…Дай мне руку, читатель!

Мы странствовали с тобою по дебрям Цейлона вслед за борцом за независимость, грозным и неукротимым Сандоканом.

Мы посетили с тобой волшебные острова южных морей, где было скрыто сокровище Голубых Гор. Мы бродили по прериям Дальнего Запада в дни кровавой борьбы краснокожих с янки. А теперь…

Теперь, если хочешь, я поведу тебя в Край Чудес.

Мы унесёмся в страну, куда и сейчас европеец проникает с большим трудом, да и то ограничиваясь посещением только берегов. Это Сиам, это край, где до наших дней население чтит белых слонов и воздаёт им божеские почести.

Там есть города, выстроенные, как прекрасная Венеция, на тысяче островков, на каналах; там есть горы, которые в недрах своих таят великие сокровища, и есть дебри, населённые загадочными племенами дикарей и дикими животными.

Там есть могучие потоки воды, которые кишат гавиалами и черепахами. И есть там ещё нечто, что сейчас неведомо миру, но когда-нибудь, со временем, будет привлекать к себе тысячи и тысячи туристов: остатки нам неведомой и покуда неразгаданной древнейшей цивилизации, прах некогда гордых, но — увы! — погибших царств.

В этих дебрях Сиама, в почти недоступных человеку зарослях громоздятся развалины высоких башен фантастической архитектуры, крепостные стены, заросшие плющом, руины покинутых дворцов, в покоях которых теперь обитают только шумливые обезьяны да ядовитые змеи.

Окна и бойницы затканы седою паутиною — это работа огромных и страшных своим ядом пауков.

Там есть храмы.

И в полумгле человеческий глаз пугливо различает странные фантастические очертания огромных статуй.

Это боги древнего Сиама.

Исчезли бесследно те племена, которые поклонялись этим богам и унесли с собой тайну их культа. И с ними ушло из мира понимание таинственных письмен, покрывающих пьедесталы изображений и полуразрушенные стены храмов.

Не курится в этих покинутых храмах фимиам, не звучат песнопения жрецов, не вьётся по мраморному полу хоровод несущихся в пляске баядерок…

Но от этого полупризрачного, фантастического мира, кроме развалин, остался ещё целый цикл легенд.

Их свято хранит современный обитатель Сиама. И он ревниво молчит о «священных сагах», когда его допрашивает о них представитель белой расы.

— На что тебе, белый? — уклончиво отвечает сиамец европейцу на соответствующий вопрос. — Ведь ты чтишь других богов…

Вот в этот край легенд, быть может, более древних, чем легенды Цейлона и Индии, я и предлагаю тебе последовать за мною, читатель!

Но я не хочу вести тебя в современный Сиам. Я не поведу тебя в Бангкок наших дней, переполненный миссионерами, торгашами, французскими и японскими шпионами.

Я не поведу тебя в город, где теперь, как и у нас, чернь забавляется посещением кинематографа и напевает набившие всем оскомину мотивы дотащившихся сюда излюбленных мелодий репертуара шарманок…

Мы посетим Бангкок, каким он был приблизительно полвека тому назад, когда народ жил тут, как того требовали его собственные традиции, и когда жизнь была и пестрее, и, во всяком случае, оригинальнее, и интереснее, чем теперь…

Глава I. Горе Сиама

Это было во дни императора Пра-Барда первого, который вёл дружбу с европейцами, оставаясь в то же время типичным восточным владыкою и человеком, полным диких предрассудков и суеверий.

Быть может, даже в дни древности, когда в Сиаме зародился культ поклонения белому слону священных дебрей Сиама, в тело которого воплощается дух бога Ганэши, сотворённого прекрасною Парвати, божественною супругою неукротимого Шивы, никогда ещё в Сиаме не прилагалось столько забот для исполнения всех религиозных требований, для совершения всех церемоний, как в дни императора Пра-Барда.

В особых колоссальных палатах-храмах в этот период было собрано небывалое количество белых слонов, поиски и доставление которых в столицу государства стоили безумных денег.

