XXIV

Несмотря на поздно затянувшийся ужин, Пётр Фёдорович встал рано утром и приказал готовиться к поездке в Петергоф. Беспокойство, охватившее его при близком достижении цели, тревожило его сон; к тому же, быть может, многие доходившие до него предостережения в тиши ночной снова вызвали в нём опасения, побуждая его ускорить исполнение задуманного плана, который навсегда освободил бы его от всякого принуждения и страха за свою власть.

Вскоре собрался весь двор; кавалеры и дамы были в полном параде, так как предстояло празднование дня святого Петра и именин государя в присутствии государыни. Графиня Елизавета Романовна Воронцова, которой Пётр Фёдорович ничего не сообщил о своих замыслах, могла всё-таки заключить из его беспокойного и серьёзного вида, что готовится нечто необычайное и решительное. Она вся была покрыта драгоценными камнями, и гордый торжествующи блеск её глаз затмевал сияние бриллиантов и жемчуга, украшавших её волосы, шею и руки. Остальные дамы стояли на почтительном расстоянии, образуя около неё полукруг, словно она уже достигла цели своих честолюбивых желаний, и императорская корона уже красовалась на её гордом челе.

Мариетта также находилась в числе придворных дам, так как государь велел ей остаться в Ораниенбауме и принять участие в поездке в Петергоф. Она не имела возможности переменить свой туалет, но была такой же свежей и прелестной, как и другие, имевшие к своим услугам весь свой гардероб, и все бросали в её сторону завистливые, недоброжелательные взгляды. Одна графиня Воронцова делала вид, словно совсем не замечает присутствия красивой танцовщицы; она, казалось, решила избегать малейшего повода к неудовольствию государя; кроме того, она была убеждена, что если она действительно достигнет своей цели, то такая ничтожная любовная интрига не смогла бы иметь для неё никакого значения, тем более, что с её стороны исключалось чувство ревности по отношению к государю.

Мариетта скромно держалась в отдалении от знатных придворных дам, но её глаза горели мрачно и злобно; быть может, и в её голове роились мысли о будущем, и весьма вероятно, что в этих мыслях чувство мести за высокомерное обращение с ней играло не последнюю роль.

Пётр Фёдорович поздоровался с ней особенно любезно, бросив при этом почти насмешливый взор в сторону Воронцовой; но та постаралась сохранить радостно улыбающееся выражение на своём лице и даже приветливо кивнула головой в знак одобрения, когда государь велел красивой танцовщице сесть вместе с ним и с графиней в его карету.

Граф Миних, в парадной фельдмаршальской форме, генералы, адъютанты, а также обер-офицеры голштинской гвардии вместе с дамами разместились в прочих экипажах, а затем весь поезд, в сиянии восходящего солнца, блистая золочёными ливреями, быстро помчался по направлению к Петергофу. Из всех экипажей доносился громкий, радостный смех, слышались шутливые остроты, которыми дамы и кавалеры обменивались между собой. Крестьяне, стоявшие по пути, около своих дворов, кланялись до земли и долго смотрели вслед блестящему поезду, в котором ехал могущественный повелитель над всем обширным российским государством и над несчислимыми богатствами в Европе и в Азии.

Уже показались деревья петергофского парка, а за ними, сверкая на солнце, блестящие купола дворцовой церкви.

Пётр Фёдорович с радостным видом смотрел из своей кареты на эту резиденцию, к которой в царствование Елизаветы Петровны он часто подъезжал со страхом и с трепетом в груди. Теперь он тихо шептал про себя:

– Сегодня я избавлюсь от всякой заботы и беспокойства, а завтра Екатерина, думавшая перехитрить меня, будет спрятана навсегда за стенами Шлиссельбурга.

В это время по дороге от Петергофа показался скачущий всадник, и Пётр Фёдорович, при его приближении, с удивлением узнал в нём Бломштедта, которого он накануне вечером лично отправил в Петергоф.

