I. КРОВОЖАДНОЕ БОЖЕСТВО

Была ночь, роскошная, дивная ночь. Но Карфаген был весь залит потоками света. Казалось, будто в этом городе, наследнике древней финикийской культуры, который так долго и упорно оспаривал у Рима господство над античным миром, бушует колоссальный пожар: повсюду огонь, толпы людей, дрожит земля.

Наиболее оживлена была улица Хамон, разделявшая город на две почти равные части. Там, под могучими вековыми пальмами, по каменным плитам мостовой лился сплошной поток из тысяч и тысяч людей. Поток стремился к храму, посвященному страшному, лютому и кровожадному богу Востока — Ваалу-Молоху.

Культ Ваала зародился в бесконечно давние времена в странах, где солнце не греет землю, а испепеляет ее, где его лучи не оживляют, а убивают, где человек скорее бежит от света, чем тянется к нему. И Ваал-Молох стал богом всепожирающего огня, олицетворением враждебных человеку сил стихии огня. Тогда, бесконечно давно, поклонники Ваала взяли обыкновение приносить жертву грозному богу людей, надеясь тем самым умилостивить его. Ваала изображали безобразным, но все же похожим на человека существом. Посвященные ему статуи изготавливались из металлов, чаще всего из бронзы, а внутри этих статуй устраивали огромные печи. В эти печи поклонники Ваала набрасывали пылающих углей, раскаляли всю безобразину и вручали в искривленные, уродливые руки лютого божества невинных жертв — собственных детей. А иногда осужденных на смерть жертв швыряли прямо в раскаленную утробу злобного божества. И вот сегодня, в эту дивную и роскошную ночь, десятки и десятки тысяч карфагенян, потомков финикийцев неслись живым потоком по улице Хамон к огромному храму Ваала-Молоха на церемонию принесения кровожадному божеству человеческих жертв.

Тут были все: торговец-мореплаватель и наемник-римлянин, ткач, горшечник и красильщик, рыбак и грузчик с пристаней Карфагена; тут были рабы и господа, пришлые арабы-бедуины из великой пустыни и негры из далеких, таинственных областей внутренней Африки. Все они шли нескончаемым потоком из Некрополя. И почти у каждого в руках горел своеобразный факел: железная палка, верхний конец которой был обмотан клубком пропитанной смолой шерсти. Пылая с треском и шипением, эти смолистые клубки издавали ослепительный свет — вот почему над Карфагеном стояло странное багровое зловещее зарево.

Трудно было назвать этот поток процессией в истинном смысле этого слова, потому что толпу давно уже охватывал экстаз, близкий к безумию, давно смешались ряды, давно в колоссальном потоке образовались отдельные течения, которые сталкивались, пересекались, переплетались. Сумятицу увеличивало присутствие живности в людском море, словно колоссальные черные корабли, плыли вереницы боевых слонов, на спинах которых пестрели башенки с десятками лучников, проталкивались, покачивая длинными шеями, беговые верблюды, и медленно, словно топчась на месте, шли круторогие степенные волы; здесь и там, расчищая себе дорогу дикими криками, двигались отряды вооруженных копьями всадников карфагенской конницы.

Относительный порядок соблюдали только жрецы и храмовые прислужники. Они шли отдельными отрядами, разбившись на шеренги, словно воины в строю. Тут были жрецы Ваала-Самина, владыки небесных просторов, и Ваала-Теора, божества священных вершин, и Ваала-Зебу ара, бога насилия; жрецы Астарты, богини любви, и жрецы Мельката, покровителя мореплавания и промышленности, науки и искусства, великого изобретателя алфавита…

Каждая отдельная группа жрецов несла под пурпурными балдахинами статуи второстепенных финикийских богов. Это были изваяния Ваала, халдейского Бэла, который в Греции возродился под именем Зевса, а в Риме принял имя Юпитера. Вот Мелькир, прототип эллинского Геркулеса, и Адонис, бог весны, в поисках которого Истар спустился в глубины ада. Был и сам Ваал-Молох — ненасытный, кровожадный, вечно алчущий людей в жертву, — кому отдавали финикийцы и их потомки, карфагеняне, избранных за красоту непорочных дев и стройных юношей. Он — огромный, безобразный. Алчно, словно ища жертву, тянется он своими металлическими руками. И в его бронзовой груди ясно видна дыра — там печь, та самая, в которую бросают приносимых в жертву лютому «пожирателю людей».

— Римлянку! Римлянку — в огонь! Ее первой! Раньше других! — пронесся по площади бурный крик.

Не внимая воплю толпы, верховный жрец обратился к группе младших жрецов, стоявших вокруг статуи Ваала.

— Нужен пример! — сказал он повелительно. — Вы видите, как испуганы дети? Покажите им, как ничтожна физическая боль! Покажите им, как надо приносить себя в жертву ради спасения отечества, когда ему грозит смертельная опасность!

Те, к кому обращался с этими словами жрец, повиновались его приказанию: засверкали ножи, и несколько десятков людей, на глазах у сорока тысяч жадно следивших за каждым их движением зрителей, принялись истязать себя. Они наносили себе ужасные раны, отсекали пальцы, кромсали собственное тело. Кое-кто вбивал себе в грудь длинные гвозди. И ни крика, ни стона не срывалось с уст фанатиков.

— Еще, еще! — повторял верховный жрец. — Первая жертва покажет путь другим!

С этими словами он невероятно быстро выхватил ближайшего к нему ребенка из толпы детей и привычным движением швырнул его в раскаленное чрево идола. Дикий крик ребенка всколыхнул толпу…

Но еще не успело смолкнуть эхо предсмертного вопля невинной жертвы, как из отверстия на груди кровожадного Молоха показался беловатый дымок — тело первой жертвы было испепелено моментально.

— Римлянку! Римлянку в огонь! Ваал жаждет ее тела! Римлянку! — отозвалась толпа на крик первой жертвы.

Верховный жрец схватил трепещущую девушку и повлек ее к идолу. Она покорно шла за ним. Казалось, окаменела от ужаса. Она не сознавала, что происходит. Но близость раскаленного чудовища, нестерпимый жар, струившийся от его огромного тела, вывели ее из оцепенения. Она рванулась из крепко державших ее рук жреца.

— Пощадите! — пронесся над площадью ее вопль, полный горя и ужаса.

— Нет, проклятая! — прошипел жрец, хищно лыбясь. — Молоху уже давно не давали вражьей плоти, и ты доставишь ему это удовольствие!

Он еще даже не закончил свою фразу, как в толпе произошло замешательство, и вслед за тем над площадью прогремел чей-то звучный, повелительный голос:

— Фульвия! Вперед, друзья!

Какой-то человек невероятной силы вдруг ринулся на жрецов, отталкивая их и прокладывая себе дорогу. Ничто, казалось, не могло противостоять его ярости. Это был высокий и статный воин, смуглый, как нумидиец или чистокровный финикиец. Он был при полных боевых доспехах, и в его стальной мускулистой руке сверкал короткий обоюдоострый меч. На его призывный боевой клич из толпы выделилось человек сорок или пятьдесят воинов, таких же высоких, статных, как и он, также в доспехах и при оружии.

— Оставь эту девушку! — крикнул воин, отталкивая левой рукой верховного жреца, а правой занося над его головой сверкающий меч. — Оставь ее! Она моя!

— Что? Как ты посмел? — спросил жрец с негодованием, близким к ярости.

— Да, я посмел отнять ее у этого бронзового чудовища!

— Кто ты, оскорбивший бога?

— Я тот сын Карфагена, что в бою у Тразименского озера спас жизнь Ганнибалу! Я тот, чей меч не раз определял исход кровавых битв в пользу Карфагена. Я завоевал половину Галлии. И в награду за это мое отечество послало меня в Тир! — ответил воин полным негодования голосом.

— Твое имя, дерзкий? — спросил жрец воина.

— Потом узнаешь его, старец! Не сейчас. Отпусти римлянку или…

И он взмахнул мечом.

— Она — дочь наших врагов. Народ хочет ее смерти!

— Народ? Так пусть же знает народ, что, когда я, пронзенный вражеской стрелой, лежал на берегу Тразименского озера, эта девушка подобрала меня — живого среди мертвых — укрыла в своем доме, заботилась обо мне, как о собственном брате, выходила меня!

— Но ее выбрали для приношения! Ты не посмеешь нарушить закон, посягнуть на права Ваала-Молоха! — яростно завопил побледневший жрец. — Римлянка обречена, и теперь уже ничто не может ее спасти!

— Я не признаю этого закона. Пусть Ваал-Молох сам нам скажет, какие у него права. Но он молчит.

— Святотатец! Ты оскорбил грозного бога! Но он покарает тебя.

— Он? Пусть испепелит меня Ваал-Молох, если может! — вызывающе засмеялся воин.

Немая, испуганная, ошеломленная толпа, казалось, затаила дыхание. Еще никогда не приходилось ей слышать таких речей, и они навеяли ужас, внушили ей растерянность.

А воин в блестящих латах с грозно сверкающим мечом стоял перед статуей безобразного Молоха. И в самой его позе выражался дерзкий вызов Молоху, мстительному, кровожадному, беспощадному древнему божеству финикийцев и карфагенян.

Перед Молохом, перед его могуществом в Карфагене трепетали все, даже члены высшего совета. А воин стоял и издевался над Ваалом, и Молох молчал, будто и он испугался дерзкого вызова, брошенного ему человеком впервые за тысячелетия существования культа Ваала-Молоха.

Еще мгновенье — и вдруг воин молниеносным ударом свалил на землю вцепившегося в руку римлянки верховного жреца.

— Вспомним, как римляне при Каннах отражали атаки наших боевых слонов! Защитим же невинных! — прозвучал клич противника жреца. Его воины бросились к окружавшему статую Молоха костру, и поверх голов жрецов в надвигающихся к месту жертвоприношения боевых слонов посыпался град пылающих головней.

Толстокожие животные попятились, потом обратились в бегство, топча стоящих у них на пути, прокладывая себе дорогу в живой стене из человеческих тел.

Паника, вызванная бегством слонов, волнами пошла по площади. Толпа шарахнулась во все стороны: люди бежали, сбивая друг друга с ног, загромождая площадь здесь и там целыми грудами тел.

Не обращая внимание на то, что творилось вокруг, воин сказал словно приросшей к земле, дрожавшей всем телом римлянке:

— Спасайся! Пользуйся случаем. Идем с нами, Фульвия!

— Хирам, это ты? — воскликнула девушка.

— Тише. Не произноси здесь моего имени. Я умер для моей родины, — сказал ее освободитель, и в голосе его прозвучала тоска и горечь. Затем, обернувшись к детям, которые все так же жались друг к другу и ревели, он ласково сказал:

— Бегом отсюда! Быстро по домам. Сегодня Молох сыт. Дети бросились бежать, а Хирам схватил римлянку за руку и потянул ее за собой.

II. ПЕРНАТЫЙ ГОНЕЦ

Описанная в предыдущей главе сцена разыгралась в мгновение ока. Казалось, ураган смел с площади несметную, охваченную паническим ужасом толпу. Вместе с горожанами, которые пытались спрятаться в близлежащих домах, врывались, ища спасения, в храмы, бежали сами и были подхвачены людским потоком прислужники из храмов, жрецы, музыканты, рабы. Смело даже отряды наемников, следивших за порядком на площади, слоны, обращенные в бегство огненным дождем, смяли их ряды, потоптали солдат.

Никто и ничто не мешало теперь отступлению Хирама, спасшего римлянку. Под прикрытием выстроившихся в две колонны воинов Хирам, чуть ли не неся на руках трепещущую Фульвию, вышел на одну из боковых улиц. На ней не было совершенно никого, волны людского потока помчались в другую сторону, и беглецы смогли перевести дыхание и осмотреться.

Хирам замедлил шаг.

— Ты спас, ты спас меня! — прошептала Фульвия.

— Я только отдал тебе свой долг! — отозвался Хирам. — Когда-то и ты спасла мне жизнь, хотя я был врагом твоей родины.

— Все не так. Я — не римлянка. Я — этруска!

— Это все равно, дитя мое! Но надо поспешить! Пощады не жди. Знаешь, как поступили с Аттилием Регулом и другими, которые волей судьбы попали в наши руки? С них живьем содрали кожу. Эти ужасные трофеи по сию пору висят в наших храмах. С пленных, беззащитных, беспомощных…

Дрожь ужаса пронзила тело девушки.

— Ну, скорее! Нельзя останавливаться надолго. Мы еще не в безопасности. Надо воспользоваться тем, что никто не признал меня, и поискать убежище.

Но Фульвия все же стояла на месте, она оглядывалась по сторонам, словно выискивала кого-то.

— Успокойся! За нами еще не гонятся! — обратился к ней Хирам.

— Я… я боюсь Фегора! — пробормотала она с робостью в голосе.

— Кто он такой? Почему ты боишься его? Попадись он нам на пути, и его труп очутится в волнах моря!

— Он тебе в руки не дастся! — испуганно возразила девушка. — Хитрый, как змея, и ядовитый, как василиск. Но его не видать. Бежим!

Пробираясь по темным и безлюдным улицам, беглецы скоро очутились на окраине города, у берега моря. Тут Хирам остановился перед окованной листовой бронзой дверью в каменной стене. У дверей стояли вооруженные стражники. Они согласились пропустить беглецов после того, как Хирам, дав одному из них несколько серебряных монет, сказал, что он и его спутники моряки, что они возвращаются из города на свой корабль, который стоит в так называемом «внутреннем море».

Через пять минут беглецы были уже в полной безопасности на небольшом, но крепком быстроходном судне, стоявшем у пристани. Это была так называемая «гемиола», судно с высокой кормой и окованным бронзовым носом, которая ходила и на веслах и под парусом.

Вступая на борт своего судна, Хирам оставил на всякий случай сторожевой пост из нескольких воинов на берегу, поинтересовался у вышедшего навстречу высокого и мускулистого моряка — «гортатора», или надсмотрщика за гребцами, — не получали ли на гемиоле новостей.

— Нет, господин, — ответил гортатор. — Никаких. В бледном и колеблющемся свете висевшего на корме фонаря Фульвия заметила, как исказились черты лица ее спасителя.

— Опять ничего, ничего! — печально пробормотал Хирам. — Возможно ль? Что случилось? Почему нет вестей? Где наш гонец? Что с ним? Его убили?

Ответа не было.

— Акка! — крикнул Хирам. На его зов явился молодой воин.

— Ты ничего не напутал, Акка, выполняя поручение?

— О нет, господин! Нашего гонца я своими руками отдал рабыне. А она отдала своего.

Хирам, похоже, задумался. Фульвия, которая из этих фраз не могла понять, о чем идет речь и кто такой этот таинственный гонец, которого можно передавать из рук в руки, с тревогой наблюдала за каждым движением своего спасителя. Хирам подошел к борту гемиолы и пытливо всмотрелся в ночную мглу, в сторону города. С трудом можно было различить бой больших барабанов, трубные звуки, издаваемые, по-видимому, слонами, крики людей, отчаянный лай собак.

Но взор Хирама был устремлен не на землю, а на небо, как будто оттуда он ожидал желанных вестей.

Немного постояв в молчании, Хирам вернулся к своему экипажу.

— Идите, отдыхайте! — сказал он. — Я останусь здесь, пободрствую. Кто знает, что может случиться?

Палуба опустела. На ней остались только молчаливый гортатор, Фульвия и Хирам. Усевшись на скамью гортатора, Хирам, опустив голову, о чем-то сосредоточенно думал.

— Ты забыл обо мне. Хирам! — наконец робко вымолвила Фульвия. касаясь нежной рукой плеча погруженного в печальные размышления воина. — Брат забыл о той, которую он когда-то называл своей сестрой там, далеко отсюда, в Италии, на полях несчастной Этрурии… Зачем вырвал ты меня из объятий смерти? Зачем подвергал себя ужасной опасности ради меня, простой девушки, дочери чуждой тебе страны?

Воин встрепенулся.

— Прости меня, сестра! — ласково произнес он. — Ты права: я на минутку забыл о тебе.

— Не извиняйся. Разве ты в долгу передо мной? Если бы не ты, я была бы уже в стране теней. Что было бы тогда с моей несчастной матерью?

— Как? И твоя мать здесь? В Карфагене? — встрепенулся Хирам. — Как вы обе попали сюда? Ведь я оставил вас там, в Этрурии, свободными, счастливыми, спокойными? Если бы я раньше знал, что ты здесь! У меня есть друзья. Я освободил бы тебя. Отсюда суда так часто ходят в Неаполису и Путтеоли, что я мог бы давно отправить тебя на родину.

— Значит… значит, ты здесь не ради меня? — с заметным привкусом горечи прозвучал голос девушки.

— Девочка ты моя! Да мог ли я знать, что ты здесь? Два гола провел я в изгнании и лишь вчера вернулся сюда. Только на площади я увидел и узнал, что ты осуждена и тебя принесут в жертву Ваалу-Молоху.

— Но… но почему же ты был там, на площади, с целым отрядом вон нов?

Этот вопрос Фульвии, казалось, поставил Хирама в затруднительное положение. Несколько мгновений он молчал и глядел в сторону смутно вырисовывавшихся в темноте циклопических стен города.

Карфагену опять грозит опасность: твоя родина готовится к новой, ужасной воине с моей родиной! — уклончиво сказал он. — Поэтому-то я бежал из ссылки и прибыл сюда Я с детских лет участвовал во всех войнах против римлян под знаменами великого Ганнибала. Я не мог оставаться вдали от родины, в бездействии. Правда, со мной, как и с Ганнибалом. Карфаген поступил не так, как было бы должно. Но в стенах этого города увидел я свет, здесь вечным сном покоятся мои предки. И я вернулся.

— Неужели же тебя, одного из прославленных военачальников Карфагена, сослали? За что?

— Меня возненавидел поличным причинам один из могущественных суфетов; и Совет Ста Четырех разделил его ненависть. Но ты, как ты попала сюда? Когда мы расстались, она была еще почти ребенком. А теперь…

— А теперь — я рабыня! — чуть слышно ответила девушка. — Война разорила наш благословенный край, мою родину. Отец отправил меня с матерью в Камы, к родственникам. Там однажды меня и многих других женщин предательски захватил в плен один из карфагенских кораблей, пришедший в Европу с товарами фабрик Карфагена. Меня продали сюда, в Карфаген… Это было два года назад.

— Бедняжка! Ты хоть иногда думала, вспоминала обо мне?

— Я? — страстно воскликнула девушка. — О, я все мечтала, что ты найдешь меня и вырвешь из рабства. Я вспоминала твои слова, искала тебя в толпе карфагенян. Но тебя нигде не было.

— Да, я был далеко отсюда. И я часто думал о тебе, Фульвия. Вспоминал ваш домик, где спасся от плена и смерти. песни, которые ты распевала, твой полудетский лепет…

Вдруг Хирам замолчал. Не обращая внимания на страстно прислушивающуюся к каждому слову девушку, он поднял голову и стал всматриваться в ночную тьму.

— Голубь! — воскликнул он, вскакивая. — Наконец-то! Хирам бросился на кос гемиолы, над которым уже вился, готовясь опуститься, белоснежный голубь. Через минуту птица была уже в руках Хирама. Это был прекрасный почтовый голубь, который спокойно и безбоязненно дался Хираму в руки.

— Сидон! Огня! -кричал гортатору Хирам, нежно целуя птицу в головку и гладя ее, как ребенка. — С письмом! Быстрее!

Гортатор принес глиняную лампадку. При ее свете Хирам развернул снятый с голубя кусок тонкого пергамента, на котором острой иглой были нацарапаны иероглифы.

Пробежав письмо, Хирам побледнел.

— О боги! — прошептал он дрожащими губами. — Я ее потерял! Через три дня она станет женой другого. Сидон! Можно ли вполне положиться на моих нумидийцев?

— На жизнь и на смерть, господин! Их выбирал я, — ответил гортатор уверенно и спокойно.

— Если даже… если даже я пошлю их в бой против Карфагена?

Улыбка мелькнула на губах гортатора.

— Против торгашей, которые за золото покупают кровь воинов? Посылай нас, господин, и ты увидишь, как бьются люди не из-за любви к золоту, а из любви к тебе! Но что задумал ты? Посвяти меня в свои планы. Может, мы похитим ту, которой отдано твое сердце, из дома ее мужа, какого-нибудь изнеженного потомка гордых торгашей, сразу после свадебного пира? Или ты думаешь оспаривать права на нее прямо сейчас, напав на дом ее отца, трусливого патриция, презирающего всех, кто умеет владеть мечом?

— Завтра она будет ждать меня! — не отвечая на вопросы гортатора, пробормотал Хирам. — Я был бы презренным трусом, если бы не поспешил на зов, даже если это будет грозить мне гибелью. Увидеть ее, сказать ей два слова, а там хоть смерть…

— О ком говоришь ты? — прозвучал голос Фульвии.

— Об одной карфагенской девушке, дитя.

— Ты… ты любишь ее? — криком боли сорвались слова с губ пленницы.

Но Хирам не успел ответить. В нескольких шагах от гемиолы, на берегу среди камней и ящиков, вдруг насмешливо прозвучали слова чьей-то песни:

Кто верит, тот будет жестоко обманут…

Смеется ли? После заплачет…

— Фегор! — испуганно вскрикнула Фульвия, задрожав всем телом. — Шпион! Шпион Совета Ста Четырех! Мы погибли!

— Еще нет! — отозвался Хирам. — Он не мог подслушать нас, но он рыщет тут, и… эту гадину надо раздавить, Сидон! Подай лук и стрелы!

А через секунду в воздухе послышался характерный свист летящей стрелы, а вслед за ним крик ярости и боли.

— Попал! — сказал Хирам, опуская лук. — Сидон! Пойди, прикончи ядовитую змею, ползающую вокруг нашего убежища.

Гортатор бросился на берег.

— Ну что? Убит? — спросил его Хирам, когда гортатор вернулся на судно.

— Нет, господин. Он исчез, словно провалился сквозь землю.

— Кто такой этот Фегор? — обратился Хирам к Фульвии. — Кажется, ты знаешь его хорошо, дитя?

— Я уже говорила тебе: человек, опаснее которого нет во всем Карфагене! Он часто бывал в доме вождя войск, Фамбы, жене которого я принадлежала как рабыня. Он… он хотел, чтобы я стала его женой. Но когда он говорил мне о своей любви, я… я думала о своей далекой родине, о нашем домике. Мне представлялось, что я снова там, свободная и счастливая. И ты снова с нами.

— Ну, будет, дитя, — ласково остановил ее Хирам. — Ты совсем устала. Тебе надо пойти поспать.

Фульвия повиновалась, но, уходя, она тяжело вздыхала, и печаль омрачала черты ее лица.

— Завтра вечером, — сказал Хирам гортатору, — я иду на свидание с Офир.

III. СОПЕРНИЦА

Занялся новый день. Порт Карфагена сразу ожил. Десятки, сотни тысячи моряков сходили на пристань со своих кораблей. Боевые галеры, которые на ночь выходили в море на защиту порта от возможного внезапного нападения римского флота, возвращались теперь на свои стоянки. На пристани кипела обычная деятельность: рабы, по большей части военнопленные, выгружали с судов, прибывших в порт гордого Карфагена, медь Испании, олово туманной Британии, драгоценные шелковые ткани Малой Азии.

Другие ватаги грузчиков в свою очередь наполняли трюмы готовящихся к отплытию судов товарами Карфагена:

пурпурными тканями, чудной чеканной работы посудой, статуэтками — всем тем, чем славился Карфаген на протяжении многих веков.

Тот, кто увидел бы в этот час судно Хирама, поразился бы: за короткое время после возвращения Хирама и его воинов с берега гемиола, словно по волшебству, потеряла свой обычный вид полувоенного судна, да потеряли вид воинов и люди экипажа. Теперь вся палуба была завалена кипами богатых тканей Малой Азии и великолепными цветными вазами, изделиями из черного дерева и слоновой кости. По этой причине гемиола ничем не отличалась от сотен судов, заполнивших порт Карфагена, и казалась самым обычным торговым кораблем, пришедшим сюда, чтобы на рынках Карфагена сбыть дорогой товар. Вышедшая из каюты Фульвия глядела на всю эту роскошь с вниманием, в котором была и доля легкой иронии.

— И ты, Хирам, — сказала она, улыбаясь, — подался в торговцы?

Вместо ответа Хирам мощным ударом меча разрубил пополам лежавший рядом с ним рулон драгоценной пурпурной материи и столкнул его в море.

— Я — воин! — сказал он. — Если я позволил убрать гемиолу этими тряпками, выставить эти безделушки, то только для того, чтобы не выдать самого себя. Вы, дети Италии, презираете карфагенян за их склонность к безумной роскоши, за их изнеженность. Но меня можно не презирать. Я — воин, воин! Я отношусь к вещам так же, как те, кто живет в Италии, те, которым будет принадлежать весь мир.

— И твоя родина? — волнуясь, сказала Фульвия. Хирам нахмурился. В глазах блеснул мрачный огонь.

— Горе тому, кто сам не может защитить себя! — промолвил он с горечью. — Горе тому, кто презрел меч ради вечных празднеств, кто губит свои силы в оргиях, а для защиты набирает орды продажных наемников. Горе, горе Карфагену!

В этот момент к борту гемиолы подошла шлюпка. На веслах сидели четверо мускулистых гребцов, а на других скамьях -семь человек в роскошных нарядах.

— Здесь чем-нибудь торгуют? — донеся до слуха Хирама вопрос одного из них.

Хирам усилием воли разогнал набежавшие на его лоб морщины и, склонясь над бортом, ответил:

— Конечно! Всем, что дает на продажу Тир, и всем, что посылает миру Кипр!

По спущенному трапу три негоцианта поднялись на гемиолу и пошли по палубе, рассматривая выставленные для продажи товары. Фульвия следила за каждым их движением. Ее взор неотступно следовал за одним из них. Он был самым молодым из троих, но его лица почти не было видно. Казалось, он тщательно скрывал свое бледное лицо от чужих глаз. Но его уловка не удалась.

— Это он. Фегор! — промолвила девушка, содрогаясь и показывая Хираму взглядом на пришедшего.

— Я убью его! — пробормотал Хирам.

— Чтобы погибнуть сейчас же? — чуть слышно прошептала девушка.

— Но тогда — что делать? Он видел тебя!

— Но он еще не открыл твою тайну, Хирам!

— Хорошо. Тогда попытаемся узнать, что нужно ему. Но… но ты не любишь его?

Девушка вместо ответа гневно блеснула прекрасными очами.

Два пожилых негоцианта усердно рассматривали товары, которыми была завалена вся палуба гемиолы. Фегор же, пользуясь тем, что Хираму пришлось давать покупателям кое-какие объяснения, незаметно приблизился к Фульвии и заговорил с нею.

— Итак, ты спаслась и ты здесь! Это радует меня, хотя ты постоянно высказывала мне свою неприязнь, — сказал он. — Но кто эти люди? Почему они спасли тебя? Ты их давно знаешь?

Фульвия отвечала холодно и сдержанно:

— Кто эти люди? Сам видишь: торговцы из Тира. Почему они спасли меня? Потому что сжалились надо мною. Ты так любил меня и жалел меня, по крайней мере на словах, что не ударил пальцем о палец ради моего спасения!

— Я не мог! Клянусь, я ничего не мог сделать! — пробормотал несколько сконфуженно шпион Совета Ста Четырех. — Но. поверь, я люблю тебя!

— Оставим это! — перебила его девушка. — Ты спрашиваешь, знаю ли я их? Да. Со вчерашнего дня. Как их зовут? Мои спасители — вот как!

Фегор испытующе посмотрел на девушку, потом оглядел гемиолу и снова обратился к Фульвии:

— Так как? Они оставили тебя здесь, при себе? Финикийцы привыкли похищать женщин. Ты теперь рабою у них?

— Нет! — коротко ответила Фульвия.

— Но тогда почему ты не возвращаешься домой? Твоя мать вся извелась из-за тебя. Она знает, что ты избегла участи быть принесенной в жертву Молоху, и жаждет увидеть тебя, обнять свою доченьку. Я все видел и рассказал ей. Ты должна сегодня же вечером быть в доме матери. И запомни:

мне не нравятся эти люди!

— Но они спасли меня.

— Тем хуже для них. Одного моего слова достаточно, чтобы погубить их, и я сделаю это. Но если ты вернешься сегодня вечером под кров твоей матери, я промолчу. Ты пойми:

стоит мне сказать кое-кому, что они разведчики римлян, и их лишат жизни. Еще твоя мать… Одно мое слово — и ее ждет казнь, как и тех, кто посмел вырвать тебя из рук жрецов Молоха.

— Подлец, подлец! — не выдержала девушка, готовая разрыдаться от отчаяния.

— Я люблю тебя, и ты должна быть моей.

— Но меня могут не отпустить эти люди.

