XVIII. СНОВА В КАРФАГЕНЕ

Вечером того дня, когда Хирам убил Тсоура, он в сопровождении Талы шел по улицам Карфагена.

Офир, Фульвия и молодая рабыня остались в доме Фульвии, куда все сопровождавшие Хирама люди пробрались, не обратив на себя особого внимания, маленькими группами.

Собственно говоря, и Сидон, и многие из воинов Талы, да и сам старый солдат были очень не прочь покинуть Карфаген, явно осужденный на гибель. Сидон сердито ворчал, что Хирам делает глупость, ввязываясь в безнадежную борьбу с римлянами, но когда Хирам заявил, что он решил разделить участь родного города, а всем своим спутникам предоставляет полную свободу действий, отнюдь не принуждая их сражаться против римлян, ни один не захотел покинуть своего вождя.

По дороге ко дворцу Гермона к Хираму и Тале присоединился поджидавший их Фегор.

— Привет вам, храбрые воины! — сказал он. — Поздравляю с удачным исходом всей вашей затеи. Дело-то поворачивалось совсем не в вашу пользу, но боги, видимо, устали преследовать тебя, Хирам, и я очень этому рад, хотя бы в силу того, что погибни ты, пропал бы и обещанный мне тобою талант.

— Ты получишь заработанные деньги! — хмуро отозвался Хирам.

— Да. Я ведь верно служу тебе и… И другим. Между прочим, друг Хирам, ты спрятал Офир, конечно, в доме Фульвии? Я знаю. Я все знаю. Но позволь посоветовать тебе: Гермону ты об этом не говори. Я человек осторожный: кто знает, не передумает ли горделивый Гермон? Сейчас ты в милости. А через день погода может измениться. Но идем же, Гермон не любит, чтобы его заставляли дожидаться. Да, еще; Совет Ста Четырех уже обсуждал вопрос о тебе.

— И как решил совет? — живо обернулся Хирам.

— В твою пользу… пока. Ты можешь оказать слишком ценные услуги, чтобы отказываться от твоего меча. Но повторяю:

пока… Никто не может поручиться за то, что будет потом. У Тсоура жив отец. Он может пожелать отомстить тебе за смерть убитого тобою сына. Словом — осторожность, осторожность и еще раз осторожность. Иначе я сильно рискую.

— Ты? Ты чем-то рискуешь? — остановился Хирам. — Чем же?

— Своими деньгами! Боги, как ты забывчив! — сухо рассмеялся шпион.

…Почти до полуночи старый Сидон, ворча и призывая на головы карфагенян всевозможные проклятия, бродил по саду патриция Гормона под стенами небольшого уединенного дома.

По временам он подходил к одному из окон, сквозь прикрытую ставню которого пробивался слабый луч света и слышались неясно два голоса: один — твердый, уверенный, спокойный — Хирама, и другой — слабый, трепетный, усталый — главы Совета Ста Четырех.

— У меня язык отвалился бы, если бы я болтал столько, сколько они сегодня! — бурчал старый моряк. — И о чем это они говорят? Спорят, что ли? Так нет, не похоже…

Он был прав. Гермон встретил Хирама приветливо и сказал ему, что Совет Ста Четырех уже подписал помилование и назначение Хирама командующим флотом Карфагена. Пехотой должен командовать Гасдрубал, а конницей, большей частью навербованной из нумидийцев, Фамия.

— Вот человек, которому я не доверил бы такую ответственную должность! — невольно воскликнул Хирам.

— Что делать? У нас нет людей! — с горечью отозвался Гермон.

Потом он попросил Хирама изложить свой план действий. Осведомившись детально о числе судов карфагенского флота и их боеспособности, Хирам погрузился в глубокую задумчивость.

— Что можно сделать с такими ничтожными силами против римлян? — промолвил он. — Почти ничего…

— Самое важное — отладить осаду нашего города! — сказал Гермон. — Ты должен во что бы то ни стало задержать высадку римлян на берег.

— Попытаюсь, но не ручаюсь за успех.

