XIII. Первый бой

Осирис-Ра, бог солнца, в своей колеснице поднимается утром на востоке, прокатывается по небу, опускается в подземное царство… Ночь приходит на смену усталому дню, день сменяет ночь. Жизнь идет как будто обычным порядком: полны базары и площади шумной толпой снующего люда, в мастерских стучат молотки ремесленников. Люди приходят на свет и сходят в страну теней, любят, ненавидят, радуются, страдают…

Кажется, что Египет живет обычной жизнью, но это только кажется. Если прислушаться к людским толкам, бегущим по всей стране от водопадов до самой дельты, как бегут волны Нила во время наводнения, — услышишь, что народ с нетерпением ждет, когда, наконец, из мглы неизвестности поднимется страстно ожидаемый молодой фараон, сын великого Тети — Меренра, когда он прогонит деспота, отнимет у него трон фараона и вернет египетскому народу его былое благоденствие.

В казармах офицеры зорко следят за настроением воинов, арестовывая каждого селянина и горожанина, пытающегося проникнуть туда. Во дворце у фараона почти непрерывно идут совещания высших сановников государства. Скачут к вассалам и от вассалов гонцы, крейсирует по водам Нила целая флотилия судов. Сам фараон Пепи ходит с хмурым лицом и гневным взором. Он чувствует, что надвигается гроза, чувствует близость опасности, знает, что она неотвратима, и это сознание отнимает у него сон.

Однако до сих пор все попытки шпионов Пепи разыскать юного фараона и его спутников — Оуниса и Нефер — остаются тщетными, и наши друзья странствуют по Мемфису переряженными, посещают храмы, рынки, площади и улицы. Не видно только Ато, который скрывается, собирая старых приверженцев Тети.

Ато подозревал, что за ним уже следят, ходят по пятам шпионы Гер-Хора, но все же думал, что ему удастся устроить тайное совещание нескольких сотен сторонников Тети во внутренних покоях пирамиды Родопис.

Накануне празднества быка Аписа к казармам гвардии фараона подъехал на колеснице верховный жрец храма Птаха14, Гер-Хор. Вызвав дежурного офицера, он передал ему какие-то секретные приказания. Казарма загудела, как рой потревоженных пчел, вооруженные люди выскакивали из своих покоев и строились на замощенном дворе в отдельные отряды. Потом эти отряды тронулись в таинственный путь, руководимые несколькими шпионами. Сам Гер-Хор покинул колесницу: он чувствовал себя очень слабым и боялся, что ездой на колеснице будет растревожена его незажившая рана, и потому поместился в носилках-паланкине, несомых дюжиной нубийских рабов.

Войска пересекли весь город, спавший мирным сном, выбрались за его стены и дошли до знаменитой пирамиды Родопис. Там целый отряд шпионов, руководимый Гер-Хором, проник потайным ходом внутрь пирамиды, таща с собой большие связки горючего материала. Немного времени спустя густые столбы дыма стали показываться одновременно в нескольких местах, в правильно расположенных и невидимых для постороннего наблюдателя отверстиях. Казалось, горит, дымясь, вся внутренность пирамиды.

Гер-Хор стоял в стороне, и на его гладко выбритом бронзовом лице играла торжествующая улыбка.

— Должно быть, почти все они здесь! — бормотал он злорадно. — Желал бы я послушать, что скажет теперь красавица Нефер, милая мышка с острыми зубками, умеющая работать кинжалом не хуже солдата!

В это мгновение от стены отвалилась одна плита, и через образовавшееся отверстие выскочил полуослепленный, задыхающийся в дыму человек с мечом в руке. Он находился на порядочной высоте, держась на ступенчатом карнизе. Переведя дыхание, он спрыгнул с карниза на землю. Подстерегавшие его воины Гер-Хора бросились на него, свалили и связали. Одна фигура за другой выскакивали из отверстия и появлялись на карнизе: Гер-Хору полностью удалась придуманная им мера, и разведенный внутри пирамиды костер выкурил заговорщиков из тайников. Его слуги выследили сторонников Тети, разведали, где они собираются. И разыгралась трагедия.