Молодой человек сделал знак кучеру государя остановиться и осадил свою лошадь как раз пред каретой императора.

– Господи! – испуганно воскликнула графиня Воронцова. – Что случилось? Он в крови, его платье разорвано!

Прежде чем Пётр Фёдорович, также поражённый видом своего уполномоченного, успел задать ему вопрос, тот соскочил с лошади и быстро распахнул дверцу кареты.

– Ваше императорское величество! Почтительнейше прошу вас выйти на одну минуту, – взволнованно произнёс Бломштедт. – Мне необходимо сделать вам сообщение, в высшей степени важное и не терпящее отлагательства.

Император повиновался с поспешностью и тем смятением, которое всегда охватывало его при неожиданных событиях; весь поезд также остановился, и из всех экипажей дамы и кавалеры с любопытством смотрели на государя, отошедшего приблизительно на тридцать шагов на полянку и слушавшего взволнованную речь Бломштедта.

Но вдруг все увидели, как государь побледнел и, задрожав, опёрся о плечо голштинского барона; затем он обернулся, и можно было разглядеть расстроенное его лицо, когда он громким голосом закричал:

– Гудович, Гудович, сюда, ко мне!.. И Миних также!

В одно мгновение генерал Гудович и фельдмаршал вышли из кареты и поспешили к государю; было видно, как Пётр Фёдорович, тяжело дыша, оживлённо объяснял им что-то, как они оба испугались и стали предлагать беспокойные вопросы Бломштедту. Наконец государь быстро побежал через полянку к петергофскому парку, до которого отсюда легче было добраться, чем кружным путём по шоссейной дороге; Гудович, Бломштедт и фельдмаршал последовали за ним.

Все сидевшие в экипажах дамы и кавалеры были совершенно ошеломлены. Графиня Воронцова высунулась из дверцы кареты и громко кричала что-то государю, но тот, не обращая внимания, бежал всё быстрее и вскоре совсем скрылся за первыми деревьями парка.

– Скорей! – закричала Воронцова кучеру. – Скорей в Петергоф! Поезжай так быстро, как только возможно.

Экипажи двинулись в путь с необычайной быстротой, причём все сидевшие в них были охвачены сильнейшим возбуждением, бывшим тем тягостнее, что среди присутствующих царила полная неизвестность относительно сообщения, сделанного государю.

Наконец все добрались до Петергофского дворца.

Пётр Фёдорович был уже здесь; Гудович и Бломштедт были рядом с ним; восьмидесятилетний фельдмаршал медленно следовал за ними в некотором отдалении.

Лакеи в своих парадных ливреях молча, с мрачными лицами, стояли по коридорам; уже было известно об исчезновении императрицы и от некоторых крестьян дошли тёмные слухи о событиях, происходивших в Петербурге.

Пётр Фёдорович стремительно бросился по коридорам дворца в покои Екатерины Алексеевны.

– Где императрица? – закричал он хриплым, задыхающимся голосом, обращаясь к камеристке.

Вся дрожа, та объявила ему, что государыню не могли нигде найти во дворце и что, быть может, из-за приготовления к сегодняшнему торжеству она ночью спешно выехала в Петербург.

Управляющий дворцом утверждал, что из конюшен не было взято ни одной лошади, а экипажи все на своих местах. Пётр Фёдорович почти не обращал внимания на эти сообщения; он бегал по комнатам государыни, искал под шкафами и диванами, срывал занавески у постели, рылся в подушках и, словно охваченный внезапным припадком безумия, несмотря на подробный рассказ Бломштедта о бегстве императрицы, всё ещё цеплялся за мысль, что императрица прячется здесь где-нибудь. Наконец, когда он, произнося сильнейшие проклятия, всё перерыл в комнатах, он снова спустился вниз и появился во дворе дворца как раз в то время, когда туда въезжали экипажи с его свитой.