— Город деятельно готовился к упорнейшей защите. Население отдает все, что у него есть из металлов, на изготовление оружия. Мастерские завалены работой. Женщины жертвуют все свои драгоценности на плату наемникам, на покупку и изготовление лат, мечей, щитов. Они идут дальше: дочери знатнейших фамилий и простолюдинки отдали уже свои волосы, чтобы у наших стрелков были луки с волосяными тетивами. Но все эти жертвы не принесут пользы, если ты не сможешь хоть на несколько дней задержать римский флот.

— Если так, то мне остается одно! Несомненно, римляне должны направиться к Уттике, которая послужит для них прекрасной опорной базой. Я пойду с моими кораблями туда, может быть, мне удастся напасть на вероломную Уттику раньше, чем подойдут римляне, и взять эту колонию Финикии, которая забыла о кровном родстве с нами.

— Но ты можешь, Хирам, при этом натолкнуться и на превосходящие силы римлян?

— Тем лучше, неожиданным нападением, на которое римляне считают нас неспособными, я могу расстроить их флот, нанести ему тяжкий урон. Конечно, о полной победе не может быть и речи. Я не обманываюсь ложными надеждами на этот счет.

— Увы, ты прав! — со вздохом ответил Гермон. Потом он спросил:

— Когда же ты думаешь отправиться в Уттику?

— Сегодня же на рассвете! — с жаром ответил Хирам.

— А Офир?

— Не беспокойся о ней. Она в надежных руках.

— Но на дом, где ты скрыл ее, могут напасть?

— Кто? Рабы отца Тсоура? — презрительно ответил Хирам. — Не бойся, патриций: Офир под охраной целого отряда, который обеспечит ей полную безопасность. Оставь ее в моих руках: я отвечаю за нее. Потом, я взял ее в бою. Я отнял ее у жрецов Таниты, я убил претендента на ее руку. И я не выпущу ее из своих рук, хотя бы весь Карфаген поднялся против меня.

Гермон, казалось, хотел возразить, но ограничился тем, что тяжело вздохнул.

— Я стар и одинок! — промолвил он беззвучно. — Офир своим присутствием украшала дни моего заката…

— Да. Но ты принуждал ее отдать свою руку Тсоуру, а она любила меня.

Оба смолкли. Потом патриций поднялся.

— Будь по-твоему! — сказал Гермон. — Иди же, послужи Карфагену!

И когда Хирам в сопровождении Сидона и поджидавшего его возвращения в том же дворцовом саду Фегора шли по темным улицам Карфагена к дому Фульвии, и когда потом, оставив дом и трех девушек под охраной четырех наиболее сильных и умных нумидийцев, они опять шли через весь Карфаген, направляясь в порт, где стояли боевые корабли, Хирам наблюдал непривычные картины: несмотря на то, что до рассвета было еще несколько часов, город жил лихорадочной жизнью. Во дворах горели огромные костры, насыщавшие воздух удушливым дымом. На них в котлах плавили медь, серебро и золото, отливая из них пластины, которые могли пойти на латы или мечи, стрелы и наконечники для пик.

Меди не хватало, и в ход шли драгоценные металлы.

Над огромным городом без умолку несся перестук тысяч молотов — ковали оружие, а на стенах и башнях тысячи людей, громко крича, трудились на укреплениях.

Хирам шел, погрузившись в тяжелые думы: он только что распрощался с любимой девушкой. Он еще, казалось, слышал слова ее прощального напутствия.

Рядом с ним шел Фегор.

— Я пойду с тобой! — сказал он.

— Зачем? Шпионить за мной? — резко отозвался Хирам.

— О боги! Вовсе не шпионить, а… присматривать! — с циничным смехом отозвался Фегор. — Или ты забыл, что это — мое ремесло? Да чего ты сердишься? Во-первых, Совет Ста Четырех поручил мне представить тебя командирам судов нашего флота. Во-вторых, клянусь всеми богами и богинями, я ничем не помешаю тебе на корабле.

— Ты пойдешь со мной и в море? — удивился Хирам.

— Разумеется! Должен же кто-нибудь докладывать Совету, как идут дела? Потом, ты такой неосторожный, а ведь ты дорог мне. Целый талант.

Но вот перед Хирамом и его спутником показался военный порт.