По знаку Гер-Хора лучники стали осыпать карниз стрелами. Заговорщики отвечали, в свою очередь, стрелами. Затем, собравшись и выстроившись в одну колонну, как лавина ринулись они на осаждающих. Произошла отчаянная, ужасная схватка. Люди сталкивались грудь с грудью, рубили, кололи друг друга, валились, катались по земле, свившись в клубок, умирали от ран или под тяжелыми стопами других бойцов.

Приверженцы Тети, которых было около семисот или восьмисот человек, были испытанными, закаленными бойцами. Каждый удар их меча повергал одного врага бездыханным, каждая стрела пронизывала чье-нибудь тело. И держались эти люди, боровшиеся за свою жизнь и свободу, несокрушимо, как сталь.

Противниками их были молодые, по большей части неопытные воины, не отличавшиеся таким умением биться. И хотя на их стороне был перевес в силе, тем не менее бурным натиском повстанцам удалось прорвать первые ряды осаждающих и проложить себе дорогу к городу. Но успех был только кратковременный: к осаждающим со всех сторон стекались подкрепления. Снова и снова сверкали мечи и звенели щиты, лилась кровь, неслись яростные вопли ожесточенных бойцов, и валились на землю трупы.

Сражение длилось до рассвета. А когда лучезарный Ра показался на горизонте, у подножия пирамиды Родопис шла беспощадная кровавая расправа торжествующих победителей над побежденными: из сторонников Тети после боя оставалось в живых не больше половины, и те были покрыты ужасными ранами и безоружны. Полдюжины государственных писцов, расположившись у подножия пирамиды, разложили на своих коленях чистые свитки папируса и принадлежности для письма. Верховный жрец храма Птаха производил допрос пленных и решал их участь. Простым солдатам отрубали кисти рук, отрезали уши и носы, более знатным и важным, игравшим руководящую роль, начали тут же рубить головы. Однако пленные не выдавали секрета, кто ими предводительствовал.

К Гер-Хору подвели высокого, статного воина с гордым лицом. Это был Ато.

— Я узнаю тебя! — вскричал Гер-Хор. — Ты сопровождал Оуниса и Меренра! Ты — один из главарей заговора, бунтовщик, восставший против божественного фараона. Ты будешь подвергнут мукам и казнен, ты умрешь позорной смертью, и тело твое будет выброшено на съедение нечистым животным, если ты не откроешь, где скрываются беглецы!

Ато побледнел, но быстро взял себя в руки и презрительно засмеялся.

— Ищи сокола в поднебесье, гонись за рыбкой, скользящей под волной Нила! Их нет, и ты не найдешь их, а встретишь их только тогда, когда для тебя придет час суда и расплаты! — сказал он.

И старый боец, который знал, что ему уже нечего больше терять, плюнул в лицо верховному жрецу. Пришла очередь побледнеть и задрожать и для Гер-Хора.

— Голову! Голову! — закричал он, трясясь всем телом.

Но когда меч палача уже взвился над головой Ато, Гер-Хор передумал. Смерть воину не наказание. Нет, он подвергнет Ато позору, он сохранит ему жизнь, жалкую жизнь калеки с печатью позорной казни на руках. Остановив поднятый меч палача, Гер-Хор спокойно и бесстрастно приказал отрубить Ато кисти обеих рук.

Ни единым стоном не выдал старый боец себя, когда блеснул меч и на песок упали обе кисти его рук, а алая кровь брызнула фонтаном…

— Бог мести! — воскликнул Ато, поднимая обрубленные руки к небу. — От имени моего и других бесчисленных жертв призываю твое проклятие на главу этого человека!

