Глава четырнадцатая. На острове Новая Гвинея

Новая Гвинея, или Папуа, один из самых плодородных и больших островов на всем земном шаре. Но, несмотря на громадные естественные богатства, делающие его весьма привлекательным пунктом европейской колонизации, остров этот до сих пор мало исследован. Если его берега уже достаточно изучены, то внутренние земли острова еще ждут этого.

Благоприятны для мореплавания и берега Новой Гвинеи. Они изрезаны глубоко вдающимися вглубь бухтами, часто такими большими и глубокими, что могли бы служить стоянкой для целой эскадры. В одной из таких бухт находится наиболее посещаемый судами торговый пункт Дорей, но он является чуть ли не единственным крупным портом на всем острове.

Несмотря на то, что Новая Гвинея еще не исследована, она уже разделена европейскими державами: Голландией, которая владеет большей частью острова, Англией и Германией.

Мореплаватели — исследователи островов Тихого океана: Магеллан, Вильяловос, Мендоса, Дрейк, Схаутен, Тасман, Дампир, Бугенвиль, Кук, Дюмон-Дюрвиль, Лаперуз и многие другие, избороздившие воды океана в поисках новых островов и островков, часто не представляющих никакого интереса, и давшие точнейшее описание всего австралийского побережья, почти совсем пренебрегли обширными землями Новой Гвинеи, которую посещали лишь изредка, и то мимоходом.

Только двое мореплавателей — Сиенци в 1826 году и позднее Альбертис — заинтересовались Новой Гвинеей, исследовали часть ее берегов и по рекам проникли в глубь острова, ведя борьбу с дикими племенами.

Однако этот остров был одним из первых, открытых европейскими мореплавателями в водах Южного полушария. Еще в 1511 году к нему пристал португалец Оброн; в 1545 году Ортис Ретес и Бернардо де ла Торрес посетили остров и назвали его Новой Гвинеей. По сведениям одних, это название дано было острову потому, что, по предположениям первых открывших его мореплавателей, он должен был лежать в части земного шара, противоположной Гвинее африканской; по другим сведениям, это имя остров получил в связи с тем, что чернокожие обитатели его похожи на жителей африканской Гвинеи.

После этих первых посещений к острову подплыл пират Дампир, который дал свое имя группе островов близ северного побережья Новой Гвинеи. После Дампира в 1768 году — Бугенвиль, в 1770 году — Кук и в 1793 году — Д'Антркасто только приставали к отдельным пунктам острова, но не проникали в глубь его.

Что касается внутренних земель острова, то исследование их очень запоздало. Оно еще настолько далеко до завершения, что Новую Гвинею можно считать одной из самых малоизвестных цивилизованному миру земель. Конечно, это объясняется не отсутствием интереса к чрезвычайно богатому по своим природным условиям острову, а трудностями, которые встречает тут каждый исследователь.

Прежде всего, климат приморских областей чрезвычайно нездоровый, и побережье поэтому имеет очень мало мест для обоснования европейцев. Кроме того, исследования затрудняет враждебность туземцев, но они, впрочем, имеют полное основание не слишком любить своих белых гостей, являющихся к ним, как и повсюду, «с пистолетом в одной руке и бутылкой водки — в другой».

Первыми такими колонизаторами были голландцы, занявшие некоторые пункты побережья еще в 1822 году. Их привлекла сюда боязнь, как бы англичане не обосновались на берегах острова и не вырвали тем самым из рук голландской компании5 монополию торговли пряностями.

Путешественники, проникавшие в глубь острова, дали описание протекающих там рек, среди которых есть несколько широких и многоводных, горных хребтов с вершинами в несколько тысяч метров высотой, а также богатейшей флоры и фауны.

Громадные площади острова по разнообразию своей растительности ничем не уступают маленьким островам, покрытым лесными массивами.

Здесь растет мускатник в своем диком виде, а рядом — тековое дерево, весьма крепкое, что очень ценится при постройке кораблей, хлебное и манговое деревья, пальмы арека, кокосовая и саго.