– Видишь, Романовна, видишь! – закричал он навстречу Воронцовой, выскочившей из своей кареты. – Я всегда это говорил: Екатерина такая скверная, такая хитрая, такая лицемерная, как черти в аду!.. Она нас всех обманула, она убежала!

Воронцова, пошатываясь, ухватилась за дверцу экипажа.

В одно мгновение все прочие дамы и кавалеры покинули экипажи, всякий этикет был позабыт, исчезла всякая робость в присутствии государя. Каждый набрасывался с вопросами на лакеев и придворных служащих, а получаемые ответы содействовали только увеличению общего смятения.

Громкие вопли и жалобы наполняли воздух. Уже, казалось, государь был всеми позабыт; никто больше уже не обращал на него внимания, он стоял совсем уничтоженный со сложенными руками, обратив взор к небу, словно он только ждал совета и помощи.

Мариетта, со скрещёнными руками и насмешливой улыбкой на устах, смотрела на всех этих блестящих придворных, которые, подобно стае вспугнутых голубей, бестолково метались во все стороны.

Графиня Воронцова первая пришла в себя.

– Надо сообразить, что предпринять, – сказала она, – необходимо вернуть бежавшую, надо судить и наказать такое неслыханное преступление.

– Надо вернуть бежавшую… судить, наказать! – пробормотал государь, не двигаясь с места.

В это время из дворца появился фельдмаршал Миних, прошедший через парк; он был спокоен, серьёзен, и все кавалеры и дамы обступили его. Все ждали спасения от этого солдата, поседевшего в боях и опасностях.

– Пойдёмте, граф Миних, – сказала графиня Воронцова, – государю необходимо устроить совещание о том, как поступить, а вы лучше всех сумеете дать ему мужественный и благородный совет.

Она взяла руку Петра Фёдоровича, ставшего совершенно безвольным, и повела его во внутренние комнаты дворца. Фельдмаршал, генерал Гудович и Бломштедт последовали за ними. В одном из внутренних помещений дворца Воронцова усадила на диван совершенно ошеломлённого и неподвижно смотревшего пред собой государя. Понадобилось много времени, прежде чем он был в состоянии собрать все свои мысли и дрожащим голосом попросить совета фельдмаршала и двух других сопровождавших его мужчин.

– Быть может, – сказал граф Миних, – государыня бежала, чтобы морем спастись в Германию, так как боялась суровых мер вследствие немилости вашего императорского величества?

– Нет, нет, – сказал Бломштедт, – она не бежала, она находится в Петербурге, и те неопределённые вести, которые были доставлены сюда отдельными крестьянами, вовсе не соответствуют величине опасности… Мы имеем дело с организованным заговором, и, быть может, теперь государыня уже стала во главе всей гвардии в Петербурге.

– Это предательство, это вероломство! – воскликнул Пётр Фёдорович. – Их всех надо расстрелять!..

– Теперь дело не в этом, – сказала Воронцова грубым и резким тоном, – теперь всё дело в том, как нам поступить, чтобы подавить мятеж.

– Ваше императорское величество, – сказал фельдмаршал, – вы сейчас же должны вызвать из Ораниенбаума голштинскую гвардию, на которую вы безусловно можете положиться, и немедленно во главе её идти на Петербург. На пути вы найдёте полк полковника Олсуфьева; это будет достаточное количество войска, чтобы в случае надобности вступить в бой. Но я убеждён, что до боя не дойдёт. Если действительно в Петербурге произошла революция, то лишь потому, что войска были введены в заблуждение; когда же они увидят пред собой лично вас, ваше императорское величество, они вернутся к своему долгу. Самая большая опасность заключается в отсутствии государя, которое даёт заговорщикам свободу действий.

– Даёт свободу действий, – повторил Пётр Фёдорович, снова впавший в своё летаргическое состояние.

– Фельдмаршал прав, – воскликнул Гудович, – мятежники должны увидеть пред собой государя; они никогда не посмеют поднять оружие против его священной особы.