Затем он отошел в сторону, где походные врачеватели перевязывали раненых, останавливали кровотечения и зашивали в лубки руки бойцов, наказанных отсечением кистей.

Час спустя суд и расправа были закончены, отрубленные головы, отсеченные кисти рук, отрезанные носы и уши были сложены на специально приготовленные колесницы и под эскортом солдат отправлены в Мемфис, на показ фараону. Войска Пепи, забрав с собой своих убитых и раненых, выстроились в походные колонны и под звуки рожков ушли от пирамиды. Рабы-нубийцы унесли на своих могучих плечах носилки с бледным, изнеможенным верховным жрецом. У подножия пирамиды остались только трупы побежденных и несколько сотен жестоко раненных приверженцев Тети.

Одни из них уходили в пустыню, ложились на раскаленный песок, и, покорные судьбе, ждали, когда придет избавляющая от всех страданий благодетельная смерть. Другие брели по направлению к Мемфису, спотыкались, падали, поднимались, опять брели.

Среди них был и несчастный Ато. Лишенный рук, подвергнутый позору, старый воин уныло брел по горячему песку пустыни. Он думал о пророческом видении Нефер, о проигранной битве, о старом Оукисе, еще не подозревавшем о гибели своих надежд, думал о пылком Меренра, молодом фараоне, которому не суждено завоевать себе по праву принадлежащий ему трон. Мечты и надежды многих лет рухнули вместе с поражением. Пройдет немало времени, прежде чем удастся оправится после такого удара. И отчаяние закрадывалось в душу воина…

XIV. Превратности судьбы

А в Мемфисе в этот самый час происходила другая драма. С утра весь город был на ногах: по городу двигалось торжественное шествие — божественный бык Апис отправлялся к водам святой реки, чтобы своим посещением закрепить начало сельских работ. Звенели струны музыкальных инструментов; гудели рожки, грохотали барабаны.

В толпе, собравшейся на площади по дороге шествия со священным быком, неподалеку от дворца фараона, стояла группа из трех наших знакомых. Это были Оунис, Меренра и переодетая уличной гадалкой Нефер; девушка была в печальном и тревожном настроении.

Когда шествие с Аписом, сопровождаемым бесчисленным множеством жрецов в белых одеждах, уже приблизилось к реке, и Апис, войдя в воду по колени, нагнул к ее поверхности свою красивую голову, на площади показалось другое шествие: рабы несли раззолоченные носилки, на которых на ложе, представлявшем подобие трона, полулежала поразительной красоты молодая девушка. Другая женщина обвевала лицо ее веером из страусовых перьев, прикрепленных к золотой полукруглой пластинке.

— Дочь фараона! Дочь фараона! — восклицали, расступаясь, прохожие.

Увидев красавицу, Меренра очертя голову бросился к носилкам, простирая руки к дочери фараона.

— Ты здесь! Я нашел тебя, о божественная! — восклицал он, пожирая глазами лицо молодой женщины.

Воины, сопровождавшие носилки, набросились было на смельчака, но властным движением руки Нитокрис, единственная дочь Пепи, остановила стражу.

— Кто ты? Что нужно тебе, о юноша? — сказала она, лукаво улыбаясь. Она отлично узнала некогда спасшего ее от гибели в волнах Нила Меренра и тонким женским чутьем угадала, что юношу к ее ногам привела пылкая любовь.

— Ты не узнаешь, не узнаешь меня? — шептал горестно Меренра. — А я… я не мог жить без тебя! Ты унесла мой покой. С тех пор как я увидел тебя в волнах реки, и твое дивное тело покоилось в моих объятиях, и ты ушла от меня, — чистый воздух пустыни казался мне напоенным ядом. Я бродил как безумец: жить вдали от тебя… Лучше смерть! Но я знал, где найти тебя, и твой голос звал меня, твой лучезарный образ показывал мне дорогу. И вот я у ног твоих!.. Я хочу быть всегда возле тебя! — полным мольбы пылким голосом восклицал

Меренра.