Млекопитающих в Новой Гвинее насчитывается немного видов, но птицами остров чрезвычайно богат. Натуралисты знают двести пятьдесят видов птиц, из которых многие очень редки и водятся только на немногих островах Океании.

Этот обширный остров населен большим количеством отдельных народцев, иногда резко отличающихся друг от друга расовыми признаками. Но преобладающей расой является папуасская, которой и обязан остров своим наименованием — Папуа. Само это слово характеризует его обитателей: по предположениям ученых, оно происходит от малайского выражения «пуа-пуа», что значит «черный-черный», другие же ученые переводят его «курчавый». И то и другое в равной мере характерно для папуасов.

Еще недавно папуасы находились на самой низкой ступени культуры; их старики рассказывали, что огонь стал известен папуасам чуть ли не на их памяти. На такой ступени развития находятся, возможно, и ныне племена, живущие в глубине острова, в местах, куда еще не проникали европейцы. Среди наиболее диких племен называют алъфуров, арфаков и кару — воинственных горцев. Моряки долгое время опасались берегов Новой Гвинеи, где, по их словам, немало племен, живущих пиратством.

Ван-Сталю был хорошо известен и самый остров и его обитатели; не раз уже ловил он трепанг во многих пунктах побережья и не раз встречался с обитателями этого острова. Он знал поэтому и жестокость, и нравы туземных пиратов.

Ни минуты не мешкая, лишь только шлюпка скрылась за островком, он тотчас подготовил свой маленький отряд к защите от нападения следовавшей по их пятам пироги.

— Живее! — командовал он. — Заряжайте ружья и прячьтесь за зеленью. Скройтесь хорошенько: против отравленных стрел этих островитян нет никаких средств.

— Ну, мы им не сдадимся. Ружья наши метки, а патронов у нас вполне достаточно, чтобы выдержать не одну атаку, — бодро говорил старый штурман, — и стрелки мы неплохие. Островитяне знают, конечно, что у нас есть ружья, и на реке не посмеют подойти к нам на близкое расстояние.

— Тем более, — заметил Корнелиус, — что здесь слишком мелко для их тяжелой пироги.

— Но они могут пробраться по берегу, — сказал капитан. — Не теряйте их из виду. Вы видели их?

— Да, — отозвался Ханс, пробившийся сквозь чащу зарослей.

— Что они делают?

— Пирога обходит отмель, чтобы войти в устье реки. Смотри, дядя! Ван-Сталь, скрываясь, как мог, в густой зелени, пробрался вперед и стал следить за маневрами пироги. Было ясно, что островитяне потеряли шлюпку из виду и всячески старались разгадать, куда она уплыла. Пирога была теперь так близко, что суетливо бегавшие по ней люди были отчетливо видны простым глазом, а голоса их долетали до шлюпки.

Теперь можно было и рассмотреть их. Островитяне были все высокого роста и хорошо сложены. С первого взгляда их можно было принять за африканских негров из-за лоснящейся черноты кожи, но в окраске ее был не свойственный неграм красноватый оттенок. Да и черты их лица были правильнее и не так грубы: голова — овальной формы, нос — прямой и не сплющенный, губы — не так толсты, а рот — невелик. Волосы их, мягкие и густые, были собраны вместе и придерживались гребнем из окрашенного в красный цвет дерева.

Всю их одежду составляли одни передники, вытканные из волокон древесной коры, так называемой тиедеко. Зато на них было множество украшений: ожерелья из зубов вепря или черепахи, браслеты из ракушек или рыбных костей. Только на одном — должно быть, вожде — была рубаха из красной материи.

Все они были вооружены копьями, тяжелыми саблями — парангами, а некоторые еще держали в руках бамбуковые сарбакаии, трубки, предназначенные для метания стрел, отравленных самым предательским ядом, тем, которого так боялся капитан, — соком упаса.

Пирога все приближалась к островку, плывя вдоль западного берега. Но плыть по реке ей было очень трудно. Корнелиус был прав, предвидя, что при глубокой осадке тяжелых пирог река окажется для них слишком мелка, даже несмотря на начавшийся прилив.