— Я сумею заставить их отпустить тебя. Ты будешь, будешь моей! До свидания, голубка!

И Фегор отошел к двум своим товарищам, все еще рассматривавшим выставленные на продажу товары. Пять минут спустя шлюпка отчалила от борта гемиолы, увозя обоих торговцев и Фегора. Разумеется, Фульвия поспешила передать весь разговор со шпионом Хираму, и его лицо омрачилось.

— Нам действительно грозит серьезная опасность! — промолвил воин тревожно. — Надо подумать, что предпринять.

— И все из-за меня! Тебе придется раскаиваться! — сказала девушка грустно.

— Никогда! — перебил ее Хирам. — Я не мог видеть равнодушно твою гибель. Пусть мне за это грозит смерть, я не буду каяться. Когда-то ты спасла меня, я должен был вернуть долг. Подлый шпион хочет завладеть тобой, но мы еще посмотрим, что из этого выйдет!

— А моя бедная мама?

— Не беспокойся о ней! — решительно ответил Хирам. — Завтра вечером мой корабль навсегда покинет эти берега. Если удастся взять с собой Офир.

— Кто это? — встрепенулась девушка.

— Потом узнаешь, потом. Опять подходят торговцы. Надо заняться с ними.

Лодка за лодкой приставали к борту гемиолы. Торговцы Карфагена часами толкались на палубе, рассматривая и покупая товары Хирама. Все сделки заключались гортатором Сидоном, который в дни молодости сам вел обширную торговлю с Левантом и знал все хитрости и уловки торгашей. Звенело золото и серебро, наполняя казну Хирама, и быстро очищалась палуба от проданных товаров. Но к вечеру покупателей не стало: надвигался самум, уже поднимавший над Карфагеном тучи тонкой пыли, принесенной им из неведомых далей великой пустыни Северной Африки, море заволновалось, стало трудно дышать раскаленным и напитанным пылью воздухом.

К ночи, пользуясь тем, что непогода разогнала всех с улиц Карфагена, Хирам отправился на свидание с любимой.

По его приказанию Сидон раздобыл лошадей, и маленькая кавалькада промчалась к дому Офир. Впереди скакал сам Хирам, следом за ним гортатор и еще четверо воинов. Перед тем как сойти на берег, Хирам написал письмо и отправил его, подвязав под крыло почтового голубя, одного из крылатых гонцов, которого Акка принес на борт гемиолы.

— Лети! Неси весть от меня! Твоя госпожа ждет тебя! — сказал Хирам, бросая черного голубка в воздух.

Провожая Хирама. Фульвия волновалась и тревожилась, будто предчувствуя какую-то грозящую беду.

— Куда ты идешь? Зачем? — допытывалась она. — К кому полетел крылатый гонец?

Занятый сборами Хирам отвечал коротко и отрывисто.

— Потом, потом все тебе расскажу! — твердил он.

— Ты стремишься к этой женщине, хотя это грозит тебе гибелью? Она тебе дороже жизни? Значит, ты отдал ей свое сердце? Ты любишь ее?

И Фульвия с тревогой глядела на воина.

— Да, я люблю ее больше жизни! — отвечал Хирам. — Прощай, Фульвия!

И когда маленький отряд, сойдя с гемиолы, умчался в город, Фульвия тяжело вздохнула.

— Прощай, Хирам! — прозвучал чуть слышно ее полный тоски голос. Она отвернулась и с опущенной головой и полными слез глазами пошла в каюту.

— Он любит Офир! Он любит ее больше жизни! — чуть слышно шептала она.

А тем временем Хирам, думая о своем, ехал по обезлюдевшим улицам Карфагена. Дом, к которому он направился, принадлежал одному из влиятельнейших горожан, старому Гермону, отчиму Офир. Это было типичное здание той системы, которая была унаследована обитателями Карфагена от финикиян. В доме было семь или даже восемь этажей, которые образовывали своего рода пирамиду; каждый этаж опоясывала крытая галерея. Карфагеняне любили, чтобы из окон открывался вид на море.

IV. РОКОВОЕ СВИДАНИЕ

Добиться свидания с Офир Хираму было нелегко: нельзя в жилище Гермона, переполненное слугами и охраняемое целым отрядом воинов, проникнуть обычным путем.

Но это не остановило старого соратника Ганнибала: на первую террасу вскарабкался с ловкостью кошки Сидон-гортатор, который нашел сброшенную кем-то при их приближении к дому веревку с узлами, которая должна была послужить лестницей. За ним и Хирам поднялся на террасу. Четыре моряка остались на улице ждать возвращения Хирама и Сидона.

На террасе гостей поджидала любимая рабыня красавицы Офир, и, следуя за нею, Хирам прошел, никого не встретив, в покои люби мой.

Увидев Офир, Хирам забыл два года разлуки, два года тоски и мучений в изгнании. Все исчезло, все растаяло, когда его полному любви взору предстало нежное лицо любимой, когда он услышал ее ласкающий голос и прикоснулся к ее трепещущей руке. Им надо было так много, так бесконечно много сказать друг другу, — и их вопросы скрещивались, их ответы встречались, а глаза говорили друг другу: «Люблю тебя! Без тебя моя жизнь — печаль!».

Однако свидание длилось лишь несколько минут: стоявшая на страже рабыня Офир прибежала предупредить Хирама, что, кажется, Гермон, собирается прийти в покои Офир.

— Я убью его! — схватился за меч воин.

— Только не это! — остановила его Офир. — Ты забываешь, что он взял меня в дом, когда я осталась беспомощной сиротой. Он был мне как отец.

— Но он хочет отдать тебя другому. Ты — невеста Тсоура!

— Я не люблю его! Я люблю тебя, одного тебя! И я уйду с тобой, как только ты позовешь меня! Но знай, отчим хочет отвезти меня на свою виллу в Утике.

— На свадебный пир? — горько улыбнулся Хирам.

— Если ты опоздаешь, я… я умру, но не выйду за того, кого ненавижу!

— Я приду! — отозвался Хирам, покидая покои любимой и следуя за указывавшей ему дорогу к бегству рабыней.

— Прощай! — сказала, провожая его Офир. Через минуту он уже был на террасе, где его дожидался верный Сидон с мечом в руке, а еще через несколько минут оба спустились по веревке на улицу, где их поджидали моряки с гемиолы.

— Слава богам! — сказал один из них. — Мы уже не знали, господин, что и делать, и дважды подавали тебе сигнал тревоги.

— Что случилось? — нахмурился Хирам.

— Мы заметили каких-то людей, тенями скользивших вдоль стен, пробиравшихся к выходу из этой улицы. Кажется, они были вооружены.

— Гермон, который боится самого слова «меч», приготовил засаду? — резко и вызывающе засмеялся Хирам, вынимая из ножен свой меч. — Посмотрим же, как воюет благородный Гермон. Вперед, друзья!

Маленький отряд едва успел сделать несколько шагов, как Хирам круто осадил лошадь: несколько стрел просвистело в воздухе над его головой.

— Стой! — прозвучал из темноты повелительный голос.

— Мы — в ловушке! — крикнул Сидон. — Смотри, господин!

Они перекрыли улицу. Там — боевой слон!

В самим деле, для отряда Хирама единственным выходим были быстро выбраться на площадь храмов Ваала-Молоха, но там стоял, высоко подняв хобот, огромный боевой слон.

— Назад! — скомандовал Хирам.

Но отступать было некуда: позади словно из-под земли вырос отряд вооруженных людей, которые с дикими криками побежали к Хираму и его спутникам. На бегу они пускали стрелы, но, поскольку было темно, ни одна из них не попала в цель.

— Прикройте нас с тыла! — приказал четырем нумидийцам Хирам, к которому в момент смертельной опасности вернулось хладнокровие. — Руби их мечами. А со слоном мы сами управимся!

Сидон соскользнул с коня на землю и, словно тень, заскользил к концу улицы, где стоял и трубил слон.

Подождав, пока гортатор укроется в тени стен, Хирам пришпорил своего коня и помчался к слону с криком:

—Дорогу! Кто посмел мешать мирным прохожим! Дорогу, или я мечом расчищу себе путь!

— Попробуй! — ответил уже знакомый голос, только на этот раз еще более язвительно. — Посмотрим, что сделает твой меч против бронзовых лат слона!

Хирам осадил коня всего в двух-трех шагах от боевого слона, попятил его, потом опять послал вперед, то в одну, то в другую сторону. Он буквально вертелся волчком у слона, стараясь заставить грозное животное устремить на лошадь и всадника все внимание.

— Сдавайся! — закричал кто-то из темноты. — Попался, не уйдешь!

— Кому сдаваться? — спросил Хирам, по-прежнему гарцуя по переулку в непосредственной близости от слона, но не настолько близко, чтобы тот мог пустить в ход хобот и бивни.

— Сдавайся! Мы стража Совета Ста Четырех! В это время гортатор змеей прополз между ног колосса и, вскочив на ноги позади великана, могучим ударом острого как бритва меча перерубил сухожилия на задней ноге слона. Дико взревев и не обращая внимания на крики людей, сидевших в башенке на его спине, слон быстро попятился. Еще миг, и, выйдя на площадь, он тяжело рухнул, продолжая оглашать воздух жалобными, пронзительными криками. Он упал с такой силой, что сидевших в башенке стрелков и вожатого выбросило на землю.

— Гей, люди! Путь свободен! — крикнул Сидон четырем нумидийцам, успешно сдерживавшим наседавших преследователей. Нумидийцы повернули лошадей и присоединились к Хираму и Сидону, который тоже был на коне. И через мгновение маленький отряд, пронесясь стрелой по площади, нырнул в одну из спускавшихся к порту улиц. Стража у бастионов без всяких затруднений пропустила в порт Хирама и четырех нумидийцев. Старик-гортатор на время отстал от них, чтобы отвести лошадей тому человеку, у которого он их взял, и, кстати, последить, не явится ли снова Фегор. Но, не обнаружив ничего подозрительного, он вскоре присоединился к остальным.

Когда Хирам и его спутники не без труда провели шлюпку по разбушевавшимся волнам к борту гемиолы и поднялись на ее палубу, навстречу Хираму, радостно вскрикнув, кинулась молодая этруска.

— Ты жив! Благодарение великим богам! — прозвучал ее голос. — Ты невредим? — бормотала девушка, словно не веря своим глазам. — Он не сделал тебе зла? Он не выдал тебя страшному Совету Ста Четырех?

— О ком говоришь ты, девушка? Никто не знает, что я здесь.

— О боги, как ты ошибаешься! — смеясь и плача, ответила Фульвия. — Едва ты покинул корабль, как Фегор появился на берегу.

— И что же? — заволновался Хирам.

— Он крикнул вызывающе: «Изгнанный в Тир Хирам прячет у себя на судне беглую этруску! Пусть берегутся оба!». Видишь, Хирам, тебя узнали, тебе грозит смерть!

Хирам наскоро пересказал девушке все, что произошло на берегу, включая посещение дома Гермона.

— Это тот человек, из-за которого тебя изгнали? — спросила девушка воина.

— Да. Он заметил, что я и его приемная дочь любим друг друга. Он член Совета Ста Четырех, и он добился того, что меня изгнали из Карфагена, — с горечью сказал Хирам, сжимая рукоять меча.

В это время с берега донесся пронзительный крик:

— Тирский торгаш прячет у себя этруску! Горе обоим, промолвила, бледнея, горе!

— Фегор! Он преследует нас! — промолвила, бледнея Фульвия.

— Спустить шлюпку! — крикнул Хирам морякам.

Фульвия загородила дорогу готовому сойти в лодку Хираму.

— Позволь мне. Я переговорю с ним, успокою его. Он отстанет, если я соглашусь стать его женой, — шептала она в отчаянии. — Тебе ничто не будет угрожать. Ты спасешься…

— Ценой предательства? — хрипло засмеялся Хирам и спрыгнул в шлюпку.

Стоявший на берегу Фегор. глядя горящими ненавистью глазами на гемиолу, не обратил внимания на бесшумно скользящую по бушующим волнам шлюпку. Он заметил Хирама, когда тот отрезал ему путь к отступлению.

— Ну, что теперь скажешь, шпион? — сказал Хирам. — От меня не уйдешь. Защищайся!

Фегор, отпрянув, ушел от удара меча карфагенянина. Но дальше отступать было некуда: у его ног выли и в бешенстве разбивались морские волны, кругом не было видно ни души, а Хирам, не отставая ни на шаг, идет на него.

— Ты верно служишь Совету Ста Четырех! — кричал карфагенянин врагу. — Но это тебя не спасет, нет, не спасет. Защищайся же, трус! Хоть умри как мужчина!

Фегор, почти припертый к самому краю причала, оглядываясь вокруг безумными глазами, схватился наконец за свой меч. Это было страшное оружие, выработанное иберийцами:

тонкая, длинная, прямая тяжелая шпага. В мгновение ока шпион сбросил с плеч темный плащ, и тогда обнаружилось, что он вооружен и защищен не хуже нападавшего: на голове у него был блестящий шлем, а плечи, руки и грудь прикрывала кираса.

Со зловещим звоном они скрестили оружие. Фегор не успел отбить удар, и меч карфагенянина тяжко ударил о латы врага. Еще миг, и Фегору пришел бы конец. Но тут целая пригоршня песка полетела в лицо Хирама и на некоторое время ослепила его. Фегор, улучив момент, пытался ослепить нападающего. Невольно Хирам попятился с криком:

— Предатель! Трус!

— Все приемы хороши, когда надо уничтожить врага! — ответил насмешливо шпион.

Но Хирам уже оправился и снова бросился на него. Молниеносным ударом меча карфагенянин чуть было не сбил шлем с головы Фегора. Шпион зашатался и выронил меч. Он был безоружен. Фегор попятился и оказался на самом краю пристани.

— Подожди! Не убивай меня. Я хочу тебе кое-что сказать.

— А может, хочешь улучить момент и сбежать? Напрасно надеешься! Защищайся!

— Мне некуда бежать! — угрюмо промолвил шпион, поднимая свой меч и прикрывая им голову от ударов меча карфагенянина.

В душе Хирама вспыхнуло и чувство жалости, и чувство презрения. Фегор не был воином. Он мог убить, но только не в бою, а из-за угла. Когда же смерть заглянула ему самому в глаза, он задрожал от ужаса.

— Ну, хорошо! Говори, что хотел сказать, — сказал Хирам.

— Прежде чем умереть, я хотел спросить у тебя, любишь ли ты этруску.

— Тебе что за дело? Но я отвечу — нет. Мое сердце отдано приемной дочери Гермона, а не Фульвии.

— Зачем же ты, рискуя собственной жизнью, спас ее?

— Потому, что ей и ее семье я обязан жизнью.

— Тогда убей, убей меня! — с криком какой-то странной, полубезумной радости отозвался Фегор. — Я умру счастливым!

— А ты, собака, ты, шпион, ты думал, что она полюбит тебя?

— Да. Я думал, что она будет моей. Подожди еще минутку. Когда увидишь этруску, передай ей, что сегодня… Она не пришла в дом своей матери, а я был там и ждал ее. И я убил ее мать!

— Убийца! — вскрикнул Хирам, бросаясь на врага. — Умри же!

Но его меч рассек воздух: передохнув и собравшись с силами, Фегор, ловкий и увертливый, как угорь, прыгнул в воду, и волны скрыли его от глаз карфагенянина.

Напрасно Хирам вглядывался налитыми яростью глазами в бушующее море: он видел только круговерть с шумом и стоном разбивавшихся о камни мутных волн с седыми гребнями.

Простояв не меньше четверти часа на том месте, где разыгралась драма, Хирам вложил меч в ножны и вернулся к шлюпке, а потом добрался и до гемиолы.

— Если только он утонул, — бормотал карфагенянин, — тогда и моя тайна умерла вместе с ним, и мне нечего бояться в Карфагене. Но что же будет с Фульвией? Бедная девочка! Пока не надо ей говорить, что этот шпион убил ее мать.

С утра гемиолу опять принялись осаждать покупатели тирских товаров. Запасы быстро уменьшались, и на борту судна оставалось ничтожное количество пурпурных тканей, ваз и статуэток, когда к гемиоле подошла богато убранная лодка, в которой сидела молодая девушка поразительной красоты.

Увидев ее, Хирам оживился, а Фульвия непроизвольно схватилась за сердце трепещущей рукой.

— Это она? Та, которую ты любишь? — спросила Фульвия Хирама, спешившего навстречу гостье, уже поднимавшейся по сходням.

И потом прошептала побледневшими губами, поникнув головой:

— Она хороша, она прекрасна. И она — одной крови с тобой, не дитя другой расы, другого народа. Так — лучше!

— Что ты говоришь, девочка! — откликнулся на ходу Хирам.

Но Фульвия не ответила.

Карфагенянка Офир, еще на подходе к гемиоле, увидела и Хирама, и стоявшую рядом с ним девушку. Она заметила, как хороша собой этруска. И, едва ступив на палубу и оказавшись лицом к лицу с Хирамом, она произнесла голосом, в котором звучали и тревога, и горечь:

— Разве тирские мореходы имеют привычку с собой на кораблях возить женщин?

Хирам с улыбкой объяснил маленькой ревнивице, кто такая Фульвия и как она попала на борт гемиолы.

Рассказ взволновал прекрасную Офир, но, по-видимому, не рассеял ее подозрений.

— И ты из-за какой-то рабыни рисковал своей жизнью? — спросила она, пытливо всматриваясь в лицо любимого человека.

— Я думал, ты скажешь, что я сделал как надо! — огорченно отозвался Хирам. — Рабыня! Она не была рабыней, когда спасала и укрывала, выхаживала и лечила меня. Не будь ее, я не стоял бы тут перед тобой. Я бы уже давно был в стране теней.

Взор карфагенянки смягчился.

— Я была не права! — пробормотала она. — Но не гневайся на меня. Знаешь, кто любит так, как люблю тебя я, тот боится потерять любимого человека. Я испугалась мысли, что, может быть, эта девушка тоже имеет право на твою любовь. Приведи ее ко мне. Я хочу взглянуть ей в глаза. Доверь ее мне. Если ты не любишь ее, я не буду бояться держать ее около себя. Я дам ей надежный приют и убежище у себя.

— А если ее опознают?

— Ну и что! — гордо подняла голову Офир. — Кто осмелится взять ее у меня, приемной дочери члена Совета Ста Четырех? Я возьму ее с собой в У тику, и когда настанет час — ты вызовешь нас обеих.

Хирам пошел за Фульвией. Но этруска, казалось, не услышала, когда он окликнул ее по имени. И только когда он положил ей руку на плечо, девушка, вздрогнув, оглянулась. Взор ее был полон тоски.

Фульвия! — сказал, не замечая ее настроения, Хирам, весь охваченный чувством ликования, вызванного посещением гемиолы карфагенянкой. — Пойдем, Фульвия! Моя гостья хочет посмотреть на тебя.

— Зачем? — спросила этруска.

— Она боится, что ты меня любишь.

—Я… тебя… О!

Казалось, эти слова вырвались стоном.

— Она ошибается… Я иду к ней!

V. ДОПРОС

Около полудня того дня, когда Офир посетила гемиолу Хирама и взяла с собой оттуда бледную и трепещущую Фульвию, несколько бедных рыбаков вышли с сетями в море на утлых челнах. Челны плыли мимо песчаной отмели, намытой волнами в нескольких сотнях метров от берега у гряды подводных камней.

— Эй, на лодке! — вдруг донесся до слуха рыбаков чей-то высокий и повелительный голос. — Причаливай сюда!

Гребцы, вздрогнув от неожиданности, навалились на весла с явным намерением отогнать лодчонки подальше от отмели.

— Именем Совета Ста Четырех! Повинуйтесь! — прозвучал опять тот же голос.

И перепуганные бедняки, не смея ослушаться того, кто говорил от имени Совета Ста Четырех, причалили к отмели. В лодку сел человек, на котором были дорогие латы, но со следами крепких ударов и покрытые водорослями и грязью.

— Что повелишь, господин? — спросил странного пассажира старший рыбак.

— Доставить меня в город. А потом — проглотить языки и никому ни единым словом не проболтаться, что видели меня здесь. Под страхом смерти!

Рыбаки повиновались, и лодка помчалась к Карфагену.

Едва она приблизилась к берегу, как Фегор — читатель, вероятно, уже догадался, что это был он, — выпрыгнул из нее и, даже не поблагодарив рыбаков, стремглав бросился в центр города, к дворцу Гермона…

Да, шпион спасся. Ярость переполняла его, и он думал лишь об одном: отомстить Хираму и погубить Фульвию, отвергшую его любовь. Ярость его еще больше распалялась от того, что он пережил ночью. А ночь была ужасной, она тысячу раз грозила ему смертью. То, что он спасся, можно назвать просто чудом, ведь ему грозили и бушующие волны, и тигры морей — акулы, и бездонная пучина моря. По какой-то счастливой случайности волны выбросили его почти бездыханное тело на мягкий песок, где он и встретил солнце.

Утром, как мы видели, дождавшись появления рыбачьих лодок, он подозвал к себе рыбаков. И вот он через какое-то время уже был у дворца Гермона.

Разумеется, Гермон незамедлительно принял Фегора. В нескольких словах шпион изложил престарелому патрицию Карфагена все: и то, что вернулся изгнанный в Тир Хирам, и то, что это он, Хирам, совершил ужасное святотатство, освободив обреченную на жертву Ваалу-Молоху этрусскую девушку, и то, что вчера вечером Хирам был во дворце Гермона: кто-то из слуг впустил его в покои Офир.

Трудно представить себе, какое впечатление произвело все это на властного гордого старика, и без того ненавидевшего Хирама.

Гермону не стоило труда узнать, что утром его приемная дочь отправилась на прогулку и только сейчас вернулась домой. Патриций, прежде чем объясниться с Офир, решил допросить любимую рабыню Офир как соучастницу и посредницу в сношениях с Хирамом. Трепещущую рабыню привели в залу, где были только Гермон, Фегор и чудовищных размеров негр, более походивший не на человека, а на исполинскую человекообразную обезьяну.

Увидев негра, державшего в руках огромную плетку и зверски скалившего зубы, девушка задрожала всем телом.

— Где твоя госпожа? — спросил ее старик Гермон.

— В своих покоях, господин.

— Она выходила из дому и брала тебя с собой? Где же вы были?

— Гуляли по городу.

— А потом?

— Госпожа пожелала покататься в лодке.

— Гур! Помоги ей разговориться! — обернулся Гермон к негру.

Негр взмахнул рукой, и плетка впилась в обнаженное плечо девушки.

Рабыня закричала истошным голосом.

— Ну? Говори!

— Госпожа посетила какой-то тирский корабль. Она хотела там купить… купила несколько почтовых голубей. Потом… Потом она привела в дом новую рабыню.

Гермон обратился к Фегору, с дьявольской улыбкой наблюдавшему картину истязаний.

— Что за прихоти? Дом и без того полон челяди, а Офир покупает какую-то новую рабыню? Сейчас Гур своим кнутом развяжет язык обеим сразу.

— Нет, нет! — вскричал обеспокоенный Фегор. — Новая рабыня ничего не знает. С ней совсем другое дело. Но, право, твой Гур только гладит, а не бьет.

Гур, уже давно нетерпеливо вертевший в руках рукоять кнута, с каким-то сладострастием взмахнул орудием пытки, и удар за ударом посыпались на плечи и грудь рабыни Офир.

— Говори! Все выкладывай! — кричал на несчастную Гермон. — Офир разговаривала с кем-нибудь на тирском судне? Зачем она купила новую рабыню?

Захлебываясь слезами, дрожа всем телом и с ужасом глядя на палача, девушка, стуча зубами, сказала, что Офир оставалась на тирском судне совсем недолго, а на борт гемиолы поднялась одна, оставив всю свиту внизу, в шлюпке. Да, Офир разговаривала с капитаном гемиолы. Но никто из свиты ничего не слышал.

— Убей меня, но я ничего больше не знаю! — кричала молодая рабыня, сторонясь от вновь взвившейся над плечами плетки.

Гермон видел, что от перепуганной до смерти рабыни больше ничего не добьешься.

— Уведи ее, — кивнул он палачу. Потом, обратившись к Фегору, сказал:

— Теперь пойдем к моей приемной дочери. Постой. Сумеешь ты спустить в море, привязав, понятно, камень на шею, одну женщину? Я говорю о новой рабыне, которую привела Офир.

— Отдай ее мне, и она исчезнет! — шагнул вперед Фегор.

— Ну так следуй за мной!

Разгневанный старик поднялся на верхний этаж, где находились покои Офир.

— Кто там? Это ты, отец? — откликнулся за дверью серебристый голос Офир. — Войди, для тебя двери всегда открыты.

Старик перешагнул порог. Фегор, крадучись, словно кошка, прошмыгнул за ним. Увидев его, Офир нахмурила свои красивые брови.

— Я не знала, что ты не один, отец.

— Со мной Фегор. Ты его знаешь. Он и раньше бывал в моем доме.

— Да, знаю, — холодно ответила девушка. — Но что заставило тебя вводить чужого в гинекей?

Удар попал в цель: у карфагенян, как и у финикийцев, порог гинекея, женской половины дома, мог переступить только свой, но не посторонний. И Гермону, члену Совета Ста Четырех, более чем кому-либо было непростительно нарушать обычай. Но отступать было поздно. Старик начал допытываться у приемной дочери, где ее новая рабыня.

— Увидишь ее, но не сейчас! — ответила Офир. — Не забывай, отец, — мне очень неприятно напоминать это тебе, что у меня мое собственное имущество и мои рабы — не твои.

Опять гордый старик понес поражение: законы Карфагена действительно не давали ему права распоряжаться собственностью приемной дочери…

— Где ты была? Зачем ты ездила на гемиолу в торговый порт? Что ты там делала?

— А! Какой-то подлый негодяй уже успел донести тебе! — вспыхнула девушка. — Но ты забываешь, отец, что я взрослый человек и ни перед кем не обязана давать отчета в своих поступках. Даже перед тобой.

— У тебя было свидание с изгнанником! Ты говорила с Хирамом, с тем, кто нарушил распоряжение Совета Ста Четырех и совершил святотатство! — закричал старик вне себя от гнева. — Хорошо! Ты дашь ответ тому, кто через два дня станет твоим мужем и господином, Тсоуру. А Хирам… Посмотрим, что он скажет, когда вместе со своей гемиолой и всеми своими приспешниками очутится на дне морском. Пойдем отсюда, Фегор! Я доложу это дело Совету.

И Гермон, чуть не таща за собой шпиона, покинул покои строптивой приемной дочери.

Едва затихли шаги, как Офир бросилась в маленькую боковую комнатку, где при появлении Гермона она спрятала «новую рабыню», то есть Фульвию.

— Скорее, скорее! — шептала Офир. — Ты все слышала. Хираму грозит страшная опасность. Придумай что-нибудь. Его надо, надо спасти. У меня в голове туман, я не знаю, что делать.

— Госпожа, ты забыла о крылатых гонцах, почтовых голубях, которых ты взяла сегодня на гемиоле. Они донесут весть об опасности на гемиолу и надежнее и быстрее, чем кто-нибудь из твоих рабов, — ответила Фульвия.

VI. МОРСКОЙ БОЙ

Крылатые гонцы достигли своей цели: в сумраке наступившего вечера инстинкт позволил им безошибочно отыскать гемиолу, и они опустились на ее палубу. Разумеется, их заметили, и Хирам поспешил прочесть пришедшие письма.

— Сидон! — воскликнул он, обращаясь к повсюду следовавшему за ним верному гортатору. — Сидон! Нам сообщают, что Совет Ста Четырех знает, кто я такой. Через несколько минут нам, быть может, даже придется драться.

— Сначала попробуем уйти, господин. Товары уже распроданы, гемиола готова в путь. Гребцы только ждут сигнала. И, насколько я могу судить, военные галеры Карфагена еще ничего не предпринимают против нас. Выход из порта свободен.

— Так в путь! И если понадобится, мы силой проложим себе дорогу.

— А это что? Видишь?

Проклятье сорвалось с уст гортатора: стоявшая отдельно эскадра военных судов Карфагена метрах в трехстах от того места, где бросила якорь гемиола, вдруг ожила: заскрипели цепи, поднимая якоря, на реях показались матросы, распускавшие паруса, зашевелились, словно ноги сороконожек, длинные и гибкие весла.

— Да, господин, враг готовится к нападению. Посмотрим, как дерутся наемники Карфагена. Наши «вороны» готовы.

И гортатор показал на оригинальную конструкцию, введенную римлянами в практику морского боя всего за несколько лет до этого, — откидные мостики, с которых стрелки могли обстреливать из луков, а также сбрасывать на палубы вражеских судов тяжести.

— Готово! — прозвучал голос одного из нумидийцев. И легкая гемиола тронулась в путь. Почти одновременно наперерез ей двинулись двенадцать карфагенских галер.

