– Ради Бога, не думайте обо мне! Уезжайте скорее, скорее! – упрашивала Дашкова.

Екатерина Алексеевна накинула её шубу и направилась к выходу; но в это время дверь отворилась и на пороге показался граф Иван Иванович Шувалов.

Изумлённая великая княгиня отшатнулась назад, а Екатерина Романовна быстро опустила полог кровати, чтобы остаться незамеченной и иметь возможность видеть и слышать то, что будет происходить в комнате.

– Государыне императрице только что сделалось дурно, – сообщил граф Шувалов, – и её императорское величество перенесли из театра в опочивальню. Врачи считают этот припадок очень серьёзным.

Екатерина Алексеевна быстро оправилась. Граф Иван Иванович Шувалов всегда принадлежал к числу её врагов, и она не могла ожидать, чтобы в настоящую минуту он пришёл к ней с добрыми вестями.

– Я услыхала горестные вопли, – сказала она холодным тоном, – кричали, что императрица умерла, и я собиралась выйти осведомиться, правда ли, что Россию постигла такая тяжкая скорбь.

– Государыня императрица не умерла, – возразил граф Шувалов, с непоколебимой твёрдостью выдерживая подозрительный взгляд великой княгини, – в этом вы, ваше императорское высочество, можете убедиться в любую минуту. Пожалуй, даже ни ближайшие часы, ни ближайшие дни не угрожают опасностью её жизни, тем не менее – это я не могу скрыть от вашего императорского высочества – весьма возможно, что тот горестный вопль, который вы слышали, в скором времени оправдает себя. Припадок, случившийся с её императорским величеством, по словам врачей, повторится, и тогда он будет смертелен.

Екатерина Алексеевна молча опустила голову, а потом посмотрела на графа таким взглядом, который как будто допытывался о цели его посещения.

– Государство, – сказал граф Шувалов, – переживает тяжёлый и серьёзный кризис. Долг добрых патриотов подготовить всё, чтобы он благополучно миновал; и я пришёл сюда с целью просить вас, ваше императорское высочество, о содействии.

– О содействии? – насмешливо спросила Екатерина Алексеевна – Неужели после такого долгого забвения вспомнили наконец, что я ещё существую, что у меня также есть обязанности и права в России? Это меня удивляет! А ещё более удивляет меня, граф, что в вас, по-видимому, первом пробудилось воспоминание о великой княгине, которой до сих пор вы уделяли так мало места в своей памяти.

Граф спокойно выдержал эту насмешку За пологом кровати послышался лёгкий шум, точно кто-то слегка хлопал в ладоши.

Екатерина Алексеевна поняла, что княгиня Дашкова подаёт ей знак одобрения.

– Ваше императорское высочество! Вы несправедливы ко мне, – возразил обер-камергер. – Вам хорошо известно, что я был не более как слугою её императорского величества, и это принуждало меня согласовываться во всём с волею и мнением государыни императрицы. Но теперь вы убедитесь, что я – ваш друг и отлично сумею в решительную минуту вспомнить, какие права и обязанности подобают вам, какие высокие услуги призван оказать русскому государству ваш богатый ум.

Губы великой княгини снова сложились в насмешливую улыбку, она кивнула графу, чтобы он продолжал.

– Теперешнее положение дел, – снова начал тот, – требует быстрых и решительных действий. Вступление на престол великого князя невозможно: духовенство и армия одновременно воспротивились бы его воцарению; мне нет надобности объяснять это вам, ваше императорское высочество, государыня императрица была уверена в этом и решила изменить свои прежние намерения относительно передачи престола великому князю. Может быть, болезнь помешает ей изъявить свою волю по этому предмету, но нам, советчикам её императорского величества, известно её решение. Мы своей подписью можем удостоверить пред целым миром, что она собиралась исполнить его; мы можем достоверно подтвердить её последнюю волю, и чем быстрее это произойдёт, тем спокойнее минует теперешний кризис, тем менее потрясений придётся пережить государству, тем в большей безопасности будет даже особа великого князя, который при иных обстоятельствах, пожалуй, был бы устранён от трона насильственным путём.

