Пролог

По берегам великой реки, несущей свои могучие воды из таинственных областей Экваториальной Африки к берегам лазурного Средиземного моря, теперь кипит возрождающаяся, складывающаяся в новые формы жизнь. Плывут по Нилу огромные пароходы, везущие то полчища туристов изо всех стран света, то другие полчища — дружины белых и черных солдат для охраны владений египетского хедива, пленника англичан, от кочевников пустынь, от хищников дебрей Африки. И плывут вверх и вниз по течению переполненные товарами из Европы и продуктами из Африки барки.

У знаменитых порогов копошатся тысячи и тысячи рабочих, что-то воздвигая.

Усыпальницу для владыки страны? Храмы для древних богов, покровителей Египта? Нет! В наши дни люди не задаются идеями создания монументов, переживающих тысячелетия. Они предпочитают более скромную, но зато и более продуктивную работу — борьбу с силами природы. И те тысячи ловких, опытных, энергичных рабочих, завербованных во всех странах света, которые теперь копошатся на берегах царственного Нила, сооружают не горделивую пирамиду, высекают не Некрополь в сиенском граните, воздвигают не обелиски; их забота — сковать крепкими плотинами могучую вольную реку, чтобы иметь возможность оросить миллионы акров плодороднейшей в мире земли долин Египта и урегулировать водоснабжение страны в дни засух. Эти люди роют каналы, по которым будут плыть не барки фараонов, а тяжелые плоты для перевозки «золота Египта» — хлопка.

Здесь и там в дельте, по берегам Нила, в ближайших оазисах стоят пышные города, выросшие на могилах древних, давно погибших столиц той или иной династии или там, где во времена фараонов лежала пустыня.

Полны гавани этих городов судами всех стран, полны улицы пестрой шумливой толпой, стекающейся сюда, в страну чудес, изо всех уголков мира. Кипит, шумит современная жизнь.

Неподвижно простаивает, закутавшись в свой убогий плащ из верблюжьей шерсти, нищий сын пустыни, гордый бедуин, перед окнами магазинов, полки и витрины которых завалены тканями, выделанными в Париже, Лионе, Манчестере, Берлине, оружием из Бирмингема и Эссена, посудой из Венеции и Нью-Йорка. Бредет по той же улице шарманщик, привезший свой инструмент из певучей Италии. Несется вагон электрического трамвая, путая резко звучащими звонками огромного верблюда из Сахары. Звенит золото на столах интернационального игорного притона, где убивают время и душу новые поселенцы Египта, где бей проигрывает мальтийцу только что выколоченную с безропотного труженика-феллаха аренду за политую крестьянским потом землю убогой феллашской деревеньки. Блестят огни роскошного многоэтажного отеля, куда европейские доктора посылают легочных больных.

Маршируют по гладко вымощенным, частью асфальтированным улицам батальоны египетских пехотинцев. Слышен топот копыт куда-то несущейся конницы. Гудит мостовая под колесами батареи изящных, как игрушка, полевых пушек.

Бурным потоком бьется жизнь у колонн полуразрушенных древних храмов, бесконечно давно покинутых жрецами. Плещется она своими пестрыми и часто мутными волнами у тысячелетия и тысячелетия хранящих тайны царственных могил — древних пирамид, полузанесенных песками пустыни. Льются струи этой новой жизни перед лицом с загадочной, холодной и скорбной усмешкой глядящего на все это гиганта сфинкса, того, чьи очи видели и нашествие персов, и когорты римлян, и орды османов, и полки Наполеона.

Что значит эта странная, эта полная мистицизма улыбка сфинкса? О чем думает сфинкс, которого мы привыкли считать символом загадки и тайны?

Грезится ли ему иная, столь же шумная, столь же пестрая жизнь, та, поток которой давно иссяк, волны исчезли, шум и гул рассеялись эхом в пространстве?

Города, обнесенные колоссальной толщины стенами. Полки войск фараонов, проходящие мерным шагом по улицам, запруженным народом. Гром труб и барабанов, звон струн систра1, фимиам жертвенного дыма Жрецы в белых одеждах, ведущие под приветственные клики толпы к величественному храму отмеченного знаком небес Аписа2 — божественного быка, черного, как черное крыло ворона, с белой звездой на лбу. Флейтисты, танцовщицы, заклинатели змей, рабы. Старики и юноши, женщины и дети…

Пустыня. Море песка, раскаляемого за день и не успевающего отдать тепло небу за короткую летнюю ночь. И в этих песках — лабиринт из десяти тысяч покоев. Но это покои не для живых: это жилище мертвых, это — Некрополь.

Его разоряли и грабили все — и свои, и пришельцы. В недрах гор, во мгле могил, спрятавшихся далеко-далеко от людского взора, рылись святотатственные руки вора-египтянина и наглого варвара-перса На отшлифованных, гладких, как стекло, стенах царственных могил есть царапины, нанесенные топором дикаря-сарацина и ломом француза — осквернителей покоя усопших, искателей фараоновых сокровищ и ученых, допытывавшихся у могил разгадки завещанных ушедшими веками тайн.

Пусты саркофаги, в которых когда-то покоились тела фараонов, их царедворцев, их жен и детей. Ограблены тайники, когда-то переполненные золотом из таинственной страны Офир, алмазами из Индии, жемчугом Полинезии.

И коридоры, ведущие к пустым могилам, так часто оглашаются скрипучими голосами равнодушно-любопытных туристов, и у царственных могил звучат грубые слова торговцев реликвиями прошлого; мошенник-проводник лжет и божится, надувая доверившихся ему туристов, всучивая им поддельные изображения египетских богов, поддельные амулеты, поддельные папирусы, исчерченные иероглифами.

В музеях стоят извлеченные из недр опустевших пирамид саркофаги владык Египта; набальзамированным телом Великого Воителя, мумией Сезостриса, любуются пришельцы, освещая гордое чело «Бича врагов» светом не жертвенных факелов, а вульгарных электрических лампочек.

Поднятые плотинами, построенными англичанами, воды порабощенного Нила залили остров храмов, неподражаемый Филе, и подмывают древние стены таинственных храмов, посвященных Осирису и Исиде3…

Но и в наши дни в Египте, в этом краю чудес, остаются неведомые руины древних могучих городов, остаются развалины храмов, скрытые от взора хищника саваном песков пустыни, и остаются сокровенные тайники, хранящие великие сокровища фараонов и их царственный прах. Я бродил в дни молодости по Египту. Я пытался изучить его тайны, разгадать его загадки. Я стремился понять его гордую и великую душу, душу древнего, свободного, могучего Египта.

И вот я нашел в пустыне никем не посещаемые могилы. Я не осквернил покои тех, кто нашел в этих усыпальницах место для последнего, беспробудного сна. Я не дотронулся до груд золота, лежавших там. Но я считал себя вправе унести то, что, быть может, без меня осуждено было на гибель: свитки древних письмен. Я прочел то, что изобразила много тысячелетий назад рука писца — скриви на листах нильского ветхого папируса.

И, зачарованный сказанием глубокой старины, повестью седой древности, я решил поделиться со своими современниками тем, что открыли мне таинственные могилы.

Как сказка звучит этот рассказ. Фата-морганой кажутся картины далекого прошлого. Странные, фантастические образы роем проносятся в моем воображении, мистические голоса звучат в моих ушах.

И страстная, могучая, не знающая препятствий любовь, сжигающая кровь в жилах, и жгучая, неутолимая ненависть, и подвиги безумной храбрости, и предательство, и измена, и радость, пылкая, ликующая, светлая как солнце весны, и горе, неизбывное, мрачное человеческое горе, черное, как тьма безвестных покинутых и забытых могил… Это — картины давно умершей жизни. Это ее голоса. Люди, события, давно отошедшие в вечность, вновь воскресают перед взором, и чудную повесть о веках, загадочно-былых, шепчут ветхие свитки папируса…

Слушай же ты, чьи глаза будут пробегать эти строки! Слушай повесть о тех далеких днях, когда был велик и могуч, и свободен, и грозен древний Египет!

I. Пророчество Оуниса

Предвестница ночи — фиолетовая дымка — поднималась на востоке, все сгущаясь, захватывая все большее пространство, а запад был еще объят огнистым заревом заката, и солнце, словно огромный раскаленный шар, готовясь покинуть землю, уже почти касалось краем волнистой линии горизонта. На самом берегу Нила, прислонясь плечом к стволу тихо покачивавшейся пальмы, устремив задумчивый, мечтательный взор на гладь реки, стоял молодой человек, одетый, как одевались пять тысяч лет тому назад почти все египтяне, не принадлежавшие к знатному роду, его стройный и сильный стан облекала простая рубашка из полотна, спускавшаяся ниже колен мягкими и красивыми складками и перетянутая по талии широким поясом из полотна. На гордой голове была повязка из треугольного платка с цветными краями, придерживаемая на лбу при помощи тонкого ремешка. Концы этого платка падали на плечи.

При первом же взгляде на юношу бросалось в глаза, что он, несмотря на свою молодость, был уже закален и силен, как настоящий воин, и во всех его движениях сквозила какая-то врожденная грация. Его молодое лицо казалось отлитым из золотистой бронзы. Все его юное тело было сложено удивительно пропорционально, так что могло бы послужить моделью для любого скульптора, кисти рук и ступни ног казались маленькими, как у ребенка, но в то же время словно вылитыми из стали, только прикрытой атласом кожа В мечтательных черных глазах горел огонь, показывавший, что душа юноши полна кипучей и бурной страсти, неукротимой энергии, презрения к опасности. Огневыми очами, в глубине которых таилась туманная дымка тихой грусти, юноша глядел на царственный Нил, медленно и плавно кативший мимо него свои могучие воды, и его молодые уста шептали отрывисто:

— Вернет ли Нил мне ее? Увижу ли я ее опять? Или навсегда, навсегда ушла она отсюда? Кому же покровительствуют боги — небожители? Или только своим потомкам, фараонам? Неужели для них не существуют простые смертные, не могущие похвалиться тем, что в их жилах течет кровь фараонов? Но тогда зачем существует все это остальное человечество, отринутое богами?

С глубоким вздохом, всколыхнувшим его молодую грудь, он поднял голову, устремил очи на потемневшее небо, на своде которого здесь и там уже начинали блистать коротким светом вечерние звезды. Потом его взор опустился, скользнул к западу, где быстро бледнел рассеянный свет догоравшей вечерней зари.

— Надо идти домой! — прошептал он грустно. — Надо, надо! Оунис будет беспокоиться обо мне. Пожалуй, он уже и теперь бродит по перелеску, ища меня.

Бросив еще один прощальный взгляд на могучий поток, юноша повернулся и сделал два или три шага, потом остановился: его орлиный взор заметил, что среди стеблей негустой травы у подножия пальмы, стоявшей чуть в стороне, что-то сверкнуло, словно слабая искорка огонька.

Молнией бросился он туда и дрожащей рукой схватил блестевший предмет; при этом с уст его сорвался приглушенный крик удивления, граничившего с испугом. Когда он выпрямился, в его руке лежало странной формы ювелирное украшение, изображавшее вычеканенную из золота и расцвеченную великолепной яркой эмалью кобру, словно приготовившуюся к нападению на врага.

— Символ права на жизнь и смерть. Урей! — воскликнул юноша. Его взволнованное лицо посетила легкой тенью бледность, потом это лицо порозовело, а глаза, словно завороженные, все созерцали урей, и руки чуть-чуть дрожали.

— Да, урей, вне всяких сомнений, золотой урей — украшение, носить которое имеют право лишь члены семьи фараона, да сам владыка Египта, фараон! Сколько, о, сколько раз Оунис учил меня узнавать это мистическое изображение, украшающее высеченные из камня статуи почивших царей Египта и их гробницы в подземельях Некрополя! Я не могу ошибиться! Но если это урей, то… То кто же та, которая потеряла его здесь? Та, которую я спас на этом берегу от хищного крокодила, готовившегося растерзать молодую девушку?

Он провел рукой по глазам, словно стараясь отогнать застилавший их туман. На прекрасном высоком лбу проступили капельки холодного пота.

— Я помню, я помню! — бормотал он глухим взволнованным голосом. — Я видел это украшение: оно блестело на челе девушки, полускрытое ее волосами, когда я извлек ее из воды и вынес на берег.

Его голова поникла.

— Я — безумец! — пробормотал он после минутного молчания. — Я — настоящий безумец! Как осмелился я поднять свой взор на нее, на ту, которая мне кажется не простой смертной, а одной из богинь, чудным небесным видением? И все-таки… Все-таки ее взор опалил крылья моей души, сжег мое сердце, и теперь мой покой потерян навсегда. Я хотел бы… умереть! Или… или увидеть вновь ее, дышать одним с ней воздухом, упиваться звуками ее голоса, сознавать, что она близка, что, быть может, и она думает обо мне, как я думаю о ней. Безумие, безумие! О боги, несчастен!

Он чуть не зарыдал, но сдержался и, повернувшись, пошел от берега нетвердыми шагами по направлению к маленькому леску из перистых пальм, за которым смутно рисовались очертания странной формы построек античного египетского стиля, по-видимому, надгробных монументов — средней величины пирамид, колонн полуразрушенных, давно покинутых храмов.

— Меренра! — донесся оттуда встревоженный старческий голос. — Где ты, Меренра? Отзовись же!

— Я здесь! — откликнулся юноша, стараясь овладеть собой.

— Ты жив? Слава богам, покровителям Египта! — воскликнул, выходя из перелеска навстречу юноше высокий статный старик с седой бородой.

Он почти подбежал к молодому человеку и стал рядом с ним, положив руки ему на плечи.

— Можно ли так поступать, Меренра? — сказал он тоном упрека. — Разве ты не видел, что солнце заходит? Разве не слышал ты, что гиены уже выбрались из своих логовищ и бродят, как тени ночи, оглашая окрестности своим зловещим хохотом и визгом? Разве ты забыл, дитя, что мы почти в пустыне, где нас окружают тысячи опасностей?

— Я ничего не боюсь! — гордо и спокойно ответил Меренра, и в его прекрасных черных глазах блеснул огонек.

— Ты был у Нила? — продолжал говорить старик. — Ты бродил среди камышей? Разве не сегодня мы с тобой видели, как притаившийся в тинистой воде огромный крокодил, улучшив момент, схватил своими могучими челюстями за морду быка, подошедшего напиться воды, а царственный лев впился сзади в его круп сильными клыками?

— Я не боюсь ни львов, ни крокодилов! — опять ответил старику Меренра.

— Но, дитя, ведь с заходом солнца выходят из реки духи вод, из земных недр — духи земли, вылетают из могил вампиры, снуют, переполняя воздух, тысячи, мириады низших духов, среди которых так много злых, стремящихся причинить зло человеку! И ты не делал заклинаний, могущих оградить тебя от их нападения!

Юноша вздрогнул и мельком оглянулся.

Да, он не боялся хищников пустыни, он не боялся встречи с крокодилом, со стаей подлых, кровожадных и трусливых гиен. Но таинственные духи, незримыми стаями снующие под покровом ночи над землей, ищущие добычи! Но вылетающие из полузабытых могил вампиры!.. Невольно его рука стала шарить у пояса, там, где в широких складках его простого одеяния прятался остро отточенный меч.

— Иди же, иди, Меренра! — продолжал увлекать его за собой Оунис. — Иди. Ты забыл, что я говорил тебе? Сегодня — великий день. Сегодня я буду говорить с тобой долго, как никогда, быть может, всю ночь, и пусть каждое мое слово врезается в твою память, оставляя в ней такие глубокие следы, какие резец скульптора оставляет на гранитной плите, высекая иероглифы. Разве ты не помнишь, что пришел день, когда должно исполниться пророчество?

— Какое? — живо отозвался юноша.

Не отвечая прямо на вопрос, Оунис обратился и простер руку по направлению к востоку.

— Твой юный взор видит лучше, чем мои усталые, старческие глаза. Скажи, что видишь ты над горизонтом?

Меренра быстро взглянул в указанном направлении.

— Звезда! — воскликнул он изменившимся голосом. — Звезда, которой раньше не было. И у нее„ Да, у нее длинный, напоминающий меч хвост, тянущийся за ней, как светящееся облако. Она — красна, как кровь, она светлеет с каждым мигом. Что значит это, Оунис? Скажи скорее!

— Это, — отозвался старик дрогнувшим, взволнованным голосом, — это тот вещий знак, появление которого было предсказано и свершилось в назначенный срок. Это знак великий, таинственный, святой!

Он неожиданно опустился на колени, и, схватив обе руки Меренра, поцеловал край его одежды, произнеся, словно заклинание, слова:

— Привет тебе, будущий владыка святой страны наших предков! Привет тебе, чей приход знаменует появившийся на небе огненный меч! Он был красен — прольется кровь, ибо меч падает на головы грешных. Он посветлел — это означает, что так светло будет твое царствование. Привет тебе, юный фараон Древнего, Вечного Хуфу!

— Что ты говоришь? — бормотал пораженный юноша, пытаясь поднять старика. — Ты болен, Оунис? Опомнись!

Старик встал и, шатаясь от охватившего его волнения, сказал хриплым голосом:

— Нет, я не болен. Злые духи не затуманили моего сознания, нет. Восемнадцать лет ждал я прихода этой звезды, появления на небе этого огненного меча. И каждый день я глядел на небо; текли годы, а великий знак неведомого не являлся моим очам, и отчаяние овладело моей душой. И вот сегодня совершилось предсказанное, и кровавый огненный меч заблистал над горизонтом. А я уже думал, что мои очи закроются могильным сном раньше, чем придет желанный миг, и я оставлю тебя на земле одиноким, не открыв тебе своей тайны… Но иди же, дорогой Меренра! Следуй за мной в наше жилище, которое так скоро будет теперь покинуто нами.

Меренра вдруг остановился, охваченный одной мыслью.

— Ты говоришь, старик, о славном и великом будущем для меня? — сказал он, пристально глядя на своего собеседника.

— Да. Так судили предвечные боги! — ответил Оунис.

— Ты — жрец, и тебе ведомо многое, чего не знаю я, — сказал юноша, — но, Оунис, я боюсь, — не исполниться твоим пророчествам! Боюсь, я покину наше жилище, но лишь для того, чтобы отдаться волнам Нила. Пусть несут они мое несчастное тело к холодным волнам далекого моря!

—Что ты хочешь сказать этим? — обеспокоился старик. — Да, Нил понесет нас, но понесет к полному свету и высшей славе, а не к мрачным могилам!

— Хорошо. Пусть будет так! — уныло отозвался Меренра, подавляя вздох. — Позволь мне молчать покуда, как молчал долгие годы ты. У меня есть тоже тайна, тяготящая мою душу, но я не в силах пока еще открыть тебе ее.

— Какая?

— Придет время — и ты узнаешь ее!

— Пусть будет по-твоему, о владыка! — ответил старый жрец. — Но идем же, свет моих глаз! Приспел час, и нам нельзя терять ни мгновения даром! Предопределенное небесными вестниками должно исполниться!.. Законы вселенной неизменны!..

Юноша все еще оставался в нерешимости. Старик умоляюще глядел на него.

— Хорошо, пойдем! — проговорил наконец Меренра, и истощенное лицо старого жреца блеснуло гордостью.

II. Тени прошлого

Следуя за жрецом Оунисом, Меренра, который все еще не мог отделаться от навеянных загадочными словами жреца чар, дошел по узкой и извилистой тропинке, круто поднимавшейся по скалам, до небольшой пещеры, убранной убого и украшенной только единственной бронзовой лампадой. Буйволовые шкуры лежали на чистом и гладком каменистом полу, изображая два ложа. Здесь и там по углам стояли простые высокие узкогорлые глиняные амфоры, в которых хранились масло, вода и кое-какие припасы. Над местом, где находили ночью отдых и покой старый жрец и его питомец, висели простые, но великолепной работы короткие обоюдоострые мечи с широкими лезвиями и несколько легких, но крепких щитов из твердой, как дерево, буйволовой кожи. Войдя в пещеру, Оунис опять почтительно склонился перед юношей и сказал, прикладывая руки к своей широкой груди:

— Будь благословен твой приход, о владыка Египта, ты, ради которого бессмертные боги послали на небо Египта звезду, схожую с огненным мечом! Но ты молчишь? Или тебе ничего не говорят мои слова? Или, в самом деле, годы пребывания в пустыне усыпили твою душу и тебя не волнует, когда старый Оунис говорит тебе: «Ты — сын знаменитых „властителей Нила“ — фараонов. Ты — будущий фараон!»

— Я — фараон?! — побледнел Меренра. — Я — владыка Египта?! Я буду водить к победам несметные войска? Я буду повелевать мириадами людей? И я не грежу? И ты не шутишь, не издеваешься над бедным, нищим юношей, знающим только пещеры, пустыни да воды Нила?

— Я — жрец! — ответил с достоинством Оунис, сверкнув глазами. — И ты знаешь, что я не способен шутить такими вещами. Ты — потомок фараонов и ты будешь сам фараоном, а твое потомство будет много веков править нашей великой родиной. Я сказал! Но слушай меня, дитя моего сердца. Слушай и запоминай, что я открою тебе в этот час, когда вышли из могил и носятся над землей духи твоих предков, ушедших в страну теней, к великому Осирису, к матери всего, милосердной Исиде.

— Говори! — сказал взволнованно Меренра. — Но прежде всего — скажи: если я фараон, то почему…

— Почему до сих пор я оставлял тебя жить в пустыне, оставлял тебя в уверенности, что ты — безродный сирота, сын бедного пастуха? Ты хочешь задать этот вопрос? Да, так?.. Потому, — отвечу я тебе, — что ты — сын Тети, великого Тети, основателя Третьей династии4, а Тети не правил в Мемфисе уже почти одиннадцать лет. Тети погиб, и погиб дом его, и все ближние его, кроме тебя, первенца — сына и наследника трона фараонов.

— Я хочу, я страстно хочу верить тому, что ты, Оунис, поведал мне! — полным волнения голосом воскликнул юноша.

— Но мои слова не укладываются в твоей душе, не проникают в твое сознание? — отозвался седой жрец задумчиво. Помолчав мгновение, он продолжал: — Вот что, дитя мое! Ты и не обязан верить мне на слово. Но я дам тебе непреложные, неоспоримые доказательства того, что все, сказанное мной, верно. Люди могут ошибаться; я — человек, значит, могу ошибиться и я. Но боги — покровители и хранители Египта — ошибаться не могут. Когда минует эта ночь и светозарный бог Ра5, окруженный другими богами, проплывет все двенадцать областей царства мрака, ведя борьбу с духами тьмы, и наконец, победив Великую Змею Апоп6, торжественно поднимется над горизонтом, — я поведу тебя к статуе великого Менесат, к той, устами которой говорит его дух. Ты знаешь сам, Менее говорит только тогда, когда его вопрошает человек, в жилах которого течет хоть капля божественной крови — крови бога Ра. На твой зов должен откликнуться из замогильных стран великий Менее, в противном случае ты — не потомок первого владыки Египта, божественного Ра, и его правнука Осириса, правившего Египтом четыреста лет и породившего последнего бога-фараона, славного деяниями Хора7.

Но этого испытания будет еще не достаточно: оно докажет только то, что ты — потомок Ра. Есть другое, которое скажет, что тебе предстоит занять древний трон фараонов. Это — чудо с бессмертным цветком фараонов, с цветком, который, как сам ты знаешь, может казаться мертвым хотя бы тысячи лет, но смерть и тление не касаются, не могут коснуться его, и он оживает, раскрывает свой чудный венчик, если… если рука потомка Ра прольет на него хотя одну каплю влаги.

Завтра ты исполнишь обряд над таинственным, вечным цветком и получишь последнее доказательство правоты моих слов. Их три: огненный меч на небе, предвещающий смену владыки Египта, голос Менеса8, признающего своего потомка, и знак цветка вечности!

В это мгновение его взор остановился на мистическом урее, золотой змее, подобранной юношей вечером этого дня на берегу Нила. Меренра, до сих пор прятавший свою находку в широких складках своего одеяния, теперь достал урей и пристально глядел на него затуманившимися глазами.

— Урей! — воскликнул словно пораженный ударом меча в сердце старый жрец. — Урей, и в твоих руках? Откуда? Где достал ты этот священный символ власти фараона над жизнью и смертью? Кто дал его тебе?

— Я… нашел его! Там, на берегу, в траве! — ответил Меренра.

— Ты нашел? На берегу? Так близко от этой пещеры, служащей нашим убежищем? Но тогда… тогда, значит, здесь был или сам фараон-узурпатор, похититель престола, истребитель рода Тети, или кто-нибудь из членов его дома. И, стало быть, им известно, где скрываемся мы. Они открыли тайну, которую я так ревниво берег столько лет! Они знают, кто ты и кто я.