Подойдя метров на двести к островку, где пряталась шлюпка, пирога внезапно остановилась; было похоже на то, что она села на мель. Пираты метались по пироге, вглядывались в реку и издавали злобные крики.

— Они сели на мель! — радостно воскликнул капитан.

— Да, но их поднимет прилив, и скоро они доберутся до нас, — возразил Ван-Горн.

— Дядя, — вмешался Корнелиус, — разреши открыть огонь. Может быть, убедившись в том, что мы хорошо вооружены, а стреляем метко, они откажутся от своих планов и предпочтут убраться.

— Мысль недурна. Но они не открывают враждебных действий, воздержимся от них и мы. Нет нужды растрачивать порох и пули. Пока они ничем не заявили о своей враждебности, кроме того что преследовали нас.

— По-моему, лучше всего воспользоваться тем, что они не могут двинуться с места, и как можно скорее бежать, — предложил Ван-Горн. — Имейте в виду, что скоро подойдет и вторая пирога.

— А куда нас приведет эта река? — спросил Корнелиус.

— Я столько же знаю, сколько и ты, — ответил капитан. — Мы поднимемся вверх до тех пор, пока не найдем места, где можно было бы хорошо укрыться от пиратов. А когда они уберутся — они не замедлят это сделать, так как потеряли наш след — мы опять выйдем в море и продолжим наш путь.

— Капитан, назад в шлюпку! — раздался голос Ван-Горна. — Вторая пирога приближается к реке!

Ван-Горн не ошибся. Отставшая пирога подходила к устью реки и искала проход, чтобы добраться к первой, все еще сидевшей на мели.

Приближавшееся к пиратам подкрепление могло оказаться роковым для наших странников. Хотя снаряжения у голландцев было достаточно, чтобы оказать жестокое сопротивление, но было явно неблагоразумно впятером начинать борьбу с сорока или пятьюдесятью папуасами, вооруженными отравленными стрелами.

— Бежим! — решил капитан. — Путь свободен, вода высока — надо воспользоваться этим и подняться вверх по реке.

Все пятеро вернулись в шлюпку и, держась позади островка, пышная растительность которого прекрасно скрывала их от глаз дикарей, принялись бесшумно грести. Лодка двинулась вверх по реке, подгоняемая морским приливом, ослаблявшим течение реки.

Пираты, слишком занятые тем, чтобы сдвинуть крепко засевшую в песке пирогу, не заметили движения шлюпки. Вскоре перестали доноситься голоса дикарей.

— Какая неприятная неожиданность ожидает их, когда, обшарив остров и оба берега, они нигде не найдут нас, — торжествовал Корнелиус.

— Не радуйся заранее, — остановил его капитан. — Они не так-то легко откажутся от дальнейших поисков: не в их привычках упускать свою добычу. Нам остается только быть настороже, а в случае необходимости защищаться до последней капли крови.

— А мы не можем встретить по пути какую-нибудь деревню? — спросил Ханс.

— Не знаю; я не знаю даже названия этой реки. Во всяком случае, завидев деревню, мы не только не подплывем к ней, но поскорее скроемся в лесу.

— Мне кажется, — сказал Ван-Горн, — что немного выше река делает поворот.

— Тем лучше: нам легче будет скрыться от дикарей. Вперед! И смотрите во все стороны!

Река сохраняла все ту же ширину — метров пятьдесят, но она становилась мелководнее, а русло ее перерезали песчаные отмели, которые шлюпка тщательно обходила.

По обоим берегам реки росли громадные деревья, иногда так густо, что могли помешать высадке. Тут встречались грандиозные тековые деревья, оплетенные лианами и кротовиками; манговые деревья, похожие на европейские вязы, ветви которых никли под тяжестью плодов — размером с апельсин, в коричневой кожуре, очень нежных на вкус; встречались тут и хлебные деревья, плоды которых с их желтоватой мякотью, разрезанные ломтями и поджаренные, столь же питательны, сколь и вкусны; великолепные сахарные пальмы с длинными перистыми листьями, дающими настоящий растительный конский волос, — ствол их при надрезании выделяет сок, вполне заменяющий сахар; кокосовые пальмы, усыпанные орехами; каучуковые деревья и, наконец, бамбук, образующий высокую и плотную ограду.