Екатерина Алексеевна продолжала слушать молча, но по её глазам было заметно, что слова графа возбуждают в ней возрастающий интерес.

– По этой причине мы пришли к решению… – продолжал граф.

– Вы? – спросила великая княгиня.

– Да, я, мой брат и гетман Кирилл Разумовский, – ответил граф Шувалов, – решили тотчас собрать войска, объявить им волю государыни императрицы и велеть им провозгласить императором малолетнего великого князя Павла, сына ваших императорских высочеств.

– Ребёнка? – произнесла Екатерина Алексеевна с холодной сдержанностью.

Она видела, что полог кровати слегка шевелился. В густой тени драпировок появилось лицо княгини Дашковой, которая с жаром трясла головой.

– Именно потому, что он – ребёнок, у него нет врагов, – возразил граф Шувалов. – Будет легко склонить в его пользу гвардейцев и народ, а его возведение на престол не нарушит порядка наследования; будет устранён только великий князь, который не мог бы утвердиться на престоле; для того же, чтобы совершенно обезопасить целость правительства, чтобы устранить всякую тень революционного переворота, будет достаточно, чтобы вы, ваше императорское высочество, стали на место вашего супруга.

– Чтобы я стала на место моего супруга? – повторила Екатерина Алексеевна. – Да разве это возможно? Ведь во мне не течёт кровь ваших императоров.

– Зато вы – мать будущего императора, – возразил граф Иван Иванович, – и в качестве таковой больше всех имеете право царствовать на его месте и просвещать его своим примером до тех пор, пока он не будет в состоянии сам взять в руки бразды правления. Мы решили – согласно намерениям государыни императрицы, – прибавил обер-камергер, – провозгласить вас, ваше императорское высочество, регентшей государства на время несовершеннолетия вашего августейшего сына; в вашем распоряжении будет состоять регентский совет, занять президентское место в котором находят достойным меня. Поэтому прошу вас, ваше императорское высочество, от имени и по поручению моих друзей соизволить немедленно отправиться с юным великим князем и с нами в казармы, куда только что вернулись войска. Вашему императорскому высочеству понадобится лишь показаться солдатам, ведя за руку августейшего сына. Мы же объявим волю государыни императрицы, и в несколько мгновений всё будет сделано. Вы, ваше императорское высочество, при торжествующих кликах народа вернётесь регентшею обратно во дворец; великий князь, без всякой опасности для него, будет содержаться в почётном заключении, а вслед за тем его препроводят обратно в Голштинию.

Екатерина Алексеевна прижала руку к своему сильно бившемуся, взволнованному сердцу. Она отлично понимала, что этот план, если только он соответствовал тайным помыслам императрицы, был исполним, и что сопротивление, которое вздумал бы оказать Пётр Фёдорович, осталось бы безуспешным. Великая княгиня увидела вдруг совсем близко блестящую цель власти и господства, манившую её к себе, как лучезарное видение, в продолжение долгих мрачных и тяжёлых лет; ей стоило только протянуть руку, чтобы достичь её. Соблазнительное искушение ослепляло Екатерину Алексеевну, слово согласия было готово сорваться с её уст, как вдруг она услышала тихий, точно случайный шум за драпировкой своей кровати; когда же она обернулась в ту сторону, то увидала в отверстии полога, куда не мог заглянуть со своего места граф Шувалов, княгиню Дашкову, которая отрицательно качала головой и делала отклоняющие жесты рукой.

Великая княгиня потупилась в замешательстве; ответ замер у неё на губах. Она ломала себе голову над вопросом, почему Екатерина Романовна так настойчиво предостерегает её от принятия блестящего и соблазнительного предложения. Но вскоре она получила объяснение такой загадки от самого обер-камергера; он, по-видимому, неправильно истолковал колебание великой княгини и сказал:

– Всё подготовлено; вам, ваше императорское высочество, как я уже заметил, стоит только посетить казармы со своим августейшим сыном и показаться войскам. Акт, вручающий вам регентство, готов. Список членов регентского совета, за исключением случайных добавлений, составлен и требует только вашей подписи и подписи юного великого князя, чтобы быть немедленно обнародованным в случае смерти государыни императрицы.