Старик в страшной тревоге метнулся к стене и сорвал с нее остро отточенный меч, а затем — один из висевших поблизости щитов из буйволовой кожи. В мгновение ока он уже стоял у входа в пещеру, готовый своей грудью защищать безмолвного Меренра.

— Разве урей не мог быть потерян никем, кроме фараона? — спросил юноша.

— Нет! — коротко ответил все еще взволнованный жрец.

— А если его потеряла… женщина?

— Женщина? — удивился Оунис. — Постой! Ты на днях говорил о какой-то девушке? И этот царственный знак ты видел украшающим ее чело? Говори скорее! Говори все, помни, что от этого зависит, быть может, твоя участь, даже сама твоя жизнь!

— Да! Та, которую я видел, — сказал тихим, подавленным голосом Меренра, — носила урей на своих пышных кудрях.

— Она была одна?

— Да. Но потом к берегу подплыла раззолоченная барка с рослыми гребцами-нубийцами и четырьмя воинами в блестевшем золотом вооружении. Она, эта девушка, была хороша, как ясный день, как греза ночи. И… она исчезла, как сон…

Оунис, напряженно слушавший каждое слово юноши, отошел от входа в пещеру, повесил щит на стену, положил меч на свое ложе так, чтобы оружие было под рукой, и потом подошел к погрузившемуся в тяжелое раздумье Меренра.

— Что для тебя она, эта женщина, которую ты никогда не видел раньше и, быть может, никогда не встретишь больше? Не скрывай! Я давно вижу, что ты ходишь, как потерянный, что тревожен стал твой сон, что потеряла золотой покой душа твоя! Словно зачарованный, бродишь ты, будто ища кого-то беззаветно дорогого, по берегу Нила, и твой затуманенный взор устремлен туда, куда убегают говорливые волны отца Нила, туда, к Мемфису!

— Ты прав, мудрый! — ответил со вздохом Меренра. — Что она для меня — я не знаю. Но я знаю, что ее лучезарные очи действительно сожгли мою душу, и она унесла с собой и мой сон, и мой покой! Я тщетно стараюсь отогнать от себя думы о ней: ее волшебный образ стоит передо мной ночью и днем, во сне и наяву. Ее светлая улыбка манит меня. Ее серебристый голос властно зовет меня. Куда? Не знаю. Может быть, в волны Нила! Я не говорил тебе всего. Я… я ведь ее спас, когда ее чуть не растерзал хищный крокодил, и она, беззащитная, беспомощная, полумертвая, лежала, как надломленная былинка, как священный цветок лотоса, в моих объятиях, и ее голова покоилась на моей груди, а ее рука обвивала мою шею. У меня она искала защиты и спасения, и я спас ее, и тогда… И тогда она ушла от меня!

— Ты любишь ее, Меренра?

— Больше жизни, Оунис!

— Несчастный! Она — дочь фараона! Меренра вскочил как ужаленный.

— А я? — вскричал он. — Разве ты не сказал мне только что, будто я — сын фараона? Разве ты не обещал мне, что мне будет принадлежать трон Тети, трон фараона? Так что же? Разве я не достоин этой девушки? Разве ее унизит любовь Меренра?

Юноша стоял перед старым жрецом, сверкая глазами.

— Отвечай же, мудрый! Разве я не имею права любить ту, которую избрала моя душа?

— Ты — любить?! — ответил глухим голосом Оунис. — Нет! Ты должен ненавидеть ее, а не любить! Ты должен обречь ее и всех близких ее на гибель, на смерть!

— За что?

— Кровь между тобой и ею! Кровь между родом твоим и ее родом, до последнего человека! Слышишь? До последнего! Юные и дряхлые, мужи и жены, и только что родившийся ребенок, льнувший к груди матери, и готовый сойти в могилу дряхлый старец… Все, все! До последнего человека! Гибель им! Или… или — гибель Египту! Рабство великого народа у презренных варваров. Разрушение городов и сел. Пламя пожаров. Пустыня там, где теперь стоит царственный Мемфис!

— Но почему…

— Молчи! Я слушал твой детский бред, теперь слушай, что скажет тебе тот, кто вырастил тебя, как своего ребенка, кто закалил твое тело и возвысил твою душу, посвятив тебя во все таинства скрытых от простых смертных священных наук! Слушай того, кто сберег твою жизнь, того, кто поведет тебя к трону потомков Ра, Осириса и Хора и кто возложит на твою юную голову венец фараонов!

Голос старого жреца звучал резко и повелительно, был полон гневных, металлических ноток. Подавленный Меренра побледнел и невольно закрыл лицо руками, словно защищаясь от грозящего обрушиться на него удара.

— Я готов… Я слушаю тебя, мудрый! — сказал юноша трепетным, робким, покорным голосом.

— Ты — сын великого Тети, «Грозы врагов». Ему, твоему отцу, обязан Египет своей независимостью, своим блеском. Это он сделал Мемфис тем великим городом, каких нет больше в мире. Это он воздвиг на границе пустыни величайшие пирамиды, которые, быть может, переживут тысячелетия и будут существовать тогда, когда исчезнет с лица земли последний ее сын.

Мир будет помнить Тети! Он был, так признал мир, величайшим воином, но он считал позором обнажать свой меч иначе, как для защиты своей родины или для наказания врагов Египта.

И когда под управлением Тети Египет достиг вершины своего развития, гонцы из пограничных областей принесли весть, что целые полчища варваров из Халдеи потоком направляются к Египту, грозя затопить несчастный край, залить его кровью, покрыть развалинами.

Там, где разветвляется на множество рукавов царственный Нил, докатив свои священные воды до моря, там столкнулись, словно две лавины, словно два яростных потока, войско Египта, предводимое любимым вождем детей Египта, самим фараоном Тети, и войско варваров из Халдеи. И дрогнула земля под тяжелыми шагами тысяч вооруженных бойцов, и померкло солнце, покрывшись вуалью поднятой сражавшимися пыли, и стонали горы и долы, откликаясь эхом на боевой клич!

Тогда, в этот грозный день, решивший участь Египта, твой отец дрался с врагом, как простой солдат, врубаясь в их ряды, разя их копьем и мечом. И он победил!

Но когда дрогнули, смешались ряды варваров, показали спину и побежали, устилая землю Египта своими трупами, а войско Египта, ликуя, в победном порыве гнало врага, — Тети уже не видел торжества.

— Он пал в бою?

— Да, стрела лучника-вавилонянина пронзила его грудь!

— А где был его оруженосец, который должен был своим щитом прикрыть героя?

— Щитоносцем был его родной брат, Мерира Пиопи, или Пепи тот, который сидит теперь на троне фараонов!

Пламя масляной лампочки, освещавшей пещеру, где в эту темную ночь старый жрец вел эту беседу с юным потомком династии Тети, горело неровно: то ярко вспыхивало, то почти угасало, словно испуганное услышанным, подавленное кровавыми тайнами. Трепетные тени на стенах пещеры налетали, кружились около беседовавших, жались к ним, жадно ловя каждое слово, и вдруг испуганно вспархивали и улетали, как стая потревоженных чем-то птиц.

— Да, это был Мерира Пиопи! — суровым голосом, в котором звучали металлические нотки, говорил старый жрец, показывая рукой на пол пещеры, словно предатель брата — Пепи лежал во прахе у его ног. — Изменник не поднял тела царственного брата, не освободил его от навалившихся на него трупов им же сраженных врагов. Ему было некогда! Он не нашел даже нужным убедиться, действительно ли мертв грозный Тети или только ранен!..

III. Сокровища Аха

— Пепи, давно мечтавший о престоле, — продолжал старик свою повесть, — и собиравший приверженцев, готовых на самое подлое преступление, торопился использовать благоприятный момент. Он остановил преследовавшее разбитого врага войско, собрал своих друзей и приверженцев и объявил им: «Тети нет! Тети убит в жаркой схватке врагами варварами, и труп его брошен в воды потока, уносившего к морю тысячи трупов павших бойцов!»

Что было делать войску, услышавшему роковую весть о гибели любимого вождя? А варвары вновь спешно строили свои ряды и рассылали по окрестностям гонцов, собирая бежавших и вызывая запоздавшие подкрепления. Уже опять звучал рог вавилонских стрелков, и щит ударялся о щит…

Пепи повел египетское войско на врага, все дальше и дальше от места первого боя, все дальше и дальше от того места, где на трупах и под трупами, сраженными рукой Тети, лежало тело фараона, павшего в кровавой битве при защите от варваров родного края.

— Мой отец был убит?

— Нет! Он был только ранен. Пастухи-нубийцы, грабившие мертвых на поле сражения, подобрали его и, надеясь на выкуп, вылечили.

— Он воротился в Мемфис?

— Да. Но воротился никому не ведомым странником, воротился, чтобы узнать, что на престоле фараонов прочно уселся предатель Мерира Пиопи, что весь народ, вся страна считают Тети погибшим…

Больше того: Тети показали., его собственную могилу, его собственный саркофаг. Мерира Пиопи правильно рассудил, что безвестное исчезновение Тети может породить толки и недоверие в народных массах. Разумеется, ему не представилось ни малейшего труда найти труп убитого в бою с варварами солдата, который сейчас же был опознан услужливыми рабами и во всеуслышание объявлен трупом павшего фараона И тело простого воина удостоилось царских почестей и теперь покоится в роскошной гробнице в тайниках величайшей в Египте пирамиды, двадцать два года воздвигавшейся несчастливым фараоном Тети!

— Но Тети… Но мой отец — еще жив?

— Н-нет! — как бы запнувшись, ответил Оунис глухим, прерывающимся голосом.

— Как он умер? Пепи довершил начатое злодеяние и убил его своей рукой? Говори же! Я хочу, я должен знать все! — воскликнул юноша.

— Тети тайно странствовал некоторое время по Египту, думая, что ему удастся поднять народ против похитителя его трона. Он обращался к бывшим своим приближенным, обогащенным его милостями, он звал к себе на помощь своих бывших полководцев и слуг.

Но их задобрил, купил захвативший в свои руки всю казну фараонов Пепи, и на зов потерявшего свой престол фараона откликались лишь немногие, и эти немногие были бедняки, нищие, старые солдаты, у которых не было ни гроша, чтобы купить оружие.

— Дальше!

— Что хочешь знать еще? Пребывание в Мемфисе скрывавшегося от всех Тети не долго могло оставаться тайной для Пепи, державшего полчища шпионов, доносчиков и соглядатаев. Слуги фараона рассыпались по городу, разыскивая прежнего фараона и имея поручение — доставить в палаты нового владыки Египта голову его брата.

— Они нашли моего отца, эти кровожадные ищейки?

— Нет! Вовремя предупрежденный Тети успел скрыться и бежал, но многие из его старых друзей и приверженцев поплатились всем имуществом, а другие — и собственной жизнью только потому, что Пепи считал их опасными для себя. И вот твой отец скитался из края в край, как нищий, гонимый и травимый, как преследуемый охотниками дикий зверь, и наконец, уйдя в Нубийскую пустыню, нашел там смерть, могилу среди забытых могил.

— Ты не сказал мне, о мудрый, что случилось с семьей Тети?

— Ты знаешь: она вся была истреблена. Женщины и дети, все до последнего человека!

— Кроме меня?

— Да, кроме тебя! Один старый слуга твоего отца пожертвовал собственным сыном, выдав его палачам, посланным кровожадным фараоном, узурпатором трона, но спас тебя, и скрыл, и передал находившимся в изгнании друзьям твоего отца, которые и отдали тебя мне.

— У меня… Я помню: у меня была сестра!

— Не родная? Да, была девочка, которая росла с тобой вместе, и твой отец думал, что когда придет час, ты возьмешь Сахура в жены.

— Где она? Что с ней?

— Должно быть, убита. Я не знаю! Наступило молчание. Вспыхивало и угасало пламя масляной лампы. Реяли тени вокруг говоривших. Откуда-то издалека доносился чуть слышный злорадный хохот вышедших искать добычу гиен и шакалов пустыни.

— Ты сказал: Меренра будет фараоном! Но разве Пепи отдаст мне без борьбы трон, купленный им ценой предательства, ценой крови? — нарушил тишину голос юноши.

— Мы заставим его покинуть трон! — ответил Оунис.

— Без войска? Без оружия? Без друзей?

— В твоем распоряжении есть то, что даст возможность навербовать войско, вооружить его, снабдить припасами: скитаясь по пустыне, твой отец незадолго до смерти открыл тайну пирамиды Аха, фараона Первой династии, и проник в подземные тайники. Там он нашел сокровища, собранные могучим Аха, и эту тайну сообщил мне, а я покажу тайники Аха тебе. И я не дремал: я подготавливал страну к твоему возвращению. Я рассылал золото Аха по стране твоих предков, снабжая оружием старых солдат твоего отца. Нет города, где не было бы сотни готовых подняться против узурпатора твоих приверженцев. Нет деревни, где бы не ждали люди того дня и часа, когда на стенах царственного Мемфиса будет развеваться твое знамя!

— Где же теперь найденное моим отцом сокровище Аха?

— Ближе, чем ты думаешь. Хочешь, я покажу его тебе?

— Когда?

— Сейчас! Возьми лампаду и следуй за мной!

Точно в зачарованном сне Меренра последовал за указывавшим ему дорогу жрецом.

Та пещера, которая служила им обиталищем, по существу была только прихожей: в ее задней стене имелось несколько отдельных входов, прикрытых буйволовыми шкурами.

По одному из этих входов и повел в недра земли Оунис своего питомца.

В одном месте коридор, вырубленный в толще скалы, расширялся, образуя круглую залу с куполообразным потолком. По стенам стояли двенадцать высеченных из розового мрамора сфинксов. Подойдя к одному из них, старый жрец навалился всем телом на голову сфинкса. Статуя плавно откатилась в сторону, обнаруживая достаточно широкий вход, куда по ступеням и спустился Оунис, увлекая за собой юношу, несшего светильник.

После довольно продолжительного странствования жрец и Меренра опять оказались в высеченной в скале круглой зале, все стены которой, от пола до потолка, были покрыты, словно сеткой, высеченными в граните и отчасти раскрашенными изображениями богов египетской мифологии и иероглифами, описывавшими историю фараона Аха и перечислявшими все города, признавшие его власть, и всех вассалов, плативших дань.

Тут, в этой пещере, находилось несколько гробниц из гранита, порфира и мрамора.

— Здесь покоится прах Аха! — сказал Оунис, проходя мимо одной из гробниц, выделявшейся своими размерами и богатством отделки.

— А тут — то, что Аха, прозванный «Великим Собирателем Сокровищ», сберег для тебя! — докончил жрец, толкая плиту, прикрывавшую другую гробницу из черного мрамора. Взору пораженного юноши представились груды золота в виде колец, кружков и брусков, буквально наполнявших гробницу.

— Все это — твое! — сказал Оунис. — И не бойся растратить это сокровище: здесь есть еще три таких же сокровищницы!

— Но где же мы?

— В середине пирамиды великого Аха! — ответил старик. — Но довольно! Пойдем обратно в наше убежище. Ночь близится к концу. Жизнедавец Ра уже заканчивает свои ночные скитания по царству мрака, его меч уже разит змею мрака Апоп, отсекая одну за другой ее главы, которые потом опять прирастут к ее многочленному туловищу, и близок час, когда огненная колесница бога света, Солнца, выплывет над горизонтом. Время летит. Идем же!

И они опять побрели из одной подземной залы в другую, из одного бесконечного коридора в другой.

Пред ними раздвигалась вечно царящая в высеченных в каменной груди гор ходах тьма, выступали из мрака пестро раскрашенные изображения древних богов, покровителей Египта.

IV. Знамение победы

Золотой шар солнца давно уже катился по небосводу. Над песчаной пустыней дрожал, переливаясь и струясь, раскаленный воздух. От Нила поднимался легкий голубоватый туман. Капризный ветерок с севера качал листья перистых пальм и по временам, словно играя, взметал и разносил пылью верхушки песчаных валов, давно уже докатившихся до пирамид Первой династии и полузасыпавших аллею из двадцати восьми гранитных сфинксов, ведших к сильно пострадавшим от времени древним храмам.

Два человека медленно, устало брели, направляясь мимо развалин к берегу царственной реки.

— Теперь ты веришь, Меренра, что ты потомок фараонов и что рано или поздно ты наденешь венец фараона?

— Да! — ответил спрошенный. — Да! На рассвете, когда всплывало солнце, я слышал, как из уст статуи божественного Менеса исходили звуки, напоминающие голос человека…

— Или, вернее, голос тени, призрака!

— И в моем присутствии совершилось «Чудо Вечного Цветка», — продолжал Меренра, — который ожил, когда я пролил на казавшееся мертвым растение несколько капель нильской воды. Я верю, я знаю!

— Что же думаешь теперь ты о той женщине, мечты о которой затуманили твою юношескую душу?

Меренра остановился, страстным жестом прижал руки к бурно вздымавшейся груди.

— Что я думаю теперь о ней? Я люблю ее, мудрый Оунис! Я не откажусь от нее! Я не разлюблю ее, если бы из-за нее я должен был…

— Отказаться от наследства твоего отца? — горько улыбнулся Оунис.

Юноша молчал.

— Да будет то, что угодно небожителям! — воскликнул печально Оунис. — И я был молод, и в моих жилах текла пламенная кровь, и мою душу волновали когда-то те же чувства. Может быть, годы и заботы излечат тебя от вспыхнувшей так внезапно страсти. Подождем — увидим! А теперь — прибавим шагу. Становится жарко, а мы еще далеки от нашего жилища, и пусть Осирис благословит наш путь и избавит нас от грозящей нам опасности!

— Опасность? В чем? Какая? — живо воскликнул Меренра, выхватывая с быстротой молнии остро отточенный меч и зорко оглядывая окрестности.

— Посмотри на этот холм! — вместо прямого ответа сказал жрец.

— Царь пустыни! — воскликнул Меренра, но в его молодом голосе не слышалось и тени испуга.

Сделав два шага вперед и подняв вверх засверкавший на солнце меч, юноша крикнул в воинственном порыве:

— Сюда, ко мне, царь хищников! Померяемся силами! Пусть боги Египта решат, кто достоин победы: ты или будущий фараон!

Словно отзываясь на дерзкий вызов почти безоружного человека, огромный лев могучим прыжком перелетел расстояние, отделявшее его от Меренра, и припал к земле в нескольких шагах, сверкая глазами и скребя каменную почву страшными когтями. Но, встретив пламенный взор юноши, хищник уже не прыгал, а пополз по земле, делая нерешительный круг, чтобы иметь возможность броситься на людей не спереди, а сзади, с тылу.

Оунис и Меренра стояли, прижавшись друг к другу плечами и выставив навстречу хищнику мечи.

Так прошло несколько томительных мгновений. И вдруг, испустив короткий и хриплый рев, лев ринулся на Оуниса…

Мелькнула в воздухе желтая масса и рухнула, навалившись на старого жреца.

Но Меренра, быстрый, как молния, не упустил момента; его меч со свистом рассек воздух и впился в тело льва, почти перерубив одну из передних лап. Сбитый с ног Оунис не успел опомниться, как снова меч Меренра ударил льва, на этот раз в бок. Хищник катался, обливаясь кровью, по земле. А Меренра, спокойный и решительный, вытянув вперед стальную руку, ждал.

Вот на одно мгновение зверь подставил мечу свою могучую грудь, но этого мгновения было достаточно для Меренра, меч которого нашел дорогу к сердцу льва.

— Я победил! — воскликнул юноша, ставя ногу на еще подергивающееся судорогами смерти тело льва.

Что-то поистине царственное было во взоре и всей стройной, величественной фигуре красивого юноши, когда, высоко подняв правую руку с мечом, он гордо попирал побежденного властителя пустыни.

— Так да победишь ты и своих врагов! — отозвался старый жрец. И потом добавил: — Осирис покровительствует тебе! Бойся разгневать его, преступая его законы!

V. В сердце пирамиды

Юноша и старец снова укрылись в подземелье и здесь вели беседу в золотых надеждах на будущее.

— Когда мы отправимся в Мемфис? Я сгораю от нетерпения, от желания вступить в борьбу с узурпатором!

Юношеский голос под сводами высеченной в недрах скал пещеры звучит страстно, настойчиво, почти гневно.

— Подожди. Не пришел час! — глухо отвечает ему голос старика — Подожди! Я послал друзьям в Мемфис вести, чтобы они были готовы, чтобы наши, то есть твои приверженцы ожидали нас и позаботились приготовить безопасное убежище для юного фараона. Ибо ты должен понимать, Меренра, что Пепи — не лев, которого можно уложить одним или двумя ударами меча, а могущественнейший человек всего Египта, и если ты слепо ринешься против него, то результатом будет одно — твоя гибель! Затем, сегодня вечером ты должен исполнить одну мою просьбу!

— Какую? Говори!

— Я поведу тебя в сердце пирамиды великого Тети.

— Моего отца?

— Да, твоего отца. Там, в пышном саркофаге, приготовленном искуснейшими ваятелями, покоится прах не твоего отца, а, быть может, какого-то презренного преступника, дикаря. Ты должен поклясться мне, что, надев на свое чело венец фараона и взяв в руки скипетр, ты позаботишься, чтобы в драгоценной гробнице лежало тело твоего отца, а не нищего.

— Клянусь Тотом, богом мести и гнева! — воскликнул юноша.

— Пойдем же! Я покажу тебе, как проникнуть в сердце пирамиды Тети.

— У тебя есть ключи?

Мимолетная улыбка скользнула по устам Оуниса.

— Каждая пирамида имеет, как я тебя учил, несколько тайных ходов, при помощи которых можно проникнуть в разные ее части! — сказал он.

— Но ты же учил, что тайный путь в самое святая святых пирамиды, туда, где будет покоиться прах фараона, знает только он один и больше никто, и что никому, даже родному сыну, фараон не открывает эту тайну?

— Твой отец, умирая в далекой и дикой пустыне, открыл мне свою тайну, потому что я дал ему слово — перенести в пирамиду его священный прах. Идем же!

И опять юноша брел по пескам пустыни, пробирался по скалам, полз извилистым подземным ходом, под сводами, где свили себе гнезда летучие мыши и совы. И опять, после некоторого времени странствования, старый жрец взволнованным голосом сказал:

— Здесь! Мы пришли!

При свете смолистого факела Меренра со странным чувством робости и благоговения глядел на великолепную мраморную гробницу, на стены, сплошь покрытые тонкой художественной резьбой.

Оунис сдвинул крышку саркофага, и Меренра увидел там словно закованную в золото мумию высокого мужчины, лицо которого было обезображено ранами от сабельных ударов.

— Это — тот, кто занял место моего отца? — страстным и гневным голосом спросил Оуниса юноша.

Жрец молча кивнул головой.

— Он похож на великого воителя Тети?

— Суди сам! — ответил Оунис, поднося факел к изображению на стене у гробницы. — Вот портрет твоего отца.

С жадным любопытством, чувствуя, как замирает его сердце, юноша долго, не отрываясь, всматривался в великолепное изображение на граните, образец работ мастеров древнего Египта, искусство которых в деле обработки камней неведомо нашему времени.

Глубокий вздох вырвался из груди Меренра.

Внезапно он обернулся к освещавшему изображение Тети старому жрецу, по изрытому морщинами лицу которого пробегали тени.

— Это — мой отец? Да? Почему же он„ Почему ты так схож лицом с этим изображением?

— Потому что, — коротко и сухо отозвался Оунис, — потому что и я из рода владык Египта. Я — твой кровный родственник.

— Ты никогда не говорил мне об этом. Почему?

— Не было надобности.

Меренра опять обернулся к гробнице, где лежал труп лже-Тети.

— Этой… собаке, этой гадине не место в гробнице, приготовленной для священного праха моего отца! — крикнул он голосом, полным гнева.

— В свое время ты удалишь труп раба отсюда и с почестями

положишь в гробницу прах твоего отца! — отозвался Оунис спокойно.

— В свое время? Нет, теперь же, сейчас же! Ни минуты дольше! — страстно воскликнул юноша и, схватив тяжеловесную мумию, как перышко швырнул ее на пол.

— Так… я поступлю… со всеми! Да, со всеми, кто виновен в гибели моего отца! — кричал он исступленно.

— Успокойся!

Вместо ответа Меренра схватил лежавшую на полу мумию и поволок ее к выходу. Оунис едва поспевал за ним.