— Стой! Суши весла! Именем Совета Ста Четырех! — донеслось в этот момент с ближайшей триремы.

И Хирам, и Сидон без труда узнали голос: это кричал Фегор.

Трирема, вылетевшая далеко вперед от поспешивших за нею других судов, едва не протаранила гемиолу. Но гемиола была подвижнее, и ею правили твердые руки привычных к бою моряков: она изменила свой курс, стрелой скользнула вдоль бортов тяжелого боевого судна, избежав опасности абордажа.

— Привет тебе, шпион Совета Ста Четырех! — крикнул вызывающе Хирам. — Где ты, храбрец, умеющий нырять так искусно?

Но Фегора не было видно. Зато на мгновение показался гортатор галеры, и тяжелый метательный топор Хирама по летел со страшной силой, разбив вдребезги и блестящий шлем, и голову наемника. Галера, на палубе которой воцарилось замешательство, приостановилась. С нее посыпался дождь горящих стрел, которые обычно применялись для того, чтобы вызвать пожар на неприятельском судне, но только одна или две попали в борт гемиолы, и их, конечно, тут же сбили шестами, так что они не причинили смелому, увертливому суденышку ни малейшего вреда.

— «Акациум!» — предупредил гортатора Хирам, показывая на средней величины быстроходное судно, пытавшееся загородить дорогу гемиоле.

— Вижу, господин. Эти глупцы слишком мешкотны, они не ожидали, что мы сможем развить такую скорость. Они хотели бы повернуться к нам носом. Так. Держись, идем на таран!

И гемиола, чуть изменив курс, врезалась острым носом в борт судна, неосторожно подставившего свое длинное тело. Послышался треск дерева, раздались отчаянные крики людей, сбитых с ног и падающих в морские волны. Разрезанный пополам, словно ударом топора, «Акаций» погиб, но не смог помешать мчавшейся на морской простор, на волю гемиоле.

— Греби, греби! Сильней! Чаще! — кричал гортатор нумидийским гребцам. — Еще! Еще раз!

И гемиола, словно огромная морская птица, влетела в канал, ведущий в море, раньше, чем к этому месту подоспели грозные триремы и квинкеремы. А через несколько минут она уже вышла в открытое море.

Но до спасения было еще далеко: зоркий глаз Хирама обнаружил, что и неприятель не дремлет. По крайней мере, одна большая галера успела вылететь в море сейчас же следом за убегающим судном и гналась за ним неотступно. На стороне гемиолы была большая подвижность, увертливость, но зато карфагенская галера с колоссальным количеством гребцов имела преимущество в быстроте хода.

С эскадры карфагенян с напряженным вниманием следили за ходом погони. Дозорные выкрикивали каждое мгновение, оповещая о той или другой эволюции обоих судов.

— Гемиола остановилась! — кричали они.

— Ага, сдается! Не ушла! Преступников ждет ужаснейшая казнь!

— Квинкерема подходит, подходит! Берет на абордаж!

— Кажется, гемиола взята, взята! Слава Карфагену! Слава Совету Ста Четырех!

Горит! Горит! Оба судна горят! На помощь!

И потом прозвучал полный недоумения голос:

— Галера горит! Гемиола уходит! Уходит, убегает!

В самом деле, и на этот раз боевое счастье не изменило смелому: видя, что у врага многократное преимущество в силе и скорости, Хирам позволил галере сцепиться с гемиолой, но встретил врага стрелами и мечами, а потом, пользуясь моментом замешательства, бросил на борт галеры десятки горшков с горящей смолой. Судно вспыхнуло, как факел… Та же участь грозила постигнуть и гемиолу, но нумидийцы не теряли ни мгновения и, обрубив абордажные крюки, вовремя оттолкнулись от запылавшего, как костер, вражеского судна.

Тем временем вся эскадра карфагенян, судно за судном, втянулась в канал и вышла в море, спеша на помощь горящей галере. Не дожидаясь ее подхода к месту катастрофы, гемиола помчалась вдаль.

Опускалась ночь. На небе тускло замерцали звезды. Воздух был словно напоен зноем, и мертвая зыбь катила свои короткие сердитые волны. Время от времени от берегов Африки в глубь моря уносились яростные порывы ветра, предвещающего близкий ураган. Всю ночь гемиола носилась по бурному морю, стараясь уйти от эскадры карфагенян, вышедшей в море для того, чтобы нагнать и уничтожить ее.

Иногда суденышку удавалось скрыться от врагов, но галеры были быстрее ее, и ночь была слишком светлая, так что гортатор, вглядываясь в ту сторону, где полупрозрачное небо сливалось с темным морем, прикасался к плечу Хирама и говорил:

— Опять они! Ты видишь, господин, их огни?

Потом настал день. Казалось, буря разыграется и перерастет в настоящий ураган. Небо было бледное, воздух все так же был пронизан тончайшей пылью Сахары, волны бежали с плеском и стоном, и над их седыми гребнями с жалобным криком носились буревестники. Но зато даже зоркий глаз старого гортатора не различал уже на горизонте силуэты преследующих судов: гемиола спаслась.

К полудню погода улучшилась. Ветер поутих, небо очистилось, и только море все не хотело успокоиться, да чайки по-прежнему метались над бушующими волнами.

Но боясь преследования, Хирам все же пока не решался приближаться к берегам в предположении, что там можно наткнуться на сторожевые суда карфагенян, и только к вечеру следующего дня гемиола проскользнула в воды Уттики, родной сестры Карфагена.

Здесь берег был Хираму знаком с детства. Он знал тут каждый куст, каждое дерево, каждый камень, и ему вовсе нетрудно было определить, где находится вилла Гермона, тот самый загородный дворец гордого главы Совета Ста Четырех, где в следующую ночь должны были начаться свадебные пиры жениха — Тсоура и невесты — Офир.

Не было никаких сомнении в том, что жилище Гермона охраняли не отряды воинов, но, по крайней мере, вооруженные слуги, и об открытом нападении нечего было и думать. Поэтому Хирам пошел на военную хитрость: оставив гемиолу в небольшой бухточке, где ее навряд ли заметили бы в ближайшее время, он поплыл в шлюпке к украшенному разноцветными огнями дворцу Гермона, предварительно переодевшись в привычное одеяние наемников Карфагена, иберийцев.

Ему казалось, что в таком наряде никто не узнает в нем верного соратника Ганнибала и грозу римлян. Понятно, что так же нарядились и все сопровождавшие Хирама воины.

Шлюпка, которую грозное море, казалось, готово было разнести в щепы яростно мечущимися волнами, подошла к самому берегу, и тогда сидевшие в ней люди, по данному Хирамом знаку, принялись кричать изо всех сил:

— На помощь! Погибаем! Тонем! На помощь воинам Карфагена!

Скоро их крики услышали на берегу. Толпа рабов Гермона высыпала из виллы и при свете факелов стала перекликаться с мнимыми утопающими.

— Лодку сносит течение. Бросай веревки! Тащи на берег! — командовал Хирам.

Четверть часа спустя весь экипаж шлюпки был уже на берегу, среди людей Гермона, да и шлюпку вытянули на берег, подальше от линии прибоя, но, по указанию Хирама, поставили так, что в любой момент, если потребуется, ее можно было легко спустить на воду.

— Кто вы? Как вы сюда попали? Ответьте, мне надо доложить моему господину, великому Гермону! — обратился к якобы спасенным сановитый седовласый раб, игравший на вилле Гермона роль мажордома.

— Мы, иберийцы по рождению, состоим на службе великой Карфагенской республики, — отвечал Хирам. — Мы плыли, придерживаясь берега, в Карфаген, поскольку получили приказ пополнить собою гарнизон города, но ветром нас унесло в открытое море. Просим приютить нас на одну ночь, потому что, как только утихнет буря, мы должны продолжить свое плавание. Кусок хлеба для людей и какой-нибудь угол для ночлега — вот и все, что нам нужно.

— У моего господина сегодня радостный день, — напыщенно ответил мажордом. — Его приемная дочь сочетается браком с Тсоуром, карфагенским патрицием; в доме моего господина, великого Гермона, хватит и еды, и пития на сотню непредвиденных гостей, а дворец может приютить несколько сот человек. Подождите, я доложу о вас.

Мажордом пропал, но через несколько минут появился снова.

VII. ПОХИЩЕНИЕ

— Мой господин повелел мне приветствовать в вас своих гостей и друзей! Гермон ждет, что вы, слуги Карфагена, примете участие в нашем празднике, в свадебном пире, — объявил воинам мажордом. — Следуйте за мной, храбрые воины. Я укажу вам ваши места!

Хирам и его люди не заставили себя долго упрашивать, и мажордом провел их в обширную залу, уставленную длинными столами и заполненную гостями Гермона, слугами, рабами, музыкантами.

Прибытие небольшой группы пришельцев прошло почти незамеченным: пир был в полном разгаре, каждый заботился в этой пестрой и шумной толпе только о себе, стараясь найти место поудобнее и выбрать куски жареного и вареного мяса, фрукты и вино повкуснее. К тому же, целый оркестр музыкантов, по большей части рабов из Греции, наполнял обширную залу звоном струн и звуками флейт, приковывая к себе всеобщее внимание.

Все веселились на этом пиршестве. Только та, в честь которой было устроено празднество, — только Офир, бледная как полотно, сидела по правую руку Гермона, печально оглядываясь прекрасными, но усталыми очами вокруг, и по временам ее рука нащупывала спрятанный на груди кинжал:

карфагенянка была намерена сдержать данное любимому человеку слово и умереть от собственной руки.

Рядом с нею находилась девушка, столь же красивая, как и невеста Тсоруа, и, пожалуй, такая же бледная; это была рабыня, этруска Фульвия.

Но Фульвия не сидела неподвижно, как Офир: она словно ждала чего-то, искала кого-то в пестрой и крикливой толпе пирующих. И вот ее ищущий взгляд на мгновение скрестился со взором Хирама, которого было не узнать в костюме иберийского воина. Широко раскрылись глаза девушки, на ее щеках вспыхнул румянец, — она узнала Хирама.

Незаметно покинув свое место, она легкою стопою обошла зал, пробираясь среди пирующих, среди носящих новые и новые блюда рабов и музыкантов. Миг — и она стояла рядом с Хирамом.

— Ты здесь? — прошептала она. — Ты вовремя прибыл, господин мой! Твоя избранница ждет тебя, тоскуя.

— Предупреди ее! — ответил ей быстрым шепотом Хирам. — Я только выжидаю удобного момента, чтобы взять ее. На берегу нас ждет шлюпка, а в ближайшем заливе — наше верное судно. Если только нас здесь не задержат, мы умчимся быстрее ветра.

— Никто не подозревает о возможности нападения. Кроме рабов, да и то плохо вооруженных, здесь нет никого.

— А воины?

— Нет никаких воинов.

— Так иди же, переговори с Офир. Лучше бы ей незаметно выйти из залы во дворик. Я буду ждать ее там, и мы убежим раньше, чем ее хватятся.

— А я? Мне-то что делать?

— Разумеется, ты уйдешь с нами. Если захочешь, будешь жить у нас. Но ступай! Нельзя терять времени даром.

Тихо вздохнув, Фульвия опять нырнула в столпотворение и направилась к тому месту, где сидела Офир.

Ее путь проходил мимо дверей какого-то покоя, куда заглядывали многие гости. И вот, когда она поравнялась с этими дверями, чья-то сильная рука легла на ее нежное плечо и девушка, сама не зная как, оказалась в этом покое. За порогом звенели струны и пели флейты, слышались веселье, беззаботные и шумные речи гостей Гермона. громкий крик распоряжавшегося подачей блюд и сосудов мажордома, звон посуды, а здесь… здесь царила тишина.

— Фегор! — невольно вскрикнула девушка, взглянув в лицо того, кто увлек ее в эту комнату.

— Да. Фегор. Не ожидала встретить меня. моя голубка? Куда ты так торопишься?

— К госпоже.

— К прекрасной Офир? Но она отлично может час другой обойтись без тебя. Какая счастливая невеста! Взгляни на нее. Сразу видно, как она страстно любит Тсоура. Какая прекрасная парочка!

Фульвия вырвалась из рук шпиона и шагнула к дверям.

Стой, голубка. Ты бежишь, чтобы сообщить Офир о… о прибытии Хирама? — засмеялся Фегор.

— Что ты выдумал?

— Ха-ха-ха! Он удивительный человек: и воин, и моряк, и актер. Он так умеет наряжаться, что родной брат его не узнает. Но я, я люблю его гораздо больше, чем может любить родной брат. И мой взор откроет его, узнает дорогого Хирама, под какой бы маской он ни скрывался. Иберийский воин! Жертва кораблекрушения! Искатель приюта в доме благородного Гермона! Ха-ха-ха!

— Пусти, пусти меня! — рвалась изо всех сил Фульвия. Но железные руки шпиона пригвоздили ее к месту.

Отчаянным усилием она наконец освободилась, но Фегор стоял в дверях, не давая ей пройти.

— Пусти меня, предатель. Ты погубил Хирама.

— Еще нет, милая. Ты отсюда можешь увидеть его, вон он стоит в углу.

— Вижу. Но ты уже подготовил его гибель?!

— Разумеется. Я раньше тебя знал, кто на самом деле этот мнимый воин из Иберии. И, разумеется, я распорядился на сей счет. Сейчас сюда придет целый отряд воинов Карфагена. Ими командует бравый Каспа, тот самый Каспа, который, пожалуй, по силе, ловкости и храбрости не уступит самому Хираму, хотя, признаюсь, я не желал бы вступить в единоборство с изгнанником.

— И его убьют?

— Нет. Сначала его подержат в заключении. Понятно, его не станут кормить — пусть голод сломит его силы. Потом, голубка, его будут пытать. Раздробят кости его сильных рук, его могучих рук. Потом… Потом с него сдерут кожу. Знаешь? Точь-в-точь, как с тех римлян, которых когда-то велел казнить Карфаген…

— О боги! — воскликнула в отчаянии Фульвия, пытаясь оттолкнуть Фегора от дверей. Но тот, смеясь, сжал обе ее руки в своих руках.

— Дочь Италии, с чего все твои заботы об этом человеке? Лучше подумай обо мне. Мы будем пить вместе из чаши счастья..

— Так знай же, подлец! Никогда, никогда я не буду принадлежать тебе! Я убью себя раньше, чем ты прикоснешься ко мне.

И Фульвия, напрягши все свои силы, вырвалась, отскочила в угол. В то же мгновение в ее руке блеснул остро отточенный кинжал. Она неуловимо быстрым движением приставила его к своей груди, бурно вздымавшей складки белоснежной туники.

Только шаг с твоей стороны, и я вонжу его в сердце.

Фегор вздрогнул.

Минуту они стояли, молча глядя друг на друга. Первым не выдержал и отвел глаза Фегор.

— Убери нож! — сказал он.

— Нет! Я готова умереть.

— Убери нож. Я сделаю все, что ты прикажешь. Поклянись, что ты станешь моей, и я отпущу этого разбойника. В сущности, мне нужна только ты, а все остальные пусть погибнут или наслаждаются, мне до них дела нет. Хочешь, я поклянусь, что не трону Хирама?

— И обманешь?

— Но ведь ты же всегда можешь убить себя, если я обману тебя?

Фульвия медленно спрятала нож в складках туники. Фегор посторонился, и девушка пошла в пиршественный зал сообщить Офир о том, что Хирам рядом. Но не успела она сделать и трех шагов, как среди гостей Гермона поднялась сумятица, послышались испуганные крики. Многие бежали, падали, поднимались и опять бежали…

— Я здесь, Офир! — прогремел на всю залу звенящий голос Хирама. — Сюда, ко мне!

Фульвия видела, как Офир упала в объятия Хирама, выхватившего свой меч.

Гермон, испуганный неожиданным появлением врага, кричал своим рабам:

— Убейте его! Убейте разбойника, напавшего на мой дом! Растерзайте его!

Какой-то раб с тяжелым мечом в руках бросился к Хираму, но через мгновение тяжко рухнул на мраморный пол с рассеченным черепом.

— Прочь с дороги, рабы! Я увожу свою жену. Прочь, кому дорога жизнь! — гремел Хирам, прокладывая себе дорогу к выходу могучими ударами меча.

Его люди следовали за ним, прикрывая его со спины. Весь отряд, увлекая Офир, был уже у выхода в атриум, как вдруг в атриуме послышался лязг оружия и сотня тяжело вооруженных воинов преградила дорогу Хираму.

— Бейте, бейте разбойника! — метался Гермон. — Уничтожьте преступника…

— Сдавайся! — обратился к Хираму командовавший пришедшим отрядом воин. — Ты видишь, что силы не равны, и прежде чем ты поднимешь меч, стрелы моих воинов пронзят твою грудь.

Хирам прислушался к голосу офицера, вгляделся в его бронзовое лицо и лица его воинов, распахнул свой плащ и отбросил шлем в сторону.

— Воины великого Ганнибала! — крикнул он. — Те, которых я, Хирам, водил в бой против римлян! Те, с помощью которых мы одержали победу у берегов Тразименского озера! И ты, Каспа! Ну, что же? Почему вы не разите меня? Или ваши стрелы притупились? Или ваши мечи заржавели?

Предводитель отряда широко раскрыл глаза.

— Это ты, Хирам? Ты, старый товарищ? Наш любимый вождь, соратник Ганнибала?

— Да, Каспа, это я!

— Товарищи! — обернулся неожиданно центурион к своим воинам, салютуя Хираму мечом. — Товарищи! Чей меч поднимется на великого воина Хирама? Кто выступит против победителя римлян и спасителя Ганнибала?

—Да здравствует Хирам! Слава Хираму! -дружно ответили воины, вкладывая свои мечи в ножны.

— Старый друг! Дорога свободна! Иди куда хочешь! — сказал Каспа, обращаясь к Хираму. — Будь счастлив. Ты свободен!

— Именем Совета Ста Четырех! — кинулся к центуриону Гермон, вне себя от бешенства. — Я прикажу распять вас, безумцы. Я скормлю вас псам. Я…

— Помолчи! — перебил его Каспа. — Помолчи! Ты казнишь нас? Может быть… Если только Совет Ста Четырех согласится отдать целый отряд лучших солдат в жертву твоему безумному гневу, твоей прихоти, да еще в такую минуту, когда Карфагену нужен каждый человек. Римляне объявили войну Карфагену. Их грозный флот идет к нашим берегам. Карфаген погибнет! Это вы, торгаши, это вы, отвыкшие защищать родину и набравшие за деньги наемные войска, довели его до этого унижения.

— Война! — стоном прозвучало по пиршественному залу. Гермон стоял, как пораженный громом.

VIII. В МОРЕ

Храм, почти неся на руках Офир, вышел в атриум. Его люди следовали за ним.

Когда они уже были на берегу и садились в спущенную на воду шлюпку, Хирам увидел, что кто-то помогает ему поместить удобнее Офир.

— Это ты, Фульвия! — обрадовано сказал воин.

— Да, я, господин мой! — отозвалась этруска. — Я разделю с тобой твою участь.

Лодка заплясала по волнам. Гребцы выбивались из сил. За время пребывания Хирама во дворце Гермона буря еще усилилась, и лодка еле-еле плыла.

— Огни! Наша гемиола! — крикнул кто-то из нумидийцев, показывая на быстро мчавшееся навстречу судно.

— Правь на нее! — ответил Хирам.

— Гей, гемиола! — крикнул он минуту спустя.

— Есть, господин! — отозвался с гемиолы старший гортатор. — В бухте стало невозможно держаться, и я вывел судно в море.

Минуту спустя шлюпка с беглецами была уже под бортом гемиолы. Миг — и налетевший вал опрокинул ее. Все пассажиры очутились в волнах.

Но среди них не было ни единого человека, который не плавал бы как рыба, и кроме того, гортатор не терял ни мгновения: его матросы с баграми и веревками в руках держались у борта, и потерпевшие крушение один за другим были извлечены на палубу. Хирам бережно держал в своих объятиях бесчувственное тело красавицы Офир. Он снес ее в каюту. Следом туда спустилась Фульвия. Пережитая только что смертельная опасность не истощила сил дочери Италии:

Фульвия сейчас же принялась помогать приводить в чувство Офир, и несколько минут спустя прекрасная карфагенянка открыла глаза.

А гемиола, гонимая бурею, мчалась по волнам.

Всю ночь продолжался безумный бег. С полуночи буря перешла уже в настоящий ураган. Все попытки экипажа судна уйти в открытое море оказались бесплодными: течение и ветер, которым не могло противостоять ничто, снова гнали судно к берегам Уттики.

Гребцы скоро выбились из сил. В трюме показалась вода:

пазы разошлись, и все усилия удалить воду из трюма не давали никаких результатов.

— Плохи наши дела! — ворчал гортатор.

Сам Хирам был тоже крайне озабочен.

С детства он привык бороться с яростью моря и бурь, но такой ночи он не переживал еще ни разу, и смутная тревога в его душе росла час от часу.

— Как вода? — задал он вопрос Сидону.

— Прибывает. Щели слишком велики.

— Мы тонем?

— Еще нет, но…

— Но до утра продержимся?

Гортатор взял лампу, поднял один из люков.

Смотри сам, господин мой! — показал он вниз.

Хирам прислушался, и лицо его побледнело: да, вода врывалась струями в трюм. Судно было осуждено на гибель…

— Не будем покуда говорить женщинам! — сказал он Сидону. — Скоро утро, мы определим, где находимся, тогда будет видно.

— Здесь поблизости должны быть песчаные отмели! — промолвил Сидон. — Если бы нам добраться до них, может быть, мы спаслись бы. Но судно погибло безвозвратно…

Ночь прошла. Близился давно жданный рассвет. Ярость бури утихла, но судно явно доживало последние минуты! Оно едва держалось на воде, и бешеные волны теперь поминутно взбегали на палубу, смывая все, что попадалось на их пути.

Сильный толчок едва не опрокинул гемиолу.

— Сели на мель! — крикнул Сидон.

Теперь наступил роковой час: судно, врезавшись в песок, остановилось и легло на бок. И теперь волны, набегая, приподнимали его, ударяли о дно моря, убегали, возвращались. И с каждым ударом об отмель гемиола, видимо, разрушалась.

— Огни! Идут враги! — крикнул Сидон. В самом деле, к отмели приближалась быстроходная трирема.

— Остается одно! — сказал Хирам. — Мы спустим шлюпки. Вблизи песчаный островок, где девушки найдут пристанище. Бери их, плыви, Сидон. Я поручаю свою невесту тебе.

— Хорошо, господин мой! — ответил гортатор. — А ты?

— А я нападу на трирему. Ты только выжди, когда я завяжу бой и отвлеку внимание врага!

— Но это безумие. На ней полторы или две сотни воинов!

— Знаю. Но что же делать? Своим нападением я задержу врага. Тем временем ты скроешься во мраке, — благо, еще не рассвело окончательно. Повинуйся и постарайся спасти женщин.

И вот в полумгле туманного рассвета разыгралась кровавая драма.

В то время как шлюпка с гортатором и несколькими гребцами скользнула украдкой и поплыла к видневшемуся вблизи острову, — на палубе неожиданно взятой на абордаж триремы шел отчаянный бой. Хирам и около трех десятков верных нумидийцев, проникнув на карфагенское судно, яростно рубились с впятеро более сильным врагом.

Единственно лишь неожиданностью нападения можно было объяснить то, что сначала отчаянная попытка Хирама, казалось, обещала кончиться победою. Сам карфагенянин рубился, как безумный, и под ударами его тяжелого меча падали защитники триремы один за другим. Но на месте убитого становилось десять свежих бойцов, и по временам Хирама окружала целая толпа, осыпая его ударами.

— Привет тебе, похититель женщин! — донесся до Хирама насмешливый возглас.

— Это ты, шпион? — вне себя воскликнул карфагенянин.

— Конечно, я! Сдавайся.

— Лучше ты покажи свое лицо, трус! — откликнулся Хирам, отбиваясь от наседавших на него врагов.

— Обойдешься и без удовольствия видеть меня! — ответил Фегор.

Бой шел к концу: один нумидиец за другим падали под ударами экипажа триремы. Убитых тут же сбрасывали в море, и они тонули. Раненых осиливали, сваливали и связывали. Вот осталось только семь человек. Только пять. Еще двое пали… Еще двое…

Хирам один стоит лицом к лицу с врагами.

— Взять его живым! — прозвучала команда шпиона. — За живого нам заплатят гораздо дороже, чем за мертвого.

Словно волки, набросились наемники на тяжело дышавшего Хирама. Десять мечей взвились над головою, удар за ударом.

И Хирам упал на залитую кровью друзей и врагов палубу триремы…

IX. НЕОЖИДАННОЕ ПОДКРЕПЛЕНИЕ

В то время как Хирам, один из всего отряда оставшийся в живых, изнемогал в борьбе с превосходящим его в двадцать раз врагом и уже было очевидно, что его неизбежно схватят, шлюпка Сидона продолжала поспешно уходить к островку Аргимурус, темная масса которого начинала уже вырисовываться в нескольких милях.

Сидон не особенно верил в успех отчаянной попытки вождя, так как знал, что на линейных карфагенских судах никогда не было меньше трехсот человек и что выйти победителем из этого боя с теми силами, какие остались в распоряжении Хирама, было так же трудно, как носом легкой парусной лодки протаранить бок тримеры.

Офир и Фульвия видели выражение мрачного сомнения на лице Сидона и наперебой старались допытаться у него, не допускает ли он хоть самую маленькую возможность победы Хирама и его малочисленного отряда.

— Все выяснится завтра утром! — мрачно отвечал гортатор. — А теперь нам нужно позаботиться о том, как бы благополучно добраться до острова.

— Разве и нам угрожает какая-то опасность? — в недоумении спросила Офир.

— Разумеется! Вряд ли Гермон послал в погоню за нами только одно судно. Вероятно, где-нибудь тут, вблизи, крейсируют и другие…

Не успел он закончить фразу, как почти перед шлюпкой из ночного мрака вдруг выдвинулась какая-то гигантская тень.

— Не робей! Берег близок! — крикнул Сидон гребцам. — Ну-ка, дружнее на весла!

Но было уже поздно. Появившееся так неожиданно судно, скользнув с быстротой привидения, таранило в нос маленькую шлюпку, и все пассажиры в один миг очутились в холодной морской воде…

При падении Офир не могла удержать громкого крика ужаса, который, по-видимому, услышали на потопившем шлюпку корабле.

— Тсоур! Слышал! — раздался на корабле чей-то тревожный голос.

— Голос Офир, твоей невесты…

— Эй, люди! — раздалась тотчас же команда. — Живо в воду! Доставить мне Офир живой или мертвой!

Сидон, яростно боровшийся в это время с волнами, ощутил вдруг под своими руками чье-то нежное тело, уже совершенно обессилевшее, как бы отдавшееся на волю капризных валов.

Это была Фульвия. Схватив ее одной рукой за тяжелые от воды волосы и поддерживая таким образом на поверхности моря, Сидон свободной рукой принялся с силой рассекать волны, направляясь к темневшему уже совсем близко берегу.

Выбравшись на прибрежный песок, Сидон нашел там уже весь экипаж своей шлюпки, за исключением одной только Офир. Невеста Хирама или утонула, или же ее подобрали бросившиеся в воду моряки с судна Гермона.

— Как нам теперь быть? Где скрыться? — спросил один из нумидийцев.

— Идите за мной. Я знаю эти места! — коротко ответил Сидон.

Минут через пятнадцать быстрой ходьбы отряд подошел к высокой, уже тронутой разрушением башне, оставшейся от тех укреплений, которые были воздвигнуты карфагенянами во время Пунических войн по всему побережью и которые по заключении мира с римлянами были легкомысленно покинуты и брошены на произвол судьбы.

Поднявшись на вершину башни, гортатор внимательно исследовал расстилавшуюся вдали темную равнину моря.

— Ничего не видно! — сказал он. — За нами нет даже погони. Очевидно, думают, что мы все потонули при столкновении.

— А Хирам? — с тоской в голосе спросила Фульвия.

— Подождем до утра! — ответил мрачно гортатор. — Утро на все даст ответ…

Но наступившее утро ничего не сказало беглецам о том, какая участь постигла Хирама. Море было пустынно, и не было намека ни на судно Хирама, ни на триремы Гермона.

Сидон долго вышагивал в раздумье по широкой площадке старой крепости. Наконец ему, по-видимому, пришла в голову какая-то успокаивающая мысль, потому что морщины на его лбу несколько разгладились и взгляд стал менее сумрачным. Затем он подозвал к себе двух наиболее ловких нумидийцев и сказал им:

— Вы знаете этот остров?

— Да! — в один голос ответили воины.