Там тоже кипела работа, но боевые суда были полностью готовы пуститься в путь, идти на бой. Хирам с берега оглядел эти суда. Невелика была морская сила, которой располагал Карфаген в этот роковой момент: всего около шестидесяти разнокалиберных судов, одряхлевших военных трирем и квинкверем, или просто торговых судов, наскоро приспособленных для ведения боя.

Со вздохом закончил осмотр флота Хирам, потом сел в поджидавший его челн и направился на самую большую квинкверему, которой предстояло стать адмиральским кораблем. Четверть часа спустя суда Карфагена одно за другим, снимаясь с якоря, уходили в открытое море на поиски вражеского флота.

Предполагаемый набег на Уттику Хираму не удался: изменившая Карфагену финикийская колония, оказалось, уже успела отлично вооружиться, и понадобилось бы вести осаду по всем правилам, а значит — слишком долго, с большими потерями.

От берегов Уттики флотилия Хирама направилась на север. Карфагенянин питал надежду, что столь большой боевой флот, полагая, что противник не готов, едва ли идет со всеми мерами предосторожности.

Расчет этот оправдался. Прокрейсировав почти двое суток у берегов, эскадра Хирама в начале ночи завидела беззаботно шедшие римские суда. Суда Хирама, внезапно вынырнув из темноты, налетели на авангард римлян, словно коршуны на стаю лебедей, и за короткое время ко дну пошло около двадцати лучших римских судов со многими тысячами отборных моряков и воинов. Триремы и квинкверемы Карфагена налетали на ошеломленного врага на такой поразительной скорости, что римляне не успевали изменить курс, и тараны судов Хирама врезались, все круша и дробя, в беззащитные бока римских кораблей.

Уцелевшие суда римлян рассыпались по морю и повернули назад, к спешившим им на помощь главным силам флота, уже заметившим несчастье, постигшее авангард. Но когда лучшие суда Рима примчались на место ночного боя, от эскадры Карфагена не осталось и следа: совершив свое деяние, Хирам опять ушел в открытое море и скрылся от преследования. Начало было блестящее, но Хирам не обманывался: удача не могла изменить начертанного самой судьбой, а Карфаген был безоговорочно осужден, и победа Хирама могла только продлить его агонию.

Трудно описать, с каким восторгом карфагеняне встретили молнией разнесшуюся по городу весть о том, что их маленькая эскадра, в боевую способность которой почти никто не верил, одержала победу, блестящую победу над римскими судами и возвратилась в порт родного города, не потеряв ни одного судна, ни одного человека.

Но Хирама ждал озадачивший его прием во дворце Гермона, когда моряк с Фегором, Талом и Сидоном сошли с адмиральского корабля и, никем не узнанные по дороге, объявились в доме гордого патриция. Гермон с террасы своего дворца видел, как входила эскадра, пересчитал все корабли, но весть о победе еще не дошла до него, и он накинулся на Хирама с горькими упреками, думая, что Хирам ограничился простым крейсированием, а затем ретировался в порт, завидев суда римлян. Он был поражен, он не мог поверить, что Хирам смог разбить авангард Римского флота, не потеряв ни одного своего судна. И только когда Фегор подтвердил рассказ Хирама о происшедшем, потрясенный до глубины души старик не выдержал и принялся судорожно обнимать воина.

Снова и снова Хирам пересказывал все перипетии происшедшего ночью, но старик не уставал слушать.

Потом он наконец опомнился.

— Идем в зал Совета Ста Четырех. Ты повторишь там свой рассказ, мой друг! — сказал он Хираму.

Но Хирам как-то замялся. Он оглядывался вокруг, словно кого-то ища. И старик угадал его мысли.

— Ты ищешь Офир! — сказал он с тонкой улыбкой. — Успокойся. Я ведь дал слово и держу его, конечно, я уже знаю, где ты укрыл свою невесту. Но теперь мое сердце открыто для тебя. Я смотрю на тебя, как на родного сына. И знаешь что? Нет, не место Офир прятаться в каком-то убогом домишке в предместье. Пусть она возвращается сюда, потому что с этого момента этот дом не только мой, но и твой!

— И Фегору будет спокойнее! — засмеялся Хирам. В дом Фульвии отправили гонцов привести всех скрывающихся там во дворец Гермона, а сам Гермон и сопровождавшие его Хирам и Фегор пошли в Совет Ста Четырех.