И вот нечто странное стало приключаться с этими священными животными.

Однажды жалобный и тревожный гул гонга в главном храме поднял на ноги всё население страны. И люди испуганно переговаривались:

— Один из священных слонов покончил свои дни. Несчастье… Горе, горе Сиаму!

Прошло всего несколько дней, и опять над Бангкоком гудел тот же гонг, и опять смятение царствовало среди обитателей города, и опять испуганно твердили люди:

— Слышите? Опять гонг… Опять пресеклись дни одного из священных белых слонов!

— Что это? Или над нашею страною тяготеет проклятие? Горе, горе Сиаму!

Прошла неделя, и опять погиб один из слонов.

Трудно описать, что творилось в этот день с Сиамом!

Смущение, тревога, печаль — потоком разлились по всей стране. Словно призраки реяли и над императорским дворцом и над хижиною бедняка, — и везде и всюду слышался один и тот же вопрос:

— Что же будет теперь с Сиамом?

Боги прогневались на Сиам. Их проклятие грозит стране. Смерть священных слонов — это только предвестье грядущих бед… Что-то будет, что будет?

И, понятно, у всех на устах был ещё другой вопрос:

— Но кто же повинен? На кого именно разгневались всемогущие боги? Кто отвечает за смерть белых слонов?

Одно имя знал весь народ: Лакон-Тай. Генералиссимус сиамских войск. Великий воитель, имя которого золотом вписано в историю Сиама.

Лакон-Тай был потомком одной из древнейших фамилий Сиама. Всю жизнь он служил родному краю.

Когда какой-нибудь враг вторгался в пределы Сиама, Лакон-Тай встречал его нападение. В дни мира Лакон-Тай являлся одним из влиятельнейших советников вот уж третьего императора Сиама, Пра-Барда, и народ назвал его благоговейно «великим заступником бедняков», потому что Лакон-Тай отличался неподкупностью, суровою честностью и в то же время гуманностью.

Но за Лакон-Таем было одно прегрешение: вопреки традициям знатных сиамцев и самого императора он в молодости не обзавёлся гаремом, а женился на женщине из Европы. И поговаривали, что под влиянием своей жены он, по крайней мере втайне, перешёл в христианство.

Очень может быть, что рука какого-нибудь неумолимого врага отняла у благородного Лакон-Тая радость его жизни: безумно любимая им женщина скончалась во время его отсутствия с загадочными симптомами отравления.

Лакон-Тай был безутешен, и если бы почившая не оставила ему вместо себя ребёнка, малютку-дочь, Лакон-Тай покончил бы самоубийством. Но он столь же страстно любил ребёнка, как умершую жену, и всего себя посвятил воспитанию малютки.

Её звали Лэна-Пра, и когда она стала подрастать, весь Бангкок говорил о её красоте.

В самом деле, сиамским красавицам было чему позавидовать!

Лэна-Пра, или, как мы для краткости будем называть девушку, Лэна, была высокою, стройною красавицею с великолепными очами и тонкими, словно из бронзы изваянными чертами прекрасного лица. Только чуть бронзовый налёт на её атласной коже указывал, что в её жилах, кроме крови её матери, течёт кровь детей Востока.

Лакон-Тай был очень богат: в его руках скопились колоссальные богатства его предков, да, кроме того, по обычаю, ему доставалась известная доля военной добычи. А так как все походы, в которых участвовал он, заканчивались блестящею победою над врагами, то на долю Лакон-Тая достались огромные суммы.

Но сам он лично смотрел довольно равнодушно на груды золота и драгоценных камней: дороже всего на свете для него была его дочь, так живо напоминавшая ему его почившую супругу…

И вот, когда один за другим стали погибать священные белые слоны, глубокая печаль воцарилась в доме Лакон-Тая.

— Кто-нибудь, какой-нибудь свирепый и беспощадный враг губит слонов, чтобы этим погубить меня! — твердил про себя старый воин. — Покуда ещё остаётся четверо слонов, император не выказывает особого гнева, но если…

И опять загудел печально священный гонг в храме Гонэши, возвещая гибель священного животного. Это пал уже четвёртый слон.