Выбравшись из подземелья пирамиды Тети, юноша бегом донес раззолоченную мумию лже-Тети до берега Нила и с силой швырнул ее в рокочущие волны Отца Вод со словами:

— Прости, великий Нил, что я оскверняю твои святые воды трупом презренного! Прости, и… и донеси этот мой подарок до Мемфиса, до ступеней дворца похитителя короны обоих Египтов9! Пусть мертвый посланец предупредит живого узурпатора, какая участь ожидает его при жизни, а его тело — по смерти!

Грудь юноши высоко вздымалась, глаза горели лихорадочным огнем. Оунис стоял тут же и молча наблюдал эту странную и страшную сцену.

— Ты не боишься, дитя мое, — сказал он немного погодя, — что боги накажут тебя за святотатство? Ведь священ прах каждого, даже преступника, даже многих животных. Наш древний закон велит…

— Я не хочу знать древних законов, когда речь идет об оскорблении, нанесенном моему отцу! — запальчиво ответил юноша и потом добавил: — Пусть боги судят меня. Но я не мог поступить иначе!

Глубокой ночью, когда, вернувшись после посещения гробницы отца, Меренра задремал тяжелым, тревожным сном, Оунис, неся на руках ворох толстых корявых сучьев, пришел снова на тот же берег Нила.

При помощи кремня и огнива старик высек огонь. Казалось, он собирается развести на берегу костер из принесенных им сучьев.

Но нет, зажегши одно из поленьев, Оунис выпрямился и могучим взмахом швырнул его далеко-далеко от берега. Шипя, оно на мгновение погрузилось в воду, потонуло, но сейчас же всплыло. И, вынырнув, вновь вспыхнуло и поплыло, горя, вниз по течению Нила.

Эти черные сучья были пропитаны тем чудесным составом, тайна которого была ведома древним египтянам, от них перешла к эллинам, но неведома нам. Это был знаменитый «греческий», или, вернее, «египетский» огонь, пылавший и в воде.

Одно полено за другим кидал Оунис в темные воды Нила. Один ярко горящий факел за другим, кружась, быстро плыл по водам раздувшегося Нила вниз, по направлению к царственному Мемфису.

И, провожая их взглядом, старик шептал:

— Плывите из края в край, плывите, вестники грядущего! Плывите, возвещайте друзьям Тети, что день пришел, что новый фараон скоро явится среди них и поведет их дружины на смертный бой! Вы, дети воздуха и огня, вы, неугасимые факелы, несущие с собой искры, от которых скоро вспыхнет пожар по всему Египту, — плывите, плывите, плывите!..

И долго еще стоял старый жрец, скрестив могучие руки на мощной груди, и долго он глядел затуманенным взором вдаль, туда, где, постепенно уменьшаясь, блестели огоньки плывущих факелов…

VI. В зарослях Нила

Спустя три дня простая парусная барка, напоминающая те дахаби, которые и сейчас бороздят воды Нила по всем направлениям от дельты до истоков великой реки, подплыла к берегу неподалеку от убежища, скрывавшего Меренра и Оуниса. С барки донесся странный, несколько заунывный, манящий и зовущий зов — это пела египетская флейта. Услышав эту песню,

Оунис сказал юноше:

— Пора в путь! Наши друзья прислали барку за нами. Это — Ато, старый слуга и спутник твоего отца!

Меренра последовал за старым жрецом и по перекинутому с барки на берег легкому мостику перебрался на легкое суденышко; барка сейчас же подняла сходни и пустилась в путь, подгоняемая мощными ударами тяжелых весел, которыми управляли молчаливые, отлично обученные искусству гребли чернокожие нубийцы. На корме, где расположился Меренра, капитан барки, воинственного вида человек лет сорока, вполголоса вел оживленную беседу с Оунисом. Ато почтительно делал подробный доклад о положении дел, а Оунис принимал этот доклад и давал указания.

— Боюсь, — говорил Ато, — что узурпатор осведомлен о наших планах. Я три дня крейсировал около твоего убежища, не смея приблизиться, потому что за моей баркой, как тень, следили днем и ночью подозрительные суда. Только сегодня, не видя их, я рискнул пристать к берегу.

— Лишь бы выбраться на простор Нила! — ответил Оунис.

— Да, но удастся ли это?

— Почему нет?

— Оглянись вокруг!

— Сэтт! — воскликнул встревоженно жрец. — Его раньше не было здесь.

— Да, не было! — подтвердил Ато. — Но мои преследователи позаботились о том, чтобы эта держи-трава, злейший враг пловцов, закрыла выход из рукава Нила на фарватер. Два часа назад я нашел еще свободным узкий выход; не знаю, уцелел ли, не зарос ли он?

— Поспешим! Боги должны помочь нам! — отозвался Оунис, и гребцы налегли на весла. Барка летела стрелой. Но вот через какой-нибудь час пути она врезалась в запрудившую все русло канала густую траву и остановилась неподвижно.

— Рубите, рубите проклятую траву! — в бешенстве скомандовал Оунис, и гребцы, покинув весла, принялись расчищать дорогу барке среди грозившей, казалось, задушить суденышко травы, известной египтянам под названием сэтт, или держи-трави, составляющей и сейчас истинное бедствие для пловцов по Нилу, так как это странное растение обладает таинственной способностью разрастаться с невероятной быстротой. Достаточно каких-нибудь тридцати-сорока часов, чтобы стебли сэтт сделали непроходимым на несколько недель многоводный рукав реки.

— Это ловушка, приготовленная нам! — бормотал Оунис.

— Будем бороться. Живыми не сдадимся! — отозвался беззаботно Меренра, по-видимому, еще не сознавший всей опасности нахождения на прикованной так близко к берегу почти неподвижной лодке. Берег этот имел довольно обжитой вид: виднелись убогие хижины, развалины какого-то храма, пальмовая рощица, а через некоторое время замелькали и человеческие фигуры.

Прислушавшись, пассажиры барки уловили ясно долетавшие звуки нестройной дикой музыки: гудел маленький трескучий барабан, и дрожали струны арфы, и жалобно и дерзко выпевала что-то флейта.

— Праздник вина, праздник богини Баст10! — сказал Ато, обращаясь к Оунису.

— Пусть веселятся. Лишь бы не тронули нас! — отозвался жрец.

Но его надежде не было суждено оправдаться: скоро люди, совершавшие мистерии в честь богини пьянства Баcт, уже толклись всего в нескольких шагах от их барки, с трудом прокладывавшей себе путь среди зарослей нильской держи-травы. Увидев ее, они, размахивая факелами, кричали во все горло:

— Странники, чужеземцы! Сюда, к берегу! Кто смеет не веселиться в эту ночь, посвященную всесильной богине? Кто смеет, не воздавая ей чести, проплывать мимо? Или вы хотите, чтобы мы, слуги богини, потопили ваше судно?

Несмотря на усиленную работу, лодку не удавалось отвести от берега, на котором бесновались, размахивая факелами, подпрыгивая, подплясывая и оглашая воздух дикими песнями в честь богини пьяного веселья, почитатели культа вина, культа богини Баст.

— Оставьте нас в покое! — крикнул Оунис.

Но беснующиеся отвечали только хохотом. Один из них швырнул с берега горящий факел в лодку, и только случайно, пролетев мимо борта, он погрузился в воду и погас. За первым факелом последовали другие. Гребцы лодки с величайшим трудом успевали сбрасывать факелы, грозившие лодке пожаром, в воду, но было ясно, что еще несколько минут — и лодка, несущая юного фараона, обратится в пылающий плавучий костер, а между лодкой и чистой водой оставалось еще большое пространство, сплошь заросшее держи-травой.

— Колдунья! Нефер-колдунья! — раздались в это мгновение дикие крики на берегу. — Тащите, волочите колдунью сюда!

— Убейте, убейте ее!

— Нет, не убивайте! Лучше позабавимся: будем пытать ее. Выжжем ее очи! Спалим ее грудь!

— Раскаляйте железо! Мы заклеймим заклинательницу! Это по ее вине мрут наши мужья и дети. Она напускает порчу на нас. Убейте ее! — визжали женщины, толпившиеся вокруг неподвижно стоявшей у пламени костра молодой женщины, одетой с такой роскошью, словно это была сама дочь фараона.

— Пытать, пытать колдунью! Пусть скажет, где хранится зарытое жрецами Нэпи сокровище храма. Золото! Где золото? Говори, проклятая! — гудели мужские голоса. И этим крикам аккомпанировал визг скрипок, треск словно обезумевшего барабана.

Меренра, уже несколько мгновений страстными гневными очами молодого льва наблюдавший эту сцену, не выдержал: выхватив из-за пояса короткий меч, он прыгнул, едва коснувшись борта барки легкой стопой, и упал на ноги среди обезумевших оргиастов, готовых приступить к пыткам несчастной заклинательницы.

Ему не пришлось пустить в ход оружие: толпа с воплями разбежалась во все стороны; на месте осталась только заклинательница. Одним ударом меча Меренра рассек веревку, связывавшую прекрасные руки.

— Меренра! Назад! На барку! Они убьют тебя! — полным смертельного ужаса голосом закричал Оунис.

Гребцы поспешили перебросить с барки сходни на песчаную отмель. Юноша подхватив заклинательницу, пробежал по отмели и, тяжело дыша, опустил тело спасенной женщины на одну из скамей, а сам схватился за меч.

Оргиасты, однако, видя, что весь экипаж лодки, схватившись за луки и стрелы, готов дать им отпор, не осмелились приближаться к ней и толпились вдали. Среди них теперь тоже показалось много вооруженных луками людей. Запела тетива, засвистели стрелы, проносясь с жалобным и зловещим визгом над головами гребцов-нубийцев. И вдруг…

Заклинательница, сидевшая с полузакрытыми глазами на скамье, вскочила, стала, простирая руки к толпе, попятившейся при виде ее на корме лодки, и закричала торжественно и страстно:

— Заклинаю вас! На глазах ваших жен и детей ваших — проклятье мое! Духи огня да спалят селенья ваши! Духи земли да отравят кровь вашу, и да пожрут воды разгневанного за вероломство ваше Нила ту землю, на которой живете вы и стоят ваши жилища! Боги ветра, боги бурь разнесут по всем четырем странам света прах могил отцов ваших. Кара, грозная кара неба на вас! За то, что осмелились вы поднять руку. И на кого же? Я чую, я чую близость Осириса, Великого, Беспощадного! Кровь бога течет в жилах молодого льва, вырвавшего меня из пастей подлых гиен, трусливых шакалов. Фараон, фараон!

И заклинательница упала, как подкошенная, навзничь, а устрашенная ее проклятиями толпа поклонников культа Баст быстро рассеялась.

Оунис, едва услышал последние слова заклинательницы, скрипнув зубами, ринулся к ее бесчувственному телу и занес руку, вооруженную кинжалом, готовясь поразить женщину.

Но Меренра успел отвести удар.

— За что ты хочешь убить ее? — сказал он, заслоняя грудью заклинательницу.

— Она… выдала нас!

— Она спасла нас! — отозвался Ато. — Эти негодяи забросали бы нас стрелами. А теперь…

— Мы свободны! — донесся крик одного из гребцов. И в самом деле, путь к свободной воде был очищен, лодка скользнула, шурша бортами, среди двух зеленых стен держи-травы и очутилась на просторе.

Оунис понурил голову, опустил руку, положил кинжал в складки пояса и спустился в каюту, бормоча что-то. Когда он вышел опять на палубу, он при свете месяца увидел, что спасенная Меренра заклинательница с арфой в руках сидела у ног молодого фараона.

— Благословен, сто раз благословен великий Нил! — пела заклинательница. — Ты, жизнь дающий родной стране, ты, оплодотворяющий землю, веселящий взор пастуха, земледельца, воина, жреца. Ты счастлив, Нил: твои струи несут к трону юного фараона!..

Меренра сидел близко от заклинательницы и внимал ее песне.

VII. Волшебница Нефер

Отблеск кроткой луны заливал долину Нила, окаймленную каменистыми грядами гор, украшенную здесь и там кудрявыми рощами пальм, руинами покинутых храмов, поселками рыбаков и каменотесов, мирно спавших в этот час ночи. А барка, везшая молодого фараона к царственному Мемфису, медленно двигалась вниз по течению, подгоняемая то робкими порывами дувшего с юга ветра, то ударами весел гребцов, подпевавших в такт ударам весел заунывными, монотонными голосами. Но их песня не мешала песне сидевшей на корме заклинательницы Нефер, а только оттеняла ее, словно гребцы изображали хор, на фоне голосов которого дивный, полный страсти, тоски и грез о счастье звенел, и дрожал, и рыдал, и пел, ликуя, голос заклинательницы-чародейки.

Подняв к посветлевшему небу очи, полные огня, девушка пела древние саги, рожденные в недрах знойной Африки сказания о великих богах, покровителях Египта, о древних владыках страны, гордых фараонах, потомках бога солнца Ра, пела о кровавых сечах, победах, о таинственных призрачных городах, похороненных тысячелетия назад под песчаным пологом пустыни. И вдруг оборвался ее голос.

— О чем ты думаешь, господин мой? — спросила она взволнованно, касаясь нежной холодной рукой руки задумавшегося Меренра.

Тот очнулся от навеянных песней чаровницы грез.

— О чем? О… о твоих песнях.

— Неправда! — резко отшатнулась Нефер . — Неправда, неправда! Ложь осквернила уста твои, сын Осириса!

—Почему ты называешь меня сыном Осириса? — не отвечая прямо на высказанное обвинение, задал вопрос Меренра.

— Потому что ты потомок Осириса! Потому что в твоих жилах течет кровь владык Египта! — ответила волшебница.

— Кто сказал тебе это?

— Кто? Волны Нила, священной реки. Разве ты не слышишь, как ласкаясь к бортам барки, они шепчут: «Привет, привет тебе, грядущий! Привет фараону!» А ветер шептал, что ты идешь на смертный бой из-за трона. Я только подслушала этот шепот. Ибо я — заклинательница, и я слышу, что говорят волны и что шепчет ветер цветам. А потом — посмотри на звезды! Когда ты займешь трон твоих предков, там, в царственном Мемфисе, и когда ты наденешь на себя двойную корону, к тебе придет, перед тобой склонится верховный жрец и развернет перед тобой полуистлевшие от времени древние папирусы и пергаменты, на которых начертаны таинственные знаки. И поведет тебя в глубь могил, где спят вечным сном те, кто принес в некогда необитаемый, пустынный Египет из таинственной страны Хинд, нашей общей родины, колыбели человечества, данные им предвечными богами Ур знания о путях, по которым движутся звезды, о законах, которым повинуется все живущее на земле и на небе. И тогда ты, фараон, сам научишься читать по звездам то, что могу читать я, и как по развернутому папирусу, покрытому иероглифами, может читать волю царя любой скриба, любой вассальный князь.

— Но ты… Но откуда ты знаешь эти тайны? — нерешительно спросил юноша.

— Из поколения в поколение переходит знание чудес мира! — серьезным голосом ответила Нефер. — Их знали мои предки, их знала моя мать, и она передала это знание мне.

— А кто ты? Откуда? Где впервые увидели твои глаза свет солнца?

— Тебе интересно это? — оживилась Нефер. — Слушай же, о повелитель! Я родилась там, на юге, далеко-далеко.

Она махнула прекрасной рукой, показывая в ту сторону, где легкий туман стлался над ложем Нила.

— В стране чудес, в стране загадок, в далекой, о, бесконечно далекой Нубии. Там с гор сбегают могучие потоки, неся покорно дань владыке Нилу. Там стоят дремучие, непроходимые леса, где скитаются стада животных, уцелевших только в одном уголке мира. Там возникают и рушатся могучие царства. И часто льется кровь, и земля покрывается пеплом от пожаров. Я помню — там, на берегах лазурного потока, стояли храмы, стояли в рощах дворцы. Прекрасная женщина с лучезарными глазами укачивала меня, держа в своих объятиях. И проходили мимо закованные в золотые латы воины, салютуя острыми мечами перед моей колыбелью. И когда мать вала меня, держа за руку, в гордый храм, толпы горожан осыпали путь мой душистыми цветами, били барабаны и гремели литавры, и кричал народ: «Дорогу дочери царя!»

— Итак, ты из царского рода? — встрепенулся Меренра.

— А потом, — не отвечая, продолжала чародейка, — на нашу страну напали воины Египта. Лилась кровь. Падали трупы. Горели города… И вот я вижу тело моей матери. Ее сердце пронзил меч убийцы. Вижу труп моего отца: он, чтобы не сдаваться врагу, бросился в пламя пожара, охватившего наш дворец, и погиб там. Я вижу себя: меня вели, опутав цепями, как рабыню. В Египет. В Мемфис!

— Кто убил твою мать?

— Пепи. Фараон Египта! Тот, кого я ненавижу, кому я поклялась отомстить и кому отомщу! — с дикой энергией воскликнула девушка, и мрачным огнем блеснули ее глаза. — Пепи! Тот самый Пепи, узурпатор, который погубил твоего отца! — продолжала она, пристально глядя в лицо Меренра.

Тот, не отвечая, только вздрогнул и судорожно сжал руки, словно ища рукоять меча или кинжала. И оба они сидели молча. И не видели, как сзади их скользнули две человеческие тени: это были Ато и Оунис.

— Удали на несколько минут Меренра! — шепнул Ато старому жрецу.

— Зачем?

— Пусть не услышит он, пусть не вступится, когда мои люди свяжут и бросят в воды Нила эту женщину. Она слишком много знает. Она погубит наше дело. Когда она потонет, мы скажем юноше, — он поверит, — что она чародейка, что она обернулась птицей и унеслась во мглу ночи.

— Убить, утопить… — задумчиво промолвил Оунис.

— Да. Иного выхода нет. Она опасна!

— Подожди! — отозвался после минутного колебания старый жрец. — Подожди! Ты слышал ее рассказ о происхождении?

— Болтовня, сказка! Какое нам дело?

— Нет, я верю, что в ее словах есть доля правды. И тогда…, кто знает! Может быть, ей суждено сидеть на престоле рядом с Меренра…

— Ты готов дать рабыню в жены твоему… юному фараону? Чужеземку?

— А ты знаешь, что если ее глаза не зажгут огнем любви сердце Меренра, кто овладеет его душой и его сердцем, его думами, его волей? Дочь Пепи! Он видел ее, он уже полюбил дочь узурпатора, он отравлен грезами о ней. И, как ты думаешь, не грозит ли это нашим планам в неизмеримо большей степени, чем болтовня этой девушки и ее попытки овладеть любовью Меренра?

Наступило молчание. Потом Ато глухо отозвался:

— Ты прав, как всегда. Пусть же свершается то, что суждено! По правде, мне и самому было бы тяжело поднять руку на нее.

А на корме, где звенели время от времени струны арфы, перебираемые нежными пальцами Нефер-чародейки, в полумгле звучали опять юные голоса.

— Ты знаешь прошлое и будущее? — допытывался Меренра. — Так скажи же, что ждет меня?

— Великая, кровавая борьба, и ряд опасностей, и торжество. Ты будешь владыкой Египта.

— Я это слышал. Я хочу знать подробности! — нетерпеливо отозвался Меренра.

— Хорошо, господин мой. Но… не сейчас! — сказала Нефер. — Твою судьбу можно узнать только по лику солнца, по знакам и знамениям, даваемым великим Осирисом, тогда как судьбу простых смертных могут рассказать и бледные звезды.

— И твою собственную судьбу ты можешь прочитать по звездам? — полюбопытствовал юноша.

— Да. Вон, та звезда — ты видишь? С ней связана моя судьба. Смотри, как бледна, как печальна она! Видишь? Она вспыхнула красным огнем. Кровь, кровь! О боги! Погибель, погибель! — взволнованно вскочила девушка, простирая руки к небу. Звезда, которую искал взор задумавшегося Меренра, вдруг действительно словно вспыхнула и потом, сорвавшись, скользнула вниз.

— Гибель, гибель грозит мне! Боги, за что? — жалобно восклицала Нефер.

Она пошатнулась и, если бы Меренра не успел вовремя подхватить ее, упала бы в быстро бегущие волны Нила.

Несколько секунд юноша держал полубесчувственную Нефер в своих сильных руках, покуда не удалось усадить ее на скамью. И, не выпуская ее из объятий, он шептал ей участливо:

— Не верь! Ты ошиблась! Ты не погибнешь! Я жизнь отдам, чтобы спасти тебя!

— И пожертвуешь свою любовь к той? К дочери Пепи? — шепнула тоскливо девушка.

— Ты… ты будешь моей сестрой! Клянусь, до конца жизни моей ты будешь сестрой мне!

Нефер не отвечала. Крупные слезы катились по ее побледневшим щекам.

— Так повелели боги. Да будет воля их! — пробормотала она, освобождаясь из рук Меренра.

— Иди усни. Там, в каюте, приготовлено твое ложе, — сказал, помолчав, Меренра.

Она молча поднялась и скользнула с кормы в дверь каютки. Ушел и Меренра. На палубе оставались только Ато и Оунис. Старый жрец сидел и глядел на горизонт. Оунис покинул свое место только тогда, когда над землей всплыла зловещая звезда с кровавым хвостом, комета.

Прошло еще несколько часов, и опять на рассвете на палубе показалась тонкая фигура красавицы Нефер. На этот раз ее прелестное лицо было окутано, словно облачком печали, полупрозрачной газовой материей. В руках, будто изваянных резцом великого скульптора, Нефер держала несколько сосудов странной формы, наполненных разноцветными пахучими жидкостями.

Устремив затуманенный взор к востоку, где разгоралась предвестница лучезарного солнца, алая утренняя заря, Нефер творила заклинания, взывая к богам-покровителям.

— Геб! — взывала она. — Ты, символ матери-земли! Нут, владычица вечной тьмы! Тефнут, покровительница и хранительница вод, и Маат, хранительница праха ушедших в страну теней! Ты, лучезарный Осирис-Pa, и Хапи, дух священного потока Нила! Услышьте меня, боги! Дайте мне взглянуть на мать-землю и увидеть тот путь в небесном пространстве, по которому движется она, и что будет с ней, и что будет с юным фараоном Меренра!

Капля за каплей падала пахучая жидкость из древних таинственных сосудов в воды Нила. И расплывались эти капли, и уносил предрассветный прохладный ветерок волну ароматов, и уносил он в неведомые дали мистические слова древнего заклинания.

Девушка стояла на корме чуть колыхавшейся барки, простерши свои прекрасные матово-белые, точно алебастровые руки к востоку, с полузакрытыми глазами, с распустившимися по чудным атласным плечам шелковыми кудрями пышных черных волос.

Яркая жгучая искорка вспыхнула над горизонтом. Это был только краешек всходившего солнца. Побежали по небу огнистые столбы лучей: Осирис-Pa поднимался из царства тьмы, сразив враждебных духов тьмы и победив великую змею. Это его светозарное чело в короне из лучей поднималось над миром.

— Горе, горе! — шептала она побелевшими устами. — Две звезды около лучезарного Осириса-Pa. И одна разгорается ярким пламенем, сливаясь с ним, божественным, другая меркнет, гаснет! Ты, фараон, несешь с собой великую радость, великое счастье для одной женской Души, скорбь и горе — для другой!

Опять жалобный стон вырвался из груди девушки, и тело ее пронизала дрожь.

Диск солнца выплыл над горизонтом, заливая ясным светом долину Нила. Откуда-то неслась стая ибисов. Туман уплывал к горам.

— Приближается барка под парусами! Внимание! — окликнул выходившего из каюты Оуниса стоявший на носу судна Ато.

И когда прекратившая свои заклинания и гадание девушка молча и печально проходила по палубе, на том месте, где только что звучали ее призывы, обращенные к египетским божествам, уже стояли, напряженно вглядываясь вдаль, три человека; это были Ато, Оунис и сам Меренра. Они глядели на маневрировавшую большую барку, по-видимому стремившуюся подойти как можно ближе к барке молодого фараона.

— Надо быть готовыми к бою. Здесь новая ловушка! — сказал тревожным голосом Оунис.

VIII. Легенда Острова Теней

Неподалеку от барки, несшей Меренра к Мемфису, вдруг показалась другая, довольно грузно сидевшая в воде, но тем не менее подвигавшаяся значительно быстрее, барка с одной мачтой и огромным, напоминающим крыло гигантской бабочки парусом. —Если из-за борта покажется хоть один вооруженный человек — стреляйте! Приготовьте мечи! — скомандовал спокойным твердым голосом Оунис.

— Ты думаешь, мудрый, что нашей барке грозит опасность со стороны этого судна? — удивилась Нефер. — Но ведь, — продолжала она, — это мирные люди. Простые торговцы, а не пираты. Разве ты не видишь, что они идут с грузом, который сам подает свой голос?