— На северном берегу есть небольшой порт, в котором свободно могут поместиться несколько судов. Ничего нет невероятного в том, что корабли Гермона зашли сюда для отдыха после ночной передряги. А потому для вас не составит труда узнать кое-что об участи Хирама и Офир. Снимите ваши доспехи и, притворившись простыми рыбаками, идите в порт и разузнайте там все, что окажется возможным. Не забывайте, что от вашей быстроты зависит, быть может, спасение всех нас!..

— Есть ли у тебя хоть небольшая надежда, что Хирам жив и его можно выручить? — с тревогой спросила гортатора Фульвия, когда посланные, спустившись с башни, скрылись в ближайшем лесу.

— Если он не убит, — уклончиво ответил Сидон, — то где бы он ни был, куда бы ни спрятали его враги, я спасу его. В этом ты можешь положиться на старого Сидона!

— Да, ты спасешь его, — с горечью ответила Фульвия. — Но только для того, чтобы сделать его счастливым с карфагенянкой… с Офир.

— Если только карфагенянка к тому времени не будет уже насильно выдана замуж. После того, что случилось несколько часов тому назад, Гермон вряд ли станет медлить.

Сидон заметил, как при этих словах лицо девушки слегка прояснилось и какая-то странная улыбка заиграла на ее губах.

— Клянусь Мелькартом! — воскликнул старый моряк. — По всему видать, что это доставило бы тебе большое удовольствие!..

— Почему ты так думаешь? — отозвалась Фульвия, слегка покраснев.

— Ох, я уже стар и опытен в вопросах любви. Я уверен, что ты любишь Хирама, да только сама себе боишься сознаться в этом…

Девушка не ответила ни слова. Сидон повернулся лицом к морю и рассеянно пробегал взглядом по его сверкающим и искрящимся на солнце волнам. Вдруг из его груди вырвался легкий крик. Сравнительно недалеко от берега виднелась большая торговая трирема, которая, по-видимому, держала курс на островок, послуживший убежищем Сидону и его маленькому отряду.

— Кто это? — в ужасе вскрикнула Фульвия, которая тоже заметила подходивший корабль. — Что это за судно? Не несет ли оно нам новых бед?

Гортатор долго пристально всматривался в очертания шедшей прямо на островок триремы, и его угрюмое лицо вдруг осветилось лучом бурной радости.

— Я узнаю его, узнаю этот корабль! — воскликнул он, весело потирая руки. — Это — трирема Гако, моего лучшего друга, которому я спас жизнь в бою с греческими пиратами. Подожди меня здесь, Фульвия… Я побегу на берег и попробую криком привлечь к себе внимание кормчего.

Слетев вихрем с лестницы и пробежав по широким песчаным дюнам, отделявшим старую крепость от морского берега, гортатор через несколько минут был на берегу, сложил ладони рупором и крикнул во весь голос:

—Эй, на корабле!

— Огэ-эй! — ответили с триремы. — Кто зовет?

— Есть на борту человек по имени Гако?

— Да, хозяин корабля.

— Эй, Гако, давай к берегу, ко мне! — Я — твой друг, Сидон! Сидон из Тира!..

— Сидон? — послышался изумленный голос. Вслед за тем с борта триремы по чьей-то команде скользнула в воду легкая шлюпка, в которую тотчас же соскочило несколько гребцов.

Пять минут спустя шлюпка была уже у берега, и среднего роста мужчина, в широком плаще черной шерсти, с радостным криком бросился в объятия гортатору.

— Сидон! Ты? Каким ветром занесло тебя сюда? Я думал, что ты все еще торгуешь в Карфагене. Но где же ваш доблестный красавец капитан? Где Хирам? Почему я его не вижу?

— Увы! — ответил со вздохом Сидон. — Я не только не знаю, где он. но не вполне уверен в том, что он жив.

— Как так? Что случилось? — воскликнул пораженный Гако.

— Ты, наверно, еще не знаешь, что Хирам недавно провинился кой в чем перед Гермоном, одним из могущественнейших членов Совета Ста Четырех, и должен был бежать. Минувшей ночью, перед рассветом, на наше судно напала карфагенская трирема, и когда я по поручению хозяина плыл на лодке сюда, к берегу, его судно было взято на абордаж, а сам хозяин или убит, или же — что я считаю очень возможным — взят в плен…

— Как? Хирам опять в руках карфагенян? — воскликнул высокий седой воин, неожиданно выдвигаясь из рядов прибывших вместе с Гако лиц.

Сидон обернулся к нему и устремил на него вопросительный взор.

— Ах! — воскликнул он вдруг радостно. — Я узнаю тебя, — ты тот самый предводитель легионеров, которые так помогли Хираму на вилле Гормона. Это ты дал моему хозяину счастливую возможность бежать из пиршественного зала? Но скажи мне, благородный воин, как и почему ты находишься сейчас на судне моего друга, Гако?

— Ну, понятно почему: я хорошо знаю, что после моего вмешательства в пользу Хирама Гормон не пощадил бы меня. И так как я свободный наемник, не связанный ни отечеством, ни какими бы то ни было личными привязанностями. те я счел, что гораздо лучше проститься с Гермоном и с Карфагенской республикой и предложить свой меч тому. кто в нем больше нуждается.

— Слушай, благородный воин! — в волнении воскликнул Сидон. Неужели ты предоставишь Хирама, который, быть может, еще жив, его печальной участи и не попытаешься вторично спасти его?

— Я и мои двенадцать человек к твоим услугам! — просто ответил солдат.

— О великий, великий Мелькарт! — воскликнул Сидон, поднимая к небу руки. — Я вижу, ты никогда не обходишь своей милостью людей, вверивших свою участь свободным волнам, из которых ты, о божественный, родился!

— А много ли людей у тебя? — осведомился воин, только что предложивший свои услуги.

— Десять человек, — ответил Сидон. — С той дюжиной, которую даешь мне ты, у нас набирается сила, вполне достаточная для того, чтобы попытаться вырвать из рук карфагенян нашего господина. Подождем, какие вести принесут нам гонцы. Да, кстати, Гако, далеко ты направляешься на своей триреме?

— Плыву в Иберию, чтобы распродать свои запасы оружия и ваз.

— Не уступишь ли ты мне одну из своих лодок, которая тебе в плавании по морю совершенно не нужна? А нам бы очень пригодилась, если придется вернуться в Карфаген.

— Выбирай любую! — ответил Гако. — Я обязан тебе жизнью, и нет ничего, что я пожалел бы для тебя. Вся моя трирема к твоим услугам, если понадобится.

— Нет, друг! — возразил Сидон. — Такой большой жертвы я не потребую от тебя. Простой шлюпки с меня будет вполне достаточно. Возвращайся на свой корабль и пришли сюда вместе с обещанной шлюпкой также и отряд этого воина.

Друзья распростились сердечнейшим образом, а минут через пятнадцать после того, как Гако отчалил от берега, на прибрежных дюнах уже высаживались рослые и дюжие нумидийцы, которые должны были пополнить маленький отряд старого гортатора.

Первая весть о Хираме пришла после полудня. Один из посланных Сидоном нумидийцев вернулся весь запыхавшийся и обливающийся потом.

— Наш господин… жив! — прохрипел он, едва переведя дух.

Дружный крик радости приветствовал это сообщение.

— Жив, — продолжал гонец, — но, как мне передали, ранен.

— Ну, эта беда не велика, — весело ответил Сидон. — Господин наш не такой человек, чтобы умереть от какой-то там раны. Но узнал ли ты, где находится Хирам?

— Да. Он заключен в крепостную тюрьму. Рыбак, видевший раненого вблизи, описал мне его лицо и доспехи так подробно, что ошибка совершенно немыслима. Что же сталось с нашими товарищами, оставшимися на судне вместе с Хирамом, то об этом я ничего не знаю! — ответил нумидиец, стирая пот со лба.

— Так, значит, наш хозяин заключен в крепость! — задумчиво сказал гортатор. — Это делает нашу задачу очень сложной!

— Не беспокойся! — положил ему руку на плечо прибывший с Гако воин. — На наше счастье, года два назад я служил как раз в этой крепости смотрителем и не только саму тюрьму знаю как свои пять пальцев, но имею некоторое представление и о потайных выходах из нее. Так что спасти Хирама мы сможем и небольшой ценой.

В этот момент из леса показался второй гонец, покрытый потом и пылью и напрягавший, по-видимому, последние силы, чтобы поскорее добежать до разговаривавших.

— Хозяин жив! — прокричал он еще издали.

Знаем! — ответил Сидон. — Ну, друзья, живо за работу. Как ни удачно складываются для нас обстоятельства, но дело все-таки будет очень сложное. Нужно приготовиться к нему как следует.

День прошел в приготовлениях к экспедиции на выручку Хирама. К ночи все было готово, и отряд поплыл вокруг острова, к полуразрушенной крепости.

X. НОЧНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

— Стой! Впереди огонь!

Глухой возглас Сидона прозвучал в тот момент, когда его наполненная вооруженными людьми лодка уже входила в небольшую бухту, на берегу которой находился форт, в тюрьме которого держали раненого Хирама. Гребцы подняли весла, и лодка тотчас же замедлила ход.

— Не может быть, чтобы нас здесь уже ждали! — продолжал Сидон. — Однако почти нет сомнений, что замеченный нами огонь горит на корабле, и, по-видимому, довольно крупном.

— Это, вероятно, тот самый корабль, который доставил сюда Хирама, — решил новый союзник Сидона, так неожиданно пришедший на помощь вместе с триремой Гако. — Вперед! Если нам удастся выполнить задуманный план до рассвета, то этого судна нам нечего бояться. Бухта достаточно широка, и его можно свободно обойти.

Лодка снова медленно двинулась вперед, бесшумно рассекая сонные воды бухты. Прошло несколько томительных долгих минут, и она плавно уткнулась в мягкий песок берега.

В этот момент ночную тьму прорезал крик.

— Слышал? — с тревогой в голосе обратился Сидон к старому воину. — Что это?

Наверно, какая-то морская птица! — ответил тот. — Видишь, эти чайки снялись с берега, только завидев, что мы приближаемся. Если бы где-нибудь поблизости скрывался человек, они бы так спокойно не расположились на ночь.

Весь отряд, в том числе и Фульвия, осторожно высадился на берег и, миновав прибрежные дюны, подошел к группе пальм и агав, разбросанных в полном беспорядке у подножия довольно высокого холма и прикрывавших собой начинавшуюся в их тени линию крепостных укреплений.

— Где тюрьма? — спросил Сидон, нагоняя шедшего впереди соратника Хирама.

— На этом холме! — указал тот прямо перед собой. — Раньше здесь были такие хорошие укрепления, что это место считалось одним из неприступных во всей Карфагенской республике. Когда я был комендантом этой крепости, то ее гарнизон насчитывал двести человек. Теперь его, вероятно, значительно усилили, поскольку римляне снова объявили войну Карфагену.

— Ну, ну! — угрюмо пробормотал Сидон. — Значит, дела у нас будет по горло. Как-то расхлебаем всю эту кашу?

— Я тебе сказал уже, дружище, не надо унывать! — ответил воин. — Потайной ход, о котором я уже говорил, ведет прямо в покои коменданта, так что, захватив сразу же главу крепости, мы тем самым совершенно дезорганизуем гарнизон, и он не будет представлять никакой опасности для нас. По крайней мере, я весьма на это рассчитываю.

Проникнув в самую гущу окружавшей форт рощицы, отряд через несколько минут остановился у высокой груды камней, искусно скрывавшей вход в узкую и темную пещеру.

— Мы у цели! — сказал воин. — Теперь нам нужно действовать как можно внимательней. Один неправильный шаг, малейший шум — и вся наша затея пропала. Идите за мной и старайтесь соблюдать полную тишину…

Войдя в пещеру, отряд тотчас же втянулся в зияющий неровными краями черный проход, напоминавший и по виду, и по размерам средней величины щель, образовавшуюся, вероятно, при естественном сдвиге скалы.

После долгого и утомительного блуждания по бесконечным извивам этой щели воин остановился наконец перед низкой бронзовой дверью, вделанной в одну из грубо выдолбленных в стене подземных ниш. Дав отряду знак оставаться и ждать его возвращения, он потянул к себе за руку Сидона и, прислушавшись сперва, не слышно ли за дверью какого-нибудь шума, говорившего о присутствии людей в покоях коменданта, нажатием на какую-то скрытую пружину бесшумно открыл дверь и скрылся за ней вместе с гортатором.

Старый ветеран не ошибся. Они действительно попали в комнату коменданта крепости. Заговорщикам оставалось только найти способ, как захватить ее владельца, и можно было считать, что половина дела сделана.

— Tec!.. — шепнул Сидон воину, едва успев в нескольких словах условиться с ним относительно плана действии. — Я слышу, как кто-то спускается по лестнице в эту комнату. Если это комендант, то смотри в оба: каждое упущенное мгновение может стоить нам жизни.

В тот самый момент, как тяжелые складки портьер скрыли за собой обоих друзей-заговорщиков, дверь комнаты отворилась и на пороге появился среднего роста мужчина, на вид лет пятидесяти, облаченный в тяжелую кирасу, в правой руке он держал бронзовую лампу, от которой вокруг исходил бледный, колеблющийся свет.

Не успел он притворить за собой дверь, как выскочивший с быстротой молнии Сидон одной рукой зажал ему рот, могучим ударом кулака другой свалил его на пол, а в это время соратник Хирама ловким движением подхватил на лету светильник и поднес его к лицу коменданта, лишенного всякой возможности сопротивляться.

— Придержи-ка его слегка за горло, Сидон! — сказал воин шепотом. — Разумеется, не так нежно, чтобы дать ему возможность закричать и позвать себе на помощь, а чтобы он хоть смог нам ответить на пару-другую интересующих нас вопросов.

— Кто вы? Римляне? — прохрипел сдавленный железной рукою гортатора комендант.

— Не твое дело! — ответил Сидон. — Кто бы мы ни были, нам не нужны ни твоя крепость, ни твоя жизнь. Мы хотим только знать, где находится тот раненый воин, которого доставили сюда сегодня утром на карфагенском военном корабле.

Комендант посмотрел с нескрываемым изумлением на вопрошавшего и хотел, по-видимому, пуститься на какие-то но относящиеся к делу рассуждения, но легкое движение руки Сидона, змеей обвившейся вокруг его горла, сразу заставило его вернуться к заданной теме.

— Это очень трудно объяснить, — ответил он. — Ходы в этом здании настолько запутаны, что без плана рассказать невозможно.

Сидон и воин переглянулись. Мгновение спустя Сидон, видимо, принял какое-то определенное решение. Он слегка отвел руку и поставил полузадохнувшегося, ошеломленного всем происходившим коменданта на ноги.

— Веди нас к пленнику! — сказал он тоном, не допускавшим никаких возражений. — И помни, что если ты вздумаешь позвать кого-нибудь себе на помощь, то мой меч пронзит тебе глотку прежде, чем ты успеешь произнести хоть один звук. Твоя жизнь в наших руках и зависит целиком от твоего повиновения.

Комендант беспомощно посмотрел вокруг и, пожав плечами, двинулся к двери.

— Предупреждаю, — сказал он, — что в той комнате, где находится сейчас пленник, есть специально приставленный стражник. Не вините меня, если он вздумает поднять тревогу.

— На этом нас не проведешь, голубчик! — отозвался Сидон. — Ты начальник, и твое распоряжение должно быть для него законом. Ты отвечаешь также и за поведение стража. Ну, показывай дорогу!

Пройдя несколько кривых запутанных коридоров и по открытой галерее, комендант, сопровождаемый по пятам Сидоном и воином, остановился перед массивной бронзовой дверью, запертой на два тяжелых засова.

— Вот этот пленник! — сказал комендант, дрожащими руками отодвигая засовы.

Едва дверь распахнулась перед пришедшими, как воин бросился к стоявшему у дверей стражнику, чтобы вставить ему кляп, а Сидон, убедившись сначала, что комендант не намерен пытаться поднять тревогу, устремился к стоявшему в углу освещенному бледным светом масляной лампады низкому ложу, на котором лежал забывшийся на несколько мгновений Хирам.

Проснувшись от прикосновения его руки, Хирам не сразу пришел в себя.

— Что такое? — пробормотал он. — Уже? Меня хотят вести на казнь? Ну, что ж. я готов!

— Вовсе нет, господин! — радостно отозвался Сидон. — Не на казнь, а на свободу! Неужели ты, о господин, не ждал своих верных слуг и друзей?

Хирам, не обращая внимания на сильную боль от раны, в один миг присел на ложе и в изумлении стал протирать себе глаза.

— Сидон! Ты? — воскликнул он наконец. — И ты, Тала, мой добрый соратник? — продолжал он с еще большим изумлением, увидев подходившего к нему воина. — Каким образом вы здесь? А где Офир? Где Фульвия!

— Фульвия здесь, вместе с нами, господин! — ответил Сидон.

— А Офир? Что с нею? Где она?

— Она жива, господин. Вот все, что я могу пока сказать о ней. Но об этом после. Сейчас нужно побыстрее выбираться отсюда.

Тала повернулся лицом к двери, и из груди его вырвался подавленный крик негодования.

— Негодяи! — прорычал он. — Они сбежали! В самом деле, ни коменданта, ни стражника в комнате уже не было. Воспользовавшись тем, что внимание заговорщиков было целиком устремлено на своего хозяина, комендант незаметно распутал связывающие его подчиненного веревки, и оба ускользнули незамеченными. В предчувствии какой-то большой опасности Сидон бросился к двери и отступил от нее с подавленным стоном…

Дверь была заперта снаружи тяжелым засовом. Освободители Хирама пособственней оплошности попали в ловушку.

— Мы погибли! — воскликнул горестно Тала. — Впрочем, Сидон, возьми Хирама под руку и следуй за мной без малейшего промедления. Может быть, нам еще удастся дойти до потайного хода.

Трое друзей вышли в какой-то широкий, но совершенно пустынный коридор, где их уже ждали вооруженные нумидийцы и Фульвия, которых они недавно оставили у тайного хода. Весь отряд, соблюдая могильную тишину, быстрым шагом двинулся к комнате коменданта, из которой был свободный выход к морю.

На пути им не попалась ни одна живая душа, но когда Тала, шедший во главе отряда, подскочил к двери в комнату коменданта и нажал на нее плечом, новый крик ярости сорвался с его уст: еще недавно открытая дверь не поддавалась.

— Заперта! — прорычал старый солдат, сжимая кулаки.

— Значит, мы попались! — ответил сквозь зубы Сидон. Нахмурив лоб, Тала несколько мгновений стоял неподвижно.

Вдруг его осенила какая-то мысль. Он принял твердое

решение: пробиться на свободу или погибнуть с оружием в

руках.

— За мной! — сказал он наконец. — Если мы не сможем спастись, то, по крайней мере, подороже продадим свою жизнь.

С этими словами он решительным шагом направился к узкой винтообразной каменной лестнице, уходившей куда-то вверх.

— Куда ты нас ведешь? — спросил его гортатор.

На одну из башен крепости, самую высокую во всем форте. Там мы сможем продержаться очень долго. В это мгновение издали донесся неясный гул.

— За мной! — решительно скомандовал Тала. — Я слышу крики! Не теряйте времени!

Действительно, коридоры тут же озарились ярким дрожащим светом факелов и наполнились нестройными угрожающими криками бегущих со всех сторон воинов.

— За мной! — еще раз воскликнул Тала. — Там, на втором этаже, хранится оружие. Разбирайте луки и стрелы и на башню.

Моментально они захлопнули массивную бронзовую дверь, за которой находилась лестница, и отряд почти бегом двинулся вверх. Пройдя несколько десятков ступеней, они вступили в обширную залу, все стены которой были увешаны самым разнообразным оружием, начиная с широких ножей и кончая тетивой для крепостных катапульт.

— Вооружайтесь! — скомандовал Тала. — И живо на террасу! Нам сейчас дорог каждый момент.

XI. НА КРЕПОСТНОЙ БАШНЕ

Башня, в которой укрылись так неосторожно позволившие захватить себя беглецы, занимала центральное место в крепости и, благодаря своей исключительной высоте, господствовала над четырьмя остальными башнями, расположенными по углам форта. На широкой пятиугольной площадке этой башни стояла громоздкая и неуклюжая катапульта, игравшая у народов седой старины роль современной пушки.

Это могучее метательное орудие в руках искусного воина могло сослужить хорошую службу. Небольшой отряд, укрывшись с катапультой под защитой прочных каменных стен, мог долго сопротивляться натиску вдесятеро большего врага. Каменные ядра, метко пущенные в человеческую гущу, хотя и не производили таких опустошений, как современные бомбы, все же заставляли ее держаться в почтительном отдалении…

Увидев баллисту, Тала моментально повеселел.

— Ого! — воскликнул он. — С этой штукой мы можем задать порядочно хлопот нашим врагам! Наш милый комендант оказался очень предусмотрительным, поставив на этой башне одну из лучших крепостных катапульт. Сидон, умеет ли кто-нибудь из твоих моряков обращаться с этим орудием?

— Канониром берусь быть я! — отозвался Сидон. — Клянусь Мелькартом, я скоро покажу этим заносчивым карфагенянам, что владею не только искусством вести морскую торговлю!

— Прекрасно! — ответил Тала. — Так распорядись, чтобы Хирама отнесли сейчас в одну из нижних комнат. Скоро здесь начнется каменный дождь, а он так слаб и беспомощен, что ему лучше будет спуститься в безопасное место.

Сидон позвал двух воинов и приказал им перенести Хирама в одну из комнат второго этажа.

Едва только они спустились вниз, неся на руках беспомощное тело совершенно ослабевшего от волнения и сделанных усилий Хирама, как крупное ядро, пущенное из катапульты, находившейся на одной из соседних башен, с грохотом ударилось в зубец башни, занятой нумидийцами Тала и моряками Сидона, разбив его до основания.

Очевидно, у осаждавших также не было недостатка в метательных орудиях.

— Начинайте! — воскликнул Сидон. На угловых башнях, переполненных вооруженными воинами, появилось на минуту какое-то движение.

— Сдавайтесь! — донесся с одной из них громкий голос. — Сопротивление бессмысленно. Сдавайтесь, или вы погибли!

— Не торопись, дружок, хоронить нас так скоро! — мрачно бормотал гортатор. — У нас еще будет с тобой особый разговор.

С этими словами он выбрал из сложенных около катапульты ядер самое большое, вложил его в желоб орудия и тщательно прицелился.

— Вот тебе и ответ!

Ядро со свистом прорезало воздух, описывая параболу, и в тот же момент на месте одного из зубцов той башни, откуда звучал голос, предлагавший сдаться, образовалась зияющая брешь, а с самой башни донесся яростный рев воинов, раненных каменными осколками,

Целый рой стрел, многие из которых были пропитаны горючей смесью и зажжены, обрушились на террасу. Но против массивных каменных зубцов башни и каменного пола террасы это оружие было бессильно.

Сразу же взяв верный прицел, Сидон продолжал методически обстреливать башни, занятые врагами, сбивая один за другим защищавшие их площадки зубцы и нанося урон разместившемуся под защитой этих зубцов гарнизону.

Сделав десяток удачных выстрелов, почти совершенно разрушивших одну из башен и принудивших ее гарнизон очистить террасу, Сидон повернулся к только что поднявшемуся наверх Тале.

— Как там дверь внизу? — спросил он. — Выдержит ли она натиск осаждающих?

— В нее бьют тараном. — ответил Тала. — И вряд ли она долго выстоит. Но я на всякий случай оставил на лестнице нумидийцев. Этого будет достаточно, чтобы перекрыть проход в случае, если дверь выбьют. Лестница такая узкая, что больше двоих сразу не пройдет.

Убедившись, что на террасе дела обстоят благополучно, Тала снова спустился вниз и прямиком направился в ту залу, которая служила оружейной кладовой.

У него был вид, будто ему в голову пришла какая-то новая идея. Он остановился перед висевшими на стене веревками для катапульт, долго и внимательно рассматривал их, пробовал их прочность и, наконец, стал считать, сколько же их там было.

— Да! — пробормотал он, покончив с этой работой. — Если только нам удастся продержаться здесь до следующей ночи, то эти штуки могут оказаться нам очень полезными. Если удастся!.. А пока еще только наступает утро. Еще целый день придется драться за свою шкуру против вдесятеро более сильного врага…

Вдруг где-то под ним раздался тяжелый раскатистый грохот, тут же заглушенный разнобойным ревом.

— Господин! — сказал вбежавший через несколько секунд воин. — Дверь выбили!

— Ну что ж! — спокойно ответил Тала. — Надеюсь, мои нумидийцы мужественно выполнят свой долг.

Выбрав среди развешанного оружия самое тяжелое и самое длинное копье, он, не теряя времени, пошел на выход и спустился вниз, к подножию лестницы, где в этот момент шла ожесточенная битва между защищавшими проход нумидийцами и гарнизоном крепости.

— Смелей, друзья! — крикнул своим воинам Тала. — Удача с нами! Одна из башен крепости уже разбита вдребезги нашей катапультой. Скоро та же участь постигнет и остальные. Держитесь плотней. Помните, от вашей стойкости и мужества зависит спасение нашего отряда.

Но отважных нумидийцев не надо было понукать. Выстроившись по двое в ряд на ступеньках лестницы с широкими щитами и длинными мечами в руках, они с молниеносной быстротой сыпали сокрушительные удары направо и налево, раня, убивая или оглушая нападавших, а сами оставались почти совершенно недоступными для ударов неприятеля благодаря преимуществу своей позиции.

Разъяренные упорным сопротивлением маленького отряда, солдаты гарнизона, которых набилось в коридорах до полутораста человек, но которые могли вступать в схватку только маленькими группами, несколько раз ходили в атаку на неприступную лестницу и каждый раз вынуждены были отступать с большим для себя уроном. Все их усилия, как волны о скалу, разбивались о железную стойкость нумидийских воинов Талы.

После четвертой атаки из рядов осаждавших выступил вперед какой-то молодой воин, по-видимому, с целью начать переговоры.

— Сдавайтесь! — крикнул он. — Комендант обещает сохранить вам жизнь, если вы немедленно и беспрекословно сложите оружие!

— Вы считаете себя победителями, — отозвался насмешливо Тала, — раз решаетесь ставить нам такие условия? Не рано ли вы затеяли переговоры?

— Если немедленно не изъявите покорность, — продолжал парламентер, стараясь не подать виду, что его сильно задело замечание Тала, — то по повелению нашего господина, коменданта крепости, нижняя часть лестницы, на которой вы сейчас стоите, будет разбита тараном и какая-то возможность спасения будет для вас отрезана.

— Ну, это как посмотреть! — насмешливо отозвался Акка.

— Так вы не хотите сдаваться? — в бешенстве крикнул воин.

— По крайней мере сейчас мы не расположены делать этого! — был ответ. — Можете так и передать вашим.

В тот же момент в коридоре засверкала медная голова тарана, поднятого десятками дюжих рук, и тяжелый удар обрушился на нижнюю ступеньку лестницы, поднимая целый столб пыли и каменных брызг.

— Наверх! — распорядился Тала. — Пусть разрушают лестницу. Они только сами не смогут попасть на террасу и ничего больше.

Воины, сомкнув щиты, начали медленно отступать вверх по лестнице, угрожающе потрясая копьями и тем сдерживая попытки осаждавших преследовать их.

Удары тарана сыпались один за другим до тех пор, пока массивная лестница наконец не выдержала и с грохотом рухнула вниз, совершенно отрезав второй этаж от нижнего коридора крепости.

Тала со своими воинами в это время уже поднимался на террасу башни, где Сидон продолжал управляться с катапультой и заканчивал разрушение третьей угловой башни.

— Что там внизу за шум? — спросил он Талу, когда тот появился на площадке.

Едва воин начал рассказывать, в чем там дело, как лицо Сидона искривила гримаса отчаяния.

— Они разбили лестницу! — воскликнул он. — Значит, мы окончательно в ловушке!

— Не совсем так, дружище! — ответил Тала. — Я думал об этом еще раньше, чем наши враги догадались отрезать нам пути отступления вниз. В зале на втором этаже я нашел множество всяких канатов, которые отлично заменят нам лестницу. Нужно только продержаться до ночи.

— Но сумеем ли мы выбраться незамеченными? — недоверчиво спросил Сидон. — Вряд ли можно допустить, что крепость не охраняется.

— Я знаю окрестности как свои пять пальцев! — уверенно ответил Тала. — Ручаюсь, что под покровом ночи нам прекрасно удастся выбраться отсюда. Предоставь это дело мне, и все пройдет великолепно.

В этот момент их внимание привлекло оживление на борту стоявшей в гавани триремы.

— Ого! — сказал Тала, пристально всматриваясь вдаль, в сторону вражеского корабля. — Похоже, они хотят высадить на берег весь свой экипаж. Мне это нравится!

— Нравится? А мне нет!.. Проклятые карфагеняне, кажется, собираются раздавить нас еще до наступления ночи! — пробормотал Сидон.