Камердинер государя приоткрыл дверь и знаком вызвал генерала Гудовича. Последний поспешил на этот зов и через несколько минут вернулся вместе с человеком, переодетым в крестьянское платье.

Последний, тяжело дыша и изнемогая от усталости, передал записку государю.

– Кто вы? – спросила Воронцова.

– Я – лакей господина Брессана, французского купца, который милостью его императорского величества сделался поставщиком для двора всех парижских товаров; он послал меня переодетым в это платье, чтобы тотчас же передать записку вашему императорскому величеству.

Воронцова взяла письмо из рук государя, вскрыла его и прочла:

– «Екатерина Вторая избрана императрицей и в Казанском соборе получила благословение. Гвардейцы встречают её кликами радости, но между ними есть и сумрачные лица. Население Петербурга поражено и ошеломлено… Быстрое появление его императорского величества могло бы всё спасти.»

– Скорей, скорей в путь! – закричала Воронцова. – Он прав. Вперёд, в Петербург!

Снова появился камердинер и вызвал генерала Гудовича, на этот раз генерал ввёл в кабинет настоящего крестьянина из окрестностей, и тот, весь дрожа, испуганно рассказал, что государыня, во главе всех гвардейских полков, покинула Петербург и теперь направляется к Петергофу.

– Она идёт! – воскликнул Пётр Фёдорович, вскакивая с места. – Она придёт сюда!.. Она возьмёт меня в плен, заточит… Дом в Шлиссельбурге!.. О, Господи! Вон отсюда, вон! В Ораниенбауме мы в безопасности, там по крайней мере у меня мои голштинцы… Едем, едем!

Он стремительно кинулся вниз, во двор, бросился в один из стоявших там экипажей и велел везти себя в Ораниенбаум.

– О, – со страшной злобой воскликнула Воронцова. – Зачем я не мужчина? Но всё равно, мы должны заставить его спасти себя самого.

Она также поспешно сошла вниз, во двор.

Фельдмаршал Миних и остальные придворные также последовали за ней, и вскоре весь поезд, с теми же блестящими ливреями, с теми же позолоченными каретами, к удивлению окрестных жителей, промчался обратно в Ораниенбаум. Но на этот раз вместо радостного смеха и шуток из экипажей раздавались испуганные, тревожные восклицания, причём некоторые из карет были совсем пусты, так как многие предпочли остаться в Петергофе или отправиться навстречу государыне, вместо того чтобы следовать за государем, на голове которого так шатко сидела корона.

Когда генерал Гудович, фельдмаршал Миних и Бломштедт садились в карету, пришло известие, что полк Олсуфьева перешёл на сторону Екатерины Второй и идёт ей навстречу, желая стать под её знамёна.

Ораниенбаум был быстро охвачен таким же волнением, как и Петергоф; вся голштинская гвардия собралась и требовала, чтобы её вели против мятежников, причём голштинцы клялись, что готовы пролить за государя последнюю каплю крови.

Но теперь и фельдмаршал Миних не советовал вступать в открытый бой с теми силами, которые были в распоряжении Екатерины Алексеевны.

– Есть ещё одно верное средство повернуть всё дело в благоприятную сторону, – сказал он. – Вы, ваше императорское величество, должны тотчас же отправиться в Кронштадт; если эта крепость и стоящие там суда будут в ваших руках, Петербург будет в вашей власти и вам понадобятся только несколько дней, чтобы образумить мятежников; для тех всё зависит от быстрой решимости, для вас же, ваше императорское величество, всё зависит от возможности выждать в безопасном месте и изолировать Петербург.