Оунис прислушался, и морщины на его челе разгладились, но не совсем.

— Груз священных кошек?! — сказал он. — Везут в низовья Нила, на пополнение коллекции какого-нибудь храма. Что же, конечно, очень может быть, что наша тревога поднята попусту. Но кто поручится, что среди клеток с кошками не скрываются вооруженные воины, которые только ищут случая приблизиться к нам и захватить нас в плен.

— Я поручусь! — гордо ответила Нефер, сверкая глазами. — Я вижу кормчего и вижу самого владельца судна. Несколько лет подряд они посещают эти берега, скупая в прибрежных деревнях священных кошек: в низовьях Нила эти годы свирепствует болезнь, убивающая животных через две-три недели по их прибытии туда, и храмы низовьев покупают кошек отсюда.

По-прежнему недоверчивый Оунис, не выпуская меча из рук, следил за приближавшейся баркой, с которой несся разноголосый хор; в самом деле, палуба барки была заставлена целыми рядами сплетенных из прутьев клеток, и эти клетки были переполнены неистово мяукающими кошками всех величин и мастей.

Нигде не было видно и следа вооруженных людей: только несколько гребцов, правивших баркой, да одетый, как по закону должны были одеваться люди, принадлежавшие к касте торговцев, старик с морщинистым лицом составляли экипаж «кошачьей барки». Оунис, сложив ладони в виде рупора, крикнул приближавшимся:

— Кто вы? Почему плывете вслед нам? Разве Нил не достаточно широк?

— Мы — мирные торговцы! — отозвался старик, стоявший у мачты. — И нам от тебя, о господин, ничего не нужно! Приблизились же мы отчасти случайно, отчасти с намерением… Хотя на судне у нас нечем поживиться, но все же нас несколько смущает то обстоятельство, что мы приближаемся к Острову Теней и Сокровищ Царей Нубии, — а в водах, омывающих его, далеко не все спокойно.

— Я слышал это, но очень давно! — пробормотал про себя Оунис.

— И хотя я человек, исполняющий все требования и предписания нашей религии и чтущий богов, — продолжал торговец, — все же я не прочь был бы по крайней мере эту часть пути проделать на виду у людей. Ибо, о странник, ты должен ведать, что около Острова Теней творятся странные дела. Тут лучше плыть нескольким баркам вместе, чем проплывать опасное место в одиночку. Но почему ты, о господин, тяготишься моей близостью?

— Нисколько! — отозвался окончательно успокоенный Оунис.

— Благодарю! Если только благосклонные боги не заставят утихнуть дующий сейчас с юга ветер, а усилят его, я помчусь стрелой, и ты не увидишь больше моей барки.

В самом деле, барка торговца, поставщика священных кошек, движимая огромным косым парусом, резким порывом ветра вдруг была отнесена на далекое расстояние от барки Меренра.

— Оно и лучше! — проворчал Оунис, усаживаясь на свое место и приступая к беседе с Ато по поводу сказанного торговцем об опасности плавания по Нилу в этих местах, среди лабиринта лесистых и каменистых островков.

Но его пожеланию доброго и, главное, скорого пути кошачьей барке не суждено было исполниться: около полудня южный ветер стих, некоторое время стоял мертвый штиль, а потом вдруг свирепыми порывами задул северный ветер. И если небольшая барка Меренра хоть и с трудом, но могла двигаться вперед, то тяжелую барку торговца попросту погнало бы вверх по течению или заставило бы приютиться под защитой каменистых берегов какого-нибудь лежащего на ее пути островка.

Так или иначе, но «кошачья барка» не показывалась, а тем временем судно юного фараона медленно спускалось вниз по течению. На палубе его жизнь текла уже установившимся порядком: Ато и Оунис все время с серьезными лицами вполголоса обсуждали планы на будущую кампанию, Меренра же и Нефер, сидя на корме, проводили время в рассказах, прерывавшихся порой лишь пением девушки или звучанием струн ее арфы.

— Ты знаешь на реке каждую извилину берега, каждую рощу, каждый островок! — говорил Меренра, обращаясь к Нефер. — Ну, так поведай мне об этом таинственном острове, о котором говорил поставщик кошек.

Нефер задумалась, как будто собираясь с мыслями. Она прикрыла глаза, и тень от длинных шелковистых ресниц легла на ее ланиты. Помолчав, она заговорила странным, напряженно звучавшим голосом. Казалось, она пела какую-то мистическую песню, творила заклинания, вызывая из неведомых далей причудливые призраки, грезы фантастического сна.

— Там, так близко отсюда, — звучала речитативом ее речь, — там, вниз по течению, когда-то, — один великий Осирис знает когда, — каменная гряда преграждала путь мчавшему к морю свои священные воды Нилу. И, добежав до гранитной стены, падали воды каскадом в бездонные глубины, и грохотали волны, и поднималась к небу красавица радуга, мост от земли до небес.

Тысячи лет разбивались о холодный камень несметные волны, но пришел день победы, и рухнула стена, и только немногие островки уд ел ели. С тех пор плавно и тихо течет в этом месте Нил. Но уцелели полные таинственной жизни бездны, и уцелели стоявшие на гребне гордой стены храмы, посвященные неведомым богам — покровителям знойной Нубии. Живут в этих храмах, творя мистерии в честь своих богов, потомки тех, кто когда-то воздвигнул эти храмы. Они сторожат неисчислимые сокровища, оставленные в тайниках храмов приплывавшими сюда с верховьев Нила владыками Нубии.

— Что это за сокровища? — спросил Меренра.

— Подожди, о господин мой! — отозвалась Нефер. — Я знаю, я помню столько чудесных рассказов об этих таинственных храмах, о странных людях, обитающих в них, о том, как эти люди, могущественные своими тайными знаниями, повелевающие духами вод и духами земли, вызывают толпы призраков. Ни у кого не хватает смелости проникнуть в руины древнего храма,

— Ни у кого? — резко приподнялся Меренра, как будто готовясь сейчас же ринуться на поиски встречи с призраками.

—Подожди же, о господин мой! — опять остановила его девушка, — Был юноша, сильный, как царь пустыни, храбрый, как орел…

— Ты знала его?

— Да! Я знала его, потому что люди, у которых я жила, желали, чтобы я стала его женой.

— А ты? Ты любила его?

— Я? — вздрогнула Нефер бросая странный взгляд на юного фараона. — Почему ты допытываешься, любила ли я? Разве тебе не все равно?

Меренра смущенно молчал. А Нефер, потупив свои прекрасные глаза, продолжала:

— Он услышал о сокровищах царей Нубии. И однажды, бродя со мной по знойному песку берега Нила, сказал мне, что он или умрет, или добудет эти сокровища даже в том случае, если бы из-за обладания ими пришлось биться на жизнь и смерть с охраняющими их призраками-вампирами.

— Он так любил тебя? — опять задал вопрос юный фараон. Нефер склонила свою прелестную головку.

— И он ушел добывать эти сокровища! — продолжала она. — И, уходя, он сказал мне: «Жди, я вернусь! Я привезу груды золота, навербую сотни и тысячи храбрецов, и тогда мы поплывем по Нилу в страну твоих предков, Нефер, и изгоним оттуда завладевших краем воинов Пепи, и восстановим разрушенные города. Тогда ты будешь царицей, Нефер!» И он ушел, туда, на остров призраков, на остров сокровищ.

— И там погиб? И ты не видела его никогда больше?

— Нет. Я увидела его. Но он уже не видел меня!

— Он был мертв?

— Нет, он был слеп! Но слушай. Я расскажу то, что узнала от него раньше, чем навеки смежил он свои невидящие очи. — И она продолжала:

— Таинственный остров был пуст, как будто покинут всеми — и людьми, и призраками, — когда смелый пловец причалил к его берегам свой утлый челн и ступил на мшистую гранитную лестницу, ведущую к казавшемуся полуразрушенным храму нубийских владык.

Он добрался до самого сердца развалин, до дивного храма со стенами, украшенными резными изваяниями, язык которых был непонятен смелому рыбаку. Он проник через полные мглы коридоры и очутился в обширной зале, где только эхо гулко отвечало на его Дерзкий зов.

И вот, зала вдруг оказалась залита светом, как потоком солнечных лучей. Она оказалась переполненной бесшумно, словно призраки, двигавшимися людьми в странных одеяниях. Юноша остановился как вкопанный. Его ноги приросли к полу, его рука, державшая наготове кинжал, бессильно повисла, и глаза были прикованы к одной фигуре, стоявшей перед ним на ступенях возвышения, которое напоминало жертвенник среди колонн.

«О, богиня!» — пролепетал он и упал на колени.

Перед ним стояла, устремив на него пылающий взор, женщина неземной красоты. Полупрозрачные одежды облекали ее стройное тело. Огромные драгоценные камни сверкали ослепительным блеском на ее благородном челе и мраморной груди.

«Зачем пришел ты сюда, смертный?» — надменным голосом произнесла она, обращаясь к юноше.

«Поклониться тебе, о богиня, — ответил он трепетным голосом. — Поклониться тебе и умереть у ног твоих, если тебе это будет угодно!»

Ясная улыбка появилась на прелестных устах женщины. Серебристый смех прозвучал под гранитными сводами.

«Твои уста осквернены ложью, о дерзкий! — сказала она. — Я знаю цель твоего посещения. Ты поклялся девушке украсть и швырнуть к ее ногам сокровища храма! Ты шел сюда, гонимый двумя страстями: алчностью к золоту и любовью к невесте. А теперь…»

«А теперь я отрекаюсь от моей невесты! Мне не нужно все золото мира! — пылко ответил рыбак, простирая руки. — Я ведь не знал тебя, о моя богиня! Я был слепым, я был безумцем!»

«Но ты не видел еще тех сокровищ, которых жаждала душа твоя. Посмотри сначала на них! Может быть, твое „безумие“, как ты называешь, еще вернется к тебе».

И по знаку ее рабы сыпали прямо на мраморные плиты пола у ног юноши груды золота. Но он не глядел на золото: он глядел на стоявшую перед ним во всем блеске красоты своей молодую женщину. Они принесли вычеканенные из драгоценной бронзы и серебра сосуды, ларцы, ящики и открыли их. Там грудой лежали драгоценные камни, равных которым по красоте не знает свет. Как чешуя неведомой рыбы — морской царицы, светился мягким светом прекрасный жемчуг. Словно капли крови рдели рубины. И сверкали всеми цветами радуги, будто капельки росы, отражая свет солнца, алмазы.

Но очарованный юноша не видел всех этих сокровищ: он видел только очи красавицы. И когда подали ему огромный сосуд, доверху наполненный драгоценными камнями, он одним взмахом сильных рук высыпал его ценное содержимое к ногам той, которая взяла его душу.

И опять засмеялась она серебристым смехом. А потом прозвучали ее слова:

«Да будет так, как ты хочешь! То, что ты предпочел мою красоту этим сокровищам, спасло тебе жизнь. Иди же, плыви домой! Через три дня в полночь ты вернешься сюда, и мы не разлучимся больше никогда».

И, повинуясь ее приказанию, он побрел к выходу из храма царей Нубии.

— Он вернулся к тебе? — спросил Меренра, с жадным вниманием слушавший рассказ Нефер.

— Да, он возвратился ко мне! — ответила чародейка. — Но слушай. Он уже готов был отчалить свой челн, как чьи-то сильные руки схватили его и свалили. Его окружали седобородые жрецы храма. Один держал в руках раскаленный медный прут.

«Ты хотел всегда видеть нашу царевну? — сказал он злобно. — Хорошо же! Твое желание будет исполнено! Ничей образ не затемнит теперь в твоем воображении черты ее божественного лица!»

И раскаленный бронзовый прут вонзился сначала в правый, потом в левый глаз несчастного.

А потом те же сильные руки развязали его, подняли и бросили в лодку. И когда плывшие по Нилу торговцы амфорами, знавшие его, подобрали его челн, беспомощно несшийся по течению, они нашли на дне челна безумца, бредившего прекрасной царевной, проклинавшего злых жрецов, молившего богов вернуть ему зрение. И вот, он, мой жених, вернулся ко мне. Вернулся слепым, вернулся безумным.

— Что было дальше? Говори же, Нефер.

— Он умер. А я… я поклялась отомстить тем, кто погубил его.

— Но… они в союзе с духами!

— Мои чары сильнее их, мой гнев могущественнее их!

— Я… я пойду с тобой, Нефер, в этот храм! — пылко воскликнул юноша.

— Хорошо! — ответила, задумчиво глядя вдаль, чародейка.

— Ты слышишь? — сказал в это время Оунис молчаливому Ато.

— Верно, на острове поселилась какая-нибудь секта приверженцев неведомого нам, вымирающего культа.

— Не в том дело! — нетерпеливо отозвался Оунис — Важно то, что в храме действительно могут оказаться сокровища. И важно, чтобы ими не завладели посланцы Пепи, уже истощившего, как я знаю, государственную казну. Мы должны опередить их. Наших спутников будет, должно быть, достаточно для того, чтобы разогнать всех этих жрецов и алией, разыгрывающих роль царевен, и завладеть драгоценностями. Я решил отыскать этот таинственный остров. Нефер знает его.

— Как ты решишь, так и будет! — бесстрастно ответил Ато.

IX. Заговор

День клонился к вечеру, а ветер с севера, мешавший барке Меренра спускаться вниз по течению, все еще не унимался, и по поверхности Нила бежали короткие сердитые волны мутно-зеленого цвета с жемчужными пенистыми гребнями. Эти волны разбивались с неумолчным рокотом о грудь барки и лизали ее крутые борта; но качка была почти неощутима, так что ничто не мешало пассажирам судна весь этот день провести на палубе.

Ато и Оунис совещались, обсуждая, какие предосторожности надлежит предпринять для обеспечения успеха предполагаемой экспедиции на Остров Теней. Нефер и Меренра бодрствовали, оглядывая жадным взором впервые увиденные ими берега этой части Нила.

— Ого! Славную добычу заполучил толстый соук! Должно быть, он — царь над другими амфибиями и потому выбирает себе царские кусочки! — засмеялся один из гребцов, показывая рукой в сторону близкого берега. В то же мгновение до слуха Меренра, глядевшего в другую сторону, донесся странный звук: жалобно ревело какое-то, должно быть очень большое животное, но его голос звучал очень глухо.

— Что такое? Что случилось? — заинтересовался юноша.

— Крокодил схватил за морду неосторожно подошедшего слишком близко к омуту верблюда и увлек его в воду! — коротко ответил Оунис, бросив мимолетный взор на разыгравшуюся сцену.

Эта сцена живо напомнила Меренра другую: как он спас от нападения такой же гадины ту женщину, которая потеряла потом на прибрежном песке золотой урей, мистический символ принадлежности к роду фараона. И он с невольной гордостью сказал Нефер:

— Я боролся с соуком, большим, чем этот вор верблюдов, я убил его мечом и вырвал у него его добычу. Но та добыча действительно была царственной добычей!

— Она была дочерью Пепи? — вспыхнув, как зарево, сказала Нефер изменившимся голосом. И потом в волнении добавила: — Конечно, ее ты мог спасти! А если бы опасность грозила мне?

— Тебе? Но тебе не грозит никакая опасность!

Едва Меренра произнес эти слова, как случилось нечто, чего юноша не предвидел: Нефер, покачнувшись, упала через борт, погрузилась в мутную воду, потом ее тело всплыло, и волна прибила его к илистому берегу, покрытому редким тростником. А в десятке шагов от нее из воды показалась пасть крокодила.

— Нефер! Нефер! — вскрикнул Меренра. И раньше чем Оунис успел сообразить, что происходит, отважный юноша, схватив лежавший подле него тяжелый боевой топор, прыгнул в воду и поплыл по направлению к островку, у берега которого в прибое колыхалось, то всплывая, то полупогружаясь, тело чародейки.

— Несчастный!.. — всплеснул руками Оунис. — На помощь! Спустите лодку! Бросьте якорь! Ато! Мой меч! Стрелки!.. Подстерегайте появление каждого крокодила! Цельтесь в глаза! Но горе вам, если хоть одна стрела коснется тела моего… тела фараона!

Лодку спустили на воду, и Ато первым вскочил в нее. Оунис последовал за ним. Стрелки держали наготове стрелы, а гребцы производили адский шум, ударяя веслами по поверхности воды, чтобы отогнать амфибий. Но все это не могло предотвратить опасности: крокодил, услышавший падение в воду другого тела, тела Меренра, на минуту застыл в нерешительности, как будто соображая, какая добыча достойнее его внимания, потом бросился на отважного юношу, который успел добраться до берега и загородить своим телом доступ к бесчувственной Нефер.

— Берегись, Меренра! — тоскливо пронесся крик старика, обезумевшего от горя.

И этому крику ответил ликующий победный клич юноши: в то самое мгновение, когда амфибия раскрыла свою ужасную пасть, чтобы наброситься на Меренра, в воздухе молнией сверкнул боевой топор, лезвие его впилось в пасть чудовища, и смертельно пораженный крокодил с яростным ревом рванулся и исчез в мутной воде, оставляя кровавый пенистый след. Лодка ткнулась носом в берег, Ато подхватил и положил на дно ее бесчувственную Нефер, а Оунис дрожащими руками ощупывал голову Меренра, как будто не веря своим глазам, и бормотал:

— Ты жив? Ты невредим? Безумец!.. Но как ты мог… как ты решился…

— Разве я — не фараон? — гордо ответил Меренра, сверкая глазами. — Разве ты не учил меня сам, что мой долг защищать всех? Разве я не был бы в твоих собственных глазах презренным трусом, если бы покинул на произвол судьбы эту несчастную?

— Иди же, иди! Садись в лодку! — увлекал его старик.

— А она? — спросил Меренра.

— Не беспокойся! Жива, но в обмороке, который скоро пройдет! — отозвался Ато.

Несколько минут спустя на борту барки, уже принявшей Нефер и остальных пассажиров лодки, все шло обычным порядком. Меренра, сменивший промокшую одежду, опять сидел на палубе и глядел на берега Нила. Но Нефер не было видно, как и Оуниса: старый жрец, приказав отнести девушку в отведенную для нее каюту на носу барки, старался привести ее в сознание, прибегая к обычным приемам, то есть давая ей нюхать сильные ароматические вещества и пытаясь сделать искусственное дыхание. Сердце девушки начинало биться, жизнь возвращалась к ней, но сознание еще не вернулось.

И вот, глядя на ее прелестную фигуру, Оунис чуть не вскрикнул. Его взор был прикован к обнаженному плечу Нефер.

— Ато! Иди сюда! — позвал он проходившего мимо каютки воина. И когда тот приблизился, старик, показывая морщинистой рукой на плечо Нефер, промолвил:

— Взгляни сюда и скажи, что ты видишь?

— Священная змея! Иероглифы! Татуировка… О боги! Символ, которым при рождении отмечают только потомков Осириса-Pa, детей царственного рода. Что это значит? Это — дочь Пепи? Нитокрис? Нет, не может быть! Я ее знаю, я ее видел десятки раз. Но кто же эта девушка? Зачем она выдает себя за жрицу?

— Тсс! — перебил его речь Оунис. — Она, кажется, приходит в себя! Удались, Ато!

И воин вышел. Едва он покинул каютку, как Нефер открыла глаза и глубоко вздохнула. Заметив беспорядок в своей одежде, она стыдливым жестом прикрыла нагую грудь и плечо мокрой тканью своего платья. Потом она поглядела полными слез глазами на Оуниса.

— Я… упала в воду!..

— И Меренра спас тебя с риском для собственной жизни! — в тон ей сказал Оунис. — Но ты не просто упала, ты кинулась в воду. Я видел это, я знаю. Скажи, зачем?

Девушка молчала, но лицо ее побледнело и губы задрожали.

— Ты хотела испытать, бросится ли в опасность Меренра для твоего спасения? Да?

— А если бы и так? — уклончиво ответила она дрожащим голосом.

— И подвергла его смертельной опасности!..

— Разве он погиб? — с диким криком вскочила чародейка, порываясь выбежать на палубу. Но Оунис, предвидя ее порыв, вовремя подхватил ее и посадил на ложе.

— Он жив и невредим, как и ты. Успокойся!

— Жив? Хвала милосердной Исиде!

— Подожди! Отвечай на мой вопрос прямо! Боги видят нас, и я достаточно стар и опытен, чтобы от меня укрылась ложь. Ты любишь Меренра?

Нефер с тихим жалобным стоном закрыла лицо руками. Она плакала и слезы текли и сбегали по ее щекам, по ее рукам.

— Почему ты плачешь? — продолжал настойчиво старик.

— Он — будущий фараон. — А я…

— А ты — любительница фантастических сказок. Ты — нубийская царевна! — с легкой насмешкой сказал старый жрец.

— Да, я солгала, солгала! — вырвалось воплем из бурно вздымавшейся груди девушки. — Мне хотелось, чтобы Меренра не думал, что я только рабыня жрецов Исиды, что я — низшей касты. Мне хотелось, чтобы он считал тебя равной себе и, быть может, сделал тебя женой своей?

Не отвечая, Нефер зарыдала.

— Этого не будет, никогда не будет! — шептала она. — Я — рабыня, и взоры его так далеки от меня; он любит другую, не меня…

— Но любовь — цветок. Он может увянуть и вновь возродиться потом… Скажи: ты знаешь, какой знак вытатуирован на твоем плече?

— Знаю, что есть какой-то знак. Не знаю, что он значит, ведь я сирота, росла среди жрецов, которые обращались со мной, как с рабыней. Кто мог бы сказать мне, что он значит?

— Ты знаешь, кого отмечают при рождении знаком змеи.

— Сыновей фараона!

— И дочерей! У тебя такой знак на плече. Ты — тоже из царственного рода. Ты равна Меренра по происхождению. И если богам будет угодно — именно ты, а не дочь Пепи-предателя сочетается браком с моим… питомцем.

— Я? И ты позволишь?

— Помогу всеми силами. Но ты должна поклясться, что сделаешь жизнь Меренра счастливой! И ни слова Меренра о нашем разговоре. Понимаешь?

С этими словами Оунис покинул каюту и вышел на палубу к поджидавшему его Меренра, которому он сообщил, что девушка пришла в себя, но чувствует себя усталой и прилегла отдохнуть.

— На ночь придется пристать к берегу какого-нибудь островка. — сообщил свое решение жрецу Ато. — Ветер не унимается. Путь ночью опасен.

— Так что же? Приставай к берегу! — согласился Оунис.

— Я видел ту самую кошачью барку, — продолжал Ато. — Она не может выгрести против ветра. Кажется, она тоже пристанет под защиту берегов острова.

— Не наша забота! — коротко ответил Оунис, погруженный в свои думы.

В самом деле, когда час спустя барка кинула якорь в тихой заводи, чтобы провести спокойно ночь, следом за ней приблизилась к тому же островку кошачья барка, бросила свои якоря, подала сходни. С нее сошел торговец, поставщик кошек в храмы низовья, и радостно приветствовал Оуниса словами:

— Да благословят боги твой дальнейший путь, о господин мой. Ты не прогонишь беззащитных людей, едва не погибших в волнах разбушевавшегося Нила? Позволь нашему судну оставаться вблизи твоего! Если возникнет какая-либо опасность, все же и мои люди окажутся полезными!

Оунис, не видя ничего подозрительного, дал свое согласие. Скоро оба судна, стоявшие рядом, были окутаны мглой, и весь экипаж их, сломленный тяжкой работой предшествующего дня и пережитыми тревогами, спал глубоким сном.

Бесшумно, как тень, как призрак, скользнула по сходням барки Меренра женская фигура. Это была Нефер. Девушка отошла всего несколько шагов от берега, когда со стороны послышалось словно угрожающее шипение змеи.

— Это ты, Нефер? — окликнул остановившуюся неподвижно девушку скрипучий голос. — Ну, что нового? Что ты узнала? Кто он, этот юноша? Выпытала ли ты, что он считает себя сыном Тети? А? Да говори же!

После минутного колебания девушка ответила подавленным голосом:

— Да, он сын Тети. Его зовут Меренра!

— То есть, этот старик вбил ему в голову эту дикую мысль! — поторопился запротестовать собеседник Нефер, владелец груза кошек. — Так, так… Это очень важно, девушка! Это поможет Гер-Хору уничтожить претендента, а, может быть, и многих других врагов всемилостивейшего фараона. Хе-хе-хе! Но дальше, дальше! Удастся ли тебе заманить его в ловушку? Ведь его и его спутников, конечно, можно было бы просто уничтожить, раздавить. Но этим цель не достигается: надо заполучить их живыми и невредимыми, чтобы выпытать у них, кто является душой заговора. В Мемфисе ходят странные, очень странные слухи.