Тщетны были все меры, принятые Лакон-Таем для спасения ещё уцелевших трёх белых слонов: их окуривали, их растирали различными мазями, их переводили из одного помещения в другое. Целый отряд прислужников стерёг их. Ни один стебель травы или пучок листьев, ни одно ведро воды не могло быть пронесено в стойла священных слонов, не подвергшись обследованию. На обязанности магутов, то есть погонщиков слонов, лежало отведывать их пищу на тот случай, что кто-нибудь подмешает к ней отраву, и тем не менее двух слонов постигла та же участь, что четырёх предшествующих: они пали в одну ночь. В живых оставался лишь один белый слон — и это был последний.

И вот несколько дней спустя в храме, где содержался этот последний слон, поднялась суета: у него проявились уже знакомые признаки близкой агонии. Он умирал…

— Горе, горе Сиаму! Гибель грозит нашей стране! Гнев богов обрушился на нас! — неслись испуганные возгласы.

В полдень того же дня Лакон-Тай, великий и всегда победоносный вождь, стоял на коленях, словно преступник, перед троном императора со склонённою головою и смертельно бледным лицом.

Зал был полон: у трона стояла стража, у стен — толпы царедворцев, за колоннами — все «тальпоины», или жрецы храмов Ганэши.

Но казалось, это не люди, а призраки, безгласные тени: никто не смел пошевельнуться, никто не смел промолвить слово…

Был слышен только гневный голос Пра-Барда, глядевшего в упор на Лакон-Тая:

— Собака! Я доверил тебе величайшее сокровище моей страны — семерых священных слонов. Где они? Что сделал ты с ними?

— Боги судили…

— Замолчи, раб! — загремел гневно, почти яростно Пра-Бард. — Ты хочешь свернуть на богов свою собственную вину. Покуда слонов оберегали другие, более тебя верные и честные люди, никто не мог жаловаться на гнев богов. Если умирал один «живой Ганэша», то только от дряхлости. Семь слонов погибло в семь недель! И среди них были совсем молодые!

— Я верно служил тебе, государь, на полях битв, защищал своею грудью нашу отчизну от сильных врагов! — промолвил тоном горького упрёка впавший в опалу воин.

Взор императора Сиама как будто смягчился. Казалось, он несколько успокоился, вспомнив действительно оказанные стране великим вождем заслуги.

— Да, ты служил мне и стране! — произнёс император как бы в раздумье. — Но это было и прошло… Весь народ, все мои приближённые теперь винят тебя. Ты не сберёг моих слонов! И ты же сам знаешь, что уже несколько экспедиций, отправленных мною на поиски новых священных животных, остались безрезультатными. Боги отвернулись от Сиама. Боги послали гибель семерым, быть может, последним в мире белым слонам! Теперь остаётся только один белый слон у царя Бирмы, но и это священное животное уже дряхло, и его дни сочтены… Кто же добудет для Сиама нового белого слона, в тело которого воплотилась душа Соммон-Кодома? Кто?

— Если бы ценою жизни своей я мог заплатить за доставление тебе, о государь, белого слона, я не задумался бы ни на минуту пожертвовать жизнью!

— Не торопись! Твоя жизнь не принадлежит уже тебе. У тебя есть уже другие заботы: ты — под судом! Великий совет решит завтра твою участь! — жестоко ответил Пра-Бард.

— Я не прошу милости и пощады себе, о повелитель! Но у меня есть дитя…

— Твоя дочь? Но ты разве не знаешь закона? Кто изменил долгу своему и причинил ущерб владыке своему, да будет тот предан позорной смерти. Если есть жёны у него — да будут выведены на рынок они и проданы, а вырученные за них суммы должны поступить в кассу владыки, чтобы смягчить гнев его. Если есть у преступника сыновья и знали они умысел отца своего — смерть им, а если малолетни они — рабство им. И если есть дочери у преступника — да не будут проданы они на рынке, но обращены в рабство позорное и отданы на потеху черни и нечистых иностранцев…

Словно раненый зверь вскочил Лакон-Тай, но снова упал, простирая руки к изрекшему жестокий приговор владыке:

— Пощады, повелитель! Ни в чём не повинна пред тобою моя дочь, моя Лэна! Пощады!