Сзади послышался слабый вздох. Это вздохнула Нефер.

— Я люблю тебя, я страстно люблю тебя! — шептал Меренра, не спуская горящих глаз с прекрасного лица дочери фараона. И на этот раз эхом его словам послужил жалобный стон, сорвавшийся с побелевших уст Нефер.

— Быть возле меня — значит быть во дворце божественного фараона, стоять у ступеней трона, — сказала Нитокрис задумчиво. Она чувствовала, как сладкая истома охватывает ее тело, как сильнее бьется и замирает в груди ее сердечко. Ей хотелось прикасаться руками к простертым к ней рукам юноши и гладить его по лицу, глядеть в его глаза, слушать и слушать без конца звуки его страстной речи.

— Дворец фараона… Ступени трона. Но… Я и сам — сын Солнца, в моих жилах течет кровь божественного Ра! Я имею право не стоять, как раб, у ступеней трона, а восседать на самом троне, как владыка! — воскликнул Меренра.

— Значит, ты — Меренра?.. Сын погибшего Тети?

— Ни слова! — пронесся из рядов стражи предостерегающий голос Оуниса. Но Меренра не внимал ему: он пил сладкий яд первой юношеской любви, пребывал у ног любимой девушки, — и для него внешний мир не существовал.

— Без воли моего отца, фараона Пепи, я не могу сделать для тебя, о юноша, ничего! — сказала после легкого колебания Нитокрис. Подумав, она добавила: — Но если ты готов на все…

— Хоть на смерть!

— …то следуй за мной. Я буду умолять отца. Быть может…

Не докончив начатой фразы, она подала знак страже, рабы вновь подняли носилки на могучие плечи и шествие тронулось, направляясь ко дворцу фараона.

Меренра шел, придерживаясь рукой за край раззолоченных носилок. Он ничего не видел, ничего не слышал: он только сознавал, что так близка к нему та, которой была отдана его любовь…

Стража, сомкнув ряды вокруг носилок Нитокрис, хотела отдалить Нефер, но молодая девушка, незаметно пробралась за шествием к воротам роскошного дворца фараона. Оуниса не было видно.

Покинув носилки, ступив легко и грациозно на ступени палат, отведенных для Гинекея, Нитокрис, колеблясь, сказала Меренра:

— Ты подождешь тут, покуда я увижу отца.

И скрылась за массивным пологом, маскировавшим двери.

Меренра и Нефер стояли в углу, под палящими лучами полуденного солнца, и терпеливо ждали.

По двору тяжелым шагом проходили отряды стрелков и копьеносцев, въезжали в конюшни и выезжали на улицы колесницы, влекомые быками нубийской породы.

Меренра глядел жадным взором на колонны палат, под кровлей которых обитала Нитокрис.

Он не видел и не слышал, как к сторожившим его воинам подошел какой-то скриба, что-то шепнул, показывая на юношу и Нефер.

Командовавший отрядом офицер произнес два слова, и, вдруг…

Прежде чем Меренра успел опомниться, его схватили десятки дюжих рук, свалили, опутали веревками, так что он не мог пошевельнуться ни единым членом. Кто-то раздвинул его зубы, вставив между ними лезвие меча.

В рот юного фараона полилась тонкая струя ароматной, обжигавшей горло, одурманивавшей жидкости. И Меренра потерял сознание.

Нефер постигла почти та же участь: ее связали, подняли на плечи, понесли. Воины, несшие обоих пленников, спустились в подземелья, вырытые под дворцом фараонов. И там оставили пленников, бросив их тела на каменные плиты, покрытые плесенью.

Меренра очнулся лишь через несколько часов.

Он чувствовал себя усталым, разбитым. Мучительно болела голова, ныли все члены, и казалось, что руки и ноги налиты свинцом.