— В ловушку? — задумчиво и как будто нерешительно переспросила Нефер.

— Да-да! Хорошенькую мышеловку, куда попадет эта крыса, осмеливающаяся подтачивать ножки трона фараона. Самое лучшее, если бы ты заманила всю эту компанию на Остров Теней и Сокровищ. Они там найдут… хе-хе-хе… найдут настоящие сокровища!

— Да! — прозвучал во мгле голос Нефер. — Да, я заманю всех их туда! Но чем заплатит мне за это Гер-Хор?

— О боги! Наконец-то я слышу разумное слово… Из тебя выйдет гениальная женщина. Особенно, хи-хи-хи, если твоим дальнейшим образованием займется — хи-хи-хи — сам верховный жрец Исиды, Гер-Хор, мудрейший из мудрых. Конечно, что-нибудь да заработаешь. О твоей преданности делу династии узнает сам фараон. Он осыплет тебя золотом. Знаешь, бывают такие прекрасные ожерелья, браслетики, колечки, сережки… Ну, разве тебе этого мало?.. Ну, он приблизит тебя ко двору. Потом кто-нибудь из военачальников обратит на тебя свой благосклонный взор, и… конечно, если Гер-Хор только согласится отдать тебя какому-нибудь грубому солдату… ты можешь стать женой какого-нибудь начальника крепости. Словом, за работу…

— А если я не исполню этой «работы»?

— Ты клялась перед изображением всемогущей Исиды. Ты клялась перед жертвенником Осириса и богини Хатхор11! Исполнишь!

— Конечно, исполню! — ответила спокойно девушка. — Раз я взялась…

— Вот и умница! Хорошо, хорошо! — заторопился жрец. — Но прощай, милая Нефер! Иди, а то могут заметить твое отсутствие. А я пошлю вести нашему милостивому покровителю, мудрому Гер-Хору. Эй, постой! Гер-Хор желал, чтобы ты, пустив в ход все чары, одурманила этого… лже-фараончика.

— Я сделала, что могла!

— Ну и как? Неужели есть человек, который мог устоять перед огнем твоих волшебных глаз и перед медом твоих убаюкивающих разум речей? Должно быть, мальчишка-то — каменный! Право! Знаешь, Нефер, что тебе скажет твой старый друг? Если только ты проберешься к подножию трона фараона, нашего мудрого Пепи, то… конечно, он староват, но его глаза еще могут воспламениться, когда они встретятся с огнем твоих очей. Хе-хе-хе!.. Но я бегу!

Две тени скользнули в разные стороны. И потонули во мраке ночи.

Утром, когда Оунис вышел на палубу, барки торговца кошками уже не было: пользуясь изменившимся за ночь ветром, поставщик священных кошек для храма богини Хатхор уже отплыл в дальнейший путь.

Немного погодя пустилась в путь руководимая Ато барка Меренра. День плавания прошел без всяких приключений. Незадолго до сумерек барка плыла в водах пользовавшегося такой дурной славой Острова Теней, где коварная Нефер должна была предать Меренра в руки его беспощадных врагов.

Внезапно, по непонятной причине, барка стала крениться на бок, тонуть. На палубе поднялась суета. Спасти барку не было никакой возможности. Люди прыгали в воду и плыли к берегу…

Когда взошла луна, группа людей, в которых читатель без труда узнал бы героев нашего рассказа, пробиралась среди таинственных развалин нубийского храма, брела среди аллеи сфинксов и обелисков. Люди шли в центральный зал храма.

X. На Острове Теней

— По правде сказать, — шептал Ато на ухо Оунису, пробираясь вслед за ним среди молчаливых, с загадочной холодной улыбкой глядевших на людей сфинксов, — не нравится мне все это. Не нравится, не нравится! Я опасаюсь новой ловушки. Что же ты молчишь, мудрый?

— Посмотрим! — пожал плечами Оунис. — Но что же нам оставалось делать, когда наша барка затонула? Проклятие! Я и сейчас еще не могу опомниться от пережитого. Как могло это выйти? Твое судно казалось таким крепким! Среди твоих людей не было изменников?

— За это я ручаюсь! Судно было крепко, измена не пробралась змеей в нашу среду, но она подкралась со стороны и погубила наше судно: вероятно, ночью кто-нибудь из экипажа этой проклятой кошачьей барки подплыл и просверлил небольшие дыры в днище буравом, а потом замазал их медленно размокающей мастикой.

— Наше счастье еще, что поблизости этот остров!

— Или наше несчастье! — хмуро пробормотал Ато.

— Но здесь не видно никого. Остров безлюден!

Действительно, ничто не говорило о присутствии людей на Острове Теней. И тишина волшебной ночи была нарушаема только гулом шагов странников, да отголосками их речей.

— Ты словно раньше здесь бывала, Нефер! — говорил шедшей рядом с ним девушке Меренра. — Ты идешь так спокойно, так уверенно, как будто бы тебе ведом здесь каждый шаг и ты знаешь каждую ступень, каждый покой!

— Все храмы Египта, Меренра, строятся по одному и тому же плану! — спокойно отозвалась девушка. — Но иди сюда! Сейчас будет темно. Здесь тесно идти рядом. Иди же вперед, господин мой!

Не заботясь, следует ли она за ним, Меренра быстро прошел утопавший во тьме коридор, направляясь к слабо светившемуся вдали выходу в большой зал. Сделав несколько шагов по плитам зала, Меренра оглянулся и сейчас же вскрикнул:

— Где же… Нефер?

В самом деле — девушки не было. Она исчезла, как тень, как призрак. В зале, робко теснясь к стенам, прижимаясь друг к другу, стояли вооруженные нубийцы — гребцы с затонувшей барки. Стоял Оунис, рядом с ним закаленный боец — Ато. Но Нефер не было.

— Назад! В коридор! Это — ловушка, западня! — воскликнул Ато. Но они уже не видели выхода из коридора, словно невидимые руки захлопнули двери, отрезав попавшим в ловушку единственный путь сообщения с внешним миром.

— Ищите двери! Рубите! Ломайте их! — скомандовал, обнажая меч, не растерявшийся Оунис.

Не так легко было исполнить его приказание: очевидно, дверь из коридора закрывалась с помощью остроумного механизма огромным каменным блоком, целой скалой, и края были так пригнаны, что, ощупывая всю стену, нельзя было найти ни малейшего следа пазов.

— Нас предала, нас погубила эта проклятая лгунья! — вырвалось из груди Оуниса.

— Что это? О боги! Мертвые встают из могил! Осирис, помилуй нас! — откликнулся Ато, бешено колотивший рукояткой меча по гранитным стенам.

— Чары, колдовство! Призраки! — вторил его крику хор голосов нубийцев. Но крики эти сейчас же смолкли, сменившись глубоким молчанием: люди стояли не смея пошевельнуться и отвести взора от фантастического зрелища.

По стенам зала, среди массивных квадратных колонн, стояли высеченные из целых кусков мрамора и гранита саркофаги, прикрытые тяжеловесными крышками. И вдруг крышки эти скользнули в сторону, беззвучно опустились на землю, и из могил поднялись тени-призраки. Но странно: это не были призраки грозных и беспощадных воителей, это были призраки юных и прелестных дев в легких одеждах.

Откуда-то издалека зазвучал мелодичный голос двойной флейты, наигрывая знакомую уже Меренра мелодию — мотив одной из любимых песен предательницы Нефер.

Потом вдруг на пороге среди двух колонн, словно дивное изваяние, показалась вся залитая светом женская фигура в богатых одеждах, с тяжелыми кованого золота браслетами на белых алебастровых руках, с ожерельем из драгоценных камней на белоснежной груди.

— Нефер! Что это значит? — тоскливо воскликнул Меренра.

— Предательница! Ты поплатишься мне жизнью за гибель фараона! — ринулся к чародейке Ато, занося свой кинжал.

Но Нефер презрительно и гордо взглянула на него. И кинжал выпал из его руки.

— Нефер! Зачем ты заманила нас сюда? — допрашивал Меренра — Зачем обманула нас? Разве ты враг мой?

— Я? Как можешь ты так думать? — ответила, бледнея девушка, скрещивая руки на груди.

— Но где мы? Что это за женщины? — спросил Оунис.

— Где вы? В гостях у меня и в полной безопасности. Кто эти женщины? Жрицы храма Исиды в Мемфисе, отданные в мое распоряжение Гер-Хором по приказанию Пепи. Кто я? Посланница Пепи, которой поручено предать в его руки юного сына Тети — Меренра!

— Доканчивай же предательство! Зови убийц! Мы умрем, по крайней мере, как воины, в бою! — сказал Ато, сверкая глазами и тяжело дыша.

— Это было бы не трудно, Ато! — спокойно отозвалась Нефер, улыбаясь глядевшему на нее с удивлением, и пожалуй, с восторгом Меренра. — Остров Теней кишит воинами фараона. Пять больших барок, переполненных ими, ждут у берега. Стоит мне только подать знак — и эти палачи ринутся на вас. Но может быть, признав, что вы беззащитны, вы сдадитесь и станете моими пленниками? Ха-ха-ха!..

И, скользя по мраморным плитам пола, она с лукавой улыбкой взяла за руку Меренра и повлекла его за собой. В то же мгновение раздвинулись, словно по волшебству, стены залы, целый поток света ворвался в отверстие, и пленники увидели, что за этими покоями находился еще другой, убранный со сказочной роскошью и приготовленный для веселого пиршества У накрытых белоснежными скатертями столов стояли пышные ложа. На столах дымились блюда разнообразнейших яств, стояли сосуды разноцветного стекла и металлические чаши для вин и прохладительных напитков. Играл оркестр из двенадцати прелестных девушек, пел хор из дюжины таких же красивых женщин. И алмеи кружились в фантастическом танце, едва касаясь ножками мраморных плит.

Меренра машинально занял место, указанное ему чародейкой. Его примеру последовали и его спутники, пораженные, озадаченные.

— Я — хозяйка, вы — мои гости! — сказала Нефер, усаживаясь рядом с Меренра. — Повинуйтесь же!

И она, смеясь, подала рабыням-прислужницам знак наполнять чаши вином, подносить гостям кушанья.

— Нефер, Нефер! Я не верю своим глазам и своему слуху! — шептал Меренра, глядя на пиршество. — Мне кажется, что я сплю, что я во дворце фараона…

— И что около тебя сидит Нитокрис? — лицо чародейки омрачилось, и глубокий вздох всколыхнул ее грудь. Но она быстро справилась с собой. — Брось заботы, друг. Пей, вкушай от каждого блюда. Забудь о завтрашнем дне. Ты устал — тебе надо отдохнуть. Ты измучен — тебе надо забыться. Наслаждайся же теперь! Может быть, потом ты будешь вспоминать это пиршество…

— Когда?

— Когда ты воссядешь на трон твоих предков и около тебя будет Нитокрис, дочь фараона! — опять вздохнула Нефер.

Отпив глоток душистого вина и чувствуя, как оно огнем разлилось по жилам, Меренра поднял кубок:

— Пью в честь тебя, Нефер! Знаешь, мне иногда кажется, что ты и Нитокрис — это одно и то же существо!

— Когда мысли твои мешаются под влиянием вина? — с горечью отозвалась Нефер. — Нет, не говори так, друг! Я — Нефер, нищая, рабыня. Мне суждена гибель. Тебе — счастье, слава, могущество, власть над Великим Египтом, двойная корона Верхнего и Нижнего Египта. Но забудем об этом, Меренра, — до завтрашнего утра!

— Забудем! — покорно ответил юноша, которого, в самом деле, валила с ног сильная усталость.

Возможно, что в вине, поданном гостям прислужницами Нефер, был подмешан какой-то наркотик: почти одновременно смолкли бессвязные речи, склонились усталые головы осужденных на пытки и смерть пленников, и сон овладел их телами. Стихла музыка, прекратилось пение, исчезли алмеи как тени. В зале воцарилась полумгла. Бодрствовал только один человек: это была предательница Нефер.

Поглядев еще раз пристально на лицо задремавшего Меренра, — оно и во сне оставалось прекрасным, как изваянное резцом искусного скульптора изображение юного Осириса, — Нефер с легким вздохом сожаления поднялась со своего ложа и вышла из пиршественных покоев в соседнюю залу, затворив за собой двери.

— Это ты, Нефер? — окликнул ее кто-то, и из-за колонны выступила навстречу мужская фигура. При неверном свете двух или трех тускло мерцавших лампад можно было разглядеть, что это уже старый человек в одеянии верховного жреца Исиды, с голым черепом, с морщинистым лицом, оживленным полными жизни и энергии сверкавшими глазами.

— Я, повелитель! Твоя раба ждет дальнейших приказаний! — склонилась перед ним предательница.

— Что выпытала ты? Говори скорее?

— Меренра — истинный сын Тети! — твердо сказала Нефер.

— О боги! Да кто против этого спорит? И не все ли равно, истинный, не истинный? Важно то, что он оспаривает трон фараона. Значит, будет уничтожен. Но дальше: кто такой этот Оунис? Может быть, ему придет фантазия выдавать себя за покойного Тети, погибшего в бою против вавилонян? Уже появлялся некогда один такой самозванец. Но у фараона есть верные слуги, и самозванец исчез. Итак, кто таков Оунис?

— Ато сказал, что это его родственник! — промолвила Нефер.

— Отлично! Они спят?

— Спят, господин мой!

— Сейчас ты вернешься к ним и отберешь оружие. Потом я пошлю воинов покончить с ними.

— Со всеми, господин мой? — задала вопрос Нефер, казалось, равнодушным тоном.

— Со всеми, за исключением важнейших трех: Меренра, Ато и Оуниса. Их, однако, сейчас же надо будет подвергнуть пытке. Такова воля фараона. Вот данная им мне в удостоверение полномочий печать, перстень божественного царя Египта, коему все должны повиноваться.

И говоривший протянул девушке кольцо с печатью из огромного сердолика. Девушка испуганно поглядела на это кольцо.

— Чего ты боишься? Да возьми же в руки!

— Это кольцо дает тому, кто его держит, неограниченные полномочия? — спросила она, беря кольцо.

— Как самому фараону! Он может судить, казнить, стереть с лица земли город. Но давай же его сюда. Пора идти. Что ты дела…

Гер-Хор не докончил: нежная, атласная рука девушки, прижимавшая к трепетно бившейся груди роковое кольцо фараона, вдруг выпрямилась; в руке этой блеснул кинжал, и клинок впился, как

змея, в грудь жреца.

Испустив слабый стон, Гер-Хор упал как подкошенный. Поглядев мгновение на упавшего, Нефер толкнула его тело ногой.

— Презренная… собака! — пробормотала она, стиснув зубы. — Ты добивался обладания мною, моих объятий, моих поцелуев?

Потом она, держа кинжал в руке, вернулась в пиршественную залу и резко крикнула звонким голосом:

— Вставайте! Скорее, скорее! Просыпайтесь, если вам дорога жизнь!

В одно мгновение большинство пленников стояло на ногах.

— Что это значит? Почему ты держишь кинжал? Ты пришла убивать нас? — бормотал Меренра, глядя на стоявшую перед ним чародейку.

— Кровь! Откуда это? — прикоснулся к груди Нефер Оунис, показывая на расплывшееся по белоснежной льняной ткани кровавое пятно.

— Это — кровь злейшего врага Меренра! — ответила Нефер. — Я только что убила Гер-Хора, верховного жреца, чьей рабой я была с детства!

— Но на нас нападут! — воскликнул Ато, слыша гул шагов и бряцание доспехов.

В самом деле, отовсюду в пиршественные покои входили тяжеловооруженные воины, ожидавшие только знака, чтобы ринуться на пленников, собравшихся в кучу и обнаживших мечи.

— Именем сына Осириса, божественного фараона, благочестивого, великого, непобедимого! — звонким голосом сказала, выступая вперед, Нефер и высоко подняла перстень фараона. — Приказываю вам, воины, приготовить сейчас же быстроходную барку и отвести туда этих людей. Самим же остаться, не смея отлучаться, на острове и охранять его.

— Будет исполнено, повелительница! Узнаем перстень, который ты держишь, и повинуемся!

— Фараон наградит слуг своих! — закончила Нефер и пошла вперед. Ее пленники, пораженные, недоумевающие, последовали за ней.

XI. В Мемфис

Когда поданная барка отплыла от острова, у Ато вырвался глубокий вздох, а Меренра схватил руку Нефер и прижал ее к своим устам. Но лицо Нефер было бледно, глаза не блистали, а брови были нахмурены. Чародейка тревожно глядела вдаль, туда, куда, подгоняемая ударами весел, стрелой неслась легкая лодка — к царственному Мемфису.

Опасность пыток и смерти да и все пережитое в храме царей Нубии казалось каким-то страшным сном, в котором злой кошмар, отравляющий душу, переплетался с чарующими видениями и грезами.

За минуту быть пленниками, осужденными на бесславную гибель без борьбы, в ловушке, — и вдруг оказаться на свободе, быть спасенными именно той, кто обманул и предал… Мало того — получить в свое распоряжение великолепно оснащенное судно, мчавшееся с быстротой стрелы, и заветный перстень фараона, дающий возможность обмануть бдительность шпионов Пепи! И всем этим беглецы были обязаны лишь сопровождавшей их девушке!..

Поневоле у Меренра, когда барка их была уже далеко от Острова Теней, вырвалось восклицание:

— Но кто ты, Нефер? Только, о друг, скажи правду! Оунис поддержал требование своего питомца.

Нефер печальным голосом, звучавшим робко и искренне, ответила:

— Я не знаю, господин мой! Я смутно помню детство: мне грезится пышный дворец. Я не лгала, говоря тогда… Только это было не в далекой Нубии, а здесь, в Египте. А потом я стала рабыней Гер-Хора, жреца Исиды.

Помолчав несколько минут, она продолжала задушевным тоном:

— Не вините меня, не говорите, что я лгала: я ведь была орудием в чужих руках. Я поклялась повиноваться страшной клятвой Исиды. Ради Меренра я нарушила эту клятву, и боги жестоко покарают меня за это…

— Нет! Клятва была получена обманом, а исполнение замыслов врагов наших было бы великим несчастьем для Египта и нарушением законов Осириса-Ра… А когда Меренра станет наконец фараоном, — ты знаешь это, девушка, — по приказанию фараона верховные жрецы могут снять клятву, и боги не накажут тебя. Кто помешает тебе принести богам умилостивительную жертву? И когда крылья смерти осенят твое чело и душа отправится на Страшный Суд в страну теней, сделанные тобою добрые дела будут свидетельствовать о тебе. Анубис12 поведет твою душу по всем мытарствам, охраняя тебя, защищая от нападающих слуг Сета13. Так достигнет твоя душа престола единого и сольется в вечном блаженстве с душой предвечного! — сказал, взвешивая каждое слово, старый жрец Оунис.

— Да будет так, как говоришь ты, мудрый! — отозвалась Нефер, но все же на ее прекрасном лице по-прежнему лежала тень тревоги, и ее взор столь же тревожно вперялся в лицо юного фараона.

— Чего тревожишься ты? — сказал Ато.

— Ничего и всего боюсь я! — задумчиво ответила девушка. — Какие-то предчувствия овладевают душой моей. Только сейчас, сию минуту взглянув на тебя, я вдруг увидела, будто у тебя — только обрубки рук, без кистей, обрезанных почти по локоть. И мне стало страшно за тебя!

Ато побледнел и нахмурился.

— У меня — отрубят руки? Такому позорному наказанию подвергаются только люди из касты воров. Я — воин! Если я попадусь в руки врагов, то мое тело станет короче на величину моей головы. Я знаю это. Но я сотни раз видел смерть лицом к лицу. Неужели же мне бояться ее?

Ато тряхнул головой и засмеялся, но смех его казался искусственным.

— Погляди на меня! — перебил разговор Меренра. — Скажи, может быть, ты увидишь меня в будущем?

Затуманенным взором Нефер поглядела на юношу. И взор ее просветлел.

— Да, я вижу тебя, сын Солнца! — сказала она. — Из храмов Нижнего Египта везут на раззолоченной барке нового Аписа, священного быка. И все население Мемфиса в торжественной процессии выходит встречать его. И впереди — сам фараон. Это — ты, господин мой!.. За твоей колесницей в пышных носилках, окруженных стражей в золотых латах, нубийские рабы-атлеты несут ту, которая разделяет судьбу твою, супругу фараона.

— Нитокрис! — воскликнул Меренра.

— Не вижу, не вижу лица… — глухо простонала Нефер.

И смолкла. Когда обеспокоенный ее неподвижностью и безмолвием Оунис заглянул в ее лицо и взял ее руку, рука была холодна как лед, лицо бледно. Нефер овладел глубокий сон, граничивший со смертью. И прошло много долгих часов, прежде чем она очнулась.

А тем временем барка неслась и неслась вниз по течению, все ближе и ближе к царственному Мемфису. И бежали мимо смеющиеся берега, и менялись причудливые картины нильского пейзажа.

По временам проплывали мимо другие барки, то огромные, неуклюжие, нагруженные вровень с бортами, то пустые, легкие, маленькие лодки. В одном месте пришлось проходить мимо целой флотилии рыбаков, раскинувших по дну Нила свои сети, и с рыбачьих челнов послышались крики. Прислушавшись, Оунис нахмурился.

— Новости, какие новости в Верхнем Египте? — кричали рыбаки. — Расскажите, чужеземцы! Правда ли, что появился лже-фараон? Правда ли, что Верхний Египет охвачен восстанием и на Мемфис идет целое войско, которому лже-фараон обещал отдать столицу на разграбление?

— По-видимому, Пепи старается запугать народ! — заметил Ато, когда челны рыбаков были далеко позади.

— И, по-видимому, он осведомлен обо всем, что мы предпринимали до сих пор! — отозвался Оунис хмуро.

— Так что же? — пылко воскликнул Меренра. — Рано или поздно, нам придется вступить в открытый бой. Чем скорее, тем лучше!

— Нет, ты не прав, Меренра! — задумчиво сказал Оунис, теребя свою седую бороду. — Сокровища еще не доставлены в Фивы и Мемфис. Оружия не хватает. Многие вассалы еще не дали определенного ответа. Словом, наше спасение в выигрыше времени, а не в немедленных действиях.

Чем ближе подходила к Мемфису барка, тем оживленнее казалась великая река, тем чаще бороздили ее волны суда военной флотилии, переполненные солдатами. Эти суда, по-видимому, несли дозорную службу, и очень часто теперь барке Меренра приходилось останавливаться и подвергаться допросу. Но стоило Оунису или Нефер вместо ответа показать заветный перстень с сердоликовой печатью фараона, как воины почтительно склонялись, сторонились, давая дорогу барке, и удалялись.

— Наше счастье, что мы обладаем этим перстнем! — каждый раз после такой встречи говорил Ато. — И подумать, что я хотел утопить эту девушку?!

Но вот прошел и этот день, прошла и ночь. Утром вдали показался великий город древнего Египта, колоссальный Мемфис, столько столетий считавшийся самым большим городом мира. В золотистом тумане видны были очертания его высоких храмов, тонкие иглы обелисков, зеленеющие рощи и сады. В этом месте Нил уже походил на большую улицу — до того оживлены были воды его судами всех видов. Местами наблюдалось такое их скопление, что барке Меренра приходилось задерживать ход и, искусно лавируя, пробираться среди других судов, как пробирается пешеход в переполняющей улицу шумной и суетливой толпе. И тут едва не разыгралась катастрофа: по Нилу, поднимаясь вверх по течению, шла большая пышно убранная военная барка, над которой развевались пестрые знамена и султаны из страусовых перьев. Этой великолепной барке прокладывали дорогу сторожевые суда, сгоняя все встречные лодки с фарватера. Увидев раззолоченную барку, Оунис задрожал, и руки его сжались в кулаки, а глаза грозно засверкали.

— Что с тобой, мудрый? — обратил внимание на его волнение Меренра.

— Он! Он! Тот, который восемнадцать лет… на троне… украденном у… настоящего фараона! — задыхаясь от гнева, промолвил Оунис, показывая на скользившую уже в расстоянии нескольких десятков локтей барку.

Кровь бросилась в лицо Меренра. Он оглянулся и увидел, что посередине барки возвышается убранный драгоценными тканями помост, служащий подножием трону. На этом троне, под балдахином из страусовых перьев, восседал неподвижно, словно не живой человек, а статуя, вся почти сплошь покрытая украшениями из чеканного золота и драгоценных камней, высокий старик лет пятидесяти с бледным гордым лицом.