Но император встал с трона и, не глядя на молившего о пощаде старика, прошёл уже во внутренние покои и захлопнул двери.

Минуту спустя приёмный зал гудел, словно рой потревоженных пчёл, тысячами голосов: толпа царедворцев, слуг, жрецов, волнуясь, сновала по покою, но опасливо обходила всё ещё стоявшего на коленях перед троном старика, словно опасаясь прикосновением к его одеждам заразиться и навлечь на себя гнев владыки…

— Ступай в дом твой, — послышался властный голос начальника дворцовой стражи.

Лакон-Тай поднялся.

— Иди, в доме твоём будешь ты ожидать исполнения решения судьбы твоей. Так сказал властелин! — продолжал тот же начальник дворцовой стражи.

Лакон-Тай побрёл к выходу. Но с каждым шагом его поступь делалась увереннее и твёрже. Ещё минута — он шёл уже с высоко поднятою головою и с презрительно-гордым взором. И люди, попадавшиеся ему навстречу, те самые, которые ещё так недавно пресмыкались перед почти всесильным «великим вождём», а теперь отшатнулись от впавшего в опалу несчастливца, не выдерживали его взоров и отворачивались пристыжённо, давая ему дорогу.

— Да сбудется то, что суждено небожителями! — бормотал про себя Лакон-Тай. — Но ни дворцовые лизоблюды, ни чернь не увидят моей казни… Я — воин, и я никогда не боялся смерти. Так пусть же она придёт на мой зов и избавит меня от позора! Трусы и рабы ждут моей казни, чтобы из зрелища устроить для себя потеху. Этого они не дождутся…

Вернувшись в свой дворец, опальный вождь долго бродил в задумчивости по покоям дома и террасам богатого сада. С наступлением вечера, когда пробил час трапезы, Лакон-Тай позвал к себе дочь, красавицу Лэна-Пра.

— Моё дитя! — сказал он, лаская девушку. — На днях тебе исполнилось пятнадцать лет. Перед тобою — вся жизнь, и пусть будут милостивы к тебе всесильные боги, пусть твой жизненный путь будет усыпан лепестками роз… Я же стар, и… кто знает, что ждёт меня? В мои годы нельзя быть уверенным за завтрашний день… Помни: если я умру, а ты останешься одинокою и, кто знает, может быть, к тебе подкрадётся нужда, — я схоронил в центральном пруде нашего сада фамильные драгоценности, хранящиеся в нашей семье веками, и значительную часть моей военной добычи. Когда понадобится, ты легко добудешь эти сокровища со дна пруда. Никто не подозревает, что золото и драгоценные камни лежат там…

— Зачем ты, отец, говоришь так? — с ласковым упрёком отозвалась девушка. — Ты бодр и здоров. Ты — любимец нашего властелина. Народ обожает тебя. Вся армия боготворит… А ты словно собираешься покинуть этот мир?

Подавив невольный вздох, Лакон-Тай сказал дочери:

— Глупый живёт сегодняшним днём. Мудрый думает и о том, что будет завтра… Не волнуйся же, дитя, и помни, что я доверил тебе большую и важную тайну. Пусть же не знает о сокровище нашей семьи никто в мире, кроме тебя и… И того, кому ты когда-нибудь отдашь своё сердце как твоему мужу… Клянёшься ли?

— Клянусь! — глухим и печальным голосом ответила девушка.

В ту же ночь во дворце Лакон-Тая, победителя бирманцев и камбоджийцев, любимого всем народом вельможи, поднялась суматоха: молодой паж Фэнг, который в обращении с ним старого господина подметил что-то странное, не мог заснуть, поминутно прислушивался к тому, что происходило в соседней комнате, в спальне вождя.