— Ну, это им вряд ли удастся, — возразил Тала. — А что до триремы, то эта чистка может оказаться нам очень даже на руку. Если не найдем другого выхода, то попытаемся захватить корабль и на нем уйти от этого столь негостеприимного берега.

Остаток дня прошел сравнительно спокойно.

Гарнизон крепости, хотя и значительно подкрепленный людьми с триремы, не пытался предпринимать решительных шагов по отношению к осажденным, рассчитывая, очевидно, взять маленький отряд измором. Лишь изредка находившиеся во дворе крепости стрелки принимались осыпать башню тучей стрел, но всякий раз, убедясь, что они не наносят осажденным ни малейшего вреда, тут же прекращали обстрел.

Едва только солнце опустилось в море за горизонт, как Сидон с товарищами притащили наверх все канаты из оружейной и с лихорадочной быстротой принялись вязать их между собой.

Когда закончили эту работу, ночь уже окутала все своим черным покрывалом до самого горизонта. Ни снаружи, ни изнутри крепости не доносилось ни единого звука. Казалось, что неприятельский стан, а вместе с ним и сама природа затаились, словно выжидая.

— Я со своими воинами спущусь первым! — сказал Тала, подавая знак к началу побега. — Но сначала надо удостовериться в том, что на крыше коридора, на которую мы спустимся и по которой должны дойти до крепостной стены, нет неприятельских постов. Ты, Сидон, вместе с Фульвией и Хирамом спустишься следом за мной. Возьми с собой на всякий случай запасной канат — он может пригодиться. Ну, за дело!

Прикрепив импровизированную лестницу к тяжелой катапульте, осажденные один за другим начали спускаться вниз. Все еще чувствовавшего себя очень слабым Хирама спустили с помощью двух дюжих нумидийцев.

Добравшись до небольшого бастиона, венчавшего собой обращенную к морю стену крепости, беглецы облегченно вздохнули.

— Путь свободен! — сказал Тала, развязывая обмотанную вокруг его кирасы веревку и закрепляя ее на одном из зубцов бастиона.

Через некоторое время они выбрались из роковой крепости. Беглецам пока ничего не грозило…

XII. ВОЗВРАЩЕНИЕ В КАРФАГЕН

Было уже далеко за полночь, когда отряд беглецов после долгого блуждания по окружавшему крепость лесу выбрался к берегу.

— Ну, — сказал Тала, — одна половина дела сделана. Осталась вторая, более легкая — захватить трирему. Я почти не сомневаюсь в успехе этого предприятия. На боевых судах Карфагена и так-то всегда небольшие экипажи, а тут еще большую часть воинов переправили с корабля на берег для подкрепления гарнизона. Так что бояться нам нечего.

— Но я не вижу здесь, на берегу, лодок! — заметил Сидон. — Неужели, высадив людей, их отправили обратно к кораблю? Это было бы печально.

— Да, лодок действительно нет! — ответил Тала. — Но вряд ли это может оказаться для нас серьезным препятствием. Я и мои воины плаваем как рыбы, и проплыть двести-триста шагов до триремы нам совсем нетрудно.

За несколько минут выработали общий план действий. Согласно этому плану, Хирам с Фульвией и несколько человек нумидийцев оставались на берегу, а все остальные должны были вплавь добраться до триремы и захватить ее.

Слегка ослабив ремни кирас и зажав зубами мечи, Тала и Сидон вместе со своими воинами бросились в морские волны и, бесшумно рассекая лениво колыхавшуюся поверхность моря, поплыли в направлении к темневшему невдалеке силуэту вражеского корабля.

Сидон, самый искусный и опытный пловец во всем отряде, несколькими сильными взмахами опередил своих товарищей и подплыл к слегка покачивающемуся на волнах кораблю в то время, когда остальные находились еще на полпути. Проплыв бесшумно вокруг триремы, он легко нашел удобное место, откуда можно было выбраться на палубу, ухватившись за свисавший с нее конец каната.

Сидон прислушался. С палубы не доносилось ни звука. По всей вероятности, все, кто остался на борту триремы, чувствовали себя в полной безопасности и спали мирным сном.

— Интересно, — пробормотал гортатор, — догадались ли они выставить стражу? И где она сидит?

Подумав мгновение, он решительно схватился за канат и, скользя, как привидение, стал подниматься вверх, упираясь ногами в крутой борт корабля.

Не успел он ступить на палубу, как чья-то железная рука схватила его за горло, и над ухом прозвучал испуганный и одновременно недоумевающий голос:

— Измена! Измена! Все наверх!

Напали так неожиданно, что гортатор мгновенно оказался прижатым к борту и лишенным возможности защищаться.

К счастью, в этот миг над бортом показалась голова Талы, спешившего на помощь к задыхавшемуся Сидону. Увидев его, державший гортатора воин выпустил свою жертву и бросился по палубе, неистово крича:

— На помощь! Нас предали!

Через несколько секунд на палубе показалось человек десять заспанных, полуодетых солдат с мечами и щитами.

— Сдавайтесь! — крикнул им Тала, угрожающе размахивая коротким бронзовым кинжалом.

Моряки попытались было наброситься на двух смельчаков, дерзнувших напасть на их судно, но, увидев, что через борт на палубу один за другим соскакивают рослые и хорошо вооруженные нумидийцы и недвусмысленно тянутся руками к своим мечам, поняли, что сопротивление совершенно бессмысленно.

— Сдаемся! — сказали они. — Если нам будет сохранена жизнь.

В несколько минут весь экипаж был обезоружен. Не теряя ни секунды, Тала с несколькими нумидийцами спустил на воду одну из шлюпок и доставил Хирама, Фульвию и оставшихся на берегу воинов на борт триремы.

— Спасибо вам, друзья! — с чувством произнес Хирам, едва ступив на палубу судна. — А пленных отпустите. Пусть возьмут одну из шлюпок и плывут куда хотят — теперь они нам не опасны.

Его приказание было тотчас же исполнено.

— Теперь, мои бравые товарищи, на весла! — обратился Тала к своим воинам. — А ты, Сидон, занимай привычное тебе место гортатора и направляй бег судна к Карфагену. Дорогой обдумаем, как нам быть и что делать.

Убедившись, что море вокруг совершенно пустынно и незаметно никаких следов присутствия вражеских кораблей, Тала подхватил Хирама под руки и свел его вниз, в каюту, чтобы там как следует осмотреть его рану и сделать перевязку.

— Как ты думаешь. Тала, долго еще из-за этой раны я не смогу держать в руках меч? — спросил Хирам после того, как Тала быстро глазами знатока осмотрел длинную рассеченную рану на груди карфагенянина и наложил свежую повязку.

— Недели через две будешь на ногах, — ответил Тала. — Благодари судьбу, что она тебя создала таким крепким: только при таком могучем сложении, как у тебя, можно выжить при такой тяжелой ране.

Он немного помолчал.

— Да, — добавил он потом задумчиво, — великий Ганнибал знал толк в людях, и его выбор недаром остановился на тебе. Ах, если бы он был жив! Впрочем, его отечество заслуживает того наказания, какое ему готовится. Говорят, Рим объявил войну Карфагену. Похоже, что всего лишь через несколько дней мы увидим у берегов республики боевые корабли горделивых италийцев.

При этом известии Хирам опустил голову и глубоко задумался.

Между тем трирема все дальше уходила от острова, держа курс на Карфаген. Такой курс был взят по приказу Хирама, который еще во время осады крепостной башни Аргимуруса узнал от своих друзей все подробности исчезновения Офир при высадке на остров. Он еще тогда решил, что единственным местом, где могла найти себе убежище любимая им девушка, если ей удалось избежать смерти в морских волнах, был Карфаген.

Солнце уже близилось к закату, когда вдали начали обрисовываться неясной тенью высокие стены Карфагена.

— Через два часа будем на месте, — сказал Тала, подходя к Хираму.

— Да, — сказал Хирам. — Мы остановимся в торговом порту, а так как появление там нашего судна утром может вызвать тревогу, то нам придется этой же ночью позаботиться о том, чтобы так или иначе отделаться от нашей триремы. Постараемся придумать способ пустить ее ко дну, не привлекая внимания, ибо всякое к нам внимание грозит нам бедой.

— А где мы скроемся после высадки на берег? — спросил Тала.

Хирам задумался.

— Мы можем скрыться в доме моей матери, — сказала, выступая вперед, Фульвия. — Она будет очень рада принять в свой дом человека, который спас жизнь ее единственной дочери.

Хирам, который при этих словах вдруг вспомнил страшное признание шпиона Совета Ста Четырех во время поединка на карфагенском берегу, нахмурился.

— Но, — сказал он, — может, твоей матери… там уже нет?

— Как нет? — с изумлением отозвалась Фульвия. — Что могло заставить ее покинуть дом?

— Может… она умерла? — в замешательстве ответил Хирам, не зная, как ему открыть Фульвии, что мать погибла от руки Фегора.

— Когда меня вырвали из ее рук, чтобы принести в жертву Ваал-Молоху, она была жива-здорова. Но почему ты так говоришь?

Хирам, не отвечая ни слова, печально опустил голову. Было уж совсем темно, когда трирема вошла в гавань. Едва только бросили якорь, как Хирам распорядился спустить на воду большую шлюпку, в которую тотчас сошли все пассажиры триремы.

— Где твой дом? Веди нас, — печально сказал Хирам, обращаясь к Фульвии.

Пройдя по бесчисленному множеству пустынных узких улочек, отряд остановился перед небольшим каменным домиком. Дверь была раскрыта, и все жилище казалось необитаемым.

— Что это значит? — в изумлении спросила Фульвия с тяжелым предчувствием чего-то печального. — Неужели моей матери в самом деле нет дома?

— Давай сначала войдем! — заметил Сидон. — И увидим… Хирам печальным взором посмотрел на этруску, но не сказал ни слова. Отряд поднялся по лестнице на второй этаж, где была только одна большая комната с убогой постелью в углу. Сидон зажег две лампады и, поднявшись на третий этаж, через несколько минут вернулся оттуда с нескрываемым изумлением на лице.

— Странно! — сказал он. — Я не нашел наверху ни одной живой души. Этот дом, кажется, совершенно необитаем.

— А моя мать! — в отчаянии вскричала Фульвия. — Где она? Что с ней?

— Эту тайну знаю только я один, — наконец мрачно выдавил из себя Хирам. — И я сейчас открою ее тебе. Располагайтесь поудобнее, — продолжил он, обращаясь к воинам, — а пока оставьте нас с Фульвией одних.

XIII. В ДОМЕ ФУЛЬВИИ

Дождавшись, пока все вышли, Фульвия устремила на Хирама вопросительный взгляд.

— Что ты хотел рассказать мне о моей матери? — спросила она. — Говори скорей, не мучай меня!..

Хирам несколько минут все никак не мог решиться, затем ответил дрожащим голосом:

— Твою мать убил Фегор!

Фульвия покачнулась, схватившись дрожащими руками за сердце.

— А! — воскликнула душераздирающим голосом Фульвия, и лицо ее приняло зловещее выражение. — Он отнял у меня мою мать. За это он мне заплатит собственной жизнью!..

А несколько мгновений спустя глухо добавила:

— Завтра я иду к нему!

— Что ты говоришь, дитя! — испуганно поднялся со своего места Хирам.

Но Фульвия не ответила.

Закрыв лицо руками и вздрагивая всем телом от удерживаемых рыданий, она бросилась вон из комнаты и, шатаясь, поднялась на третий этаж, где для нее была приготовлена отдельная комната.

На следующий день Фульвия поднялась на рассвете и тотчас же вышла из дому, не предупредив никого, куда и зачем она ушла.

Пройдя уверенным шагом три или четыре улицы, она остановилась у дверей высокого многоэтажного дома, выстроенного в виде башни и имевшего довольно невзрачный вид. Несколько минут она стояла перед дверьми в глубоком раздумье, как бы колеблясь, входить ей или нет, затем решительно тряхнула головой и взялась за вделанное в дверь тяжелое бронзовое кольцо. Прозвучал резкий металлический звук, и минуту спустя в открывшейся двери показалось удивленное лицо Фегора.

— Фульвия… ты! — воскликнул он, почти в ужасе отступая назад.

— Как видишь, — отвечала этруска, стараясь казаться спокойной.

— Я не верю своим глазам! — продолжал шпион, беря Фульвию за руку и вводя ее в дом. — Я готов думать, что передо мной стоит не живая Фульвия, которая всегда избегала меня и относилась ко мне с презрением, а лишь ее призрак, та мечта, та далекая греза, которую порождала в моем мозгу пламенная любовь к тебе…

— Так ты все еще любишь меня? — насмешливо отозвалась Фульвия.

— О, больше жизни, больше почестей, больше всех сокровищ мира! — воскликнул Фегор. — Я готов даже отречься от своего отечества и сделаться римлянином, если бы ты этого захотела!..

— Очень приятно! — усмехнулась Фульвия. — Я пришла к тебе именно за тем, чтобы выяснить, насколько сильна и искренна твоя любовь. Если ты с такой готовностью собираешься ради меня предать свою страну, то тебе ничего не стоит раскрыть одну маленькую тайну, которая меня очень интересует.

— Что это за тайна? — удивился Фегор.

— Я хочу знать, где сейчас находится Офир, дочь Гермона. Фегор несколько мгновений колебался, затем ответил неуверенно:

— Она здесь, в Карфагене… Но какое тебе до нее дело?

— В доме Гермона? — продолжала вместо ответа свой допрос Фульвия.

— Этого я пока еще не знаю. Мне только известно, что ее жених, Тсоур, сторожит ее день и ночь. Боится новых попыток похищения Офир, хотя Хирам, как мне передавали, убит в недавней морской схватке.

— Тебя ввели в заблуждение! — спокойно возразила Фульвия. — Хирам жив и в настоящий момент находится здесь, в стенах Карфагена.

— А! — прорычал Фегор, яростно сжимая кулаки. — Этот человек собирается, кажется, похитить у богов их бессмертие! Но теперь, благодаря твоему признанию, я сумею свести с ним наконец наши старые счеты.

— Ты этого не сделаешь! — твердо заявила молодая этруска.

— Почему? Кто может помешать мне в этом? — злобно вскричал шпион Совета Ста Четырех.

— И не только не сделаешь этого, — продолжала Фульвия, не обращая внимания на ярость своего собеседника, — но поможешь Хираму найти и освободить Офир.

— Никто не заставит меня сделать это!

— Я заставлю! — ответила Фульвия. — Ты слишком давно твердишь мне о своей любви. Сумей же доказать теперь, что твои уверения не пустые слова.

Фегор прикусил губу и замолчал.

— Но я не могу предать Гормона, который мне платит за мое ремесло, — сказал он через несколько мгновений.

— Хирам заплатит тебе вдвое больше, — ответила девушка, — и, кроме того, он отдаст в твое распоряжение несколько десятков отборных воинов, с которыми ты сумеешь преодолеть все препятствия на пути к осуществлению цели.

— И когда Офир будет у Хирама…

Тогда…

Голос Фульвии внезапно сорвался, и глухое всхлипывание сорвалось с ее губ.

— Что это? Ты плачешь? — воскликнул Фегор.

— Нет, ты ошибаешься, — твердо ответила Фульвия, нечеловеческим усилием воли подавив готовые вырваться наружу рыдания. — Тогда я буду твоей…

Фегор поднялся с места.

— Отлично! — сказал он. — Я согласен. Если Хирам, как ты говоришь, заплатит мне щедро, то можно предать и Гермона.

Лицо Фульвии исказила гримаса отвращения.

— Н-негодяй! — пробормотала она сквозь зубы, — Надеюсь, новое твое предательство будет и последним. Она круто повернулась и вышла на улицу. Первое слово, которое достигло ушей Фульвии и которое на все лады повторялось возбужденными более обыкновенного кучами прохожих, толпившихся там и здесь, было:

— Война!

В самом деле, за предыдущую ночь произошли события, которые обрушились на Карфаген подобно удару грома и привели его население в панический ужас. Дело в том, что карфагенское войско было разбито нумидийцами; пятьдесят тысяч отобранных человек, составлявших цвет наемных войск Карфагена, в сражении под Ороскопом понесли тяжелое поражение от войск старого коварного царя Нумидии. И как бы в довершение несчастья, в тот же самый день, когда гибли воины Карфагена, Рим объявил республике войну.

Когда Фульвия вернулась к себе домой и поднялась на второй этаж, она застала там Талу и его соратников, которые собрались вокруг Хирама. До них тоже уже дошло известие об ужасном поражении карфагенских войск, и ветераны страстно обсуждали важные известия. Увидев девушку, они смолкли и устремили на нее вопросительные взоры.

— Я видела его! — сказала этруска, подходя к Хираму, который при ее появлении, казалось, побледнел.

— Ты видела Фегора? А Офир? Что с нею?

— Жива и невредима.

— Жива? Офир жива! — радостно воскликнул воин. На его бледных щеках показался румянец, глаза заблестели.

— Моя Офир жива! — твердил он, улыбаясь. — Ты, Фульвия, возвращаешь мне жизнь…

— Да. Офир здесь! — упавшим голосом говорила этруска. — Фегор сказал мне это. Но где она, я еще не знаю.

— И у тебя хватило мужества пойти на свидание с этим человеком? — невольно удивился Хирам. — А если бы он тебя убил?

Фульвия пожала плечами.

— Что за беда? -промолвила она глухо. — Одной рабыней было ^бы меньше…

— Зачем говоришь ты так? — с упреком в голосе произнес Хирам. — Разве ты не чувствуешь себя равной с нами? Садись вот сюда и все рассказывай.

Повинуясь/приглашению, девушка устало опустилась на скамью рядом с воином и пересказала по порядку все, о чем она говорила со шпионом.

— Продажная тварь! — пробормотал Хирам, услышав об отношении Фегора к делу.

— Это же тебе на руку! — продолжала Фульвия. — Да, он продажен. Да, он служит тому, кто ему платит. Но если ты ему заплатишь хорошо, он будет служить тебе.

— Я рад отдать половину моего состояния, — воскликнул Хирам, — лишь бы спасти Офир.

— А я со своей стороны обещаю этому проклятому шпиону добрый удар мечом, — проворчал Сидон. — И об этом я позабочусь лично.

— Да, но нам надо поторопиться! — вмешался Тала. — Ведь римляне не будут дремать. Вот-вот их быстроходные корабли покажутся перед Карфагеном. Нам надо все закончить раньше этого, потому что, когда римляне будут тут, будет поздно что-нибудь делать. Разве гордый Карфаген защищен, как бы следовало? Разве республика позаботилась о том, чтобы обеспечить свою безопасность? Она будет не в состоянии долго противостоять римлянам.

— Боги! — воскликнул Хирам взволнованно. — Неужели же в самом деле судьбе угодно, чтобы я бежал отсюда? Вся моя кровь кипит при мысли об этом.

— А что тебе остается делать, Хирам? — обратился к нему немного насмешливо Тала. — Может быть, ты побежишь к членам Совета Ста Четырех — предлагать свои услуги? Тем самым проклятым торгашам, которые изгнали тебя на чужбину? И за что? Только за то, что ты вместе с великим Ганнибалом сражался с римлянами за славу, свободу, величие Карфагена?

— Да. Но ведь сейчас речь идет не о Совете Ста Четырех или суфетах! — возразил Хирам все еще взволнованно. — На карту поставлено самое существование Карфагена, моей родины!..

— Твоя родина? Я не пожертвовал бы единой капли крови за такое отечество. Или Карфаген не показал в последние годы, насколько он неблагодарен, насколько до позора, до подлости труслив? Разве не Карфаген предал римлянам героя, своего лучшего сына, свою гордость, Ганнибала? Или не Карфаген, в угоду римлянам, отрекся от Ганнибала, оставил его беспомощным лицом к лицу с врагами? Разве не из-за этого предательства Ганнибал, чтобы не попасть живым в рабство к римлянам, покончил с собой? Умер, как и жил, — героем. Нет, проклятье лежит на Карфагене. Он перестал быть отчизной честных людей. Он — игрушка разбойничьей шайки торгашей, и он осужден бесповоротно, осужден именно потому, что он заслужил кару. Пусть те, которые довели его до унижения и позора, сами и расхлебывают заваренную ими кашу. Ты займись участью любимой женщины, позаботься о том, чтобы спасти ее, да и самого себя. Ведь если бы даже Карфаген снова победил, то в чьих руках здесь останется власть? В руках тех, кто торговал честью Карфагена, твоих врагов. И поверь, уцелей ты, даже если спасешь Карфаген, эти люди тебя не пощадят. Но ты не спасешь его: он погибнет, он погибнет.

Хирам молча слушал речь Тала. Тени бежали по его лицу, мрачный огонь горел в его глазах, грудь вздымалась тяжело и неровно.

— Как ты думаешь, Тала, когда смогу я считать себя окончательно выздоровевшим? — заговорил Хирам, когда молчание стало слишком тягостным.

Тала пожал плечами.

— Ну, дней через десять-двенадцать, и то если все будет идти так, как шло до сих пор! — ответил он на вопрос.

— Долго. Мучительно долго! — пробормотал Хирам. Потом он опять обратился к Тале со словами:

— Не знаешь ли, получено ли формальное извещение о том, что война объявлена, или это — только слухи?

— Точно не знаю. Но, насколько мне известно, пока речь идет лишь об угрозе со стороны римлян. Но это не меняет положения. Ты упускаешь из виду старого кровожадного леопарда Массиниссу. Ты забыл, как страстно он ненавидит Карфаген. И теперь, уничтожив, в сущности, последние способные защитить страну силы карфагенян, он едва ли будет сидеть сложа руки. Он быстр, как молния. Я предвижу, что он раньше римлян обрушится на Карфаген, чтобы добить его.

— Да, да. В этом отношении ты прав. Но тем более причин и мне не сидеть сложа руки, а выступить на защиту моей родины.

— Ты, должно быть, разработал уже какой-нибудь план, как помочь Карфагену в беде, — осведомился Тала.

— Да, во всяком случае я, как мне думается, смогу оказать большую услугу отчизне.

Фульвия, молча слушавшая словопрения, положила руку на плечо Хирама.

— Послушай, друг! — предостерегла она. — Подумай, не один раз подумай, прежде чем что-то предпринимать. Да, я знаю, сейчас, когда грозовая туча нависла над Карфагеном, тебя, пожалуй, не тронут. Может, тебя даже с радостью примут. Один твой меч стоит больше, чем сотни мечей наемников. Ты — один из тех, за кого карфагеняне цепляются в час грозящей беды. Но Тала прав: пройдет гроза, и твои соотечественники отвернутся от тебя, предадут тебя, как предали Ганнибала.

— А я так думаю, — вмешался Сидон. — Пока война закончится, много воды утечет. Хоть Карфаген и не таков, каким был некогда, но ведь тут малому ребенку понятно, что это — последний бой не на жизнь, а на смерть. Значит, Карфаген окажет отчаянное сопротивление. Пройдут многие недели и месяцы, прежде чем решится его судьба. А за это время мало ли какие случаи могут представиться?

Короткий сухой удар в дверь прервал беседу.

Как-то невольно все одновременно вздрогнули и обернулись к двери. Крик удивления вырвался из уст Хирама, Си-дона и Фульвии.

— Фегор!

Действительно, на пороге, насмешливо улыбаясь, стоял шпион Совета Ста Четырех.

— Ты? Здесь? — бормотала Фульвия, поднимаясь и идя ему навстречу. — Как ты узнал, что мы находимся в этом доме?

Фегор улыбнулся уже откровенно насмешливо, прищурив глаза.

— Это было так трудно, так ужасно трудно, — сказал он иронически. — Мне пришлось пройти за тобою вслед, когда ты вышла из моего дома, идти, не теряя тебя из виду, подглядеть, куда ты вошла. А потом — этот дом я посещаю далеко не первый раз.

— Смотри, берегись! — сказал угрожающе Хирам. — Не в первый раз ты приходишь сюда, но, может быть, в последний!..

Сидон и несколько воинов, не ожидая приказания, бросились к двери, чтобы отрезать дорогу шпиону.

Но Фегора, казалось, ничуть не обескуражил и этот судорожный прием, и даже то, что воины теперь ждали лишь сигнала Хирама, готовые броситься на пришедшего.

— Та-та-та! Зачем торопиться? — сказал он спокойно. — Я пришел к вам, как это ни странно, с дружескими… гм… намерениями.

— Хорош друг! — вызывающе и презрительно воскликнул Сидон.

— Почему нет? — пожал плечами Фегор. — Что мешает нашей дружбе?

— Дружба профессионального предателя…

— О боги! — поднял к небу руки Фегор, поглядывая вокруг полными насмешки глазами. — Каждый делает, что может. Один, как ты, рожден моряком, и ему предназначено утонуть в какой-нибудь луже. Другой самой судьбою уготован быть солдатом и расколоть свой медный лоб о какой-нибудь камень. А я рожден быть шпионом. Что хуже, что лучше — знают одни только боги, если, конечно, они вообще что-нибудь знают… И потом, что за презрение к моему ремеслу? Клянусь, оно ничем не хуже, чем ваше. Оно гораздо опаснее, чем ремесло солдата, ибо вы деретесь временами, а шпион всю жизнь ведет войну, не зная отдыха, и часто его спасает только одно — хитрость, ум, тогда как вы прячетесь под броней.

— Довольно болтовни! — прервал Хирам его апологию предательства и шпионства. — Говори, зачем ты пришел к нам? Опять предать нас?

— Глупости! Сразу видно, что ты — не деловой человек, хотя сражаться и умеешь. Я же сказал вам, что пришел с дружескими намерениями. Но, разумеется, кого-нибудь я уж непременно предам — без этого я не могу обойтись. Но на этот раз не твоя, Хирам, очередь: я предаю не тебя, а Гермона. Каждый делает, повторяю, что может. Я же, со своей стороны, стараюсь все исполнять самым тщательным образом. Люблю делать дела чисто. Такова моя натура. Я поклялся Фульвии, что стану на твою сторону, и сдержу свое слово. Разумеется, не даром. Ты должен будешь заплатить мне, и заплатить щедро.

— Тебе будет достаточно одного таланта? — спросил Хирам.

— Уф! — вздохнул Фегор. — Клянусь богами, я и не подозревал, что ты можешь быть таким выгодным клиентом и награждаешь за маленькие услуги по-царски. Знай я это, давно бы перешел на службу к тебе. Чтобы заработать талант, я должен был до сих пор работать не меньше четырех-пяти лет. За талант я предам кого угодно, сделаю все, что тебе понадобится.

— Значит, ты действительно поможешь похитить Офир?

— Да, разумеется! Берусь возвратить ее тебе, но, конечно, при условии, что твои друзья помогут мне. Дело не такое простое и легкое. Без борьбы его не обделаешь. Тсоур боится нападения. Он принимает серьезные меры для того, чтобы не допустить похищения Офир.

— Хорошо! — подумав, ответил Хирам. — Если ты говоришь серьезно, то все мои воины в твоем распоряжении. Когда же ты думаешь приняться за дело?

— Хорошо мгновенно раздавить сандалией скорпиона, когда тот ползет! — ответил Фегор. — Но такие предприятия, как наше, можно только испортить излишней торопливостью. Ни сегодня, ни завтра. Покуда тут царит еще сравнительный порядок, было бы, по меньшей мере, глупо делать что-нибудь. Но ты, наверное, уже слышал о грозе, идущей на Карфаген.

Хирам кивнул.

— Ну вот. Боги, какая сумятица вскоре поднимется тут, в гордом Карфагене! — как будто со злорадством хихикнул Фегор. — А какая паника! А сколько бестолковщины! А сколько неосторожных глупостей и промахов наделают люди, которые считают себя умными! Держу пари, что не только гордый Гермон или нежно влюбленный в твою невесту Тсоур, но и мудрейший Совет Ста Четырех — все потеряют голову, станут беспомощными, как дети. Разумеется, тогда ослабят надзор, займутся другим. Тогда мы и будем орудовать.

— Но верно ли то, что Рим собирается начать войну с Карфагеном? Может быть, это только пустая угроза? — спросил Хирам.

— О, начать войну? — воскликнул Фегор. — Но республика сама уже, словно баран, отдалась в руки римлян! Этой ночью вернулись из Рима послы. Они ездили туда жаловаться на постоянные притеснения, которые чинит Карфагену Массинисса. В Риме их прижали, римляне обвинили во всем Карфаген, римляне потребовали исполнения унизительных условий. И Карфаген отдался на милость римского сената, приняв все его требования.

— Без сопротивления? Без борьбы? — вскочил, сжимая кулаки, Хирам.

— А кто стал бы сопротивляться? — спокойно ответил Фегор. — У нас нет больше армии.

— Но зато у нас есть могущественный флот, который еще может оспаривать у римлян победу…

— Наш флот безоружен.