Прежде чем кто-нибудь успел сообразить, в чем дело, Меренра схватил лежавший возле него тугой лук, положил на тетиву стрелу… миг — и стрела полетела бы, неся смерть гордому владыке Египта. Но Ато с быстротой молнии вышиб стрелу; тетива жалобно зазвенела, и лук выпал из рук Меренра, схваченных железными руками подоспевшего Оуниса.

— Безумец! — воскликнул старый жрец, увлекая пылкого сына Солнца с палубы в каюту. — Безумец! Ты не мог убить его: расстояние слишком велико, и он в кольчуге. А весть о покушении была бы сигналом к кровавой резне. Мы были бы открыты, схвачены… И это на пороге к достижению нашей цели!

С трудом удалось Оунису успокоить Меренра. К счастью, выходка Меренра осталась никем не замеченной. Но надо было обезопасить себя от возможности повторения подобных случаев, когда пылкий юноша действительно мог поставить на карту все и, конечно, проиграть решающую игру. Посоветовавшись с Ато и Нефер, Оунис решил, что по прибытии в Мемфис он немедленно распустит гребцов лодки, разослав их по окрестностям, чтобы оповестить сторонников юного фараона о его прибытии и о том, что войска должны собраться в пределах строений, окружающих пирамиды Джосера.

До поры же до времени Меренра должен скрываться от сыщиков Пепи. Но где скрываться? Трудно найти лучшее убежище, чем кварталы для чужеземца. Коренные египтяне всегда сторонились чужеземцев, избегали общения с ними, представители высших каст считали для себя унизительным вступать в разговор с каким-нибудь «дикарем» — так египтяне высокомерно называли всех, не принадлежащих к их гордой расе.

Правда, там почти постоянно совершались ограбления пришельцев, а иногда и массовые убийства, сходившие преступникам почти всегда безнаказанно, ибо закон ограждал только своих, египтян. Но эту опасность можно было предотвратить, заплатив условленную сумму старейшинам «касты воров» и тем гарантировав себе безопасность на определенный промежуток времени. Да, кроме того, Ато обещал держать вблизи жилища небольшой отряд испытанных воинов.

Не дремала и Нефер — этот добрый гений юного сына Солнца: под ее руководством старый жрец превратился в типичнейшего нищего, странствующего по улицам столицы за сбором подаяний. Меренра стал незаметным рыночным рабочим — носильщиком тяжестей, а сама чародейка преобразилась в уличную врачевательницу и продавщицу всеисцеляющих снадобий и амулетов. Ее движения стали развязными, голос звонким и крикливым, глаза блестели, а нескольких капель какой-то жидкости из ее запаса специй для косметики оказалось достаточным, чтобы атласная кожа ее прелестного лица и обнаженных почти до плеча рук потемнела, словно сожженная лучами южного солнца.

Оунис настолько освоился со своей новой ролью, что самый опытный шпион фараона не заподозрил бы в музыканте, несшем оригинальный барабан в виде глиняного горшка, прикрытого туго натянутой кожей дикого осла, гордого и энергичного воспитателя Меренра. Да и Меренра, которого все занимало и который глазел, как ребенок, на величественные здания многочисленных храмов и дворцов Мемфиса с жадным любопытством, ничем не выдавал себя.

В таком виде все трое утром следующего дня покинули свое убежище и пустились в странствование по улицам Мемфиса, не возбуждая ни в ком ни малейшего подозрения. Оунис усердно колотил в барабан, сильный юноша прокладывал дорогу, раздвигая прохожих. Могучим движением стальной руки, а Нефер, выбрав удобное место где-нибудь у порога храма, на шумной площади, расстилала на мостовой свой коврик, усаживалась на нем и начинала громко нахваливать достоинства своего товара.

Обыкновенно эта необычная группа привлекала к себе общее внимание и скоро становилась центром, окруженным густой толпой, состоявшей как из людей, желавших получить от заклинательницы какой-нибудь совет или запастись чудодейственным лекарством, так и из простых зевак, удовлетворявших присущую представителям всех рас страсть к зрелищам.

XII. Передгрозой

— Внимайте, вы, люди блистательного Мемфиса! — выпевала звонким голосом Нефер, сидя на своем коврике у дверей одного из храмов Мемфиса и разложив около себя лоток со специями и амулетами — Спешите, спешите воспользоваться случаем получить лекарственные снадобья, избавляющие от страданий больных и обеспечивающие здоровым сохранение жизни на многие годы! Приобретайте истинные амулеты, избавляющие от сглаза, защищающие от влияния злых духов!

Звонкому голосу заклинательницы вторили рокочущие звуки барабана, в который колотил сменивший Оуниса Ато. А Меренра стоял сзади как будто на страже, охраняя драгоценный лоток.

— Я изведала все, что открыла своим верным служителям, жрецам великого, единственного храма в Саисе божественная Исида, Мать Мира' Я знаю рецепты таинственных мазей, излечивающих раны, унимающих боль, сгоняющих сыпь, возвращающих старцам силы юности. Внимайте! — восклицала Нефер.

Дряхлая египтянка с морщинистым лицом, слезящимися глазами и трясущимися руками, первая выдвинулась из толпы.

— Дай мне какого-нибудь снадобья, — сказала она, — для моей дочери. Бедняжка замужем, у нее есть грудной ребенок, утешение моей старости, а ее материнская грудь бедна молоком.

— Пусть муж твоей дочери, — отвечала Нефер, — наловит десяток маленьких черепах Нила сегодня, и десять — завтра, и так каждый день — в течение двух недель. Ты же вари похлебку из мяса их и корми ею свою дочь, и наполнятся молоком сосцы ее.

— Я хочу спросить тебя, мудрая, — обратилась к Нефер другая пациентка, еще молодая женщина, стыдливо прикрывавшая свой стан большим платком, — ты видишь, я ожидаю ребенка. Скажи, будут ли долги дни его на земле?

— В час когда твой ребенок появится на свет божий, прислушайся к крику его! — ответила Нефер. — Если ребенок произнесет слово «ни», долголетен будет он. Если же ты услышишь слово «мба» — готовься: не быть этому потомку рода твоего жильцом на свете. Но и тогда не падай духом: ты молода, и многочисленно будет потомство твое.

— Не знаю, поможешь ли ты моему горю? — обратился к Нефер простоватый на вид земледелец.

— А ты поделись им со мной! Посмотрим! — с тонкой улыбкой ответила Нефер, чувствовавшая себя непринужденно среди этой толпы.

— Садовник я. Ну, птицу развожу! — излагал свое дело проситель — И к столу фараона иной раз попадают мои курочки. А тут, вишь ты, заковыка вышла: что ни день — нет одной курицы, а то и двух Во все глаза смотрю, стерегу, чтобы поймать вора да вздуть его хорошенько, — нет, не ловится! А только отвернешься на миг — опять одной курочкой меньше.

— Завелся в твоем дворе хорек-хищник; или поселилась желтая змея, — разрешила недоумение Нефер.

— Вот-вот, оно самое! — обрадовался садовник. — В том-то и штука, завелась змея! Сам и подстерег, увидел. Тащит она мою птицу, пожирает. До яиц доберется — глотает по десятку. А что с ней поделаешь? Сама, мудрая, знаешь: священна желтая змея, посвященная богине Хатхор Мемфисской, и проклятие ложится на главу того, кто убьет желтую змею, и на дом его, и на потомство его. А гнездо ее под жилищем моим, в трещине скалы.

— Сделай вот что! — подумав, сказала Нефер. — Купи на рынке у рыбаков рыбу парге. Наскобли чешуи столько, чтобы в горсти ребенка укладывалось, и посыпь этой чешуей землю около логовища желтой пожирательницы птицы. Ты увидишь — не покажется она больше в птичнике твоем. Иди, исполни сказанное! — напутствовала его Нефер.

За этими первыми пациентами последовал целый ряд новых, терпеливо дожидавшихся очереди. Иные просили снабдить амулетом, другие — изгнать лихорадку, иссушающую кровь, третьи — избавить от сглаза. И каждому Нефер давала совет.

Старый Оунис, прислушиваясь к тому, как управлялась со своим делом Нефер, не мог скрыть своего удивления.

— Счастлив будет тот, — сказал он, обращаясь к Нефер, когда толпа поредела и заклинательница устало взяла лоток с нераспроданными амулетами и снадобьями, — счастлив, говорю я тебе, о девушка, будет тот, под чью кровлю войдешь ты, Нефер, как супруга и царица дома!

Глаза Нефер померкли, губы задрожали.

— Ты принесешь в дом мужа твоего мир и благоденствие, покой и радость. Ты уврачуешь раны его и дашь отдых душе его. Ибо мудра ты, и чисто сердце твое.

Нефер тяжело вздохнула.

— Я — мудра? Пусть так! — пробормотала она. — Да, я знаю все заклинания, я знаю все средства, знакомые старцам храмов. Одного не знаю я…

— Чего? — спросил ее, понижая голос, Оунис.

— Того, как заставить зачарованное сердце юноши обратиться ко мне. Разлюбить другую… Заставить полюбить меня!

— Ты говоришь о царевне Нитокрис и Меренра? — еще тише сказал Оунис.

Нефер молчала, тоскливо глядя на шедшего впереди Меренра. Помолчав немного, Оунис сказал:

— Это — жало стрелы, впившееся в мое сердце. Это — рана, терзающая и мою душу, отнимающая мой покой! Дочь злейшего врага, избалованная придворными льстецами, презирающая народ, женщина, способная только рядиться и умащивать изнеженное тело благовониями, — она пришла, взглянула — и стал Меренра рабом ее! Но что поделаешь? Она — первая, которую увидел он, а в его жилах течет пылкая кровь.

Разговор внезапно прервался: дорогу шедшим преградила быстро двигавшаяся толпа. Впереди бежали мальчишки, кувыркаясь и визжа, за ними следовал несший на шесте пестрый флаг великан-нубиец с могучей грудью и бычьим затылком; за нубийцем — скриба, несший свиток папируса, потом трубач, дувший в рог буйвола, извлекая из него пронзительные, отрывистые звуки, потом барабанщик, неистово колотивший ослиную шкуру своего барабана. Когда смолкли звуки трубы и дробь барабана, скриба, расправив огромный свиток папируса, откашлялся и принялся за чтение:

— Именем божественного Пепи, владыки Египта, того, на главе которого — двойная корона Верхнего и Нижнего Египта, да будут нескончаемо долги дни царствования его! Да будет ведомо жителям края сего, подданным фараона и милостиво допущенным к пребыванию в стране чужеземцам, презренным и нечистым! Да ведают люди всех каст! Свободные и рабы! Да ведают!

Скриба приостановился, переводя дыхание. Великан-нубиец махнул в воздухе древком флага. Барабан грянул дробь. Труба завыла.

— Первое! — продолжал скриба. — Злоумышленники похитили перстень фараона с изображением священной змеи, похитили клейнод сей у верховного жреца Исиды, благочестивого и мудрого Гер-Хора, нанеся ему почти смертельную рану! Сим объявляется, что никто впредь не обязан исполнять приказания тех, кто предъявит означенный перстень от имени фараона, ибо тот — лжец и вор!

Второе! За разыскание перстня, за головы тех, кто похитил его, казначей божественного выдаст: за перстень — один талант; за голову лжеца и обманщика, называющего себя Оунисом — один талант; за голову неведомого беглого раба, вероятно сына означенного обманщика Оуниса, Меренра — два таланта! Да будет ведомо сие всем!

Опять завыли трубы, загремел барабан, и толпа повалила дальше, не обратив внимания на ушедших в сторону Оуниса и его спутников.

— Гер-Хор жив! — промолвила побледневшая Нефер с горечью. — Слаба была рука моя, нанесшая ему удар!

Оунис шел с нахмуренным челом и бормотал, сжимая кулаки:

— Дорого ценишь ты, Пепи, наши головы! Но посмотрим, посмотрим…

По дороге к избранному убежищу, когда беглецы проходили, смешавшись с толпой, по берегу Нила, им представилось зрелище, заставившее содрогнуться даже закаленного бойца, неустрашимого Ато: на отмели у самого берега, где возвышались казармы гвардии фараона, на высоких кольях, вбитых в дно реки и обращенных остриями к небу, торчало около сотни человеческих трупов в самых ужасных позах, приданных им агонией. Стаи коршунов, неистово крича, суетились над трупами, совершая кровавую тризну, пожирая куски человеческого мяса, расклевывая тела. И часто какой-нибудь труп шевелился под тяжестью насевших на него птиц, или мертвая голова, поражаемая ударами клювов, откидывалась назад, словно жизнь еще не угасла в ней.

А внизу, в тростниках, на отмели, уже копошились несметные стаи крокодилов. Время от времени какой-нибудь труп срывался с кола и падал. Тогда крокодилы набрасывались на него и разрывали его на части, а перепутанные и озлобленные коршуны с криками ловили куски растерзанного тела и, давясь, проглатывали их.

Собравшаяся на берегу толпа стояла в тревожном молчании. Слышался истерический плач женщины, визг потревоженного ребенка. Многие в толпе, глядя на трупы казненных, опускали взоры, сжимали кулаки, бормотали что-то, походившее на проклятия и на обет мести палачам. Но везде и всюду шныряли шпионы, ловя на лету замечания, записывая слова неосторожных. И солдаты, сомкнув ряды, уже уводили двух или трех арестованных.

Один из последних — с виду это был старый воин — шел среди солдат; вернее, они несли его, ибо он был жестоко избит при аресте; из разбитой головы текла кровь, слепившая один глаз, и правая рука, перебитая ударом дубины полицейского, повисла как плеть. Обвязав веревкой его шею, полицейские тащили несчастного, а когда он падал — на его спину сыпались удары. Он поднимался и брел, спотыкаясь, за палачами.

Толпа роптала и волновалась, но присутствие вооруженных отрядов сдерживало ее.

— Боги милосердные! — говорил стоявший рядом с Оунисом старый рыбак, губы которого дрожали и из глаз лились слезы. — Ра великий! Что делается, что только делается?! Наш фараон повелел истребить целый отряд ветеранов, ходивших на вавилонян при покойном Тети. За что? Без вины, видят боги, без всякой вины!.. Только потому, что это были воины великого воителя, доблестного Тети. А ходит слух, что Тети жив! Говорят еще, будто где-то в тайниках в Мемфисе скрывается какой-то Меренра. Говорят, он хочет свергнуть нашего милостивого и мудрого, божественного фараона Пепи, этот Меренра. И народ разделился — одни говорят: жив Тети и жив Меренра. А другие говорят: какое нам дело? У нас есть божественный Пепи! Но, боги, что только делается? Город кишит шпионами, ищут пропавший перстень фараона и какого-то Оуниса, похитившего этот перстень…

Вдруг схваченный солдатами воин, по-видимому, чувствуя близость своего смертного часа, приостановился, поднял изувеченные руки к небу и крикнул полным дикой злобы и вызова голосом:

— Отомсти за меня палачам, Меренра! Приди, отомсти!

И из густой толпы в ответ отчетливо прозвучал полный угрозы отклик:

— Умирай спокойно: отомщу!

Шпионы кинулись искать дерзкого. Отряд солдат разрезал толпу на несколько частей. Но говорившего не нашли: проворная и находчивая Нефер успела увлечь Меренра в соседний переулок, и через минуту все четверо странников были уже в полной безопасности.

XIII. Первый бой

Осирис-Ра, бог солнца, в своей колеснице поднимается утром на востоке, прокатывается по небу, опускается в подземное царство… Ночь приходит на смену усталому дню, день сменяет ночь. Жизнь идет как будто обычным порядком: полны базары и площади шумной толпой снующего люда, в мастерских стучат молотки ремесленников. Люди приходят на свет и сходят в страну теней, любят, ненавидят, радуются, страдают…

Кажется, что Египет живет обычной жизнью, но это только кажется. Если прислушаться к людским толкам, бегущим по всей стране от водопадов до самой дельты, как бегут волны Нила во время наводнения, — услышишь, что народ с нетерпением ждет, когда, наконец, из мглы неизвестности поднимется страстно ожидаемый молодой фараон, сын великого Тети — Меренра, когда он прогонит деспота, отнимет у него трон фараона и вернет египетскому народу его былое благоденствие.

В казармах офицеры зорко следят за настроением воинов, арестовывая каждого селянина и горожанина, пытающегося проникнуть туда. Во дворце у фараона почти непрерывно идут совещания высших сановников государства. Скачут к вассалам и от вассалов гонцы, крейсирует по водам Нила целая флотилия судов. Сам фараон Пепи ходит с хмурым лицом и гневным взором. Он чувствует, что надвигается гроза, чувствует близость опасности, знает, что она неотвратима, и это сознание отнимает у него сон.

Однако до сих пор все попытки шпионов Пепи разыскать юного фараона и его спутников — Оуниса и Нефер — остаются тщетными, и наши друзья странствуют по Мемфису переряженными, посещают храмы, рынки, площади и улицы. Не видно только Ато, который скрывается, собирая старых приверженцев Тети.

Ато подозревал, что за ним уже следят, ходят по пятам шпионы Гер-Хора, но все же думал, что ему удастся устроить тайное совещание нескольких сотен сторонников Тети во внутренних покоях пирамиды Родопис.

Накануне празднества быка Аписа к казармам гвардии фараона подъехал на колеснице верховный жрец храма Птаха14, Гер-Хор. Вызвав дежурного офицера, он передал ему какие-то секретные приказания. Казарма загудела, как рой потревоженных пчел, вооруженные люди выскакивали из своих покоев и строились на замощенном дворе в отдельные отряды. Потом эти отряды тронулись в таинственный путь, руководимые несколькими шпионами. Сам Гер-Хор покинул колесницу: он чувствовал себя очень слабым и боялся, что ездой на колеснице будет растревожена его незажившая рана, и потому поместился в носилках-паланкине, несомых дюжиной нубийских рабов.

Войска пересекли весь город, спавший мирным сном, выбрались за его стены и дошли до знаменитой пирамиды Родопис. Там целый отряд шпионов, руководимый Гер-Хором, проник потайным ходом внутрь пирамиды, таща с собой большие связки горючего материала. Немного времени спустя густые столбы дыма стали показываться одновременно в нескольких местах, в правильно расположенных и невидимых для постороннего наблюдателя отверстиях. Казалось, горит, дымясь, вся внутренность пирамиды.

Гер-Хор стоял в стороне, и на его гладко выбритом бронзовом лице играла торжествующая улыбка.

— Должно быть, почти все они здесь! — бормотал он злорадно. — Желал бы я послушать, что скажет теперь красавица Нефер, милая мышка с острыми зубками, умеющая работать кинжалом не хуже солдата!

В это мгновение от стены отвалилась одна плита, и через образовавшееся отверстие выскочил полуослепленный, задыхающийся в дыму человек с мечом в руке. Он находился на порядочной высоте, держась на ступенчатом карнизе. Переведя дыхание, он спрыгнул с карниза на землю. Подстерегавшие его воины Гер-Хора бросились на него, свалили и связали. Одна фигура за другой выскакивали из отверстия и появлялись на карнизе: Гер-Хору полностью удалась придуманная им мера, и разведенный внутри пирамиды костер выкурил заговорщиков из тайников. Его слуги выследили сторонников Тети, разведали, где они собираются. И разыгралась трагедия.

По знаку Гер-Хора лучники стали осыпать карниз стрелами. Заговорщики отвечали, в свою очередь, стрелами. Затем, собравшись и выстроившись в одну колонну, как лавина ринулись они на осаждающих. Произошла отчаянная, ужасная схватка. Люди сталкивались грудь с грудью, рубили, кололи друг друга, валились, катались по земле, свившись в клубок, умирали от ран или под тяжелыми стопами других бойцов.

Приверженцы Тети, которых было около семисот или восьмисот человек, были испытанными, закаленными бойцами. Каждый удар их меча повергал одного врага бездыханным, каждая стрела пронизывала чье-нибудь тело. И держались эти люди, боровшиеся за свою жизнь и свободу, несокрушимо, как сталь.

Противниками их были молодые, по большей части неопытные воины, не отличавшиеся таким умением биться. И хотя на их стороне был перевес в силе, тем не менее бурным натиском повстанцам удалось прорвать первые ряды осаждающих и проложить себе дорогу к городу. Но успех был только кратковременный: к осаждающим со всех сторон стекались подкрепления. Снова и снова сверкали мечи и звенели щиты, лилась кровь, неслись яростные вопли ожесточенных бойцов, и валились на землю трупы.

Сражение длилось до рассвета. А когда лучезарный Ра показался на горизонте, у подножия пирамиды Родопис шла беспощадная кровавая расправа торжествующих победителей над побежденными: из сторонников Тети после боя оставалось в живых не больше половины, и те были покрыты ужасными ранами и безоружны. Полдюжины государственных писцов, расположившись у подножия пирамиды, разложили на своих коленях чистые свитки папируса и принадлежности для письма. Верховный жрец храма Птаха производил допрос пленных и решал их участь. Простым солдатам отрубали кисти рук, отрезали уши и носы, более знатным и важным, игравшим руководящую роль, начали тут же рубить головы. Однако пленные не выдавали секрета, кто ими предводительствовал.

К Гер-Хору подвели высокого, статного воина с гордым лицом. Это был Ато.

— Я узнаю тебя! — вскричал Гер-Хор. — Ты сопровождал Оуниса и Меренра! Ты — один из главарей заговора, бунтовщик, восставший против божественного фараона. Ты будешь подвергнут мукам и казнен, ты умрешь позорной смертью, и тело твое будет выброшено на съедение нечистым животным, если ты не откроешь, где скрываются беглецы!

Ато побледнел, но быстро взял себя в руки и презрительно засмеялся.

— Ищи сокола в поднебесье, гонись за рыбкой, скользящей под волной Нила! Их нет, и ты не найдешь их, а встретишь их только тогда, когда для тебя придет час суда и расплаты! — сказал он.

И старый боец, который знал, что ему уже нечего больше терять, плюнул в лицо верховному жрецу. Пришла очередь побледнеть и задрожать и для Гер-Хора.

— Голову! Голову! — закричал он, трясясь всем телом.

Но когда меч палача уже взвился над головой Ато, Гер-Хор передумал. Смерть воину не наказание. Нет, он подвергнет Ато позору, он сохранит ему жизнь, жалкую жизнь калеки с печатью позорной казни на руках. Остановив поднятый меч палача, Гер-Хор спокойно и бесстрастно приказал отрубить Ато кисти обеих рук.

Ни единым стоном не выдал старый боец себя, когда блеснул меч и на песок упали обе кисти его рук, а алая кровь брызнула фонтаном…

— Бог мести! — воскликнул Ато, поднимая обрубленные руки к небу. — От имени моего и других бесчисленных жертв призываю твое проклятие на главу этого человека!

Затем он отошел в сторону, где походные врачеватели перевязывали раненых, останавливали кровотечения и зашивали в лубки руки бойцов, наказанных отсечением кистей.

Час спустя суд и расправа были закончены, отрубленные головы, отсеченные кисти рук, отрезанные носы и уши были сложены на специально приготовленные колесницы и под эскортом солдат отправлены в Мемфис, на показ фараону. Войска Пепи, забрав с собой своих убитых и раненых, выстроились в походные колонны и под звуки рожков ушли от пирамиды. Рабы-нубийцы унесли на своих могучих плечах носилки с бледным, изнеможенным верховным жрецом. У подножия пирамиды остались только трупы побежденных и несколько сотен жестоко раненных приверженцев Тети.

Одни из них уходили в пустыню, ложились на раскаленный песок, и, покорные судьбе, ждали, когда придет избавляющая от всех страданий благодетельная смерть. Другие брели по направлению к Мемфису, спотыкались, падали, поднимались, опять брели.

Среди них был и несчастный Ато. Лишенный рук, подвергнутый позору, старый воин уныло брел по горячему песку пустыни. Он думал о пророческом видении Нефер, о проигранной битве, о старом Оукисе, еще не подозревавшем о гибели своих надежд, думал о пылком Меренра, молодом фараоне, которому не суждено завоевать себе по праву принадлежащий ему трон. Мечты и надежды многих лет рухнули вместе с поражением. Пройдет немало времени, прежде чем удастся оправится после такого удара. И отчаяние закрадывалось в душу воина…

XIV. Превратности судьбы

А в Мемфисе в этот самый час происходила другая драма. С утра весь город был на ногах: по городу двигалось торжественное шествие — божественный бык Апис отправлялся к водам святой реки, чтобы своим посещением закрепить начало сельских работ. Звенели струны музыкальных инструментов; гудели рожки, грохотали барабаны.