Воронцова, Гудович и Бломштедт согласились с этим мнением. Хотя Пётр Фёдорович плохо понимал, что говорил Миних, и то громко жаловался, то произносил яростные проклятия, он всё-таки отдал приказ приготовить к отплытию яхту, стоявшую в канале у Ораниенбаума. Тем временем был подан обед, а так как решение ехать в Кронштадт и оттуда громить революцию было одобрено, то всё придворное общество вдруг перешло из угнетённого, подавленного состояния в радостно самодовольное настроение людей, уверенных в своей победе. Сам Пётр Фёдорович, после первых рюмок мадеры почувствовав себя в обычной обстановке, окружённый царской роскошью, вдруг стал презирать опасность, которая ещё несколько минут тому назад так подавляла его; с гордой самонадеянностью он заговорил о тех наказаниях, которым он подвергнет бунтовщиков и прежде всего свою супругу. И с тем роковым ослеплением, которое уже часто наблюдалось в важные исторические моменты, весь двор вдруг был охвачен самой беспечной весёлостью, причём только фельдмаршал Миних, генерал Гудович и Бломштедт сидели молча, с мрачными лицами.

Вскоре было доложено, что судно готово к отплытию.

Миних, думавший обо всём, послал вперёд в Кронштадт на маленькой парусной лодке флигель-адъютанта де Вьера, который находился в свите императора и был одним из немногих, сохранивших хладнокровие. Предварительно Миних дал Петру Фёдоровичу подписать приказ, передававший де Вьеру начальство над крепостью.

Вместе с флигель-адъютантом он отправил одного из камергеров, который должен был сейчас же возвратиться назад, чтобы донести о том, сохранил ли Кронштадт верность императору.

Через час после отъезда Де Вьера Пётр Фёдорович взошёл на свою яхту. С плачем и жалобами дамы начали требовать, чтобы и их взяли на корабль. Несмотря на все протесты фельдмаршала, они бросились на сходни и взошли на яхту, так что их невозможно было бы удалить, не употребив при этом силы.

Довольно поздно вечером яхта наконец пустилась в путь. На её палубе были видны пёстрые, яркие костюмы придворных и нарядные туалеты дам, благодаря чему всё путешествие имело скорее вид пикника, а никак не серьёзного предприятия, с помощью которого император хотел удержать колебавшуюся на его голове корону.

Пётр Фёдорович в последние минуты, несмотря на предостережения Гудовича, старался залить свой страх пред опасностью английским пивом и ромом и настолько успел в этом, что был отнесён в каюту и там погрузился в глубокий сон.

На палубе сидели дамы. Некоторые из них весело и задорно шутили, другие же стонали и плакали. Фельдмаршал Миних стоял на корме с Гудовичем и Бломштедтом и тихо и серьёзно разговаривал с ними.

Когда яхта вышла из ораниенбаумского канала в море, встречный ветер начал изо всех сил рвать на ней паруса, а волны грозно вздымались, так что яхта лишь медленно, с большим трудом, всё время лавируя, могла подвигаться вперёд. Сумерки уже почти совершенно спустились на землю, когда с императорской яхты увидели очертания острова Котлина, на котором расположен город Кронштадт. Затем на тёмном небе обрисовались выдававшиеся в море укрепления.

Вскоре показался небольшой баркас, на котором быт послан де Вьер. Миних своим орлиным взором различил это судёнышко, когда оно, взлетая с волны на волну, начало быстро приближаться к яхте. Фельдмаршал быстро встал и с тревогой пошёл к трапу, когда к нему пристал баркас. Из него быстро взбежал на палубу посланный в Кронштадт камергер и доложил, что де Вьер без всякого затруднения принял командование над Кронштадтом и готов к приёму государя.

– О, в таком случае всё обстоит отлично… Император спасён!.. – воскликнул Миних, глубоко вздыхая.

Радостная весть быстро распространилась по всему кораблю и окрылила всех новой надеждой.

Бломштедт, который пред этим был в полном изнурении из-за своей хотя и не опасной, но мучительной раны и пережитых волнений, теперь, после нескольких часов отдыха, снова воспрянул духом и поспешил вместе с Гудовиче в каюту, чтобы разбудить государя.