— Как безоружен? Что ты говоришь?

— Да, Совет Ста Четырех взял на себя обязательство выдать римлянам все оружие, какое только имеется у нас в наличности. Завтра двести тысяч кирас, все мечи, щиты и даже тяжелые боевые орудия, катапульты, будут погружены на корабли и отправлены в Рим. А потом война все равно вспыхнет, в этом нечего сомневаться, и Карфаген уже не выйдет из нее победителем. Римляне слишком хорошо умеют обделывать свои дела.

— Но мы будем бороться! — с дикой силой воскликнул Хирам. — Мой меч еще послужит моему отечеству, пусть даже из-за этого я потеряю любимую женщину.

Фегор повернулся к дверям.

— У меня много дел! — сказал он равнодушно. — До свидания. Я ухожу. Ты же, Хирам, довольствуйся покуда теми сведениями, которые получил: голубка твоя жива, находится здесь, по крайней мере ей не грозит никакая опасность. А там посмотрим, что можно будет сделать…

По уходу Фегора люди Хирама, окружив своего предводителя, вступили в оживленный разговор. Разумеется, речь шла о судьбах Карфагена, о грозящей «Владыке Морей» опасности. Вспомнились годы былой славы Карфагена, когда его грозный флот господствовал на всем Средиземном море, ходил за Геркулесовы Столпы, в воды, омывающие таинственные земли угрюмого Севера и далекого Запада. Вспоминали былые победы и славные походы, пытались на все лады объяснить, каким образом Карфаген дошел до унижения, до рабского подчинения требованиям Рима, под стенами которого еще недавно стояла грозная армия Ганнибала.

XIV. CARTHAGINEM ESSE DELENDAM

По окончании утомительной и неудачной второй пунической войны словно безумие овладело суфетами Карфагена. Доверяя договору, заключенному с Римом, Карфаген жил обычной размеренной жизнью. Снова, как встарь, его корабли бороздили моря, снова город вел колоссальную торговлю с Севером и Югом, Востоком и Западом, и снова в сокровищнице негоциантов «Владыки Морей» скоплялись несметные богатства. Но эти богатства были достоянием немногих, тех, кто захватил всю власть, тех, кто презирал права населения и заботился только о собственной выгоде. И в то же время, словно усыпленные чарами рока, «отцы отечества» Карфагена не заботились о том, чтобы страна снова стала могучей, грозной для врагов, не заботились об армии, целиком предоставив дело защиты Карфагена ордам наемников, не развивали флот.

По-другому держался Рим.

Там, казалось, в воздухе носились слова: «Карфаген должен быть разрушен!»

И народ Рима все эти годы систематически готовился к новой, уже окончательной битве. Рим строил боевые суда, Рим собирал и обучал войска, и в этих войсках главной силой были не наемники, как в Карфагене, не алчные и продажные авантюристы, продающие свою кровь за золото, а люди, которые осознанно шли в солдаты, знавшие, куда они пойдут и за что будут сражаться.

Но в Риме знали, что его победы, все его завоевания могут в одно прекрасное время потерять все свое значение: в Карфагене мог родиться новый герой, подобный Гамилькару или великому Ганнибалу. Высокая культура Карфагена могла дать неистощимые запасы сил, колоссальные средства для борьбы. Правда, Карфаген унижен, но он оправляется с поразительной быстротой. Правда, в нем царят распри, раздоры, нет той горячей любви к родине, как у римлян, нет единства. Но кто знает, что будет завтра?

Быть может, кто-нибудь сумеет заговорить с карфагенянами на понятном им языке, могучей рукой выкует из разрозненного, пестрого населения Карфагена единое целое, и поведет снова в бой неисчислимые полчища, и вновь, как во дни Ганнибала, принесет в самое сердце Италии огонь и меч…

А в сенате все звучали слова Катона: «Карфаген должен быть разрушен!»

Катон взывал к гражданам Рима недаром: он побывал в Африке со специальным поручением Рима, он собственными глазами видел, как быстро возрождаются истощенные войнами силы Карфагена. И в Риме никто не сомневался в том, что когда-нибудь Карфаген может соединиться с народами Востока, отстаивающими от римлян собственную независимость, и тогда будет создана могучая коалиция, борьба с которой будет не по силам и самому железному Риму.

Обстоятельства складывались благополучно для Рима: в самой Африке римляне имели могущественного союзника, смертельного врага Карфагена, беспощадного, коварного Массиниссу, царя Нумидии. Ему Рим поручил следить за Карфагеном. И неукротимый «нумидийский леопард», пользуясь покровительством Рима, уже наносил Карфагену удар за ударом. Он отнял у Карфагена богатую территориями Эмпориа, по которой проходил караванный путь в сердце Сахары.

За захватом Эмпории последовало нападение на Фиску. Потом Массинисса, который находил поддержку своим стремлениям у римлян, посягнул на Ороскоп. Карфаген не вытерпел: его наскоро снаряженное пятитысячное войско двинулось на Массиниссу. Карфаген потерпел неудачу: войско погибло. А Рим воспользовался случаем, овладел Уттикой, вооружал восьмидесятитысячное войско и готовился послать его.

Грозовые тучи скоплялись и скоплялись на горизонте, бросая зловещие тени на несчастную республику.

Уже были избраны военачальники, которые должны были нанести Карфагену смертельный удар: два искусных стратега, Гай Марий Цензорин и Марций Манлий Непот, готовились двинуться на Карфаген. Под их стягами шли закаленные в боях ветераны. Посольство от имени Совета Ста Четырех и суфетов отдало город и его население на милость римского сената, но там не знали, что значит пощадить униженного врага. Рим коварно обещал Карфагену сохранить республике ее права — свободу жителям, автономию управления, неприкосновенность территории, — но за это Карфаген должен был выдать триста заложников из знатнейших семей. В договоре таилась западня: в нем говорилось о Карфагене-территории, но не было включено имени самого города Карфагена, сердца республики. Заложников послали в Рим. Риму было отдано все оружие Карфагена. После Карфаген раскаялся в совершенной оплошности, но было уже поздно: он был беспомощен.

Теперь тревога возрастала с каждым часом. Население открыто волновалось. Люди забыли про свои обычные дела. Город гудел, как потревоженный улей, и временами рождались фантастические слухи о том, что римляне уже плывут, что они близко от Карфагена. Тогда начиналась паника.

Именно в эти дни Хирам и его спутники томились в своем убежище, изнывая от бездействия: Хирам ждал вестей от Фегора.

Томительно шли дни: один, другой, пятый, седьмой. Фегор не показывался, но никто и не трогал Хирама, -

значит, шпион держал слово, не выдавал тайны пребывания

Хирама.

Сам Хирам в это время быстро поправлялся. Казалось, что с каждым часом к нему возвращаются все новые и новые силы.

И вот на восьмой день шпион появился в убежище изгнанника.

С первого взгляда можно было заметить, что Фегор не находился в хорошем расположении духа. Его лицо было озабочено, лоб прорезали угрюмые складки. Он был задумчив и скуп на слова.

— Ты явился к нам вестником близкой бури? — спросил его Хирам.

— Да! — угрюмо ответил Фегор. — Сегодня прибыло римское посольство. Оно предъявляет ужасные условия.

— Какие? — с замиранием в сердце спросил Хирам, судорожно сжимая рукоятку меча.

— Рим требует, чтобы наш город был полностью разрушен.

— Карфаген? Разрушен? — не веря себе, промолвил побледневший Хирам. — А жители? — добавил он через секунду.

— Им представляется возможность переселиться в глубь страны. За восемьдесят стадий от моря они могут построить новый город.

— Позор! Позор! — почти закричал Хирам. — Гибель Карфагена? Смерть… И смерть не в бою, а смерть труса, подставляющего шею палачу, смерть быка, покорно ждущего удара топора.

Фегор пожал плечами.

— Миром правит не право, а сила. Сила у Рима. Он и диктует свои законы тем, кто слишком слаб, чтобы сопротивляться. Но, может, хватит о политике? У меня есть новости, касающиеся тебя лично. Как видишь, я служу тебе верой и правдой. Офир заточена в старом храме Таниты, в том самом, где находится идол Мелькарта.

— А храм хорошо охраняется? Там много жрецов?

— Человек пятьдесят. Кроме того, есть специальная охрана твоей невесты. Гермон все еще держится настороженно, знает, что ты бежал из крепости. Но успокойся: он покуда доверяет мне, и нет риска, что он узнает о том, где ты сейчас находишься. И не бойся, что я выдам тебя: я, может быть, сошел с ума, но я — раб Фульвии, а она не хочет твоей гибели.

Фегор оглянулся в ту сторону, где молча стояла Фульвия. На устах девушки играла загадочная улыбка. Фегор не видел, как в потупленных очах этруски блеснул и потух зловещий огонек.

— Правда, Фульвия? Мы заключили договор. Ты сдержишь свое обещание, если я исполню свое? Мы соединимся навеки?

— Да! — ответила, не поднимая глаз, девушка. — Ты исполнишь обещание, и тогда я стану твоей. И пусть свершится моя судьба…

— Ты увидишь, ты увидишь, как свято я сдержу слово! — страстно говорил, обращаясь к девушке, Фегор. — Я знаю, ты ненавидела меня, ты презирала меня. Но моя любовь сильна, она сумеет победить твою недоверчивость, все твои предубеждения.

Фульвия молча кивнула головой.

Тем временем Хирам погрузился в размышления. Опершись головой на руки, он сидел, не шевелясь. Казалось, он пытался решить какую-то мучительную, трудную задачу.

— Ну, что же ты решил, вождь? — обратился к нему Фегор. — Мой совет: не теряй даром времени. Собаки-римляне ненадолго оставят в покое наш край. Надо этим воспользоваться. Может быть, через три или четыре дня будет уже поздно что-либо предпринимать. Кто знает, не будет ли Карфаген осажден и с моря, и с суши? Сам Сенат и Совет Ста Четырех ждут этого. Никто не верит в благополучный исход дела.

Помолчав немного, Фегор заговорил снова:

— Вы можете думать обо мне что вам угодно. Что же? Я никогда не отрекался от своего дела, от того, что я называю своей работой. Но в эти дни и я чувствую, что в груди у меня есть сердце, и моя душа скорбит за участь Карфагена. Я и раньше предвидел, что Карфаген — на краю гибели. Конечно, мы будем бороться. Есть еще мужественные люди в стенах Карфагена. Да когда начнется бойня, и самые трусливые, и слабые схватятся за оружие. Но все это будет бесполезно. Судьба Карфагена предопределена. Однако не будем говорить об этом. Решай, Хирам, что нужно предпринять, ибо медлить больше, повторяю, нельзя. Хватит ли у тебя людей, если ты решишься напасть на храм и отбить Офир у охраняющей ее стражи?

— С моими воинами я одолею стражу! — коротко ответил Хирам.

— Хорошо. Значит, после заката солнца приводи своих ратников в порт. Я буду ждать вас там с лодкой, доставлю вас до самого храма Таниты, укажу, где искать девушку, куда бежать, когда поднимут тревогу. Словом, я сделаю все, что в моих силах.

— Но если ты задумал изменить и предать нас, — поднялся Хирам, — знай, что я не спущу с тебя глаз ни на мгновение! При малейшем подозрении мой меч лишит тебя жизни!

— Глупости! — хладнокровно ответил шпион. — Очевидно, что ты привык работать кулаком, а не головой. Разве я не мог сто раз выдать тебя за эти дни? Мне нет никакого расчета делать это, и я верою заслужу и любовь Фульвии, и обещанный тобою талант. Но мне пора идти. Итак, до вечера. Увидимся в порту.

Он остановился в дверях и поглядел пристально на этруску. Во взоре этого человека, погубившего столько людей, сейчас светилась и глубокая нежность, и какая-то тоска, и робость. Любовь к Фульвии и впрямь заполнила его душу, он действительно потерял душевное равновесие.

Фульвия видела, что он молящим взглядом смотрит на нее, но не подняла глаз, ничем не ответила на его прощальный привет.

Фегор обескуражено махнул рукой и покинул обитель беглецов. После его ухода Хирам спросил Талу, что он думает о происходящем.

— Шпион на этот раз сказал правду! — отозвался старый воин. — Пока ты медлишь, могут нагрянуть римляне, и ты потеряешь невесту.

— Тогда будь что будет! Попытаюсь вырвать Офир из заточения. А когда она будет со мною, посмотрим, что предпринять дальше.

Фульвия живо обернулась к Хираму со словами:

— Когда ты освободишь Офир и соединишься с нею, ты покинешь немедленно Карфаген?

Ее голос дрожал.

— Там видно будет! — уклончиво ответил Хирам. — Во всяком случае, ты, дитя, не бойся. Я не брошу тебя. Если только ты сама не пожелаешь остаться, то я возьму тебя с собой.

— Меня? Чтоб я уехала с вами? Нет! Она покачала головой.

— Почему нет? — удивился Хирам.

— Так суждено всемогущим Роком. Я не покину Карфаген. Мне не доведется увидеть голубое небо прекрасной Италии.

— Почему так? — стоял на своем Хирам. — Зачем тебе оставаться в стенах города, который подвергнется всем ужасам долгой осады, падет, взятый приступом, будет уничтожен?

— Не спрашивай, не спрашивай меня о причинах» — с тоскою в голосе страстно воскликнула девушка, прижимая прекрасные руки к груди. — Я не могу открыться тебе.

— Знаешь, я начинаю думать, что, хотя внешне ты выказываешь глубокое презрение к шпиону, втайне ты им покорена, ты его любишь! — промолвил карфагенянин.

— Я? Ну, предположим, что это так! — ответила Фульвия. Но в голосе ее ясно прозвучали нотки презрения и ненависти к Фегору..

— Ты — странное создание. Тебя не разберешь. Тебя не поймешь.

— Есть на свете один человек, который, если бы захотел, мог бы понять меня. Но… но он сам не захотел этого! — печально отозвалась этруска. — Не спрашивай у меня его имя. И потом, зачем нам терять дорогое время на бесполезные разговоры? Готовься к опасному предприятию: тебе ведь предстоит вырвать любимую девушку из рук многочисленной стражи. Не думай, что это так легко и просто. Ты должен тщательно обдумать план действий, прежде чем идти в эту ночную экспедицию.

— Есть у меня один план, — вмешался в разговор Сидон, который все это время о чем-то раздумывал. — Я полагаю, что надо действовать только так. Лучше ничего не придумаешь. Вся трудность заключается только в том, сумеем ли мы за столь короткий срок найти достаточный запас одежд жрецов.

— Боги! Тоже мне трудность! — засмеялся Тала. — Разумеется, мы, воины, привыкшие управляться с мечом или веслом, не годимся для этого. Но была бы материя, а Фульвия за короткий срок может нашить хоть три дюжины хламид. Ведь одеяния жрецов богини Таниты представляют собой простую длинную накидку из желтой шерсти.

— Ладно! — воскликнул старый гортатор. — Мы приготовим прекрасный сюрприз, перерядившись в хламиды жрецов Таниты. Стой, Тала! Знают ли тебя в лицо наемники?

— Гм! — пробормотал Тала. — Все знают…

— А известно ли здесь о твоем бегстве?

— Ну, это едва ли.

— Если ты явишься в храм Таниты как бы с приказом Совета Ста Четырех — как ты думаешь, заподозрили бы его подлинность?

— Конечно, нет! Никому в голову не придет усомниться.

— Тогда дело сделано. Ты явишься с десятком жрецов богини Таниты в храм, где заключена Офир, и передашь приказ находящемуся там отряду воинов — отправиться на какую-нибудь квинкверему, а приведенные тобой люди займут их место.

— Так за работу! — оживился Сидон.

Тала отправил в город двух своих воинов, которые быстро исполнили поручение и притащили огромные тюки желтой шерсти. За работу взялась Фульвия. Но у нее оказался неожиданный помощник — гортатор.

Тала удивился этому, а гортатор рассмеялся:

— Моряк должен уметь шить и стряпать, драться и торговать.

XV. В ХРАМЕ БОГИНИ ТАНИТЫ

Был уже вечер, когда на пустынных улицах Карфагена показалась дюжина жрецов богини Таниты, облеченных в длинные хламиды из легкой желтоватой шерстяной ткани с заменявшим пояса толстым шнуром пурпурного цвета. На головах у них были капюшоны, скрывавшие их лица. Жрецов сопровождал отряд из четырнадцати воинов в полном боевом вооружении, с длинными иберийскими мечами у пояса. Излишне говорить, что жрецами были переряженные воины Хирама, скрывшие свои кольчуги и латы под одеяниями служителей Таниты.

Среди ряженых была и одна женщина. Это была красавица этруска. Она сознавала, какой опасности подвергался отряд, однако, несмотря на все уговоры Хирама, присоединилась к экспедиции, полагая, что Фегор не посмеет изменить в критическую минуту, зная, что опасности подвергается и она, Фульвия.

Часа за два до полуночи жрецы спустились уже в порт. На берегу стоял человек, закутанный в широкий плащ из темной шерсти. На волнах покачивалась довольно большая лодка.

— Наконец-то! — двинулся навстречу пришедшим этот человек, сразу узнавший мнимых жрецов Таниты. — Я уже начал терять терпение. Новостей никаких нет. Гермон отправился в Уттику в надежде уговорить ее граждан примкнуть к старому союзнику Карфагену в борьбе с римлянами. Но он потерпит неудачу: Уттика чувствует, на чьей стороне сила и удача. Но садитесь скорее в лодку, а то будет слишком поздно. Я вас довезу до храма, но имейте в виду: меня там все слишком хорошо знают, и я не могу переступить порог храма.

Фегор сел у руля, мнимые священнослужители и воины взялись за весла, лодка помчалась по волнам залива, направляясь к уединенному островку, на котором высился храм Таниты. Из торгового порта лодка благополучно проскользнула на простор, не обратив на себя внимание двух крейсировавших тут сторожевых трирем. Незадолго до полуночи лодка добралась до места назначения.

— Вот мы и у храма. Он стоит за пальмовым перелеском, — показал Фегор направление, которым должен был идти отряд. — Идите, а я возвращаюсь в город, чтобы меня не заподозрили в соучастии с вами. Лодку я оставлю вам. Себе найду какой-нибудь челн в бухте островка. Да, постойте! Вы, может быть, не доверяете мне?

— Ты должен поклясться, что не предашь нас! — отозвалась из группы мнимых жрецов Фульвия.

— Весьма охотно. Пусть Ваал-Молох испепелит меня, если я выдам вас. Но клятвы не нужны: Фульвия с вами, и я не могу подвергнуть ее опасности. Я последовал бы за вами, потому что все же дело это сопряжено с риском и Фульвии может грозить опасность. Но я надеюсь, что и вы сможете сберечь и защитить мою невесту в благодарность за то, что я помогаю Хираму освободить его любимую женщину. За дело — и желаю вам полной удачи!

С этими словами Фегор закутался в свой широкий плащ и скрылся в темноте, а отряд Хирама двинулся к капищу Таниты. Отрядом командовал Тала. Через несколько минут экспедиция остановилась перед колоссальным плоским зданием, напоминавшим египетские храмы. По виду храм Таниты напоминал скорее крепость, хотя на его стенах не было боевых зубцов. Там царила мгла — все обитатели капища предавались ночному отдыху.

— Трудновато будет проникнуть туда силой, если нас не пустят добром! — пробормотал Тала, оглядев здание и берясь за висевший у бронзовой двери тяжелый молоток, которым древние пользовались вместо наших дверных звонков. Не успел смолкнуть звук удара, как в массивной стене открылось окошко и чей-то грубый голос осведомился, что нужно пришельцам.

— Именем главы Совета Ста Четырех! Отворите! — ответил Тала столь же грубым голосом.

— В такой поздний час? — изумился стражник.

— Глупец! — обругал его Тала. — Сейчас в Карфагене не те времена, когда разбираются — день или ночь. Республика в опасности!

— Зачем вас послал глава Совета?

— Сменить стражу, пополнить число жрецов. Мы привели с собой еще дюжину наших собратьев.

За стеной послышался лязг оружия, дверь наконец со скрипом отворилась. Несколько вооруженных воинов со светильниками в руках выступили вперед и подошли к отряду Талы.

— Кто здесь старший? — спросил один из стражников.

— Я! — ответил Тала.

— Покажи письменный приказ Гермона.

— Нету. Гермон так торопился в Уттику, что у него не было времени написать. Да чего ты медлишь? Разве не видишь, что со мной двенадцать товарищей.

— Подожди! — воскликнул один из воинов, подходя к Тале и поднимая голос. — Тала! Ты начальник греческих наемников?

— Насилу узнал меня! Впускай же нас, не медли, — отозвался нетерпеливо Тала.

— Ну, так чего нужно от меня Совету, пославшему тебя сюда?

— Совет приказывает тебе и твоим людям немедленно отправиться в Уттику, где тебя ждет Гермон. Думаю, что тебе будет поручена очень важная миссия. Я сменю твоих людей, чтобы охранять храм и посаженную сюда красивую птичку, дочь Гермона.

— Получил ли ты приказ никого не впускать в храм, даже суфектов?

— Да, Гермон чего-то опасается и сказал мне об этом своем распоряжении! — без тени смущения отозвался Тала.

— Тогда я пошел. Надо поторопиться. Ты уже сам известишь жрецов о полученном мною распоряжении.

— Не беспокойся. Все сделаю в лучшем виде. Слава богам, знаю службу. Но иди, иди. Сам знаешь, Гермон строг, когда речь идет о его приказах.

Комендант гарнизона приложил к губам два пальца и пронзительно свистнул. Тут же пятнадцать или шестнадцать воинов вышли из коридора.

— В путь по распоряжению Совета Ста Четырех! Хватит ли на острове лодок, чтобы добраться до Уттики, не заходя в Карфаген? Хватит? Тогда, марш! Итак, Тала, я сдаю тебе охрану храма.

И отряд обманутых охранников храма, построившись лениво в шеренги, тронулся к морю, а люди Талы, забрав оставленные ушедшими светильники, вошли в храм, держа наготове оружие.

Угрюмые помещения обширного храма казались словно вымершими. В конце концов отыскали окованную бронзой дверь, ведущую, как представлялось, во внутренние покои, и Сидон принялся стучать, настойчиво требуя впустить мнимых жрецов и ужина для воинов. За массивной стеной засуетились, послышались встревоженные голоса, но, несмотря на категорическое заявление о том, что пришедшие действуют по поручению Совета Ста Четырех, их не впустили в центральное здание, а направили в боковой флигель, где находилось специальное помещение для стражи.

Это помещение оказалось подземельем без окон. Вероятно, оно было высечено в скале, служившей основанием для самого храма Таниты. Тут пришельцев встретили два жреца Таниты и несколько слуг, которые быстро приготовили обильный и вполне вкусный ужин, к тому же сдобренный прекрасными тонкими винами. Но и пируя, Сидон скоро почувствовал, как все разрастается в нем тревога. Жрецы словно подозревали что-то, все время сторонились их, держались в тени у дверей единственного выхода из подземелья. Они следили за каждым движением пришельцев, прислушивались к каждому их слову.

В конце концов Сидон не выдержал и обратил внимание Хирама на загадочное поведение жрецов.

— Так или иначе, — отозвался Хирам, — храм, похоже, в наших руках. Жрецы обещали для ночлега отвести другое помещение. Подождем, когда они поведут нас туда, и приступим к делу.

В это время в подземный зал вошли слуги. Их было четверо, и они тащили амфору с вином.

— Верховный жрец присылает это вам в дар, храбрые воины, — сказал старший слуга, — одно из лучших иберийских вин.

— Браво! — отозвался Сидон, на которого заметно подействовало обильное возлияние крепких вин. — Если есть еще такое же отличное вино, тащи сюда. Мы расправимся со всем вашим запасом.

Огромные чаши с густым терпким вином пошли по рукам пирующих. Люди не могли нахвалиться: вино действительно было великолепно. Только сам Хирам и Фульвия не забылись в оргии: все остальные, не исключая Сидона и Талы, кричали, пели, шумели.

Хирам забеспокоился. Его беспокойство возросло, когда он увидел, что и слуги, и жрецы незаметно исчезли из подземного зала. Карфагенянин выхватил свой меч и одним ударом разбил амфору с предательским напитком, сковавшим члены воинов неодолимой истомой.

— Довольно! — крикнул он. — Пора делом заняться. Шумной толпой воины направились к выходу, но тут же Хирам отпрянул от двери с криком:

— Дверь на запоре! Мы в ловушке!

— Нас предали! — кричали в смятении воины.

— Нас предал Фегор! — послышался чей-то голос.

— Нет! — ответила решительно Фульвия. — Он слишком любит меня, чтобы пойти на это.

— Попытаемся выбить дверь. Вместо тарана послужит этот стол! — сказал Хирам.

— Ко мне, друзья! — крикнул старый гортатор, метавшийся в ярости по подземной тюрьме. — Вырвемся на свободу и расплатимся с предателями!

Двадцать дюжих рук ухватились за массивный стол.

Раздался мощный удар в бронзовую дверь. Стол разлетелся на куски, люди попадали, но дверь даже не пошатнулась.

Среди воинов Хирама царило смятение, некоторые было приуныли: казалось, они бесповоротно осуждены на гибель. Из ловушки нет выхода, завтра прибудут сюда верные воины Карфагена, пленных обезоружат и предадут мучительной казни. По всей вероятности, их отдадут в жертву кровожадному покровителю Карфагена, грозному Ваалу-Молоху.

Однако Хирам и Тала не могли примириться с мыслью о том, что спастись невозможно; освещая стены при помощи лампад, они принялись их исследовать.

Но результат получился печальный: стены не были сложены из камня, ибо все помещение действительно было высечено в толще скалы.

— Нам остается лишь один только путь к спасению, — пробормотал Тала, испытующе вглядываясь в угрюмо навис шин потолок. — Стены нам не одолеть, но потолок сделан из скрепленных цементом камней. Если нам удастся выбить хоть один из них, мы спасены!

Из остатков разбитого стола, связывая доски и брусья тряпками и целыми хламидами жрецов, быстро соорудили импровизированные помосты, которые позволили воинам добраться до потолка.

Нумидиицы с каким-то диким остервенением работали своими тяжелыми и крепкими мечами, разбивая цементные швы. Но было ясно, что на эту работу потребуется много времени.

XVI. ПЕРИПЕТИИ БОРЬБЫ

Хирам, Фульвия, Тала и остальные воины держались около бронзовой двери, опасаясь, что через нее могут неожиданно напасть. Но снаружи в подземелье не долетало ни звука. Царила могильная тишина, и эта тишина давила, нагнетала нервозность, сводила с ума. Хирам, скрипя зубами, расхаживал около двери.

— Я чувствую, — бормотал он, — что я снова теряю Офир. И теперь уже навсегда, навеки. Мое счастье, о котором я так мечтал, сгинуло. О, зачем я покинул Тир?!

— Тогда, может быть, ты забыл бы Офир? — отозвалась Фульвия слабым, дрожащим голосом.

— Забыть ее? Забыть Офир? — страстно воскликнул Хирам. — Нет, никогда, пока бьется мое сердце. Я, может быть, оплакивал бы ее потерю всю жизнь, но забыть ее я не смог бы до могилы. Все, все рушится. Любимая — в чужих руках. Карфагену грозит гибель, я бессилен, беспомощен, как ребенок. О, зачем не убили меня римляне, когда я бился с ними под знаменами Ганнибала?

Фульвия, глаза которой горели мрачным огнем, положила руку на плечо карфагенянина, точно желая своею лаской успокоить его.

— Друг! — сказала она. — Не горюй, не печалься. Я ясно вижу твое будущее. Ты знаешь, мы женщины народа с древней культурой, дочери благородной Этрурии, проницательны. Я могу читать по звездам, по говору волн, по тысяче признаков. непонятных для других. И я говорю тебе: ты еще будешь счастлив. Любимая тобой женщина будет ласкать тебя.

— А что ждет тебя, дитя? Ты можешь прочесть и свое будущее? Будешь ли счастлива ты?

— Я! — полным горечи голосом воскликнула девушка, снимая свою руку с плеча воина. Но тут же взяла себя в руки. — Разве у меня нет верного, так пламенно любящего меня Фегора? — сказала она.

Хирам покачал головой.

— Не притворяйся, Фульвия, перед лицом смерти! — сказал он. — Я знаю твою тайну. Фульвия побледнела.

— Мою тайну? Мою тайну? — бормотала она. — Ты думаешь, что я ненавижу Фегора и люблю… тебя? Нет, нет, ты ошибаешься!

Последние слова стоном вырвались из ее груди. В голосе дрожали слезы.

— Нет, нет! — шептала она, сжимая руки. — Я люблю, но не тебя, а Фегора. Почему бы и нет? Он переродился. Он храбр, умен. Я люблю его. Ты не хочешь в это поверить? Тебя я люблю, как брата…

В этот момент что-то рухнуло и пол задрожал: расшатанный мечами нумидийцев большой камень сорвался с потолка и грянул на пол, разбившись при падении на несколько кусков.