Лицо Екатерины Алексеевны прояснилось, как бы под наитием внезапной мысли.

– А где же акт? – спросила она. – Он при вас, граф?

– Он совершенно готов, – ответил обер-камергер, вынимая из кармана пергамент. – Как только мы убедимся, что войска на нашей стороне, и овладеем особой великого князя, то нам не понадобится больше ничего, и мы можем тогда ожидать решительного момента.

– Покажите мне документ, – сказала Екатерина Алексеевна, протягивая руку и в то же время исподтишка кидая робкий взгляд на драпировки кровати.

Когда граф подавал ей пергамент, княгиня Дашкова энергично кивнула головой, точно желая выразить великой княгине своё полное согласие, как пред тем она подавала ей знаки предостережения.

Екатерина Алексеевна развернула пергамент и начала внимательно читать его. Всё мрачнее становилась она, всё с большей горечью сжимались её губы. Наконец она, возвращая графу документ, промолвила:

– Вы, граф, позаботились возложить как можно меньшую ответственность за управление государством на мои плечи. Мне кажется, что регентский совет под вашим председательством удержал за одним собою работу по делам правительства.

– Августейшая мать императора, – возразил граф Шувалов, – должна стоять выше всякого неудовольствия, которое могли бы от времени до времени возбуждать в народе отдельные мероприятия правительства; её имя не должно быть связано с отдельными правительственными действиями, которые при всей их обдуманности и необходимости всегда возбуждают неудовольствие в тех или иных сферах. Понятно, – продолжал обер-камергер, – что мы, то есть я и все мои сотоварищи в регентском совете, при всех наших мероприятиях будем согласовываться с волею вашего императорского высочества и руководствоваться суждением вашего ясного и острого ума; если же мы принимаем на себя исключительную ответственность пред народом, то это делается единственно ради того, чтобы не смущать народной любви и доверия к регентше мимолётными впечатлениями отдельных законов и ответственностью за них.

Лицо Екатерины Алексеевны снова приняло выражение холодной сдержанности, с какою она встретила сначала обер-камергера.

– Благодарю вас за доверие, граф, – сказала она, – я серьёзно обдумаю ваше решение. Каждый шаг в данный момент до такой степени важен и влечёт за собою такие тяжёлые последствия, что бесповоротному решению должны предшествовать самый подробный разбор и обдумывание.

Она отдала обратно графу документ. Его брови мрачно нахмурились.

– Я имел честь заметить вашему императорскому высочеству, – сказал он, – что данный момент принуждает к безотлагательной решимости и что лишь благодаря быстроте и решительности действий кризис может благополучно миновать.

– Решительные действия, – возразила Екатерина Алексеевна, – могут вести к верному успеху лишь после зрелого размышления. Я поразмыслю; будьте уверены, что ценность времени при настоящих обстоятельствах совершенно ясна мне. Моё решение будет вскоре объявлено вам.

Граф затрясся от гнева; его губы надменно дрогнули.

– Ценность времени так велика в данный момент, – резко и почти с угрозой произнёс он, – что даже ни одна его крупинка не должна пропадать даром. Если вы, ваше императорское высочество, не можете решиться действовать с нами, то не удивляйтесь, когда мы примемся действовать одни и без вас.

– Я подумаю, – холодно и спокойно ответила Екатерина Алексеевна, тогда как княгиня Дашкова снова и на этот раз громко захлопала в ладоши, так что граф Шувалов с величайшим удивлением посмотрел в ту сторону.

Потом он повернулся с коротким поклоном, чтобы выйти из комнаты.

Однако в дверях обер-камергер почти столкнулся с великим князем, который выпустил на пороге руку майора Гудовича и быстро вошёл в комнату.

Пётр Фёдорович с сильнейшим изумлением взглянул на нежданного посетителя, после чего направился к своей супруге, которая с беспокойством и боязнью, несколько нерешительно пошла ему навстречу.