Прошло несколько времени, прежде чем Пётр Фёдорович вполне пришёл в себя и вспомнил всё происшедшее. Сон успокоил его нервы, прохладный морской воздух освежил его, когда он вышел на палубу и вступил в толпу радующихся женщин, окруживших Миниха и графиню Елизавету Воронцову. Услышав донесение о том, что Кронштадт верен императору, Пётр Фёдорович почувствовал прилив мужества и храбрости.

– Ну! – воскликнул он, сверкая глазами. – Когда бунтовщики будут усмирены, то я их накажу так, как наказывал Пётр Великий!.. Все же те, которые теперь находятся со мной, будут поставлены выше других!.. В Кронштадте я сейчас же… я сейчас же объявлю Романовну будущей императрицей; фельдмаршал будет первым лицом после меня в моём государстве, и для каждого из своих друзей я найду такую награду, которой будут завидовать все последующие поколения… – Затем он, с дрожащими от гнева губами, продолжал: – А эта ангальтка, которая во время ночного переворота протянула руку к русской короне, должна быть устрашающим примером для всех изменников… Я раньше хотел поселить её в том доме в Шлиссельбурге, который выстроен для неё по моему приказу; этим я думал сделать её безвредной… Но подобное наказание слишком мягко для такой злодейки!.. Я постригу её в монахини и помещу её в монастырь, где она будет жить среди послушниц и будет исполнять все их обязанности. Удары розог заставят её раскаяться в своей подлости, если её душа ещё способна испытывать раскаяние. Берегитесь, гнусные мятежники! – воскликнул он, грозя по направлению к Петербургу сжатым кулаком. – Скоро кронштадтские пушки заставят вас дать ответ за измену своему государю!

Он быстро ходил по палубе, его глаза блестели, он пристально смотрел на приближающиеся стены укреплений; ветер играл его растрепавшимися волосами, а дамы и придворные окружали его тесным кольцом, несмотря на ветер и бурю.

Но к укреплению приближались очень медленно, так как яхта с трудом шла против ветра и была присуждена всё время лавировать. Пётр Фёдорович с неудовольствием увидел, что после сильного порыва ветра крепость снова удалилась от них.

– Что это такое? – воскликнул Миних, который острым взором всё время смотрел вокруг. – Я вижу вон там шлюпку, которая как стрела несётся вперёд, перелетая с волны на волну.

Все посмотрели по направлению протянутой руки Миниха и действительно на довольно большом расстоянии яхты увидели вёсельную шлюпку, которая, несмотря на сильное волнение, быстро шла из Петербурга в Кронштадт и уже приближалась к укреплениям.

– Это – рыбаки, – сказала графиня Воронцова, – очевидно, они из-за бури хотят поскорее достигнуть берега.

Капитан яхты, позванный фельдмаршалом, внимательно разглядывал маленькое судёнышко, которое было едва заметно среди наступивших сумерек, а иногда и совсем исчезало в волнах. Капитан, старый моряк, долго всматривался и наконец сказал:

– О, это не рыбаки, это правильная, размеренная гребля матросов военного флота; только они одни могут в подобную бурю так равномерно и сильно работать вёслами.

– В таком случае это флотские офицеры, – воскликнул Пётр Фёдорович, – которые возвращаются из поездки в Петербург; если бы мы догнали их, то я перешёл бы на их шлюпку и тогда, быть может, скорее достиг бы Кронштадта.

Миних озабоченно смотрел на маленькое судёнышко, которое всё ближе и ближе подходило к крепости, и при этом спросил капитана яхты:

– Возможно ли обогнать эту шлюпку и прежде неё достигнуть Кронштадта?

Капитан, покачав головой, ответил:

– Совершенно невозможно при таком ветре; они ближе, чем мы, подошли к укреплению и могут идти прямым курсом; они по крайней мере на полчаса раньше будут в Кронштадте; даже если мы рискнём догонять их, то мы не сможем сделать это, так как тогда сломаются мачты и наш корабль перевернётся.