— Дорога проложена! Буревестникам свободен путь! Тала поднялся на помост и внимательно осмотрел зиявшую в потолке квадратную дыру.

Взяв лампаду, Тала поднял ее и попытался с ее помощью рассмотреть, что там дальше.

— Ничего не видать! — сказал он вполголоса. — Проход есть, но кто знает, куда он нас приведет?

Минуту спустя смелый воин уже протиснул свое могучее тело в брешь. Он очутился в обширном помещении, почти сплошь заставленном бочками с вином и маслом. Это был винный погреб храма Таниты. Следом пролез Хирам, потом Сидон, Фульвия и остальные воины отряда.

Пробираясь среди бочек с вином, воины алчно поглядывали на них, но Хирам строго запретил трогать соблазнительные емкости. Обойдя погреб, разведчики обнаружили небольшую дверь, которая вряд ли могла выстоять. Четыре нумидийца выступили вперед, нажали могучими плечами, и дверь рухнула. При этом здорово нашумели, но, против ожидания, вокруг было по-прежнему спокойно. Это еще больше беспокоило Хирама: он не боялся открытой схватки с жрецами Таниты, тем более что их не могло быть очень много, но царившая тишина наводила на мысль о том, что капище уже покинуто и Офир увезли куда-нибудь.

Старый гортатор, однако, успокаивал Хирама.

— Не тревожься! — говорил он. — Эти ханжи в балахонах не могли уйти особенно далеко. Распевать свои гимны да бормотать заклинания они мастера. Но когда приходится поработать руками, все идет комом. Разве они могут соперничать с нашими людьми в гребле? Меня беспокоит только одно: они могли обнаружить нашу лодку и проломить ее днище, а то и увести ее в море. Но едва ли они столь догадливы.

Из одного помещения в другое проходили воины Хирама, но нигде не видели людей, а только в беспорядке брошенную одежду и утварь, так что с каждым мгновением подтверждалось предположение Хирама о бегстве всех обитателей храма.

Карфагенянин был вне себя от ярости и печали: предприятие рухнуло, Офир снова увезли неведомо куда.

Но вот где-то послышались жалобные женские крики. Хирам бросился туда и увидел, что два нумидийца тащат до смерти перепуганную девушку.

— Пощадите! — молила она. — И так меня жрецы храма оскорбляли, наказывали, заставляли голодать, хотя я ни в чем не виновата!

Услышав этот голос, Хирам встрепенулся: это была та самая любимая рабыня Офир, которая еще недавно помогала своей госпоже сноситься с гемиолой при помощи голубиной почты. Но в каком виде была она! Одежда изодрана, на бронзовом юном теле видны полосы от ударов бича, черты лица искажены страхом, который превращает женщину в жалкую тварь.

Плача и смеясь, вызволенная из рук нумидийцев рабыня упала к ногам Фульвии, которая поспешила поднять и успокоить ее.

— Моя госпожа была тут! — рассказывала она торопливо. — Но вот только что жрецы вдруг засуетились, забегали, разбудили благородную Офир и увели ее. Я молила их не разлучать меня с госпожой, но они, издеваясь, не позволили мне следовать за нею. Я забилась в темный угол. Я думала, что остров захвачен взбунтовавшимися наемниками или пиратами и мне предстоят новые скитания, новый позор. О, пощадите меня!

— Показывай, куда пошли жрецы, — распорядился Хирам. — Разумеется, мы не оставим тебя здесь. Но успокойся и соберись с мыслями, чтобы не повести нас не тем путем. От этого зависит спасение твоей госпожи!

На плечи рабыни накинули первое попавшееся под руку одеяние какого-то жреца Таниты, и девушка повела отряд Хирама.

Помощь ее оказалась как нельзя более кстати. Во-первых, нумидийцы потеряли бы много времени, блуждая по лабиринту зданий капища богини Таниты, по этим бесчисленным помещениям, коридорам и террасам, а во-вторых, рабыня знала и кратчайший путь от храма к берегу моря. И вот через несколько минут весь отряд был уже на морском берегу. Крик радости вырвался из уст Хирама: он увидел, что два каких-то небольших судна удаляются от острова, отойдя от него на расстояние в несколько километров и направляясь, по всем признакам, не к Карфагену, а на Уттику.

— Это они! — воскликнул Хирам. — Мы еще можем догнать их.

— Если только наша лодка не пропала! — проворчал Си-дон.

Но опасения оказались напрасными. Лодку нашли. Люди торопливо спустили ее на воду и в мгновение ока заняли на ней места.

Двенадцать весел сразу опустились в воду и взметнулись вверх, словно крылья готовой взлететь огромной птицы. Вода вскипела под могучими ударами весел, лодка дрогнула и пошла, все набирая и набирая ход. Еще несколько минут, и она уже летела по волнам в погоне за судами, на которых ушли жрецы покинутого храма богини Таниты. Ночь была безлунная, но близился рассвет, воздух, казалось, был наполнен каким-то приглушенным и неясным светом, и лодки жрецов отлично были видны, несмотря на довольно значительное расстояние, отделявшее их от лодки Хирама.

Время от времени гортатор Сидон покрикивал на гребцов:

— Дружнее! Ровнее! Раз, два!

Но и без его приказаний гребцы великолепно делали свое дело. Эти люди казались какими-то машинами из бронзы и стали. Их могучие руки, словно шутя, поднимали и разом опускали тяжелые весла, толкая лодку, которая, казалось, перепрыгивала с волны на волну, все ближе и ближе подходя к беглецам.

В полупрозрачном воздухе неясно вырисовывались контуры всех трех лодок и силуэты наполнявших их людей, но зоркий взгляд Хирама не замедлил различить среди фигур жрецов на передней лодке статную девичью фигуру.

— Офир! — закричал он и, вскочив на ноги, собрался уже дать знать о себе любимой женщине, но Тала остановил его.

— Не делай глупости. Совсем это ни к чему, — сказал он. — Позволь уж мне продолжить играть начатую роль посланников Совета Ста Четырех.

— Зачем это? — невольно спросил Хирам.

— Ты не хочешь подумать и том, что можешь повредить своей невесте! — ответил Тала. — Ведь кто знает, на что способны эти проклятые жрецы? Может быть, они получили приказ на случай, если будет грозить опасность похищения Офир, не отдавать ее живой. И девушку убьют на наших глазах. Конечно, мы отомстим, да так, что земля содрогнется, но разве это утешит тебя за потерю Офир. Нет, лучше сиди и молчи!

Хирам со стоном опустился на скамью рядом с рабыней и принялся расспрашивать ее о том, что происходило за время его разлуки с Офир. Рабыня вполголоса передала ему все, что ей было известно, но этого было не очень много.

— Мы, господин, пробыли в храме Таниты дней пятнадцать! — рассказывала окончательно успокоившаяся девушка. — С моей госпожой жрецы обращались сравнительно сносно, не то что со мною. Ведь этот храм был выстроен на средства предков благородного Гермона. Да и на содержание его Гермон и теперь постоянно отпускает большие суммы. Жрецы преданы ему. как псы своему хозяину.

— Бывал ли тут сам Гермон? А Тсоур, жених Офир?

— О нет, господин! — отвечала рабыня. — Мы никого не видели здесь. Говорят, в Карфагене творится что-то ужасное. Гермон отбыл в Уттику, Тсоур занят по горло хлопотами по организации защиты города от римлян.

Покуда длился этот разговор, лодка Хирама подошла совсем близко к лодкам беглецов. При виде грозящей опасности на лодках началось смятение. Сами жрецы хватались за весла, помогая гребцам, но эта неумелая помощь только мешала: лодки бестолково рыскали по сторонам.

— Бросай весла! Стойте, — загремел повелительный голос Талы.

Смятение на лодках еще больше усилилось. Среди жрецов и гребцов поднялись споры: одни, видимо, настаивали на том, чтобы продолжать бегство, другие предлагали сдаться, считая бегство безнадежным предприятием. Наконец, с лодки кто-то закричал пронзительным голосом, выдавшим смертельный испуг:

— Что вам надо от бедных служителей Таниты? Мы нищие. Зачем вы гонитесь за нами? Кто вы?

— Мы — солдаты Карфагена, а не морские разбойники! — отвечал Тала. — Мы действуем по приказу Совета Ста Четырех. Сдавайтесь, повинуйтесь, и вы сохраните и свою жизнь, и весь ваш скарб, который нам совсем не нужен.

Лодки остановились, и несколько минут спустя барка Хирама уже стояла борт о борт с передней лодкой, а Хирам со сверкающим ножом в руке перепрыгнул туда, расчистил себе толчками дорогу к скамье, на которой сидела Офир.

— Хирам! — закричала радостно прекрасная девушка, простирая ему навстречу руки. — Мой избранник!

— Уходит! Вторая лодка уходит! — крикнул Сидон, ничего не упускавший из виду. В самом деле, пользуясь тем, что все внимание преследователей было обращено на лодку, на которой находилась Офир, вторая, значительно отставшая лодка, опять пошла и теперь, двигаясь довольно ходко, мчалась уже по новому курсу, направляясь не на Уттику, как раньше, а на Карфаген. Город был сравнительно близко — ясно можно было разглядеть его могучие стены и башни. И потому задумка беглецов имела некоторые шансы на успех, но это представляло значительную опасность для Хирама, потому что, добравшись до порта Карфагена, жрецы, конечно, не замедлили бы поднять там тревогу, и тогда барка Хирама, в свою очередь, из преследователя превратилась бы в преследуемую. За нею бы погналась какая-нибудь быстроходная боевая трирема, значительно превосходящая ее в скорости, и Хирам опять потерял бы только что отвоеванную невесту. В одно мгновение Офир перевели на барку, у перепуганных насмерть жрецов забрали весла, предоставив им добираться до берега или возвращаться на покинутый остров, затем барка возобновила погоню, на этот раз преследуя вторую лодку беглецов.

XVII. ЛИЦОМ К ЛИЦУ

Однако на этот раз удача и счастье, казалось, начинали изменять Хираму. Несмотря на то, что его нумидийцы выкладывали все силы и лодка мчалась с безумной быстротой, расстояние между нею и преследуемыми сокращалось очень медленно.

— Гребите, гребите! — подгонял Сидон гребцов, обливавшихся потом. — Надо догнать их. И тогда мы разделаемся с ними. Никому не будет пощады.

—Трирема!

— Две триремы! — раздался возглас одного из гребцов. В самом деле, два больших судна показались в это время на море. По-видимому, они шли из Уттики на Карфаген. Раньше их было не видно, потому что их скрывал выдававшийся в море длинный мыс, но теперь их было отлично вид но. Их заметили, очевидно, и убегающие жрецы: они опять изменили свой курс и направили лодку к триремам, явно рассчитывая найти у них защиту от преследователей.

На лодке Хирама воцарилось смятение: гребцы опустили весла, воины схватились за мечи.

— Карфагенские боевые триремы! — пробормотал Сидон, осматривая быстро надвигающиеся суда. — С ними не справишься ни хитростью, ни силой. Боги снова отвернулись от нас и предали нас нашим врагам.

Старый гортатор, угрюмо потупив взор, опустился на свое место.

— О, боги! — послышался в этот момент голос Офир. — Это триремы моего отчима Гермона! Я узнала их. Гермон возвращается на них из Уттики. Что будет с нами, мой избранник? Неужели нас опять разлучат?

— Гребцы, весла на воду! — неожиданно для всех крикнул Хирам властным голосом. — Солдаты, оружие к бою!

— Ты думаешь, мы сможем заставить счастье повернуться к нам лицом открытым отчаянным боем? — спросил вождя Тала.

— Нет. Подожди. Не мешай. Теперь попробую действовать я. Вперед! Правь, Сидон, на большую трирему. Теперь и я ее узнал: это любимый корабль Гермона, и надменный старик должен быть там. Я объяснюсь с ним.

Офир положила руку на плечо карфагенянина.

— Нет, о нет! — сказала она умоляющим тоном. — Пусти лучше меня!

— А что ты сделаешь, дитя?

— Я пойду к моему отчиму и скажу ему, что моя судьба решена, что я никогда не буду принадлежать никому, кроме тебя. Я убью себя на его глазах, если он не отменит своего решения отдать меня Тсоуру, которого я презираю, и не согласится, чтобы я стала твоей женой.

— Подожди, милая! — отозвался Хирам. — Всегда успеется умереть. Может быть, действительно мы через четверть часа, обнявшись, вместе уйдем в страну теней. Но я кое-что придумал и хочу попробовать еще один план. Навалились на весла, гребцы!

Барка пошла навстречу триреме. Хираму было видно, что лодка жрецов уже дошла до передней триремы, и все служители Таниты взошли на борт судна Гермона.

— Прибавь ходу! — скомандовал он. И тут же сняв две хламиды с ряженных жрецами, которые уже не нуждались в маскараде, накинул их на плечи Офир и ее рабыни, чтобы скрыть хоть на первое время присутствие женщин на лодке.

Через пять минут лодка была уже вблизи от большой триремы, вся палуба которой была заполнена вооруженными людьми. На борту боевого судна можно было без труда видеть множество лучников, готовых осыпать лодку стрелами.

— Эй, на триреме! — крикнул, вставая, Хирам.

— Что нужно? Кто вы? — донесся оттуда голос.

— Спустите лестницу! Я хочу говорить с вашим господином.

— А не хочешь ли ты хитростью пробраться на наше судно и завязать бой? Но ты жестоко ошибаешься в своих расчетах: у нас больше полутораста людей, и мы перебьем вас раньше, чем хоть один из вас успеет шевельнуться.

— Не будь глупцом! — нетерпеливо крикнул Хирам. — Говорю тебе, спусти лестницу. Я один поднимусь на палубу судна. Или вы так храбры, что боитесь одного человека, хотя вас больше полутораста?

— Дьявол! — рассердился моряк. — Но кто ты? Знаешь ли ты нашего господина?

— Его зовут Гермоном, и мне нужно переговорить с ним по очень важному делу.

— Я должен сказать ему твое имя! — нерешительно отозвался командир триремы.

— Хорошо. Скажи, что с благородным Гермоном хочет говорить Хирам, соратник Ганнибала. Ты знаешь мое имя? — гордо промолвил Хирам.

Имя это было слишком хорошо известно экипажу боевого корабля: там поднялся настоящий крик. Десятки голосов твердили на разные лады имя Хирама, люди беспорядочно сбились у борта, чтобы лучше разглядеть знаменитого вождя, столько раз выручавшего Карфаген в моменты опасности своим доблестным мечом.

Трирема остановила свой стремительный бег, весла спустились, с бакборта свесилась в воду веревочная лестница, в экстренных случаях заменявшая на триремах трап.

Хирам наклонился к застывшей Офир, лицо которой было совершенно скрыто от посторонних взоров надвинутым на него капюшоном.

— Жди здесь, дорогая, пока не выяснится дело. Я ставлю на карту все.

— Я хотела бы помочь тебе! — также шепотом ответила девушка.

— Может быть, твоя помощь еще понадобится. Посмотрим, какой прием мне окажет Гермон. Ты услышишь все. Потом, обращаясь к своим людям, он сказал им:

— Я иду, быть может, на гибель. Если так суждено мне — что же делать! Но вас я ставлю при свободном выборе. Можете сдаться…

— Никогда! Лучше умрем в бою от удара вражеского меча или стрелы, чем гореть в чреве Ваал-Молоха! — угрюмо отозвался Сидон. — Иди, наш господин и воин! Если тебе суждено погибнуть, то мы постараемся отомстить за тебя. Но живыми они нас не возьмут!

Тем временем барка подошла к борту триремы. Хирам схватился за веревочную лестницу и стал подниматься. Экипаж триремы следил за тем, чтобы за Хирамом не последовал никто из его спутников.

Без труда поднявшись по лестнице и перепрыгнув через борт триремы, Хирам оказался на палубе среди моряков и воинов, с жадным любопытством глядевших на него. Хирам, не выпуская из рук своего тяжелого меча, крикнул им звенящим голосом:

—Дорогу!

Они расступились, образуя проход, и Хирам пружинистой походкой прошел к корме, где его ждал высокий старик в темных одеждах. Это был Гермон.

По-видимому, патриция Карфагена поразило появление Хирама. Гермон словно не верил своим глазам.

— Хирам? — произнес он удивленно. — В самом деле это ты? И ты осмелился ступить на борт моего судна? Идти среди повинующихся мне воинов?

— При мне мой меч! — гордо улыбнувшись, отозвался Хирам.

— Но если я прикажу тебя обезоружить…

— Не советую! Карфагену нужны люди, а ты знаешь, что в бою со мной лягут твои лучшие бойцы. Я умею владеть мечом, и я не трусливый шакал, который отдается безропотно в когти льва.

— Боги! Но что же наконец тебе нужно?

— Ты забыл, что я, как и ты, сын Карфагена и что нашей отчизне грозят римляне! Я пришел к тебе предложить свой меч Карфагену. Тот самый меч, который когда-то нанес гордому Риму не один тяжкий удар.

— Ты осужден на вечное изгнание!

— Да, но я вернулся.

— Закон гласит: кто изгнан из Карфагена, не прощен и вернется — тому смерть!

— Безумный закон, который выдуман вами на погибель отчизне. Или у Карфагена так много людей, что мой меч не пригодится родному краю? Или римляне уже побеждены? Или ты заключил с ними почетный мир?

Слова Хирама падали на голову патриция, словно тяжкие удары молота, оглушая его. И Гермон видел, какое впечатление производит эта гордая речь свободного человека, великого воина на стоявших вокруг людей.

В самом деле, гибель грозит Карфагену. В самом деле, на счету каждый человек. А Хирам столько раз доказывал, что он великий вождь, один его меч стоил целой толпы наемников.

— Кто судил меня? — продолжал Хирам, все повышая голос, звеневший, как металл. — Может быть, мой народ? Нет. Ты, старик, в своей безумной гордости возненавидел меня и осудил на изгнание.

Гермон, поникнув головой, молчал.

— За что я изгнан? — говорил с горьким упреком в голосе Хирам. — Чем я провинился перед отчизной? Разве я продал свой меч врагам ее? Или я совершил какое-нибудь преступление?

— Нет!

— Я осужден и изгнан за то, что твердил об опасности, грозящей Карфагену. Я требовал продолжать борьбу с Римом, подсказывал, что Рим погубит нас, если мы не сотрем его с лица земли. Кто же прав? Вы стали рабами железного Рима, но Рим не щадит рабов. Он хочет уничтожить самое имя Карфагена, развенчанного владыки Средиземного моря. Какую еще вину ты знаешь за мной? Я был другом великого героя, непобедимого Ганнибала, погубленного вами, слепыми торгашами, продавшими честь Карфагена, и за это я должен прожить до могилы далеко от места, где я впервые увидел свет, где покоятся вечным сном мои родные? В чем еще я провинился перед тобой? Ах да, я полюбил твою приемную дочь, я, воин, всю жизнь отдавший борьбе с врагами родины, а не торговым делам. Вы ведь презираете тех, кто променял аршин на меч. И чего добились? Вот римляне у ворот Карфагена. Кого же вы позовете теперь защищать ваш очаг от пришлых? Или довольно будет ваших приказчиков с аршинами и гирями, чтобы прогнать врага?

— Так ты предлагаешь мне свой меч? — поднял голову Гермон, смущение которого возрастало с каждым мгновением.

— Да! Но не тебе, а отчизне! — ответил гордо Хирам.

— На каких условиях? Сколько талантов возьмешь ты с Карфагена за свою помощь?

Хирам засмеялся горьким и полным гнева и презрения смехом жестоко оскорбленного человека.

— Мне? Золото? За защиту родного края? На что мне это ваше золото? Я и так богат, и я не торгую своей кровью. Нет, золота мне не надо, но все же я хочу получить награду, и не от Карфагена, которому его золото понадобится на военные издержки, а именно от тебя, надменный старик!..

— Знаю, ты хочешь получить руку моей приемной дочери, Офир. Но ты забываешь, что у нее уже есть жених, Тсоур.

— Который уступит мне ее или добром, или неволею. Если он не сойдет с моей дороги, я уничтожу его.

— Но он и сам умеет биться мечом не хуже тебя.

Тем лучше! Может быть, он находится тут, с тобой? Не спрятался ли он, услышав мое имя?

Гермон вспыхнул.

— Тсоур! — крикнул он. — Этот человек оскорбляет тебя. Ты слышал?

Толпа воинов расступилась, и перед Хирамом предстал высокий, статный, красивый молодой человек в блестящих латах. Правой рукой он сжимал рукоять большого и тяжелого иберийского меча. Лицо его было бледно, но выражало отважную решимость, а глаза блистали гневом.

— Я никогда и ни от кого не прятался! — сказал он голосом, полным злобы. — Я убью тебя, пират! — добавил он.

— Меня? — засмеялся Хирам. — Попробуй, мальчик! Они готовы были броситься друг на друга, но вмешался Гермон:

— Итак, вы решили свести счеты в смертном бою? — сказал он. — Но разве вы не знаете, что гласит наш древний закон?

Соперники опустили мечи, но глядели друг на друга пылающими яростью глазами.

— Люди! Расступитесь! Очистить место для поединка! — крикнул Гермон.

Толпившиеся вокруг Хирама и Тсоура воины и моряки отступили. Образовался круг приблизительно в десять шагов. Вперед выступили воины с копьями, из которых они образовали своего рода барьер, чтобы никто не мешал участникам поединка.

— Возьмите щиты! — скомандовал затем Гермон. Кто-то из воинов, явно сочувствовавших Хираму, подал ему свой тяжелый щит. Гортатор триремы принес щит для Тсоура. Едва соперники надели щиты на левые руки, Гермон подал сигнал к началу боя, и пылающий яростью Тсоур кинулся на Хирама, нанося ему один за другим свирепые удары, свидетельствовавшие, что у этого юноши была и недюжинная сила, и отвага, и умение владеть мечом. Но Хирам, не отступая ни на шаг, принимал на свой крепкий щит эти удары и парировал их легким движением левой руки. И чем яростнее нападал Тсоур, тем уверенней отражал его удары Хирам.

Утомленный этим отпором Тсоур отпрянул назад, потом снова ринулся на Хирама, но опять его меч встречал или гладкий щит старого соратника Ганнибала, или клинок. И эта атака окончилась тем, что Тсоур попятился. В то же мгновение Хирам перешел в нападение. Его меч, свистя, тяжко рухнул на щит противника, потом грянул по латам еще и еще.

Пронзительный крик вырвался из уст Тсоура. Юноша выпустил из ослабевшей руки свой меч и рухнул всем телом на доски палубы, обагряя их алой кровью, лившейся из широкой раны в груди. Клинок непобедимого Хирама пронзил латы и тело молодого бойца.

Несколько мгновений все стояли словно ошеломленные таким ужасным концом поединка, не веря в гибель Тсоура. Но Гермон скоро оправился.

— Ты убил его! — сказал он глухим голосом Хираму, который стоял неподвижно, молча глядя на поверженного врага. — Что же я скажу его отцу, моему другу?

Хирам пожал плечами:

— Скажи, что он бился геройски. Скажи, что он не запятнал себя трусостью. Еще скажи — это будет утешением для старика, — что его сын пал в бою с человеком, меча которого боялись и поседевшие в сечах солдаты. Это — честь для убитого.

Гермон оглянулся вокруг.

— Отойдите все! — сказал он.

И экипаж триремы разошелся по местам. Там, где за несколько секунд до этого кипел яростный бой, скрещивались, звеня, мечи, раздавались яростные крики Тсоура, теперь царила могильная тишина. Хирам стоял, опираясь на меч. Гермон глубоко задумался. Казалось, он боролся сам с собой.

Еще раз бросив печальный взгляд на труп юноши, он глубоко вздохнул и провел рукою по лбу, словно отгоняя печальные мысли.

— Да будет так! — сказал он. — Твой меч разрешил спор! Я признаю: ты — великий воин. Да, я повинен в том, что в годину опасности отчизна не могла воспользоваться твоими услугами. Но, помимо моих личных счетов с тобой, был еще один важный мотив, который заставил тогда повлиять на решение Совета Ста Четырех изгнать тебя. Ты был слишком близок к Ганнибалу, ты был слишком воинственным, и тебя любили в войске. Если бы я отдал тебе тогда Офир, ты приобрел бы огромное влияние на дела государства и, право же, повел бы полки Карфагена на римлян.

— Разумеется! — отозвался Хирам.

— А мы были обессилены долголетней распрей, мы нуждались в отдыхе, мы считали открытую борьбу с Римом рискованным предприятием. И вот ты был осужден на изгнание. Теперь обстоятельства изменились: ничто уже не предотвратит столкновения с римлянами. Ты устранил последнее препятствие, ты победил Тсоура и, признаюсь в этом, ты победил меня. Именем Совета я отменяю приговор о твоем изгнании. Я добьюсь того, что Карфаген поручит тебе ответственный пост. Правда, у нас есть Гасдрубал…

— Кого победит этот знаменитый воин? — насмешливо отозвался Хирам, презрительно улыбаясь.

— Оставим ненужный спор! Я настою на том, чтобы тебе передали командование флотом.

— Которого почти не существует.

— Но я поставлю тебе условие. Пусть Офир станет твоей женой, но только тогда, когда мы одержим победу над Римом. Приходи ко мне домой сегодня вечером. Не бойся, ловушек не будет.

— Я ничего не боюсь! — гордо ответил Хирам.

— Я тебе ручаюсь, что тебя никто не тронет. Карфаген получит для своей защиты твой могучий меч.

— Да будет так! — в свою очередь подтвердил Хирам этот странный договор, салютуя мечом старику. И потом твердым шагом направился к веревочной лестнице. Вслед ему смотрели толпившиеся у бортов триремы воины и моряки, но никто не промолвил ни слова.

Сойдя в лодку, Хирам крикнул:

— Отдать концы!

И лодка отчалила от триремы.

— Правь на Карфаген! — распорядился Хирам. Почти одновременно поднялись весла и на лодке и на триреме. Вспенивая морскую гладь, оба судна понеслись к гордому городу. Но вскоре лодка стала заметно отставать от мчавшейся вихрем быстроходной триремы, увозившей в Карфаген главу Совета Ста Четырех…

— Что случилось? Почему ты так долго пробыл на триреме? Что ты там делал? — осыпала своего избранника вопросами бледная Офир.

— Мы слышали звон мечей, чей-то крик! — вмешалась Фульвия. — Ты бился? Но тебя отпустили?

— Да. я бился! — угрюмо ответил Хирам. — И тот, кто поднял свой меч на меня, уже никогда не возьмется за оружие. Он убит…

— Гермон? — еще больше побледнела Офир.

— Нет, я не дрался бы с дряхлым стариком. Я убил твоего жениха, Офир. Тсоур уже никогда не потревожит тебя своими домогательствами. Он дрался храбро, и мне жаль, что не было другого выхода. На земле нет места для нас обоих. И он пал в честном бою.

— А ты?

— А я, как видишь, свободен. Мало того — мы плывем в Карфаген. Там ты будешь жить в доме Фульвии. Я опять послужу своей отчизне. Гермон обещал, что мне передадут командование флотом. Я сделаю все, что смогу. Но Ганнибала нет. Карфаген безоружен, и страх за судьбу родины леденит мою кровь…

Хирам в скорбной думе поник головой.

— Будь что будет! — промолвил он мгновение спустя. Через час лодка вошла в порт Карфагена. Триремы давно уже были там и затерялись среди других боевых судов, на которых лихорадочно кипела работа: флот Карфагена деятельно готовился к встрече с врагом.

XVIII. СНОВА В КАРФАГЕНЕ

Вечером того дня, когда Хирам убил Тсоура, он в сопровождении Талы шел по улицам Карфагена.

Офир, Фульвия и молодая рабыня остались в доме Фульвии, куда все сопровождавшие Хирама люди пробрались, не обратив на себя особого внимания, маленькими группами.

Собственно говоря, и Сидон, и многие из воинов Талы, да и сам старый солдат были очень не прочь покинуть Карфаген, явно осужденный на гибель. Сидон сердито ворчал, что Хирам делает глупость, ввязываясь в безнадежную борьбу с римлянами, но когда Хирам заявил, что он решил разделить участь родного города, а всем своим спутникам предоставляет полную свободу действий, отнюдь не принуждая их сражаться против римлян, ни один не захотел покинуть своего вождя.

По дороге ко дворцу Гермона к Хираму и Тале присоединился поджидавший их Фегор.

— Привет вам, храбрые воины! — сказал он. — Поздравляю с удачным исходом всей вашей затеи. Дело-то поворачивалось совсем не в вашу пользу, но боги, видимо, устали преследовать тебя, Хирам, и я очень этому рад, хотя бы в силу того, что погибни ты, пропал бы и обещанный мне тобою талант.