Он с благородным достоинством, которое умел придать порою своей осанке и лицу, когда его не обуревали гнев страх или тревожные страсти, сказал ей:

– При виде здесь, у вас, графа Ивана Ивановича Шувалова я догадываюсь, что вы уже знаете о прискорбном случае, который постиг нашу всемилостивейшую тётку и грозит государству опасностью лишиться столь мудрой и украшенной всеми добродетелями повелительницы. В настоящий момент у нас с вами одинаковые обязанности к империи и престолу, на который, хотя и с печальными чувствами, нам предстоит взойти вместе, пожалуй, в скорое времени. Я пришёл, чтобы обдумать с вами сообща, что должны мы делать в эту скорбную минуту, чтобы исполнить свой долг и удержать за собою свои права, – прибавил он, покосившись на графа Шувалова.

Тот был не в состоянии говорить. Его недавнее безграничное изумление сменилось яростным гневом. Все его расчёты и надежды были разрушены в этот миг, потому что они основывались на враждебном отчуждении между великим князем и его супругой. С того момента, когда Пётр Фёдорович обнаружил такое единодушие и супружеское согласие с Екатериной Алексеевной, становилось почти невозможным предпринять что-либо в пользу юного великого князя Павла Петровича. Императрицу в её теперешнем состоянии полного изнеможения нельзя было склонить к беспощадным и крайним мерам; вместе с тем Шувалову казалось сомнительным, чтобы ему с его единомышленниками удалась их отчаянно смелая затея, чтобы по их наущениям войска и народ приняли сторону юного великого князя Павла против его родителей.

Екатерина Алексеевна взяла протянутую ей руку своего супруга и сказала:

– Благодарю вас, что вы пришли. Вдвоём у нас достанет силы привести к благополучной развязке кризис, переживаемый государством. Граф Иван Иванович Шувалов, – прибавила она, бросая обер-камергеру успокоительный взгляд, тогда как в её тоне слышалась лёгкая, еле заметная ирония, – пришёл сообщить мне о внезапной болезни государыни императрицы и просил меня обсудить с вашим императорским высочеством, что подобает и предстоит нам делать в настоящем случае.

Граф Шувалов молча поклонился великой княгине. По его лицу нельзя было угадать, хотел ли он выразить этим своё согласие с её словами или же изъявить ей благодарность за великодушный оборот их опасного разговора. Действительно, он был благодарен великой княгине, так как если бы попытка устранить великого князя от престолонаследия не удалась, то разоблачение Екатериной Алексеевной его коварных замыслов пред её супругом обрекало заговорщика на неминуемую гибель. Великая княгиня, со своей стороны, пощадив его в критическую минуту, хотя до известной степени приобретала в нём друга. Её собственное положение было пока слишком опасно и шатко для того, чтобы увеличивать без надобности число непримиримых врагов, которых у неё было немало.

– Главнейшая из всех обязанностей, которую надлежит нам исполнить, – сказал великий князь, – это идти к одру болезни нашей августейшей тётки, чтобы в качестве первых её верноподданных изъявить ей наше глубокое, почтительное участие и просить её благословения, дабы мы, если Господу Богу будет угодно отозвать её, освящённые и укреплённые этим благословением, могли предстать пред русским народом как его повелители.

За альковом кровати раздались лёгкий возглас радости и хлопанье в ладоши, которое было на этот раз так громко, что Пётр Фёдорович, испуганный и побуждаемый любопытством, бросился в ту сторону и раздвинул драпировку.

– Вы здесь, княгиня Екатерина Романовна? – воскликнул он, поражённый такой неожиданностью при виде молодой женщины, которая поднялась с подушек и смотрела на него в радостном волнении.

– Княгиня навестила меня, – сказала Екатерина Алексеевна, – хотя ей сильно нездоровилось; она страшно озябла, почувствовала изнеможение, и я заставила её лечь в мою постель, чтобы согреться.

– А я стократно счастлива, – подхватила княгиня Дашкова, что была здесь и сделалась свидетельницей сцены, которая устраняет все заботы и опасности, потому что вам обоим в дружном единении не сможет противиться никто и по всей России грянет клич: «Императрица скончалась, да здравствует император!». О, вы тысячу раз правы, ваше императорское высочество! – сказала она Петру Фёдоровичу. – За ваши слова я готова расцеловать вам руки; да, да, первое и важнейшее для вас – это спешить к одру болезни государыни императрицы, чтобы её императорское величество дала вам своё благословение и чтобы весь народ узнал об этом.