На деревьях, по кустам порхали, пели, кричали великолепные и странные птицы: попугаи с белыми клювами, их самки, в красном и черном оперении, волочили за собой длинные желтые хвосты; promerops, крупные, как голуби, птицы с бархатисто-черным оперением и длинными широкими хвостами, сплетенными в причудливые космы; cicinurosregni, величиной с дрозда, окрашенные в самые яркие цвета, настолько яркие, что они кажутся цветками или порхающими драгоценными камнями, отливающими красным, как рубин, зеленым, как изумруд, желтым, как золото, или белым, как серебро.

Берега этой реки были не только богаты растительностью и птицами, но еще и безлюдны. Как ни напрягали зрение, нигде нельзя было увидеть ни одного человека.

Нашим странникам казалось, что они попали на необитаемый остров. По правде сказать, они не были склонны жаловаться на безлюдье. Они слишком хорошо знали, что нечего было рассчитывать на помощь туземцев; скорее нужно было опасаться их появления.

Около двух часов дня приблизительно в трех милях от устья реки капитан велел пристать к берегу. Пора было дать гребцам отдых и предоставить возможность приготовить завтрак, о котором до сих пор нечего было и думать.

Разложить костер они все же не решились, боясь привлечь внимание папуасов: ведь те могли оказаться вблизи и скрываться за чащей леса. Поэтому странникам пришлось удовлетвориться одними бисквитами, коробкой копченых сельдей и прибавить к ним несколько плодов, сорванных поблизости на громадном дереве, называемом дурианом.

Эти плоды были величиной с человеческую голову; снаружи они были покрыты острыми и крепкими шипами, а внутри их была мякоть, белая и нежная на вкус, как сливки, и слегка отдававшая запахом выдержанного сыра, сперва неприятным, но к которому со временем так привыкают, что находят его прелестным.

В четыре часа шлюпка снова двинулась вверх по реке. Капитан, хотя и не замечал ничего подозрительного на обоих берегах, хотел уйти как можно дальше от пиратов-островитян.

Но шлюпка уплыла все же недалеко. Только начала спускаться ночь, как вода с отливом схлынула… Шлюпка села на мель почти посредине реки…

Глава пятнадцатая. Неожиданное нападение

Тщетны были все усилия поставить шлюпку на воду. Мель, в которой она увязла, была очень длинна, да и река за ней, как казалось при слабом свете вечерней зари, становилась все мельче и мельче.

Капитан ни за что не хотел оставлять шлюпку: она могла попасть в руки пиратов, а ее потерю ничем нельзя было возместить. Все пятеро смельчаков решили поэтому провести ночь на отмели, ожидая возвращения прилива.

В конце концов, ночевать на отмели было даже безопаснее, чем пробираться для этого на берег. Ведь никто не мог знать, не окажется ли там, за зарослями, какое-нибудь воинственное, дикое племя папуасов. Да и спать здесь было спокойнее, чем на земле, в лесу, где водилось множество змей.

— Мы не надолго будем прикованы к мели, — успокаивал капитан своих племянников, которые обсуждали создавшееся положение. — К утру нас поднимет прилив, и мы пристанем к берегу. Я убежден даже в том, что скоро мы сможем двинуться вниз и спуститься к морю.

— А ты не боишься, что пираты расположатся у устья и будут держать нас здесь, как в осажденной крепости? — спросил Корнелиус.

— Ба-а! Как только они убедятся в том, что нам удалось ускользнуть от них и уплыть вверх по реке, они уберутся.

— А если они заупрямятся?

— Мы подождем, когда им надоест держать нас в осаде. У нас достаточно провианта — консервов хватит еще на две или три недели. О пище, впрочем, не стоит и думать: в этих местах нет недостатка ни в дичи, ни в съедобных плодах. Нам остается только испытывать терпение пиратов.