Все, происшедшее в этот день, представлялось сном. Сначала это был радостный, лучезарный сон, полный прелестных грез; блестели очи любимой девушки, звучала неземная музыка ее голоса.

Потом… потом все переменилось в мгновение ока.

И вот теперь Меренра в темной и смрадной яме, бессильный, разбитый, пленный. Что будет дальше? Несомненно, гибель. И когда же? В тот самый момент, когда он приблизился к самым ступеням трона фараона! И нет кругом никого, никого. Неведомо где находится Нефер, нет Оуниса, хладнокровно и победоносно выходящего изо всех опасностей; нет и Ато, который мог бы сказать несколько ободряющих слов.

Меренра глухо застонал. И на его стон неожиданно из утла подземелья откликнулся слабый, но радостный крик:

— Владыка мой! Слава Осирису, спасшему тебя от смерти! Ты жив. А я боялась…

— Ты здесь, Нефер? — ответил, оживая, Меренра.

— Здесь, господин мой. Вместе с тобой. Это я развязала связывавшие тебя веревки, положила тело твое на циновку, обливала лицо твое водой и отогрела сердце твое прикосновением рук своих. И вдруг слышу, как ты застонал…

Говоря эти слова, чародейка приблизилась к юноше, опустилась на колени к его ложу, гладила руками его лицо и плакала и смеялась одновременно.

— Где мы? — спросил Меренра, оглядываясь пытливым взором вокруг. Но под сводами подземелья царила мгла. Лишь сквозь какую-то щель, должно быть, в потолке, проникал слабый-слабый свет.

— Нас ввергли в страшные темницы под покоями самого фараона, где уже в течение многих лет бесследно погибают люди! — трепетным голосом ответила Нефер. — Но не бойся, сын Солнца: я знаю, тебе не грозит опасность. Скоро ты выйдешь отсюда.

— И что будет дальше? — вскочил Меренра.

— Мои видения повторяются, и в них ничто не меняется! — продолжала Нефер. — Я вижу тебя в пышных палатах, в облачении владык Верхнего и Нижнего Египта, в золотой двойной короне.

— Дальше!

— И перед тобой все склоняются ниц, все прислушиваются к твоему голосу, боясь, как грома из туч, как всеиспепеляющей молнии, твоего царственного гнева, о Меренра!

— Дальше, дальше! — блестя глазами, понукал девушку Меренра. — Что видишь ты еще?

Голос Нефер задрожал:

— Я вижу бездыханное тело распростертой в последнем смертном покое перед ступенями трона молодой женщины.

— Нитокрис? — вскрикнул, задрожав, Меренра.

— Не знаю! — слабым, прерывистым голосом отозвалась чародейка.

И потом добавила:

— Но перестань думать об этом, господин мой. Надо подкрепиться.

Здесь есть вода и маисовая лепешка…

— Но она, быть может, отравлена?

— Чтобы обезопасить тебя от отравления, я попробовала этот хлеб, — ответила Нефер. — Нет, он не повредит тебе.

И она протянула Меренра лепешку.

Утолив свой голод и жажду, Меренра приободрился.

— Но что же предпримем мы для нашего освобождения?

— Подожди! Что-нибудь придумаем. Надо постараться дать знать о том, где мы находимся, дочери фараона Нитокрис. Она сумеет прийти к нам на помощь. Постой! Я слышу чьи-то шаги… — отвечала Нефер.

В самом деле, в подземелье вошел старый солдат, тюремный страж, высокий, угрюмый воин с морщинистым лицом и медленными движениями.

— Воин! — громко позвал его Меренра.

— О Осирис, — попятился старик, едва не выронив с перепугу на землю принесенную им маленькую масляную лампочку, лепешку маисового хлеба и кувшин с водой. — О Осирис! Кто говорит со мной голосом почившего Тети, великого воителя?

— Я сын Тети! — отозвался Меренра. — Теперь ты видишь, кто заключен в темницу? Ты по голосу можешь узнать меня.