– Но всё же рискните, – воскликнул фельдмаршал, – вы будете адмиралом, если мы раньше этой шлюпки достигнем Кронштадта. Прошу вас, ваше императорское величество, – обратился он к императору, – подтвердите это обещание.

– Совершенно верно… – тревожно сказал Пётр Фёдорович, – всё будет так, как вам обещает фельдмаршал… Исполняйте его приказание!.. Но зачем всё это? – тихо спросил он у графа. – Почему мы должны бояться этой лодочки, на которой, может быть, находятся лишь несколько человек?

– Шлюпка идёт из Петербурга, – мрачно сказал фельдмаршал, – а я опасаюсь всего, что идёт оттуда.

– Но Кронштадт принадлежит мне, – возразил государь, ведь вы же слышали донесение, что де Вьер принял начальство над ним.

– Всё равно, – ответил фельдмаршал, – поторопимся!.. Мне уже часто приходилось видеть, как судьба царей и народов зависела от одного мгновения.

Государь и все окружающие были встревожены глубокой серьёзностью и беспокойством фельдмаршала. Все тревожно смотрели на маленькую шлюпку. Расстояние между крепостью и этой лодочкой всё уменьшалось.

Капитан тем временем, исполняя требование фельдмаршала, приказал поставить паруса таким образом, чтобы было можно с наибольшей быстротой идти против ветра, не лавируя, а прямо приближаясь к крепости. Ветер с ужасающей силой рванул паруса, мачты трещали и гнулись настолько, что концы рей погружались в высоко вздымавшиеся волны, яхта вздрагивала и стонала.

Пётр Фёдорович схватился за борт судна; дамы закричали от ужаса и старались ухватиться за канаты.

– О, Господи! – закричал император, – мы утонем… плыть таким образом невозможно!

– Иначе поступить нельзя, если только мы хотим идти прямым курсом, – сказал капитан, внимательно наблюдая за мачтами и парусами, – яхта построена хорошо и прочно, надеюсь, что она выдержит подобное плавание; мы таким образом выиграем по крайней мере целых полчаса.

– Вперёд! – сказал фельдмаршал, смотря на всё более и более обрисовывавшийся в темноте Кронштадт, – ведь мы идём брать враждебную батарею, и буря и море не могут нанести нам такой вред, как неприятельские пушки.

Корабль скрипел всё сильнее, дамы кричали всё громче и громче; даже графиня Воронцова побледнела и испуганно смотрела на всё более вздымавшиеся огромные волны, в которые всё глубже погружались концы рей. Одна из волн обрушилась на палубу и облила государя своею солёною влагою. Пётр Фёдорович потерял самообладание и упал на колена.

– Остановитесь! Остановитесь! – закричал он вне себя от страха. – Мы все так утонем, и заговорщики будут торжествовать.

– Умоляю вас, ваше императорское величество, потерпите ещё несколько минут! – сказал фельдмаршал. – Посмотрите, как мы быстро подвигаемся к крепости; мы ещё можем перегнать эту лодку.

Вторая волна залила палубу. Графиня Воронцова упала на колена рядом с государем, крик женщин на мгновение заглушил рёв ветра.

– Нет, – воскликнул Пётр Фёдорович, – нет, я не хочу утонуть. Продолжать такое плаванье – значит искушать судьбу, Кронштадт принадлежит нам, зачем же мне рисковать жизнью?

– Но ведь мы тоже рискуем своими жизнями! – сказал фельдмаршал. – А ведь у нас дело не идёт о короне.

– Нет, нет, – весь дрожа, воскликнул Пётр Фёдорович, протягивая руки к бушующим волнам, – нет, капитан, прекратите это! Я приказываю вам это! Я не хочу утонуть, не хочу! – пронзительно закричал он, прижавшись к борту яхты и схватив руку Воронцовой, которая сама с трудом держалась за канат.