Заглянув в щёлку, он увидел, что старик почему-то рассматривает свой великолепный боевой меч. Это очень удивило верного слугу.

«Неужели мой господин вновь собирается в поход?» — подумал он.

Около полуночи Фэнга словно что-то толкнуло.

— Господин! Ты спишь? — промолвил он тревожно.

Старик не отвечал.

Тогда паж вошёл в спальню и при свете лампады открыл ужасную истину: Лакон-Тай лежал бездыханный. Тут же, возле его ложа, на полу валялся изящной работы золотой флакон.

Подняв и понюхав горлышко флакона, Фэнг воскликнул:

— Опиум! Мой господин отравился!

И бросился в комнату давно уже уснувшей Лэна-Пра.

— Госпожа! Несчастье! Пробудись, госпожа! — кричал он.

В мгновение ока весь дом был на ногах. Но единственным не потерявшим голову человеком оказалась Лэна-Пра:

— Послать гонца за… Нет, не нужно знахарей! Я знаю, в соседнем доме живёт третью неделю европейский врач, к которому днём приходят сотни бедняков-больных. Позовите европейца.

Никому не пришло в голову ослушаться этого приказания, и через пять минут европейский врач вошёл в спальню отравившегося старого вождя. А когда лучи солнца позолотили остроконечные верхушки причудливых крыш бесчисленных домов и храмов Бангкока, на веранде дворца Лакон-Тая можно было видеть трёх человек: ещё очень слабый, но словно чудом вырванный из когтей смерти Лакон-Тай, держа руку не отходившей ни на мгновенье от него дочери, слабым, но прочувствованным голосом благодарил спасшего его европейца.

— Ты вернул меня к жизни, о друг, — говорил старик, — и я дал тебе слово, что не возобновлю попытки самоубийства. Но едва ли на радость остался я жить… Я поведал тебе всё. Едва ли что-либо спасёт меня от погибели. В лучшем смысле, если император смилостивится, он на долгие годы сошлёт меня в какую-нибудь глухую провинцию…

— Так что же? — отозвался врач. — Будто бы люди живут только в столице Сиама? Я дорого дал бы, чтобы иметь возможность проникнуть в глубь неведомого миру края, и если ты пожелаешь, я охотно последую за тобой в изгнание…

При этих словах глаза молча слушавшей разговор девушки загорелись. Она посмотрела благодарным взором на врача, потом потупилась. И, словно почувствовав её взгляд на своём лице, молодой европеец, в свою очередь, впился взглядом в лицо Лэна-Пра.

Ночью, когда ему приходилось возиться с долго не приходившим в себя старым вождём, Роберто Галэно, так звали европейского врача, не имел времени разглядеть девушку, ловко и толково помогавшую ему. Теперь он видел её прекрасное лицо при ясном свете дня, на это лицо ложились золотые лучи солнца юга, и Роберто Галэно едва сдержал возглас восхищения.

Эта сцена была прервана появлением какого-то слуги, который доложил старому вождю о приходе гонца из дворца.

— Введите гонца! — распорядился Лакон-Тай.

— Послание нашего великого повелителя, царя над царями, божественного, непобедимого! — возгласил гонец, державший над головою обёрнутый в жёлтый шёлк ящичек.

Дрожащими руками взял этот ящичек Лакон-Тай: он не знал, что в нём заключалось… Как часто в таком ящике гонец повелителя приносил кому-нибудь кинжал, флакон с ядом или шёлковый шнурок! Тот, кто получал такое послание, должен был через три часа, не позже, покончить с собою, и именно способом, указанным самим императором: вспороть себе живот по образцу японского «харакири», отравиться в присутствии того же гонца или удавиться…

Но как ни взволнован был старый боец, кроме лёгкой бледности, проступившей на его щеках, ничто не выдало его чувств.