В толпе, собравшейся на площади по дороге шествия со священным быком, неподалеку от дворца фараона, стояла группа из трех наших знакомых. Это были Оунис, Меренра и переодетая уличной гадалкой Нефер; девушка была в печальном и тревожном настроении.

Когда шествие с Аписом, сопровождаемым бесчисленным множеством жрецов в белых одеждах, уже приблизилось к реке, и Апис, войдя в воду по колени, нагнул к ее поверхности свою красивую голову, на площади показалось другое шествие: рабы несли раззолоченные носилки, на которых на ложе, представлявшем подобие трона, полулежала поразительной красоты молодая девушка. Другая женщина обвевала лицо ее веером из страусовых перьев, прикрепленных к золотой полукруглой пластинке.

— Дочь фараона! Дочь фараона! — восклицали, расступаясь, прохожие.

Увидев красавицу, Меренра очертя голову бросился к носилкам, простирая руки к дочери фараона.

— Ты здесь! Я нашел тебя, о божественная! — восклицал он, пожирая глазами лицо молодой женщины.

Воины, сопровождавшие носилки, набросились было на смельчака, но властным движением руки Нитокрис, единственная дочь Пепи, остановила стражу.

— Кто ты? Что нужно тебе, о юноша? — сказала она, лукаво улыбаясь. Она отлично узнала некогда спасшего ее от гибели в волнах Нила Меренра и тонким женским чутьем угадала, что юношу к ее ногам привела пылкая любовь.

— Ты не узнаешь, не узнаешь меня? — шептал горестно Меренра. — А я… я не мог жить без тебя! Ты унесла мой покой. С тех пор как я увидел тебя в волнах реки, и твое дивное тело покоилось в моих объятиях, и ты ушла от меня, — чистый воздух пустыни казался мне напоенным ядом. Я бродил как безумец: жить вдали от тебя… Лучше смерть! Но я знал, где найти тебя, и твой голос звал меня, твой лучезарный образ показывал мне дорогу. И вот я у ног твоих!.. Я хочу быть всегда возле тебя! — полным мольбы пылким голосом восклицал

Меренра.

Сзади послышался слабый вздох. Это вздохнула Нефер.

— Я люблю тебя, я страстно люблю тебя! — шептал Меренра, не спуская горящих глаз с прекрасного лица дочери фараона. И на этот раз эхом его словам послужил жалобный стон, сорвавшийся с побелевших уст Нефер.

— Быть возле меня — значит быть во дворце божественного фараона, стоять у ступеней трона, — сказала Нитокрис задумчиво. Она чувствовала, как сладкая истома охватывает ее тело, как сильнее бьется и замирает в груди ее сердечко. Ей хотелось прикасаться руками к простертым к ней рукам юноши и гладить его по лицу, глядеть в его глаза, слушать и слушать без конца звуки его страстной речи.

— Дворец фараона… Ступени трона. Но… Я и сам — сын Солнца, в моих жилах течет кровь божественного Ра! Я имею право не стоять, как раб, у ступеней трона, а восседать на самом троне, как владыка! — воскликнул Меренра.

— Значит, ты — Меренра?.. Сын погибшего Тети?

— Ни слова! — пронесся из рядов стражи предостерегающий голос Оуниса. Но Меренра не внимал ему: он пил сладкий яд первой юношеской любви, пребывал у ног любимой девушки, — и для него внешний мир не существовал.

— Без воли моего отца, фараона Пепи, я не могу сделать для тебя, о юноша, ничего! — сказала после легкого колебания Нитокрис. Подумав, она добавила: — Но если ты готов на все…

— Хоть на смерть!

— …то следуй за мной. Я буду умолять отца. Быть может…

Не докончив начатой фразы, она подала знак страже, рабы вновь подняли носилки на могучие плечи и шествие тронулось, направляясь ко дворцу фараона.

Меренра шел, придерживаясь рукой за край раззолоченных носилок. Он ничего не видел, ничего не слышал: он только сознавал, что так близка к нему та, которой была отдана его любовь…

Стража, сомкнув ряды вокруг носилок Нитокрис, хотела отдалить Нефер, но молодая девушка, незаметно пробралась за шествием к воротам роскошного дворца фараона. Оуниса не было видно.

Покинув носилки, ступив легко и грациозно на ступени палат, отведенных для Гинекея, Нитокрис, колеблясь, сказала Меренра:

— Ты подождешь тут, покуда я увижу отца.

И скрылась за массивным пологом, маскировавшим двери.

Меренра и Нефер стояли в углу, под палящими лучами полуденного солнца, и терпеливо ждали.

По двору тяжелым шагом проходили отряды стрелков и копьеносцев, въезжали в конюшни и выезжали на улицы колесницы, влекомые быками нубийской породы.

Меренра глядел жадным взором на колонны палат, под кровлей которых обитала Нитокрис.

Он не видел и не слышал, как к сторожившим его воинам подошел какой-то скриба, что-то шепнул, показывая на юношу и Нефер.

Командовавший отрядом офицер произнес два слова, и, вдруг…

Прежде чем Меренра успел опомниться, его схватили десятки дюжих рук, свалили, опутали веревками, так что он не мог пошевельнуться ни единым членом. Кто-то раздвинул его зубы, вставив между ними лезвие меча.

В рот юного фараона полилась тонкая струя ароматной, обжигавшей горло, одурманивавшей жидкости. И Меренра потерял сознание.

Нефер постигла почти та же участь: ее связали, подняли на плечи, понесли. Воины, несшие обоих пленников, спустились в подземелья, вырытые под дворцом фараонов. И там оставили пленников, бросив их тела на каменные плиты, покрытые плесенью.

Меренра очнулся лишь через несколько часов.

Он чувствовал себя усталым, разбитым. Мучительно болела голова, ныли все члены, и казалось, что руки и ноги налиты свинцом.

Все, происшедшее в этот день, представлялось сном. Сначала это был радостный, лучезарный сон, полный прелестных грез; блестели очи любимой девушки, звучала неземная музыка ее голоса.

Потом… потом все переменилось в мгновение ока.

И вот теперь Меренра в темной и смрадной яме, бессильный, разбитый, пленный. Что будет дальше? Несомненно, гибель. И когда же? В тот самый момент, когда он приблизился к самым ступеням трона фараона! И нет кругом никого, никого. Неведомо где находится Нефер, нет Оуниса, хладнокровно и победоносно выходящего изо всех опасностей; нет и Ато, который мог бы сказать несколько ободряющих слов.

Меренра глухо застонал. И на его стон неожиданно из утла подземелья откликнулся слабый, но радостный крик:

— Владыка мой! Слава Осирису, спасшему тебя от смерти! Ты жив. А я боялась…

— Ты здесь, Нефер? — ответил, оживая, Меренра.

— Здесь, господин мой. Вместе с тобой. Это я развязала связывавшие тебя веревки, положила тело твое на циновку, обливала лицо твое водой и отогрела сердце твое прикосновением рук своих. И вдруг слышу, как ты застонал…

Говоря эти слова, чародейка приблизилась к юноше, опустилась на колени к его ложу, гладила руками его лицо и плакала и смеялась одновременно.

— Где мы? — спросил Меренра, оглядываясь пытливым взором вокруг. Но под сводами подземелья царила мгла. Лишь сквозь какую-то щель, должно быть, в потолке, проникал слабый-слабый свет.

— Нас ввергли в страшные темницы под покоями самого фараона, где уже в течение многих лет бесследно погибают люди! — трепетным голосом ответила Нефер. — Но не бойся, сын Солнца: я знаю, тебе не грозит опасность. Скоро ты выйдешь отсюда.

— И что будет дальше? — вскочил Меренра.

— Мои видения повторяются, и в них ничто не меняется! — продолжала Нефер. — Я вижу тебя в пышных палатах, в облачении владык Верхнего и Нижнего Египта, в золотой двойной короне.

— Дальше!

— И перед тобой все склоняются ниц, все прислушиваются к твоему голосу, боясь, как грома из туч, как всеиспепеляющей молнии, твоего царственного гнева, о Меренра!

— Дальше, дальше! — блестя глазами, понукал девушку Меренра. — Что видишь ты еще?

Голос Нефер задрожал:

— Я вижу бездыханное тело распростертой в последнем смертном покое перед ступенями трона молодой женщины.

— Нитокрис? — вскрикнул, задрожав, Меренра.

— Не знаю! — слабым, прерывистым голосом отозвалась чародейка.

И потом добавила:

— Но перестань думать об этом, господин мой. Надо подкрепиться.

Здесь есть вода и маисовая лепешка…

— Но она, быть может, отравлена?

— Чтобы обезопасить тебя от отравления, я попробовала этот хлеб, — ответила Нефер. — Нет, он не повредит тебе.

И она протянула Меренра лепешку.

Утолив свой голод и жажду, Меренра приободрился.

— Но что же предпримем мы для нашего освобождения?

— Подожди! Что-нибудь придумаем. Надо постараться дать знать о том, где мы находимся, дочери фараона Нитокрис. Она сумеет прийти к нам на помощь. Постой! Я слышу чьи-то шаги… — отвечала Нефер.

В самом деле, в подземелье вошел старый солдат, тюремный страж, высокий, угрюмый воин с морщинистым лицом и медленными движениями.

— Воин! — громко позвал его Меренра.

— О Осирис, — попятился старик, едва не выронив с перепугу на землю принесенную им маленькую масляную лампочку, лепешку маисового хлеба и кувшин с водой. — О Осирис! Кто говорит со мной голосом почившего Тети, великого воителя?

— Я сын Тети! — отозвался Меренра. — Теперь ты видишь, кто заключен в темницу? Ты по голосу можешь узнать меня.

— Сын и наследник Тети! Юный фараон! — продолжал растерянно бормотать страж. — Голос Тети, и глаза его, и черты лица Тети, который водил нас на бой против вавилонян… Да-да. Я узнаю… Но что желаешь ты, господин мой, от своего слуги?

— Освободи меня! Этого требую я, сын Тети! Воин упал на колени перед фараоном.

— Я солдат, о господин! Я повинуюсь тому, кому служу. Ты — заключенный, мне поручено сторожить тебя, и я исполню долг мой, хоть сердце мое разрывается. Не гневайся, о сын Солнца, но так надо!

— Тогда дай знать о том, где я нахожусь, прекрасной царевне Нитокрис.

— Это я могу исполнить, о господин: моя внучка — одна из любимых прислужниц царевны. Подожди!

Оставив масляную лампочку и провизию на полу камеры, страж удалился, не забыв тщательно запереть массивные двери. Глухо застучали шаги удалявшегося воина.

И опять потянулись бесконечные минуты нетерпеливого ожидания. Прошло около часу, и вот приотворилась, заскрипев, тяжелая дверь тюрьмы, послышались голоса, звон оружия, тяжелые шаги нескольких людей.

Нефер с криком бросилась к Меренра и, крепко обвив его обеими руками, загородила своим телом от вошедших, заявляя:

— Убивайте меня, но не прикасайтесь к сыну Солнца!

— Спокойно! — бесстрастным тоном проронил командовавший офицер. — Мы пришли не убивать, нам приказано привести этого юношу, оказывая ему должное уважение, в царские пиршественные палаты.

— А я? — простонала Нефер, тоскливо оглядываясь вокруг.

— А тебя приказано вывести из подземелья и отпустить на свободу…

Через минуту Меренра шел, свободный и гордый, за показывавшими ему дорогу по подземным переходам воинами с ярко горевшими факелами. На пороге подземной тюрьмы он остановился, полу ослепленный резким переходом от царившей в его тюрьме мглы к ослепительному свету лучезарного дня.

Следом за ним вывели и Нефер. Она порывалась идти во внутренние палаты дворца за Меренра, но грубая рука солдата, шедшего рядом с ней, впилась в нежное плечо девушки и повернула ее.

— Пусти меня! — гневно вскрикнула девушка. — Ты ведь слышал? Меня приказано отпустить на свободу!

— Разве? — злорадно засмеялся солдат. — Успеешь, успеешь!

И напирая на плечо Нефер железной рукой, он толкал ее вперед. За поворотом стены к нему присоединилось еще несколько вооруженных людей; окружив трепещущую всем телом девушку, они повели ее по шумным улицам Мемфиса.

XV. У подножия престола

Нам необходимо вернуться назад и рассказать читателю, что произошло незадолго до того во дворце. Разумеется, вывод Меренра из тюрьмы был делом рук Нитокрис. Едва только девушка узнала, что Меренра вовсе не бежал, — как ей было сказано прислужниками, — а томится в подземной тюрьме, она ворвалась в покой, где фараон занимался делами государства, и потребовала объяснений.

Смущенный ее упреками, фараон удалил нежелательных свидетелей — чиновников и скриб — и приступил к переговорам с любимой дочерью.

— Ты обманул, обманул меня! — кричала гневно Нитокрис. — Я привела в твой дом человека, который спас мою жизнь, а ты швырнул его в смрадную могилу!

— Он враг нашему дому! — твердил фараон.

— Сделай его нашим другом, и он будет щитом между нами и гневом народа!

Пепи побледнел. Эта мысль не приходила еще ему в голову.

Да, быть может, девушка права!

До сих пор он пытался задавить явное недовольство народных масс свирепыми расправами, ссылкой недовольных в ужасные нубийские рудники, казнями, избиениями. А волны общей ненависти все росли и росли, и отовсюду во дворец стекались сведения о том, что при малейшем предлоге весь Египет будет охвачен тяжкими народными волнениями. Не на кого положиться, потому что все слуги продажны. Стоило появиться вышедшему из могил призраку прошлого, стоило прийти из пустыни какому-то мальчишке, — и у народа есть знамя, вокруг которого может собраться пол-Египта! Пепи устало закрыл глаза.

— Да, в недобрый, в недобрый час произошло все это! — подумал он. — Если бы я не покинул трупа брата Тети на поле битвы, может быть, корона Египта досталась бы мне законным путем. Кроме тревог, ничего не принесла она мне.

— Что же, отец? Неужели ты опозоришь свой дом тайным убийством? Неужели ты допустишь, чтобы народ говорил, будто твоя дочь заманила в ловушку твоего соперника, а ты стал его палачом?

Нитокрис была — вся огонь, вся возбуждение; она плохо спала в эту ночь, волнуясь за участь Меренра, теряясь в догадках, что заставило юношу покинуть двор, — а теперь, когда она знала, что Меренра томится в тюрьме, каждое мгновение ожидая смерти, нервы ее уже едва выдерживали. Но она стыдилась открыть отцу тайну своего девичьего сердца, впервые тронутого крылом богини любви, сладостной и вместе трагичной Хатхор, египетской Афродиты.

Пепи уже овладели другие мысли: «В самом деле, пойдет новая смута. Надо, наконец, посмотреть, что за щенок ползет на ступени трона. Ведь его можно будет отшвырнуть в любой момент, и… и раздавить так, что никто не узнает. Подальше от дворца…»

— Пусть будет по-твоему! — сказал холодным голосом фараон, обращаясь к дочери. — Ты знаешь, что этот юноша уверяет, будто он сын почившего брата моего, великого фараона Тети? Мы окажем ему достойный приют. Прикажи приготовить пиршественный зал, отдай распоряжение, чтобы твоего спасителя привели туда, дав ему чистые одежды, ибо он, кажется, странствовал по Мемфису под маской нищего…

Нитокрис, обрадованная, поторопилась уйти из покоев отца и сделать должные распоряжения, не заметив иронического тона Пепи и его хмурых взглядов.

Едва она удалилась, как раздвинулись занавески, делившие пополам рабочую комнату фараона, и показался верховный жрец храма Птаха, Гер-Хор. Увидев его, фараон еще больше нахмурился.

— Сын Солнца, — сказал Гер-Хор, — ты колеблешься? Ты боишься раздавить гадину, ползущую к твоему трону?

— Может быть, он сын Тети? — задумчиво сказал Пепи.

— Хоть бы и так… Он — бунтовщик и преступник! Покуда он жив, ты не будешь в безопасности. И если ты отказываешься уничтожить Меренра, то смотри, о фараон, бог Птах может отвернуть лик свой от тебя.

— Это значит, что верховный жрец этого бога начнет мутить народ против меня? — полунасмешливо, полуугрожающе спросил фараон.

Потом он с горечью воскликнул:

— Вы, жрецы, опутали меня своими сетями! Это вы нашептали мне честолюбивые мысли, когда на престоле сидел еще Тети, ненавистный вам, — ибо он не давал грабить народ! Это вы завели в ловушку войско Тети. А теперь вы грозите гибелью и мне!

Гер-Хор молча выслушал упреки фараона: не в первый раз за эти годы царствования вечно колеблющегося Пепи между ними происходили столкновения. И каждый раз победителем выходил тот, у кого была более крепкая воля, — жрец храма Птаха.

Четверть часа спустя Меренра, вымывший свое усталое тело в водах роскошных купален и облекшийся в костюм воина высшего ранга, с замиранием сердца переступил порог приемной залы.

Послышались тяжелые шаги отряда телохранителей фараона. Раздалось пение рожка, извещавшего о близости владыки.

— Повергнитесь, повергайтесь все ниц! — выпевал глашатай. — Грядет повелитель! Склоните головы во прах!

На пороге показался Пепи — высокий старик с бронзовым лицом, словно обратившимся в маску.

— Дерзкий! — крикнул один из солдат, схватив за плечо молча стоявшего Меренра.

— Что тебе? — откликнулся гневно Меренра.

— Ты заслужил смерти! Ты не отдал должной чести господину! На колени! Упади во прах лицом и жди решения своей участи от владыки!

Другие воины окружили юношу.

— Руки прочь! — стряхнул с себя первого воина Меренра, в котором закипела вся кровь.

Одним прыжком он вырвался из круга стражи. Оружия у него не было. Но рядом стоял массивный бронзовый сосуд. Как перышко, поднял его Меренра, и первый приблизившийся к нему страж упал на землю, даже не застонав, с размозженной головой. Воины схватились за мечи и луки.

Фараон Пепи бесстрастно глядел на эту сцену. Но вдруг какая-то тень промелькнула по лицу, оно дрогнуло, и он сказал воинам:

— Вложите мечи в ножны и стрелы в колчаны! А ты, юноша, уйми пыл свой и приблизься ко мне.

Швырнув в сторону покатившийся со звоном сосуд, Меренра бесстрашно прошел сквозь ряды расступившихся перед ним воинов и приблизился к владыке судеб Египта.

XVI. Лицом к лицу

Страстная любовь к прекрасной Нитокрис и стремление взойти на трон отца, хотя бы переступив через труп Пепи, — вот два чувства, боровшиеся в душе Меренра, когда, приглашенный фараоном, он вместе с его дочерью вошел в пиршественный зал. И победила любовь: во время пиршества, в течение которого Меренра долгие часы находился возле любимой девушки, слушал ее речи, глядел ей в очи, — чувство к Нитокрис так расширилось в его сердце, что там, казалось, уже не оставалось места для других чувств.

Были мгновения, когда Меренра забывал все на свете, и если бы сидевший тут же Пепи не был погружен в мрачные и злобные мысли, он заметил бы, как, встречаясь со взором юноши, загорается взор его дочери, и как дрожит ее рука, случайно коснувшись плеча Меренра. Но Пепи было не до того: одного взгляда на юношу ему было достаточно, чтобы признать в нем сына бесследно исчезнувшего Тети — того, у кого он похитил престол.

Те же смелые черты, гордо посаженная на сильной шее голова, те же глаза, зоркие, ясные, с властным, огневым взором. И тот же голос, полный металлических ноток, те же порывистые движения.

— Сын Тети! Сын Тети! — мучительно вертелась одна мысль в мозгу фараона. — Стоило столько лет владеть престолом, чтобы вдруг встретиться с тем, кто имеет все права на корону Египта. Вот он, в двух шагах от ложа фараона. Он держится не как гость, не как пришелец, а как настоящий владыка.

Все мрачнее и мрачнее становилось каменное лицо Пепи, все чернее делались его мысли.

А молодежь, углубленная в веселые, радостные думы, отдавшаяся своей любви, не обращала внимания на молчаливого фараона. Звучал серебристый смех Нитокрис, и вторил этому смеху голос Меренра. По временам Нитокрис брала из рук прислужницы маленькую арфу. И тогда звенели струны и лилась песнь о далеких странах, о кровавых сечах, о чудовищах и призраках, о лучезарных звездах, ароматных рощах далеких стран.

А Пепи сидел за пиршественным столом, мрачный, холодный. И мрачным блеском горели его глаза.

Перед концом пира, как требовал этикет, Нитокрис должна была удалиться в свои покои.

Прощаясь с ней, Меренра пожирал ее глазами: так скоро, так скоро расстаться с ней?! До завтра? Правда? О, как долга будет эта ночь!.. Но он, глядя на звезды, будет думать, что это — очи Нитокрис. И когда завтра появится зорька, он будет знать: это проснулась

Нитокрис…

Девушка слушала эти влюбленные речи, вся трепеща от переполнившего ее душу сладкого, всевластного чувства.

После ухода Нитокрис в пиршественный зал легким роем хлынули искусные танцовщицы, закружились, мелькая среди колонн, как светлые призраки. Но Меренра только на мгновение заинтересовался красавицами-танцовщицами, потому что душа его была полна думой о Нитокрис. А фараон не удостоил танцовщиц и взглядом.

Пир закончился в неловком молчании. Затем Пепи дал рукой знак, и зал опустел.

Исчезли слуги, унося с собой драгоценные сосуды, яства и пития. Удалились музыканты, оборвав на полутакте какой-то гимн. Рассеялись, как призраки, легконогие танцовщицы.

В пиршественном зале остались только молчаливая стража — телохранители фараона, могучие воины, закованные с ног до головы в тяжелые латы, да погруженный в сладкие мечты Меренра и угрюмый Пепи.

— Довольно! — резким голосом властно сказал Пепи. У Меренра замерло сердце. Он вздрогнул.

— Довольно забав! Поговорим о деле!

— Я готов! — отозвался юноша.

— Кто ты? — спросил фараон, глядя пылающими ненавистью и презрением глазами на юношу.

— Ты знаешь, кто я! — гордо подняв голову и сверкнув глазами,

отозвался Меренра.

Словно два меча скрестились…

— Зачем ты выполз из той щели, где прятался, где мог, по крайней мере, сохранить свою жизнь, раб? — почти крикнул Пепи.

— Я? Я — раб? — вскипел Меренра. — Нет! Я не раб, ворующий чужое достояние. Я не ползал во прахе, не пресмыкался, не жалил никого предательски в пяту! — продолжал он — Зачем я здесь? Потому, что здесь, во дворце, мое настоящее место. Это — мой дом. Это — мое царство!

— Ты пришел за короной? — засмеялся фараон, сжимая кулаки. — Но ты опоздал. Трон занят!

— Я отниму его у тебя! — дрожа от гнева, воскликнул Меренра.

— Чтобы отнять, надо быть сильнее. Ты думаешь, что ты сильнее меня? Но в моих руках неограниченная власть над Египтом. А у тебя?

— Имя Тети и любовь народа! У меня много приверженцев, сторонников великого Тети, перед которыми побежит твое войско, как бегут овцы перед волками пустыни!

— Сторонников великого Тети? — злорадно засмеялся Пепи. — Хорошо, хорошо! Они гораздо ближе, чем ты думаешь. Эй, рабы! Открыть занавес!

Словно по мановению волшебного жезла занавесь у противоположной стены раздвинулась. Меренра взглянул и зашатался: прямо на полу перед ним лежала кровавая груда. Это были отрубленные головы бойцов… И, вглядываясь, юноша застонал: вот эти двое — их приводил как-то ночью Ато, говоря, что они храбрейшие из храбрых.. Вот голова старика, смотрящая мертвыми глазами: этот старик недавно приплыл в Мемфис, приведя с собой двенадцать сыновей..

— Подойди ближе сюда, сюда! — приказывал Пепи. — Стань здесь! Смотри!

Машинально повинуясь. Меренра подошел к указанным колоннам. Оттуда был виден огромный двор. Он был полон: люди лежали, сидели, стояли. И их видел Меренра. Стон вырвался из его груди: они все были в цепях, у всех были отрублены кисти рук, у многих — обрезаны уши, вырваны ноздри.

Волна дикого, безоглядного гнева охватила душу юноши: это — новые зверства беспощадного Пепи. С воплем отчаяния Меренра бросился на фараона, но тот держался настороже, — и через несколько секунд Меренра, связанный по рукам и ногам, бессильный, как ребенок, лежал на полу, извиваясь, а фараон наступил на его грудь ногой и глядел ему в лицо пылающими ненавистью глазами.

— Мальчишка! — шипел он. — Раб! Бери же мою царскую корону.