Граф Шувалов смертельно побледнел.

– Вы спрятались тут, княгиня? – пробормотал он, – Вы слышали…

– Я слышала, – перебила Дашкова, – то же самое, что и её императорское высочество, государыня великая княгиня, которой вы доложили о внезапной болезни её императорского величества и предложили свои услуги. Так как в моём лице вы видите пред собою верного, преданного и покорного друга её императорского высочества, то можете рассчитывать, что я отношусь к вам точно так же, как и великая княгиня.

Она отбросила от себя подушки. Её изнеможения, лихорадочного озноба как не бывало; глаза молодой женщины сверкали радостной бодростью. В своём белом батистовом одеянии, с распущенными волосами и прекрасным лицом она походила на гения победы, готового ринуться навстречу всем опасностям и ниспровергнуть все преграды.

Пётр Фёдорович казался совершенно счастливым. Такое пылкое одобрение Дашковой оживило и ободрило его слабый ум, который постоянно колебался в нерешительности, подчиняясь только внешним впечатлениям. Он обнял майора Гудовича, расцеловал в обе щеки и воскликнул:

– Ты прав, ты прав, Андрей Васильевич; видишь, всё идёт хорошо, твой совет был самым лучшим; ты – самый верный друг. Итак, граф Иван Иванович, ступайте к её императорскому величеству и скажите, что мы желаем предстать пред нею, чтобы выразить ей наше нежное участие и попросить у неё благословения. Вы исполните одну из высочайших обязанностей своего звания, когда в эту минуту решения, чреватого такими последствиями, доложите больной государыне, которая готовится предстать пред Всевышним, о приходе наследника престола и его супруги.

– Невозможно, ваше императорское высочество, совершенно невозможно! – воскликнул сильно испуганный граф Шувалов. – О, вы не знаете, как ожесточена против вас государыня императрица, как далеко заходят её подозрительность и недоверие к вам.

– Как не знать! – с горьким смехом подхватил Пётр Фёдорович. – Я знаю и чувствую это; усердно потрудились мои недруги, хотевшие устранить меня от престола; ведь у них хватило низости возбудить в сердце государыни императрицы подозрение в том, что немецкий государь и герцог Голштинский способен даже посредством яда и кинжала проложить себе дорогу к русскому трону. Но, по-моему, граф Иван Иванович, вы – самый подходящий человек для того, чтобы рассеять подозрения государыни императрицы и обратить её сердце к тем, которые всё-таки стоят к ней ближе всех.

– Невозможно, ваше императорское высочество, невозможно! – повторил граф Шувалов, боязливо отмахиваясь руками. – Тогда государыня императрица перенесёт своё подозрение и недоверие на меня и, пожалуй, воспользуется своим последним вздохом для того, чтобы произнести надо мной неумолимый приговор, которого вы, ваше императорское высочество, – мрачно прибавил он, – пожалуй, не отмените при своём воцарении. При теперешнем смятении омрачённого духа государыни императрицы я не осмелюсь заговорить с нею о конце её жизни, о конце её власти и господства, пред которым трепещет её сердце и который встанет ещё грознее и осязательнее пред её духовными очами, когда её императорское величество увидит своего наследника. Нет, нет, ваше императорское высочество! Я не могу это сделать; я погубил бы себя, а вам не принёс бы никакой пользы. Врачи предписали крайнюю осторожность относительно августейшей больной; доктор Бургав сам запретил мне входить в её опочивальню, так как её императорскому величеству нужен величайший покой. Если государыня императрица не вынесет волнения, возбуждённого моим приходом и просьбой по вашему поручению, тогда лейб-медик назовёт меня её убийцей.

– В таком случае, – гордо и повелительно возразил Пётр Фёдорович, – если вы не осмеливаетесь в данную минуту исполнять высочайшие и священнейшие обязанности своего звания, то я пойду к её императорскому величеству без доклада. Посмотрим, осмелятся ли преградить к ней доступ мне, её племяннику, первому августейшему лицу в государстве после её высочайшей особы, которое, может быть, в следующий момент наденет на свою голову русскую корону и будет держать в руках власть над жизнью тех, кто до сих пор считал себя вправе презирать его и смеяться над ним. Пойдёмте! – заключил он, подавая руку Екатерине Алексеевне. – Наше место у одра государыни императрицы.