— Слава богам! — вздохом облегчения вырвалось восклицание из его груди. — Тут, в самом деле, послание моего повелителя ко мне, а не… — Он не докончил фразы и, сорвав восковые печати с лежавшего внутри шкатулки письма, вслух прочёл его содержание.

«Пра-Бард Сомдеца, Непобедимый, повелитель Сиама, своему военачальнику Лакон-Таю. Внимай!

Велики твои прегрешения и велик гнев мой на тебя, Лакон-Тай, но чужд сердцу моему грех неблагодарности, и не ступит моя нога на стезю несправедливости во веки веков. Внимай!

По твоей вине погибли доверенные тебе священные белые слоны и осиротел край наш, лишившись покровительства богов. И потому заслуживаешь ты великой казни, а дочь твоя — позорного рабства. Но помнит сердце моё, что ты спас от вражеского копья почившего отца моего и сберёг мне трон, когда был я малолетним, и потому мольба твоя о пощаде нашла тропинку, ведущую к слуху моему. Внимай!

Велика скорбь страны всей, моя и народа моего, но светится огонь надежды, ибо одному из мудрых земли нашей приснился вещий сон. Внимай!

Явилась ему во сне махар, великая священная змея с рубиновыми глазами и алмазными зубами, и изрекла, что тогда будет отыскан «живой Ганэша», воплощение Соммон-Кодома, когда будет в руках моих ку великого последнего короля-кудесника народа Нгам.

И явилась потом вещая орлица харуд, та, которая похищает людей и относит их в ад, — орлица со стальными перьями, стальным клювом и медными когтями. И изрекла она, что ку, священный скипетр Короля Прокажённых, находится в Городе Прокажённых, на берегах таинственного озера Тули-Сап, в дебрях Верхнего Сиама, куда в течение столетий уже не заглядывал ни единый сын земли.

Внимай же повелению моему!

Ты отправишься в страну ту, и в дебри те, и в город тот. Ты отыщешь скипетр Короля Прокажённых и доставишь его мне. И тогда я верну тебе милость мою, и народ воздаст тебе все почести, и когда придёт смертный час твой, я, Пра-Бард Сомдеца, царь царей, великий, я прикажу сжечь тело твоё на костре из красного дерева и сандала, как приличествует князю дома моего. Я кончил».

Прочитав императорское послание, Лакон-Тай огляделся вокруг, словно только что очнувшись от тяжёлого сна.

— Священное озеро Тули-Сап! — произнёс он глухим, взволнованным голосом. — Это там, куда, говорят, не может теперь проникнуть человек, потому что реки кишат крокодилами, а леса — гигантскими человекообразными обезьянами. Развалины Города Прокажённых… Говорят, тот, кто переступит порог ворот этого города, погиб безвозвратно, потому что в этих развалинах ютятся мириады ядовитых змей. Но я не боюсь их! Говорят, там живут злые призраки, кровожадные тени каких-то чудовищ. Они, эти призраки, сторожат храм, где стоит монумент Короля Прокажённых…

Ну, что же? Или так, или этак…

Гонец императора, молча присутствовавший при прочтении послания, подал признаки жизни, сказав Лакон-Таю:

— Итак, что должен сказать я повелителю?

— Скажи, — ответил старик, — скажи, что верный слуга его сегодня вечером отправляется в далёкий путь и не вернётся, если не отыщет скипетра последнего короля народа Прокажённых! Иди!

И гонец исчез.

В тот же вечер маленький караван из вернейших, испытанных слуг Лакон-Тая, вооружённых с ног до головы, шёл по направлению к Верхнему Сиаму, поднимаясь вверх по течению реки Мэ-Нам.

В огромной, довольно тяжёлой барке, медленно подвигавшейся под дружными ударами массивных двуручных вёсел, с которыми управлялись опытные гребцы из старых соратников Лакон-Тая, находились сам старый вождь, его красавица дочь Лэна-Пра и молодой европейский врач.

Старик дремал в небольшой каютке. Лэна-Пра и Роберто сидели на носу барки и оживлённо разговаривали.