— А не хочешь ли ты попробовать прорваться к морю?

— Нет. Борьба с пиратами затянулась бы, и мы рисковали бы привлечь к себе внимание туземцев. Кто может быть уверен в том, что у этих грабителей нет друзей где-нибудь тут поблизости. Я предпочитаю заставить их томиться в безделье, тогда они сами уберутся отсюда. Возьмите, ребята, еще по бисквиту и ступайте отдыхать. Кто первый станет на вахту?

— Я, — предложил Корнелиус.

— Хорошо. Становись ты, а с тобой будет Ван-Горн. Четыре глаза всегда лучше двух.

Капитан, Ханс и Лю-Ханг растянулись на дне лодки и тотчас заснули, пользуясь недолгими часами отдыха. Ван-Горн и Корнелиус устроились один на носу шлюпки, чтобы наблюдать за верховьем реки, а другой — на корме, не спуская глаз с нижнего течения, откуда все время можно было ожидать пиратов.

Мертвая тишина царила над лесом, бросавшим непроницаемую тень на реку. Ни один звук не нарушал тишины, кроме жужжания ночных насекомых, легкого шелеста листьев, колышимых легким ветерком, налетавшим с моря, и рокота вод, спокойно катившихся по песчаному руслу.

Время от времени между листвой вспыхивали светящиеся точки, тотчас затухавшие, чтобы снова зажечься в другом месте. Но вахтенных не беспокоили эти огни: они знали, что это — светлячки, часто встречающиеся на островах Малайского архипелага. Они так блестящи и ярки, что женщины в этих краях украшают ими волосы, накалывая их на золотые или серебряные булавки.

Уже прошел час, а Ван-Горн и Корнелиус, не спускавшие глаз с темной дали, не заметили ничего подозрительного. Вдруг вдалеке пронеслась какая-то черная масса; она с большой скоростью пересекла реку, описав удлиненную параболу. Корнелиус видел, что она отделилась от ствола громадного дерева на левом берегу реки и скрылась в лесу на другой стороне реки.

— Ван-Горн, — окликнул Корнелиус своего товарища, — ты видел?

— Нет, — ответил Ван-Горн.

— В темноте пронеслось что-то черное и так быстро, что я не успел рассмотреть, что это такое.

— Птица какая-нибудь…

— Нет, оно было слишком велико и не имело вида птицы. Что бы это могло быть?

— Не понимаю… Не снаряд ли какой-нибудь, брошенный в нас папуасами?

— Дядя говорит, что у них нет ничего, кроме стрел и парангов.

В этот момент черная масса снова пронеслась над рекой по воздуху, и до шлюпки донеслось легкое дуновение.

— Ну что? Видел? — спросил Корнелиус.

— Да, — спокойно отвечал Ван-Горн.

— Так что же это такое? — волновался Корнелиус.

— Это — кубинг, как его называют малайцы: животное, которое обычно называют летучей кошкой или лисицей.

— Лисица, которая летает?..

— Эти животные скорее похожи на обезьян, чем на лисиц. Они не очень велики: рост их примерно полметра, голова у них маленькая и похожа на головку белки, шкура темно-рыжая, а у некоторых есть еще длинный пушистый хвост. Пространство в шестьдесят — восемьдесят метров они пролетают совершенно свободно, но эти, что ты сейчас видел, летают еще дальше.

— Как же они летают?

— Очень просто: на крыльях.

— Обезьяны с крыльями? Что за чепуха!

— Я ведь не говорю тебе, что у них такие же крылья, как и у птиц. Они снабжены широкой перепонкой, которая идет от передних лап к задним и продолжается до хвоста. Когда в воздухе они перебирают своими лапами, как будто плавая, они действительно летают, и эта перепонка служит им крыльями.

— И эти животные водятся тут на острове?

— Я видел их в окрестностях Дорея и в заливе; они и здесь должны быть.

— Ш-ш…

— Еще один?