Гордо выпрямившись, с горящими глазами, он направился к дверям, ведя под руку супругу.

– Идите, ваше императорское высочество! – сказал граф Шувалов, скрещивая руки. – Государыня императрица ещё имеет силу и с одра болезни метать молнии, способные уничтожить также и вас.

Княгиня Дашкова бросилась навстречу великому князю заставила его отступить назад и воскликнула:

– Нет, нет, ваше императорское высочество, вы не должны появляться пред государыней императрицей неожиданно: это правда, она ещё держит молнию в своей руке и от настоящего часа зависит ваша будущность, зависит будущность России. Есть средство, ведущее к цели и могущее дать всему счастливый оборот. Только одной власти подчиняется государыня императрица, только одна власть имеет право в настоящую минуту повелительно напомнить ей о её обязанностях к государству и вашему императорскому высочеству. Эта власть есть церковь, и лишь устами служителя церкви можно преодолеть недоверие и ненависть, наполняющие сердце монархини. Духовник её императорского величества, отец Филарет, ожидает в приёмной государыни императрицы; я видела, как он шёл сюда. Он может высказать ей всё. Его слов она послушает, его желанию подчинится. Он один может привести вас к ней.

Глаза графа Шувалова вспыхнули.

– Княгиня права, – сказал он, – я поспешу уведомить отца Филарета.

– Остановитесь! – воскликнула княгиня Дашкова. – Не вам браться за это, граф. Не знаю, сумеете ли вы найти настоящие слова, чтобы убедить отца Филарета; но я их найду; я схожу за ним, чтобы привести его сюда, после чего предоставлю их императорским высочествам убедить его взять на себя посредничество между ними и её императорским величеством. – Она проворно обула на босые ноги сброшенные ею шитые золотом туфли, а на плечи набросила шаль великой княгини и продолжала: – Ваше императорское высочество! Снимите этот голштинский мундир; наследнику русского престола подобает предстать пред умирающей государыней императрицей только в форме русской армии. Кроме того, – с тонкой улыбкой прибавила Дашкова, – прикажите подать сюда бутылку вашего самого старого и самого лучшего бургундского, чтобы отец Филарет мог достойно подкрепиться для своего трудного и важного подвига; только возвращайтесь поскорее обратно! Ваша дальнейшая судьба зависит от настоящего момента.

С этими словами княгиня вывела великого князя из комнаты.

Граф Шувалов хотел последовать за ними, однако майор Гудович приблизился к дверям.

– Я полагаю, ваше императорское высочество, – сказал он, обращаясь к Екатерине Алексеевне, – что господину обер-камергеру будет лучше остаться здесь; он может употребить также и своё влияние на благочестивого монаха.

Граф Шувалов бросил высокомерный взгляд на адъютанта.

– Всеобщее смятение, господствующее во дворце, – сказал он, – удваивает обязанности моего звания. Прошу вас, ваше императорское высочество, отпустите меня, чтобы я мог позаботиться повсюду об успокоении взволнованных умов.

– Майор Гудович прав, – с повелительной надменностью возразила Екатерина Алексеевна. – Так как, по вашим собственным словам, у государыни императрицы вам нечего делать, то ваше место здесь, при великом князе, первом лице в государстве после её императорского величества.

Граф Шувалов вздрогнул.

– Разве я арестован? – воскликнул он голосом, дрожавшим от гнева и страха.

Майор Гудович положил руку на свою шпагу.

– Вы будете арестованы, – сказал он, – если вздумаете уйти отсюда вопреки приказанию её императорского высочества.

Граф скрестил руки и остался на месте, молча потупив голову.

Екатерина Алексеевна отвернулась и в глубоком раздумье перелистывала сочинение о философии Вольфа,[4] которое читала незадолго пред тем в совершенно ином настроении и с совершенно иными чувствами.

Между тем майор Гудович по-прежнему стоял навытяжку у дверей, держась за рукоятку своей шпаги.