XIX. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ КАРФАГЕНА

Карфаген осажден римлянами. Грозное восьмидесятитысячное войско с огромным обозом и целым парком громоздких осадных орудий разных названий расположилось у предместья Нефери и упорно ведет свою разрушительную работу, пытаясь разбить стены древней финикийской твердыни, проникнуть в богатые гавани Карфагена, расположенные по обе стороны перешейка, на котором стоит город.

На рейде осажденного города стоит грозный римский флот, которому немногочисленные и слабо вооруженные суда Карфагена не могли противиться. Хирам укрыл свои корабли в порту Карфагена, заперев вход массивными железными цепями.

Одновременно решительно все способное носить оружие население — юноши и старики, часто даже женщины и дети — высыпало на стены города. Тот, кто сам не мог сражаться, оказывал помощь защитникам, поднося боеприпасы, заботясь о раненых, помогая закладывать бреши, пробитые римскими осадными орудиями в стенах и башнях.

Флот был обречен на бездеятельность, и потому Хирам, который не хотел сидеть сложа руки, в то время как другие сражались, получил командование частью войска, причем ему было поручено защищать наиболее опасный участок — предместье Нефери.

Римляне отнюдь не ожидали, что Карфаген окажет такое энергичное сопротивление. Они считали гордую столицу финикийской колонии совершенно беззащитной, думали, что население дезорганизовано, растеряно, что укрепления Карфагена не выдержат первого же натиска. В этом самообольщении и надежде на легкую победу Марий Цензорин, главнокомандующий римской армией, немедленно по прибытии к стенам Карфагена послал свои войска на приступ. Но тщетны были попытки римлян проникнуть за городские стены: оттуда в ряды идущих на штурм войск неслись тучами камни из катапульт и стрелы, летели бревна, лилась горящая смола и кипяток. Карфагеняне изрубили штурмовые лестницы римлян и сбросили их наземь. Штурмовые колонны дрогнули, попятились, потом стали отступать, правда сохраняя порядок, но отступление было полным. И вот, когда они попятились, стали отходить, на них неожиданно, словно вихрь, обрушилась карфагенская конница:

Хирам испросил разрешения Совета Ста Четырех на вылазку, и хотя командующий конницей Фамея, заслуживший впоследствии столь печальную славу, пытался помешать, вылазка состоялась и блестяще удалась. Два сильных отряда всадников стремительным и бурным натиском врезались в когорты отступающих римлян, неся в их расстроенные ряды смерть и панику.

Первые обескуражившие неудачи римского войска заставили римский сенат отозвать обоих консулов и послать для борьбы с Карфагеном восходящую звезду — молодого, энергичного и гениального военачальника — Корнелия Сципиона Эмилиана, которому был дан в помощники другой консул, Ливии Друз. Сципиону давно уже удалось привлечь на свою сторону Массиниссу. Кроме того, он, будучи столь же искусным дипломатом, как и стратегом, успел подкупить вождя карфагенской кавалерии Фамею, который перешел в римский лагерь, уведя с собой две с половиной тысячи лучших всадников.

Мало-помалу глубокое уныние воцарилось в стенах осажденного города. Там скопилось свыше полумиллиона человек, которые были лишены привычных удобств, не получали достаточно еды, видели надвигающийся призрак близкого голода.

Это видели все. Но Совет Ста Четырех и совет суфетов тратили время в бесполезных спорах, решительно не зная, что предпринять.

— Гибель близка! — как-то раз сказал Хирам, придя во дворец Гермона.

— Что предпринять? Что делать? — растерянно бормотал Гермон. — Или наши боги изменили нам, или… Или мы молились не тем богам.

—Да. Вы молились одному ложному богу! — отозвался сурово Хирам. — Вы молились золотому тельцу. Вы думали, что за золото все можно купить. И вот, когда пришел роковой час, ваш бог оказался бессильным. Если бы Совет Ста Четырех принял мое предложение, мы, может быть, сумели бы спасти женщин и детей. Их надо отправить в лагерь римлян, доверяясь их человечности. Тогда в городе останутся только способные носить оружие и те, кого не страшит смерть. Они еще долго смогут держать оборону в стенах Карфагена.

— И нельзя его спасти? — задала вопрос присутствовавшая при разговоре Офир.