— На этот раз вряд ли летающая обезьяна…

Ван-Горн и Корнелиус застыли на месте. С верховья реки донесся шум, как будто от падения каких-то тел в воду. Но тьма была так непроницаема, что и в десяти шагах едва можно было что-нибудь различить

— Ты слышал? — спросил Корнелиус.

— Да, — ответил Ван-Горн. На этот раз в его голосе чувствовалось беспокойство.

— Кто-то прыгнул с берега в воду.

— Боюсь, что так.

— Может, пираты?

— Пираты не проберутся сюда.

— Они могли высадиться и отправиться пешком вдоль берега, с расчетом напасть на нас с двух сторон.

Ван-Горн ничего не сказал, но отрицательно мотнул головой.

— Что нам делать?

— Только по-прежнему внимательно следить за обоими берегами. Если это человек, то ему придется перейти отмель, чтобы добраться до нас.

— Верно. — Слышишь, опять этот плеск.

— И третий поодаль…

— Не окружают ли они нас? — в голосе Корнелиуса послышалась дрожь.

— О, посмотри туда, — указал Ван-Горн на левый берег реки.

Только тогда Корнелиус заметил на поверхности воды продолговатые темные массы, которые медленно продвигались к отмели, взбаламучивая вокруг себя воду.

— Что это, лодки?

— Нет, крокодилы…

— Так здесь водятся и крокодилы?

— Да, во всех реках острова.

— Они нападут на нас? — волновался Корнелиус. — Как хорошо, что мы, по крайней мере, в шлюпке.

— В шлюпке-то в шлюпке, но мы так завязли в песке, что не сможем скоро выбраться на берег. Если крокодилы подплывут сюда, они и в шлюпку могут забраться, и сломать ее ударами хвоста им не так трудно.

— Разбудить дядю, Горн?

— Разбуди всех. Мне думается, что нам предстоят довольно неприятные минуты.

Капитан, Ханс и Лю-Ханг тотчас вскочили, лишь только Корнелиус, растолкав их, шепнул:

— Вставайте! Крокодилы!..

Капитан, осмотревшись и увидев, откуда движутся крокодилы, сейчас же понял, какая угрожала опасность.

— Дело может принять серьезный оборот, — сказал он. — Крокодилы на Новой Гвинее очень хищны и не боятся людей. Что, прилив начался?

— Вода как будто начинает подниматься.

— Пока прилив не поставит нас на воду, придется защищаться.

— Но как же нам защищаться? Стрелять — дикари, пираты ли, другие ли услышат выстрелы и двинутся против нас.

— Так-то оно так, но не отдавать же нам себя на съедение крокодилам, боясь привлечь новых врагов. Как только прилив снимет нас с мели, мы доплывем до берега и уйдем в лес. А пока нужно отразить нападение. Но смотрите, стреляйте прямо в пасть: туловище крокодилов покрыто такой крепкой чешуей, что пули только отскакивают от нее.

Крокодилы приближались. Теперь было видно, что их не два и не три, а целая стая: двадцать, тридцать, может быть, и больше.

Как могли они собраться в таком количестве, когда днем на всей реке не было видно ни одного? Приплыли ли они из какого-нибудь озера или болота, с верховьев реки? Этого никто не мог объяснить, но перед злосчастными моряками теперь вставала новая грозная опасность.

Крокодилы, почувствовав добычу, со всех сторон приближались к шлюпке и уже окружили отмель.

При слабом свете звезд можно было увидеть, как они раскрывали громадные челюсти с длинными зубами и смыкали их со звуком, подобным тому, какой производит, падая, крышка сундука.

Их хвосты яростно били по воде, разлетавшейся брызгами во все стороны, а чешуйки позванивали так, будто кто-то переворачивал мешок с серебром.

Крокодилы приблизились вплотную к отмели, остановились и приподнялись на лапах, вытянувшись вперед, словно рассматривали, что за добыча приготовлена им. Потом один из крокодилов — должно быть, самый крупный, в нем было по крайней мере восемь или девять метров, — одним прыжком вскочил на отмель и двинулся прямо к шлюпке.