Капитан всё ещё колебался. Пётр Фёдорович ещё энергичнее повторил своё приказание. Тогда капитан подал сигнал. Паруса опустились, яхта повернулась, уклонилась от прямого курса и стала, по-прежнему лавируя, медленно подвигаться вперёд.

– Боюсь, что мы погибли, – мрачно сказал фельдмаршал Бломштедту и генералу Гудовичу, которые стояли рядом с ним, – кто боится волн и ветра, тот не сможет победить революционный поток.

Он скрестил руки и стал безмолвно смотреть на черневшие вдали укрепления. Дамы понемногу приходили в себя, а Пётр Фёдорович вытирал платком мокрое от морской воды лицо.

– Они уже там, – снова сказал Миних, смотря через сложенные в трубку руки на маленькую лодочку, которая в это время вошла в гавань, – маленький челнок некогда нёс Цезаря и всё его счастье.[29] Дай Бог, чтобы это утлое судёнышко не заключало для нашего государя мрачного будущего.

Яхта медленно приближалась к крепости.

Пётр Фёдорович снова воспрянул духом; он подошёл мрачно молчавшему фельдмаршалу, скрестил руки и с пристально смотреть на крепостные стены, в отверстия которых, несмотря на темноту, можно было различить жерла пушек.

XXV

Капитан императорской яхты не ошибся: на лодке, обратившей на себя внимание фельдмаршала Миниха, действительно гребли матросы военного флота. Их было двенадцать человек; на корме сидел адмирал Талызин, человек лет сорока, с решительным загорелым лицом, которое, благодаря приподнятым ноздрям его носа и блестящим, проницательным глазам, придавало ему вид настоящего моряка. Он командовал эскадрой в Кронштадте и благодаря своей отваге и доброте с подчинёнными заслужил доверие и любовь всего флота, который, точно так же, как и армия, был возмущён предстоящим походом на Данию.

Адмирал, казалось, не замечал высоко вздымавшихся волн, которые обдавали его пеной и брызгами; он всё время подбадривал и торопил матросов, так что маленькая шлюпка с поразительной быстротой летела вперёд.

Адмирал так же заметил императорскую яхту, как и с последней увидели его шлюпку; он заметил и манёвр, благодаря которому лёгшее почти совсем на бок судно с удвоенной скоростью стало приближаться к Кронштадту.

– Каждый из вас, – закричал он, покрывая своим голосом рёв бури и шум волн, – получит годовое жалованье, если мы придём к Кронштадту раньше этого корабля.

Матросы с новой силой налегли на вёсла, которые, скрипя, мерными ударами разрезали волны, – награда стоила того, чтобы работать изо всех сил, и шлюпка, подобно быстролётной чайке, помчалась по морю, то взлетая на гребни гор, то падая в пропасть.

Но и яхта всё быстрее приближалась к крепости. Из груди адмирала вырвался дикий крик, когда он, измерив опытным глазом моряка остававшееся до Кронштадта расстояние, понял всю невозможность достигнуть берега раньше яхты.

Но вскоре он вздохнул от радости, увидев, что судно замедлило ход, повернуло в сторону и стало, снова лавируя, тихо подвигаться вперёд.

– Навались на вёсла, греби веселей, ребята! – воскликнул он. – Даю вам ещё полугодовое жалованье! Они боятся воды, – тихо, с насмешливым смехом добавил он, – а если враг боится, то победа наша.

Руки всех матросов, казалось, были вылиты из стали и принадлежали как бы одной машине: так равномерно и сильно опускались вёсла. Всё ближе и ближе подходил они к крепости, между тем как яхта оставалась от неё почти на прежнем расстоянии.

Волны по мере приближения к берегу делались короче, неправильнее, беспокойнее, но тем не менее шлюпка ни на волос не отклонялась от курса и шла прямо к бастиону. Минут через пять она подошла к укреплению. Матросы набросили конец на один из крепких столбиков на пристани и притянули к ней шлюпку.