Хирам поник головой.

— Нет, ничто уже не сможет спасти Карфаген! — ответил он в полном отчаянии. — Нам осталось только умереть на развалинах нашего погибшего отечества.

— Но если тебе грозит смерть, разве могу я быть вдали от тебя? — гордо подняла голову благородная девушка. — Или ты с легким сердцем отпустишь меня к римлянам, которые обратят меня в рабство? Нет, я умру рядом с тобой! Раз нет возможности спасти Карфаген, мне остается только это!..

Наступило глубокое молчание, которое нарушалось лишь тяжелыми шагами погруженного в глубокую думу Гермона да вздохами задумчивой Офир.

— Нет, все не так! — внезапно сказал, словно проснувшись, Хирам. — Я не могу примириться с этим. Есть еще один исход. Нам надо вырваться из осажденного Карфагена. Разумеется, бежать сейчас, пока город еще защищается, было бы изменой. Но когда настанет последний час, когда на улицах Карфагена появятся римские солдаты и война обратится в просто бессмысленную резню, тогда я возьму всех вас: и тебя, Гермон, и тебя, Офир, и Фульвию, и твою рабыню. Вместе с моими верными нумидийцами мы ударим на занимающегося грабежом врага и проложим себе дорогу к свободе — или погибнем все вместе.

— Я не уйду из Карфагена! — мрачно сверкнув глазами, возразила Фульвия.

— Почему? — удивился Хирам.

— Я дала одну клятву. И я сдержу ее.

— Но ведь твои соотечественники, взяв город штурмом, не пощадят тебя.

— Мне не нужна пощада. Не спрашивай меня, не терзай мою душу излишними вопросами. Я так решила: я не уйду отсюда. Спасайтесь сами и предоставьте меня моей собственной участи.

И Фульвия отвернулась к стене, скрывая от недоумевающих друзей свое взволнованное лицо.

Прошло еще, однако, много недель, прежде чем агония истекавшего кровью Карфагена подходила к роковому концу.

За это время значительная часть жителей города погибла в кровавых боях или умерла от развившихся с неудержимой силой эпидемий. В городе съели уже почти все, что годилось в пищу. Давно уже не стало карфагенской кавалерии, потому что для прокормления населения пришлось пожертвовать всеми конями. Та же участь постигла огромных боевых слонов.

Тогда было принято отчаянное решение: при поддержке уцелевших еще судов флота совершить вылазку, попытаться проложить себе дорогу сквозь ряды римлян. В торговом порту стояло множество торговых судов, которые могли вместить десятки тысяч беженцев. Столько же людей могло найти себе убежище на военных судах. Эти суда должны были неожиданно напасть на сторожащих рейд римлян, прорваться, проложить сквозь ряды трирем и квинкверем дорогу себе и торговым судам, а потом, воспользовавшись замешательством, рассеяться в беспредельном просторе моря.

То же должны были проделать и массы народа на суше:

пробиться сквозь римские сухопутные войска, уйти в пустыни — туда, куда римляне не решатся за ними последовать.

И вот настал роковой час исполнения этого дерзкого плана. •

Во дворце Гермона закипела лихорадочная работа: рабы главы Совета Ста Четырех спешно укладывали в тяжелые сундуки все самое ценное из имущества своего господина.

Офир, которую сопровождала ее любимая молодая рабыня, сидела в покое Гермона, когда появился только что вернувшийся из последней схватки с римлянами Хирам.

— Пора в путь! — коротко сказал он хриплым голосом. — Адмиральский корабль ждет нас. Нельзя медлить ни минуты. Может быть, к утру римляне будут уже в стенах Карфагена, и тогда никому не будет спасения…

— Мы готовы, — глухо ответил Гермон.

— А ты, Офир?

— Я? Мое место с тобой. Я всюду пойду за тобой, хоть на смерть! — с пылом ответила девушка.

— Тогда в путь!

— Благородный Гермон! — прозвучал в это время взволнованный голос.

Гермон обернулся. Сквозь толпу суетящихся слуг пробился Фегор. В последнее время он, наравне с другими, принимал деятельное участие в защите Карфагена, и даже сам Хирам был вынужден признать, что шпион дрался, как замечательный воин.