— Я не помню даже лица моей покойной матери, — говорила задумчиво девушка, — но мне грезятся далёкие страны Запада, тех краёв, где родилась давшая мне жизнь… Мне грезятся города этих краёв, их храмы, где молятся не многим богам, а Единому, и… И меня тянет туда.

— За чем дело стало? — отозвался Роберто. — Вот лишь бы только удалось нам отыскать этот таинственный Город Прокажённых и мистический скипетр. Тогда Лакон-Тай снова обретёт милость повелителя. А тогда — это будет уже вашим делом, Лэна, уговорить его отпроситься поехать в Европу. Предлог можно отыскать всегда, а важно лишь выбраться из пределов досягаемости… И ваш отец и вы найдёте в Европе новую родину или, во всяком случае, отыщете убежище, где вам не будут грозить никакие беды.

Девушка вздрогнула, но ничего не сказала.

Ободрённый её молчанием Роберто продолжал задушевным голосом:

— Нет, в самом деле, Лэна! Разве эта жизнь в Сиаме такова, что вам было бы тяжело покинуть родину? Вы не ребёнок, хотя так молоды, и вы должны знать, от какой ужасной опасности вы избавились только в силу того, что у императора Пра-Барда изменилось к лучшему настроение… Но кто поручится, что завтра его настроение не изменится снова к худшему? А тогда едва ли что-либо спасёт вашего отца от казни, а вас — от такой жизни, которая хуже смерти…

Слабым, чуть слышным голосом девушка ответила:

— Но удастся ли нам ещё вернуться живыми из этого путешествия? Что ждёт нас в дебрях и трущобах?

— Будем надеяться на лучшее! — ответил Роберто.

А барка плыла и плыла, удаляясь от Бангкока.

И вдруг позади плывущих всё небо озарилось багровым заревом. Там словно вспыхнул колоссальный пожар, сразу охвативший огромную площадь.

— Что это? Бангкок горит! — воскликнул тревожно итальянец, машинально схватывая руку девушки.

— Нет! — тихо засмеялась та. — Разве вы забыли, что сегодня вечером совершается церемония сожжения трупа этого… священного слона?

Странные нотки зазвучали в голосе девушки. Что-то насмешливое, дерзкое…

Роберто обернулся к ней и заглянул в её лучистые глаза.

— Слушайте, Лэна! — сказал он. — Мне кажется… Мне кажется, вы не очень-то верите в то, что белый слон — священное животное, в тело которого воплощается дух Соммон-Кодома?

Девушка пожала плечами.

— Моя мать была христианкой! — чуть слышно прошептала она. — И я… я ношу на груди… один амулет.

Что-то блеснуло в полумгле.

Роберто Галэно наклонился, и его взор упал на маленький золотой крестик, лежавший в руке дочери старого вождя сиамцев…

Глава II. Странствия по Мэ-Наму

Первые дни путешествия в бэлоне — так зовут сиамцы плавающие по величественному Мэ-Наму большие многовёсельные барки с каютами — прошли как какой-то полный красивых грёз сон.

Роберто Галэно, итальянец родом, скиталец и врач по призванию, уже успел-таки побродить по миру и наглядеться на его диковинки, хотя он оставил Европу только семь или восемь лет назад. Он видел берега Нила и плавал по водам Ганга, священной реки Индии, но то, что представлялось его взорам тут, на лоне таинственного и совершенно неисследованного в те дни Мэ-Нама, буквально очаровывало его.

Вблизи от Бангкока река разливалась на необозримое пространство, образуя колоссальную дельту, но несколько выше она текла могучим глубоким потоком, берега которого были покрыты чуть ли не первобытными лесами. Лесные гиганты, растущие на вечно влажной почве в пропитанной парами атмосфере, достигают в Сиаме поистине сказочных размеров, и растительность отличается пестротою и разнообразием, могущими заставить растеряться любого ботаника. Растительному миру, его фантастическому богатству вполне соответствует и мир животных, населяющих лесные поросли на берегах Мэ-Нама.