится.
Офицер кинулся в кабинет, и с этой минуты все взоры приковались к дубовым дверям.
– Да-с, – продолжал князь. – Я этого, конечно, всего предвидеть не мог… Я хотел пошутить только над самозванцем маркизом. А потрафилось не то. Один скоморох – правду сказать, шельма и бестия – весь город одурачил…
– Но кто же тогда эта… девушка… Ваша крепостная?.. – вымолвил Зубов, уже окончательно смущенный.
– А вот извольте спросить сами! – любезно отозвался князь, указывая на отворяющиеся двери…
На пороге показалась маленькая фигурка в светло-голубом платье с вырезным лифом и матово-серым вуалем на голове.
– Княжна Эмете!.. Пожалуйте! – сказал Потемкин.
Красивая фигурка приблизилась.
– Это ли княжна, господин Зубов?
– Это. Да… – пробурчал молодой человек.
– Ну, винися… Шельма! – рассмеялся князь… – Буде скоморошествовать-то. Довольно у тебя ручки-то лизали разные старые и молодые! Иди-ка на расправу… Говори… Княжна ты или нет… Персидская?..
– Нет, ваша светлость! – вымолвила фигурка, косясь на толпу с румяным от смущения лицом…
– Верите ли вы, господин Зубов… – обернулся князь.
Зубов стоял уже не смущенный и насмешливо улыбался.
– Если она, эта девушка, сама говорит, что она не княжна, – отозвался он умышленно развязно, – то, конечно, я должен верить… Но, извините, я не понимаю главного.
– Чего же?
– Остроты, князь. Остроты во всей вашей шутке. Разума и цели в машкераде.
– Как тоись?..
– В чем же ваша проучка самозванца маркиза или шутка над всеми… Выдать прелестную девочку за княжну персидскую и дать влюбиться музыканту, чтобы потом ее у него отнять. Ему больно. Да. Но извините… – надменно смеясь, выговорил Зубов, обращаясь как бы ко всем.– Peu de seul,
как говорят французы.
– А я так боюсь, Платон Александрыч, что я пересолил…
– Мало потому, что если это не княжна, то, во всяком случае, прелестная девушка, умная!
– Да, но в этаких на святках не влюбляются, а тут многие врезались, руки целовали и, более того, обнимали да чмокали… Ну, буде… Конец машкераду! Княжна… Шельма! Раздевайся!..
Раздалось несколько восклицаний, так как на глазах у всех маленькая фигурка начала послушно и быстро расстегивать лиф платья.
– Что вы делаете, князь! – прошептал в изумлении и негодовании Зубов.
– Хочу вам в его настоящем виде калмычка показать…
– Калмычка?
– Кал-мы-чка!.. – протянул князь. – Пока так…
Маленькое существо быстро побросало уже на пол всю свою одежду и вуаль, и, когда платье съехало на пол, вышел из круга складок в красной куртке и шальварах прелестный мальчик, но при этом, уже и сам невольно смеясь, застегнул ворот на голой груди, которая была открыта под вырезом женского платья. В зале пошел гул сотни голосов.
– Честь имею представить! – сказал князь, обращаясь ко всем. – Калмык, по имени – Саркиз. Зацеловали беднягу. Да чуть было не обвенчали и храм христианский не опоганили. Спасибо моим молодцам, что вовремя Саркизку арестовали… А вам, Платон Александрович, спасибо за добровольное участие в машкераде. С вами веселее вышло. Честь имею кланяться…
XVII
– Слышали о потемкинской мороке?
– Слышал, да в толк не возьму.
– Чудеса в решете. Ну и афронт для всех тоже не последний!..
– Калмык. Простой, тоись, калмык, сказывают?
– Калмык – Саркизом звать. Настоящий. Из Астрахани! Привезен был нарочито для машкерада этого и мороки. Выбирали по всем базарам самого красивого, какой найдется. Ну и нашли! Сей чудодей захочет птичьего молока и сухой воды – ему достанут…
– Слышали? Персияне-то наемные были из Москвы и тоже обморочены были. Им сказали, что свита принцессы в дороге застряла, а их на время берут. Они сами почитали ее… Тьфу! Его почитали за княжну персидскую. Ну и служили верой и правдой. Только дивились, что княжна по-ихнему ни бельмеса не знает. Да жалованье хорошее мешало им очень-то дивиться да ахать и болтать. А две бабы-то, сказывают, и вовсе русские были. За то они обе и молчали завсегда…