— Властелин! Прикажешь прикончить? — придвинулся один из сваливших Меренра телохранителей фараона, вытаскивая из-за пояса кривой нож.

— Отойди! В этом юнце все же течет кровь бога Ра! — пробормотал фараон. — И горе Египту, — так говорят мудрые святилищ храмов Карнака, — когда в стране проливается священная кровь! Но с ним покончить можно и без пролития крови!

Пепи повернулся к Меренра.

— Ты умрешь, дерзкий! — сказал он. — Но когда ты испустишь дух, твое тело я передам бальзамировщикам. Они вскроют каменным ножом твою грудь и извлекут сердце, легкие; вскроют живот и удалят внутренности. Через ноздри вынут мозг — обиталище души. И твой труп пролежит тридцать и три дня в таинственных растворах, обращаясь в мумию. А тем временем искуснейшие художники будут изготовлять для тебя роскошный гроб из сиенита, и ремесленники изготовят драгоценные сосуды, писцы напишут на папирусе историю твоей жизни, каменщики — устроят склеп, ювелиры — покроют твою мумию златотканными материями. Ты будешь похоронен, как подобает хоронить сына Солнца…

Пепи хрипло засмеялся и снял ногу с груди юноши. Отошел в сторону, постоял молча, потом вернулся и наклонился к неподвижно лежавшему юноше.

— Ну? Ты доволен? Что же ты молчишь? — издевался он над поверженным врагом. — Скажи хоть слово.

— Будь ты навеки проклят! — кричал Меренра, тщетно пытаясь порвать опутавшие его веревки.

Пепи отшатнулся.

— Долой эту падаль! — хриплым, почти беззвучным голосом приказал он.

— Куда прикажешь, о властелин? — отозвался один из воинов.

— Бросить, не убивая, в одну из могил в скалах в Некрополе. Закрыть гробовой доской. Но исполнить все так, чтобы никто в стране не узнал!

Воины склонились перед фараоном, потом подняли тело лежавшего в обмороке Меренра и унесли его из зала. Приказание фараона было исполнено.

Когда Меренра очнулся от длившегося несколько часов обморока, раскрыл глаза, и поднялся, — он был в безмолвной могиле, в склепе, в два метра шириной, три — длиной, два — высотой. Напрасно ощупывал он руками стены: они были гладки, как стекло. Только наверху, должно быть, было отверстие, сквозь которое приливал свежий воздух.

Ни капли воды, ни куска хлеба. И никакого оружия в руках, чтобы покончить с собой…

Меренра в изнеможении опустился на холодный гранитный пол пещеры и застыл, моля Ра прийти на помощь или поскорее прислать избавительницу — смерть. Но время от времени его уста шептали заветное имя:

— Нитокрис!.. Нитокрис!..

Тем временем и Оунис переживал мучительные часы, бродя один на поле брани.

Пустыня. Мертвые пески, кое-где еще покрытые пятнами почерневшей крови. Высятся в загадочном вековом молчании царственные могилы — пирамиды. Глядит мертвыми очами в неведомые человечеству дали сфинкс, загадочно улыбаясь чувственными губами. Перебегают среди камней юркие ящерицы, кажется, единственные обитатели пустыни.

Нет, сегодня пустыня не мертва: с севера и с юга, с запада и с востока — асе летят и летят к пирамидам бесчисленные стаи птиц. Это коршуны; они учуяли богатую добычу, они мчатся, чтобы терзать трупы.

По временам они вдруг тучами, с криком поднимаются в воздух, рассаживаются на отдельно лежащих камнях, на гранях пирамид. Ссорятся, налетая с клекотом друг на друга. Потом успокаиваются. Один набирается смелости — камнем падает на землю, неловко подпрыгивая, боком приближается к безголовому трупу, подскакивает к безжизненной руке и, нацелившись, впивается железным клювом в раздутое, посиневшее, уже разлагающееся тело.

Оунис ничего не ведал об участи Меренра; он знал лишь о неудачном исходе боя — и глубокая тоска терзала его гордую душу, как коршуны терзают тела павших воинов…

XVII. Великий Тети

Мы оставили Оуниса одного в пустыне, усеянной трупами павших воинов. Но мы не объяснили еще, как он очутился там. После того как Меренра, увлеченный чарами красавицы Нитокрис, забыв обо всем, пошел за носилками царевны и с ним исчезла Нефер, Оунис бросился в свое убежище. Он знал, что его дело на краю гибели, что спасти всех может только немедленное вооруженное восстание. Он тщетно искал Ато, но тот не показывался. Тогда Оунис окольными путями пробрался к пирамиде Родопис и увидел поле битвы, трупы бойцов и стаю коршунов над ними. Он понял, что все погибло и остался — ждать смерти…

Коршуны, реявшие над трупами, вдруг всполошились: сначала они только лениво поднимали окровавленные головы, прислушивались, приглядывались. Потом один за одним срывались с трупов; чертили круги, тяжело взмахивая крыльями, поднимались, рассаживались на руинах.

Оунис поднял голову, прислушался: кто-то, должно быть, ожил; кто-то из раненых, сочтенных за мертвых, поднялся и теперь бредет у подножия пирамиды.

Но нет: слышны грубые, веселые голоса, звон доспехов. Инстинктивно ощупал Оунис и спрятал в складках плаща тяжелый бронзовый меч.

Вдали показались люди. Несколько воинов и посреди них — женская фигура, по-видимому, пленница.

Оунис приник к камням, на которых до того времени сидел.

— Ну, довольно. Я дальше — ни шагу, — сказал чей-то грубый голос.

— Что же? Можно и здесь! — откликнулся другой. — Приступим, что ли?

— Бейте, ребята, но помните! Не насмерть! — отозвался третий голос.

Оунис выглянул из-за камней. Спиной к нему стояла женщина, закрыв обнаженными руками лицо. Около нее находились воины, держа в руках бичи. Они собирались полосовать плечи своей жертвы этими бичами и теперь прикидывали, как приступить к позорному делу, с равнодушием привычных палачей.

— А что будем делать с ней, когда кончим бить? — задал вопрос один из воинов.

— Возьмешь красавицу себе в наложницы! — отозвался кто-то.

— Почему же — ему, а не мне? И почему избитую, изуродованную? — запротестовал третий. — Она молода и хороша, — и почему нам не насладиться ее ласками раньше?

— Пожалуй! Только не проболтайтесь! — зловещим голосом откликнулся первый, по-видимому, старший. — Здесь нас никто не увидит. Красотка! Слушай…

Женщина обернулась. Оунис задрожал от гнева и схватился за свой меч: в жертве свирепых палачей он узнал несчастную Нефер. Еще миг — и Оунис стоял возле солдат.

— Злодеи! Как вы смеете?! — закричал он.

— Уйди! Тебя тут никто не будет спрашивать о позволении! — грубо засмеялся один из палачей.

— Разве вы не знаете, что эта девушка — царственной крови?

Смотрите!

И Оунис одним движением сорвал с плеча Нефер одежду.

Солдаты увидели на нежном плече вытатуированный знак царственного происхождения и заколебались. Но потом один из них поднял бич и взмахнул над головой Оуниса со словами:

— Уйди! Не мешай! Нам приказано. А на память тебе за то, что ты лезешь, куда не следует — вот…

И бич свистнул в воздухе.

Но быстрый как молния, Оунис отскочил в сторону, вновь налетел — и воин покатился на землю с рассеченным черепом.

Второй воин накинулся на старого жреца с боку, но Оунис отпарировал удар его меча и пронзил его грудь.

Третий и четвертый воины были осторожнее, может быть, опытнее первых: прикрываясь мечами, они разом напали на Оуниса. И ему стоило большого труда выдержать их бурный и вместе с тем осторожный натиск. Но у старика в жилах текла кровь льва, и он бросался на врагов с такой яростью, что через несколько минут против него, пятясь, защищался только один воин: у другого была перерублена правая рука.

Еще немного — и последний палач пал бездыханным.

Опустив меч, по которому еще текла кровь, Оунис подошел к Нефер, хотел сказать что-то.

Но в это мгновение к ним бегом приблизился отряд из тридцати мечников, и командовавший отрядом офицер закричал:

— Оунис! Ты узнан! Сдавайся! Именем фараона!..

Жрец оглянулся вокруг. Ему были отрезаны все пути к спасению. Защищаться было бессмысленно. Да и устал он от вида крови. Он не хотел больше проливать кровь. Ведь это же — рабы, исполнители чужих приказаний…

— Хорошо! Куда вы отведете меня? — спросил он офицера.

— В Мемфис! К скрибам фараона! — отозвался офицер.

— А эта девушка? — Оунис показал на Нефер. — Что будет с ней?

— Что нам за дело до нее? — пожал плечами офицер. — Пусть идет куда хочет!

И они тронулись в путь, к Мемфису. Нефер следовала за ними. По дороге Оунис переговорил с офицером, и тот, не стесняясь, рассказал все, что знал. Впрочем, знал он немного: какой-то молодой человек был на пиршестве у фараона. По-видимому, юноша оскорбил божественного фараона: его связали по окончании пира, и отряд солдат уже исполнил приказ фараона — юношу замуровали живым в одну из пустых гробниц Некрополя.

— А дочь фараона? Нитокрис? Что стало с ней?

— При чем тут царевна! — удивился офицер. — Она веселилась с прислужницами в садах, каталась на раззолоченной барке по Нилу.

— Может быть, она ничего не знает? — высказала догадку Нефер. — Я попытаюсь оповестить ее. Она, кажется, любит Меренра.

— Иди, пытайся. Все равно, все погибло! — покачал головой старый жрец, горько улыбаясь. Он потерял всякую надежду на благополучный исход дела. Между тем отряд дошел до ворот Мемфиса. Здесь, при входе в город, Нефер смешалась с толпой и исчезла.

А час спустя глашатаи проходили по городу из улицы в улицу, созывая народ:

— Всемилостивейший фараон присудил к смертной казни важного государственного злодея, лжеца, обманщика и чародея. Осужденный будет отдан на растерзание голодному льву в здании лабиринта; все верные подданные могут присутствовать при казни. Пусть знает народ, как фараон поступает с преступниками, посягающими на спокойствие государства! — Речь шла, конечно, об Оунисе.

И толпы жителей Мемфиса поторопились занять места для зрителей на арене лабиринта. Сам фараон присутствовал при этом: внешне невозмутимый, но довольный, ликующий в душе. Он занял место с отрядом телохранителей на балконе над ареной, посредине которой стоял, ожидая смерти, вооруженный коротким, но тяжелым мечом Оунис.

Народ глядел на старика. Многие шептались: всем бросилось в глаза сходство «злодея» с покойным великим Тети. Говорят ведь, что Тети вовсе не умер. Может быть, это он? Но тогда…

Рабы-нубийцы приволокли на арену клетку, в которой беспокойно метался огромный голодный лев. Отперли дверку, отскочили, скрылись за решеткой. Лев грянулся телом о дверь клетки, покатился желтым шаром на песок арены, оправился, приник к земле, готовясь ринуться на свою жертву. Но его пламенный взор встретился с устремленным на него спокойным взором человека, и хищник не отважился на прямое нападение: он пополз, как кошка, делая круг, припадая брюхом к песку, тряся гривой, хлеща себя по бокам гибким хвостом.

Старик стоял, спокойно ожидая нападения царя зверей — прямой, походящий на бронзовую статую.

Полуденное солнце сияло прямо над лабиринтом, и жгучие лучи беспощадно жгли голову Оуниса. На небе не было ни облачка.

И вдруг… Что это? Солнце с непостижимой быстротой стало меркнуть, словно угасая…

Лев испуганно приостановился, поднялся на задних лапах, тревожно заревел, подняв взор к небу, как будто оттуда ему грозила опасность. Народ, созерцавший перипетии боя между человеком и львом, заволновался. Среди телохранителей фараона тоже произошло какое-то смятение.

Оунис взглянул на небо, и взор его вспыхнул: да, яркое солнце меркло среди дня. Один край его почернел, и черная серповидная полоска росла, ширилась, захватывая уже четверть диска.

Толпа глухо заволновалась, видя зловещее знамение. Осирис-Ра закрывает божественное лицо свое от верных сынов Египта…

— Мужи Египта! — пронесся на весь лабиринт зычный клик Оуниса. — Мужи Египта! Вы видите: лучезарный бог Ра закрывает свой лик, чтобы не видеть того подлого преступления, которое должно здесь совершиться. Внимайте же, мужи Египта! Знайте: я фараон Тети, которого вы считали погибшим. Да, я Тети! Взгляните в лицо мое!..

— Тети! Воскресший из мертвых! Живой Тети! Честь и хвала великому воителю! — раздалось в ответ из многих уст.

— Убийцы! Хотели убить Тети! — ревела возбужденная толпа.

А солнце меркло. Меркло с поразительной быстротой. И в здании лабиринта поднималась дикая и кровавая сумятица: толпа, хлынув потоком, смыла цепь стражи, окружила со всех сторон ложу, где сидел бледный неподвижный фараон Пепи.

— Спасайте фараона! — кричал кто-то.

— Которого? Кого спасать, Пепи или Тети? — отвечала толпа, окружавшая лабиринт.

Между тем лев, подкравшийся к Оунису, прыгнул на старика. Оунис отскочил в сторону. Быстро, как удар молнии, мелькнул меч в его могучих руках и толпа заревела:

— Сражен! Лев сражен!

Люди соскакивали на арену, где Оунис, держа в руках меч, стоял, попирая ногой обливающееся кровью тело сраженного им льва.

Затем события последовали с необычайной быстротой. Живой поток людей, убивая попадавшихся на его дороге стражников и наиболее ненавистных чиновников Пепи, ринулся, предводимый Тети-Оунисом, ко дворцу. Пепи бежал из лабиринта и укрылся от гнева народа в тронном зале.

Народ настойчиво требовал его головы, и Оунис — воскресший Тети — шел во главе толпы своих сторонников добывать трон и корону.

XVIII. Новый властелин

Между тем, отделившись от отряда, ведшего Оуниса на казнь, Нефер поспешила к дворцу фараона, в покои красавицы Нитокрис. Царевна даже не подозревала, какая жестокая участь постигла любимого ею человека и узнала об этом лишь тогда, когда Нефер рассказала ей все, узнанное от солдат. Словно разъяренная львица, бросилась Нитокрис в покои отца — требовать отмены казни, упрекать за предательство. Но Пепи не было: он как раз в это время отправился допрашивать и судить приведенного Оуниса-Тети.

Тогда смелая царевна решилась действовать на свой страх и риск: узнав, где именно, в какой могиле замурован Меренра, она взяла отряд рабов и помчалась на колеснице в Некрополь. Рядом с ней стояла бледная, как полотно, Нефер.

Не без труда удалось рабочим по приказанию дочери фараона свалить плиту с могильной ямы, в которой находился Меренра.

Он был еще жив. И когда по поданной лестнице юноша поднялся наверх, стоял там, озаренный потоками солнечных лучей, и глубоко вздыхал, наполняя чистым воздухом усталые, полуотравленные легкие, Нитокрис, забыв о своем сане, забыв, что тут стоят и смотрят десятки посторонних людей, обвив нежными руками шею Меренра, целовала бессчетное число раз лицо спасенного. И он целовал ее, и ласкал, и прижимал к груди.

А Нефер, по-прежнему бледная как полотно, стояла поодаль. И ей казалось, что каждый их поцелуй — это удар острого ножа в ее горячее любящее сердце…

Покинув Некрополь, они возвратились во дворец. Там происходило что-то неладное: стражи не было, слуги разбегались в панике, таща с собой украденную утварь; в некоторых дворах бушевала, грабя дворец, чернь.

Отведя Меренра на женскую половину, где он был в безопасности, Нитокрис решилась узнать точно, что случилось в ее отсутствие.

Сначала пошла на разведку Нефер, которой, по общему предположению, не могла грозить никакая опасность. Пошла — и пропала. Тогда, охваченные тревогой, Нитокрис и Меренра, держась за руки, вышли из гинекея, пошли за толпой, стремившейся в тронный зал. И здесь Нитокрис, вырвавшись из рук Меренра, кинулась вперед с криком:

— Отец! Отец! Не убивайте его! Это мой отец! Пощадите его!..

В самом деле, жизнь фараона Пепи висела на волоске: ворвавшийся во дворец Тети застал брата-врага всеми покинутым, одиноким. Но Пепи хотел умереть, как фараон, и гордо сидел на троне, неподвижно ожидая врага.

Тети схватил его железной рукой, опрокинул на землю и занес над ним меч. В этот-то момент ворвалась в тронный зал Нитокрис, моля о пощаде. Следом за ней загородил тело Пепи своей грудью и Меренра, позабывший злодеяния Пепи и думавший о том, что это — отец любимой девушки.

— Не убивай его, Оунис! — молил он жреца. — Не убивай! Вспомни, ведь и он фараон!

Оунис-Тети гордо и мрачно взглянул на Меренра.

— Здесь могу распоряжаться, судить, решать — только один я, — сказал он. — Знаешь ли ты, кто я? Я Тети! Я — твой отец! Старший в роду. И если я казню предателя…

— Ты мой отец? Ты великий Тети? — бормотал пораженный Меренра.

— Не убивай! Молю тебя. Не убивай! — удерживала все еще занесенную над поверженным Пепи руку Оуниса-Тети прекрасная царевна Нитокрис.

И взор Тети смягчился. Тяжелый меч выпал из его руки.

— Взять его под стражу! — отдал он приказ воинам. Тотчас Пепи подняли, связали, бросили в угол.

В это время из-за занавески показался человек в костюме жреца, несший на руках тело женщины, в груди которой торчал кинжал. Это был верховный жрец Гер-Хор, несший труп Нефер.

— Привет тебе, Тети! — сказал он. — Ты возвратился-таки на трон предков! Я принес тебе подарок! Гляди!

И он со злорадным смехом положил на плиты пола к ногам пораженного Тети труп Нефер.

— Какую награду дашь ты мне, великий воитель?

— Ты убил эту женщину? — вспыхнул Тети.

— Ну вот. Что значит — убил? — хихикнул Гер-Хор. — Я просто объяснил ей, какая участь ждет ее при дворе Нитокрис. Вечно любоваться, как голубки целуются, милуются, быть рабыней там, где она могла, мечтала быть царицей — вот что ждало ее в будущем. Она сама попросила показать, куда вонзить нож, чтобы он проник прямо в сердце. Я показал. Я обязан был повиноваться! Не так ли? Ведь она тоже царевна, такая же, как и Нитокрис. Бедняжку звали раньше…

— Сахура? — воскликнул с тоской Тети, подозревавший истину.

— Да, Сахура! Единственная дочь твоего второго брата, умершего в молодости. Он оставил Сахура тебе с условием, чтобы ты сделал ее женой Меренра. Вот она. Делай с ней что хочешь. А я пойду, — с лицемерным смехом произнес Гер-Хор, бросив презрительный взгляд на безжизненное тело Нефер.

На мгновение воцарилось молчание. Все были возмущены зверской жестокостью и низкой местью верховного жреца. Никто не сомневался, что несчастная Нефер пала жертвой его расправы.

Оунис с любовью смотрел на распростертое перед ним прекрасное, но безжизненное тело девушки. Да, это Сахура, его племянница, некогда порученная его попечениям нежно любимым братом. Злая судьба на долгие годы разлучила их, и старик давно считал погибшей прелестную девочку-царевну.

И вот он снова видит ее перед собой, хладную, неподвижную… Жестокий Гер-Хор знал, что делает: вонзая нож в нежное тело Нефер, он поразил и ее дядю, Оуниса, в самое сердце.

Огонь гнева загорелся в потухшем было взоре Тети, и, обратившись к воинам, он приказал:

— Взять его!

— Жрецы бога Птаха неприкосновенны! Жрецы бога Птаха неподсудны фараонам! — гордо кинул приближавшимся к нему воинам Гер-Хор, распахивая свой плащ и показывая золотой серп луны — таинственный, мистический символ, обладание которым обеспечивало неприкосновенность членам касты жрецов бога Птаха.

Воины остановились, попятились: наложить руку на верховного жреца? Нет, это немыслимо… На это не решится никто, даже если бы ему угрожала смерть.

Страшное преступление останется неотмщенным, хотя все сознавали, что Гер-Хор достоин самой лютой казни. Но слишком велико было почитание священного сана верховного жреца храма Птаха.

Гер-Хор, торжествуя, поднял в руке «охраняющий месяц» и пошел к дверям. Он стоял у порога, как вдруг его нога поскользнулась; он наступил на лужу крови, струившейся из груди погубленной им Нефер-Сахура. Нога скользнула, жрец упал. И, падая, уронил свой талисман.

С быстротой молнии пронеслось в уме разгневанного Оуниса-Тети мысль воспользоваться этим моментом. Казалось, сама судьба, возмущенная безнаказанностью злодея, давала в руки старика карающий меч. По законам Египта, жрец неприкосновенен, пока в руках его священный талисман, символ богини. Но талисман выпал из рук упавшего жреца — следовательно…

Решение было исполнено Оунисом так же быстро, как и созрело. Прежде чем Гер-Хор, поскользнувшийся в пролитой им крови, дополз до уроненной им «золотой луны», откатившейся в сторону, в угол, Тети уже стоял возле него с обнаженным мечом в поднятой руке.

Он наступил ногой на извивавшееся тело жреца.

— Где «золотая луна»? Покажи тот знак, который охраняет твою жизнь! — закричал он, занося меч над жрецом.

И потом, обращаясь к наполнявшим зал воинам, сказал:

— Смотрите, воины! У него нет «золотой луны». И я, фараон Тети, сам казню его за совершенное им злодейство!..

Меч медленно приблизился к горлу извивавшегося Гер-Хора.

— Казни его, великий Тети! Казни его, фараон! Он достоин смерти!.. — кричали воины, возмущенные убийством невинной девушки.

И меч вошел в тело Гер-Хора. Оно вздрогнуло, замерло. Пробежала последняя дрожь, и все было кончено…

А в широко распахнутые двери покоя вливалась с шумом толпа, ликуя, оглашая воздух криком:

— Тети! Тети возвратился! Да здравствует великий, непобедимый воитель Тети, владыка Верхнего и Нижнего Египта!

Оттолкнув труп Гер-Хора, Тети подошел к Меренра и взял его за руку.

— Вот ваш новый владыка! — сказал он. — Я возлагаю на его главу Двойную корону Верхнего и Нижнего Египта. Я опоясываю его чресла мечом. В его молодые руки отдаю власть над страной!

Восторженные крики заглушили его голос.

С улицы, со дворов лились звуки труб, грохот барабанов. Мемфис, ликуя, приветствовал нового владыку. Не ликовал лишь сам виновник всего торжества — юный фараон Меренра, молодую душу которого угнетали кровавые призраки убитых и прекрасная, нежная, печальная тень несчастной Сахура-Нефер…

1

Систр — древнеегипетский музыкальный инструмент, состоящий из скобы, на которую нанизаны звенящие металлические пластины.

2

Апис — в древнеегипетской мифологии — бог плодородия в образе быка.

3

Осирис — бог умирающей и воскресающей природы, царь загробного мира. Исида — богиня плодородия, богиня воды и ветра, символ женственности и семейной верности. Исида была сестрой и женой Осириса.

4

Тети был первым фараоном Шестой династии, правившей Египтом в 2325—2155 гг. до н. э.

5

Ра в египетской мифологии — бог солнца, создатель мира, отец всех богов.

6

Апоп — в египетской мифологии огромный змей, олицетворяющий мрак и зло, извечный враг бога солнца Ра.

7

Хор (Гор) — в египетской мифологии — сын Осириса и Исиды, бог света, борющийся с силами мрака.

8

Менес (Мина) — первый фараон Первой династии, объединитель египетских племен.

9

Первоначально Египет представлял собой два государства — Верхний (Южный) и Нижний (Северный). В начале III тысячелетия до н. э. при фараоне Менесе произошло объединение двух государств. После этого в титуле фараона стали упоминать название обеих частей Египта, а царский венец, как символ объединения, стал состоять из двух корон.

10

Баст — в египетской мифологии богиня радости и веселья.

11

Хатхор (Хатор) — в египетской мифологии богиня любви, веселья, пляски, музыки.

12

Анубис — в египетской мифологии — бог-покровитель умерших, почитался в образе шакала черного цвета.

13

Сет — в египетской мифологии — бог «чужих стран», бог пустыни, олицетворение злого начала, коварно убивший своего брата Осириса.

14

Птах (Пта) — верховное божество города Мемфиса, почитавшееся как творец мира и всего в нем существующего, как покровитель искусств и ремесел.