— Ты получишь заработанные деньги! — хмуро отозвался Хирам.

— Да. Я ведь верно служу тебе и… И другим. Между прочим, друг Хирам, ты спрятал Офир, конечно, в доме Фульвии? Я знаю. Я все знаю. Но позволь посоветовать тебе: Гермону ты об этом не говори. Я человек осторожный: кто знает, не передумает ли горделивый Гермон? Сейчас ты в милости. А через день погода может измениться. Но идем же, Гермон не любит, чтобы его заставляли дожидаться. Да, еще; Совет Ста Четырех уже обсуждал вопрос о тебе.

— И как решил совет? — живо обернулся Хирам.

— В твою пользу… пока. Ты можешь оказать слишком ценные услуги, чтобы отказываться от твоего меча. Но повторяю:

пока… Никто не может поручиться за то, что будет потом. У Тсоура жив отец. Он может пожелать отомстить тебе за смерть убитого тобою сына. Словом — осторожность, осторожность и еще раз осторожность. Иначе я сильно рискую.

— Ты? Ты чем-то рискуешь? — остановился Хирам. — Чем же?

— Своими деньгами! Боги, как ты забывчив! — сухо рассмеялся шпион.

…Почти до полуночи старый Сидон, ворча и призывая на головы карфагенян всевозможные проклятия, бродил по саду патриция Гормона под стенами небольшого уединенного дома.

По временам он подходил к одному из окон, сквозь прикрытую ставню которого пробивался слабый луч света и слышались неясно два голоса: один — твердый, уверенный, спокойный — Хирама, и другой — слабый, трепетный, усталый — главы Совета Ста Четырех.

— У меня язык отвалился бы, если бы я болтал столько, сколько они сегодня! — бурчал старый моряк. — И о чем это они говорят? Спорят, что ли? Так нет, не похоже…

Он был прав. Гермон встретил Хирама приветливо и сказал ему, что Совет Ста Четырех уже подписал помилование и назначение Хирама командующим флотом Карфагена. Пехотой должен командовать Гасдрубал, а конницей, большей частью навербованной из нумидийцев, Фамия.

— Вот человек, которому я не доверил бы такую ответственную должность! — невольно воскликнул Хирам.

— Что делать? У нас нет людей! — с горечью отозвался Гермон.

Потом он попросил Хирама изложить свой план действий. Осведомившись детально о числе судов карфагенского флота и их боеспособности, Хирам погрузился в глубокую задумчивость.

— Что можно сделать с такими ничтожными силами против римлян? — промолвил он. — Почти ничего…

— Самое важное — отладить осаду нашего города! — сказал Гермон. — Ты должен во что бы то ни стало задержать высадку римлян на берег.

— Попытаюсь, но не ручаюсь за успех.

— Город деятельно готовился к упорнейшей защите. Население отдает все, что у него есть из металлов, на изготовление оружия. Мастерские завалены работой. Женщины жертвуют все свои драгоценности на плату наемникам, на покупку и изготовление лат, мечей, щитов. Они идут дальше: дочери знатнейших фамилий и простолюдинки отдали уже свои волосы, чтобы у наших стрелков были луки с волосяными тетивами. Но все эти жертвы не принесут пользы, если ты не сможешь хоть на несколько дней задержать римский флот.

— Если так, то мне остается одно! Несомненно, римляне должны направиться к Уттике, которая послужит для них прекрасной опорной базой. Я пойду с моими кораблями туда, может быть, мне удастся напасть на вероломную Уттику раньше, чем подойдут римляне, и взять эту колонию Финикии, которая забыла о кровном родстве с нами.

— Но ты можешь, Хирам, при этом натолкнуться и на превосходящие силы римлян?

— Тем лучше, неожиданным нападением, на которое римляне считают нас неспособными, я могу расстроить их флот, нанести ему тяжкий урон. Конечно, о полной победе не может быть и речи. Я не обманываюсь ложными надеждами на этот счет.

— Увы, ты прав! — со вздохом ответил Гермон. Потом он спросил:

— Когда же ты думаешь отправиться в Уттику?

— Сегодня же на рассвете! — с жаром ответил Хирам.

— А Офир?

— Не беспокойся о ней. Она в надежных руках.

— Но на дом, где ты скрыл ее, могут напасть?

— Кто? Рабы отца Тсоура? — презрительно ответил Хирам. — Не бойся, патриций: Офир под охраной целого отряда, который обеспечит ей полную безопасность. Оставь ее в моих руках: я отвечаю за нее. Потом, я взял ее в бою. Я отнял ее у жрецов Таниты, я убил претендента на ее руку. И я не выпущу ее из своих рук, хотя бы весь Карфаген поднялся против меня.

Гермон, казалось, хотел возразить, но ограничился тем, что тяжело вздохнул.

— Я стар и одинок! — промолвил он беззвучно. — Офир своим присутствием украшала дни моего заката…

— Да. Но ты принуждал ее отдать свою руку Тсоуру, а она любила меня.

Оба смолкли. Потом патриций поднялся.

— Будь по-твоему! — сказал Гермон. — Иди же, послужи Карфагену!

И когда Хирам в сопровождении Сидона и поджидавшего его возвращения в том же дворцовом саду Фегора шли по темным улицам Карфагена к дому Фульвии, и когда потом, оставив дом и трех девушек под охраной четырех наиболее сильных и умных нумидийцев, они опять шли через весь Карфаген, направляясь в порт, где стояли боевые корабли, Хирам наблюдал непривычные картины: несмотря на то, что до рассвета было еще несколько часов, город жил лихорадочной жизнью. Во дворах горели огромные костры, насыщавшие воздух удушливым дымом. На них в котлах плавили медь, серебро и золото, отливая из них пластины, которые могли пойти на латы или мечи, стрелы и наконечники для пик.

Меди не хватало, и в ход шли драгоценные металлы.

Над огромным городом без умолку несся перестук тысяч молотов — ковали оружие, а на стенах и башнях тысячи людей, громко крича, трудились на укреплениях.

Хирам шел, погрузившись в тяжелые думы: он только что распрощался с любимой девушкой. Он еще, казалось, слышал слова ее прощального напутствия.

Рядом с ним шел Фегор.

— Я пойду с тобой! — сказал он.

— Зачем? Шпионить за мной? — резко отозвался Хирам.

— О боги! Вовсе не шпионить, а… присматривать! — с циничным смехом отозвался Фегор. — Или ты забыл, что это — мое ремесло? Да чего ты сердишься? Во-первых, Совет Ста Четырех поручил мне представить тебя командирам судов нашего флота. Во-вторых, клянусь всеми богами и богинями, я ничем не помешаю тебе на корабле.

— Ты пойдешь со мной и в море? — удивился Хирам.

— Разумеется! Должен же кто-нибудь докладывать Совету, как идут дела? Потом, ты такой неосторожный, а ведь ты дорог мне. Целый талант.

Но вот перед Хирамом и его спутником показался военный порт.

Там тоже кипела работа, но боевые суда были полностью готовы пуститься в путь, идти на бой. Хирам с берега оглядел эти суда. Невелика была морская сила, которой располагал Карфаген в этот роковой момент: всего около шестидесяти разнокалиберных судов, одряхлевших военных трирем и квинкверем, или просто торговых судов, наскоро приспособленных для ведения боя.

Со вздохом закончил осмотр флота Хирам, потом сел в поджидавший его челн и направился на самую большую квинкверему, которой предстояло стать адмиральским кораблем. Четверть часа спустя суда Карфагена одно за другим, снимаясь с якоря, уходили в открытое море на поиски вражеского флота.

Предполагаемый набег на Уттику Хираму не удался: изменившая Карфагену финикийская колония, оказалось, уже успела отлично вооружиться, и понадобилось бы вести осаду по всем правилам, а значит — слишком долго, с большими потерями.

От берегов Уттики флотилия Хирама направилась на север. Карфагенянин питал надежду, что столь большой боевой флот, полагая, что противник не готов, едва ли идет со всеми мерами предосторожности.

Расчет этот оправдался. Прокрейсировав почти двое суток у берегов, эскадра Хирама в начале ночи завидела беззаботно шедшие римские суда. Суда Хирама, внезапно вынырнув из темноты, налетели на авангард римлян, словно коршуны на стаю лебедей, и за короткое время ко дну пошло около двадцати лучших римских судов со многими тысячами отборных моряков и воинов. Триремы и квинкверемы Карфагена налетали на ошеломленного врага на такой поразительной скорости, что римляне не успевали изменить курс, и тараны судов Хирама врезались, все круша и дробя, в беззащитные бока римских кораблей.

Уцелевшие суда римлян рассыпались по морю и повернули назад, к спешившим им на помощь главным силам флота, уже заметившим несчастье, постигшее авангард. Но когда лучшие суда Рима примчались на место ночного боя, от эскадры Карфагена не осталось и следа: совершив свое деяние, Хирам опять ушел в открытое море и скрылся от преследования. Начало было блестящее, но Хирам не обманывался: удача не могла изменить начертанного самой судьбой, а Карфаген был безоговорочно осужден, и победа Хирама могла только продлить его агонию.

Трудно описать, с каким восторгом карфагеняне встретили молнией разнесшуюся по городу весть о том, что их маленькая эскадра, в боевую способность которой почти никто не верил, одержала победу, блестящую победу над римскими судами и возвратилась в порт родного города, не потеряв ни одного судна, ни одного человека.

Но Хирама ждал озадачивший его прием во дворце Гермона, когда моряк с Фегором, Талом и Сидоном сошли с адмиральского корабля и, никем не узнанные по дороге, объявились в доме гордого патриция. Гермон с террасы своего дворца видел, как входила эскадра, пересчитал все корабли, но весть о победе еще не дошла до него, и он накинулся на Хирама с горькими упреками, думая, что Хирам ограничился простым крейсированием, а затем ретировался в порт, завидев суда римлян. Он был поражен, он не мог поверить, что Хирам смог разбить авангард Римского флота, не потеряв ни одного своего судна. И только когда Фегор подтвердил рассказ Хирама о происшедшем, потрясенный до глубины души старик не выдержал и принялся судорожно обнимать воина.

Снова и снова Хирам пересказывал все перипетии происшедшего ночью, но старик не уставал слушать.

Потом он наконец опомнился.

— Идем в зал Совета Ста Четырех. Ты повторишь там свой рассказ, мой друг! — сказал он Хираму.

Но Хирам как-то замялся. Он оглядывался вокруг, словно кого-то ища. И старик угадал его мысли.

— Ты ищешь Офир! — сказал он с тонкой улыбкой. — Успокойся. Я ведь дал слово и держу его, конечно, я уже знаю, где ты укрыл свою невесту. Но теперь мое сердце открыто для тебя. Я смотрю на тебя, как на родного сына. И знаешь что? Нет, не место Офир прятаться в каком-то убогом домишке в предместье. Пусть она возвращается сюда, потому что с этого момента этот дом не только мой, но и твой!

— И Фегору будет спокойнее! — засмеялся Хирам. В дом Фульвии отправили гонцов привести всех скрывающихся там во дворец Гермона, а сам Гермон и сопровождавшие его Хирам и Фегор пошли в Совет Ста Четырех.

XIX. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ КАРФАГЕНА

Карфаген осажден римлянами. Грозное восьмидесятитысячное войско с огромным обозом и целым парком громоздких осадных орудий разных названий расположилось у предместья Нефери и упорно ведет свою разрушительную работу, пытаясь разбить стены древней финикийской твердыни, проникнуть в богатые гавани Карфагена, расположенные по обе стороны перешейка, на котором стоит город.

На рейде осажденного города стоит грозный римский флот, которому немногочисленные и слабо вооруженные суда Карфагена не могли противиться. Хирам укрыл свои корабли в порту Карфагена, заперев вход массивными железными цепями.

Одновременно решительно все способное носить оружие население — юноши и старики, часто даже женщины и дети — высыпало на стены города. Тот, кто сам не мог сражаться, оказывал помощь защитникам, поднося боеприпасы, заботясь о раненых, помогая закладывать бреши, пробитые римскими осадными орудиями в стенах и башнях.

Флот был обречен на бездеятельность, и потому Хирам, который не хотел сидеть сложа руки, в то время как другие сражались, получил командование частью войска, причем ему было поручено защищать наиболее опасный участок — предместье Нефери.

Римляне отнюдь не ожидали, что Карфаген окажет такое энергичное сопротивление. Они считали гордую столицу финикийской колонии совершенно беззащитной, думали, что население дезорганизовано, растеряно, что укрепления Карфагена не выдержат первого же натиска. В этом самообольщении и надежде на легкую победу Марий Цензорин, главнокомандующий римской армией, немедленно по прибытии к стенам Карфагена послал свои войска на приступ. Но тщетны были попытки римлян проникнуть за городские стены: оттуда в ряды идущих на штурм войск неслись тучами камни из катапульт и стрелы, летели бревна, лилась горящая смола и кипяток. Карфагеняне изрубили штурмовые лестницы римлян и сбросили их наземь. Штурмовые колонны дрогнули, попятились, потом стали отступать, правда сохраняя порядок, но отступление было полным. И вот, когда они попятились, стали отходить, на них неожиданно, словно вихрь, обрушилась карфагенская конница:

Хирам испросил разрешения Совета Ста Четырех на вылазку, и хотя командующий конницей Фамея, заслуживший впоследствии столь печальную славу, пытался помешать, вылазка состоялась и блестяще удалась. Два сильных отряда всадников стремительным и бурным натиском врезались в когорты отступающих римлян, неся в их расстроенные ряды смерть и панику.

Первые обескуражившие неудачи римского войска заставили римский сенат отозвать обоих консулов и послать для борьбы с Карфагеном восходящую звезду — молодого, энергичного и гениального военачальника — Корнелия Сципиона Эмилиана, которому был дан в помощники другой консул, Ливии Друз. Сципиону давно уже удалось привлечь на свою сторону Массиниссу. Кроме того, он, будучи столь же искусным дипломатом, как и стратегом, успел подкупить вождя карфагенской кавалерии Фамею, который перешел в римский лагерь, уведя с собой две с половиной тысячи лучших всадников.

Мало-помалу глубокое уныние воцарилось в стенах осажденного города. Там скопилось свыше полумиллиона человек, которые были лишены привычных удобств, не получали достаточно еды, видели надвигающийся призрак близкого голода.

Это видели все. Но Совет Ста Четырех и совет суфетов тратили время в бесполезных спорах, решительно не зная, что предпринять.

— Гибель близка! — как-то раз сказал Хирам, придя во дворец Гермона.

— Что предпринять? Что делать? — растерянно бормотал Гермон. — Или наши боги изменили нам, или… Или мы молились не тем богам.

—Да. Вы молились одному ложному богу! — отозвался сурово Хирам. — Вы молились золотому тельцу. Вы думали, что за золото все можно купить. И вот, когда пришел роковой час, ваш бог оказался бессильным. Если бы Совет Ста Четырех принял мое предложение, мы, может быть, сумели бы спасти женщин и детей. Их надо отправить в лагерь римлян, доверяясь их человечности. Тогда в городе останутся только способные носить оружие и те, кого не страшит смерть. Они еще долго смогут держать оборону в стенах Карфагена.

— И нельзя его спасти? — задала вопрос присутствовавшая при разговоре Офир.

Хирам поник головой.

— Нет, ничто уже не сможет спасти Карфаген! — ответил он в полном отчаянии. — Нам осталось только умереть на развалинах нашего погибшего отечества.

— Но если тебе грозит смерть, разве могу я быть вдали от тебя? — гордо подняла голову благородная девушка. — Или ты с легким сердцем отпустишь меня к римлянам, которые обратят меня в рабство? Нет, я умру рядом с тобой! Раз нет возможности спасти Карфаген, мне остается только это!..

Наступило глубокое молчание, которое нарушалось лишь тяжелыми шагами погруженного в глубокую думу Гермона да вздохами задумчивой Офир.

— Нет, все не так! — внезапно сказал, словно проснувшись, Хирам. — Я не могу примириться с этим. Есть еще один исход. Нам надо вырваться из осажденного Карфагена. Разумеется, бежать сейчас, пока город еще защищается, было бы изменой. Но когда настанет последний час, когда на улицах Карфагена появятся римские солдаты и война обратится в просто бессмысленную резню, тогда я возьму всех вас: и тебя, Гермон, и тебя, Офир, и Фульвию, и твою рабыню. Вместе с моими верными нумидийцами мы ударим на занимающегося грабежом врага и проложим себе дорогу к свободе — или погибнем все вместе.

— Я не уйду из Карфагена! — мрачно сверкнув глазами, возразила Фульвия.

— Почему? — удивился Хирам.

— Я дала одну клятву. И я сдержу ее.

— Но ведь твои соотечественники, взяв город штурмом, не пощадят тебя.

— Мне не нужна пощада. Не спрашивай меня, не терзай мою душу излишними вопросами. Я так решила: я не уйду отсюда. Спасайтесь сами и предоставьте меня моей собственной участи.

И Фульвия отвернулась к стене, скрывая от недоумевающих друзей свое взволнованное лицо.

Прошло еще, однако, много недель, прежде чем агония истекавшего кровью Карфагена подходила к роковому концу.

За это время значительная часть жителей города погибла в кровавых боях или умерла от развившихся с неудержимой силой эпидемий. В городе съели уже почти все, что годилось в пищу. Давно уже не стало карфагенской кавалерии, потому что для прокормления населения пришлось пожертвовать всеми конями. Та же участь постигла огромных боевых слонов.

Тогда было принято отчаянное решение: при поддержке уцелевших еще судов флота совершить вылазку, попытаться проложить себе дорогу сквозь ряды римлян. В торговом порту стояло множество торговых судов, которые могли вместить десятки тысяч беженцев. Столько же людей могло найти себе убежище на военных судах. Эти суда должны были неожиданно напасть на сторожащих рейд римлян, прорваться, проложить сквозь ряды трирем и квинкверем дорогу себе и торговым судам, а потом, воспользовавшись замешательством, рассеяться в беспредельном просторе моря.

То же должны были проделать и массы народа на суше:

пробиться сквозь римские сухопутные войска, уйти в пустыни — туда, куда римляне не решатся за ними последовать.

И вот настал роковой час исполнения этого дерзкого плана. •

Во дворце Гермона закипела лихорадочная работа: рабы главы Совета Ста Четырех спешно укладывали в тяжелые сундуки все самое ценное из имущества своего господина.

Офир, которую сопровождала ее любимая молодая рабыня, сидела в покое Гермона, когда появился только что вернувшийся из последней схватки с римлянами Хирам.

— Пора в путь! — коротко сказал он хриплым голосом. — Адмиральский корабль ждет нас. Нельзя медлить ни минуты. Может быть, к утру римляне будут уже в стенах Карфагена, и тогда никому не будет спасения…

— Мы готовы, — глухо ответил Гермон.

— А ты, Офир?

— Я? Мое место с тобой. Я всюду пойду за тобой, хоть на смерть! — с пылом ответила девушка.

— Тогда в путь!

— Благородный Гермон! — прозвучал в это время взволнованный голос.

Гермон обернулся. Сквозь толпу суетящихся слуг пробился Фегор. В последнее время он, наравне с другими, принимал деятельное участие в защите Карфагена, и даже сам Хирам был вынужден признать, что шпион дрался, как замечательный воин.

— Чего тебе, Фегор? — спросил Гермон.

— Господин мой, честно ли с твоей стороны оставить своего слугу, когда римляне вот-вот ворвутся в стены Карфагена? Если ты рассчитываешь спастись на корабле, готовом принять даже твоих рабов, неужели для меня и моего имущества не найдется там уголка?

— Ты хочешь идти с нами? — удивился Хирам.

— Конечно! Не так ли, Фульвия?

Но раньше чем Хирам успел изъявить согласие принять на борт адмиральского судна Фегора с его имуществом, состоявшим в нескольких талантах, как Фульвия вскочила и, сверкая глазами, воскликнула.

— Я остаюсь в Карфагене!..

— Но это безумие, дитя мое! — сказал Гермон. — Идем с нами.

— Что ты будешь здесь делать? — вмешался Хирам. Офир обняла нежно молодую этруску и стала, лаская,

уговаривать ее не упорствовать в своем намерении. Но

Фульвия была непоколебима.

— Я остаюсь тут. Я разделю участь Карфагена. У меня нет отечества. Мне некуда идти. Я буду тосковать всюду! — твердила она.

— Фульвия! Но ты обещала стать моей женой! — в отчаянии закричал Фегор, хватаясь за голову. — Подумай, на что ты идешь?

— Я сдержу свое слово! — ответила этруска, сверкая глазами. — я стану твоей женой в Карфагене. Я поклялась и исполню клятвенное обещание. Если ты в самом деле любишь меня…

— Больше жизни!

— Тем лучше. Ты останешься со мною здесь. Ты будешь защищать меня. Этим ты докажешь мне свою любовь. Я не сделаю ни шагу отсюда.

Фегор метался, словно безумный. Уже рабы Гермона уносили имущество своего господина на адмиральское судно, готовое тронуться в путь, и Фегор боялся, что они не возьмут тех сундуков, в которых хранилось его «маленькое имущество». С другой стороны, он еще не терял надежды уговорить Фульвию бежать. Он решительно не понимал, что творится в душе девушки. Может быть, она любит Хирама… Но тогда почему же она не пользуется случаем бежать, чтобы жить возле любимого человека? Но она хочет остаться, притом остаться в стенах осажденного, готового сдаться или погибнуть города. Тут будет резня на улицах. Когда ворвутся римляне, каждый дом в Карфагене обратится в крепость, никто не будет просить пощады, ибо никто не будет щадить.

— Подумай, Фульвия, на что ты меня толкаешь! — вопил Фегор с искаженным лицом, хватая за руку Фульвию. — Бежим ради всех богов, бежим! Смотри, последние рабы уходят. Постойте, постойте, люди! Сейчас отнесете мои сундуки. Фульвия! Идем же!

Но Фульвия презрительно засмеялась.

— Я остаюсь тут, мой возлюбленный! — сказала она глухим, полным тоски голосом. — Мы отпразднуем нашу свадьбу тут, в Карфагене, где боги послали мне счастье увидеть тебя. Ты защитишь меня от всяких опасностей, а я отплачу тебе нежной и страстной любовью…

Фегор, побледнев как полотно, махнул рукой.

— Рабы, оставьте мои сундуки, — сказал он мрачно. — Моя госпожа, которой принадлежит моя жизнь, решила, и да сбудется воля ее. Я остаюсь.

Потом он обернулся к Фульвии:

— Ты видишь, исполняю твое желание. Но не закрываю глаза. Нет, я знаю, что будет. Я проклинаю и вместе благословляю тот день, когда увидел тебя. Проклинаю, потому что в тот день меня обрекли на гибель. Благословляю, потому что в тот день я впервые полюбил женщину, отдал ей душу, все свои помыслы. Я уже не тот Фегор, который смеялся над всем и над всеми, всех продавал и всех предавал. Ты взяла мою душу. Ты сделала из меня другого человека — и этим ты убила меня. Так пусть же, если так суждено, я погибну в стенах Карфагена рядом с тобой!

— Прощай, Офир! Будь счастлива! — крикнула, не отвечая Фегору, Фульвия, видя, что Офир готова покинуть дворец Гермона.

— Иди с нами, Фульвия! — донесся крик Хирама и Офир.

Но Фульвия отвернулась и молча села на скамью. Фегор стоял рядом с ней.

Задуманная Хирамом морская вылазка увенчалась частичным успехом.

Квинкверема, на которой нашли себе убежище Хирам, Сидон, Тала, нумидийцы Хирама, Гермон, Офир и некоторые близкие Гермону люди, удачно прорвалась сквозь флот римлян, уничтожив ударами грозного тарана несколько вставших на ее пути судов. За квинкверемой Хирама прорвалось еще несколько карфагенских судов. Но римляне скоро оправились, завязался отчаянный бой с другими покидавшими порт судами, и карфагенян погнали обратно в порт, куда следом ворвались римские суда.

Тут, в узком пространстве, где суда с трудом могли развернуться, началось беспощадное истребление последних морских сил Карфагена. К утру от карфагенского флота не уцелело ни единого корабля, кроме тех немногих, которые успели прорваться.

Хирам, видя, что его отчаянный план терпит неудачу, хотел вернуться в порт и погибнуть, сражаясь с врагами отчизны, но Гермон запротестовал.

— Над Карфагеном свершается суд небес! — сказал он. — Мы уйдем отсюда. Мы вернемся к родным берегам древней Финикии, откуда пришли сюда. Там мы попытаемся возродить Финикию, чтобы она отомстила римлянам за гибель Карфагена.

И легкое суденышко помчалось с безумной быстротой, навсегда покидая берега, где свершался последний акт беспримерной исторической драмы — гибели целого народа. Этот великий народ мог спасти ценой унижения и рабства свою жизнь. Но было еще одно условие: покинуть морские берега, отказаться от моря. И народ предпочел погибнуть.

На корме убегающей квинкверемы рядом стояли Хирам и Офир. Глаза молодой девушки были полны слез, мрачен и грозен был взор воина.

— Будь, проклят ты, гордый и беспощадный Рим! — произнес Хирам. — На этот раз ты торжествуешь. Ты истребляешь своих врагов, ты захватываешь все новые и новые края. Тебе все тесно в этом мире, тебе все мало побед. Но настанет день, когда тебя раздавит от тяжести награбленного. Твою кровь отравит смертельный яд, потому что с каждым новым варварским поступком своим ты пьешь частицы яда. За тех, кого погубил ты, придут неведомо откуда страшные мстители. В водах Тибра омоют свои копыта кони пришельцев. Стены Рима будут разрушены, его храмы осквернены, его святыни оскорблены, как сейчас ты, Рим, оскорбляешь святыни других. Будь ты трижды проклят, Рим!

XX. ЭПИЛОГ

Три дня спустя участь Карфагена была окончательно решена. Сципион собрал под стенами полуразрушенного города все свои войска в полной готовности к последнему штурму, но, желая избежать кровопролития, послал парламентеров в город, предлагая пощадить жизнь всем, кто решит покинуть город.

Свыше пятидесяти тысяч человек — почти сплошь женщины и дети — вышли из города и сдались римлянам. Среди них был и тот, кто должен был умереть, защищая отчизну, — гордый Гасдрубал. Но с ним не было ни жены, ни многочисленных детей. Благородная женщина, видя, что Гасдрубал уходит, взошла на крышу храма Эскулапа вместе с детьми и бросилась оттуда на камни мостовой. Она не хотела пережить позор и гибель родины.

В полдень римляне пошли на приступ.

К вечеру город пылал: римляне, взяв стены, проникли в город и отчаянно осаждали Капитолий, в котором засели последние защитники Карфагена, а отдельные отряды брали штурмом буквально каждый квартал, каждый дом. Никто не просил пощады, и никто не щадил.

Два человека, стоя на верхней террасе покинутого всеми дворца Гермона, наблюдали эту ужасную и вместе с тем великолепную картину гибели Карфагена: Фульвия и Фегор.

Кругом бушевало море огня. Становилось трудно дышать. Каждое мгновение дворец Гермона готов был обратиться в огромный костер. А Фульвия поглядывала на огненные волны с каким-то ликованием.

— Пора спасаться! — крикнул ей Фегор. — Иначе мы сгорим здесь.

Вместо ответа Фульвия воскликнула:

— Боги, как светло! Сколько огня! Это — в нашу честь,

Фегор. Это — наши свадебные огни. Ты любишь меня, Фегор? Ты ждешь, когда я стану твоей?

Фегор молча кивнул.

Фульвия поднялась со своего места и пошла навстречу Фегору со странной, полубезумной улыбкой на губах.

— Ты верно и преданно любишь меня, Фегор? — шептала она, словно в забытьи. Иди же, иди ко мне. Я обниму тебя, зацелую тебя…

— Сейчас загорится дворец. Мы погибнем!

— Что? Нет, нет! Ведь ты любишь меня?

И она обвила его своими нежными руками с такой силой, что Фегор не мог пошевелиться. Огненная волна наконец докатилась до дворца Гермона. Запылало величественное здание. Пылали террасы и купола, пылали покои. А этруска не выпускала из объятий полузадушенного Фегора, влекла его к краю парапета, за которым бушевал океан огня.

Ужас охватил Фегора. В нем властно заговорил инстинкт самосохранения. Он рванулся из рук Фульвии, но было уже поздно: с неодолимой силой Фульвия увлекала его с собой. Все ближе, ближе…

— Ты любишь меня? — воскликнула Фульвия. — А я… Я люблю Хирама! А тебя — ненавижу. И я убиваю тебя!

Миг — и два тела упали с террасы, клокочущие волны пламени поглотили их.

А в городе одно за другим рушились здания. Римские солдаты уже проникли в Капитолий и перебили тех карфагенян, которые еще не покончили с собой.

Карфаген не существовал больше…